Через три океана

      18 ноября. В час дня длинной бухтой, минуя ряд высоких гористых островов, покрытых внизу свежей зеленью, а вверху снегом, мы вошли в бухту Понтевердо.
      В трех милях белеется городишко.
      Наша мать-кормилица "Океан" стал посреди, а "Олег" и "Изумруд", точно детеныши, ошвартовались по бокам. В сравнении с "Океаном" даже "Олег" кажется крошкой.
      На скорлупках-челноках окружили нас мальчуганы-испанцы, с громадными черными глазищами и длинными густыми ресницами. От берега отвалила шлюпка с офицерами. Ну, думаем, идут нас выставлять.
      На борт взошли capitano del porto{*5}, таможенный офицер и с ними театрально одетый альгвазиль{*6} - жандарм с преогромными усищами. Мы хорошо угостили офицеров шампанским, и инцидент был исчерпан. Испанцы решили телеграфировать своему правительству, что у нас серьезные повреждения в машине и т.п. Впервые получили газеты - местные, конечно. О войне много, но толком ничего не разберешь. В Артуре горит угольный склад. Ох, уж этот Артур! Мы избегаем и говорить о нем. Веселое житье! Шли - качало. Пришли тут-то бы и отдохнуть - нет, грузи уголь. Снова превратились в арапов, офицеров не узнать, а команду и подавно. А затем - мойся соленой водой пресной не дают.
      Ужасно бесит специальная особенность нашего судна - валкость. На рейде тихо, а его валяет градусов на 15, совсем пьяное судно. Остальные суда стоят как вкопанные.
      По отвесному штормтрапу взобрался я на борт гиганта "Океана" - палуба здесь, хоть целый полк разводи. Узнал, что Н. здесь старшим врачом. Грустны бывают наши врачебные свидания. И это почти всегда. Встретятся офицеры: живо обед, выпивка, разливанное море до поздних часов. Доктора же или не пьют, или и пить-то толком не умеют, а большей частью уединятся где-нибудь в уголке и делятся впечатлениями, от которых только тяжелее на душе становится. От того-то, будучи часто очень дружны, врачи редко ездят друг к другу. Н. сидит злой, как черт, ругает на чем свет стоит всех и вся. Человек он семейный, а вот уже четыре года этаким манером болтается. С "Николая" его сразу перевели на "Океан". По старой дружбе Н. снабдил меня кое-какими медикаментами и подарил носилки собственного изобретения. Обедал я на "Океане" за столом с чистой скатертью и чистыми салфетками - очень хорошо!
      Вернувшись до мой, застал только одного capitano del porto; он у нас в этот день и завтракал, и обедал. Заплетавшимся языком, немилосердно коверкая французский язык, подвыпивший capitano del porto объяснял, что, несмотря на то, что он capitano del porto, ему казенной шлюпки не полагается, и вот, чтобы поехать к нам, он должен был унизиться и просить таковую у таможенного офицера. Последний поставил условием взять и его с собой хотя бы под тем предлогом, что у русских может быть контрабанда - чай и сахар. Теперь capitano del porto стыдился подозрительности своего спутника и все повторял: "Oh, cet officier cochon (кочон){*7}" или "Quelle cochonnerie (кочоннери)!{*8}" и без конца возвращался к этой теме. Пойманный за пуговицу, должен был и я выслушать сказочку про белого бычка.
      Вечером я нанес визит другому судну, побывал на "Олеге" у старшего врача В. П. Аннина. Лазарет у него тоже переполнен больными. Младший врач О. О. Ден лежит с гнойным воспалением обоих слуховых проходов, сильно лихорадит. Плохо болеть нашему брату - морскому врачу.
      Глава XIII.
