В Синг-Синге все спокойно

      По возращению в Нью-Йорк Моррис обратился к врачу, и тот посоветовал временно оставить работу. Тогда Моррис попросил у Денниса, генсека КП США, небольшой отпуск. Но реакция оказалась своеобразной: на заседании Национального комитета в июне 1947 года Моррис просто не поверил своим ушам, когда Деннис официально предложил предоставить Моррису бессрочный отпуск, а на время его отсутствия назначить редактором "Дейли Уоркер" Джона Гейтса. Фостер поддержал это предложение, и оно прошло единогласно. Все товарищи фактически проголосовали за увольнение Морриса и вывели его из партийного руководства.
      Незадолго до того Морриса оставила жена, забрав с собой их сына: она чувствовала, что муж пренебрегает ею ради партии. А теперь партия - его божество - забыла про него, как и все прочие, кроме его братьев (Джек, который организовал свое дело по торговле электротоварами и красками, заботился о нем как мог и оплачивал его медицинские счета. Бен тоже присылал деньги). У него не было работы, не было сбережений, не было постоянного дохода, не было будущего и не осталось веры. Он не мог обратиться за поддержкой к своим покровителям в Москве, так как партия сообщила им, что он выбыл из строя. Моррис снял комнату в общежитии в Гринвич-виллидж, и вскоре обширный инфаркт поставил его на грань между жизнью и смертью.
      Моррис был отчаянно одинок до тех пор, пока о его состоянии не услышала Сонни Шлоссберг. Бывший член партии из Чикаго всегда восхищалась Моррисом и глубоко его уважала, поэтому она перевезла его из Нью-Йорка к себе и принялась за ним ухаживать.
      Если бы не увольнение и болезнь, Морриса несомненно арестовали бы. Конгресс в 1940 году принял так называемый закон Смита, согласно которому призывы к насильственному свержению правительства США считались преступлением. После начала "холодной войны" администрация Трумена использовала этот закон против коммунистов, и ФБР арестовало двенадцать ведущих лидеров партии: Денниса, Фостера, Гейтса, Гэса Холла, Бена Дэвиса, Джона Уильямса, Роберта Томсона, Джека Сатчела, Ирвинга Поташа, Джила Грина, Генри Уинстона и Карла Уинтера. Власти собирались арестовать и Морриса, но следившие за ним агенты ФБР видели, что он почти лишился сил: Чайлдс мог пройти каких-то полсотни шагов и присаживался отдохнуть. Учитывая его состояние и то, что он отошел от партийной работы, Министерство юстиции приняло решение против него обвинения не выдвигать. После того, как Сонни перевезла Морриса в Чикаго, его навестили только два товарища по партии.
      Судебное преследование Фостера также отложили, потому что тот тоже было очень серьезно болен, но остальных одиннадцать человек осудили. Верховный суд в июне 1951 года подтвердил конституционность закона Смита и вытекающие из него обвинительные заключения. Холл, Гейтс, Томсон и Грин бежали, остальных отправили в тюрьму. ФБР задержало по всей стране больше сотни партийных функционеров рангом пониже, и всем им предстояло пойти под суд. Остальных партийных функционеров затравили со всех сторон, и, в значительной степени лишенные руководства, они ушли в подполье.
      Для разгрома подполья и поимки беглецов ФБР создало программу под названием ТОПЛЕВ и сформировало в Нью-Йорке и Чикаго подразделения по борьбе с подпольем. Чтобы выяснить, с кем чаще всего контактировали Холл, Гейтс, Томсон и Грин, начали с анализа имевшихся разведданных. Потом занялись выявлением бывших членов партии, имевших с ними связи. Эта работа навела на досье Джека Чайлдса, где было указано, что тот не ведет активной работы в партии с 1947 года и поэтому может быть настроен оппозиционно.
