— Так он сказал, я должен явиться завтра ночью?

— Да. И лучше тебе в самом деле явиться. Ты плохо рассчитал время, сейчас еще рано идти на разрыв. Лучше тебе дать задний ход. Пусть они окончат начатое.

— Плохо рассчитал, да?

Ортбал задал еще несколько вопросов и наконец поинтересовался:

— Чем он тебя-то взял, старина?

— Он сказал: решай — ты вор или солдат.

— И тебя это задело за живое? На тебя до сих пор действует дурацкая болтовня про Союз Живых? С начала геродианской оккупации прошло шесть лет, а ты до сих пор веришь безумному старикашке, как будто он может свершить то, что целым армиям оказалось не под силу.

— Не о том речь, Ортбал. Не знаю, под силу или нет. Наверное, нет. Не важно. Он сказал: решай — ты вор или солдат. Я не вор. Я пришел сюда, потому что кое-что должен тебе по старой дружбе. Я должен был предупредить тебя — и предупредил. Больше никаких обязательств у меня нет.

— Он небось тоже так и думал, что ты побежишь прямо сюда. Подожмешь хвост и побежишь.

— Может быть.

— Итак, похоже, наши дорожки расходятся — если я не явлюсь завтра вечером. Кстати, а что он в этом случае предпримет?

— Не знаю.

— А что он может предпринять?

— Вот сам и узнаешь. Уверен в одном — он не станет сидеть сложа руки.

— Ну, в Таком случае я должен подумать.

— Все же — будешь ты или нет?

— Откроешь дверь — и увидишь. Салом. — Сагдет улыбнулся, злобная гримаса исказила его пухлую физиономию.

Эджит понял, что он не намерен явиться по вызову Генерала.

У двери Эйзел остановился, поправил фитиль маленькой лампочки.

— Я в спальне, — прокаркал старческий голос.

Эйзел зашел в комнату, опустил лампу; вид старика ужаснул его.

— Вы ждали? Вы были так уверены, что я сразу получу записку?

— Нет. Просто я много сплю, но сон мой очень чуток. Ты разбудил меня, когда открыл дверь.

Эйзел удивленно поднял брови: он вошел так тихо, что не потревожил бы и мышь.

— Буду ходить на цыпочках.

— Я хорошо слышу. Сегодня с тем мальчишкой в переулке был ты?

— Да. Кошмарное дело.

— Дартары настолько заинтересовались им, что здесь крутился сам Фа'тад.

Изумление Эйзела возрастало.

— Правда?

— Да. Будь осторожен. У этого человека чутье почище, чем у меня слух. Погоди какое-то время. Незачем хватать всех сразу.

— Скажите это Чаровнице. Я уже пытался. У нее в списке еще тридцать ребятишек, по крайней мере по три дня на каждого нужно, чтоб проверить — тот ли это, кого она ищет. Но она не желает притормозить. Она одержима идеей поймать всех раньше, чем помрет хоть один. Она вообразила, что, если кто-то из них окочурится, это обязательно будет тот самый, который ей нужен, и придется начинать всю работенку сначала.

— Позади пять, даже шесть лет ожидания. Я понимаю ее нетерпение и разделяю его. Мне-то не прожить столько, а хотелось бы увидеть результат. Но результат положительный, а не отрицательный, какой мы получим, если Фа'тад или Кадо нападут на след. Сегодняшнее поведение Фа'тада показывает, что осторожность необходима. Может, мне самому переговорить с ней?

— Вряд ли это что изменит. Для нее отношения с нами — брак по расчету. Она хочет получить желаемое — и все.

— Какие будут предложения? Эйзел передернул плечами.

— Лично я умываю руки — на некоторое время. Ей придется-таки дать задний ход.

— Но у нее есть другие помощники.

— Есть Два парня.

— И надежные?

— Да, ничего себе, хотя до меня им далеко. Первого зовут Садат Агмед. Он хочет заработать. Второй — Ишабел бел-Шадук.

— Наверняка из религиозной семьи.

— Весьма. Он фанатик.

— Другой, похоже, дартарин.

— Отец был дартарином. Но сам он их ненавидит.

— Не сможешь ли ты убедить их тоже сбавить темпы?

— Вряд ли. Не предполагается, что я вообще их знаю.

— Ладно, подумаем. Что-нибудь еще? Например, что слышно о Кадо?

— На днях ждет нового главу правительства. Генерал улыбнулся — с ним это случалось нечасто.

