– Миллионов!
– Неважно... Ты же не у Рогожина меня торгуешь?
– Хоть у самого черта с рогами! Мира, произошло какое-то несправедливое, вселенское недоразумение... Ты должна была получить это письмо! Я тебя умоляю, не придумывай сложностей. Их нет! Такая любовь, как у нас, – невероятна! Всю жизнь только ты одна... Перед нами все расступятся!
– Николушка, успокойся... Дай мне прийти в себя!
– Не надо приходить в себя...
– Но почему сейчас? Почему не пять лет назад? Почему не десять?
– Я думал, ты меня бросила... Я не хотел отравлять тебе жизнь. Пока вдруг не понял, что все это бред...
– Скоро вернется муж... – Мира беспокойно поднялась.
– Давай уйдем сейчас же! – Николай тоже вскочил.
– Николушка, я не могу сейчас... Давай встретимся завтра и все спокойно обсудим...
– Я не понимаю... Что с тобой случилось? Ты больше меня не любишь?
– Я...
– Боже мой! Мира, ты не любишь меня?
– Если я скажу, что люблю, то это будет значить, что я немедленно должна последовать за тобой хоть на край света...
– Что же тебе мешает?
– Давай поговорим завтра...
– Я не доживу до завтра...
– Место рядом со мной несвободно...
– Муж?
– Несколько лет назад в моей жизни появился очень дорогой мне человек...
В жизни Миры мало что изменилось за эти годы. После разлуки с Николаем она бросила университет. Не то чтоб философия ей опротивела, просто она не могла входить под сень тех стен, где мимолетно отшумело ее заплаканное счастье.
Далее потянулась бесконечная вереница однообразных дней. Сын рос, все больше отдаляясь. В тоске семейной суеты Мира оставалась совершенно одинокой, она старалась забиться в уголок и никого не видеть, а жизнь вытаскивала ее на подиум под едкий свет повседневных судилищ... Но более всего не давали ей покоя ее собственные противоречивые мысли.
Мы совершаем необдуманные поступки, цена которых со временем становится непомерной, разъедающей нестойкие основы наших сердец. И кто знает, действительно ли мы виноваты, или это некий божий промысел диктует нам свою волю, дабы мы прошли многократно повторяющиеся испытания? Испытания смертью, несчастной любовью, предательством... Корень учения горек, но плод опыта со временем становится настолько ядовитым, что полностью выжигает все нутро...
С раннего детства девочке внушают, что ее главное предназначение – выйти замуж и рожать детей, а пребывание в доме родителей, свихнутых на этой теме денно и нощно, рано или поздно возымеет свой результат – и вот тебе новая ячейка общества, основанная на опыте, позаимствованном у родителей. Дом и семья, построенные на зыбучем песке чужих иллюзий и не имеющие в основе крепкого фундамента любви и уважения... Без любви женщина вянет быстро, и даже присутствие в ее жизни маленького человечка – родного существа, которому отдается все лучшее без остатка, – не может заполнить гулкую пустоту сердца. Чем тоньше и ранимей ее природа, чем возвышенней и романтичней ее существо, тем невероятней в этом свинцовом мире найти неведомую, но обугленную тем же недугом одиночества душу.
Птица, попавшая в чужую стаю, рискует быть заклеванной и отвергнутой, но из этой ситуации есть выход: перекраситься внешне и чирикать как все, сохраняя свой внутренний мир от посторонних взоров, или покинуть стаю, пробуя выжить самостоятельно и надеясь на фантастическую встречу. Если тебя не устраивает тяжелая и скучная работа, ее можно поменять – может, не так легко и быстро, как хотелось бы, но довольно безболезненно. Если не интересна компания, то избежать неприятных людей тоже достаточно просто, сократив отношения до минимума. А куда деться в родном, но постылом доме, как избежать угнетающих встреч с человеком, предназначенным тебе Богом и людьми, как ограничить физическое и моральное насилие, как не озвереть от этого, не сойти с ума, когда твоя психика уже не выдерживает раздвоенности или растроенности твоей погибающей и задыхающейся сущности? Это самое страшное – идти домой, как на каторгу, пожизненный этап, в пыточную камеру. От добра добра не ищут – может, правы те, кому в семейном гнезде если не комфортно, то довольно сносно, и другой жизни они не представляют или не хотят себе представить? А ты просто зарвавшееся ничтожество, некоронованная принцесса, грезящая о несбыточном и рвущаяся, как птица в невидимых никому силках, и постепенно рассыпаешься в прах...
