Он не доводил эту мысль до практического уровня, не говорил себе, что покончит с собой, не обдумывал способы. Нет. Но единственное, что еще как-то позволяло ему жить, что решало эту страшную проблему — как можно ходить по земле и смотреть на солнце после того, что он сотворил? — было то, что он уже внутренне вынес себе приговор и лишь отсрочил его исполнение. До уплаты долгов.

Иль? Да, ей будет тяжело. И детям нужен отец. Но не такой, не убийца. Иль тоже заслуживает лучшего. Я и ее умудрился сделать убийцей, но она все-таки гораздо больше страдала сама. И это тоже моя вина. Ладно, неважно...

Не думать. Перестать думать.

Он по дороге связался с Флависом, дектором, который теперь занимался найденным складом оружия, велел выделить двух ребят, уничтожить оружие бесшумно и полностью и где-нибудь рядом устроить секрет. Пусть приходят к своему тайнику... Впрочем, вряд ли придут, это уже перестраховка. У дома Арнис хотел взять скарт и сразу лететь в детскую общину, но едва завернули за угол, Ноки вдруг рванула с места вперед.

Что бы это значило? Арнис не стал отзывать собаку, а двинулся за ней.

Ноки то ли почуяла, то ли узнала шаги. Арнис остановился. Первым делом он узнал собаку, серо-желтого Горма, а потом уже и Ландзо. Тот шел вдоль стены дома с таким видом, будто в любой момент эта стена может ему потребоваться для опоры.

И вообще вид у него был — не дай Бог. Ранен? Арнис двинулся навстречу. Лицо не то, что бледное, а просто совершенно белое. В таких вот случаях и говорят — как бумага. А так не видно ничего...

— Ланс? Что с тобой?

Он остановился. Поднял глаза — сильно ввалившиеся, окруженные чернотой.

— Арнис... Я убил Цхарна.

Несколько секунд Арнис молча смотрел на друга. Потом сказал:

— Он же был невоплощенный.

— Воплотился. Прямо сейчас. Он еще плохо владел человеческим телом... но владел.

Арнис кивнул.

— Где тело?

— Я вызвал армейцев, они заберут. Это ничего не даст, но...

— Но так положено, правильно ты сделал. Ну — пойдем к Дэцину. Ты с ним связался?

— Нет еще. Не могу я... не могу, Арнис.

Арнис постоял еще, посмотрел в лицо Ланса. Тот и вправду, видно, не мог. Какие ему отчеты сейчас... какую он борьбу выдержал? Ведь не случайно Цхарн именно на него вышел. Никто из нас так не подвержен влиянию этого сагона... Для нас он — обычный сагон. Ну тоже, конечно, противник, но все равно. А для Ландзо Цхарн — кумир детских и юношеских лет, его любовь, его ненависть, его проклятие и страсть. Вся его жизнь.

Поэтому Дэцин и рассчитывал так на Ланса — и не ошибся. Мы не можем вызвать сагона на поединок, мы не знаем, где найти его, как позвать... Но мы можем сунуть вот такую приманку, как Ланса, и сагон на него выйдет. Вышел. Только вот помочь Лансу в этот момент будет некому, потому что сагон так организует все, чтобы встретиться один на один. И все будет зависеть — вся судьба Анзоры! — только от поведения Ландзо в этот момент.

И он выдержал, он смог. Убил сагона. Победил его. Оказался сильнее своего бывшего Великого Учителя. Спас свой народ.

А теперь ему отдохнуть бы немного, поспать, может быть. Тяжело ведь это, ох, как тяжело... Видно же, качается человек...

Арнис взял Ланса за локоть.

— Пойдем, — сказал он тихо, — ты же знаешь, так положено.

Арнис принес и поставил на стол чашку крепкого кофе — для Ландзо. Тот взглянул на него еще слезящимися после проверки блинкером глазами, взял чашку, отхлебнул.

— Значит, он снова брал тебя на твоей исключительности? — уточнил Дэцин.

