Южные Кресты

«Как же это может быть частью одной и той же жизни?», – лихорадочно думал Сеня и продолжал крепко сжимать сухие и невесомые руки матери в своих ладонях. «Бабушка, которой давно нет на свете, ручейки-дорожки в детском саду, детские игры, советская школа, потом Израиль, и эта новозеландская тюрьма – просто не могут быть частью одной человеческой жизни!» Но мама была неоспоримой связующей нитью, на которую, как бусинки, нанизывались события столь разных пластов жизни Семена Вечнова. «Как она стала похожа на бабушку… Вот скоро и она умрет, неминуемо умрет, и рассыплются все мои бусинки – так рассыплются, что и не собрать!», – подумал Сеня, и слезы ручьями потекли у него из глаз. Охранник, которому надоело наблюдать эту сцену, отвернулся к стене и закурил.

– Перестаньте курить! – вдруг с удивлением услышал собственный голос Сеня. – У мамы астма!

Охранник раздраженно погасил сигарету и со вздохом уселся в углу комнаты.

Мама слегка ободрилась, увидев, что слова Сени возымели действие. «Значит, не такие уж застенки», – подумала она с надеждой.

– Сенечка, я записалась на прием к почетному израильскому консулу. Я уже говорила с ним по телефону. Он обещал тебя навестить и помочь…

– Мама, это все неважно. Спасибо, конечно. Но это не поможет. Они боятся меня, как огня, – консул и вся еврейская община… но это неважно. Не волнуйся. Береги себя! Где ты остановилась? Как ты долетела?

– И с раввином местным я тоже говорила. Он тоже обещал тебя навестить…

– Мама, мама! Все это неважно! Главное, что ты до меня добралась! Как ты себя чувствуешь? Как дети? Как Света?

– Я сняла комнату у русских иммигрантов, родственников тети Розы, – стала рассказывать мама, почему-то избегая говорить о Свете.

– Не дорого? Комната хорошая? Далеко от тюрьмы?

Сеня машинально задавал вопросы, хотя по-настоящему ему хотелось рыдать в голос, крича: «Мама! Мама! Забери меня отсюда! Мне здесь очень плохо! Меня каждую ночь могут убить!» Но он сдерживал себя и спрашивал то, что и полагалось спрашивать в таких обстоятельствах. Однако Ида Иосифовна словно читала мысли сына. Она внимательно смотрела в его заплаканные глаза.

– Боже мой, что же они тут с тобой делают! – тихо прошептала она, и на ее старческом, испещренном, словно веточками, мелкими морщинками лице отразилось такое же бессилие, как и то, что пожирало все существо Сени с самого первого мгновения его пребывания в неволе.

– Ничего, мама. Все обойдется. Все будет хорошо. Я уже подаю на апелляцию. Они обязательно меня отпустят. Очень скоро! – торопливо заговорил Сеня. Ему по-прежнему казалось, что он полностью погружен в тяжелый злосчастный сон. Его охватило чувство отчаянья и бессилья, во много раз более оглушительное, чем то, что охватило его в пионерском лагере, когда он попросил приехавшую навестить его маму забрать его с собой, а она сказала, что не может… А потом вдруг передумала и забрала! Сене долго потом казалось, что вряд ли в его жизни будет момент более несчастный, чем тот, когда мама отказалась его забрать, и более счастливый, когда она вдруг согласилась… С тех пор Сеня подсознательно верил в сверхъестественную способность мамы его спасти. Но теперь он был бессильнее и бесправнее, чем в детстве, и его мама была столь же бессильна что-либо изменить. Теперь он точно знал, что просить бесполезно, что мама действительно не может его забрать и спасти от ежедневных побоев, от ножа Файзала, и главное, от него самого, того самого червя по имени Сеня Вечнов, который день за днем точил сам себя изнутри… От него самого, которому временами казалось, что больше незачем дышать воздухом и ступать по холодным полам меж зарешеченных окон, который сам уже не верил, что выберется из этого каземата живым, хотя и не решался себе в этом признаться…