      Атлантический океан
      19 ноября. Рано утром снялись и ушли в Танжер, так и не получив с берега обещанной пресной воды. Ночью на нас очень долго и нахально налезал сзади какой-то коммерческий пароход; наконец ему был пущен под самый нос, в рубку, луч прожектора. Ослепленный пароход сразу шарахнулся в сторону и отошел. Нас, конечно, знатно валяет. Только на этот раз - настоящая океанская зыбь, которая хотя подчас и кладет чуть не вверх тормашками, но делает это ровно, спокойно, методично; каждый размах можно предвидеть, рассчитать и вовремя упереться руками и ногами. Но нет ничего хуже мелкой беспорядочной зыби - толчеи в Немецком море, Бискайке (бр-р!), Средиземке тоже.
      Обедаем, как всегда, со "скрипкой": это деревянные рейки, натянутые вдоль и поперек - в гнезда ставится посуда. Впрочем и ставить-то нечего: все давным-давно побито - бокалов, рюмок, соусников нет, стаканов осталось пять штук, чай пьем из пустых горчичниц. Идем 11-узловым ходом, как всегда с капризами электричества.
      20 ноября. Весь день стирали лазаретное белье только для того, чтобы его тотчас же на леерах прокоптить углем и сажей.
      Прошли мыс Рокка, мыс Сан-Винцент - стало потише. "Океан" получил приказание идти вперед. Безмолвно разошлись с английским военным судном "Halcion". Вечером наблюдал восход звезды Сириус, часто вводящей в заблуждение неопытных моряков, принимающих ее за корабельный огонь.
      Глава XIV.
      Танжер
      21 ноября. Оставив влево Гибралтарский пролив, зашли в открытую, совсем не защищенную с моря Танжерскую бухту, находящуюся на северном берегу Африки, во владениях Мароккского султана. Здесь стоят французское судно "Gendarmes", "Рион", "Днепр", четыре миноносца, не заходившие в Понтевердо, и "Океан". Миноносцы выдержали высокую марку. Честь им и слава! Пятый, миноносец "Пронзительный", отстал по случаю повреждения в машине и должен был зайти в Брест.
      Салютуем нации 21 выстрелом.
      Судно окружили со всех сторон вороватые и назойливые арабы - продавцы ягод, апельсинов и (тайно) рома, джина: бутылки с этой целью на веревочках спускаются в воду и подводятся к борту, а матросы выуживают их как рыбку. Мы отгоняем шлюпки, окачивая их брандспойтами; арабы галдят.
      Приехал русский министр-резидент г. Бакерахт.
      Из штаба нет ни одного письмишка. Во французских газетах сбивчивые сведения об Артуре. Ясно одно: нашего прихода ему не дождаться. Местный немецкий консул предупредил нас: где-то между Азорскими и Канарскими островами обошла вокруг немецкого парохода подводная лодка - неизвестно чья. На другой день пришло сообщение из Петербурга о том же.
      Здесь очень хорошо - тепло, бирюзовая вода, благорастворение воздухов. Война кажется еще такой далекой, несмотря на всякие тревоги, ночные освещения боевыми фонарями.
      "Рион" и два миноносца ушли вперед.
      С моря идет крупная зыбь. Погрузка угля продолжается и ночью на качке. Но вот конец ей: испортился якорь у динамо-машины - судно погрузилось во мрак.
      В Танжере я уже второй раз и снова ни ногой на берег. Мой единственный помощник - фельдшер - пьян вдребезги. Его примеру последовал и старший санитар. Пришлось запретить им выдачу чарки.