— Да, — ответил Ландзо безжизненным голосом, — я уже говорил, что в прошлую нашу встречу он убеждал меня стать королем всей Анзоры, объединить Лервену с Бешиорой, взять под контроль всю планету. Он вполне убедительно объяснил мне, что я это смогу... ну я рассказывал. Мне и вправду захотелось власти — построить на Анзоре жизнь так, как я считаю нужным. Ведь я же анзориец, я имею право... И я не хочу никому плохого.

— Ты можешь вспомнить его слова в этот раз — по возможности, точно?

— Да. Он сказал: еще не поздно. Ты можешь все переиграть. Я помогу тебе, я буду вести тебя. Но ты видишь, я не отбираю у тебя свободу воли...

— А фокус с депрессией он до или после показывал?

— До. Продемонстрировал свои возможности.

— Дальше.

— Он мало говорил. Но я понял — передо мной словно картины встали, смутные, но реальные. Я понял все, что он мне предлагает. Это было... что-то вроде внушения. Он картинками мне это показывал... — Ландзо подпер голову рукой, последние слова он произнес почти шепотом.

— Какими картинками? — настойчиво спросил Дэцин. Ланс покачал головой и сказал.

— Когда он ударил... я имею в виду, когда он навел на меня этот морок. Когда я впал в депрессию... Это было ужасно. Но это еще ладно, а хуже то, что я понял... и сейчас понимаю — я никогда уже не стану прежним. Он во мне что-то сломал. Я... у меня нет больше желания жить. Вообще никакого.

Дэцин кивнул.

— Это известный прием, Ланс. Наведенная депрессия. Защиты против него нет никакой. Если бы он немного дольше продержал тебя в таком состоянии, сердце бы остановилось. Ничего, после акции в санаторий поедешь. Давай рассказывай дальше. Какие именно картины ты видел? По порядку.

— Я не... не то, чтобы видел, — пробормотал Ланс, почти неразборчиво. Голова его почти касалась поверхности стола. Он сжимал ладонями виски.

— Представлял? Это похоже на сон? Или воображение?

Ланс не ответил, голова его с глухим стуком ткнулась в столешницу. Арнис дернулся, встал, поднял Ланса, держа под мышки.

— Измотал его сагон, — сказал Дэцин, — и мы тут еще... Давай его на диван, что ли...

Ландзо уложили на диван. Дэцин вытащил из бокового верхнего кармана аптечку, из нее — крошечную капсулку дитала с резким запахом, разломил ее у самого лица пострадавшего. Ланс сморщился, чихнул, открыл глаза.

Дэцин подвинул к дивану стул, сел рядом. Арнис так и остался сидеть у стола.

— Извини, Ланс, — мягко сказал Дэцин, — но сам понимаешь... надо закончить. Ты хочешь чего-нибудь? Может, попить?

— Нет. Я не хочу вспоминать, — прошептал Ландзо. Арнис отвернулся. Здесь больше нет сагонов. Предположительно, по крайней мере. Планета чиста. Какого черта Дэцин мучает парня? Неужели нельзя подождать несколько часов с этим допросом?

Через несколько часов многое уйдет из памяти. Дэцин произнес мягко, но настойчиво, глядя в бескровное лицо Ландзо.

— Давай, мальчик... Давай, вспоминай. Ничего не поделаешь, ско, придется вспомнить.

Ландзо молчал. Дэцин посмотрел на Арниса, кивнул на ящик стола. Арнис понял, достал зена-тор, заранее заряженный либеридом.

— Давай руку, — Дэцин приложил прозрачную трубочку, тут же свернувшуюся в кольцо, к запястью Ландзо. Лекарство начало поступать в кровь, и примерно через минуту лицо Ландзо стало разглаживаться, меняться. Дэцин снова задал вопрос, и он заговорил, теперь это стало заметно легче.