– Тебе здесь очень плохо! – снова заплакала мама, и Сеня, пытаясь ее успокоить, стал гладить ее по совершенно седым волосам, собранным пряжкой в жесткий пучок на затылке. Он вдруг обратил внимание на эту коричневую мамину пряжку. Он на тридцать лет совершенно забыл о ее существовании, но сейчас, внезапно увидев, словно провалился в колодец своего детства. Когда-то он играл этой пряжкой, воображая ее волшебной каретой и запрягая в нее свою миниатюрную лошадку. Ему даже показалось, что он снова держит в руке эту малюсенькую пластмассовую игрушку. У Сени закружилась голова. «Не может быть, чтобы этот предмет оказался здесь, почти на другой планете… И где сейчас эта моя лошадка? На какой помойке? А я? На какой помойке я сам?!»

– Я вижу, тебе здесь очень плохо! Ведь так? – снова услышал Сеня всхлипывающий голос мамы.

Он не мог ей врать. Он понимал, что это бесполезно. Она всегда легко читала его мысли. Сказать правду он тоже не мог, и поэтому молча гладил ее по голове, а мама все плакала и плакала…

Два часа иссякли со стремительностью затягивающейся удавки. Расставались долго и мучительно. Охраннику даже пришлось взять Сеню под руку и оттащить от мамы. Сеня понимал, что это нехорошо. Что, видя эту его беспомощность, мама расстроится еще больше. Но поделать с собой ничего не мог. Мама приехала всего на две недели, и Сеня полагал, что увидит ее еще только раза два, не больше. Таковы были тюремные порядки. Мама же была в таком возрасте, в котором с человеком нужно проводить время так, словно видишь его в последний раз. «С любимыми не расставайтесь… И каждый раз навек прощайтесь…» – пронеслось в голове Сени, когда он последний раз взглянул на маму, с опущенными руками стоящую посередине комнаты для свиданий. Она слабо улыбалась. Сеня тоже попытался улыбнуться ей в ответ.

На следующий день Сеня не поверил своим ушам. Ему сообщили, что опять поведут на свидание! Оказалось, что мама, совершенно не зная английского, добилась немедленной аудиенции с начальником тюрьмы и невероятным образом уговорила его разрешить так называемые специальные визиты. В исключительных случаях, когда у заключенного нет родственников в стране и к нему приезжают из-за границы, ему могут разрешить две недели ежедневных визитов, по два часа каждый. Но это было возможно только в отделении легкого режима, а Сеня отбывал наказание в отделении общего режима, где таких исключений обычно не делали. Визиты здесь были разрешены только раз в неделю, по воскресеньям.

В этот раз мама принесла Сене много еды, и тот стал жадно поглощать ее. Конечно, он был голоден, но в основном набросился на еду, чтобы погасить трагичность момента. Ему не хотелось и эти два часа провести в слезах. Когда Сеня поел, мама погладила его по руке.

– Сенечка, я не смогла принести тебе домашней еды вчера, потому что у меня все отобрали в аэропорту. Я не знала, что в Новую Зеландию нельзя ввозить продукты… – заговорила какими-то напрасными словами мама, мы ведь всегда говорим не о том в подобные моменты…

– Как Света? Как дети? – настойчиво спросил Сеня.

Мама собралась с духом и выпалила на одном дыхании:

– Сенечка, я понимаю, что тебе будет трудно сейчас об этом услышать, но Света забрала детей и уехала в неизвестном направлении, ничего мне не сказав. А в тот же день ее разыскивал какой-то мужчина и вел себя очень вызывающе, так, как будто пришел за собственной женой…

Сеню залило ошеломляющим чувством ревности. Он даже сам от себя такого не ожидал. Иногда, когда другие чувства приходится подавлять, человек выплескивает все свое раздражение и досаду в появившееся новое чувство, и тогда оно достигает катастрофической силы. Все его естество сначала как бы затянулось в единый узел, и когда боль стала нестерпимой, то в груди внезапно разорвался снаряд!