      Впоследствии я узнал, что для них это было не наказание, а одно удовольствие: за невыпитое вино, как полагается, получалось деньгами, а ежедневная порция, благодаря дружбе с баталером, продолжалась выдаваться по-прежнему - только тайком. На флоте до сих пор все еще существует обычай выдавать в плавании команде полчарки водки{*9} два раза в день (чему, между прочим, ужасно завидуют солдаты). Несмотря на научно доказанный вред подобных ежедневных приемов алкоголя, с наступлением кампании команда начинает на судне систематически приучаться к нему. Молодые парни, только что пришедшие из деревни, первое время боязливо удерживаются от чарки, а потом впиваются и без нее уже страдают отсутствием аппетита; лишь очень немногие из них к концу службы бросают пить, чтобы скопить домой малую толику денег. Поплававши достаточно на своем веку и в мирное, и в военное время; я превратился, в конце концов, в заклятого врага чарки. Относительно выдачи чарки уже не раз поднимался вопрос; было много и комиссий и подкомиссий - все-таки чарка пока еще прочно держится в российском флоте. "Руси веселие есть пити".
      * * *
      По описанию тех, кто был на берегу, город Танжер сам по себе мало интересен, вполне восточного характера, грязный. Много евреев библейского типа, говорящих по-испански. Они зажиточнее туземцев; дома их отличаются более богатым видом и всегда выкрашены в голубой цвет; дома мусульман белого цвета. Немного домов с европейскими фасадами; самих европейцев несколько сот человек. Имеются почты английская, французская, германская. Город расположен на склоне горной местности; чем выше, тем более отдельных вилл, в которых преимущественно живут аккредитованные дипломаты европейских государств. Высоко на горе виднеется новенький частный французский госпиталь, всего на 15 коек. Туда был перевезен с "Авроры" раненный в Гулле священник-монах отец Анастасий{20}. С размозженной в плече рукой он был слишком слаб, чтобы подвергнуться операции вылущения плеча, и скончался через сутки. На улицах Танжера большое оживление: арабы, бедуины, суданцы, босоногие всадники, вооруженные разнокалиберными фузеями, погонщики мулов, ишаков - все это толкается, суетится по узким артериям города, кричит, ругается.
      Марокко производит значительную торговлю живым скотом и хлебными злаками, направляя все через Танжер в Гибралтар, куда переезд около трех с половиной часов. Вечером европейцам на улицах небезопасно. Есть несколько полуевропейских ресторанов весьма непривлекательного вида.
      Гиды, как всюду на востоке, показывают секретно в разных квартирках местных танцовщиц, молодых и очень красивых женщин, танцующих в костюме Евы, за что дерут высокую плату.
      В окрестностях Танжера богатая охота, верхом и с пиками на громадных кабанов. Последнее время вся страна в мятеже, и поэтому выходить, хотя сколько-нибудь, за пределы города весьма опасно. Повстанцы - голытьба стараются изловить какого-нибудь неосторожного европейца, за которого потом требуют громадный выкуп.
      Климатические условия Танжера очень хвалят.
      22 ноября. Командир "Олега" настаивает на уходе сегодня же вечером, а у нас недопринято 600 пудов провизии и почти весь запас пресной воды.
      "Океан" из Танжера должен вернуться в матушку Россию. Сдал на него двух тяжелых тифозных, а третьего, уж больно необходимого минера - оставляю у себя. Он поправляется.
      Сегодня пришла с моря английская миноноска, понюхала и ушла прочь. Вечером учился обращению с боевым фонарем и светил с час; на зыби это не так-то легко.
      23 ноября. В девять часов утра, так и не дождавшись пресной воды, вышли из Танжера вдвоем - "Олег" и "Изумруд".
      Перед входом в Гибралтарский пролив оставили влево мыс Трафальгар, где происходило известное морское сражение.
      Вот справа Цеута, а слева высокая Гибралтарская скала; в глубине залива много английских военных судов. Мы с завистью насчитали шесть броненосцев-гигантов - все одного типа. Вот нам хотя бы одну такую парочку!
      Пройдя далее, увидали под вице-адмиральским флагом английский броненосец, занимавшийся стрельбой. Обменялись салютом в 13 выстрелов.
      У нас очень мало пресной воды; вдобавок что-то неладно в кормовой машине: откуда-то куда-то протекла вода. Из задней трубы вместо дыму вырывается белый пар.