Но когда уже кажется, что чаша страданий переполнилась до краев, и тоненькая жизненная ниточка, натянутая до предела, готова вот-вот оборваться, в постылую жизнь вдруг врывается чудо – чудо внезапной любви, воскрешая угасшие утренние прозрения, наполняя пульсирующими жизненными токами ослабевшее сердце.
«Милостивый Боже, если это твой очередной тактический ход, и эта любовь – всего лишь иллюзия, дарующая мгновенье счастья и требующая взамен годы страданий, то я была согласна на нее и на это страдание, ибо нет ничего страшнее омертвения души и окаменелости сердца... Я согласна принять эту радость и эту боль, Господи, я согласна... – исступленно шептала Мира. – Потому что звуки его голоса нежно касались струн моего сердца, потому что мои глаза тонули в бесконечности его зрачков, потому что его несмелые прикосновения заставляли трепетать меня всю, без остатка...»
Прошли годы. Раны постепенно рубцевались, напоминая о себе все реже... Мира устроилась на работу в библиотеку и буквально утопила себя в зыбком море слов, оформленных в подрагивающие строки, оттиснутые на тонкой зыби пожелтевших страниц казенных книг. Эта близость к многократно изученным словам позволила ей не превратиться окончательно в пошлую бабу, в стареющую злую тетку... Но любые книги мертвы, если в них не вносить удивительных поправок, диктуемых восторгом озябшего на ветрах бытия случая.
...Константин был невероятно худ. Когда он тихим голосом попросил работы Жака Деррида, у Миры забилось сердце. До сих пор никто ни разу не спрашивал книг ее любимого философа.
– Какая работа вас конкретно интересует?
– «Письмо и различие».
– К сожалению, у нас нет этой книги... Но... Извините, может быть, это неудобно... но у меня есть эта книга дома. Я завтра могу принести ее... Зайдете?
– О, я был бы вам несказанно благодарен... – Константин посмотрел Мире в глаза, и она внезапно смутилась.
– Вы тоже увлекаетесь Жаком Деррида?
Она кивнула.
– Вы тоже считаете, что «мир есть текст»?
– Я верю в метод деконструкции, в процессе которой выясняется, что текст – это случайный набор цитат-археследов, – ответила Мира.
– Я тоже.
Этот болезненно истощенный мужчина непреодолимо притягивал Миру своим тихим голосом, своей слабостью, бледностью, потусторонностью.
– Я пишу о нем диссертацию, – он улыбнулся и опустился на стул. – Основная идея заключается в том, что многослойность и загадочность текстов Деррида – это зеркальное отражение сложности его личности. Как у почтовой открытки, у его философии и у него самого две нераздельно сросшиеся, образующие одно целое стороны. Он мыслитель-европеец, наследник, реинтерпретатор и оппонент линии Платона, Декарта, Гегеля, Гуссерля. В то же время он – обладатель еврейского духовного наследия, составлявшего глубинный смысл его творчества...
Они проговорили несколько часов. На следующий день она принесла нужную книгу, и он долго и восторженно благодарил Миру. Так завязалась дружба, постепенно перешедшая в нечто большее... Старенький диванчик за стеллажами книг стал хранителем их странной, испепеленной усталостью жизни близости.
?
