Нечего сказать, хороши наши сведения! За время стоянки в Джибути "Изумруд" выходил два раза на стрельбу; стрельба велась с довольно большого расстояния и, к великому нашему удивлению, отличалась поразительной меткостью. Правда, волнения совсем не было. После стрельбы, в самый разгар жары, с 12 до 14 ч, мы отдыхали, тихо колышась на едва заметной зыби залива. Утомленная команда заснула, а офицеры занялись зоологическими изысканиями. Мимо плыли огромные пестрые медузы. Лейтенант Р.{24} захотел зачерпнуть одну деревянным ведром и уронил его в воду. Ведро стало отплывать по течению. Р., отличный пловец, не желая никого будить, разделся и выпрыгнул за борт, живо поймал казенную вещь, подплыл обратно, привязал ведро к поданному нами концу, стал в него ногами, а мы давай тащить. Только что Р. поднялся над водой, как под ним в воде шмыгнула огромная акула. Мы взглянули да так и ахнули - такая их здесь масса. Все эти серебристые отблески, отсвечивавшие в глубине, все это большие и маленькие акулы. И как только мы могли позабыть о них? Дело в том, что винты наши теперь не работают, они и собрались. Когда я поднялся на верхний мостик, то с вышины еще лучше разглядел, сколько их здесь. Особенно одна парочка меня поразила - мамаша с дочкой. Мамаша толщиной с добрую корову, а длиной сажени полторы. Медленно, едва заметно шевеля плавниками, они делали тур за туром вокруг нашего судна точно на прогулке. Я глядел на них с неизъяснимым чувством, предвидя в недалеком будущем печальную возможность более близкого знакомства с ними. Потом мы решили теперь же свести счеты, изготовили крюк, нацепили кусок солонины ходят эти чудища близехонько, их спутники лоцмана даже обнюхивают приманку, а брать не берут. Я уверен, что лейтенант Р. в другой раз за борт не полезет.
      Кроме акул и лоцманов ходило несколько штук очень красивых зеленых рыб с голубыми плавниками, величиной с большую щуку. Они поднимались совсем к поверхности воды. Распотешила всех одна рыбешка (не знаю названия), небольшая, темно-коричневая, с двумя парами плавников-крыльев. Я выстрелил из монтекристо{*12} и напугал ее до чрезвычайности: она выскочила из воды и полетела, как добрая птица, чего мы от нее уж никак не ожидали. Подул ветерок, набежала рябь, и подводный мир скрылся из наших глаз. Мамаша с дочкой надолго остались у меня в памяти.
      На рейде нам очень досаждают крики назойливых чертенят - маленьких сомали: они подплывают на своих душегубках-пирогах, выдолбленных из дерева, цепляются за иллюминаторы, заглядывают в каюту, высматривая, где что плохо лежит, и, не переставая, орут во все горло: "A la mer, a la mer"{*13} или "tararabumbia" и даже "viens, poupoulem viens, poupoule, viens"{*14}. Все это проделывается с тем, чтобы обратить на себя внимание и выклянчить монету, которую они тут же в воде и ловят с неподражаемым мастерством, как далеко им не кинь. Тут же в воде они и потасовку между собой заводят. У каждого на руке кожаная браслетка с талисманом от акулы: в ней зашито изречение из Корана. Акулы их действительно не трогают; но дело в том, что они гастрономы и предпочитают мясо белых.
      Как-то раз меня спешно вызвали на немецкое судно "Helene Horn". На борту его в этот самый день утром умер от солнечного удара матрос, а теперь требовалась помощь другому - пораненному ядовитой рыбой. Больной орал на весь пароход. Я провозился с ним около двух часов и оставил в хорошем состоянии. Немцы угостили великолепным пивом.
