ОБСУЖДЕНИЕ

— Товарищи! Я понимаю, ветераны и инвалиды одной из ведущих отраслей промышленности — наше святое и общее дело. Наша святая обязанность и общая забота — создать для них все условия. И построить им дом надо за городом, где много воздуха, тишина, птички… Одного нашего парка посреди города еще мало для…

— Не надо советов давать. По существу, пожалуйста.

— Я и не даю. Я говорю про больницу. Ведь ее надо полностью реконструировать, на что понадобится минимум два года. За такое время можно и новое типовое здание построить…

— Зачем так долго перестраивать? Быстрее управимся.

— Не управитесь. Чаяниям и надеждам я противопоставляю опыт пожилого человека. Я много строил и ремонтировал больницы — я знаю. Надо сделать большой зал — кино им надо показывать. Не понадобятся операционные — это целый этаж. Целый этаж очень серьезной перестройки, практически все снести и построить заново. А стены снести нельзя, потому что в них коммуникации. Что и говорить, ремонтировать и перестраивать значительно сложнее, чем строить заново. Мы знаем: сделать нового человека легче, чем вылечить.

— Посерьезней, посерьезней. Мы не для шуток собрались. У нас на это нет времени.

— За год через нашу больницу проходит около пятнадцати тысяч больных. Ну пусть треть больных из других районов. Но десять тысяч — наши! Наши, которые здесь живут, и некуда им деться. И никуда нам от этих цифр не деться. Их могут, конечно, увезти в далекие больницы других районов. А каково родственникам, которым надо навещать больных? Их же машиной «скорой помощи» возить туда не будут.

— Пожалуйста, без истерики и без кликушества.

— За десять лет через больницу прошло сто тысяч больных — треть населения нашего района. Район, где находятся крупные заводы, большое количество важных организаций, через который проходит одна из самых загруженных, одна из главных магистралей города. Из пятидесяти тысяч больных других районов многие попали к нам из-за травм, полученных на этой оживленной магистрали. За десять лет работы в этой больнице, где нет ни научных институтов, ни учебных клиник, разработано и взято на вооружение много новых методик лечения и операций, что говорит о большом и разнообразном клиническом материале. Новые операции разрабатываются в хирургических отделениях, что позволило нашим врачам обобщить опыт в тридцати пяти статьях, которые не просто написаны, но и увидели свет, и не где-нибудь, на каких-то узких совещаниях или в маленьких ведомственных сборниках, а напечатаны в самых что ни на есть центральных медицинских журналах. Были защищены — не только написаны, а защищены и утверждены как важные и нужные достижения не только практики, но и науки — четыре диссертации. В конце концов, повышенные обязательства больницы в социалистическом соревновании включены в общие обязательства района. Эти обязательства приняты, сочтены нужными, полезными, и район создал все условия для их выполнения, они вошли составной частью в достижения города и страны…

— Спасибо. Нам ясна ваша позиция. Все ваши доводы имеют резоны, но надо было их выдвигать, когда приезжала комиссия, когда этот вопрос только обсуждался. Теперь все обсуждено, и решение принято на высшем уровне. Что ж вы молчали, когда к вам приезжали?

— А кто нам сказал, что комиссия решала именно этот вопрос? Приехали, посмотрели, похвалили, сказали, что им все понравилось. Цели комиссии, как бывает нередко, таинственны. Если б мы знали!.. Если б мы знали, что парк понравился! Да им бы ничего не понравилось! Мы бы и парк…

— Вот потому-то вы и не знали, зачем приезжала комиссия. (Общий смех.) А что нам скажет сторона, заинтересованная в обратном? Что скажут представители профсоюза?

— Нам действительно понравилось все, что мы увидели в больнице. Парк, конечно, хорош для наших целей. Но работы здесь много, очень много. Конечно, надо строить и хороший кинозал и хорошую столовую типа кафе. Это все можно сделать на этаже, где располагаются операционные. Правда, переборки там убирать трудно, а может, и невозможно. Кроме того, нам нужно место для бассейна — и у нас много людей, страдающих различными болезнями позвоночника, и им необходимо лечебное плавание… Да и помещений у них маловато…

— А вы почему недостаточно четко изложили свои сомнения?