      Вечером 4 сентября 1951 года агенты Эдвард Бакли и Герберт Ларсон остановили Джека, когда тот прогуливался возле своего дома в Квинс. Многие члены партии, к которым они подходили, давали грубый отпор. Но Джек сказал:
      - Парни, где вы были все эти годы? За то время, что вы крутились вокруг, я успел зачать и воспитать сына.
      Джек согласился поговорить с ними на следующий вечер в одном из номеров отеля "Тюдор". В ходе этой первой беседы Джек однозначно согласился "помогать ФБР". Настоящий разговор состоялся через несколько дней в роскошном загородном доме на склоне холма в графстве Вестчестер. Дом принадлежал Александру С. Берлинсону, агенту ФБР. Когда обсуждались возможности проникновения в руководящее звено компартии, Джек сказал прямо, что у него самого ничего с этим не выйдет, но вот его брат Моррис - как раз такой человек.
      Берлинсон спросил, будет ли Моррис сотрудничать с ФБР.
      - Он сможет это сделать, если будет достаточно прилично себя чувствовать, - заверил Джек. - Но вы не сможете работать с ним так, как со мной. Мы очень разные. Он слишком прямолинеен, слишком порядочен. Вы не можете просто подойти к нему и предложить сотрудничать. С ним следует обращаться мягко. Нужно послать к нему подходящего человека, джентльмена, который в самом деле разбирается во всех коммунистических штучках.
      Договорились, что Джек навестит Морриса и попробует уговорить его по крайней мере выслушать человека из ФБР. Перед тем, как отправиться к Моррису, Джек в номере чикагского отеля долго беседовал с опытным и высококвалифицированным агентом ФБР Карлом Фрейманом. Не знай Джек, кто тот на самом деле, мог бы принять его за добродушно попыхивающего трубочкой профессора научного коммунизма. Его познания о партии и о Моррисе сначала изумили Джека, а потом придали ему уверенность в успехе задуманного.
      Так получилось, что Фрейман оказался в точности тем человеком, которого Джек описал Берлинсону.
      Главный вербовщик.
      Фрейман получил великолепное образование в строгой католической начальной и средней школе в Айове, и продолжил его в евангелическом колледже, где полагалось ежедневно штудировать библию. Получив диплом юридического факультета университета Айовы, он открыл собственную юридическую практику в своем родном городе Лемарс недалеко от Сиукс-сити. Дела у молодого адвоката шли неплохо, но тут японцы напали на Пирл-харбор. Назавтра он отправился в Омаху, чтобы записаться во флот, но получил отказ по слабому зрению. На следующий день он обратился в ФБР в Де Мойне, и в январе 1942 года был принят. По окончании учебного курса (в Куантико, штат Вирджиния) его направили на работу в Нью-Йонк.
      В Нью-Йорке Фрейман изучал методы контрразведки, работу с агентурой и всевозможные разведывательные уловки. В частности, ему пришлось работать с двойными агентами и участвовать в операциях по дезинформации. Например, именно в это время ФБР арестовало немецкого шпиона и сумело его перевербовать. Британская разведка попросила у американцев помощи, чтобы укрепить навязчивое убеждение Гитлера, что союзники собираются вторгнуться в Европу через Норвегию. В один прекрасный день Фрейман отвез немца в бруклинские доки, где они могли видеть, как грузятся на корабли солдаты в тяжелом арктическом снаряжении. В радиограмме для Берлина двойной агент отметил, что такая форма означает, что войска отправляются в "какое-то очень холодное место". Когда союзники вторглись в Нормандию, шестнадцать дивизий вермахта продолжали оставаться в Скандинавии, защищая Норвегию от удара.
      После перевода в Чикаго в 1946 году Фрейман стал одним из лучших сотрудников ФБР. Людям он нравился; религиозные убеждения делали его сдержанным и терпимым. В сочетании с острым умом, наклонностями проповедника и хорошим знанием психологии это позволило стать одним из лучших вербовщиков. В то время у ФБР возникли проблемы с вербовкой агентов среди чернокожих. Фрейману удалось за короткое время завербовать троих, включая двоих зятьев олимпийского чемпиона Джесси Оуэнса.
