Но сильнее боли было потрясение. Только что взлетели на воздух все барьеры, терпеливо возводимые в течение всей жизни, но постепенно разъедаемые оказываемым на нас давлением: эти сдержанные и разумные люди вдруг превратились в сорванцов, выбежавших на большой перемене во двор, чтобы подраться в грязи. Словно петухи, с ружьями вместо шпор. Да и сам я находился во власти примитивных чувств, которых избегал всю жизнь, – страха, ненависти, жажды мести, желания убить. Когда они внезапно овладевают тобой, становишься беспомощным, как перед могучей волной, сметающей дамбы и насыпи. Как и волна, эти чувства вырываются из самой глубины, и ничто не может их остановить.

Отодвинувшись, я пытался рассмотреть что-либо в темном ангаре. Я оказался сидящим в узком проходе между какой-то сельскохозяйственной машиной и стеллажом, уставленным бидонами с маслом. Дальше стена была завалена сеном. Почти ползком я придвинулся к ней. Мне хотелось спрятаться, но не было сил встать.

Приложившись пылающей щекой к прохладному сену, я услышал шепот:

– Жером?

Я вздрогнул. Это был голос Хирша. Через мгновение Хирш уже сидел на корточках рядом со мной.

– Как дела?

– Немножко побит, но ничего. Ты не ранен?

– Нет. Этот дурак выстрелил наугад и попал в Пинетти. Он готов. А где стеллаж с ружьями?

– Что?

Он встряхнул меня, я сдавленно мяукнул.

– Стеллаж! Он сказал, что взял ствол из пирамиды в сарае. Значит, есть и другие.

– Погоди, не надо! У него ружье, и он стреляет! Ему теперь нечего терять! Нужно спасать свои шкуры, Жером! Наши шкуры!

Покинув меня, Хирш принялся шарить в ангаре. Двигаясь осторожно, как больной, я встал, начиная привыкать к боли. Судя по всему, привыкать мне придется еще и не к такому. Я сделал два шага, выглянул во двор. Там было пусто. Зато в гостинице, кажется, поднималась суматоха. Видимо, звук выстрела разбудил кого-то из наших коллег.

Позади, в отдалении раздался торжествующий крик Хирша:

– Нашел! Здесь еще два! Держи!

Он сунул мне в руки карабин с оптическим прицелом.

– А вот и патроны. Черт! Да здесь полное самообслуживание!

Странно, но ему было очень весело. С нижней губы, там, где ее задел Пинетти, сочилась кровь. Я постарался успокоить его:

– Что ты затеял, это же безумие! Мы сейчас выйдем и все объясним!

Опустившись на колено возле меня, с ружьем наперевес, Хирш осматривал опушку леса.

– Нет. Он все еще там. Ждет нас. Ему надо нас убить, другого выхода у него нет.

– Можно было бы...

– Мы ничего не могли бы, – отрезал он. – Пинетти получил пулю в грудь. Он, наверное, умер. Кровь на моей рубашке не моя!

Происходящее совершенно не укладывалось у меня в голове. У Шарриака поехала крыша, да и Хирш был хорош. Казалось, ему доставляет удовольствие играть в войну.

– Сейчас увидишь, – шепнул он.

Схватив бидон из-под масла, он бросил его во двор. Прозвучал второй выстрел, и пыль взвилась довольно далеко от бидона.

– Он негодный стрелок, но рисковать не стоит.

Через несколько минут я увидел, как две тени проскользнули в небольшом пространстве между гостиницей и лесом. Странно, но ветер и дождь стихли одновременно, как бы изумившись увиденному.

Вдруг раздался мощный и властный голос:

– Жером! Сдавайтесь! Все бесполезно!

Дель Рьеко. Хирш и я обменялись недоуменными взглядами. У нас не было времени на комментарии, потому что дель Рьеко продолжал:

– Выходите из сарая с поднятыми руками! Вы ничего не выиграете, если останетесь там!

Хирш сложил ладони рупором, его огромный кадык выдавался, как никогда.

– Где Шарриак?