— Какой по счету со времени захвата Кушмарраха? Восьмой?

— Девятый. Они просто посылают сюда неугодных людей, которых не смеют прикончить в Героде.

— А вину взваливают на Живых.

— Иначе говоря. Живые пожинают лавры. Зачем вы все-таки послали за мной?

— Ситуация в Харе, как я и опасался, достигла критической точки. Теперь единственный выход — незамедлительно принять меры.

— Гм…

— Непростая задача.

— В самом деле? Насколько незамедлительно?

— К завтрашнему закату самое позднее. Но чем скорее, тем лучше.

— Тяжеловато.

— Потом будет еще сложнее. Я полагал, ты успел прощупать почву на случай необходимости.

— Успел.

— Так ты возьмешься?

— Если я должен…

— Ты должен. Помощь нужна?

— Нет.

— Дай мне знать, когда дело будет сделано.

— Ладно.

Эйзел вышел из спальни старика, прикрутил фитиль лампы, поставил ее на место и выскользнул на окутанную густым туманом улицу. Он проделал обычный круг, чтобы удостовериться, не появился ли нежелательный соглядатай, пока он был в доме.

В самом деле, надо соблюдать осторожность.

Бел-Сидек стоял у окна и смотрел на затянутый туманом Кушмаррах. Видел он немного: в лунные ночи туман точно серебристым одеялом накрывал город, лишь кое-где высовывались крыши домов. Справа, чуть выше, темнела, закрывая звезды, крепость Накара Отвратительного. Чудно. Шесть лет прошло, а зловещий душок по-прежнему исходит от этого места.

Чаровница с шайкой до сих пор там, до сих пор они держатся, недосягаемые за барьером, который лишь Ала-эх-дин Бейху удалось преодолеть. Черт возьми, как же они существуют там?

Впрочем, по одной из популярных версий, все люди Накара давно умерли. Покончили с собой после гибели повелителя.

Бел-Сидек не верил этому, хотя не имел и доказательств противного.

— Что-то со стариком? — раздался у него за спиной голос Мериэль.

— Как ты догадалась? — спросил он, не поворачивая головы.

— Ты так глубоко задумался — и мысли, сразу видно, неприятные, печальные. Так бывает, когда ты волнуешься о тех, кого любишь. А с потерей жены и сына, я думаю, ты уже примирился.

Хастра, сын бел-Сидека, был одним из многих павших при Дак-эс-Суэтте. Как и муж Мериэль. Хастра, его единственное дитя, его звездный мальчик. Многие годы всякие «если бы» терзали бел-Сидека. Что, если бы не измена дартар в Дак-эс-Суэтте? Победили бы они — или потерпели бы поражение и ядовитая черная ненависть все равно отравила бы его кровь? А может, он, да и не он один, слишком много навешивает на рога дартарского Демона, чтобы самому увильнуть от ответственности? Ответа не найти, а ломать над ним голову — мрачное и бесполезное занятие, и напоминает он вой собаки над телом хозяина.

С женой совсем другая история, и тут ни при чем ни победа, ни поражение, ни измена дартар. Эта женщина, даже имя которой бел-Сидек гнал от себя прочь, бросила его, чуть-чуть не дождавшись, пока заживут раны. При попустительстве своей семьи, даже с благословения ее.

Они действовали из корыстных побуждений. Да и кому нужен калека, инвалид. И в политическом, и в буквальном смысле слова?

— Есть еще ты, — возразил бел-Сидек.

— Обо мне ты никогда не размышляешь с таким выражением лица.

Она права, совершенно права.

Его жена ушла к представителю новой породы кушмаррахан, которую геродиане создали по своему образу и подобию. Этот человек усвоил одобренные хозяевами манеры, стиль одежды и молился богу завоевателей, как своему собственному. Он сотрудничал с ними и процветал. А потом он умер — задохнулся, но бел-Сидек был к этому абсолютно непричастен. Он подозревал, что приказ отдал Генерал, но никогда не расспрашивал его и впредь не собирался.

— Тебе хочется поговорить о чем-то?

— Да нет.

По улицам в тумане бродили люди. Одни были негодяи, другие — Живые, бойцы сопротивления. Поутру на улицах найдут трупы. И кто ведает, кому кого предстоит убить? Разве что Генерал.

Пусть Фа'тад играет в свои простенькие игры, отдадим ему день.

Но ночью господствуют старые порядки. Скоро, очень скоро они выйдут из тени…

— Наверное, я действительно хочу поговорить с тобой, — заговорил бел-Сидек. Он закрыл филигранно отделанную балконную дверь и повернулся к собеседнице.

