Азбука жизни – непростая наука. Она записана мудреными письменами, но их толкование таит великие радости.
      В одном раннем христианском манускрипте обнаружились слова Христа, утраченные в других источниках. Когда его спросили, можно ли иногда нарушать заповеди, мессия сказал: «Блажен, кто ведает, что творит, – потом подумал и добавил: – И проклят, кто не ведает».
      Блуждая среди букв алфавита собственной жизни, трудно отыскать его начало и конец, альфу и омегу, ради которых стоит жить. Увы, этой азбуке не учат ни в одной школе мира.
 
      ...Лекция тянулась бесконечно, как серая тоска подземного перехода.
      «Одно название – философский факультет...» – ворчливо подумал Николай. Он уже перепробовал все средства от скуки, за исключением тех шалостей, за которые его могли бы выгнать за дверь: глазел по сторонам, переписывался с двумя девчонками, сидящими с ним рядом, листал учебник... Плешивый лектор что-то тягуче и монотонно втолковывал сам себе, и от этого голоса мозги воспламенялись и вставали дыбом. «Какая бредятина», – написал Николай на помятом огрызке бумажки и передал соседке. Она сидела так близко, что ему пока не удалось как следует ее разглядеть. Он только чувствовал легкий запах ее духов, свежий и неназойливый. Боковое зрение давало информацию о чем-то весьма милом, одетом в сиреневую одежду. Ну не поворачиваться же и исследовать пристальным взором подробности! Поэтому, осмотрев все вокруг себя, это направление он обозначил заповедным и терпел до конца лекции, чтобы, так сказать, напоследок полноценно визуально познакомиться со своей собеседницей, товарищем по шутливой переписке. Над ухом послышался приглушенный хихик. Это девочка прочла его записку. Он хотел написать что-то еще, но тут кандалы внезапно рухнули – лекция закончилась.
      Николай поднялся и медленно посмотрел на свою соседку: два глубоких озерца смотрели на него так ясно и весело, что он не мог отвести от ее глаз взгляда. Девушка заметила его замешательство и улыбнулась.
      «Вот в такие моменты первого знакомства жизнь кажется действительно занимательной процедурой...» – подумал он и отвел взгляд. Странное чувство легкой радости охватило его. Оно напоминало вдохновение. Ему по-прежнему хотелось осмотреть девочку, подробно, спокойно и обстоятельно оценить ее рост, формы, найти изъяны и успокоить себя, что не так уж она хороша, и что если и не достанется ему, то не велика потеря... Но пока это было совершенно невозможно, по крайней мере неудобно, и поэтому пришлось отложить этот план до лучших времен.
      – Я – Мира, – весело представилась не до конца рассмотренная девушка.
      – Из какого мира? – неловко пошутил он.
      – Из того самого, – засмеялась она. – Ты не подумай, я – русская, а имя такое оттого, что мой папа повернут на мире во всем мире.
      – Николай, – угловато признался он. Ему не нравилось его имя. – Только не вспоминай последнего государя императора! – взмолился он.
      – Как ты догадался, что именно это я и собиралась сделать?
      – К сожалению, мы все весьма стандартные... И ничего с этим не поделаешь. Штампованные под копирку! – неожиданно для самого себя неприветливо пробурчал Николай и тут же пожалел об этом. Зачем он это говорит? Вдруг обидит?
      Но Мира в ответ неожиданно сделала несколько шагов назад и продемонстрировала себя, подняв руки вверх и слегка повращав торсом и бедрами, и ему ничего не оставалось, как во все глаза созерцать... Она была изящна, свитер мило облегал два пленительных холмика. Джинсы подчеркивали линию бедер. Он даже осмелился посмотреть на ее ножки. Он любил тайком изучать женские ступни, и, хотя это казалось ему неприличным, не мог не позволить себе и такую вольность. Аккуратные серые кроссовки завершали гардероб девушки.