      В 7 ч 30 мин вечера: "Стоп машина!" - в двух котлах вода вытекла. "Олег" ушел далеко вперед. Сигналим в небо вспышками прожектора, просим позволения идти за водой в ближайший порт Малагу (на 50 миль назад).
      "Олег", которому мы своими вечными неисправностями, что называется, "осточертели", сигналит: "Идите... куда...хотите..." и, немного погодя, смягчившись: "Купите... нам...вина...". Последние вспышки на горизонте едва можно разобрать.
      До свидания.
      Глава XV.
      Малага
      24 ноября. К восьми часам утра доползли до Малаги, но как! Осталась последняя капля воды. Все хорошо, что хорошо кончается. Стали далеко, далеко. На скатах гор, утопая в зелени, раскинулся большой город со 135 000 жителями.
      Командир немедленно отправился к русскому консулу, испанцу по происхождению. Тем временем нас осадили продавцы фруктов и испанских вин. Очень хорош малагский виноград свежий и вяленый.
      Мне пришлось отправиться к медицинскому инспектору порта и выправить сертификат о состоянии здоровья изумрудской команды. После Либавы это впервые я ступил на землю, которая в этих случаях кажется ужасно твердой, а собственные движения чрезвычайно легкими и воздушными.
      С медицинским инспектором, говорившим по-французски так же, как я по-испански, кое-как наконец поладили.
      Барон Ферзен привез от командира порта любезное приглашение войти в гавань. Это должно значительно ускорить нашу погрузку. Мы так и сделали и ошвартовались у самой набережной, где тотчас же собралась толпа уличных зевак, с любопытством разглядывавшая северных варваров.
      По случаю какого-то праздника на улицах большое оживление иллюминация, ракеты. Мы любовались прекрасными сеньоритами, один из немногих недостатков которых это - чрезмерная страсть к чесноку. Я зашел в кафедральный собор - грандиозное сооружение, составляющее гордость Maлаги, слушал великолепный орган.
      Наголодавшись на своих консервах, мы с большим наслаждением отобедали в "Hotel de Rome", где лучшим напитком явилась вкусная мягкая вода, после судовой опресненной бурды показавшаяся прямо нектаром.
      Глава XVI.
      Средиземное море
      25 ноября. В восемь часов утра простились с гостеприимной Испанией, определили девиацию, изменившуюся после сдачи в порту Императора Александра III двух паровых катеров, взяли курс на о. Крит через Мессинский пролив.
      Вчерашнее питье сырой малагской водицы не прошло безнаказанным, и к вечеру я уже лежал совсем больной, лихорадя.
      Долго я буду помнить этот переход, продолжавшийся пять с лишним суток.
      Шли жестоким попутным штормом, по 15 узлов, с килевой качкой, от которой мозги в голове готовы были перевернуться. И так все пять дней. Чем дальше, тем хуже. Когда уже совсем немного осталось, ветер точно остервенился, хотел с нас последнее взять, рвал, метал, валил на бок и в таком положении нес, играл, заходил то справа, то слева, вдруг совсем неожиданно окунал какой-нибудь борт в воду; через немногие оставшиеся незадраенными люки каскадами лила в палубы вода.
      Вместе с тифозными больными (у меня прибавилось еще два тифозных) сидел и я на диете, а попросту без всякой еды - за все пять суток маковой росинки во рту не было; не скажу, чтоб другим было лучше: горячей пищи совсем не варилось - выплескивало из котлов.
      Худо болеть в такое время, да еще врачу. Под конец я дошел до того, что о глотке воды мечтал, как о манне небесной, а проглотить ее не мог выбрасывало вон.
      Прошли Мессинский пролив. Где уж там, чтобы любоваться живописными берегами Италии, Сицилии, снежной Этной!
      Миновали мыс Матапан...
      Никто не спит: из койки с высокими бортами вышвыривает или на голову ставит.