      Солнечные удары у немцев на их угольщиках частое явление - наши переносят жару хорошо. Уж больно много дуют пива эти немцы - чего-чего, а пиво у них всегда в изобилии. По праздничным дням немцы обязательно нализываются и на шлюпках под парусами гоняют по всему рейду, с песнями, гармониками, совсем наши подгулявшие мастеровые. Когда эта компания режет нам корму, крича "hoch"{*15}, нам видны их смешные багровые налитые пивом физиономии. На днях в одно из подобных праздничных катаний утонул старший офицер немецкого транспорта. По судам мне приходится разъезжать довольно часто: то комиссия, то консультация. Познакомился с судовым врачом Добровольного флота с крейсера "Рион" Ч. Пресимпатичный хохол, общий любимец. Мы оказались с ним земляками, оба уроженцы Херсонской губернии отыскали много общих знакомых. Так и повеяло на меня родным!
      На берегу я был всего один раз. Теперь здесь зима, и туземцы кутаются, дрожат от холода в овчинах, в то время как мы умираем от жары. Тьма назойливых мальчишек окружила нас на берегу: вертятся под ногами, галдят, затевают перебранку, слова не дают сказать. Местные полицейские - высокие сомалийцы, видя беспомощное положение иностранцев, пришли на защиту и жестоко отлупили мальчишек бамбуковыми тростями по башкам, спинам - по чему попало. Уж и не рады были мы, что за нас вступились. Но это помогло лишь на секунду.
      На почте мы застали длинный хвост публики - нашей же судовой. На приеме корреспонденции работает всего один чиновник-француз, разрывается на части, а сам злой, презлой. За всю свою службу здесь он, должно быть, впервые видит такую обширную корреспонденцию; марки уже все вышли.
      Городок Джибути состоит из нескольких приличных деревянных домиков, принадлежащих французам, а затем сомалийских грязных юрт-плетней, обвешанных разным тряпьем (с целью защиты от солнечных лучей); когда мы проходили мимо, из этих жалких хижин выскакивали полуголые женщины, невообразимые уроды, от которых мы с ужасом отворачивались; они говорили что-то непонятное на своем гортанном языке, но жесты их были более чем понятны.
      За городом узкоколейная железная дорога ведет в Харрар.
      В гости к Менелику надо собраться в другой приход, а пока поглядим гордость Джибути "Jardin des plantes"{*16}, отстоящий от города верстах в пяти. Дорога к нему скучна: солончаки, бугры, песок, редкие колючие кустарники; видны пасущиеся стада верблюдов. Попадаются грифы, подпускающие довольно близко. Мы обгоняли абиссинских воинов, с мохнатой курчавой шевелюрой, не боящихся жгучих лучей солнца и не знающих шляп; вооружение их - кожаный щит и несколько копий-дротиков. "Jardin des plantes", конечно, жалок - впрочем, он недавно разведен французами; молодые деревья усердно поливаются. Лучше других принялись гранатовые; кокосовых, финиковых пальм, бананов не видать. Почва страшно выжжена солнцем. Горы отсюда недалеко, в них водятся львы, барсы. Ночью львы спускаются и иногда подходят совсем близко к сомалийской части города и своим ревом наводят страх и трепет на жителей. Нам предложили устроить охоту. При других обстоятельствах можно было бы и поохотиться.
      Обедать пришлось в городе в "Hotel des Arcades"; мы пили недурной ordinaire{*17}; конечно, набросились на устрицы, за что и поплатились впоследствии - словом, было все, что полагается по расписанию.
      После недоразумений в Красном море с водой на "Изумруде" собралась комиссия инженеров; судят, рядят. Между прочим оказалось, что большинство водопроводных труб уже проедено соленой забортной водой. То здесь, то там прорвет и начинает хлестать. Я самолично подавал первую помощь нескольким трубам в аптеке, накладывал повязку из липкого пластыря, пока не прибежали машинисты.
      На днях в провизионном погребе (рядом с бомбовым) загорелась обмотка не очень приятно было слышать запах гари, видеть людей, суетливо бегавших с помпами, шлангами. Тифозных, слава Богу, больше нет; старые поправились. Есть случай скоротечной чахотки - в этом климате скрытые туберкулезные очаги вспыхивают ярким пламенем. Такого больного, конечно, оставить на судне нельзя, и он будет списан здесь в Джибути для препровождения в Королевский госпиталь в Пирее.