      – И ты будешь продолжать настаивать, что нас вылепили по одному стандарту? – сказала Мира и в свою очередь смело скользнула по юноше взглядом, остановившись неприлично низко. Он почувствовал, что краснеет. Заметив, что смутила собеседника, она сама залилась краской и отвела взгляд.
      Они вышли из учебного корпуса и неторопливо побрели в сторону стрелки Васильевского острова. Николай подумал, что надо бы предложить понести ее сумку, но та оказалась совсем небольшой, и он передумал.
      – Ты ходишь на лекции без тетрадок?
      – Просто она у меня одна для всех лекций...
      – Оригинально...
      – Так удобнее, никогда не перепутаешь, какую тетрадку нужно сегодня взять...
      Он сосредоточенно зашуршал листвой.
      – Хорошая погода! – сказала она. – Я люблю осень...
      – Я тоже.
      – Смотри, какие облака!
      – Атмосферные явления... – возразил он. – Люди придают слишком много значения небесам. Смотрят на них, любуются. А по сути – это ведь просто газы, водяные пары... – завел он свою любимую песню.
      – Философ! Ты все еще болеешь нигилизмом? Теперь это считается старомодным... Хотя, в общем, ты ведь совсем еще молоденький.
      – А ты старенькая?
      – А ты как думаешь?
      – Мне кажется, ну... Дай подумать. Мне кажется, что тебе должно быть лет семнадцать. В университет сразу после школы. Так?
      – Ха! Нет... Мне двадцать один, я замужем, и моему сыну уже годик...
      – Не может быть!
      – А тебе сколько?
      – Восемнадцать...
      – Ну, вот, видишь... Я старше тебя.
      – И ты уже переболела нигилизмом, ницшеанством и шопенга... ну, как бы это сказать... шопенгарианством?
      – Я переболела всем, даже Шопеном...
      – А я, видимо, еще нет... Знаешь, мне казалось, что я не подвержен влияниям. Ничьим... А оказывается, если даже не впускаешь чей-нибудь авторитет в сознательную свою часть, он добирается до тебя через бессознательную...
      – Да. Мне, старухе, это хорошо известно.
      – Клянусь, я думал, ты только что со школьной скамьи...
      – То есть ты признаешь, что я старуха?
      – Нет! Хотя жалко, что ты...
      – Старая?
      – Замужем...
      – Да, и мне жалко. Но ничего не попишешь. Узы любви, супружеской верности, крепкие оковы семейного счастья...
      – Когда ты так много успела?
      – Ну, времени было достаточно... Сейчас девочки взрослеют быстро.
      – А я, видимо, еще не повзрослел...
      – Что же, у тебя никого нет?
      – Нет, я не сирота...
      – Я понимаю. Нынче сироты встречаются не так часто. Я имела в виду...
      – Девушка? Нет... Я был влюблен однажды, но по-детски, и она была совсем глупенькой...
      Он слушал себя как бы стороны, и со стороны же удивлялся, что так охотно отвечает на такие провокационные вопросы.
      – Ты хочешь сказать, что никогда не... – она на мгновение запнулась. – Ну, у тебя никогда никого не было?
      – Если ты в этом смысле, то... Ну, да... Не было...
      – Не может быть! Ты морочишь мне голову.
      Он снова отчаянно зашуршал листвой.
      – Как хочешь... Можешь не верить.
      – Ты просто прикидываешься неопытным, хотя по виду вовсе не скажешь...
      – Это потому, что я работал санитаром в морге.
      – О боже мой! Как тебя туда занесло?
      – Не знаю... Стечение обстоятельств...
      – Тогда, по крайней мере, анатомия женского тела не является для тебя секретом?
      – Нет... Впрочем, я не хотел бы использовать знания, приобретенные в прозекторской...
      – И на том спасибо! А ты – интересный молодой человек...
      – А ты – интересная старая женщина.
      – Значит, ты – новичок на ниве любви?
      – А ты не новичок? Или новичка... Как сказать «новичок» в женском роде?