      Наконец, истомленный до последней степени, с высокой температурой, умудрился я забыться - кошмары душили меня - вот я в Суде, вот в Красном море, все подводные лодки, подводные лодки, ожидание взрыва... И вдруг мои сновидения переменились, я почувствовал что-то отрадное и заснул сладким спокойным сном - это санитар догадался и сам от себя положил мне на голову пузырь со льдом - блаженство!
      29 ноября. Худо, худо. Не тиф ли? Этак, шутя, пожалуй, и помрешь.
      Час ночи. Скрылись за островами греческого архипелага. Ветер бушует за горами, а с нами уже ничего поделать не может.
      Вот и Судская бухта, укрытая со всех сторон - отдых, желанный отдых наконец! Увы, я сильно ослабел, не могу подняться, темнеет в глазах.
      Глава XVII.
      Суда
      30 ноября. Здесь уже стоят "Олег", "Днепр" с двумя миноносцами, наш стационер - канонерская лодка "Храбрый", итальянские, французские суда.
      Мне лучше; хожу, держась руками за стулья, начал правильное лечение.
      Суда, по-видимому, порядочная "дыра": высокие горы, бухта точно в глубокой котловине. Днем палит солнце, вечером густой туман, пронизывающая сырость и холод.
      На берегу белеется кладбище - там похоронены два офицера и 26 нижних чинов с эскадренного броненосца "Сисой Великий", убитых при взрыве 12-дюймового снаряда в кормовой башне - известная Критская катастрофа{21}.
      Мы страшно удручены тем, что и здесь нет ни одной весточки с родины, ни одного письма. Несколько офицеров с "Олега" получили корреспонденцию частным образом. Говорят, командир "Олега" Добротворский послал в Главный морской штаб телеграмму такого содержания: "Офицеры, поступившие незаконно, получили письма, остальные же нет. Прошу штаб о справедливости".
      1 декабря. У нас произошла смена министерства. Консервы, танжерские фрукты по недосмотру загнили в провизионном погребе и отравили воздух в каютах. Мы и так ели невозможно, а теперь в заключение уже и перерасход появился. Пришлось выбрать нового заведующего кают-компанейским столом, более опытного.
      3 декабря. Вечно неисправный "Изумруд" ранее двух недель отсюда тронуться не может. Все опреснители дают соленую воду, сколько их не чини. Хорош Невский завод с его или неумением или небрежностью. Возьмем, например, такие мелочи: иллюминаторы наши почти не открываются, потому что в их замок вставлены не медные, а железные болты, быстро ржавеющие - отвертеть их чрезвычайно трудно. Зовешь машиниста: после сложных манипуляций, поливания скипидаром, удается раскачать и до половины открыть; когда же через несколько минут понадобится закрыть иллюминатор, уже нельзя - надо повторять всю процедуру снова, а волна тем временем не ждет, знай себе, поддает да поддает и заливает каюту. Палуба, конечно, протекает по-прежнему. На грудь падает уже не одна, а три капли в минуту; в минуту три, сколько за ночь решаю я арифметическую задачу в часы бессонницы. Законопатить почему-то не удается. И сколько подобных досадных мелочей на каждом шагу; они не так бы злили, если бы главное наше, существенное, было бы в должном порядке, но, увы, мы ничем похвастать не можем.
      Остроумные французы наше официальное название "Догоняющий отряд" уже давно заменили в газетах другим: "Отстающий отряд". Стыд и срам! Общее настроение не из веселых. Давно уже завеса спала с глаз, и в успех нашей авантюры никто не верит. Но мы - маленькие чины, никто нас не спрашивает, наше дело не рассуждать, а исполнять то, что прикажут - не правда ли? С "Храброго" привезли несколько французских газет - известия о начавшемся расстреле наших судов в Артуре.
