Глава 25

Кровавые деньги

Вернувшись в камеру после встречи с мамой, Вечнов не находил себе места. Хотелось крушить все, что попадется под руки. Однако Файзал не спускал с него глаз, и Вечнову приходилось сдерживаться. Он стал вышагивать по камере, пока сокамерник шутливо не окликнул его:

– Ну, и что ты перед моим носом маятником болтаешься? Сядь, а то зарежу!

– Да пошел ты! – грубо оборвал его Сеня.

– Что у тебя стряслось? Ушел на свидание таким счастливым, а пришел – прямо пар, да какой там пар, огонь из ушей вырывается! – не унимался Файзал. Его почему-то очень забавляло состояние Сени.

Вечнов сел на свою койку и уставился на Файзала. Он впервые заметил, что у его сокамерника весьма округлые черты лица. Он был довольно молод, явно младше Сени. Может, лет двадцать восемь, не больше. Вообще, несмотря на род его занятий, у Файзала была нежная девичья кожа, и его смуглое лицо напоминало скорее индуса, чем араба. Черные, пышные, прямые брови ложились ровными мазками вдоль верхней границы слегка узковатых глаз. Лицо было гладко выбрито, что еще больше выдавало его сходство с девушкой. «Тоже мне, террорист», – подумал Вечнов. «Хорошо хоть не голубой…»

Свои мысли Сеня, разумеется, не стал высказывать вслух. Между тем Файзал не унимался.

– Ну облегчи душу, иудей, неужто и с тобой приключилась несправедливость? А то ты только звякни, у меня как раз запасной пояс шахида есть, вместе и подорвемся… – не переставал подтрунивать Файзал.

– Да, представь себе, приключилась несправедливость… – ответил Сеня, и ему безумно захотелось выложить все, что на него навалилось после посещения мамы. Конечно, пакистанский террорист был последним человеком в тюрьме, в ком следовало искать понимания, но Сеня уже не мог остановить свой порыв.

– Хорошо, я расскажу, если ты пообещаешь не прерывать меня своей террористической пропагандой, – пробурчал Сеня, и Файзал, ободрившись, уселся на свою койку поудобнее и приготовился слушать.

– В общем, все тривиально, как в плохом водевиле. Моя жена сбежала с моим партнером по бизнесу. Забрала с собой детей. У отца обнаружили рак, он умрет до того, как я успею освободиться, – выпалил на одном дыхании Сеня.

– Это все? – разочарованно спросил Файзал.

– А ты чего ждал? Остросюжетного детектива с погонями и перестрелками? – раздраженно спросил Вечнов, уже начиная жалеть, что поделился своими сокровенными переживаниями с такой скотиной. – Плюс я подозреваю, что партнер по бизнесу обчистил счет компании и присвоил два миллиона шекелей, которые туда перевели незадолго до моего ареста. Эти деньги мы должны были перевести одному заводу в Израиле, и партнер предлагал мне их прикарманить и смыться. Я послал его подальше… Он-то один, как перст, а у меня жена и двое детей. Куда я в бега подамся? А тут, видишь, сам пропал, и деньги пропали, а вот теперь и жена с детьми…

– А два миллиона этих ваших… как их там?

– Шекелей.

– Да, их самых. Это много? – поинтересовался Файзал.

– Больше полумиллиона американских долларов, – вздохнул Вечнов.

– Надо же, а за мою жизнь предложили меньше… Всего триста тысяч новозеландских долларов, – разоткровенничался Файзал.

– Это как? – заинтересовался Вечнов, которому тоже захотелось узнать что-нибудь о Файзале и слегка отвлечься от своих бед.