Мериэль была семью годами старше него. Чересчур смуглолицая, с грубыми чертами, она не могла считаться не только красивой, но даже хорошенькой. Богатое приданое позволило ей составить выгодную партию.

Низенькая и толстая, она одевалась с элегантностью козопаса, обожала хорошо выдержанное вино и пила его бочками, хотя оба божества — и Арам, и сердитый геродианский бог — запрещали это. В обществе она держалась невозможно, говорила не то и не вовремя, невпопад хихикала…

Она была его лучшим другом.

— Он не желает меня слушать. Чем дальше, тем больше скрывает от меня. Может выставить меня вон, если хочет встретиться с кем-то. А последние шесть месяцев…

— Ты сомневаешься в его мотивах?

— Нет.

— Он сомневается в тебе?

— Нет, конечно, нет, как можно…

— Ты не думаешь, что тут дело в обычной конспирации?

— Нет.

— Боишься мне сказать?

Бел-Сидек коротко глянул на нее.

— Не сомневаюсь, что тебя проверяли всеми возможными способами. — Бел-Сидек знал, что Генерал доверяет Мериэль почти так же, как доверял он сам.

— Разреши мне быть искренней. Может, дело в том, что ты сам в расстроенных чувствах?

— Нет. Впрочем, может быть. Отчасти это так. Но и за него я тоже волнуюсь.

— А ты не допускаешь, что старик запутался?

— Как так?

— Не знаю. Не знаю, что с ним происходит. Но я полагаю, он достаточно высоко тебя ставит, раз сделал своим адъютантом. Ведь от желающих занять это место отбою не было бы. Значит, он ценит твое мнение. Может, поэтому и не желает выслушать его.

— Не улавливаю…

— Он старый больной человек. Ему недолго осталось — и он это знает. Он отчаивается увидеть плоды своих трудов, возможно, он изобрел новый план и понимает, что ты его не одобришь.

— Что ж, возможно.

Воистину замечательная женщина, в некоторых отношения дура дурой, но кое в чем разбирается превосходно. В обществе, целиком основанном на господстве мужчин, она сумела отстоять свою независимость, если не равноправие. Мериэль достигла этого, ибо понимала, что такое деньги, власть и власть денег.

Первый смелый поступок она совершила, когда зловещие слухи из Дак-эс-Суэтты достигли города. Она допустила и приняла мысль, что мужа ее нет в живых. С иронической усмешкой приняла она и известие о свалившемся на нее состоянии и без малейших колебаний решительно и бесповоротно отклонила притязания обеих семейств. Говорили, что она побила собственного папочку.

И все же… все же справиться с обществом, в которое ввело ее богатство, не сумела даже Мериэль.

Впрочем, ее это не заботило ни капли. В сущности, она хотела лишь одного — чтоб большая часть представителей рода человеческого оставила ее в покое.

Все-таки забавно. Мериэль наплевать на все, чему поклоняется старик, но он благоволит к ней, если не ради самого бел-Сидека, то ради казны Союза Живых. Ведь именно Мериэль главным образом и поддерживала движение.

Сколько проблем, какая путаница этических требований и практических соображений возникает, когда человек стоит на пороге смерти.

— Возможно, — повторил бел-Сидек. — Но мне это не нравится.

— Само собой. Если б нравилось, ты бы был в курсе всего. Разве не так?

— Наверное.

Бел-Сидек опять вышел на балкон. Пелена тумана стала еще гуще — больше ничего не изменилось. Воздух был настолько неподвижен, что граница между затянутой и незатянутой туманом частями города была четкой, как клинок шпаги. Из тумана вдруг вынырнул человек — словно злой дух из страшной сказки, порождение ночного кошмара.

Что за черт, что за чушь лезет в голову. Это наверняка просто булочник идет к себе в пекарню.

— Пока ты не в настроении и больше ни на что не способен, давай поговорим о деле, — сказала Мериэль. — Из Бенагры пришло два корабля. Мне нужны надежные люди для разгрузки.

Так они и познакомились. Он был атаманом портового района. Она интересовалась судостроением и судоходством, и интерес этот всячески подогревали господа из Союза Живых. Капитаны Мериэль ввозили в Кушмаррах оружие, за изготовление которого не брался никто в городе.