      Среди болезней преобладают теперь ожоги в машине, фурункулы от грязи самые жестокие, множественные. Есть несколько переломов голени, ребер. Сильно зудящая тропическая сыпь появилась уже у всех. При условиях нашей жизни она не поддается лечению.
      Фельдшер образумился и больше не пьет. Зато теперь старший санитар уличен в пьянстве и спаивании товарищей... эфиром. То-то я все удивлялся, почему у меня так поразительно быстро испаряются эфир, гоффманские капли. Экий народ! Я все перетаскал к себе, и теперь моя маленькая каюта наполовину напоминает аптеку. Старшего санитара пришлось сменить. "Нет у меня помощников", - повторяют офицеры мою фразу, желая подразнить меня.
      Относительно ухода еще ничего не известно; может быть, и завтра снимемся, а то задержимся надолго, получим какое-нибудь особое назначение. Не прикажут ли нам остаться при транспортах, которые скопились здесь и еще подойдут?
      До Мадагаскара переход дней восемь. Где теперь Рожественский? Не ушел ли он с Мадагаскара? Куда? С ним мы еще не сносились, а только с Главным морским штабом. Беспокоим, запрашиваем Штаб о каждом пустяке и ждем ответа.
      По слухам, японцы хозяйничают уже неподалеку и недавно где-то на Суматре потопили шесть громадных немецких транспортов в 10 000 тонн, с углем, признав за контрабанду{25} - не стесняются, однако. Не то, что мы. Может быть, скоро и сюда пожалуют; что же - милости просим. Надоела вся эта канитель. Под влиянием неизвестности, ужасающей жары публика уже "дошла до грунта", нервничает, ссорится. Да и то правда - жизнь-то уж больно нерадостная. Инженеры травятся на непорядки в машине, старший офицер ничего не может поделать с ужасающей грязью; каждый специалист бранится по своей специальности.
      Дня не проходит, чтобы со скрежетом зубным не вспоминали строительства Невского завода.
      Питьевая вода мутна, солона, с громадным количеством ржавого осадка и пренеприятным машинным привкусом. А в эту жару пьется особенно много.
      Если так будет продолжаться, то нам угрожают новые эпидемические заболевания. В судовых баках весь день заваривается чай, для придания вкуса прибавляется красное вино. Лазаретные дистилляторы уже испортились и не дают дистиллированной воды.
      Я давно перешел на командную порцию и консервы Малышева (щи с мясом и гречневой кашей) нахожу прямо восхитительными. За кают-компанейским столом по-прежнему самое разнообразное меню: консервированные ростбифы, битки, сосиски - нет ничего ужаснее - это буквально резина, приправленная всевозможными острыми соусами. Вместо воды мы пьем красное вино; дешевого не было, закупили дорогое. Стол обходится очень дорого, около ста рублей в месяц. Вот в общих чертах картина нашего житья-бытья.
      Один из боцманов, запасной, заскучал и решил притвориться сумасшедшим, объявил себя губернатором, забегал по палубе, рыча, как дикий зверь. Попав затем в лазарет и видя, что я не собираюсь списывать его на родину, на другой же день чистосердечно во всем признался. Теперь он служит верой и правдой.
      Да, от хорошей жизни не полетишь и не забегаешь губернатором по палубе. Скорее бы к Рожественскому, в его железные лапки. Не дай Бог долго стоять здесь: в этой жаре, под раскаленной железной палубой, без спуска на берег, того и гляди, вся команда перебесится.
      Глава XXII.
      Индийский океан
      23 января. С Джибути мы уже простились, утром сегодня обогнули скалистый мыс Гвардафуй, выслали вперед на разведку вдоль берега миноносцы. "Резвый", вследствие основательных неисправностей оставленный в Джибути, возвращается обратно. Очень жаль его лихого командира X{26}.