— Я видел, как я... выхожу из комнаты, все оружие у меня на боевом... Потом я видел себя в каком-то зале, и лервенцы, в военной форме подходят ко мне, а я что-то говорю им, содержания конкретного не было, просто я знал, что командую. И ко мне обращались «сендин», это очень высокое звание, вроде нашего легатуса. Даже выше, практически командующий всей армией. Потом... — Ландзо запнулся и продолжил несколько секунд спустя, — другая картина, я видел вашу гибель. Я видел, как взрываются ландеры, несколько штук. Потом я видел всех вас... наших... шесть человек — вы стояли на какой-то крыше и разговаривали, и летит ракета, крыша взрывается, и вы все... вас нет. Но я... поймите, это было во сне. Как сон. Я в тот момент никак не отреагировал на вашу гибель. Мне было печально, но я знал, что так надо, что это необходимо...

Арнис видел со своего места, издали, что лоб Ландзо покрылся испариной.

— Все понятно, Ланс, не переживай, — сказал Дэцин, — все нормально. Говори дальше.

— Он, наверное, показал мне это для того, чтобы я мог внутренне примириться... ну, с вашей будущей гибелью. Потом я видел другую картину — Балларэга полностью отстроена, и я стою на трибуне, на площади Победы, и внизу проходят наши полки. Военный парад. Я принимаю его. Потом я видел книгу... книга была обо мне, там моя фотография на обложке. В форме сендина. Название «Он победил». И в этот миг я понял, что мой переход на сторону Цхарна не будет предательством. Ведь это логично... Я вырос с именем Цхарна. И даже, когда я убежал и попал на Квирин, я все еще верил в Цхарна. И даже когда вернулся сюда, и здесь меня поймали снова — я все еще в него верил и в глубине души я считал себя предателем. И так оно и есть, ведь я предал то, во что верил с детства, и главное, я предал свою Родину, людей, говорящих со мной на одном языке. И когда я попал в ДС, я довершил это предательство до конца. А вернувшись назад, я смыл бы это преступление, я вернулся бы к своим, к Родине, к прежнему. И я спас бы их... от квиринцев. Вот все это я понял...

Ландзо замолчал. Потом сказал.

— Честно говоря, я и сейчас не вижу логической бреши в этом. Я сейчас предатель... а если бы послушался Цхарна, не был бы им.

— Дальше, — сказал Дэцин, — рассказывай дальше.

— Потом... я говорил про книгу. И в этот момент я знал, что я уже король Анзоры, что все происходит так, как я хотел... Ну тогда, я рассказывал.

— Да, я помню. Я понял тебя. Ты знал это как бы фоном?

— Да, это как бы само собой подразумевалось. И следующая картина — это уже была не картина, а как бы позыв к действию. Я понял, что должен сделать сейчас. Выйти на улицу, и Цхарн поведет меня к лервенцам, которые еще... сопротивляются.

— Он не показал тебе, где они?

— Нет, к сожалению, не показал. Я понял так, что он меня поведет.

— Может быть, ментоскопирование покажет? Ты понимаешь, что это очень важно?

— Да. Проводите, если надо, — вяло сказал Ландзо, — я точно помню, что он не показал мне их расположения. Просто такой импульс — я понял, что силы еще есть, и что их еще можно собрать и ударить. И дэггеры еще есть где-то... немало.

— Хорошо. Дальше.

— Дальше я понял, что должен сейчас это сделать. И я уже это практически сделал. Ну, я встал... хотел идти. Я в тот момент был полностью убежден, что так и надо... что я должен слушаться Цхарна. Он мой Учитель. Я должен спасти Анзору. От вас.

— Что тебя остановило?

— Видите, он не сделал меня эммендаром, он просто меня убедил. Опять, как тогда. Он хотел, чтобы я служил ему... Но когда я встал, я вспомнил. Арни вдруг вспомнил. Ну, вы знаете, это мой друг, он тогда погиб, когда мы бежали отсюда. И я понял, что Арни я люблю не меньше, чем Цхарна. Я не знаю... это было не соображение, а так, порыв какой-то, импульс...

— Попробуй его сформулировать, — попросил Дэцин.

Ландзо вздохнул и сказал.

— Мне к державности, доблести, святости не дано добавить ни йоты. Мне б в ночное, коней на лугах пасти... Что ты шепчешь, мой милый, что ты?

— Стихи?