      – Новичушка... – Мира залилась смехом.
      Он почему-то разозлился.
      – Любите вы разыгрывать из себя умудренных опытом. У тебя первая брачная ночь всего лишь полтора года назад свершилась... Не так ли?
      – Ну, ты меня уморил... Провел лучшие годы в морге, а наивен, как ангел...
      – Ангелам всегда приходится возиться с мертвецами... Работа у них такая.
      – Современная девочка получает свой первый опыт иногда в пятнадцать, а порой и в тринадцать...
      – Надо понимать, ты говоришь о себе...
      – Ты меня осуждаешь?
      – Ну, почему же... – он пытался скрыть раздражение. – Все мы дети своей эпохи... И сколько же у тебя было таких...
      – Ухажеров? Тебе обязательно знать?
      – Не знаю, как вышло, что мы об этом заговорили... Давай сменим тему.
      – Пятнадцать...
      – Что – пятнадцать?
      – Ухажеров...
      – Считая мужа?
      – Нет.
      Помолчав, он неуклюже взмахнул рукой:
      – А погода стоит замечательная... И плывут твои облака на ветру.
      – Я тебя разочаровала? – чутко отозвалась она.
      – Нет.
      – Я вижу, что разочаровала. Ты думал, что я наивная школьница...
      – Я ничего не думал.
      – Ну, признайся...
      – Да ничего я не думал... То есть да, думал... Но это не имеет значения... Мир вывернут наизнанку...
      – Мир всегда был таким... Нам только кажется, что мир меняется. А это вовсе не так... – она остановилась и замолчала.
      – Итак, прогулка бывшего санитара из морга и многоопытной женщины дошла до своего логического конца... – растерянно сказал Николай.
      – Ты имеешь в виду, что мы подошли к остановке, или что больше никогда не станешь меня провожать, потому что я многоопытная?
      – Нет, ни то, ни другое...
      – Становится прохладно...
      – Я дал бы тебе набросить на плечи что-нибудь, но...
      – Я бы отказалась... Ты вообще неправильно меня понял. Я вовсе не разбитная девица и не собираюсь затащить тебя в постель...
      – О, это было бы весьма заманчиво...
      – Правда? Но я замужем...
      – Муж не стенка...
      – Нет, я – не такая. Я просто хотела тебя проверить...
      – На вшивость?
      – Ну, не совсем... Просто хотела понять, что ты за человек.
      – Ну, поняла?
      – Нет... Мне кажется, у тебя тройное дно.
      – Не думаю...
      – А вот и мой трамвай.
      – Я с тобой, а через три остановки пересяду на автобус. Так мне удобнее добраться до дома!
      – Поехали...
      Они вошли в полупустой вагон.
      – Так о чем это мы?
      – О том, что я тебе нравлюсь...
      – Почему ты так решила?
      – Потому что тебе наверняка в противоположную сторону, а ты сел на трамвай, чтобы побыть со мной еще пару минут... – ей явно нравилось подкалывать его.
      – Вовсе нет. На автобусе быстрее.
      – Значит, я тебе не нравлюсь?
      – Опять проверка на вшивость?
      – Что же в этом вшивого? И потом, можно принять душ...
      – Вместе?
      – А что, я люблю, когда мне трут спинку, только не люблю, когда пристают, – призналась Мира со смехом.
      – Клянусь, в ванной я вел бы себя прилично, и позволил бы себе заняться только твоей спинкой...
      – По-твоему, я такая грязная, что меня надо хорошенько вымыть?
      – Ты – не грязная.
      – А какая я?
      – Милая...
      – Очень содержательный ответ... Тебе не пора выходить? Пока... Не принимай ничего всерьез... Я пошутила. Просто не хотелось приторной прогулки в стиле прошлого века...
      – Получилось современно... Так все это шутка? Ты не замужем?
      – А какая разница?