Упругие путы запоя обвили Николая, словно удавы, ставшие модными обитателями даже некоторых коммунальных жилищ, заменив безобидных, тривиальных кошечек и болонок. Его комната в родительской квартире осталась той же, ничего не изменилось за два десятка лет: потертый письменный стол, огромный тяжелый шкаф темного коричневого цвета, расшатавшаяся кровать. Эти вещи были знакомы ему с незапамятного детства. Вернувшись после встречи с Мирой с непочатым ящиком водки, он сразу же заперся и практически не выходил, грубо крича на родителей и отгоняя их от себя.
Он пил до тех пор, пока не начинал блевать. Потом он пил еще и еще. Постепенно водка залила все, что можно залить, и притупила то, что еще хоть как-то могло ранить...
Мать то ругалась, то тихонько плакала под дверью, отец хмуро молчал. Неожиданно подступил май. И однажды, когда теплый порыв ветра ворвался в пропахшую табачным дымом и перегаром комнату, Николай, хотя и был весьма пьян, неожиданно пошел в ванную комнату и привел себя в порядок. На стене висело то же самое зеркало, щербины в котором были знакомы ему лучше, чем очертания континентов на географической карте. Он с трудом вымылся, побрился, надел чистое.
– Мам... – спросил он рассеянно, не глядя на заплаканную мать, с удивлением взиравшую на преобразившуюся внешность сына. – У вас Первомай все еще празднуют?
– Да кто как, – растерялась мать. – А ты что же, на демонстрацию собрался?
– Нет, просто поздравить кое-кого надобно... – у него заплетался язык.
– Куда ж ты такой бухой пойдешь?
– А что? Я вполне... ничего! – Николай пригладил оставшиеся от былой пышной шевелюры волосы на затылке. – Совсем постарел я... – вздохнул он.
За дверью слышались голоса и звон посуды. Видимо, за столом собралась компания. Он решительно позвонил.
– Ничего, это даже хорошо, что все в сборе.
Дверь открыла незнакомая девушка.
– Ой, а вы к кому? – спросила она.
– Кажется, у Миры был сын...
– Я его невеста...
– Я так и подумал... А где Мира?
– Проходите...
Он сразу же встретился глазами с Мирой. По левую руку от нее сидел грузный мужчина с хмурой внешностью. «Муж» – с отвращением подумал Николай. По правую руку – худой, буквально скелет, человек с глубоко запавшими глазами... «Любовник» – еще с большим отвращением решил он.
Спиной к нему сидел молодой человек, который удивленно обернулся и посмотрел на гостя. Он был поразительно похож на Миру. «Сын» – почему-то тоже с отвращением подумал Николай.
– Вот и хорошо, что все в сборе! – наигранно-весело заорал он. – С праздником, дорогие товарищи!
– Мужик, ты кто? – недружелюбно поинтересовался Мирин сын.
– Я? Я... – он посмотрел на Миру.
Она молчала.
– Я – человек, который всю жизнь любил твою мать... А она променяла меня на твоего отца и на этого вот доходягу...
Юноша с воинственным видом поднялся из-за стола. Он был выше Николая и шире в плечах.
– Сядь, – твердым голосом сказала Мира. – Хорошо, что пришел, – она ласково взяла Николая за руку. – Садись... Познакомьтесь. Это – Николай, мой давний знакомый. Учились вместе на первом курсе универа.
– Милый, где тебя носило? – прорычал муж.
– Посмотрите на себя... Посмотрите на вашу ублюдочную страну! – вдруг взвился Николай. – Как вы живете? В полуразрушенных домах, с подъездами, пропахшими мочой? В клетушках квартир с облупившейся штукатуркой и обвисшей проводкой? Чем вы так гордитесь? Душа у вас загадочная... Да нет у вас никакой души. Нет и не было. А была бы, вы бы всю ее водкой вытравили... Мира! У тебя нет будущего среди этих людей... Поедем со мной...
– Прекрати! – заплакала Мира.
– А ты? – он ткнул пальцем в сторону худосочного. – Ну ладно, муж уже двадцать лет как объелся груш... А ты, сморчок недоношенный... Это ты занял место, которое подле нее не пусто?