— Нас просили посмотреть и высказать свои соображения о том, что необходимо для перестройки. Мы думали, что вопрос этот уже решен. Кроме того, неясно, что делать с нашим помещением, кому его передавать? У нас в районе больниц достаточно, больше не нужно. Здесь помещение меньше, но территория действительно лучше. Мы в сомнениях, но члены комитета наших ветеранов настаивают из-за территории парка. А мы не знаем… Мы думали…

— Все думали, и никто ничего не знал. Плохо работаете, товарищи. Надо знать, что делается, что говорите. Так в чем плюсы этого места для дома ветеранов?

— Преимущество в территории. Парк! Но, конечно, само помещение у нас больше…

— Я ж говорю, что наша больница им не подходит…

— Вы свое сказали и, пожалуйста, не мешайте работать. На сегодняшний день решение принято, из этого надо исходить. Но решение поспешное, непродуманное. Не собираться же нам второй раз?.. Мы должны искать пути для того, чтобы меньше было ущерба общему делу. Мы должны думать, какие перестройки будут наиболее выгодны городу… А вы, товарищи, вопрос не подготовили.

СОВЕЩАНИЕ

Святослав Эдуардович сидел в кресле у окна, Матвей Фомич — на своем рабочем месте, а Лев Михайлович — на одном из стульев, которые стояли рядком вдоль стены.

Матвей Фомич держал речь. Свет чему-то улыбался, оценить степень его внимания и почтения к словам руководства было трудно. Лев, не шевелясь, смотрел в окно за спиной Света. Непонятно, слушал ли он с прилежным вниманием шефа или думал о чем-то своем. Скорее, слушал. Да и как не слушать — речь шла о самом важном в эти дни.

— Мы подняли вопрос на принципиальную высоту и ждем от городских властей четкого ответа: как будет жить большой район без центра здравоохранения, подобного нашей больнице, организующей медицинское обслуживание трудящихся…

— Ну хорошо. Это вы шли официальным путем, — перебил главного врача Святослав Эдуардович, — а что говорили, что сделали вы через всяких знакомых, которые что-то могут? Так сказать, по всемогуществу?

— Я полагаю, Святослав Эдуардович, что наши районные руководители достаточно всемогущи и сумеют найти доводы разума и нужные слова в пользу трудящихся района.

— Не надеяться же нам только на доводы разума! Надо работать, искать связи, искать заинтересованных в нас людей. Надо, чтобы нужные люди заинтересовались нами. Вот два дня назад было какое-то совещание в городе и вызывали наших представителей из района — как же никто не знает, что там было?!

— Может, объяснить еще раз другой заинтересованной стороне: здесь им многое не подходит, здесь для них полно недостатков? Вроде бы они и сами уже про это говорят, — промямлил Лев довольно тусклым, чтоб не сказать — безучастным, голосом.

— Правильно, Лев Михайлович. Я позвонил в головную организацию, претендующую на наше хозяйство, и предложил ознакомиться еще раз с нашими возможностями. Я сказал, что они должны подсчитать…

— Да при чем тут головная организация? Надо обратиться непосредственно к директору дома… Говорить вначале надо с теми, кому здесь работать. По земле надо ходить, а потом уже лезть на небо, на облака. Я и спрашиваю: использовали вы неофициальные рычаги?

— Святослав Эдуардович не очень верит в официальный путь. Он всегда ищет пути приватные, Матвей Фомич. Так я тебя понял, Свет? — Лев заметно оживился.

— Я во все верю, но нельзя быть пассивными пайщиками. Если мы заинтересованы в работе, надо работать. В конце концов, я-то найду себе место… Удивляют меня эти разговоры! Кто ничего не имеет, тот всегда говорит на уровне общих проблем. Но у нас есть больница!