      У южного берега Аденского залива нагнали два коммерческих парохода под английским флагом, идущих тем же курсом, что и мы, - один под самым берегом, другой мористее. Как только мы опередили их, они тотчас же изменили курс, повернули перпендикулярно к берегу и ушли по направлению к острову Сокотра, который от нас милях в 80. Не разведчики ли это, и не подстерегает ли у Сокотры наш злосчастный догоняюще-отстающий отряд Камимура? Если выйти из Сокотры 16-узловым ходом, к вечеру нас можно нагнать.
      Теперь мы уже в водах Индийского океана. Грозный океан встретил нас мертвым штилем. Сонную гладь вод нарушают поминутно выскакивающие громадные рыбы: луна, меч, пила. У самого носа крейсера стаями взлетают испуганные мелкие рыбешки и долго летят над водой.
      Все обрадованы нежданным сюрпризом - штилем. Надоест, ведь, постоянно выворачиваться вверх ногами. Впрочем, на "Изумруде" теперь, кажется, уже нет ни одного человека, который не привык бы ко всем родам качки.
      Глава XXIII.
      Рас-Гафун
      25 января. Вчера поздно вечером вошли в пустынную бухту Рас-Гафун. Невысокие горы, желтые пески, бугры. "Изумруд" принимает уголь и воду с "Риона".
      Во время отдыха я попробовал заняться рыбной ловлей и с досадой вытащил пять раз подряд противных прилипал, тотчас же присасывавшихся к палубе; длина их около аршина.
      На плоской голове точно подметка от резиновой галоши с множеством клапанов. Больше ничего не удалось поймать. Интересно было наблюдать, как в прозрачной, изумрудной воде резвились стаи разнообразных, разноцветных рыбешек, поглубже ходили более крупные хищники.
      От берега отделился челнок, прибыла какая-то чернокожая депутация. Зверские рожи, пучки дротиков, перьев, кожаные щиты. На корме сидел, очевидно, вождь, "рас", как их здесь величают. Они что-то кричали нам; быть может, требовали уплаты дани за стоянку в водах их территории, но нам было не до них: все были слишком заняты погрузкой угля. Убедившись, что никто не обращает внимания на его особу, вождь удалился, угрожающе потрясая дротиком. Не хотел бы я попасть к нему в лапы на берегу.
      Глава XXIV.
      Индийский океан
      26 января. Перешли экватор. На этот раз мы изменили морским традициям и не устроили шутливой церемонии - маскарадного шествия в честь Нептуна, кончающегося поголовным купанием всех, впервые переходящих экватор. Не отомстил бы нам за это Нептун!
      Глава XXV.
      Дар-эс-Салам
      28 января. Ночью вошли в бухту Дар-эс-Салам на восточном берегу Африки, недалеко от острова Занзибара. Здесь находится немецкая фактория.
      Вошли благополучно, не ткнулись ни о какие рифы, которых здесь тьма. Вперед пустили свои миноносцы; они обследовали проход, осветили путь прожекторами. Приятно было увидеть утром, после голых выжженных солнцем равнин и скал Джибути, песков Рас-Гафуна дивную тропическую растительность, высокие кокосовые пальмы и т.п. Кругом - зеленеющие острова. Городка не видать.
      Миноносец "Грозный" обошел все суда и забрал желавших съехать на берег офицеров. Удалось попасть и мне.
      Подойдя к материку, мы открыли устье реки; поднявшись вверх, вошли в большое озеро, где увидали военные суда: одно бразильское, несколько германских и среди них крейсер "Герту", знакомый мне по стоянке в Таку в 1900 году. На нем развевался длинный, почти касавшийся воды вымпел - признак того, что судно после долгого заграничного плавания возвращается на родину.
      На борту "Герты" теперь находился германский принц, третий сын Императора Вильгельма, лейтенант.
      Все суда и здания на берегу были расцвечены флагами. К правому трапу "Герты" приставали один за другим катера с нарядной публикой, дамами; доносились звуки оркестра.
      На берегу также ликование. Немцы чествовали сына своего Императора. Нам пришлось видеть парад местной милиции: рослые негры в костюмах цвета хаки отчетливо исполняли различные построения под команду бравых германских лейтенантов.