      Проклятая "дыра"! Недаром мы, моряки, ее всегда так ненавидели. Нужно было выйти и прорываться в Чифу, Киао-Чау{*10}, куда угодно, только не засесть в этой дыре под расстрел. Все-таки, быть может, сохранили бы хотя несколько корабликов. Конечно, всех обстоятельств мы не знаем, но, как это дико кажется со стороны, этот бессмысленный расстрел в мелководном к тому же бассейне{22}.
      18 декабря. Мы все еще стоим в этой опостылевшей бухте, ежедневно получаем из Петербурга телеграммы: "Скорее, скорее, опоздаете на Мадагаскар". Мы бы и рады, да у нас что ни день, то к старым поломкам прибавляются новые; теперь пошли лопаться разные трубы в машинах не только у нас, но и на "Олеге". Здешний дрянной заводишко чинил их уже несколько раз, но неудачно; посылаем теперь... в Афины. Как ни худо в пути, все же лучше видеть себя подвигающимся к цели, идти вместе с другими и не испытывать этого состояния одиночества. Без писем публика разнервничалась страсть, ходим хмурые, злые - точно три года вместе проплавали. Я стараюсь заполнить весь свой день каким-нибудь занятием, но в свободное время тоже мрачен. Буду страшно рад, когда двинемся, хотя снова предстоят тяжелые переходы, в бурных водах, да еще при тропической жаре. Здоровье мое поправляется понемногу.
      26 декабря. Собирались простоять в Суде не более четырнадцати дней, а застряли на 28. Кое-как починились, кое-чему подучились, помылись, почистились, отдохнули, хотя, повторяю, тяжело жить на судне типа миноносца, хотя и таком большом, как "Изумруд" - не жизнь, а прямо житие.
      Проехаться на "Олег" и пообедать там является громадным удовольствием. Кают-компания этого судна, несмотря на первые месяцы плавания, очень сплочена и чрезвычайно гостеприимна. На "Олеге" я частый гость. Младший доктор "Олега" Ден медленно поправляется. Я удивляюсь его терпению и жизнерадостности.
      Развлечением на "Изумруде" явилось устройство елки для команды. Ярко горела на юте освещенная разноцветными электрическими лампочками елка; взятые из лазарета гигроскопическая вата и борная кислота изображали родные снега. Матросы по очереди доставали билетики, получали каждый: чулки, платков полдюжину, кошель, гребень, мыло, бумагу, конверты, перья, карандаши, в отдельном узелке - орехи, яблоки, мандарины, апельсины, рахат-лукум, халву. Другие - бритву, мыльницу, зеркало и узелок. Были подарки - часы. Лучшим работникам, кроме того, - денежные награды. По палубе ходил, путался под елкой и блеял барашек - привезли его на судно совсем грудным младенцем, выкормили; теперь он покрылся шерсткой, стал ручным, никого не боится; за рулевым Камерлином бегает как собачонка; очень любит заглядывать в лазарет.
      26 декабря. Всем отрядом снялись в три часа дня.
      Глава XVIII.
      Порт-Саид
      28 декабря. Прибыли в Порт-Саид вполне благополучно. Была порядочная боковая качка, 30° крену; по обыкновению, нельзя было ни спать, ни есть, ни читать, но все чувствовали себя хорошо - привыкли.
      Подходя к Порт-Саиду, на несколько часов развили самый полный ход и сделали удачный пробег, хотя полной своей скорости "Изумруд" не дал, в машине появились какие-то предостерегающие симптомы.
      Вот и Порт-Саид с его черномазыми арабами и египтянами. Все старые, знакомые мне по первому плаванию места.
      Недолго пробыли мы в Сайде, всего 18 часов, торопились принять пресную воду; египетская стража - заптии на своих фелуках и катерах ретиво охраняли нас, поминутно шмыгали мимо и отгоняли назойливых продавцов и шпионов.
      С берега привезли шлемы, рубахи, сетки, почту, но опять не ту, что была направлена в Главный морской штаб.