– Долгая история, – занудил Файзал, но потом согласился поделиться…

– Я родился в Новой Зеландии, в семье иммигрантов из Пакистана. Рос, как все, – школа, колледж. Потом родители, как это принято у нас, договорились, чтобы я женился на девушке из нашей деревни в Пакистане. Дали мне денег и послали знакомиться с невестой в Пакистан. С ее родителями они уже обо всем договорились. Мне был тогда двадцать один год. Ну, приезжаю я в Лахор, немного огляделся и отправился в нашу деревню, в которой я никогда не был. Взял такси. Как выехали за город, таксист свернул на какой-то пустырь и вышел из машины. Потом стал угрожать пистолетом и велел раздеться. Я спросил, зачем. А он весь трясется от сладострастия. Ну, я подумал – живым не дамся. Раздеться все же пришлось. Когда он ко мне приблизился и стал меня целовать, я попытался выхватить у него пистолет, но тот стал сопротивляться; сам не знаю, как получилось, но курок нажался, и ему выбило мозги. Представь себе – я весь в крови, а рядом труп. Решил вызвать полицию. Подумал, если буду убегать – все равно догонят, но точно не поверят, что я его застрелил из самообороны. Полиция меня тут же повязала. Дальше все произошло очень быстро. Молниеносный суд и пожизненное заключение. Конечно, моим словам никто не поверил. Сделали из всего этого даже политическое дело, мол, изменник вернулся из Новой Зеландии и застрелил таксиста. Никакие мои доводы не помогали. Да и на урду[28] я говорил с грехом пополам. У меня родной-то язык английский. Посольство Новой Зеландии от меня сразу отмахнулось. Говорили, что мне еще повезло, что если бы судил меня не Lahore’s High Court – гражданский суд, а религиозный, то приговорили бы к казни.

Так я просидел без малого десять лет в гнилой яме с еще тридцатью головорезами, пока не появился луч надежды. Семья убитого вроде бы выказала намерение принять так называемые blood money (кровавые деньги) – выкуп за совершенное убийство. По религиозным законам, убийца таким образом может откупиться, и если семья согласна – его отпускают! Мы еще все удивились – вроде требовали моей смерти, а тут вдруг успокоились. Долго торговались с семьей, заставили собрать триста тысяч новозеландских долларов. Мои братья и родители продали дома. Передали дело в религиозный суд. Мой отец приехал с деньгами в чемодане. Так там положено – не будут рассматривать дело, пока сторона, платящая выкуп, не покажет деньги.

Начался суд. (Такие дела только в религиозных судах решают, а религиозные суды в Пакистане могут отменять решения гражданских.) Только судья объявил о начале процесса, как семья отказалась от денег и снова стала требовать казни. Ну, судья и присудил смертную казнь через повешение. Отца чуть удар не хватил прямо в зале суда. Хотя судьба его настигла по дороге в аэропорт. Ему подсунули такси, водителем которого был родственник убитого, тот его застрелил, а деньги забрал. Полиция, разумеется, не нашла виновных!

Ну, а я стал дожидаться казни. Писал во все инстанции, даже принцу Чарльзу и королеве английской. Некоторые даже пытались за меня заступаться, но из Новой Зеландии – молчок.

– Так как же ты сидишь передо мной тут живой? – с нетерпением спросил Вечнов.

– Дня за три до казни на тюрьму совершила налет ячейка Аль-Кайды, чтобы освободить своих, тоже приговоренных к смертной казни. Ну, и меня до кучи захватили. Ребята Аль-Кайды помогли мне перебраться через границу в Афганистан, а там по поддельным документам я прилетел в Новую Зеландию, где в аэропорту заявил, кто я такой. Меня сразу арестовали, но потом, разобравшись, выдали новозеландские документы и выпустили.

Семьи у меня почти что нет. Только братья. Мать умерла от горя, узнав о смерти отца. С братьями отношения тоже не складываются, все-таки не могут простить мне потерянных денег, из-за которых они лишились своих домов, и смерти отца. Ребята из нашей ячейки – единственная моя настоящая семья. Я прошел подготовку в специальном лагере в Афганистане, подучил Коран. А ребята тем временем взялись за семью таксиста. Вырезали всех – даже домашних животных. Моя жизнь теперь мне все равно не принадлежит. С Пакистаном, кажется, я уже расплатился. Теперь пришел черед Новой Зеландии – моей фактической родины. Я скоро разорвусь в клочья на центральной площади Окленда, и кроме того, что в этом заключается мой долг перед моими друзьями, в этом еще будет и маленькая частичка моего отношения к родине, которая так славно оставила меня подыхать и пальцем не пошевелила, чтобы спасти.

А знаешь, однажды, когда в Пакистане осудили какого-то новозеландца англосакса, то Новая Зеландия чуть не разорвала дипломатические отношения с Пакистаном, и его отпустили!

Это я тебе к вопросу о несправедливости рассказал… А ты говоришь, жена убежала с партнером по бизнесу…

Глава 26

Занавески в маминой спальне

Конечно, рассказ Файзала о его трагедии поразил воображение Сени. Однако, погруженный в свои заботы, он вскоре задвинул мысли о сокамернике на задворки своей повседневности. Ему было неприятно думать, что его, Сенина, трагедия может показаться фарсом по сравнению с настоящей «несправедливостью», приключившейся с пакистанцем. Кроме того, Сеня был уверен, что его несправедливость поправима, и что апелляция вот-вот расставит все по своим местам.