– Мужчина с темными волосами?! Широкоплечий мужчина с темными волосами?! – заорал Сеня. Мама испугано отдернула руку. – Мама, отвечай: мужчина, который приходил за Светой, высокий, широкоплечий, с темными волосами?

– Да, – тихо сказала мама.

– Вот сволочь!!! – заорал Сеня, и охранник тут же предупредил, что если он не будет вести себя спокойнее, свидание будет прекращено.

– Ты его знаешь? – нерешительно спросила мама.

– Конечно! Это же Осип, мой партнер по бизнесу! Он давно на нее глаз положил. Вот подлец! Ненавижу! Я его убью! Я выпущу ему кишки! Дай время! Я выйду отсюда и обязательно его убью! Клянусь всем святым!

– Сенечка, что с тобой здесь стало, как ты ожесточился, – испуганно зашептала мама, – ты никогда таким не был! Может быть, Свете так будет лучше. У нас совсем было плохо с деньгами, ей было тяжело с нами жить. Вот только детей нужно было оставить, а твой партнер наверняка сможет поддержать ее материально! Может, между ними ничего такого нет! Может, он просто решил ей помочь! По дружбе!

– Что? По дружбе? Что ты такое говоришь, мама? Что такое ты говоришь? – завопил Семен.

– Ну, хорошо, хорошо… Только успокойся! – замахала руками мама, и Сеня заметил, что ее обычно бледное лицо стало землистого цвета.

«Боже мой, только бы не умерла!» – испугался он и вежливо попросил охранника принести матери воды. Кроме астмы у нее было слабое сердце.

– Воды не положено! – сухо ответил тот. – Закончите свидание – вот тогда и попьете вдоволь.

– Изверг, – прошептал Сеня, но решил впредь стараться держать себя в руках.

– Сынок, такая она штука – жизнь, – запричитала мама. – Света – молодая женщина, у нее двое детей… Вы ведь даже не расписаны! Ах, я тебя предупреждала не связываться с этой женщиной…

– Ладно, хватит, – отрезал Сеня, – расскажи лучше о себе, о папе.

– Сенечка, о себе мне рассказывать нечего, о папе тоже…

При последних словах мама снова изменилась в лице.

– Мама, я вижу тебя насквозь, как и ты меня. Что с папой?

– Папа очень серьезно заболел, – тихо проговорила мама.

– Что с ним? Что именно? – заволновался Сеня.

– Рак легких. Я не хотела тебе говорить по телефону, но врачи сказали, что ему осталось месяцев шесть, не больше, и я боюсь, что ты не успеешь его повидать…

– Господи, что же это такое! Что же это такое! – застонал Сеня, обхватив голову руками.

– Беда не приходит одна, – грустно сказала мама и поджала губы. – Беда никогда не приходит одна!

Глава 25

Кровавые деньги

Вернувшись в камеру после встречи с мамой, Вечнов не находил себе места. Хотелось крушить все, что попадется под руки. Однако Файзал не спускал с него глаз, и Вечнову приходилось сдерживаться. Он стал вышагивать по камере, пока сокамерник шутливо не окликнул его:

– Ну, и что ты перед моим носом маятником болтаешься? Сядь, а то зарежу!

– Да пошел ты! – грубо оборвал его Сеня.

– Что у тебя стряслось? Ушел на свидание таким счастливым, а пришел – прямо пар, да какой там пар, огонь из ушей вырывается! – не унимался Файзал. Его почему-то очень забавляло состояние Сени.