      Среди этого чуждого нам веселья в сердце невольно закралось тоскливое щемящее чувство - бездомные скитальцы, мы не могли не сознавать своей заброшенности, своего одиночества. С хмурыми лицами мы бродили по городу, заходили в магазины, но никто ничего не покупал. Для чего?
      За городом среди роскошной природы наши сумрачные физиономии несколько прояснились. В особенности хорошо было на опушке тропического леса у берега, где о скалы разбивался прибой. Немецкая культура, плантации, образцовые шоссейные дороги вызвали в нас должное удивление и похвалу.
      На обратном пути мы зашли в казармы немецких солдат (не туземцев), в их клуб, где за столиками играли в кости и пили пиво солдаты; пиво изготовляется тут же на местном заводе - попробовали его и мы великолепное. В саду различные приспособления для гимнастики, для игры в футбол. Вид у людей бодрый, веселый, но не распущенный. Вообще немцы молодцы.
      Вечером я и доктор Аннин очутились в затруднительном положении: нужно было переночевать, да негде. Немногие гостиницы оказались битком набитыми приезжими. Наконец один хозяин сжалился и устроил нас на веранде во втором этаже гостиницы на лонгшэзах.
      Ну и памятной же осталась нам эта ночка! Москиты буквально заели нас. Несмотря на страшную усталость после дневной прогулки и сон, моривший нас, за всю ночь никто не сомкнул глаз. Тщетно мы, пытаясь спастись от москитов, закрывали себе голову и руки кителями.
      Все-таки мы оказались гораздо счастливее других соотечественников, вовсе не нашедших себе пристанища. По главной улице всю ночь напролет ходили группами взад и вперед наши бездомники - звучала русская речь; по временам проходили подгулявшие немцы, горланя свой "Wacht am Rhein{*18}".
      С рассветом, с ужасом взглянув на свои физиономии, распухшие от укусов и принявшие плачевно-комический вид, мы отправились обратно на миноносец.
      На "Грозном" живут в условиях в тысячу раз худших, чем на "Изумруде", живут дружно и ни на что не жалуются. Глядя на них, я почувствовал себя на "Изумруде" просто баловнем судьбы. На миноносце, несмотря на тесноту, много разного зверья. Несколько обезьян проказничают вовсю.
      Глава XXVI.
      Индийский океан
      29 января. Занимаемся усиленно проверкой различных расписаний. Ночью устроили стрельбу по щитам. На море штиль.
      1 февраля. Оставили влево остров Майотту. Идем уже вдоль зеленеющих берегов Мадагаскара.
      С утра вступили в переговоры по телеграфу с адмиралом Рожественским. Около 10 часов утра впереди по носу заметили дымки: скоро открылась наша эскадра, занятая маневрами. То-то была радость! Наш отряд тотчас же принял участие и не ударил в грязь лицом.
      Глава XXVII.
      Носи-Бе
      По окончании маневров вошли в обширную бухту Носи-Бе, стали посреди нее на большой глубине, в чудно прозрачной воде ярко-синего цвета, в месте, указанном по диспозиции. Кроме нашего многочисленного флота здесь стоят еще французские канонерка и две миноноски. С "Суворова" привезли много почты. Наконец-то!
      2 февраля. Обмен визитов. Мне пришлось побывать на "Светлане", броненосце "Орел", вспомогательных крейсерах "Терек", "Урал", "Анадырь", "Кубань" и на госпитальном судне "Орел"; здесь я увидал свое медицинское начальство, флагманского врача Я. Я. Мультановского.
      Плавучий госпиталь оборудован превосходно. Яков Яковлевич сразу огорошил меня вестью, что, по всей вероятности, я буду переведен на "Аврору" старшим вместо М. М. Белова, списанного по болезни на родину. На "Изумруде" меня заменит младший врач "Авроры" А. М. Бравин, а с эскадрой Небогатова{27} прибудет и на "Аврору" младший врач. Не зная радоваться или печалиться этому предложению, я смолчал.