– Здесь. С нами. Все в порядке. Выходите.

Хирш швырнул второй бидон. Выстрела не последовало. Тыльной стороной ладони Хирш вытер кровь, сочившуюся из губы.

– Что будем делать?

Я еще пребывал в нерешительности, когда дель Рьеко, находившийся под прикрытием деревьев, выкрикнул последний аргумент:

– Пинетти жив, вы его только ранили.

Хирш отшатнулся и, помотав головой, словно усталая лошадь, прошептал мне в ухо:

– Как это – вы его ранили? Это Шарриак его ранил, а не мы!

Поморщившись, я пояснил:

– Ну да. Но ведь это Шарриак им объясняет, что произошло. Не повезло. Ему бы сидеть в сарае, а нам быть в лесу вместе с ними...

– Погоди, есть же свидетели – ты, Пинетти, раз он жив...

– Вот именно. Не хотел бы я быть на месте моего страхового агента. Надежда на жизнь у нас довольно шаткая.

Шутка вызвала у него улыбку. Я же улыбаться не мог: пульсирующая боль распространялась от скулы до подбородка, похожая на острую зубную. Давненько – со времен моей спортивной молодости – я не получал ударов и уже позабыл, как это больно. Может, сломана какая-нибудь кость.

Двор был довольно узким, так что можно переговариваться на расстоянии. Достаточно крикнуть в стену, и слова отскакивали от нее прямо в уши собеседника. И тем не менее за десять минут ситуация не изменилась. По-прежнему звучало: выходите – нет – вы, идите – нет – вы... Судя по тону, дель Рьеко начинал терять терпение. Сейчас вокруг него собралось, наверное, человек двадцать – из леса доносился возбужденный шепот. Музыкальный финал всем составом.

– Хватит, надоело, – прошептал Хирш. – Не сидеть же нам здесь всю ночь... Я пойду объяснюсь...

– Не дури!

Не послушавшись, он снова сложил ладони рупором и крикнул:

– Я выхожу! Без оружия!

– Шлите посылку! – ответил дель Рьеко уже спокойнее.

Мне это казалось крайне неосторожным. Безусловно, дель Рьеко был уравновешенным и неглупым, поверившим подонку, и с ним наверняка можно поговорить. Но рядом находился психопат, одержимый манией убийства, а это всегда опасно.

Я попытался удержать Хирша, но тотчас согнулся от пронизывающей боли в груди. Надо будет научиться рассчитывать свои движения. Хирш положил ружье на землю и выпрямился. Я осторожно перевалился на живот и залег в позе стрелка, готовясь прикрыть огнем товарища.

Хирш, подобно Гарри Куперу в последней сцене известного вестерна, уверенным шагом дошел до середины двора. Оказавшись на полпути, он обернулся ко мне, как бы говоря: "Видишь? Никакого риска".

И в это мгновение его сразила пуля. Я с ужасом увидел кровь, брызнувшую из его живота, и Хирш рухнул. Звук выстрела достиг моих ушей на секунду позже. Они подстрелили его, как зайца.

Я вытаращил глаза, услышал, как закричала женщина, потом раздался громовой голос дель Рьеко:

– Мы так не договаривались, Шарриак!

Раздался второй выстрел, вместе с ним топот убегающего в кусты оленя, кавалькады всадников под высоким деревом и после секундной тишины – всхлипывание, одно-единственное. Хирш, уткнувшись лицом в землю, шевельнул рукой и затих.

Кровь стучала в висках, я пытался думать. Шарриак убил Хирша или в лучшем случае тяжело ранил его. Затем они должны были препираться. Может быть, он выстрелил и в дель Рьеко, или выстрел произошел, когда у него вырывали ружье. Во всяком случае, теперь дель Рьеко и все остальные знали, что виноваты не только мы. Если кто-нибудь был еще жив. Все обернулось бойней. Теперь я представлял, что можно чувствовать при виде уничтожаемого бурей векового леса – ужас, смешанный с недоумением.