Вечнов сел на свою койку и уставился на Файзала. Он впервые заметил, что у его сокамерника весьма округлые черты лица. Он был довольно молод, явно младше Сени. Может, лет двадцать восемь, не больше. Вообще, несмотря на род его занятий, у Файзала была нежная девичья кожа, и его смуглое лицо напоминало скорее индуса, чем араба. Черные, пышные, прямые брови ложились ровными мазками вдоль верхней границы слегка узковатых глаз. Лицо было гладко выбрито, что еще больше выдавало его сходство с девушкой. «Тоже мне, террорист», – подумал Вечнов. «Хорошо хоть не голубой…»

Свои мысли Сеня, разумеется, не стал высказывать вслух. Между тем Файзал не унимался.

– Ну облегчи душу, иудей, неужто и с тобой приключилась несправедливость? А то ты только звякни, у меня как раз запасной пояс шахида есть, вместе и подорвемся… – не переставал подтрунивать Файзал.

– Да, представь себе, приключилась несправедливость… – ответил Сеня, и ему безумно захотелось выложить все, что на него навалилось после посещения мамы. Конечно, пакистанский террорист был последним человеком в тюрьме, в ком следовало искать понимания, но Сеня уже не мог остановить свой порыв.

– Хорошо, я расскажу, если ты пообещаешь не прерывать меня своей террористической пропагандой, – пробурчал Сеня, и Файзал, ободрившись, уселся на свою койку поудобнее и приготовился слушать.

– В общем, все тривиально, как в плохом водевиле. Моя жена сбежала с моим партнером по бизнесу. Забрала с собой детей. У отца обнаружили рак, он умрет до того, как я успею освободиться, – выпалил на одном дыхании Сеня.

– Это все? – разочарованно спросил Файзал.

– А ты чего ждал? Остросюжетного детектива с погонями и перестрелками? – раздраженно спросил Вечнов, уже начиная жалеть, что поделился своими сокровенными переживаниями с такой скотиной. – Плюс я подозреваю, что партнер по бизнесу обчистил счет компании и присвоил два миллиона шекелей, которые туда перевели незадолго до моего ареста. Эти деньги мы должны были перевести одному заводу в Израиле, и партнер предлагал мне их прикарманить и смыться. Я послал его подальше… Он-то один, как перст, а у меня жена и двое детей. Куда я в бега подамся? А тут, видишь, сам пропал, и деньги пропали, а вот теперь и жена с детьми…

– А два миллиона этих ваших… как их там?

– Шекелей.

– Да, их самых. Это много? – поинтересовался Файзал.

– Больше полумиллиона американских долларов, – вздохнул Вечнов.

– Надо же, а за мою жизнь предложили меньше… Всего триста тысяч новозеландских долларов, – разоткровенничался Файзал.

– Это как? – заинтересовался Вечнов, которому тоже захотелось узнать что-нибудь о Файзале и слегка отвлечься от своих бед.

– Долгая история, – занудил Файзал, но потом согласился поделиться…

– Я родился в Новой Зеландии, в семье иммигрантов из Пакистана. Рос, как все, – школа, колледж. Потом родители, как это принято у нас, договорились, чтобы я женился на девушке из нашей деревни в Пакистане. Дали мне денег и послали знакомиться с невестой в Пакистан. С ее родителями они уже обо всем договорились. Мне был тогда двадцать один год. Ну, приезжаю я в Лахор, немного огляделся и отправился в нашу деревню, в которой я никогда не был. Взял такси. Как выехали за город, таксист свернул на какой-то пустырь и вышел из машины. Потом стал угрожать пистолетом и велел раздеться. Я спросил, зачем. А он весь трясется от сладострастия. Ну, я подумал – живым не дамся. Раздеться все же пришлось. Когда он ко мне приблизился и стал меня целовать, я попытался выхватить у него пистолет, но тот стал сопротивляться; сам не знаю, как получилось, но курок нажался, и ему выбило мозги. Представь себе – я весь в крови, а рядом труп. Решил вызвать полицию. Подумал, если буду убегать – все равно догонят, но точно не поверят, что я его застрелил из самообороны. Полиция меня тут же повязала. Дальше все произошло очень быстро. Молниеносный суд и пожизненное заключение. Конечно, моим словам никто не поверил. Сделали из всего этого даже политическое дело, мол, изменник вернулся из Новой Зеландии и застрелил таксиста. Никакие мои доводы не помогали. Да и на урду[28] я говорил с грехом пополам. У меня родной-то язык английский. Посольство Новой Зеландии от меня сразу отмахнулось. Говорили, что мне еще повезло, что если бы судил меня не Lahore’s High Court – гражданский суд, а религиозный, то приговорили бы к казни.