Тощий опустил глаза в тарелку.
– Что вы можете ей дать, кроме засранной вдрызг жизни? Отпустите ее... Зачем она вам? Эта женщина – космос... Нет, она больше чем космос... Вы найдете себе новых проституток и поломоек. Я каждому из вас дам по миллиону, нет, по десять миллионов долларов! Отпустите ее! Я не могу без нее жить... Она гниет с вами в этом смраде, в этой ядовитой пошлости...
– Пойдем потолкуем... – внятно сказал муж и стал выталкивать скандалиста на лестничную клетку. – Достала ты меня со своими интеллигентскими разборками... – грубо прикрикнул он на попытавшуюся вмешаться Миру. – Тоже мне, блядь с философским уклоном! Анна Лохматова недотраханная...
– Как ты смеешь ее оскорблять? – Николая душила ярость.
– А ты, писатель гребаный... – муж захлопнул за собой дверь. – Думаешь, почему она к тебе тогда не уехала? Потому что я твое письмо прочел и уничтожил. «Мирчонок...» не про твою сучью морду честь...
– Я тебя убью! – заорал Николай, бросился на мужа с кулаками, но внезапно словно натолкнулся на непреодолимое препятствие, расколовшее его нос пополам. Потом стены подъезда закачались и унеслись куда-то в сторону. Оглушительный удар затылком об пол довершил начатое...
«Ну вот и все, – он внезапно успокоился. – Так даже лучше... Эта жизнь не стоила того, чтобы ее жить...» Его глаза залило кровью, и красные поля внезапно превратились в махровую черноту. Вокруг его головы медленно расползалось кровавое пятно.
Выскочившая на площадку Мира, увидев распростертого Николая, забилась в истерике и принялась колотить мужа кулачками в грудь.
– Ты его убил!
На лестничную клетку высыпали гости. Муж самодовольно вытирал кулак о свою светлую праздничную рубашку.
– Я думаю, жить будет, паскуда... Я просто дал ему в нос, причем, прошу заметить, он первый полез.
– Немедленно нужно «скорую», в больницу! – закричала Мира, заметив, что Николай пошевелился.
– Не нужно... – рассудительно сказала невеста сына. – В больнице начнут выяснять, что да как, сообщат в милицию...
– Да, Юленька, ты сама его подлечи, ты же у нас медсестричка, – хитро сказал Мирин муж.
Николая перенесли в спальню. Мира принесла с кухни миску с водой. Юля смыла с его лица и головы кровь и осмотрела рану на затылке.
– Ничего страшного, голова всегда много кровит, а ранка малюсенькая... Нос, правда, сломан. Нужно сделать тугую тампонаду. Ну, и легкое сотрясение, конечно, раз отключился... Но жить будет...
Мира зарыдала, и ее увели из комнаты.
Николай полуоткрыл глаза. В первый момент он не мог понять, где находится. Вокруг него хлопотала молоденькая девушка. Она повернулась к нему спиной и поставила миску с водой на пол, при этом ее джинсы спустились, и он отчетливо заметил разрез между двумя завлекательными половинками попки. «Видимо, я у себя в замке, пригласил по пьяни проститутку а сам вырубился», – подумал он.
Девушка выпрямилась и повернулась к Николаю. На уровне его глаз оказался знойный пупок, выглядывающий из-под короткой маечки.
– Вот вы и пришли в себя...
– Да. Пожалуй.
– А вы правда миллионер? Ну, вы за тетю Миру предлагали миллионы...
– Да.
– А Константин сказал, что вы известный писатель, философ, что у вас замок в Англии... Он ваши книжки читал, и как только вы вошли, сразу узнал вас по фотографии на задней обложке... И зовут вас, кажется, мистер Бонг...
– Бэнг, – вяло поправил он. – Николас Бэнг.