      Вернувшись домой, застал приглашение к обеду в кают-компанию крейсера "Жемчуг". Кают-компании "Изумруда" и "Жемчуга" сдружились еще на Невском заводе во время постройки и теперь встретились братски.
      Эскадре Рожественского у мыса Доброй Надежды пришлось вынести жесточайший шторм. За два месяца стоянки у берегов Мадагаскара, давно уже не получая писем и газет, все страшно извелись; об участи нашего "Догоняюще-отстающего" отряда не было ничего известно с самой Суды. Эскадра сидит без гроша денег (банков здесь нет, разменять кредитивы негде) и без сапог - запасных в порту Императора Александра III не дали, а старые давно износились. Не так-то легко и прокормить 18 000 человек. Запасы замороженного мяса на специальном пароходе "Эсперанс", вследствие порчи рефрижератора, протухли. Туши, выброшенные в большом количестве в открытое море, принесены обратно течением и плавают по всему рейду, застревают у берега, заражая воздух зловонием.
      Настроение на эскадре не из важных. Все злы. Пишутся громовые приказы. Рожественский постарел на 20 лет, а теперь, говорят, серьезно болен, адмирал Фелькерзам тоже. О выходе "самотопов" Небогатова уже известно. Радости мало.
      На "Анадыре" вследствие плохой изолировки большой паровой трубы, проходящей через угольные трюмы, произошло самовозгорание около 1000 тонн угля. Посылаются люди со всех судов для разгребания угля и перегрузки его по остывании при помощи барказов на другие корабли. Этой работой заняты уже несколько дней.
      5 февраля. На "Изумруде" два тяжело больных офицера. Один из них списывается вовсе с эскадры, другой, старший инженер-механик, начавший кашлять кровью, не хочет и слышать об этом. "Все равно", - говорит, - "и так скоро помирать". Милейший Александр Данилович Семенюк в бою блестяще выполнил свой долг; несколько месяцев спустя, надорванный трудностями и лишениями похода, он умер от скоротечной чахотки. Не так-то легко далось это плавание. Громадное большинство офицеров эскадры до сих пор еще платится своим здоровьем за понесенные труды; то один, то другой выбывает из строя.
      Мне на "Аврору" предложено вторично. Я сильно колеблюсь, стараясь предугадать свою судьбу.
      Где лучше погибать? На "Изумруде" или на "Авроре"? Почем знать! Отказываюсь. Жаль покинуть судно, в постройке которого я принимал деятельное участие, товарищей и команду, с которыми успел сродниться за полгода плавания.
      7 февраля. Читаю вдруг приказ командующего эскадрой: "Судовой врач крейсера II ранга "Изумруд" назначается старшим врачом крейсера I ранга "Аврора", N. назначается младшим врачом крейсера I ранга "Аврора"... с оставлением на госпитальном судне "Орел" в распоряжении флагманского врача".
      Вот оригинальный и неожиданный приказ. Я буду нести двойные обязанности, a N., помимо своего содержания плюс содержание от Красного Креста, будет получать еще морское довольствие младшего врача с "Авроры", ничего ровно на ней не делая. Очень мило.
      Откланявшись командиру, обняв товарищей, простившись с командой, отваливаю на вельботе от борта "Изумруда" и долго продолжаю оглядываться на красивый стройный крейсерок, ныне ставший мне родным.
      Итак, жребий брошен. Участь "Авроры" - моя участь. Вельботные особенно лихо налегают на весла. Крейсер "Аврору"{28} легко узнать издали по трем высоким трубам, каких нет ни у одного из других судов. Четверть часа спустя я вступаю на его борт, являюсь командиру, знакомлюсь с офицерами.
      Капитан 1 ранга Евгений Романович Егорьев известен всему флоту, как лихой и бесстрашный моряк, образцовый командир и милый собеседник. На меня он произвел сразу самое симпатичное впечатление. Офицеры крейсера молоды, энергичны, живут дружно и сплоченно. Чистота на судне, порядок - образцовые. Все это дело рук старшего офицера Аркадия Константиновича Небольсина, энергичного и неутомимого. Я быстро схватываю разные мелочи опытным глазом, и радуется мое сердце моряка. Первое впечатление от "Авроры" самое благоприятное. Команда веселая, бодрая, смотрит прямо в глаза, а не исподлобья, по палубе не ходит, а прямо летает, исполняя приказания. Все это отрадно видеть.