Конечно, Шарриак мог придумать еще одно хитрое объяснение из области полицейского детектива: он якобы подумал, что Хирш обернулся, чтобы выхватить оружие... Но его положение стало намного сложнее.

Впрочем, и мое было не лучше. Так или иначе, он подстерегал меня. А я затаился, как крыса в норе. Если бы я попытался пересечь освещенный двор, шансов у меня не было бы никаких.

Освещенный... Вот это мысль... Я не спеша приложился к прицелу и выстрелил в фонарь. Я поразил мишень с первого раза. В лесу кто-то – без сомнения, это был Шарриак – испустил крик ярости, и еще одна пуля попала в стену слева от моей головы. Двор погрузился в непроницаемую тьму.

Я подобрал ружье бедняги Хирша, сел на корточки, медленно сосчитал до десяти и прыгнул.

Шарриак выстрелил в сторону шума, но меня там уже не было. Непонятным образом мои напряженные нервы на несколько секунд заглушили боль, дав мне возможность добежать до домика, а оттуда броситься в кусты. Я сел на землю, сжимая в руках ружье. Сломанные ребра предъявили запоздалый счет, согнув меня пополам. Тяжело дыша, я изо всех сил старался не шевелиться. Шарриак все еще был где-то там, а значит, и смерть.

Через некоторое время я услышал возню далеко справа. Минутой позже слабый лучик карманного фонарика прорезал ночь. Вновь пошел дождь, крупные тяжелые капли освежили меня. Луч пропал, снова появился, словно кто-то передавал послание азбукой Морзе. Может, так оно и было; я никогда не был бойскаутом. Но вероятнее всего, они ждали моего выстрела, чтобы засечь меня. Я не шелохнулся. Я уже начал вести себя профессионально, как боец морской пехоты во время операции, хотя это и не соответствовало моей специальности.

По моему молчанию они, должно быть, заключили, что я убежал в лес, и осмелели. Они не могли знать, что я здорово помят, я ведь не участвовал ни в стычке, ни в перестрелке.

Это Дельваль шел с электрическим фонариком. Шарриак держался в нескольких шагах от него. Из своего укрытия я прекрасно видел и слышал их. Дельваль обшарил лучом ангар.

– Его уже здесь нет...

– Я и не сомневался, – проскрипел Шарриак. – Посмотри пирамиду, там ружья...

– Пусто!

Шарриак грубо выругался. Когда Дельваль повернулся и осветил его, я увидел, что Шарриак волочит ногу. Никто из нас не был подготовлен к физическому насилию, и ни один удар не проходил бесследно. Это один из пробелов в их вопросниках.

Я не очень хорошо понимал, почему там оказался Дельваль. Он не был, как Пинетти, участником цепи событий, приведших к сложившейся ситуации, и его не напугало психическое состояние Шарриака. Конечно же, последний наплел ему сказок, в которых представил меня Синей Бородой. Должно быть, Дельваль полагал, что сумасшедшим был я. Это не обнадеживало: искренний человек действует очень решительно.

Пока Дельваль и Шарриак обследовали сарай, я предпринял попытку ползком обогнуть сарай. Грудная клетка болела меньше, щека сильнее, но она не мешала мне двигаться.

Я с горькой иронией убедился, что мы поменялись местами: теперь Шарриак с Дельвалем были в ангаре, а я – на лесной опушке. Когда Дельваль включил фонарик, я не смог удержаться от безобидной шутки: послал пулю выше его головы – я совершенно не собирался задеть этого славного парня. Он уронил фонарик и нырнул в сарай. До меня донесся крик: Дельваль наверняка налетел на трактор и набил себе здоровенную шишку. Глупо, конечно: этим я уж точно не привлеку его на свою сторону. Но в моем состоянии трудно отдавать отчет в своих действиях. Шарриак выругался.

У меня было десять спокойных минут, пока они будут гадать, подстерегаю я их или нет. Включенный фонарик, валявшийся на земле, освещал безжизненное тело Хирша. У меня сжалось сердце.