      Учитывая его опыт контрразведывательной работы в Нью-Йорке, ФБР поручило ему разработку Коммунистической партии и основных направлений её деятельности в Чикаго. Фрейман читал труды Маркса и Ленина, изучал советскую историю, партийные документы, сочинения бывших коммунистов и объемистые досье ФБР. Одновременно он учился думать как коммунист и разговаривать с людьми так, как разговаривал Моррис Чайлдс.
      Джек предложил Фрейману не настаивать на немедленном решении Морриса. Он сравнил своего брата с шахматистом, который перед каждым ходом тщательно все взвешивает и продумывает все варианты далеко наперед. После разговора с Джеком он начнет обдумывать возможные последствия такого сотрудничества, а для этого понадобится немало времени.
      Когда Фрейман позвонил Моррису и попросил о встрече, тот ответил:
      - Я больше не участвую в коммунистическом движении и у меня нет никаких связей. Но если хотите поговорить со мной, приходите.
      Немощный, прикованный к постели, с трудом способный поднять голову, Моррис представлял собой жалкое зрелище. Большую часть времени он проводил за чтением - читал Библию, Тору, Коран, Джона Локка, Томаса Джефферсона, Джеймса Медисона и все сочинения своего любимого автора Томаса Манна.
      Фрейман начал с того, что по роду своей работы узнал Морриса как умного и твердого человека, большую часть своей жизни посвятившего делу коммунизма. Фрейман вслух усомнился в том, была ли оправдана такая жертва, и сказал, что был бы признателен Моррису, если бы тот ответил на несколько вопросов. Не предал ли Сталин идеи марксизма? Действительно ли коммунизм уничтожил миллионы невинных мужчин, женщин и детей? Не отличалось ли преследование евреев, проводившееся Советами и нацистами, только методами и формой? Как он думает, что больше служит благу отдельных людей и всего мира - советский коммунизм или американская демократия?
      - Мы оба знаем ответы на эти вопросы, - сказал Моррис.
      - Как же мог добрый и порядочный человек служить такому делу?
      - Когда участвуешь в движении, стараешься отгородиться от всего, что может подорвать твою веру. И не можешь себе позволить спрашивать, правильно это или нет.
      - Вы же сказали, что больше не участвуете в движении?
      - Да, не участвую.
      - Тогда вы можете себе позволить спрашивать.
      - Думаю, что могу.
      Неожиданно Моррис побледнел и проглотил таблетку нитроглицерина. Фрейман поднялся, извинился за назойливость и спросил, не могли бы они поговорить еще.
      - Приходите, когда хотите, на этих днях я не буду выходить из дома.
      Фрейман понимал, что Моррис настолько зависит от своей благодетельницы Сонни Шлоссберг, что без её одобрения не согласится сотрудничать с ФБР. Когда она провожала Фреймана до двери, тот задержался, чтобы поговорить, и как бы невзначай спросил её, что она в настоящее время думает о коммунизме.
      - Я его ненавижу. Я ненавижу их за то, что они сделали с Моррисом, с евреями, со всеми.
      - В таком случае, не могли бы вы нам помочь?
      - Что вы хотите от меня?
      - Помогите нам убедить Морриса.
      - Ладно.
      Фрейман Моррису понравился; по словам Сонни, Чайлдс с нетерпением ожидал следующего визита. Но, когда разговор коснулся непосредственной деятельности, Моррис сказал, что не имеет понятия, где могут скрываться Холл, Томсон, Гейтс и Грин, и вновь подчеркнул, что у него не осталось связей с партией.
      - Вы хотите сказать, что у вас нет связей в данный момент, - заметил Фрейман. - У вас было много друзей. С нашей помощью вы легко восстановите с ними контакт.
      - Господи, я же физически на это не способен.