      На первых же порах меня поразило обилие угля. Много его на верхней палубе, а в батарейной палубе еще больше; три четверти кают-компании завалены им. Духота поэтому нестерпимая, но офицерство и не думает унывать и не только не жалуется на неудобства, а напротив, с гордостью сообщает мне, что до сих пор их крейсер по погрузке был первым, брал первые премии и вообще на очень хорошем счету у адмирала.
      Зато осмотр медицинской части привел меня в полное уныние... Лазарета нет. То, что было лазаретом, операционной, до самого потолка завалено мешками с сухарями. Аптека, правда, свободна от сухарей, но в ней из-за жары нельзя работать; ванной также нельзя пользоваться: крейсер загружен, сидит в воде по самые иллюминаторы; стоки гораздо ниже уровня воды, и последняя не вытекает, а напротив, хлещет из-за борта, а потому стоки запаяны.
      - Где же больные? Где лазарет?
      - Больных у нас очень мало, - утешает меня старший офицер, - а лазарет находится в батарейной палубе на рундуках.
      Отправляюсь в батарейную палубу. На высоких рундуках, на которые и здоровому-то трудно влезть, ютятся рядом несколько лихорадящих больных, в соседнем отделении лежит рожистый. Мне объясняют, что переселение лазарета из жилой палубы в батарейную вызвано невозможной жарой и духотой в этих помещениях. В справедливости сказанного я убедился тотчас же при первом обходе.
      13 февраля. Первые дни посвящены мною всецело ознакомлению с судном и с командой. Вот уже второй день я произвожу медицинский смотр. Что здесь за молодцы! Здоровые, стройные, так весело и бодро подходят, дают бойкие ответы. Заглянул в камбуз, в баню. Хорошо кормят, часто моют, умелое строго-разумное обращение так во всем и сказывается. Зато и по работе аврорская команда, говорят, первая на эскадре и пресамолюбивая - никому уступить не хочет.
      Команды у меня теперь не 300, а 600 человек. Больных среди них действительно мало - на амбулаторный прием явилось не более 20 человек, в то время как на "Изумруде" больные просто одолели: последние месяцы по утрам являлось до 60 человек. Такое различие в состоянии здоровья команды "Изумруда" и "Авроры" объясняется тем, что "Аврора" плавает уже не первый год: люди привыкли, обтерпелись, загорели, обветрились, а изумрудцы большей частью молодые матросы и вдобавок только что с Невского завода, где они принимали участие в работах по постройке крейсера.
      Перспектива очутиться в бою одним с 600 человек команды мне вовсе не улыбается. Впрочем флагманский врач уверяет, что N. назначен временно до прихода врача с эскадрой Небогатова. "У Вас обязательно будет младший врач; уже вторая телеграмма послана".
      Отлично. Будем ждать. Мы так не торопимся, что младший врач может еще десять раз прибыть на частном пароходе.
      Медицинский персонал на крейсере "Аврора" по своей численности больше такого же на "Изумруде". Фельдшеров - два, санитаров - четыре. Старший фельдшер Уласс во время моего первого дальнего плавания на броненосце "Сисой Великий" находился у меня младшим фельдшером. Санитары - молодцы. Все уже дослуживают срок своей службы.
      Трудно примириться с лазаретом на рундуках, и я ломаю себе голову, стараясь что-нибудь измыслить. Очень жаль свой прежний лазарет на крейсере "Изумруд", небольшой, но сверкавший чистотой, белизной, с массой всяких удобств и приспособлений.