 
      Выйдя из вагона, он обернулся, пытаясь разглядеть Миру. Заметив легкое шевеление, он решил, что это она помахала ему рукой. Трамвай давно прогрохотал, а он продолжал ошеломленно стоять на продуваемой ветром площади.
      «Вот и пойми... Понравился я ей или просто смеется надо мной? Ведь наверняка все врет... Пятнадцать ухажоров у нее было... Замужем она... Совсем же еще девчонка. А я и уши распустил. А мила, черт возьми... Как мила... Но видать, не про мою честь... Не по вору шапка. Или как там про шапку?..»
      Он рассеянно пересек площадь и побрел к остановке, чтобы ехать в обратную сторону. Ему действительно было совершенно не по пути с ней. В трамвае, опустившись на подвернувшееся свободное сидение, Николай предался обычному ходу мыслей, который весьма отличался от того, что обычно выходило из его уст и оставалось во внешней среде. Он знал, что если бы дал себе волю, его, пожалуй, снова заключили бы в психиатрическую больницу, в коей ему довелось побывать по причине уклонения от призыва в армию. Там ему даже не пришлось притворяться: он просто дал добро на стриптиз своему обычно удерживаемому на привязи языку. В военкомате продукт этого сомнительного эксперимента был принят за шизофренический бред. Талантливые люди часто списываются со счетов как умалишенные. Так проще. Надежнее. По крайней мере, для окружающих. Однако вряд ли Николай был сумасшедшим в полноправном смысле этого слова. Просто ход его мыслей сплошь состоял из неожиданных сентенций, и не удивительно, потому что был он не столько прирожденным философом, сколько ярко выраженным поэтом, и его мысли были гораздо свежее, чем его обыденная, привычная речь.
      «Мира, Мира... Неужели я просто вульгарно влюбился? Вот так сразу, бесповоротно? Что за наивная истерия? Глупости! Допустим, мне нравится эта девочка, только и всего, но я вовсе не собираюсь раскисать... А влюбленность неизбежно приводит к раскисанию. Жизнь не устает предъявлять мне свои проверочные сюрпризы». Еще утром все было так просто и буднично, он был спокоен, и ночной сон, этот древний лорд исцелений, его вполне освежил. Ему снилась напряженная и отчасти фантастичная сценка, будто бы на его кровать присела Минерва. И, не долго ломаясь, отдалась ему... Ну... Пусть то была не Минерва, а нечто среднее между телеведущей в выпуске новостей и... «О боже мой! Та, что мне приснилась накануне сегодняшней встречи, была вылитая Мира! Или мне это теперь так кажется?..» Так или иначе, наутро он был готов к спокойному созерцанию мира. Правда, его непоседливая курительная трубка снова оживилась под утро, жадно желая проникнуть в какой-нибудь настоящий, а не воображаемый чехол, но ленивая логика вынужденного воздержания заставила его успокоить этот живой самострел, вечно отвлекающий своего хозяина от суеты повседневных дел. Он просто крепко сжал его в ладони и заснул еще раз, а когда проснулся, прилив неосуществимых намерений отступил, все успокоилось, и он поднялся с кровати, послушно утыкаясь лицом в медицинский сценарий своей жизни. Поспал, поел, облегчился... «Спасибо, Боженька, за мое животное бытие... Утром бочкообразный мир диктовал мне свои, словно сорвавшиеся с цепи законы, и я был вполне счастлив и доволен собой... Но теперь все внезапно провалилось в тартарары... Мне нужна эта девочка, словно я был только для того и рожден, чтобы смотреть в эти карнавальные, смеющиеся глаза! Ерунда... Она не для меня... Какая-то глупость. Да и как это возможно? Что за адскую услугу оказали мне мои гормоны, эти стражи эротических полетов в простынях вместо облаков?.. Мой мозг, словно едва потертое заветное местечко, уже не может думать ни о чем, кроме преступных подсвечников, тихого шепота, краденой любви... Мои виски послушно встречают пули мыслей о вынужденной борьбе за самку. Где они, завсегдатаи развратных салонов? Где блистательные казановы, донжуаны?.. Древние китайцы рекомендовали познавать за ночь минимум десять женщин, и ни одной не отдать свое семя... Я отдал бы все одной. Мне не нужно семерых! Или сколько там по китайским канонам? Они мне ни к чему. Эй, где вы, мои учителя?.. Научите меня обаять это перышко... Именно так – Мира словно перышко, так легка, так воздушна... И не такая уж она красавица... Но от этой некрасавицы моя африканская затычка наполняется всполохами пламени, спасением от которого мог бы быть лишь воистину реактивный минет, он самый, родимый, этот истинный бог подростков, для которых поиск влажных, зубастеньких тюрем превращается в единственное развлечение. Влюбленность – это вера в эрекцию новой эры. Только мы, русские дятлы, населяющую эту забытую Богом часть мира в начале девяностых двадцатого века, считаем друг друга бесполыми товарищами, компаньонами по зоне... Между тем фаллос, лингам... зовите как хотите... он, он король всех культов! И ему не страшны ни поддельные чудовища, ни опасные возможности, ни отловленные и пристреленные в пылу охоты лани...»