Быстро, насколько это было возможно, я проковылял к аллее, ведущей в гостиницу. Одного взгляда на пристань хватило, чтобы убедиться в отсутствии лодки. Либо ее прятали на ночь, либо кто-то пересек озеро, чтобы предупредить полицию, перевезти раненого, в страхе бежать... да какая разница. Если кто-то уже бежал, то, вероятнее всего, дель Рьеко. Уж он-то нашел предлог, чтобы укрыться от перестрелки.

Отрезав себе путь к отступлению, я крадучись продвигался к гостинице. Усилившийся дождь хлестал по лицу. За холмами грянул гром, и небо осветилось мертвенным светом.

Подъезд гостиницы выглядел таким же мирным, как и в первый день. Я осторожно заглянул внутрь: там было пусто и спокойно – и проскользнул в холл. Бар был погружен во тьму. Маленькая лампочка освещала нижние ступени лестницы. Я тихо пересек холл и вошел в зал ресторана.

Лоранс сидела на корточках подле тела Пинетти. Она подняла голову, вытаращила глаза и испуганно подняла руку. Я приподнял ствол карабина.

– Тихо, Лоранс...

Лоранс отшатнулась, едва не потеряв равновесие, но сразу выпрямилась. Она смотрела на меня с недоверием, страхом и любопытством.

– Вам ничто не грозит, – прошептал я. – Вы мне не враг.

В зале горели только два бра, в разных концах. В этом приглушенном свете я еле различал ее лицо, но не спускал с него глаз. Я еще не знал, исходила ли от нее угроза.

Я указал на лежащее тело, покрытое шотландским пледом:

– Пинетти, он...

– Нет. Пуля попала в плечо. Но его следует побыстрее отправить в больницу, он теряет много крови.

– Они убили Хирша.

– Знаю, я видела. Я там была. Шарриак сказал, что он доставал оружие. Зачем вы это сделали?

И вдруг страшная усталость надавила на затылок. Положив оба ружья на стол, я тяжело опустился на стул.

– Я ничего не сделал, Лоранс... долго рассказывать... Я совсем этого не хотел...

– Но теперь это случилось, – отрезала она. – Вы ранены?

Я очень осторожно пощупал щеку:

– Думаю, да. Скула. Наверное, перелом. Да еще и ребра...

– Где Шарриак?

– Не знаю. Может, все еще в сарае.

Мне было трудно говорить, каждое движение челюсти болью отзывалось в правой стороне лица.

– Какое-то безумие, – недоумевала Лоранс. – Сумасшествие. Почему вам вздумалось убивать друг друга?

– Запрограммировано с самого начала, – с трудом выговорил я. – Если кто-то отказывается проигрывать, другого выхода нет. Мы оба не могли позволить себе проиграть.

– Но существуют же границы, – возразила она. – Я ведь не дошла до такого...

– Нет больше границ. Сами увидите: их нет уже лет десять. Прошу вас, не заставляйте меня говорить...

– Дайте-ка я взгляну...

Лоранс ощупала мою грудь, вызвав жалобные стоны, и поставила диагноз:

– Сломаны три ребра. И возможно, трещины на одном или двух. Поврежден межреберный хрящ.

– Вы врач?

– Когда-то я была медсестрой, – ответила она, приступая к моему лицу.

В этот раз я почти взвыл от боли.

– Ну, ну... Не уверена, что есть перелом... Но имеется гематома, как бы сказать... Когда они будут вас фотографировать для судебного опознания, подставляйте левый профиль. Правый уже ни на что не похож...

Судебное опознание... Мне это и в голову не приходило. Здесь, на этом острове, исхлестанном ветрами, различные учреждения представлялись абстракцией. Я встряхнулся.

– Где дель Рьеко?

Она неопределенно махнула рукой:

– Понятия не имею. Он хотел пойти в свой домик но не решился к нему приблизиться. Похоже, началась гражданская война...

– Ну уж... Пригород в субботу вечером не хуже...

Я старался говорить одними губами, не двигая подбородком. Если не спешить, то это хорошо получается. Не подумать ли мне о карьере чревовещателя?