— Да. Вспомнил. Это Арни написал, это последнее. Ну и тогда я выстрелил.

Арнис вдруг понял, глядя в бледное, узкое лицо друга — еще совсем немного, и тот стал бы Королем Анзоры. Только вышел бы на улицу, последовал приказу Цхарна... чем дальше, тем труднее освободиться от руководства сагона. Еще немного, и мы с Ландзо встретились бы в бою. И не факт, что мы победили бы...

Что же остановило его? Какая мелочь? Всего лишь несколько строчек какого-то стихотворения. Ведь даже память о погибших друзьях — ну что она? Если он живых готов был предать и убить. Если бы тот парнишка, Арни, не написал этого стихотворения? Если бы Ландзо не запомнил этих строк...

— Хорошо, Ландзо, — сказал Дэцин, — очень хорошо. Ты все правильно сделал. Ты молодец. Я не ошибся в тебе. Арнис, выключи запись. Так... Ланс, ты сейчас спишь. Прямо здесь. Через восемь часов начинаешь работать. Постарайся не думать ни о чем и не вспоминать.

Арнис отключил циллос.

— А ментоскоп, — вяло начал Ланс. Дэцин покачал головой.

— Надо, конечно, но думаю, можно и позже. Поспи.

Ланс слабо улыбнулся.

— Спасибо.

— Не за что. Так... — Дэцин встал, порылся в ящике стола, достал упаковку белых капсул, и одну протянул Ландзо, — если заснуть не сможешь, возьми лекарство. Обязательно. Потом тебе спать много не удастся.

Через несколько дней Арнису показалось, что Ланс пришел в норму. Нет, прежним он не стал. Наверное, удар наведенной депрессии и в самом деле оказался разрушительным. Но собственно, и никто не вел себя, как раньше... слишком уж тяжела оказалась Анзора.

505й отряд, вернее, то, что от него осталось, командование больше не трогало. Очень важно было поддержать и восстановить столицу. Тех, кто еще сопротивлялся, брали в плен и держали в изоляторе. Пока. Теперь была такая возможность. Остальные лервенцы оказались совершенно неспособны к самоорганизации, привычны к жесткому управлению сверху, и ДС приходилось это правление осуществлять — кормить, распределять жилье, выбирать людей для обучения работе с новыми технологиями. Организовывать школы. А главное — теперь только начался этап информационной обработки — лервенцам объясняли суть происшедшего с ними, со страной. Вся пропаганда была тщательно продумана в деталях и подготовлена заранее. Арнис тоже занимался этим, хотя горькие мысли не оставляли его: квиринцы представлялись теперь в качестве спасителей и благодетелей... но у кого из этих лервенцев, оставшихся в живых, не погибли от наших рук близкие и друзья? Как они воспринимают нас? Ведь ненавидят. Не могут они нас любить. Мы — убийцы. Мы разрушили их мир, и мало того — сделали это с такой жестокостью... неизбежной, правда, но это уже малосущественно.

Неважно. Пусть они нас не любят. Нас мало где любят. Мы уйдем, зато они восстановят прежнюю жизнь, и уже приобретут некоторый иммунитет против сагонской агрессии.

Да и какая разница... все равно мне потом не жить — эта мысль поддерживала как-то, спасала.

Чаще всего Арнис работал в паре с Ландзо. Дэцин больше не ставил перед ними боевых задач, в основном они занимались восстановлением города. Это тоже помогало. Постепенно город приобретал жилой вид. Дети начали ходить в школу (они и жили пока в интернатах, но было объявлено, что родители могут забрать своих детей домой. Однако Дэцин был прав — никто не стремился это сделать). Строительные бригады, обучавшиеся работе с меланитом и гемопластом, с новыми материалами, доставленными с Квирина, разгребали завалы и строили новые здания.

Помимо этого, формировалось новое лервенское правительство. Искали людей, умных, способных руководить и в то же время, желательно, ненавидящих режим Цхарна. Ландзо лично беседовал с каждым кандидатом, а искали их в основном в Штрафных общинах, то есть среди тех, кто не очень-то вписывался раньше в общую картину жизни. И не вписывался именно по причинам политического и духовного характера.