– Ну, да, точно, мистер Бэнг. Звучит! Прямо как Джеймс Бонд! Давайте знакомиться! Я – медсестра. Юля... Я теперь буду за вами ухаживать, раз вы такая знаменитость. Мне никогда еще не приходилось ухаживать за знаменитостями... Знаете что, вам, наверное, лучше поехать сейчас домой. А то вы такого накуролесили тут! Я вас провожу на такси, а заодно еще раз осмотрю вашу рану, а то я ее наспех перевязала. Да и с носом у вас далеко не все в порядке.
– Хорошо, – невнятно пролепетал Николай, к которому наконец вернулась память. Ему захотелось пропасть, исчезнуть, раствориться.
Опираясь на руку медсестрички, он, проходя к выходу мимо Миры, пробормотал: «Извините», и отвел глаза.
– Тетя Мира, я его провожу, чтобы не было инцидентов.
– Я поеду с тобой, – ревниво сказал сын Миры.
– А вот это не обязательно, ты еще по дороге с ним сцепишься... А мне работы прибавится...
...Родителей дома не было. Юля помогла Николаю добраться до комнаты. К его удивлению, она была хорошо проветрена и идеально прибрана. Никаких следов затяжного запоя не осталось.
– Чистенько, но бедновато для миллионера... – разочарованно сказала Юля. – А у вас в Англии правда свой замок имеется?
– С тремя башнями... – пробормотал Николай, тяжело садясь на трескучую кровать. Он был польщен неподдельным интересом, который вызывал его замок у этой девушки. До сих пор, казалось, его необычайные достижения и богатства в России никого не интересовали.
– А в каком месте?
– В Кембриджшире... Киртлинг-холл называется.
Ему безумно захотелось туда, назад, в свою незыблемую крепость.
– И вы приехали сюда, чтобы увезти в Киртлинг-холл тетю Миру? – уточнила Юля. Она присела на стул подле Николая и принялась ловко перебинтовывать ему голову. – Что вам, в Англии хорошеньких девочек не хватает? Хотя они там все грымзы...
– Да, уж... – просопел в ответ Николай.
– А вам русские нравятся, да? Это бывает. Только тете Мире уже за сорок... К тому же она замужем, и у нее еще любовник имеется, ну, вы его видели, дядя Костя...
– Видел... – прохрипел Николай.
– Думаю, вам нужна девушка помоложе.
– Может быть, – закивал он и закашлялся.
– Не вертите головой, а то повязка спадет. Вот лучше наклонитесь, – сказала она, и Николай буквально уткнулся в разрез на ее майке.
Он явственно почувствовал запах Юлиных духов. Духи этого стиля свидетельствовали о сильной натуре их обладательницы. Что это был за запах? Цитрус? Бергамот? Лимон? Этим запахам присущи напор и целеустремленность. Он тупо разглядывал Юлину грудь, едва прикрытую тканью майки.
– Ой, извините, – наигранно смутилась девушка, проследив заинтересованный взгляд Николая. – Вас не смущает, что я без лифчика? В Англии, наверное, это не принято...
– В Англии все принято, – отупело откликнулся он и поцеловал Юлю в разрез майки.
Она рассмеялась.
– Больной! Вы что, больной! Это не предусмотрено в процедурной карте...
– Хотя, пожалуй, вы так скорее поправитесь... – добавила она и мигом стянула майку.
Он вздохнул и положил обе руки на топорщившиеся девичьи грудки, белеющие в полумраке вечереющей комнаты. Юля едва слышно пискнула и, все еще сидя на стуле, словно приподнялась на цыпочки.
– У вас руки холодные, – пояснила она.