После памятного разговора с террористом Сене зажилось спокойнее; теперь, после такого откровения, ему казалось, что Файзал безопасен, по крайней мере для Сени. Теперь он его не убьет. Пакистанец действительно перестал подкалывать Сеню своими обидными репликами, и они продолжили сосуществование в атмосфере взаимной терпимости, по большей части не замечая друг друга.

«Черт его знает, – думал Сеня, – может, если бы вот так каждый еврей поговорил по душам с каждым из террористов, что-нибудь да и изменилось бы в этом мире… Конечно, этот фанатик все равно взорвет себя, ибо если человек что-то для себя решил – его уже вряд ли удастся переубедить! Ведь не зря говорят, что человека легче убить, чем переубедить! Может быть, поэтому убийство до сих пор подчас является самой эффективной формой убеждения! Японцев можно было увещевать до скончания времен завершить войну в 1945 году, но стоило американцам сбросить атомные бомбы на Нагасаки и Хиросиму – и от воинственного духа самураев не осталось и следа! До сих пор такие миротворцы, что хоть иконы узкоглазые с них пиши! Как же можно ожидать, что современный мир откажется от такой эффективной формы убеждения, как убийство человеков в нечеловеческих масштабах!»

Между тем конфликт с Файзалом на личном уровне для Сени был исчерпан. Теперь он мог легко представить, что Файзал даже заступился бы за него, возникни такая необходимость. Ведь многие антисемиты ненавидят «евреев вообще», хотя нередко имеют среди них довольно близких друзей. То же самое можно сказать и о фактах трогательной дружбы между израильскими евреями и арабами. Люди ненавидят друг друга на уровне стаи, племени, народа, политической партии, религиозной секты…

Терроризм тем и страшен и неистребим, что самоубийца с бомбой не идет убивать каких-то конкретных, знакомых ему людей, а демонстрирует убийством незнакомцев свою неудовлетворенность этим миром. Вместо того чтобы писать книжки, выступать на радио, он идет и взрывается в толпе незнакомых ему душ. Такая у него форма самовыражения!

Однако на личном уровне вражда между представителями разных людских стай вовсе не обязательна. Так что Сеня не без удовлетворения отметил про себя, что «эксперимент начальника тюрьмы по уживаемости еврея с исламистским террористом» удался.

Две недели встреч с мамой пронеслись курьерским составом. Мама много хлопотала. Даже подавала просьбу на замену меры пресечения на домашнее заключение, хотя было непонятно, как это возможно осуществить в чужой стране, где у Сени не только не было никакого дома, но куда он так до сих пор и не был допущен официально. То есть законно он мог находиться в этой стране только в тюрьме или зале суда, ну и по дороге туда и обратно.

Мама пыталась всеми силами сократить пребывание Сени в тюрьме хоть на пару месяцев. Она почему-то совершенно не верила в успех апелляции. Сеня же не терял надежды. Он, наоборот, настроился бороться изо всех сил, и провал апелляции означал бы для него крушение всех надежд, а надежды на скорое освобождение, и главное, вера в торжество справедливости, помогали Сене выживать в кромешности тюремных буден.

Эти две недели были счастливыми! Свидания с мамой разрешали каждый день, и это было так здорово, несмотря на унижение клоунского костюма, который приходилось надевать каждый раз, этого комбинезона с молнией и замком сзади для предотвращения контрабанды. Перед облачением в него и после визита Сеня неукоснительно проходил личный досмотр, хотя сильно его не беспокоили, считая человеком благоразумным и внушающим доверие. Он, пытаясь следовать образу мысли своих тюремщиков, совершенно перестал препираться с охраной, и в их глазах начинал вступать на путь «исправления». То, что с нашей точки зрение показалось бы безвкусным лицемерием, было просто нормой жизни этих людей. Они свято верили в свою полезную, причем именно «исправительную» функцию. Сеня им подыгрывал, и они его не донимали, так, что он при желании мог бы внести и вынести слона.

Мама снимала квартиру у русских и, уезжая, договорилась с ними, что за определенную мзду мужчина будет навещать Сеню – не по доброте душевной, а «дружить» за деньги, подобно проститутке, берущей почасовую оплату за суррогат любви, но работать проституткой не для тела, а для души…

Приходящий мужик вместо любовных утех потчевал Сеню анекдотами да реалиями новозеландской иммигрантской жизни, до которой Сене, в общем, не было дела. Однако этот суррогат дружбы скрашивал его существование, потому что без еженедельных визитов в тюрьме – мрак. Нечего ждать, никаких свежих новостей… Просто начинаешь лезть на стены от отчаяния!