Так я просидел без малого десять лет в гнилой яме с еще тридцатью головорезами, пока не появился луч надежды. Семья убитого вроде бы выказала намерение принять так называемые blood money (кровавые деньги) – выкуп за совершенное убийство. По религиозным законам, убийца таким образом может откупиться, и если семья согласна – его отпускают! Мы еще все удивились – вроде требовали моей смерти, а тут вдруг успокоились. Долго торговались с семьей, заставили собрать триста тысяч новозеландских долларов. Мои братья и родители продали дома. Передали дело в религиозный суд. Мой отец приехал с деньгами в чемодане. Так там положено – не будут рассматривать дело, пока сторона, платящая выкуп, не покажет деньги.

Начался суд. (Такие дела только в религиозных судах решают, а религиозные суды в Пакистане могут отменять решения гражданских.) Только судья объявил о начале процесса, как семья отказалась от денег и снова стала требовать казни. Ну, судья и присудил смертную казнь через повешение. Отца чуть удар не хватил прямо в зале суда. Хотя судьба его настигла по дороге в аэропорт. Ему подсунули такси, водителем которого был родственник убитого, тот его застрелил, а деньги забрал. Полиция, разумеется, не нашла виновных!

Ну, а я стал дожидаться казни. Писал во все инстанции, даже принцу Чарльзу и королеве английской. Некоторые даже пытались за меня заступаться, но из Новой Зеландии – молчок.

– Так как же ты сидишь передо мной тут живой? – с нетерпением спросил Вечнов.

– Дня за три до казни на тюрьму совершила налет ячейка Аль-Кайды, чтобы освободить своих, тоже приговоренных к смертной казни. Ну, и меня до кучи захватили. Ребята Аль-Кайды помогли мне перебраться через границу в Афганистан, а там по поддельным документам я прилетел в Новую Зеландию, где в аэропорту заявил, кто я такой. Меня сразу арестовали, но потом, разобравшись, выдали новозеландские документы и выпустили.

Семьи у меня почти что нет. Только братья. Мать умерла от горя, узнав о смерти отца. С братьями отношения тоже не складываются, все-таки не могут простить мне потерянных денег, из-за которых они лишились своих домов, и смерти отца. Ребята из нашей ячейки – единственная моя настоящая семья. Я прошел подготовку в специальном лагере в Афганистане, подучил Коран. А ребята тем временем взялись за семью таксиста. Вырезали всех – даже домашних животных. Моя жизнь теперь мне все равно не принадлежит. С Пакистаном, кажется, я уже расплатился. Теперь пришел черед Новой Зеландии – моей фактической родины. Я скоро разорвусь в клочья на центральной площади Окленда, и кроме того, что в этом заключается мой долг перед моими друзьями, в этом еще будет и маленькая частичка моего отношения к родине, которая так славно оставила меня подыхать и пальцем не пошевелила, чтобы спасти.

А знаешь, однажды, когда в Пакистане осудили какого-то новозеландца англосакса, то Новая Зеландия чуть не разорвала дипломатические отношения с Пакистаном, и его отпустили!

Это я тебе к вопросу о несправедливости рассказал… А ты говоришь, жена убежала с партнером по бизнесу…

Глава 26

Занавески в маминой спальне

Конечно, рассказ Файзала о его трагедии поразил воображение Сени. Однако, погруженный в свои заботы, он вскоре задвинул мысли о сокамернике на задворки своей повседневности. Ему было неприятно думать, что его, Сенина, трагедия может показаться фарсом по сравнению с настоящей «несправедливостью», приключившейся с пакистанцем. Кроме того, Сеня был уверен, что его несправедливость поправима, и что апелляция вот-вот расставит все по своим местам.