До тех пор, пока не появится нормальное правительство, армия, полиция — уходить с Анзоры нельзя.

Обычно в таких случаях восстанавливалась историческая форма правления. В Лервене когда-то давно был король. Монархия. Но в том-то и дело, что слишком давно люди жили по заветам Цхарна, возвращение к прежнему укладу было бы слишком жестким насилием над ними. Поэтому предполагалось создать коллегиальное правительство, а оно уже позаботится о дальнейшем — ввести периодические выборы, или восстанавливать монархию, или диктатуру (что было бы привычнее для Лервены), или еще какую-нибудь форму правления.

Арнис вдруг вспомнил, как Иль было тяжело в третьей акции на Ярне, тяжело именно от необходимости информационной войны.

Чистое, еще не замутненное ничем сознание — понимает это. Потом и у Ильгет все исказилось — когда много лет посвящаешь какому-то делу, уже не можешь увидеть его со стороны...

А со стороны дело наше выглядит, как ни крути, гнусно.

Арнис сидел на возвышении рядом с раздачей и наблюдал за длинной вереницей девочек-подростков в серых платьях, с мисками в руках. Школьницы получали свои порции разведенного орехового концентрата (никакой лервенской пищи давно уже не было... поля выжжены, все, что на складах, давно поедено. Но снабженцы работали регулярно, да и в городе уже действовали два пищевых синтезатора). Отходили, бережно неся в ладонях миски с нежной бежевой массой. По крайней мере, кормили их теперь досыта...

А так — платья, лица... лица, пожалуй, еще больше осунулись, еще темнее неизбывная печаль на них. Война. Что мы подарили этим детям — войну, ничего больше.

Я не маленький, понимаю все очень хорошо. Мы, как правило, не врем, наш ход в информационной войне — правда. Наш козырь и наше оружие. Гнусно оттого, что правду эту приходится вдалбливать, внушать... так, будто это ложь.

Но почему, почему мы не можем просто оставить их в покое и уйти? Ну, помочь материально — и удалиться? Нет, мы будем формировать правительство... послушное нам. Готовое с нами сотрудничать. Мы будем менять их привычки, их образ жизни.

Но ведь мы этого не должны делать! Мало ли, что нам не нравится... Общественное воспитание детей — но если это их собственный выбор? Так выбрала их нация, вправе ли мы вмешиваться? Под влиянием сагона или нет — это еще вопрос. Цхарн не давил на них, у него и эммендаров не было. Цхарн предоставлял им возможность выбора, и все они выбрали его.

Нет, хорошо, что мы избавили их от сагона. Пример вот уже восьми погибших миров показывает, что рано или поздно сагонская инвазия завершается уничтожением населения и всей цивилизации.

Но беда в том, что Цхарн не умер, он лишь отброшен. Через несколько лет он обретет способность к общению с миром людей — пусть в качестве невидимого духа. Он необыкновенно силен, в этом качестве он полвека держал всю планету под единоличным контролем. И если сохранить те же структуры, верования, если не изменить кардинальным образом жизнь лервенцев и бешиорцев, Цхарн вернется на готовенькое...

Это все понятно. Непонятно только, почему все так гнусно...

Арнис вздохнул.

— Я пойду, — сказал он школьной директрисе, Патари (указ о фамилиях и отмене личных номеров еще только готовился). Та с готовностью кивнула головой.

— Пойдемте, гир Арнис, я провожу вас.

Арнис открыл дверь, чуть потеснив очередь за обедом. Увидев пятнистый рисунок бикра, девочка, оказавшаяся рядом, молча и проворно отскочила в сторону. Арнис повернулся, отыскивая ее взглядом. Девочка стояла неподалеку и смотрела на квиринца, словно испуганный зверек, черные глаза поблескивали.

Арнис открыл было рот, но потом покачал головой и пошел дальше.

Они боятся нас. Так и будет впредь. Мы это заслужили.