Мне показалось, что послышался шум снаружи. Шарриак все еще был там, рыскал. А я на время о нем позабыл.

Я встал, взял свои ружья. Я страшно устал. Но подобное я уже пережил – когда дело закрутилось и нужно отладить детали, а сил уже нет, но знаешь, что нужно все довести до конца, чего бы это ни стоило.

Испуг вновь появился в глазах Лоранс.

– Что вы собираетесь делать?

– Рассчитаться с Шарриаком. А вы хотели, чтобы я уснул на вашей груди?

Легкая улыбка скользнула по ее губам. Лоранс прочитала в моих глазах сильное желание бросить все, поменять грозу и кровь на капельку нежности.

– Так было бы лучше... Если бы вы прекратили этот абсурд.

У меня не было на это права. Я просто не мог снова стать проигравшим и признать себя побежденным. Теперь уж нет. Я застенчиво протянул руку и погладил ее шею.

– Не могу, Лоранс. Сейчас – либо он, либо я. Дель Рьеко забился в нору, нет больше арбитра.

– Вся его команда с ним, вы знаете? Они считают вас чудовищем из фильмов ужасов. Они объединились.

– Их уже не так много.

Лоранс положила свою руку на мою, почти нежно.

– Жером, прошу вас, остановитесь. Бежим в лес и дождемся полицию. Я пойду с вами, если хотите. Все равно я ничего не могу сделать для Пинетти.

Я чуть не затряс головой, но в последний момент сдержался.

– Лоранс, двадцать лет я соглашался со всеми. Меня лишили воли, и я только что вновь обрел ее. Позвольте мне побыть мужчиной еще час или два.

– Это не лучший способ показать себя мужчиной, – запротестовала она. – Для этого не обязательно убивать людей. Ведь мы живем в цивилизованном мире, Жером, в цивилизованном! Есть законы, суды, полиция! А не только ковбои и индейцы.

Она никогда не сможет понять, чем стал наш мир. Вернее, снова стал. А еще вернее, оставался тем же, но покрытым лаком условностей, показухи, судебных процедур и заверенных контрактов. И под наслоениями лака шла постоянная борьба между человекообразными за право главенства. Я устал. У меня не было ни времени, ни сил, чтобы объяснять ей все это.

– Где Мастрони? – спросил я.

Она беспомощно развела руками. Две слезинки блеснули на кончиках ее ресниц. За дверью послышалось покашливание. Кто-то приближался. Я сделал знак Лоранс спрятаться под стол, а сам прижался к стене, направив карабин на дверь.

Шаги замерли у двери. Затем стали отдаляться. Это мог быть кто угодно, но не Шарриак: он бы вошел.

Я расслабился, оторвался от стены. В этот момент дверь с треском распахнулась, ударившись о стену возле меня. Вслед влетела чья-то согнувшаяся фигура. Должно быть, он тихонечко вернулся и подготовил удар. Я собрался выстрелить, но запутался в ружьях, перекрестившихся на моем животе. У меня решительно не хватало способностей для партизанской войны.

Не успел я поднять ружье, как необычный гость проскользил по полу, ударился головой о ножку стола и выпрямился, потирая шевелюру с брезгливым выражением на лице. Это был Мастрони.

Он тяжело опустился на стул, продолжая потирать голову.

– Это ты? – удивился он. – Ты выпутался?

– Я – да, Хирш – нет.

– Знаю. Я был там. Когда он уложил Хирша, я бросился на него, но слишком поздно. Я тоже чуть не схлопотал пулю. Думаю, он задел дель Рьеко. Непонятно: он стоял сзади, а убежал, держась за руку. Срикошетила, наверное...

Ну вот и объяснение второго выстрела. Я поинтересовался:

– А где он сейчас?

– Дель Рьеко? Понятия не имею.

– Нет, Шарриак...

– Тоже не знаю. Он ищет нас. У тебя есть план?

Нет, на этот раз планов у нас не было. Разве что идти прямо и стрелять во все, что движется. Я протянул Мастрони двустволку, оставив себе карабин с оптическим прицелом. Взяв ее, он погладил стволы, опробовал прицел. Я с удивлением смотрел на Мастрони: у него был вид знатока.