— Ну хорошо, Святослав, скажи, какие каналы воздействия ты можешь подсказать мне, главному врачу больницы?

Святослав Эдуардович ломал одну спичку за другой, пытаясь закурить новую сигарету, хотя только что воткнул в пепельницу большой окурок. То ли он оценивал каждый из окольных путей, известных только ему, то ли раздумывал, стоят ли эти «пайщики», собеседники того, чтобы открыть им возможности, которыми он располагает. В состоянии ли они выслушать и понять его? Не встанут ли они на путь доводов разума и принципиальности вместо того, чтобы действительно разумно, твердо и спокойно встать на путь мужчин; кто они, рачительные хозяева больницы или вольная голытьба, сегодня копающая грядки одному, завтра другому? Он полностью был сосредоточен на сигарете. Сначала зажег ее, потом стал попыхивать, будто раскуривал трубку. Конечно, в таких случаях трубка незаменима: пока ее раскочегаришь, можно подумать, и при этом пауза не будет выглядеть столь нарочитой, как сейчас. Свет выпускал дым струйками, кольцами, медленным густым облаком, которое тут же втягивал носом… — и молчал. Думал. Оценивал. Или он хотел сначала от начальника услышать про его неофициальные пути? Чтобы хозяин больницы, если он хозяин, первым продемонстрировал свой поиск выхода из лабиринта.

Хотя лабиринта никакого не было, была прямая дорога с двумя выходами. Прямо вперед — по мысли Святослава — больнице не бывать. Прямо назад, пятиться — кто его знает… Надо назад, но как? Когда все стремятся только вперед! Значит, сначала надо идти вперед, чтоб оказаться позади. Наверное, Святослав думал приблизительно так. Иначе чего бы он молчал?

А Лев Михайлович сидел и размышлял о форме речи Матвея Фомича: потому ли он говорит блочными фразами, что пытается утаить свои истинные мысли, или потому, что у него нет своих мыслей по данному поводу? Ведь в других случаях слова у него льются гладко, фразы выстраиваются более удобоваримые.

— Если мы будем выступать и доказывать, обосновывать наши нужды только общими мыслями и расхожими фразами и только на уровне глобальных проблем, мы не добьемся ничего. Нужны живые слова.

— «Живые слова»! А у нас, Лев, что ли, неживые?

Святослав с недоумением переводил взгляд с одного на другого. Теоретики! Нет, с ними каши не сваришь, опереться на них нельзя в трудную минуту. Может, плюнуть и выбрать свой путь, без них? Хватит, отдал им душу. Пусть падают. А то можно и подтолкнуть, чтоб побыстрее завершилась вся история. Либо попытаться исправить положение своими методами? Если бы теоретизирующие собеседники оглянулись на Света, они многое могли бы понять по его лицу. Но они на него не смотрели, а продолжали дискуссию.

— Вот вы сейчас… складно, понятно… нормально… А когда…

— Чтоб было… привычно… понятно…

Святослав молча, без эмоций, следил за их беспредметным философствованием, за всей этой осерьезненной пустотой. Было ясно: нет у них своих конструктивных мыслей. Святослав сидел и просчитывал варианты.

— …Нет времени… торопливость… Кирпичи… блочное строительство… Проще надо…

— Куда уж проще… машина… лошадь… Живой организм… Робот проще человека…

— Ну знаете ли…

То ли они не слышали друг друга, то ли не слушали, то ли просто сломя голову бежали от настоящего, заглушали самих себя. Они были несостоятельны для деловой жизни мужчин, и… И завхоз больницы, помощник заместителя главного врача по хозяйству и общим вопросам, решительно засадил сигарету в пепельницу.