      - Первое, что мы собираемся сделать, - поправить ваше здоровье. Потом подумаем, какое дело найти вам для прикрытия, чтобы вы могли свободно путешествовать и имели легальный источник дохода. Мы не собираемся ничего предпринимать до тех пор, пока не поставим вас на ноги.
      Сонни в свою очередь тоже принялась уговаривать его работать с ФБР и заверила, что будет рядом, если он на это решится. Наконец Моррис согласился.
      - Хорошо, я сделаю для вас, что смогу.
      Фрейман через друзей ФБР в медицинских кругах сформировал команду выдающихся кардиологов, которые должны были заниматься Моррисом столько, сколько понадобится, и того перевели в клинику Майо в Рочестере, штат Миннесота. Формально Фрейман не имел права тратить деньги ФБР на дорогостоящее лечение человека, который не выполнял никаких заданий и мог не протянуть достаточно долго, чтобы выполнять такие задания в будущем. Однако решил рискнуть, надеясь, что начальство с ним согласится.
      Возник вопрос, как сможет Моррис объяснить, откуда он взял денег на такое дорогостоящее лечение. Джек нашел вариант.
      - Я обойду весь город и скажу, что врачи обещают вылечить Морриса, если его перевести в клинику Майо и продержать там достаточно долго. Скажу, что эти знаменитые врачи и знаменитая больница стоят уйму денег, а Моррис буквально при смерти, и попрошу наших старых товарищей помочь спасти его жизнь. Наверняка ни одна из этих задниц не даст ни цента. Однако никто не сознается, что ничего не дал. Кроме того, такая просьба - хороший повод обратиться к членам партии и начать восстанавливать отношения.
      Находчивость, знание психологии и актерские способности Джека во многом определяли успешный ход операции. Он непосредственно получал деньги от зарубежных представителей, иногда на территории Канады, но чаще непосредственно в Нью-Йорке; естественно, что деньги ФБР тщательно пересчитывало, а резиденты и связники попадали под контроль. Так продолжалось до самого конца операции. Это было не единственной обязанностью Джека - с каждым годом ему поручали все больше, в конце концов столько, что сама исполнительность могла показаться подозрительной. Но об этом позже.
      ...Лечение и новые медикаменты, применявшиеся в клинике Майо, буквально воскресили Морриса. Фрейману более заметны были перемены не в организме Морриса, а в его душе, и он понимал, почему это произошло. Партия лишила его жизнь смысла и цели, а значит и стимула к выздоровлению. Решение сотрудничать с ФБР снова вернуло ему цель в жизни.
      В Нью-Йорке Джек продолжал забрасывать приманку: из клиники Майо проходят хорошие вести... Моррис поправляется... Он начал вставать... Вчера вечером я разговаривал с ним по телефону и голос его звучал великолепно... Моррис выходит из больницы и проходит по миле в день... Через несколько месяцев Моррис достаточно окрепнет и хочет снова вернуться к работе...
      В 1954 году партийное подполье клюнуло. Моррис позвонил Фрейману по зарезервированному для него телефону и сказал:
      - Был анонимный звонок, мне приказали к двум тридцати пополудни прибыть к определенной телефонной будке на Норт-сайд и ждать звонка. Кто звонил и о чем идет речь, не знаю. Я поеду и свяжусь с вами, как только смогу.
      Руководство потребовало, чтобы Фрейман немедленно взял Морриса под наблюдение, чтобы установить, с кем он будет встречаться, но Фрейман категорически отказался.
      - Раз этот человек действовал настолько профессионально, он наверняка будет проверять, нет ли слежки, - сказал он. - Если он её обнаружит, все будет кончено. А если Моррис с кем-то встретится, он нам сообщит.
      Примерно в два тридцать пять телефон в будке зазвонил и тот же самый неизвестный приказал Моррису отправится в номер отеля "Соверен". Там его встретил Филипп Барт - оргсекретарь и главный ответственный в партии за безопасность; теперь он стал лидером подполья. Он по-дружески приветствовал Морриса и принялся расспрашивать, чтобы убедиться, что Чайлдс выздоровел и не огорчен устранением с поста редактора "Дейли Уоркер".