– С этим будет получше, – удовлетворенно произнес он. – А то чувствуешь себя голым. Что все-таки произошло? Он свихнулся неожиданно?

– Положим, все плохо обернулось. Мы вошли в последнюю фазу. Прямое столкновение... Более откровенное, вот...

– Да... – протянул Мастрони. – Можно и так посмотреть... В какой-то момент занесло, да? Знаешь, когда попадаешь на обледенелый участок, руль не слушается, и, если у тебя нет сноровки и неважные рефлексы, тебя начинает крутить, а потом врезаешься в стену. Так?

У меня не было времени и желания дискутировать о технике вождения. Я не ответил. Мастрони задумчиво опустил голову и продолжил:

– Может быть, заносить стало с самого начала. Слишком быстро мчались по обледенелой дороге. В общем, что случилось, то случилось. Что будем делать?

– На нас напали, будем защищаться. А что же еще?

Вмешалась Лоранс; между ее бровей пролегла тревожная складка.

– Послушайте, вы должны остановиться, – повторила она. – Вы думаете, что они сошли с ума и хотят вас убить, а они считают, что сумасшедший – вы и хотите их убить... Ведь должен же быть какой-то способ договориться, правда?

– Все войны начинались с этого, дорогуша, – отечески произнес Мастрони. – Когда проливается кровь, уже поздно отступать. Мы не верим друг другу, вы понимаете?

Я удержался от улыбки. Действительно, доверие мы утратили. А по правде говоря, его никогда и не было.

Присутствие крепкого и спокойного Мастрони меня приободрило. Странно, но и раны мои уже не так болели.

Лоранс предприняла последнюю попытку:

– Останьтесь здесь. Забаррикадируйтесь, и подождем рассвета. Кто-нибудь да предупредит полицию.

Я два-три раза сглотнул. Наверное, я ко всему прочему еще и простудился под дождем.

– О, полиция... Да они потащат всех без разбору. А потом – суд, – протянул я. – Как и большинство французов, я не доверяю правосудию своей страны. Нет уж, я все смету, и останется только одна версия – моя. Шарриак думает так же. Пули, попавшие в Пинетти и Хирша, вылетели из его ружья. Меня он не пощадит. Он должен заставить меня замолчать. Другой цели у него нет. Он мыслит логически, следовательно, он предсказуем.

– Или же, – возбужденно продолжала Лоранс, – возьмем лодку и переправимся на другой берег. Там мы будем в безопасности.

– Лодки уже нет. Она уплыла.

– Господи, – простонала Лоранс, – не знаю уж, чего вам бояться? Есть свидетели: вы, Мастрони, я, дель Рьеко... не может же он убить нас всех!

– Он уже пристрелил двоих, доберется и до остальных. Я не могу позволить Шарриаку заговорить зубы судье. Ведь он юрист, и неплохой. А что потом? Увязнуть в бесконечном процессе, сидеть год под следствием и ждать, пока Шарриак и его адвокаты перелопатят процессуальный кодекс и вотрут очки судьям? А затем получить самое меньшее пять лет? А потом искать работу? Вы шутите! Дель Рьеко удрал, чтобы вызвать полицию. Думаете, Шарриака это испугает? Впрочем, это уже не проблема. Сейчас речь идет о наших жизнях. – Я повернулся к Мастрони, продолжая рассуждать вслух: – Нужно охранять вход в холл. Я не силен в стратегии, но, если мы заблокируем его, будет хорошо. Оттуда можно контролировать этажи и подходы. Один из нас...

Лоранс уцепилась за мой рукав в последней молчаливой мольбе. Я осторожно отстранил ее и продолжил:

– Один из нас встает там и никого не пропускает. Другой осматривает этажи. Убедившись в безопасности внутри, может, мы атакуем тех, кто снаружи.

– Сэр, да, сэр! – выпалил Мастрони, встав во фрунт и подняв подбородок, подражая американским морским пехотинцам.