Они поцеловались. Поцелуй получился медленным и тягучим. За пределами охватившего их поцелуя тела их задвигались, словно исполняя таинственный танец. Молча, сосредоточенно они снимали одежду друг с друга. Николай, согрев руки, принялся так же молча и сосредоточенно ласкать грудь девушки, осторожно оттягивая соски, которые он сжимал между пальцами, а Юля тихонько постанывала, пытаясь изловчиться и расстегнуть ему брюки. В молчании их руки потянулись друг к другу. Ладонь Юли легла на живот Николая и поползла вниз, встретив на своем пути то, что ожидала найти... Девичья ладошка охватила окрепшую твердь, и Николай привычно забыл обо всем. Обе руки его были на груди девушки, которая, очевидно, ему очень нравилась. Его голова была чуть откинута назад, и он издавал короткие стонущие звуки, в то время как Юля, неловко изогнувшись, передвигала сжатый кулачок вверх и вниз. Вдруг Николай тихо зарычал, и Юля наигранно испугалась.
– Погодите... У меня в сумочке, кажется, завалялся презик... – она встала и, нетерпеливо переступая ножками, отправилась за своей сумочкой.
Он отметил, что у нее очень красивые ноги – худенькие, с чуть выпирающими коленными чашечками, но прекрасной формы, и странная, еще большая нега охватила все его тело. Его взгляд сосредоточился на ее изящных ягодицах, подрагивающих при ходьбе. Когда она вернулась, он раздвинул ей ноги и усадил на свои колени. Они сразу же застонали, вздрагивая. Некоторое время они двигались так, забыв о том, что вот-вот могут вернуться его родители. Наконец они неохотно разомкнулись, продолжая ласкать друг друга руками...
– Ну, теперь вы, как честный человек, должны на мне жениться... – пошутила Юля.
– Ты же невеста Мириного сына? – неуверенно отозвался Николай, тяжело дыша.
– Точно... – словно спохватилась Юля. – Вы так увлекли меня своими рассказами о замке, что я обо всем забыла... Ну, ничего, я это улажу...
Она быстро оделась и ловко поправила сползшую повязку на лбу у Николая.
– Я зайду к вам завтра... Ну, как медсестра... Понимаете? У вас есть денежка на такси?
Он протянул кошелек. Увидев пачку зеленных купюр, девушка присвистнула.
– Вы и впрямь миллионер, по нашим меркам...
– Возьми побольше, на всякий случай...
– Я возьму сотню баксов. Хорошо?
– Возьми две...
– Ну, возьму – вам на лекарства, бинты и прочий перевязочный материал...
– Угу, – промычал он.
– До свидания, мистер Бонг!
– Бэнг.
– Неважно!
Николай упал на кровать. Из всего платного секса, испытанного им за его богатую подобного рода приключениями жизнь, то, что дала ему Юля, было высшим классом! Однако кроме плотского наслаждения, он ничего не испытывал к этой девушке. Его не оставляло ощущение, что он только что переспал с проституткой невероятного мастерства.
– Наши местные девицы берут максимум семьсот пятьдесят фунтов за ночь, а эта, пожалуй, захочет взять все... – пробормотал он. – Если Земля – это сумасшедший дом нашей Вселенной, то Россия – это сумасшедший дом Земли. Как Мира могла предпочесть меня этому Константину, мумии на двух ходулях?.. Ну что ж... Ты, Мира, предпочла это убожество, а я переспал с классной проституткой, с твоей, кстати, будущей невесткой... Так что мы квиты. Так, что ли?
Он все еще был зол не на шутку, но боль поражения и потери Миры, кажется, начала потихоньку отступать.
Внезапно в дверь заколотили.
«Наверное, мама забыла ключи, – решил Николай. – Сейчас открою с повязкой на голове – она в обморок...»
Однако за дверью была вовсе не мама. Он едва успел разглядеть перекошенное лицо Мириного сына, как сокрушительный удар под дых заставил его согнуться в три погибели. Тут же он получил дополнительный удар коленом в лицо. Сломанный нос взвыл запредельной болью и отозвался резким отголоском в ране на затылке.
– Слушай, слизь задроченная... Если до вечера ты не уберешься из России, завтра тебе не жить... Я знаю, что ты с Юлькой трахался... Она у меня блядь профессиональная... Сколько ни отучал – видимо, уже не отучу... Говорила мне мать, что все медсестры – развратные... – он напоследок пнул Николая в живот и устремился к выходу.