      Я забыл сказать, что "Аврора" тот самый крейсер, которому не посчастливилось в Гулле - его расстреливали свои же суда. Команде было приказано лечь, а из боевой рубки засигналили всеми сигнальными средствами, имевшимися в распоряжении, зажгли так называемую "рождественскую елку", фальшфейера, лучи прожекторов пустили вверх. "Александр III" в это время как раз навел дула своих огромных 12-дюймовых чудовищ и готовился ахнуть по "Авроре" залпом, от которого ей был бы капут. Стрельба стихла. Попаданий оказалось всего пять, и два из них в каюту судового священника.
      Пострадавших было двое. Священнику раздробило плечо, и он скончался при явлениях гангрены в Танжере. Матрос, раненный в ногу, поправился, но продолжать службу не мог и был уволен на родину.
      Я видел следы пробоин. Один из 75-мм снарядов сделал в борту и трех переборках круглые отверстия, немногим больше диаметра снаряда. Словом, даже от 75-мм снарядов все судно пронизывается насквозь; брони, ведь, на "Авроре" нет.
      Сегодня впервые слыхал наш оркестр, содержащийся на средства офицеров: очень недурен. По-моему это не роскошь, а необходимая вещь на больших судах, где команды иногда до 1000 человек. Музыка чрезвычайно благотворно влияет на настроение, меняет его, вызывает особый подъем. На "Авроре" даже и авральные судовые работы исполняются под звуки оркестра; играется быстрый веселый "янки-дудль", и в это время буквально вихрем взлетают на воздух тяжелые барказы, полубарказы, катера. Лихо работает команда! Под звуки своего аврорского марша аврорцы полезут куда угодно. Как жаль, что во время боя оркестр не может играть. Впрочем, за ревом орудий его все равно и не услышишь. Все-таки инструменты наши решено нарочно во время боя не прятать в безопасное место - почем знать, быть может, ко дну будем идти с развевающимися флагами под звуки гимна.
      По моей просьбе помещение для лазарета оставлено там же в батарейной палубе, но увеличено вдвое, рундуки сломаны, убраны, на их месте размещены койки, переборки выкрашены белой краской.
      14 февраля. Был впервые на берегу. Городок носит название Helleville. Это маленькая французская колония с 50 европейцами.
      Шлюпки пристают к хорошему длинному каменному молу. У самого берега стоят вилла губернатора с лаун-теннисом, таможня, два сарая с угольными брикетами, полицейское управление, почта - телеграф в Диего-Суарес. В городе европейских зданий очень мало: католическая каменная церковь, небольшой крытый рынок, галантерейный магазин, маленький ледоделательный завод, госпиталь на 20 коек, община католических сестер милосердия (не помню какого ордена).
      Кругом дивная растительность. Громадные манговые деревья усеяны плодами; последние валяются всюду на земле; едят их люди и куры, и утки. Чей-то белый конь, развалившись на траве, получил оранжевую окраску от раздавленных манго. Много пальм с кокосами, лимонных деревьев, папайи и других фруктовых, названия которых не знаю. Многие деревья цветут очень яркими цветами преимущественно красного цвета; зелень всевозможных оттенков; лианы, веерные пальмы, громадные деревья из породы кактусовых. Масса хамелеонов, меняющих свои цвета, всяких ящериц и маленьких пестрых птичек.
      Население Helleville довольно разнообразно: французы, мулаты, негры, малайцы, индусы, персы, греки, евреи; есть даже и наш соотечественник мрачный длинноволосый тип.
      Туземное население города и острова составляют два племени: сакалавы и мальгаши; живут они в бамбуковых избушках на курьих ножках.
      Поблизости от городка ванильные плантации, интересные для нас, никогда не видавших, как растет ванильный стручок. Это в сущности лиана, которая разводится на расчищенной земле тропического леса, но для ее произрастания нужно посадить одну породу деревца, на котором лиана эта хорошо культивируется.
      С Мадагаскара вообще вывозится очень большое количество ванили; цена ее здесь - 10 рублей один кило (2,4 фунта). Кроме ванили экспортируется гуттаперча, эбонитовое дерево и, что курьезнее всего, мочала для подвязки европейских виноградников и плодовых деревьев. Это, конечно, не липовая мочала, а какая-то трава в обработанном виде, похожая на мочалу, только белее и мягче.