Ильгет не сводила глаз с пустого пространства, отделенного ксиоровой стеной и рядом автоматических постов от зала ожидания. Двое ско потихоньку фланировали взад и вперед вдоль карантинной зоны, скучая, поглядывая на встречающих сквозь ксиор.

Ильгет знала уже все, и уже проплакала всю ночь. Но сегодня возвращается Арнис. Так рассудил Господь — он выжил, он возвращается. Как долго в этот раз... Ильгет уже не помнила его, хоть и смотрела каждый день на портрет — лицо помнила, а вот запах, прикосновение рук, движения... Ничего, все придет снова.

— Давай я возьму Дару, — Белла забрала у нее малышку. Арли уже пролезла к стене и впечатала носик в ксиор, высматривая папу.

Сегодня очень тихо. Необычно тихо. Никто из встречающих не разговаривает, все молча смотрят в черное отверстие коридора, откуда должны появиться... Встречающих много — армейцы тоже возвращаются домой.

И вот возникло движение в черном коридоре, и 505й отряд ДС появился первым.

Это было как удар — и захотелось закричать, но Ильгет только сжала губы. Как их мало! Всего шесть человек.

И как они изменились... Господи, как же их мало осталось. Так не должно быть, не должно! Спустя секунду Ильгет узнала Арниса. Не сразу. Он стал другим, кажется... или просто она отвыкла?

— Беги, — сказала за спиной Белла. Ильгет бросилась вперед. Вот Арнис прошел КПП, и шагнул в зал. Прохладная, чуть скользкая на ощупь поверхность бикра... Руки — все-таки знакомые, родные. Прежние. Губы. Радость моя... Ильгет плакала. Арнис вытер ей слезы ладонью.

— Все хорошо, Иль... все хорошо.

Поднял на руки Арли, расцеловал. Ноки подпрыгнула, виляя хвостом, пытаясь лизнуть в лицо забытую хозяйку. Она металась между Ильгет, детьми и Беллой, радостно приветствуя всех.

Ноки поняла, что кошмары кончились, что снова наступают счастливые дни — с длинными прогулками и купанием, с вкусной едой и спокойным сном в своей корзинке, дома.

— Где Лайна и Анри? — спросил Арнис. Ильгет сказала.

— Они в школе. Я не стала брать их сюда... сегодня... ты понимаешь.

— Да, правильно, — кивнул Арнис, — ну, пойдем домой.

Лайна и Анри теперь будут жить у своей крестной. Это было понятно всем, и все этого ожидали. Странно, если бы Ильгет поступила иначе. Арнис был с этим полностью согласен.

Вот только квартира уже тесновата. Может быть, придется снять побольше, переехать. Пока Ильгет отвела для Анри и Лайны, в качестве второй детской, кабинет. Можно заниматься и в гостиной — вполне.

Дети уже знали о случившемся, уже пережили это. Ильгет повесила портреты матери и отца в их детской. От Данга даже и праха не осталось — ничего, впрочем, и от Лири тоже. Но это неважно. Помнить о них все равно будут.

Арнис казался чужим. Совершенно чужим. Но это было уже привычно, Ильгет ожидала этого. Пройдет несколько дней, и все придет в норму...

Пока необходимо заботиться о детях. Теперь их четверо. Арнису пока не до них — и это вполне понятно. Одно дело, когда время от времени берешь крестников к себе, другое — когда они становятся твоими детьми. Да еще детьми подавленными и нуждающимися в психологической поддержке. Ильгет подумывала, не стоит ли обратиться к психологу-профессионалу. На Квирине есть специалисты, умеющие помогать таким детям: гибель родителей, даже обоих — вовсе не исключительный случай. Но вроде бы и так Анри и Лайна справлялись с потерей. Участвуя в общей молитве, всегда горячо просили Бога за маму и папу. На заупокойной службе детей погибших посадили впереди, и отец Маркус часто обращался к ним.