После памятного разговора с террористом Сене зажилось спокойнее; теперь, после такого откровения, ему казалось, что Файзал безопасен, по крайней мере для Сени. Теперь он его не убьет. Пакистанец действительно перестал подкалывать Сеню своими обидными репликами, и они продолжили сосуществование в атмосфере взаимной терпимости, по большей части не замечая друг друга.

«Черт его знает, – думал Сеня, – может, если бы вот так каждый еврей поговорил по душам с каждым из террористов, что-нибудь да и изменилось бы в этом мире… Конечно, этот фанатик все равно взорвет себя, ибо если человек что-то для себя решил – его уже вряд ли удастся переубедить! Ведь не зря говорят, что человека легче убить, чем переубедить! Может быть, поэтому убийство до сих пор подчас является самой эффективной формой убеждения! Японцев можно было увещевать до скончания времен завершить войну в 1945 году, но стоило американцам сбросить атомные бомбы на Нагасаки и Хиросиму – и от воинственного духа самураев не осталось и следа! До сих пор такие миротворцы, что хоть иконы узкоглазые с них пиши! Как же можно ожидать, что современный мир откажется от такой эффективной формы убеждения, как убийство человеков в нечеловеческих масштабах!»

Между тем конфликт с Файзалом на личном уровне для Сени был исчерпан. Теперь он мог легко представить, что Файзал даже заступился бы за него, возникни такая необходимость. Ведь многие антисемиты ненавидят «евреев вообще», хотя нередко имеют среди них довольно близких друзей. То же самое можно сказать и о фактах трогательной дружбы между израильскими евреями и арабами. Люди ненавидят друг друга на уровне стаи, племени, народа, политической партии, религиозной секты…

Терроризм тем и страшен и неистребим, что самоубийца с бомбой не идет убивать каких-то конкретных, знакомых ему людей, а демонстрирует убийством незнакомцев свою неудовлетворенность этим миром. Вместо того чтобы писать книжки, выступать на радио, он идет и взрывается в толпе незнакомых ему душ. Такая у него форма самовыражения!

Однако на личном уровне вражда между представителями разных людских стай вовсе не обязательна. Так что Сеня не без удовлетворения отметил про себя, что «эксперимент начальника тюрьмы по уживаемости еврея с исламистским террористом» удался.

Две недели встреч с мамой пронеслись курьерским составом. Мама много хлопотала. Даже подавала просьбу на замену меры пресечения на домашнее заключение, хотя было непонятно, как это возможно осуществить в чужой стране, где у Сени не только не было никакого дома, но куда он так до сих пор и не был допущен официально. То есть законно он мог находиться в этой стране только в тюрьме или зале суда, ну и по дороге туда и обратно.

Мама пыталась всеми силами сократить пребывание Сени в тюрьме хоть на пару месяцев. Она почему-то совершенно не верила в успех апелляции. Сеня же не терял надежды. Он, наоборот, настроился бороться изо всех сил, и провал апелляции означал бы для него крушение всех надежд, а надежды на скорое освобождение, и главное, вера в торжество справедливости, помогали Сене выживать в кромешности тюремных буден.

Эти две недели были счастливыми! Свидания с мамой разрешали каждый день, и это было так здорово, несмотря на унижение клоунского костюма, который приходилось надевать каждый раз, этого комбинезона с молнией и замком сзади для предотвращения контрабанды. Перед облачением в него и после визита Сеня неукоснительно проходил личный досмотр, хотя сильно его не беспокоили, считая человеком благоразумным и внушающим доверие. Он, пытаясь следовать образу мысли своих тюремщиков, совершенно перестал препираться с охраной, и в их глазах начинал вступать на путь «исправления». То, что с нашей точки зрение показалось бы безвкусным лицемерием, было просто нормой жизни этих людей. Они свято верили в свою полезную, причем именно «исправительную» функцию. Сеня им подыгрывал, и они его не донимали, так, что он при желании мог бы внести и вынести слона.