      Моррис сказал, что чувствует себя вполне прилично. Заодно он поблагодарил за сбор средств на лечение и заверил, что не испытывает никакой обиды на партию. Ведь по состоянию здоровья он не мог продолжать работу в газете. И кроме того, в партии нет места личным счетам.
      - Тогда нет ли желания возобновить партийную работу в подполье?
      - Что это за работа?
      - Резервный фонд исчерпан, нам нужны деньги, - пояснил Барт. - Чтобы их получить, придется восстановить контакты с русскими. Вы всегда были близки с ними. Могли бы вы помочь?
      Моррис пообещал это сделать и спросил:
      - Как я смогу связаться с вами?
      Барт назвал связника - Бетти Ганнет, работавшую в штаб-квартире партии в Нью-Йорке. Она занимала слишком незначительную должность, чтобы угодить под суд, и Моррис совершенно безопасно может с ней общаться.
      Моррис заметил, что для восстановления контактов с русскими могут потребоваться дальние поездки, а он не совсем уверен, разрешат ли ему это врачи. Если понадобится, можно будет использовать Джека?
      Барт нашел это блестящей идеей.
      ...Остававшийся в офисе Фрейман услышал в телефонной трубку голос Морриса в два часа тридцать минут ночи.
      - У меня была очень удачная встреча. Когда минует опасность, я вам о ней расскажу.
      Едва в штаб-квартире ФБР узнали, что встреча состоялась, оттуда тотчас пришел по телетайпу приказ Фрейману немедленно отправляться к Моррису и допросить его. Фрейман отказался. Если бы Моррис полагал, что немедленная встреча будет безопасной, он не сказал бы: "когда минует опасность".
      Когда они наконец встретились, Моррис сообщил:
      - Это был Фил Барт.
      Фрейман первым понял, что перспективы у операции могут быть ещё более широкими, чем предполагалось первоначально.
      Организационное обеспечение.
      ФБР присвоило операции кодовое название САСХ. Моррису было присвоено кодовое обозначение CG5824S*; Джек стал NY-694S*. Между собой агенты ФБР называли Морриса "58" или "Джордж", а Джека - "69". Звездочка в кодовом обозначении означала, что данный источник никогда не следует вызывать в суд для дачи показаний или опознавать каким-либо другим образом. Обычно это означало, что источником служит магнитофонная лента, "жучок" или результат кражи со взломом. Непосвященные в дело аналитики, работавшие с сообщениями, приходившими в пятидесятые-шестидесятые, считали, что ФБР проводит чертовски удачную операцию по подслушиванию.
      В целом надо отметить, что именно строжайшее соблюдение секретности, крайне узкий круг лиц, знакомых с операцией, стали залогом успеха. Фактически, о ней не знал даже Эдгар Гувер. В штаб-квартире ФБР на Пенсильвания-авеню какой-то начальник, не рассекреченный до сих пор, санкционировал и десятилетиями отстаивал, возможно единственно правильное решение: Берлинсон и Фрейман ведут дело самостоятельно. За время работы в ФБР Фрейман получил от Дж. Эдгара Гувера семь письменных претензий (наряду с девятнадцатью благодарностями). Однако без ведома Гувера Фрейман дважды за двадцать четыре часа отказался выполнить прямой приказ. Совершенно очевидно, что такой отказ мог бы повлечь со стороны Гувера выговор или что-то похуже. Но Гувер никогда об этом не узнал.
      Первые контакты.
      По оперативному плану, разработанному Моррисом, Джек связался с Бетти Ганнет и предложить ей попросить Тима Бака в Канаде восстановить линии связи между Москвой и подпольной американской компартией. 25 марта 1954 года Ганнет, вероятно предварительно посоветовавшись с Бартом, настойчиво рекомендовала Джеку как можно скорее отправиться в Торонто.