В остальное время Ильгет старалась постепенно ввести жизнь семьи в обычное русло. Она совершенно забросила творчество — теперь уже было действительно некогда. Правда, Лайна и Анри уже по возрасту проводили в школе почти весь день. Они ходили во вторую ступень, Анри было семь лет, Лайне — пять. Иногда аэробус привозил их часам к четырем, но чаще только к ужину. Но по вечерам и в выходные Ильгет старалась все время проводить с детьми. Да и своих ведь нельзя забрасывать... Дара уже начинала говорить, очень ответственный возраст. Арли исполнилось три, и она частенько капризничала. Ильгет целые ритуалы выработала. Накрывали на ужин все вместе, потом, после еды, убирали. Играли во что-нибудь всеми любимое — «Лабиринт» или строительство города, или космический детектив. Потом — чтение вслух по очереди (трудно было найти книжки, которые нравились бы всем троим старшим). Все это время Ильгет еще пыталась отвлечь чем-нибудь Дару, чтобы она не мешала. Потом шли в душ, молились все вместе и укладывались спать. Лайне и Анри разрешалось еще перед сном поиграть или почитать. По выходным отправлялись в лес, на море — вскоре наступил май, жАйре, можно купаться. Ходили в детские театры, просто в Бетрисанду, или к кому-нибудь в гости. Ильгет решила придумать что-нибудь глобальное — чтобы занять детей всерьез. И нашла вот что: создать что-то вроде маленького музея Лири и Данга.

Ей казалось, что просто отвлечь детей от мыслей об отце — это было бы даже безнравственно. Они не должны забывать о родителях. Нет, но это событие надо переосмыслить... понять... смириться, может быть.

Самое страшное перед лицом смерти — это полное наше бессилие. Бессилие хоть чем-то помочь умершему. Это бессилие порождает жажду мести — если есть те, кто виновен в гибели человека. Месть — это так естественно для человека, очень многие народы приходят к почитанию мести как священного долга. Для этого никакого наития свыше не надо, жажда мести возникает сама собой.

Это бессилие облегчается молитвой — даже если и нет виновников гибели, молитва — это реальное, конкретное дело, которым ты можешь помочь ушедшему человеку.

Памятники, надгробия, альбомы со старыми снимками — все это нужно скорее уж нам самим. И все же и они облегчают боль расставания. Особенно детям. Не очень маленьким: Анри и Лайна были, по квиринским меркам, уже вполне сознательными людьми.

Они должны гордиться родителями, стараться стать на них похожими. Всю жизнь их помнить и любить. Ильгет рассказывала детям постоянно об их родителях — а рассказать она могла немало. А теперь они выделили в комнате угол, который постепенно обрастал новыми и новыми композициями — очень много здесь было снимков Данга и Лири, от свадебных (Господи, какими они молодыми были тогда...), от милых семейных сценок, до рабочих, в бикрах и с оружием. Всегда только на полигоне, на учениях — кто же будет делать снимки на акции... это нереально. Дети сами составляли композиции из этих снимков, оформляли их. Лежали в этом углу и вещички родителей — крестики, статуэтки, любимые микропленки, пара бумажных книг, сплетенные Лири коврики, ножи Данга (он неплохо метал ножи), кое-какое оружие. Бабушка, мать Лири, частенько приходила в гости, тихонько плакала, глядя на все это великолепие. Родители Данга эмигрировали на Капеллу и здесь, на Квирине не появлялись.

И только одно все больше и больше поражало Ильгет — Арнис не принимал никакого участия во всех этих делах.

Это было так на него непохоже... Мало того, он и собственными детьми, кажется, совсем перестал интересоваться. Дару брал к себе, только если Ильгет его об этом просила. Кое-какие прежние ритуалы сохранились — молиться вставали все вместе, на зарядку утром бегали. Но даже и это Арнис делал как-то... так, будто это было надоевшей, привычной рутиной. Мол, раз уж ты так хочешь, раз это так необходимо. Так, по крайней мере, казалось Ильгет.

Иногда он ходил по выходным вместе с семьей отдыхать — иногда нет. Разница небольшая: Ильгет практически все время развлекала детей сама. Арнис сидел где-нибудь на бережку, безучастно глядя вдаль. Он улыбался детям, мог их приласкать, но казалось, он совершенно потерял прежний творческий импульс, он уже не мог играть.