Мама снимала квартиру у русских и, уезжая, договорилась с ними, что за определенную мзду мужчина будет навещать Сеню – не по доброте душевной, а «дружить» за деньги, подобно проститутке, берущей почасовую оплату за суррогат любви, но работать проституткой не для тела, а для души…

Приходящий мужик вместо любовных утех потчевал Сеню анекдотами да реалиями новозеландской иммигрантской жизни, до которой Сене, в общем, не было дела. Однако этот суррогат дружбы скрашивал его существование, потому что без еженедельных визитов в тюрьме – мрак. Нечего ждать, никаких свежих новостей… Просто начинаешь лезть на стены от отчаяния!

Говорили обо всем. Особенно Сеню развлекали местные анекдоты. И оплаченный мамой мужик специально собирал их для Сени всю неделю. Анекдоты сдабривались новозеландской спецификой…

Hовопpибывший иммигрант спрашивает у хозяйки съемной квартиры:

– Вы знаете, у нас на окнах два pяда сеток. Голову ломаю – для чего?

– Для того, чтобы вы могли спокойно спать пpи откpытых окнах.

Мелкая сетка пpедназначена для того, чтобы в комнату не могли пpоникнуть комаpы. А сетка покpупнее не пpопускает мух…

Сеня смеялся, потому что эта двойная сетка – было так по-новозеландски… «Тугодумные идиоты», – хихикал Вечнов, и у него становилось легче на душе.

Новозеландский альпинист, поднявшись на вершину, видит, как двое мужиков, на вид иностранцев, спрыгивают с крутой скалы, облетают вокруг и снова оказываются на вершине.

«Вот, – думает, – иммигранты дают!»

– Как это у вас получается? – спрашивает альпинист.

– А здесь очень сильные восходящие потоки воздуха, у любого получится. Сам можешь попробовать.

Альпинист прыгнул – и камнем полетел вниз. Один из «летунов», задумчиво глядя ему вслед, произносит:

– Слышь, архангел Гавриил, неважный у тебя все-таки характер…

Сеня смеялся до слез.

Однажды Вечнову досталось и другое «развлечение». Ему неожиданно принесли письмо без обратного адреса. Сеня был чрезвычайно удивлен, особенно оттого, что сразу узнал на конверте почерк своей жены! Первым движением Сени было изорвать письмо в клочья, не читая. Он легко вообразил, что это может быть за послание. В стиле: «Прости, дорогой, но с Осипом мне хорошо. Ты переломал мне и детям всю жизнь… но я все равно буду тебя вечно любить…» или подобная муть. Только этого Сене и не хватало. Он уже напряг пальцы, приготовившись порвать ненавистный конверт, но вдруг остановился.

«Все-таки это письмо проделало путь почти через весь земной шар. Может быть, у этой шлюхи хватило ума написать что-нибудь более дельное, чем обычная женская чушь», – подумал Семен и вскрыл конверт.

Его взгляд быстро забегал по строкам, пропуская слова и целые фразы. Он делал это чисто интуитивно, чтобы понять, содержит ли письмо что-либо ценное, или принесет ему еще больше страданий. С первых же строк Сеня понял, что он ничего не понимает в жизни…

Милый Сенечка, родненький ты мой!