      Быть может, нам скоро предстоит встреча с неприятелем. Получены известия, что отряд Камимуры уже давно прошел Малакский пролив и где теперь - неизвестно.
      Глава XIX.
      Суэц
      30 декабря. Только что стали на якорь. Выйдя 29-го в час дня, шли каналом около 17 часов.
      Стали на якорь далеко в море в виду Суэца. Как в Порт-Саиде, в канале, так и здесь кругом нас все шмыгают паровые катера под египетским флагом наша охрана. В ожидании сюрпризов со стороны неприятеля мы стали служить еще исправнее и все время на чеку.
      Глава XX.
      Красное море
      Мы уже находимся в средней части Красного моря, валяет нас с боку на бок основательно. Но все равно - я буду воображать, что штиль, и, крепко уцепившись ногами и упершись локтями в разные точки, качаясь временами на 35°, буду продолжать описание своей эпопеи многострадального Одиссея.
      В Суэце приняли много угля, получили дополнительные сведения о том, что отряд Камимуры, значительно превосходящий нас силами, находится уже на острове Чагосе, на полпути между Малаккой и Джибути: следовательно, вполне возможна встреча с ним где-нибудь в Аденском заливе. Наши большие транспорты "Рион" и "Днепр" с ценными грузами ему было бы лестно захватить.
      Под утро на другой день снялись. Говорили, что в эту самую ночь за нами каналом следовал под английским флагом коммерческий пароход с орудиями для японцев - приз колоссальной ценности. Но командир "Олега" спешил вперед, имея, вероятно, на этот счет какие-нибудь определенные инструкции; повторение инцидента с "Малаккой" и с "Ардовой" не особенно ведь желательно{23}. Не будучи в курсе дела, мы злились; если подобный случай представится "Изумруду", то уж мы не пропустим и без рассуждений потопим контрабандное судно.
      31 декабря. Весь день гнали 15-узловым ходом, торопясь засветло пройти опасные места. Здесь страшные узкости, коралловые рифы, мели. Берег пока еще недалек: африканский тянется милях в 30 от нас. Новый год встречен в море без особых приключений. В Суэце была оставлена телеграмма в "Новое Время" с обычным поздравлением родных и знакомых.
      Дороги осталось на трое суток, то есть пятого рассчитываем прийти в Джибути. В заливе какой-то нахальный английский пароход хотел прорезать наш строй. "Олег" сделал в него два холостых выстрела, "Рион" - один. Лишь тогда он изменил курс. Большие наглецы - сплошь да рядом не салютуют и флагом. В Суэце впервые увидели акул; Красное море и Индийский океан - это ведь их царство, здесь они кишмя кишат. На ходу не видать, боятся шума винтов и удирают. С парусных судов видны чаще - за теми они сами гоняются. На сегодня довольно. Не распишешься на качке.
      2 января 1905 года. Прибыли в самое пекло, дышать нечем. Над головой раскаленное железо. Весь день и ночь крупными каплями падает пот, течет струйками по всему телу. Наверху ночью спать страшно - очень сыро.
      Хороши теперь лунные ночи. Море далеко залито серебристым сиянием. Среди ярко горящих южных звезд показалось уже созвездие Южного Креста. Все свободные от службы выползли наверх помечтать. Шерлок Холмс (шутливое прозвище одного офицера) разнежился и пристает ко мне: сыграйте "Кака-а-а-я ночь! О, ты взгляни на это небо голубое!" В. С.{*11}, a B.C.! сыграйте: "Кака-а-а-я ночь!"
      Я вспоминаю о том, как несколько лет тому назад проходил в этих самых местах с совсем иными мыслями и впечатлениями. Как я был тогда молод! Какие отклики в моей душе вызывали все эти красоты природы! Теперь не то! Теперь я более озабочен флегмонами в лазарете; и вместо того, чтобы любоваться прелестью этой дивной ночи или играть чувствительные романсы, пойду строчить ведомость о "движении" больных на крейсере за декабрь месяц.