Злым он не был, нисколько. Просто равнодушным ко всему. И даже к тому, что Ильгет очень много приходилось работать. Ведь она не оставляла и работу в СИ. Но это Арниса больше не волновало. Он не хотел помочь ей, по крайней мере, сам не проявлял желания. И это было очень странно и непривычно.

Ильгет заметила, что и у нее пропадает желание что-либо делать с детьми, когда Арнис рядом. Видимо, она так привыкла подчиняться ему, быть ведомой, петь ему в лад, что и сейчас реакция была той же самой. Глядя на безучастное лицо Арниса, она вдруг начинала думать, что все ее дела, все эти бурные занятия с детьми, игры, музей — все это такая ерунда... Что она так глупа, делая это. А что не ерунда? Ильгет не знала.

Надо сделать что-то для Арниса, помочь ему — это самое главное. Но Ильгет совершенно не представляла, что можно сделать.

Ей хотелось бросить детей, подойти к нему, обнять. Несколько раз она и поддавалась этому порыву, но Арнис был так безучастен к ней, что это казалось совершенно бесполезным. Да и дети требовали внимания, Ильгет мучила совесть из-за них.

Почему так произошло? Прошел уже почти месяц. Конечно, ему досталось на Анзоре — но дело-то самое обычное. Это вся наша жизнь, и раньше она не была лучше. Тем более, что и ранен Арнис не был, и с сагоном не встречался, и никаких особо выдающихся событий не произошло. Кроме гибели четырех человек. Да, это ужасно. Но это ужасно и для Ильгет: Мира была одной из ее лучших подруг, ее наставницей. Данга она как-то сама вытащила раненого с поля боя. Да и к Чену и Рэйли уже успела привязаться. Однако для Ильгет жизнь на этом не кончилась — что же, мы все были готовы даже и к худшему.

Бывает, что человека сильно потрясает сам вид чужой гибели. Но Ильгет знала, как погибли ребята — Арнис их смерти не видел. Да и из армейцев его декурии погибло всего трое, и вряд ли они особенно успели подружиться: обычно армейцы с нами не очень-то, мы для них командиры, да еще чужие.

С Ландзо все понятно. Он сам видел гибель Чена, который его и прикрыл. Он встречался с сагоном и получил удар наведенной депрессии. Сразу после прибытия на Квирин Ландзо отправили в санаторий. На два месяца как минимум.

Но ведь с Арнисом ничего особенно выдающегося не случилось...

Ну хорошо, пусть даже случилось — но ведь это же не повод вот так сидеть и тихо умирать. Кто мешает обратиться к психологу? Ильгет заговаривала об этом, но Арнис отказался наотрез, не объясняя причин. И с церковью... тут было что-то совершенно непонятное для Ильгет: Арнис однажды, через неделю после прибытия, посетил отца Маркуса... и перестал ходить в церковь вообще. Ильгет чуть ли не со слезами собиралась каждый раз одна, с кучей детей... С семьей Арнис еще молился, но при этом все молитвы вслух произносила Ильгет или дети. Он лишь стоял рядом.

Ему не надо было больше работать: за Анзору выплатили премию. Очень большую. Вполне хватило бы на переезд и на жизнь. Но Арнис даже не заговаривал о том, чтобы перебраться в квартиру побольше. Такое ощущение, что он предоставил всю инициативу в семейной жизни — Ильгет. А ей этого совершенно не хотелось. Даже больше того, она решила не искать квартиру сама и не настаивать на переезде. На Ярне жили и в куда более тесных квартирах, подумаешь.

Что это за жизнь будет в новом доме, если Ильгет одна будет расставлять мебель и оформлять помещения? Если все начнется с его равнодушия и ее недоумения и тоски? Как ни пыталась Ильгет спросить мнение Арниса о чем-нибудь, ответ всегда был один и тот же: да, это неплохо. Да, это ты хорошо придумала. Делай! И все — на этом все заканчивалось. Ни участия, ни даже вопроса о том, как движется дело. Ничего!