      Хотя Джек знал Бака, на этой встрече он представился посланцем Морриса, действующим от имени Ганнет, которая руководила оставшимися кадрами в штаб-квартире партии в Нью - Йорке. Бак охотно согласился помочь, однако заметил, что это может затянуться - после смерти Сталина в Кремле царит неразбериха.
      Это и в самом деле затянулось, и надолго; американские представители так и не побывали на ХХ съезде КПСС. Но текст знаменитого доклада Хрущева Тимоти Бак все же получил (по имеющимся сведениям, через Владислава Гомулку). Добрался текст и до Морриса, но показался верхушке ФБР настолько радикальным, что доклад долго не передавали в Госдепартамент и заговорили о своем "приоритете" только тогда, когда ЦРУ передало в Госдеп тот же текст (и по слухам, полученный тоже через Польшу, но не благодаря Гомулке, а варшавскому партсекретарю Охабу), полученный ими от израильской разведки.
      Трудно удержаться, чтобы не привести оценку этого документа, сделанного историком Бертрамом Д. Вулфом, товарищем Морриса Чайлдса по партии:
      "Эта речь, по всей видимости, является наиболее значительным документом коммунистического движения... Это самый разоблачительный обвинительный акт, вынесенный коммунистом, самый беспощадный приговор советской системе, когда-либо оглашенный советским руководителем.
      Это стало настоящим кошмаром в равной мере как для сторонников, так и для противников коммунизма. Видеть одного из создателей атмосферы террора и ужасающего культа живого бога, спокойно докладывающего съезду о тех, кто был жертвами этого террора и приверженцами культа; слушать признания о том, что происходило за сценой, о фальсифицированных признаниях, пытках, узаконенных убийствах, о не только физическом и духовном истреблении преданных товарищей и близких друзей, но и уничтожении самих их имен; видеть как докладчик ожидает отпущения грехов и прощения и даже сохранения абсолютной власти за то, что он наконец-то раскрыл некоторые из преступных тайн, соучастником которых был сам; наблюдать широкую самодовольную улыбку, которая лишала пугающие признания малейшей степени раскаяния; слышать только о "его" вине и ни звука о "своей" и "нашей"; чувствовать, что этой жалкой кучкой людей, теперь разоблачающей козни друг друга, было совершено гораздо больше чудовищных преступлений против беззащитного народа; думать о том, что люди способны так поступать друг с другом, терпеть, одобрять и даже приветствовать такие действия; способны наделять себя абсолютной властью над верой и поступками, над поведением и моралью, над жизнью, смертью и добрым именем умерших, над промышленностью и сельским хозяйством, над политикой и общением, над искусством и культурой; а потом слышать, что система, способная породить такие ужасные вещи, по-прежнему остается лучшей в мире и что оставшиеся в живых члены этой кучки по-прежнему непогрешимы в своей коллективной мудрости и безграничной коллективной власти... Кто мог бы читать текст этого доклада без ужаса и отвращения?"
      Выход на Москву.
      В 1956 году федеральное законодательство сделало дальнейшее преследование коммунистов по закону Смита невозможным и позволило им выйти из подполья. В результате в 1957 году партия официально созвала свой национальный съезд, на котором, кстати, были серьезные разногласия по поводу речи Хрущева и советского вторжения в Венгрию. Моррис сделал ставку на основную фракцию - Денниса и не ошибся: тот назначил Морриса своим заместителем и поручил ему взаимодействие с Советами, Китаем и всеми прочими иностранными компартиями. В конце концов Советы восстановили прямые контакты и в конце 1958 года пригласили Морриса в Москву. Там в числе прочих состоялись многочисленные встречи и беседы с Сусловым и Пономаревым, которые приобрели уже немалый вес в новом партийном руководстве. Из Советского Союза Моррис отправился в Пекин, чтобы восстановить отношения американской компартии с китайцами. Мао Цзедун принимал его с глазу на глаз, если не считать симпатичной молодой женщины - переводчика. Беседа длилась около пяти часов. Мао заявил, что Хрущев своим осуждением Сталина в 1956 году и последующей политикой предал революцию, и выразил свое презрение в таких леденящих душу выражениях, что это изумило Морриса. Другие китайские лидеры, с которыми он беседовал, были менее резки в своих выражениях, но их высказывания убедили его в том, что китайская враждебность по отношению к Советам вполне реальна и имеет глубокие корни4.