      Трамвай трясло, и Николай снова переключил внутреннее внимание на свой беспокойный эквивалент.
      «Вот он, мой округленный лингам... Единственный, безмозглый и отчаянный друг и предтеча неудач! Это же просто счастье, что моих мыслей не слышит какой-нибудь издевательский издатель... Он бы сладострастно опубликовал первые ужасы перезрелого девственника. Книги – это братские могилы потаенных мыслей...»
      На следующий день он не видел ее до обеда, хотя она ни на минуту не выходила у него из головы. Лишь в очереди в столовую он встретил свою вчерашнюю собеседницу и поймал себя на неожиданном чувстве волнительного раздражения, которое – и он прекрасно осознавал это – было ничем иным, как чувством лисицы, той самой облезлой рыжей плутовки из басни, которая никак не могла достать виноград, слишком высоко нависающий над ее носом, и в утешение уверяла себя, что эта гроздь вовсе не так уж хороша... «И с чего она взяла, что понравилась мне? Попка плоская... Грудь слишком маленькая. И, видимо, неумна. Самоуверенная пустышка...» Но стоило Мире с улыбкой промолвить: «Ах, как хорошо, что ты мне подвернулся... Не так скучно будет стоять за котлетами», как раздражение вмиг растаяло и Николай почувствовал, что не может преодолеть ее обаяние.
      Очередь была на полчаса, не меньше, а посему нужно было заводить разговор. Мира почти ласково смотрела на него и молчала.
      – Как семья? – наигранно-заботливо спросил он, все еще надеясь, что замужество Миры не более чем розыгрыш.
      – Спасибо... Так себе... – призналась Мира, и вдруг сказала нечто, заставившее Николая оставить всякие надежды.
      – Муж приставал... Пришлось уступить. Он у меня ни рыба ни мясо, но приставучий... Хотя, в общем, скучный... Нет, не так. Очень скучный человек. Я обычно сплю совсем без одежды, ну, так кожа лучше дышит, а тут специально завалилась спать одетая, прямо в чем была, чтобы не приставал. А он растолкал...
      Николай чувствовал, что Мира не шутит, хотя и не понимал, чем же он заслужил такую, казалось бы, опрометчивую или, того хуже, намеренную откровенность: она словно позволяла ему схватиться за эту ниточку и разом перевести общение на другой, более близкий, интимный уровень. Он попытался отделаться шуткой.
      – Не успели познакомиться, а ты мне уже изменила... Да еще с кем... С собственным мужем! Какая безвкусица!
      Он внимательно посмотрел в глаза Миры, но ничего особенного в ее взгляде не нашел. Так, обычный взгляд, как будто речь шла о переписывании конспектов или еще о какой-нибудь университетской дребедени.
      – Ну, в чем в чем, а в безвкусии меня еще не обвиняли.