Эйзел вынырнул из тумана; он все еще надеялся соснуть немного нынешней ночью, но оставил мечты об охоте или рыбалке. Нельзя уехать сейчас: похоже, события сдвинулись с мертвой точки. За неделю отлучки все может так запутаться, что после не расхлебаешь.

Он взглянул на темную громаду крепости. Неужели Чаровнице нынче удалось заснуть? Почему бы и нет: она воображает, что, подобно этой крепости, возвышается над ничтожеством и пустой суетой Кушмарраха.

Он перевалил через холм. Гавань осталась сзади, в стороне. Впереди — Хар, самый богатый из кварталов Старого города. Позади — Шу, беднейший, гуще всех населенный. Сыновья тут прилепляли свои жалкие домишки сбоку и сверху отцовских, пока Шу не уподобился огромному, грязному и разворошенному осиному гнезду. Те, кто жил в стороне от главной улицы, вынуждены были карабкаться к своему жилищу по крышам других домов. Под кварталом Шу на всем его протяжении пролегал знаменитый лабиринт. Сейчас многие старые входы в него было крепко-накрепко замурованы — чтобы темные силы подземелья не вырвались на свободу. Лабиринт был смертельно опасен. Искать тут приюта не осмелился бы даже несчастный бездомный бродяга. В Шу правили самые отчаянные из преступников Кушмарраха.

Эйзелу приходилось встречать тут людей, которых побаивался даже он. Странных обезумевших людей, с такими лучше не связываться.

Эйзел вырос в округе Шу. Семи лет он осиротел и остался без крова. Родителей он почти не помнил. Помнил лишь, что мать все время плакала, а отец все время кричал и избивал их. Вроде бы он сам и поджег ту халупу, а брат прикончил старика молотком — раз пятнадцать стукнул его по башке.

С тех пор Эйзел не видел брата.

От тех дней остались лишь смутные воспоминания, да Эйзел и не хотел ничего помнить. Не было у него и ни одной вещи из родного дома, которую он хранил бы и которой дорожил бы.

В четырнадцать лет он ушел в море и побывал во всех портах побережья. Он много повидал и многое перенес, а жители тех городов немало натерпелись от него. Но он выжил и в двадцать один вернулся в Кушмаррах.

Незадолго перед возвращением Эйзел сошелся с приверженцами угасающего культа Горлоха. Их зловещая философия привлекала его, но Эйзел взял из нее кое-что, подходившее ему, а остальное отбросил. Он был сильным человеком и не признавал ничьей, даже божественной власти над собой.

Вскоре на Эйзела положил глаз Верховный Жрец Накар. Колдун стал давать ему необычные поручения. Эйзел выполнял их быстро и успешно, в том числе самые трудные и жестокие. Как-то, будучи в игривом настроении, Накар и нарек его «Эйзелом» — в честь демона-посланника Горлоха, который поддерживал связь между злобным божеством и людьми. Эйзел Разрушитель.

Но ни богу, ни человеку Эйзел никогда не предавался всецело. Всецело Эйзел мог принадлежать лишь Эйзелу.

Он не был при Дак-эс-Суэтте; не был заперт ни в одной из башен на перевале Хэрак; не участвовал в сборе в долине Чордан и в безнадежной обороне Кушмарраха, где в бессмысленной резне пали лучшие юноши и мужчины города, его краса и гордость, а остальные бежали, гонимые горячим дыханием смерти.

Но Эйзел не стыдился этого, не стыдился, что ничего не сделал для города, который ничего не сделал для него. Он вообще ничего не стыдился.

Кое-что Эйзел, впрочем, сделал. Он пробрался в Агадар, городок далеко на западе по побережью, там высадились геродиане. Его смертоносные удары поразили нескольких геродианских командиров. К несчастью, как оказалось: это задержало армию захватчиков на целый месяц, и Фа'тад ал-Акла успел собрать свое дикое воинство и поспел к битве при Дак-эс-Суэтте.

Воистину люди полагают, а боги располагают.

Эйзел замедлил шаги. Нужный ему дом был напротив, на другой стороне улицы. И в ту же секунду дверь дома распахнулась. Эйзел отпрянул, укрылся в тени.

Возможно ли?

Нет, конечно. Никогда. Рок не благоволил до такой степени к Эйзелу и не ополчился так на Сагдета. Эйзел съежился, пригнулся, исподлобья взглянул на проходившего мимо, в десяти шагах, человека. Тот его не заметил.

Эджит. Вероятно, старику интересно будет узнать, что он был здесь.