      Ван Цичянь, член секретариата китайской компартии, отвел его в сторону и предложил передать американской компартии деньги при единственном условии, что это обстоятельство не будет сообщено Советам. Ясно было, что китайцы намерены бороться с Советами за влияние в международном коммунистическом движении.
      21 июля 1958 года Моррис вернулся в Соединенные Штаты с первым твердым и надежным свидетельством того, что разрыв между Китаем и Советским Союзом усиливается. Раскол между Советами и Китаем ещё долго оставался для Советов проблемой и стал предметом многих докладов Морриса. В конечном счете это позволило изменить позицию и развеять предубеждения политического руководства США; достаточно долго не декларируя это, президенты и госдеп практически действовали, исходя из этой реальности - и как знать, быть может именно это помогло не надорваться в гонке вооружений и приблизиться к существенным геополитическим переменам конца века.
      Летом 1959 года врачи обнаружили у Сонни, тогда уже законной жены Морриса, неоперабельный рак, ей оставалось жить меньше шести месяцев. В последние дни жизни Моррис хотел порадовать её поездкой за границу, и китайцы его поддержали, предложив привезти её на празднование десятой годовщины прихода коммунистов к власти. 23 сентября 1959 года Моррис и Сонни вылетели в Москву; там Хрущев включил их в состав делегации, вылетавшей в Пекин.
      Китайцы постарались отсечь американцев от советской делегации, разместив их в роскошных апартаментах отдельно от советских людей; они окружили Сонни командой медиков во главе с говорившим по-английски врачом и предложили им остаться в качестве официальных гостей на пару недель после окончания церемоний. Морриса лишили возможности отказаться, добавив, что с ним хотят поговорить как Мао, так и Чжоу Эньлай.
      Во время обещанной Моррису длительной аудиенции Мао рассыпал бессвязные и многословные обвинения в адрес Советов и Хрущева, которого он характеризовал как "неуклюжего, грубого и вульгарного". Советский Союз, бессвязно говорил Мао, - стал почти такой же империалистической страной, как Соединенные Штаты. Не стоит тревожиться, что эти две страны начнут между собой ядерную войну. Китай должен оставаться в стороне, "на вершине горы и наблюдать, как внизу в долине два тигра будут рвать друг друга на куски". Моррис узнал и своевременно доложил и о практических действиях в направлении конфронтации: Советы нарушили обещание и резко свернули свое участие в китайской программе ядерных исследований. Китай в свою очередь сорвал планы Советов, отказавшись от предложения сформировать совместный советско-китайский флот, и не разрешив разместить на своей территории советские радары дальнего обнаружения.
      Во время закрытой встречи с лидерами восточноевропейских компартий Хрущев язвительно обвинил Китай и Мао Цзедуна в том, что они создают угрозу "миру во всем мире". Он высмеял китайскую точку зрения о том, что ядерная война "ничего особенного не представляет" и облил презрением Мао, объявившего Соединенные Штаты "бумажным тигром". Сравнивая Мао со Сталиным, Хрущев обвинил его в разрушении социализма, создании культа личности вокруг своей персоны и объявил, что его сочинения больше не будут издаваться в Советском Союзе. До сих пор Советы старались сохранять дружеские отношения и выступать в роли посредника. Эти обвинения Хрущева означали объявление Советами идеологической войны. Что касается отношений между КПСС и американской компартией, то Пономарев посоветовал Международному отделу поднять в 1960 году субсидии американской компартии до 300 тысяч долларов и рассмотреть способы непосредственной передачи денег Джеку Чайлдсу в Нью-Йорке. Чтобы обсудить этот и другие тактические вопросы, в начале 1960 года Джеку Чайлдсу предложили приехать в Москву.