      – А ты всем рассказываешь о том, что спишь голая?
      И опять ее ответ привел его в замешательство.
      – Нет. Только тебе, – сказала она и совершенно неожиданно спросила: – А почему ты решил заняться философией?
      – Надо же чем-то заниматься... – невнятно пробормотал Николай.
      – А все-таки?
      – Честно? Я ненавижу философию... – внезапно признался он.
      – Вот как... Хорошая причина...
      – Я имею в виду современную философию. Сенека говорил, что занятия философией имеют своей целью поиск пути к человеческому счастью, ну или что-то в этом роде. А то, во что превратилась современная философия – насмешка над человеком и его так и не обретенным счастьем. О чем спорят нынешние философы? О вопросах понятных, да и то вряд ли до конца понятных даже им самим. И что нам даст разрешение этих споров? Да и возможно ли найти удовлетворительные компромиссы между спорящими сторонами? И сделают ли они счастливее хоть кого-нибудь?
      – А сделал ли твой Сенека хоть кого-нибудь счастливее?
      – Он, по крайней мере, ставил перед собой такую задачу... Или вот, например, Эпикур... А знаешь, – вдруг сказал он, – возможно, они все же сделали людей счастливее...
      – Ну, во всяком случае, они не сделали счастливым тебя...
      – Почему? – растерялся он.
      – Ты не похож на счастливого человека...
      – Почему? – повторил он.
      – Разве без хорошей, настоящей любви человек может быть счастлив? – Мира пристально посмотрела ему в глаза, и он поспешно отвел взгляд.
      – Кто ты? Жорж Санд, которая готова совратить несчастное шопеновское тело, и тем или не тем самым... неважно, но в конце концов погубить его певчую душу?
      – Я говорила тебе, что устала от Шопена... И почему ты все время намекаешь, что я собираюсь тебя совратить?.. Ишь, какой недотрога! – капризно поджала губки Мира.
      – О, я вовсе не против, чтобы меня совратили... – с энтузиазмом поспешил оправдаться Николай. – Я никогда не пользовался популярностью у лиц противоположного пола. Я даже как-то записал: «Мне никогда не носить красивых шляп, не любить красивых женщин»...
      – Не обольщайся... То, что ты мне понравился, вовсе не означает, что ты станешь популярным среди дам... У меня не то что плохой, а скорее, извращенный вкус, это известный факт, так что не раскатывай губу насчет других девушек.
      – Меня девушки не любят! – попытался комично загнусавить Николай, но вышло фальшиво и не смешно.
      – Зачем тебе другие девушки? Я тебя люблю, – тихо, как бы сама себе, сказала Мира.
      Что это? Ему послышалось или она действительно призналась ему в любви? Вот так, сразу? В очереди за котлетами? Так не бывает. То есть с ним был однажды такой случай. Его первая любовь так и начала свой роман с ним – встретила на лестнице и внезапно, в лоб, сказала: «Я тебя люблю»... Дальше этого дело, правда, не пошло. Дальнейшие отношения складывались под рефрен: «Прости, Николай, я, кажется, ошиблась...» А потом, многократно отказав навязчивому влюбленному, любовь его юности отдалась по пьяни его приятелю Михею. Николай их простил, назначил ей свидание, но она не пришла, и он возложил купленные для нее розы на одну из многочисленных могил на прилегавшем к парку кладбище.
      – Итак, ты явился в философию, чтобы ее убить, разрушить, так сказать, изнутри?
      Мира, казалось, сама удивилась вырвавшейся как бы помимо ее воли фразе «Я тебя люблю...», которую тем не менее предпочла не превращать в шутку.
      – А ты считаешь, что у всякого поступка должна быть определенная цель? Я, вообще-то, не очень восторженного мнения о самом себе, и, скорее, просто перемогаю жизнь, чем исполняю грандиозные цели... – пояснил он блекло и совсем неторжественно.
      – Это хорошо, что ты скромный... Я не люблю задавак... – сделала вывод Мира.