Николай долго харкал кровью в родной ванной комнате, потом умылся и поспешно вызвал такси. Родителей по-прежнему не было дома. Он решил немедленно уехать, чтобы они не видели его теперешнего состояния и полученных в течение майского дня травм разнообразной степени тяжести. Чтобы они не волновались, он оставил на кухонном столе записку: «Срочные дела. Улетаю в Лондон вечерним рейсом. Ваш любящий сын».
В аэропорту пограничник долго не мог поверить, что фотография в паспорте соответствует ее законному прообразу.
– У вас есть еще какой-нибудь документ с фотографией?
Николай показал британские водительские права. Этот документ вызвал еще больше подозрений.
– Вы не похожи на иностранца... – заключил пограничник, все же поставив штемпель в паспорт.
«Теперь ни один таксист не подумал бы, что я не говорю по-русски», – с язвительной самоиронией подумал Николай.
...Утром следующего дня, подъезжая к своему замку, мистер Бэнг решил, что не так уж плохо провел время. Пожалуй, таких острых ощущений он не испытывал за последние двадцать лет. Один мордобой чего стоил... Масса впечатлений. Очень ободряет... Ну а чувственных переживаний ему хватит до конца дней.
Зайдя к Джованни на кухню, он позволил повару внимательно осмотреть раны на своем совершенно опухшем от массированных попоек лице.
– Сэр, я же вас предупреждал: не следует связываться с русской мафией. Сицилийская гораздо гуманнее. Доведя человека до вашего состояния, она обязательно добивает жертву. Посмотрите на себя! С такими ранами вы не жилец!
– Спасибо, утешил!
– Хотя, когда вы узнаете, что у нас сегодня на обед, вы неминуемо захотите остаться в живых... Кстати, вы уехали так внезапно... А утки в тот день получились отменными!
– Ну, я же обещал вернуться к обеду, – виновато сказал мистер Бэнг. – И исполнил свое обещание.
– С опозданием в три недели...
– Но я вернулся, – упрямо повторил Бэнг.
– Вот и славно, сэр. Сегодня у нас на обед хвосты омаров, запеченные в духовке.
– Как обычно, с растопленным сливочным маслом и зеленью?
– Разумеется, сэр!
?
По возвращении на мистера Бэнга навалился такой ворох дел, требующих безотлагательных решений, что первые несколько дней особенно переосмысливать случившееся с ним в России было некогда, да и не хотелось. Пожалуй, он был рад с головой окунуться в привычные дела.
Больше всего мистера Бэнга выбил из колеи (если предположить, что после поездки он был в своей колее) тот факт, что акции, от которых он так, как казалось, благоразумно избавился, невероятно подскочили в цене, превратив таким образом решение их продать в самый крупный финансовый просчет в его жизни. Если бы он не поддался панике и последовал советам своего брокера, его состояние составляло бы теперь сто пятьдесят миллионов. Скоропалительное решение обошлось ему в невероятную сумму – двадцать миллионов фунтов.
Теперь действовать было поздно. Индексы были высоки, вкладывать деньги в его излюбленные акции было бессмысленно, а в других финансовых сферах мистер Бэнг разбирался слабо. Он был философ, а этот род занятий пока не имеет соответствующего, по крайней мере прямого, отражения на рынках ценных бумаг.
Если бы мистер Бэнг не отвлекся от своих дел, то, возможно, принял бы нужное решение и не упустил бы возможности сыграть на повышении.
– Итак, мои причуды уже обошлись мне в двадцать миллионов... Нужно прийти в себя, иначе все это может плохо кончиться... Локхарт, запишите меня к врачу...
– По какому поводу, сэр?
– Нервы шалят... Пусть выпишет таблетки...
Но врач отказался дать мистеру Бэнгу спасительный рецепт.