Здесь была не только ирония. Казалось, что он, как и Хирш, начинал находить во всем этом удовольствие.

– Вольно, рядовой. Вы, Лоранс, останьтесь здесь. На вас возложена организация госпиталя. Это полезнее ваших рыболовных крючков. К вам будут приносить раненых.

Она покорно отошла и села на пол около Пинетти.

– А что наверху? – спросил я Мастрони.

– Думаю, все заперлись в своих номерах. Я никого не встретил, когда спускался. В лесу они были все до одного, а потом вдруг исчезли, как стая птиц. Только начни в них стрелять, и нет ни одной. Наши друзья, должно быть, закутались в одеяла, надеясь переждать непогоду.

– А со стороны кухни? Ведь туда есть проход из ресторана?

– Ну конечно, – произнес голос Шарриака.

Он бесшумно вошел за нашими спинами, пройдя через служебную дверь. Я много раз видел, как входил и выходил официант, но, поскольку мы никогда не пользовались ей, вспомнил о ней слишком поздно. Почему-то у меня в мозгу засело, что в ресторане только один вход, и сейчас я проклинал себя за невнимательность.

Шарриак наставил на нас ружье между Мастрони и мной (может быть, немного ближе ко мне). Очки на его носу сидели криво, галстука не было. В мятом костюме, разорванном на плече и обвисшем на спине, он казался одетым в пижаму. Дельваль из осторожности держался сзади, готовый выскочить в кухню при малейшей опасности.

Шарриак ухмылялся. Положение было ужасным, но с виду он был вполне нормальным, таким, каким мы его всегда знали: уверенным в себе, внимательным и слегка презрительным.

– Привет. Вы по-хорошему кладете оружие, и вам не будет больно, – медленно произнес он.

Лоранс закрыла лицо руками и заплакала. Мне же эта сцена из полицейского фильма показалась скорее смешной. Странно, но я совсем не испытывал страха. Мне казалось, что игра продолжается и что сейчас мне влепят игрушечную пулю, которая просто оставит красное пятно на моем пиджаке. А может быть, и настоящую пулю, но все равно это будет игра.

– А не положить ли тебе свое? Нас двое, а ты один...

– Верно. Но одного-то я уж точно прикончу. Вопрос на сто тысяч франков: кого именно? Или обоих, как знать...

Дельваль, почуяв запах жареного, отступил в спасительную тень. Шарриак повел стволом.

– При малейшем движении я стреляю! Не проведем же мы так всю ночь... Карсевиль, до чего же ты упрям! Почему ты не хочешь признать, что проиграл? У меня и в мыслях не было попасть в кого-либо. Но слишком уж высоко подняли ставки там... Как теперь выйти из создавшегося положения?

Если бы Шарриак пустился в свои бесконечные поучительные разглагольствования, у нас, возможно, и появился бы шанс утихомирить его. Надо было вынудить его говорить, следя в то же время за его глазами.

– А ты как думаешь? – спросил я.

Все испортила Лоранс. Усмотрев надежду на перемирие, она встала и начала что-то говорить.

Мастрони выстрелил, Шарриак тоже, а я же мгновенно нырнул под стол и с шумом опрокинул его столешницей вперед.

Прошло несколько секунд. Вопреки тому, что читаешь в книгах, вечностью они мне не показались, наоборот, секунды оказались слишком короткими. Все окуталось непроницаемой тишиной. Пахло порохом – в воздухе разлился терпкий запах серы. Очень медленно высунув голову, я отважился выглянуть.

Мастрони лежал на полу недалеко от Пинетти. Лоранс лежала рядом с ним. Шарриака не было. От него осталось только облачко, дымка, зависшая у двери.

Я встал на четвереньки, чтобы вылезти из своего укрытия. От этого движения, должно быть, сломалось треснутое ребро – боль пронзила всю грудь. С трудом передвигаясь, не выпуская из рук карабина, я на коленях подполз к лежащим.

Раненым оказался Мастрони. Увидев меня, он вяло улыбнулся.