      После возвращения Морриса 30 июля 1960 года ФБР направило в Государственный департамент отчет об этих высказываниях и получило его обратно с резолюцией "Это наиболее важный документ, когда-либо представлявшийся ФБР в Государственный департамент".
      Агентурный успех сопровождался личной драмой. 5 ноября 1959 года, по возращению в Чикаго, Моррис позвонил из аэропорта Фрейману и сказал, что Сонни при смерти. Она почти теряла сознание и не могла идти, пришлось увезти её из аэропорта. Вскоре она впала в коматозное состояние, из которого уже не вышла...
      Чтобы отвлечь Морриса от его горя и напомнить, что жизнь на этом не кончается, Фрейман загрузил его работой. Одно из заданий состояло в том, чтобы дать детальную персональную оценку Гэса Холла (он же Арво Холберг), который, в связи с нетрудоспособностью Денниса, стал генеральным секретарем и главным боссом партии. "Он - человек, у которого в мире нет ни единого друга", - начал Моррис свой отчет. Моррис не знал никого, кому бы он нравился...
      Новые персонажи.
      В работе с Моррисом Фрейману помогали два агента, и когда одного из них перевели в другой штат, у Фреймана возникла идея привлечь к работе Уолтера Бойла, молодого агента с прекрасным послужным списком5, но попавшего в опалу из-за резкого конфликта с одним из инспекторов. Моррис уважал людей с высоким интеллектом, а Бойл был как раз из таких. Операция СОЛО требовала навыков в разрешении сложных и запутанных задач, а Уолтер Бойл в работе с шифрами такое умение проявил. Операция требовала постоянного напряжения, а Бойл прекрасно справлялся с такими ситуациями.
      Старшим специальным агентом в Чикаго в то время был Джеймс Гейл, человек старой закалки, много лет проработавший в Бюро и считавший, что подчиненным следует предоставлять право самим принимать решения. Он одобрил предложение Фреймана привлечь Бойла к операции СОЛО. Но штаб-квартира пришла в ярость и запретила это делать.
      - Отделением руковожу я, и использую людей, которых вы мне присылаете, так, как я считаю нужным. Бойла мне прислали вы, - возразил Гейл, и его точка зрения победила.
      Когда они впервые встретились, Моррису было около шестидесяти, а Бойлу только тридцать три. Поначалу он отнесся к Бойлу несколько формально, даже сухо, но его отношение изменилось, когда он разглядел в Бойле те качества, которые видел в нем Фрейман. Бойл удивил его своим глубоким знанием операции и его самого, знанием, добытым в результате интенсивного штудирования 134 томов дела САСХ/СОЛО. Моррис был восхищен, что Бойл по собственной инициативе стал вечерами изучать русский язык, чтобы читать советские публикации и документы. И ему очень нравилась готовность Бойла в любое время откликнуться на его звонок и часами слушать его анализ новых событий в Советском Союзе. Их отношения начали напоминать отношения терпеливого профессора и прилежного ученика. Моррис стал передавать Бойлу все, что сам знал о Советах и главное - пытался приучить его понимать их образ мыслей.
      - Вы должны думать точно также, как они. Мысли управляют действиями.
      Перемены в личной жизни.
      На Рождество 1961 года Моррис оказался на вечеринке в пригороде Чикаго, где хозяйка представила его пожилой вдове Еве Либ. Ей он показался подтянутым, культурным и обходительным человеком, а его рассказы о поездках за границу её очень заинтересовали. Еще сильнее её привлекал окружавший его некий ореол таинственности, и она почувствовала, что не будет возражать, если он пригласит её на новогодний ужин. Вместо этого он позвонил в начале января, и она предложила ему навестить её дома, в Ивенстауне.