Не знаю, дойдет ли это письмо до тебя, но я молю Бога, чтобы ты его получил. Произошло страшное! Со счета вашей компании пропало два миллиона. Осип решил, что это ты украл деньги, а про тюрьму все наплел, чтобы запутать следы. Он позвонил мне и стал угрожать похитить детей и убить их, если мы не отдадим деньги. Я стала умолять его образумиться и проверить, что ты действительно сидишь в тюрьме в этой проклятой Новой Зеландии. Но он дал мне сроку три дня. Я подумала, что он все-таки берет нас на пушку. Но за эти три дня случилось ужасное – вашего бухгалтера нашли мертвым в иерусалимском лесу. Полиция сказала, причина смерти – удар электричеством. Откуда электричество в лесу? Я сразу поняла – это Осип его убил. Теперь черед за нами. Я сразу собралась и, ничего никому не сказав, увезла детей. Я не могу написать тебе, где мы находимся, потому что письмо может каким-нибудь образом попасть не в те руки. Я даже отправила его с почтового отделения совсем в другом городе, чтобы запутать следы. Вот какая я у тебя стала конспираторша!

Сенечка, мне очень страшно, но нам обязательно нужно выжить. Прости меня за все, что я говорила тебе, я верю, что ты ни в чем не виноват. У меня такое чувство, что тебя подставили. Только я не могу себе представить, кто и как. И еще мне кажется, что это связано с этими двумя миллионами. Я вначале думала на Осипа, но он не стал бы рыскать по Израилю в поисках этих денег, если сам же их и украл… Ведь так?

Поскорее бы все это кончилось. Пожалуйста, если ты прочтешь это письмо, дай мне знак. Попроси по телефону маму поменять занавески в ее комнате. Если она это сделает, я буду знать, что ты получил от меня письмо. Тогда я продолжу писать.

Сенечка, миленький, я пристроилась, как смогла. Детей в школу не отправляю. Очень боюсь, что Осип нас найдет. Перебиваюсь случайными заработками. Нигде не свечусь со своими документами. Одна радость – больше не пью…

Прости меня, я не задумывалась, чем ты рисковал, добывая нам деньги на жизнь, а вот когда бухгалтера нашли мертвым и я поняла, какой зверь этот Осип, мне стало стыдно, что я тебя ругала. Чует мое сердце – они специально все подстроили, чтобы упечь тебя в тюрьму… А деньги прикарманить. Только вот кто, если не Осип?

Ради Бога, береги себя! Целую и обнимаю тебя тысячу раз!

Вечно твоя Света

«Вот так история! Ну и ну! – сказал себе Сеня, перечитав письмо три раза. – А я – козел… Что же я так плохо про нее подумал? Господи, Светочка, родная моя, прости меня…»

Сеня сразу отправился клянчить у пожирателя стэйков мобильный телефон и удивил маму своей просьбой поменять занавески. «Пожалуйста, сделай, как я прошу», – грубовато прервал он ее вопросы.

После разговора с матерью Сеня забился в облюбованный им угол в тюремном дворе у мусорного бачка. Он часто уходил туда, чтобы ему никто не мешал думать. Мусорный бачок служил ему чем-то вроде камина, ну, как у Шерлока Холмса.

«Что же произошло? Если Осип ищет деньги, значит, это не он их снял со счета… Но тогда кто же? Осипу, видать, несладко приходится. Ведь те, кто перевел эти бабки для завода, могут его завалить. Но кто же кончил бухгалтера? И почему так странно? Электричеством… Точно, не Осип. Во-первых, он на это не способен… Хотя как знать? Я тоже на многое был не способен, пока жизнь не заставила…

Куда же могли пропасть деньги? Осип заподозрил меня! Но он ведь сам предлагал мне снять эти деньги со счета и рвать когти, а я отказался. Да и как я мог бы это сделать, если, когда я уезжал из Киева, деньги еще были на счету в израильском банке? Интересно, кто же их оттуда снял? Да и не наличными же… Значит, единственный, кто мог это сделать, – бухгалтер. Поэтому его и убили. Но как? У него ведь не было права подписи для пользования нашим банковским счетом. Может быть, те, кто перевел нам эти деньги, разобрались и сами навели справедливость? Так, сидя здесь, ни в чем не разобраться! Но почему Света считает, что меня подставили? Кто мог знать, что я так влипну, поехав на пять дней в Новую Зеландию? Лучше перестать об этом думать, иначе я сойду с ума!»