– Я не вижу в вашем состоянии никаких признаков нервных расстройств. Вы просто адекватно реагируете на сложившиеся обстоятельства.
– И что же мне делать, доктор? Я – издерганный человек, у меня нехорошо на душе ... Разве это не обязывает вас принять какие-нибудь меры?
– Пожалуй, вам, следует обратиться к психологу. Я могу порекомендовать вам Джули Брик, она практикует в Ньюмаркете.
– Джули... Пусть будет Джули...
Мистер Бэнг взял телефон и адрес, хотя решил, что попробует обойтись без психолога по имени Джули... Джули – это ведь как бы Юля по-английски, а мистер Бэнг еще не совсем отошел от терапии, предоставленной ему питерской медсестрой Юлей.
Однако состояние его ухудшалось. Он совершенно не мог работать, все чаще впадал в состояние болезненной задумчивости. Наконец он решил, что ему нечего терять, и назначил встречу с Джули, оказавшейся
миссДжули Брик, то есть незамужней.
– Но если она не может устроить свою личную жизнь, как она осмеливается помогать другим?
Несмотря на скептическое предубеждение, Джули понравилась ему сразу. Стоило ему расположиться в удобном кожаном кресле, как откуда-то появилась уверенность, что здесь ему помогут вернуться к обыденной жизни бунтаря-миллионера.
Она была невысокого роста, лет тридцати с хвостиком, цвет ее глаз был неопределенный и менялся в зависимости от освещения: на свету глаза были бирюзовые, в полумраке – зеленоватые. Волосы, русые с золотистым отливом, свободно падали на плечи, необыкновенные такие волосы, запоминающиеся. При знакомстве, пожимая ее руку, он обратил внимание на холод ее ладони и на странный браслет на правой руке, сотканный из позеленевших от времени монеток времен Римской империи.
На первый взгляд Джули казалась абсолютно «холодной леди», не помышляющей ни о каких чувствах, но стоило услышать ее голос, как первое впечатление растворялось без следа.
– Вы недавно побывали в автокатастрофе? – мягким голосом спросила она, полужестом указав на ссадины, украшавшие светлый лик неудавшегося Одиссея.
Не дожидаясь дополнительных приглашений, мистер Бэнг поведал психологу о природе своих травм и о предыстории их приобретения.
Джули внимательно выслушала и что-то записала в своем блокноте. Мистер Бэнг дорого бы дал, чтобы подсмотреть, что она пишет, ему почему-то почудилось, что в этой записи скрывалась отгадка его состояния, а значит, и ключ к излечению. Прочтешь «психопат-эротоман» – и все станет ясно... Мистер Бэнг не скрыл подробностей своей личной жизни, намеренно описав и свои встречи с девушками по вызову, и свои романтические приключения в России. Он рассудил так: она психолог, пусть слушает. Ей по службе положено. Впрочем, он не заметил и тени смущения или удивления в ее глазах. Это почему-то обидело его.
– А если бы я сообщил вам, что собственноручно зарезал и съел всех девушек, с которыми переспал, вы бы так же невозмутимо записали об этом в своем блокноте? – внезапно пробормотал мистер Бэнг, но и это замечание не произвело на Джули никакого впечатления.
– Мне пришлось бы сообщить об этом в полицию, мистер Бэнг, – отрезала она. – Вы, наверное, невнимательно прочли документ, который вас попросили подписать в приемной. Согласно закону, я обязана сообщать властям о любой противоправной деятельности, так что не советую вам делиться со мной подобными подробностями. Другое дело, если бы вам хотелось съесть всех женщин, с которыми вы имели интимные отношения. Это как раз мне было бы важно услышать, потому что нередко в скрытых желаниях коренятся причины неврозов.
– Позвольте мне вас разочаровать... Мне не хотелось их съесть...
– Ничего страшного... – приветливо улыбнулась Джули и неожиданно попросила: – Мистер Бэнг, расскажите о ваших отношениях с родителями.