      – Что ж, ответим допросом на допрос... А тебя чем привлекла местная кузница философских кадров?
      – Тебе честно или официальную версию? – поинтересовалась Мира, прежде чем ответить.
      – Давай начнем с официальной... – пробормотал Николай, уже и так потрясенный излишней откровенностью девушки.
      – Хорошо... По официальной версии я, разумеется, собираюсь улучшить мир...
      – А по неофициальной?
      – Женщина-философ – это нонсенс... Так что я пытаюсь подсластить свою женскую долю... как водится... Мечтаю найти собственное счастье или хотя бы вырваться из душного мирка квартиры, пеленок, кастрюль...
      – Честно и со вкусом!
      – Тебя шокирует моя откровенность? – Мира невинно потупила взгляд.
      – О, вовсе нет... Скорее, наоборот... – невпопад ответил Николай, и это не ускользнуло от пристального внимания собеседницы.
      – А как может быть наоборот? Если не шокировала, тогда что же?
      – Ну, если бы ты сообщила приемной комиссии, что цель твоего пребывания в этих стенах – бегство от немощного мужа...
      – Он вовсе не немощный. Мне даже бывает больно, настолько он не немощный. Правда, больше одного раза у него не получается, но и за один раз можно застрелиться от его напора...
      – И тебе это не нравится?
      – Эх, Николай, ты совсем еще мальчик... Женщину интересует совсем не это...
      – Ну, поскольку девочкой я стану еще не скоро, то поясни мне, малохольному, что же нужно женщине? – спросил Николай ершисто.
      – Известное дело... Романтика... Любовь... Ласка... А так только в порнофильмах бывает, что набросился – и все дела... Мы, женщины, устроены иначе...
      – Неужели? Почему же тогда мы оба оказались на философском факультете? – усмехнулся Николай. – Ведь, кажется, Гегель утверждал, что разница между мужчинами и женщинами, как между растениями и животными.
      – Я согласна с Гегелем.
      – Ого!
      – Да, представь себе, согласна... Женщины более чувственны, а поэтому всецело зависимы от своих эмоций... Они не могут принимать разумных решений в большой политике, науке...
      – А мужчины могут? Не верю своим ушам, – рассмеялся Николай. – Такие соображения я ожидал бы услышать из уст какого-нибудь женоненавистника-крепостника-домостроевца... Может быть, ты просто прикалываешься?
      – Ну, во всяком приколе есть доля прикола... – Мира игриво поправила прическу. – Почему все великие философы – мужчины? Ты действительно считаешь, что из женщины, этого трепетного, зазывающего существа может выйти хороший философ, или, точнее, философка?
      – Ты почитай Юма, особенно о скромности... Кстати, там популярно растолковано, почему женщине нужно иметь только одного партнера, а мужчине – сколько ему вздумается...
      – Что-то я у Юма такого не помню... Хотя, признаться, я, кажется, Юма не читала... Так, цитаты.
      – О, цитаты бывают обманчивы...
      – А ты тоже считаешь, что женщине нужно иметь только одного партнера?
      – Ну, я заинтересованное лицо...
      – В чем ты заинтересованное?
      – Ну, ты же поймала меня на том, что ты мне нравишься...
      – То есть ты предлагаешь мне, с виду вполне скромной девушке... Ну, хорошо, хорошо... вполне скромной женщине завести любовника?
      – Почему бы и нет... Гегель, Юм, как и все человеческие существа, страдают предубеждениями, приступами невежества и самодовольства... Я, изволь заметить, считаю женщин не только равными мужчинам, но и более прекрасными, интересными, многогранными...
      – Это потому, что у тебя пока ни одной не было... Боюсь, ты поменяешь свое мнение.
      – Возможно... Конечно же, над этим нужно много размышлять. Мыслить – вообще весьма полезное занятие... И тогда может прийти в голову то, что не пришло в голову Юму и Гегелю.
      – Так ты не веришь в авторитеты?