– Крупная дробь, – пробормотал он. – Эта сволочь выстрелила дробью. В ногу попал, гад. Но ничего страшного. Займись девчонкой.

Капельки крови одна за другой выступали на его разодранной штанине между лодыжкой и коленом.

Не поднимаясь с колен, я повернулся к Лоранс. Если она получила часть заряда, то должна быть мертва. Но ее глаза открылись, когда я наклонился над ней.

– Все в порядке? – как можно мягче спросил я.

Лоранс моргнула. Крови на ее теле не было видно.

– Я испугалась... – тихо проговорила она.

Из ее глаз потекли слезы. Я похлопал Лоранс по руке.

– Попробуйте помочь Мастрони.

Тот вытянул руку в нашу сторону.

– Смешно, – недоуменно выговорил он, – но я почти ничего не чувствую. Думаю, для Олимпийских игр он не подходит. Он целился в тебя, я понял, что он вот-вот выстрелит, и опередил его. Он, верно, покачнулся и попал в меня. Вот так-то спасать тебе жизнь! А ему, кажется, тоже досталось.

Мастрони мужественно улыбался, а мною овладевала ярость. Хирш, Мастрони... Все эти сломленные жизни! И ради чего? Из-за какой-то дерьмовой работы – пятидесяти часов в неделю и двадцати тысяч франков в месяц? Я почти так же был зол на дель Рьеко, как и на Шарриака. В висках сильно стучало, видимо, давление было около ста восьмидесяти. В голове была только одна мысль: покончить с этими негодяями.

Не обращая в гневе внимания на мучительную боль в груди, я направился к двери, ведущей в кухню. На паркете около нее и на кафельных плитках кухни темнели капли крови.

Я повернулся к Мастрони, поднял большой палец:

– Браво, шеф! Ты прав: ты попал в него!

Он попытался улыбнуться, получилась вымученная гримаса тяжелобольного.

– Нормально. Я – охотник. Я не мог промазать. Он как слон в коридоре...

На последнем слове он споткнулся и закусил губу. Первый притупляющий боль шок прошел, и сейчас она начала давать о себе знать. Итог неутешительный: Хирш мертв или почти, Мастрони ранен, а со стороны противника – Пинетти. И все это абсолютно никому не принесло выгоды. Акционеры будут недовольны. Мастрони бессильно привалился к Лоранс, словно ребенок к маме. Я ободряюще помахал ему и бросился по следу Шарриака.

Не обязательно быть уроженцем племени сиу, достаточно было следовать за каплями крови. В какой-то момент он, конечно, спохватится, что оставляет следы, но я уже буду довольно близко. Я был ранен, и он тоже. Наконец-то мы стали на равных – сила против силы, хитрость против хитрости.

Я пересек сверкающую чистотой кухню, потом кладовку, забитую консервными банками. На небольшом столике возвышались два огромных круга сыра, над большим морозильником свисали с потолка три замотанных окорока. Состояние общепита могло бы меня успокоить в отношении качества пищи, которую мы вкушали, но не этим я был сейчас занят.

Слева от кухни была служебная дверь, выходившая во двор. Шарриак вошел через нее, через нее же он сбежал. Может быть, именно там он меня и подстерегал. Двустволку я оставил Мастрони, но мне хватало и карабина. Я распластался на полу и отважился выглянуть за дверь на уровне земли. Когда подстерегаешь кого-то, держишь оружие на небольшой высоте, чтобы попасть в область сердца, и неожиданностью считается появление нападающего в десяти дюймах от пола – это я усвоил из телефильмов, которым мы сейчас подражали.

Но за дверью никого не было. Занимался день, серый и тоскливый. Дождь закончился, по небу плыли желтоватые облака. Я выпрямился. Передо мной тянулось что-то вроде коридора – бетонный каньон между стеной ангара и низеньким строением, в котором, возможно, и находились залы, о которых мы слышали по прибытии, но никогда ими не пользовались. Окон там тоже не было. Я быстро прошел по переходу и, остановившись у последнего угла, повторил маневр.