— Ну хватит умничать, — спокойно, но чуть тверже и чуть менее почтительно, чем обычно позволял себе, обратился он к главному врачу и заведующему хирургическим отделением. — Наговорили пустых слов с три короба. Когда что придумаете, скажете. Жду ваших распоряжений, коллеги. — Святослав Эдуардович медленно поднялся и вышел, тихо притворив за собой дверь.

Больничные руководители почувствовали себя нашкодившими школьниками перед директорской дверью.

— Да, Лев Михайлович, так что же нам действительно делать?

— Пасуем, Матвей Фомич…

— Все зашло так далеко, что ничего мы решить не можем. Все теперь выше. Городские власти знают свою нужду. Они правы: и то нужно, и это. Пренебрегать государственными нуждами не след. Надо уметь ко всему отнестись с пониманием. Быть выше…

Еще немножко поговорили, каждый про свое. Опять Лев сидел, упершись взглядом в окно, и, возможно, думал о своих семейных ребусах. Через двор деловито прошел в хозчасть Святослав Эдуардович, даже не обернувшись в сторону директорских окон.

СВЯТОСЛАВ ЭДУАРДОВИЧ

Последнюю попытку сделаю. Очень уж неохота, чтоб все развалилось. Ведь и мне не так-то просто было налаживать связи. Это не за один год все делается. Устроюсь и снова налажу, но здесь машина смазана, я точно знаю, в каких блоках какая порча, на что нужно внимание, где масло нужно, где гайку сильнее подтянуть, где изоляционной лентой укрепить. Машину можно построить и новую. Прав Лев: лошадь сложнее машины, человек сложнее робота. Не знаю, какой там поэт что сказал, а точно. Больница для меня — машина, а не лошадь. Но для них-то она, по-моему, организм, они-то, по-моему, должны лечить, оперировать, консультантов искать, караул кричать! Вот уж действительно не потеряли уменье удивляться.

И такая беспомощность! Крыльями хлопают, рассуждают по-пустому. Ничего делового! Ну хоть бы план какой составили. Сами бы подумали, от кого что зависит, кто чего хочет, кому что выгодно. Нет. Как дети малые — по начальству кинулись, речи произносят, бумаги в разные концы пишут…

На самом деле — несерьезное отношение к себе. Я-то еще могу все послать к черту, устроюсь, не пропаду. Но им-то… они-то хорошо приработались, — если разойдутся, такого им уже нигде не будет. Ну хорошо, я счастья их не понимаю, но вижу, что им хорошо. Так кто ж, кроме них, будет думать за них?! Ну, а если точно не выйдет — надо срочно всем места искать. Официально их трудоустроить ничего не стоит: распихают по районным поликлиникам — и все довольны. Все, кроме них. Им — зарез. Я со Львом говорю — вроде сообразительный мужик, цепкий. А он цепкий, оказывается, только в своем деле. Чуть в сторону — и тоже курица. Как он сам говорит: специалист подобен флюсу. Вот именно. Флюс на ровном месте.

Вот и решил. Съезжу-ка я сам. Понюхаю, что к чему. А нет — так пусть уж быстрей все развалится. Тогда пойду добывать себе место.

Нашел, кому все это нужно. Приехал. Поговорил.

Смех же один да слезы.

Это вроде наши враги, противники вроде, мы с ними должны бороться. А вот и выходит, что во всяком важном деле нужно и противным сторонам объединяться, а не бороться. Поди ж ты знай… Мы у себя на них бочки катим, а они, оказывается, отбиваются до последней капли крови, не хотят в нашу больницу. Им, говорят, нужны кинозал, бассейн, кафе. Мелкие подсобные корпуса. По их нормативам, у нас они не смогут разместить столько людей, сколько сейчас могут у себя. У нас-то другие нормы на койку, а посчитал кто-то неправильно. Ну никак им наша больница не годится! И они тоже кудахчут, крыльями хлопают, бумаги в разные стороны пишут.

Спрашиваю: так откуда что пошло, кто начал, кто вел, кто решение принял? Не знают. Но, говорят, раз решение принято, отменить его уже почти невозможно. Предотвратить было бы легче. Это я и без них знаю. Так где же вы все были, когда решалось?!