      – Нисколько... – Николай встал в позу римского оратора и добавил: – Я сам себе авторитет!
      – Ну. Это еще Декарт призывал все проверять собственным умом...
      – О, я верный последователь Декарта... – он замолчал, а потом резко выдавил из своей, внезапно пересохшей, глотки: – Как бы я любил тебя на груде книг...
      – Чего-чего? Это что-то новенькое... Или мне послышалось? – голос Миры рассыпался в целую лавину едва сдерживаемых хихиканий. – Вот тебе на... Начал о Юме, а кончил...
      – Я еще не кончил...
      – Не привязывайся к словам. Пошляк, – Мира взмахнула рукой и случайно шлепнула Николая по потаенному месту, и тот мгновенно почувствовал нестерпимый прилив незатейливого, как дневной свет, и от этого еще более плотского по своей сути желания. Он еле сумел скрыть внешние проявления своих чувств, сделав шаг назад и стараясь отвлечь ее внимание от внезапной припухлости.
      – Извольте поверить, мадмуазель, меня ничего так не бодрит, как разговор о философии с хорошенькой барышней!
      – Я вижу... – шепнула Мира и хитренько отвела глаза. Она явно не ожидала такой живой реакции на свою выходку.
      – Итак, отчего все философы – мужчины? – Николай был растерян, но пытался это скрыть. – Я думаю, это пережитки прошлого. Теперь ты сама являешься живым примером... ну, феминизма, что ли. Вместо того чтобы торчать дома с кастрюлями...
      – Ну, кто торчит, это еще посмотреть нужно... – неожиданно рассмеялась Мира и снова посмотрела на его ширинку. Там все успокоилось, и она наигранно-недовольно фыркнула: – Прошла любовь, завяли помидоры...
      Николай вконец смутился и решил пойти на абордаж.
      – Ты ведь совершенно сознательно меня соблазняешь!
      Мира надула губки и отвернулась.
      – С чего ты взял?.. Это совсем, совсем не так. Впрочем, если ты склонен заняться тантрическим сексом...
      – Каким-каким сексом?
      – Тантрическим! Это когда он на одном конце города, а она на другом. Он смотрит телевизор, а она стирает белье... Но кончать нельзя... Это очень эротично. Хочешь попробовать?..
      Наконец, откушав котлет, юные философы покинули столовую. Трапеза вызвала у них значительно меньше переживаний, чем предшествующий разговор.

      Вечером Николай отправился к Михею. Приятель его был весельчак и болтун, но с ним, пожалуй, единственным можно было поговорить серьезно; правда, и он не был лишен вопиющих недостатков. Михей был вольным художником, бросил школу в классе девятом, и уже несколько лет зарабатывал новоделом, писал иконы под старину... Он был гений. По своей начитанности Михей превосходил любого, а его творческий потенциал лишь только начинал показывать молочные зубки... Все шептались: «То ли еще будет!»
      Николаю не терпелось выложить Михею историю своей внезапной любви. В этом был и шкурный интерес. Нужно было хотя бы приблизительно подыскать хату, на всякий случай... Гнездышко, так сказать... И квартира Михея была наиболее подходящим вариантом. Николай знал, что за бутылку водки тот согласится предоставить свои заваленные холстами апартаменты... Михей большую часть времени жил один, ибо его мать, разведенка, частенько отлучалась в командировки, и они давно поделили жилплощадь на два отдельных военных лагеря, запирая каждый свою половину на ключ. У них были даже раздельные холодильники!
      Николай начал издалека, но вместо того, чтобы выслушать и посочувствовать, Михей, закурив папироску, сел на любимого конька. Он считал себя истовым сократовцем и любил пофилософствовать с философами, полагая, что весьма изящно давит этих демагогов их же собственными аргументами. Выслушав рассказ о чувствах Николая, он глубокомысленно вопросил:
      – Как можно отличить то, что мы в действительности чувствуем, от того, что нам только кажется, что мы чувствуем?