Не успел Эджит скрыться из глаз, Эйзел двинулся к дому. Он заранее обследовал его. Лучше всего заходить через парадную дверь. Стоит поспешить: тот, кто выпустил Эджита, подумает, что гость что-то забыл и потому вернулся.

Эйзел постучал. Через секунду дверь приоткрылась.

— Его светлость… — начал раздраженный голос.

Эйзел левой рукой схватил человека за горло и правой ударил кастетом в висок. Тело ординарца осело в руках Эйзела.

Эйзел опустил его на пол, освобождая проход; прикрыл дверь, но запирать не стал. Быстро, не осторожно, поскольку не был знаком с расположением помещений, он прошел по всему дому к черному ходу, потом по правому крылу, повсюду отпирая двери, чтобы обеспечить себе пути к отступлению. И лишь потом направился к единственной комнате, из которой доносился шум.

Дверь была отперта. Звуки не оставляли сомнения: внутри совокуплялись мужчина и женщина.

Хвала Горлоху? Или Судьбе — как кому нравится.

Женщина сидела верхом, спиной к входу, а мужчина закрыл глаза. Эйзел проскользнул в комнату, подобрав по дороге валявшийся на полу пояс. Он обмотал его вокруг левой кисти, а конец оставил болтаться свободно.

Когда Эйзел был совсем близко, женщина почувствовала его присутствие, хотела было обернуться, но искусный удар вовремя утихомирил ее.

Однако Сагдет увидел Эйзела.

— Ты! Какого черта ты здесь делаешь?! — испуганно, пронзительно заверещал он, высвобождаясь из-под женщины и на четвереньках отползая в сторону. — Кто тебя послал? Генерал? Хочешь напугать меня? Я этого не потерплю!

Бурдюк с вином. Жирная свинья. Ишь трясет своей широченной задницей. Эйзел загнал его в угол, прижал к стене. Сагдет плевался и изрыгал бессмысленные угрозы.

— О, Арам! Вот оно что! Будь ты проклят… Скажи ему… Я сдаюсь… Я сделаю по его. Не надо этого! Мы поладим! — Сагдет замахал пухлыми руками. — Нет! Нет! Чего ты хочешь? У меня есть деньги… Умоляю…

Теперь достаточно близко. Эйзел сделал, вид, что замахивается поясом в левой руке, якобы открывая для удара правую сторону.

Сагдет попался в ловушку; он кинулся на Эйзела, метя в незащищенное место.

Кулак Эйзела опустился ему на голову. Сагдет ударился о стену. Не давая ему прийти в себя, Эйзел затянул пояс у него на шее, коленом уперся в спину.

Сагдет боролся отчаянно, как борются лишь в минуту смертельной опасности, но все было бесполезно, он только помогал убийце. Эйзел все сильнее прижимал его лицом к полу. Сагдету оставалось лишь скрести и царапать толстый ковер.

Эйзел ощутил последние содрогания тела, почувствовал запах испражнений. Сагдет, похоже, жрал всякую дрянь. Эйзел на всякий случай сосчитал до двадцати и отпустил пояс.

Потом подошел к женщине, пощупал пульс. Все в порядке. Отлично. Незачем калечить людей, убийство которых ему не заказывали.

Эйзел проделал обратный путь по дому, широко распахнул боковые и задние двери. Пощупал пульс и у ординарца у входа. Тоже обойдется. Осторожно выглянул наружу. Парадную дверь он тоже оставил нараспашку. Не пройдет и часу, воры не преминут воспользоваться приглашением и ограбят дом дочиста. И никто не узнает, что же случилось на самом деле.

Шепот у входной двери разбудил Генерала. Свет лампы проник в комнату из соседнего помещения.

— Это ты?

— Да.

— Уже вернулся?

— Да.

— Дело сделано?

— Да. Эджит выходил оттуда, когда я пришел. Старик содрогнулся, ледяная рука сжала внутренности, появилась неприятная тяжесть — точно проглотил килограмм ядовитого песка. Он так и не привык отдавать приказы о расправах.

— Что ж, хорошо.

Свет лампы стал удаляться — назад, к выходу.

— Он обещал, что сделает по-вашему. Твердил, что это не повторится.

Хлопнула дверь. Звук этот сбил Генерала с мысли. Какого черта, что он хотел этим сказать?

То была не насмешка, не обвинение, не простая констатация факта. Было в этих словах нечто неприятное, некий дурной запашок, некий намек на предупреждение.

Тяжесть в желудке увеличилась.

Генерал задремал, так и не разобравшись в своих ощущениях.