Никто ничего не знает, и каждый бегает в своем направлении. Это как те, что роют туннель навстречу друг другу. «А если не сойдется?» — «Тогда два туннеля будет».

Вот у них точно не сойдется.

Ну дурни!

Последний раз попытаюсь ткнуться к нашим. Может, хоть что-нибудь сообразят наконец. Должен же Лев сообразить. Если, правда, не сломали его голову личные проблемы. Там, где лошадь ногу сломит, человек — голову. Нет, лучше и впрямь роботы.

А то ведь учатся, учатся, а все равно жить не умеют.

ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА

— Послушай, Святослав Эдуардович, откуда у тебя такое странное сочетание?

— Не понял?

— Имя сугубо славянское, а отчество неожиданное. Не сочетается.

— Ну и проблемы у вас, коллега. Просто когда рожала бабка, модно было одно, а когда мать — другое. Мои предки шли в ногу со временем. Вы лучше, Лев Михайлович, объясните, почему у вас в роду такой зоопарк? Почему мишка вдруг родил львенка?

— Да-а, тут ты меня поставил на место. Даже не думал никогда.

— Ладно. Я не затем к вам пришел, чтоб выяснять дела давно прошедших дней. Меня волнуют дела сегодняшние. Был я в доме ветеранов, которых к нам хотят перевести.

— Ну! Энергии в тебе, Свет, на целый горсовет хватит! И что они?

— Такие же рохли, как и вы. Им этот переезд — зарез: живут все рядом, коллектив сработался — развалится; для дела тоже не годится — и места мало, и всяких помещений не хватает. Отбиваются, но такими же методами, как и вы. Короче, ситуация такая: каким-то деятелям из профсоюза не нравится там территория — у них на три дерева, пять кустов и четыре газона меньше, чем у нас. Глупость! Им и сказали, профсоюзу: выбирайте, мол, любую больницу, какая понравится. Я говорю: у нас же магистраль рядом проходит. Смрад, угар… А теперь, когда решено уже все, кто пойдет из них на себя же клепать? Решение-то состоялось по их просьбе, по их выбору.

— Что ж, кранты?

— Как дергаться будем. Я им дал всю нашу планировку, цифры, все нормативы — пусть идут доказывать. И еще Вам поработать надо, Лев Михайлович. Надо посмотреть сейчас одного больного и положить, наверное. Он здесь, за дверью.

— Нет проблем. Можно и положить. Когда ляжет, тогда и посмотрю.

— Ну Лев Михайлович, ну деятель! Так никакую кашу не сваришь. Посмотрите, пощупайте, языком поцокайте, головкой покачайте, поразмышляйте, каким путем будет легче в больницу положить. Когда просто, все обесценивается. Жизнь кончается, а элементарным вещам не обучены.

— Учитель жизни. У меня, Свет, свои правила в этом деле. Уж извини.

— Я понимаю так: ради больницы личное и общественное должны сливаться в экстазе, в едином порыве.

— Ты, значит, за гармонию личного и общественного, чтобы не было примата одного над другим?

— Слишком сложно для меня. Мы, как говорится, университетов не кончали, но я за справедливость, чтоб всего и всем было поровну.

— Утопист.

— Лев Михайлович, еще не все. Надо принять одного человека на работу.

— Однако! Во-первых, с этим надо к главному. Во-вторых, брать врача перед закрытием было бы совсем уж нелепо.

— Дорогой Лев Михайлович, во-первых, он не врач, а фельдшер…

— А фельдшера куда? В отделение?

— Да хоть куда. В приемное, например.

— А какой работник? Ты хоть знаешь?

— При чем тут это? Надо. Надо помочь людям. Они начнут действовать более активно. Помогать надо — никогда не знаешь, кто сумеет помочь тебе. Все может оказаться полезным. Да и не только в больнице дело. Жизнь все равно продолжается. И аппаратура вам нужна, и иголки нужны, и машину чинить надо. О чем вы говорите, Лев Михайлович? Не за красивые глаза люди друг другу помогают.