Говорили обо всем. Особенно Сеню развлекали местные анекдоты. И оплаченный мамой мужик специально собирал их для Сени всю неделю. Анекдоты сдабривались новозеландской спецификой…

Hовопpибывший иммигрант спрашивает у хозяйки съемной квартиры:

– Вы знаете, у нас на окнах два pяда сеток. Голову ломаю – для чего?

– Для того, чтобы вы могли спокойно спать пpи откpытых окнах.

Мелкая сетка пpедназначена для того, чтобы в комнату не могли пpоникнуть комаpы. А сетка покpупнее не пpопускает мух…

Сеня смеялся, потому что эта двойная сетка – было так по-новозеландски… «Тугодумные идиоты», – хихикал Вечнов, и у него становилось легче на душе.

Новозеландский альпинист, поднявшись на вершину, видит, как двое мужиков, на вид иностранцев, спрыгивают с крутой скалы, облетают вокруг и снова оказываются на вершине.

«Вот, – думает, – иммигранты дают!»

– Как это у вас получается? – спрашивает альпинист.

– А здесь очень сильные восходящие потоки воздуха, у любого получится. Сам можешь попробовать.

Альпинист прыгнул – и камнем полетел вниз. Один из «летунов», задумчиво глядя ему вслед, произносит:

– Слышь, архангел Гавриил, неважный у тебя все-таки характер…

Сеня смеялся до слез.

Однажды Вечнову досталось и другое «развлечение». Ему неожиданно принесли письмо без обратного адреса. Сеня был чрезвычайно удивлен, особенно оттого, что сразу узнал на конверте почерк своей жены! Первым движением Сени было изорвать письмо в клочья, не читая. Он легко вообразил, что это может быть за послание. В стиле: «Прости, дорогой, но с Осипом мне хорошо. Ты переломал мне и детям всю жизнь… но я все равно буду тебя вечно любить…» или подобная муть. Только этого Сене и не хватало. Он уже напряг пальцы, приготовившись порвать ненавистный конверт, но вдруг остановился.

«Все-таки это письмо проделало путь почти через весь земной шар. Может быть, у этой шлюхи хватило ума написать что-нибудь более дельное, чем обычная женская чушь», – подумал Семен и вскрыл конверт.

Его взгляд быстро забегал по строкам, пропуская слова и целые фразы. Он делал это чисто интуитивно, чтобы понять, содержит ли письмо что-либо ценное, или принесет ему еще больше страданий. С первых же строк Сеня понял, что он ничего не понимает в жизни…

«Вот так история! Ну и ну! – сказал себе Сеня, перечитав письмо три раза. – А я – козел… Что же я так плохо про нее подумал? Господи, Светочка, родная моя, прости меня…»

Сеня сразу отправился клянчить у пожирателя стэйков мобильный телефон и удивил маму своей просьбой поменять занавески. «Пожалуйста, сделай, как я прошу», – грубовато прервал он ее вопросы.

После разговора с матерью Сеня забился в облюбованный им угол в тюремном дворе у мусорного бачка. Он часто уходил туда, чтобы ему никто не мешал думать. Мусорный бачок служил ему чем-то вроде камина, ну, как у Шерлока Холмса.

«Что же произошло? Если Осип ищет деньги, значит, это не он их снял со счета… Но тогда кто же? Осипу, видать, несладко приходится. Ведь те, кто перевел эти бабки для завода, могут его завалить. Но кто же кончил бухгалтера? И почему так странно? Электричеством… Точно, не Осип. Во-первых, он на это не способен… Хотя как знать? Я тоже на многое был не способен, пока жизнь не заставила…

Куда же могли пропасть деньги? Осип заподозрил меня! Но он ведь сам предлагал мне снять эти деньги со счета и рвать когти, а я отказался. Да и как я мог бы это сделать, если, когда я уезжал из Киева, деньги еще были на счету в израильском банке? Интересно, кто же их оттуда снял? Да и не наличными же… Значит, единственный, кто мог это сделать, – бухгалтер. Поэтому его и убили. Но как? У него ведь не было права подписи для пользования нашим банковским счетом. Может быть, те, кто перевел нам эти деньги, разобрались и сами навели справедливость? Так, сидя здесь, ни в чем не разобраться! Но почему Света считает, что меня подставили? Кто мог знать, что я так влипну, поехав на пять дней в Новую Зеландию? Лучше перестать об этом думать, иначе я сойду с ума!»