Телефонный звонок избавил Льва от поиска аргументов, могущих поколебать железную и проверенную логику Света.

— Слушаю.

— Льва Михайловича, пожалуйста.

— Это я, Вера.

— Лев, сегодня приезжают к нам родители Сергея. Объявись, пожалуйста, дома пораньше. А еще лучше, если заедешь за мной к концу работы, надо бы в магазине что-нибудь поискать. У тебя коньяк есть?

— Ладно. Постараюсь. Посмотрим. Позвоню.

— Учти, что они первый раз приезжают. Надо принять хорошо.

— Понятно. Позвоню. До свиданья. — Лев положил трубку, невидяще поглядел на Света, вспоминая, зачем он здесь. — Ах, да… Ну, зови своего больного.

Пока Лев Михайлович смотрел больного, кабинет заполнился шумным Русланом и тихим Федором, которые и у начальника продолжали о чем-то спорить. Святослав Эдуардович посмотрел на них и строго сказал:

— Коллеги, потише нельзя? Вы же зашли в кабинет шефа. Шеф смотрит больного. Думать надо!

Доктора ошеломленно посмотрели на заведующего. Заведующий либо не слышал, как Свет превышает свои полномочия, либо не хотел слышать и реагировать. Имел право — смотрел больного. Закончив осмотр, заведующий предложил больному для уточнения диагноза и выбора лечения побыть некоторое время в отделении.

Святослав Эдуардович прервал неопределенную, размышляющую речь заведующего и сказал больному:

— Подождите в коридоре, а я потом пройду с вами в приемное отделение. Как-нибудь устроим. Положим. Не волнуйтесь. (Больной вышел.) Лев Михайлович, напишите, пожалуйста, заключение, а в приемном я уже сам все сделаю. Вы меня, коллеги, извините, конечно, за замечание, но обстоятельства требовали… — И Свет обезоруживающе засмеялся.

Федя ответил улыбкой. И тут в кабинет значительно тише, чем друзья-хирурги, гостем, а не хозяином вошел главный врач:

— Здравствуйте, гвардия. Лев, у тебя в шестой палате лежит жена зав отделом культуры райисполкома. Тебе еще не звонили?

— Нет. Когда легла? С чем?

— Сегодня ночью. Что ж ты не знаешь?

— Я не смотрю все истории болезни. Да там такой должности и не обозначено. А что у нее?

— «Что у нее»! Я у тебя хотел спросить. Живот болит. Пойдем к ней.

— Матвей Фомич, скажите хоть вы, на каком мы свете? Не пора ли нам себе места подыскивать? — Руслан Васильевич решил использовать появление главного для доверительной беседы в надежде, что в кабинете у Льва главный будет доступнее и откровеннее.

— Сам не знаю, ребята… Все-таки надо думать государственно, смотреть на мир надо не только со своей колокольни… Нужен, очень нужен хороший, настоящий дом для ветеранов промышленности. На их труде, на их болезнях — на их здоровье, вернее, — выстроилось благополучие нашего города. Нам бы шапку перед ними снять, а не противостоять тому благородному вниманию, которое справедливо на них обращено.

Тихо взорвался Свет. Моментально, с последним звуком сентенции главного, вступил со своим вопросом:

— А сейчас у них плохой, что ли, дом? Он же лучше и удобнее нашего.

— Ребята, ветеранам нужна зеленая территория вокруг здания. Парк нужен.

— Это у нас-то парк?! Семь с половиной деревьев, три куста и такая мощная дорога за забором!

— Товарищи, не спорьте больше чем надо. Я тоже болею за наши нужды. Но надо понимать и нужды более широкого региона, чем район. Люди, столько отдавшие на общее благо, имеют право на максимум внимания к ним со стороны медицины. Люди труда — что выше этого?