      Затрещал барабан. Пробили сбор на молитву. Команда выстроилась на юте в каре. Поют у нас хорошо. "Воскресение Христово видевшие, поклонимся..." разносится по водам Красного моря.
      Крейсер равномерно кладет с боку на бок. Привычные офицеры и команда стоят твердо на ногах, точно приросли к палубе. К ногам жмутся судовые звери, приученные выходить на молитву: барашек, кошечки, песик.
      3 или 4 января (не знаю, забыл дни, потерял счет. Не все ли равно?) Умираем от жары, ходим полуголые. В судорогах и без сознания вытаскивают наверх бедных кочегаров и машинистов. Мимо машинного люка пройти страшно: так жжет, пышет жаром. Что же творится в самих кочегарках! Попробовал я спуститься туда, полюбопытствовал, какое там! - едва ноги уволок.
      У нас опять горе: нет пресной воды. Уже два котла за недостатком ее выведены. Мы на середине Красного моря. Вторые сутки сигналим, умоляем "Олега" сжалиться и дать нам воды. Куда она исчезает - неизвестно. Запаса должно хватать на шесть дней, а мы вот уже на третьи сутки караул кричим. Старший механик ходит мрачнее тучи. Наконец над нами сжалились и устроили остановку в море; стоим, конечно, не на якоре - глубина здесь ни много ни мало - 400 сажень.
      Мы подошли к "Днепру", спустили "шестерку", приняли с "Днепра" шланг, несколько раз обрывали его, наконец, завели и теперь сосём, жадно сосём пресную воду сквозь узенькое горлышко шланга. Нам надо 180 тонн, а принимаем мы в час всего пятнадцать. А с "Олега" то и дело семафорят: "Скоро ли, да скоро ли?" Горе нам горькое. Что это за судно - наш крейсер. Вечные поломки, вечная обуза для всех.
      Взошла полная луна и застала нас за этим занятием - качанием воды. Сквозь шланги местами сочится струйками вода; команда жадно подбирает ее, подставляет кто кружечку, кто пригоршню. Один подставил ведерко под сирену: оттуда (благодаря неисправности) нет, нет и вырвется с паром струя кипятку догадливый матрос уже полведра себе набрал.
      А я хожу по лазарету, завязываю краны и бранюсь: "Санитары, не сметь трогать пресной воды, руки мыть соленой водой!" - вот до чего дело дошло!
      А из воды, освещенные луной, на нас умильно глядят, любуются тупые акульи морды: ждут, не дождутся, скоро ли, мол, к нам, голубчики, пожалуете?
      Эх, горе-воители! Ну, куда нам воевать-то! А еще с "Новиком" тягаться вздумали. "Новик" за границей, ведь, строился.
      7 декабря. Подходим к Джибути. Совсем истомил нас зной. Вчера раздробило четыре пальца одному матросу: один пришлось отнять, три надеюсь сохранить. Работать в этакую жару невозможно. Операция благодаря качке вышла мучительной, хотя и производилась под кокаиновой анестезией.
      Глава XXI.
      Джибути
      12 января. Сегодня я долго бродил по всему судну, отыскивая уголок, где можно было бы заняться писанием. В каютах и кают-компании невыносимо жарко. Командир предложил свою каюту, но и у него не лучше, несмотря на электрический вентилятор. Отправился на верхнюю палубу, где на юте под тентом мы целыми сутками теперь живем: работаем, обедаем, спим. У нас сейчас вторые сутки днем и ночью продолжается погрузка угля. Кругом бегают и галдят грузчики угля - сомалийцы с их однообразными криками: "Эго - эга! эго эга!" В Джибути я первый раз. На низменном плоском полуострове расположен небольшой городок. Равнина тянется довольно далеко и окаймляется высокими горами. Рейд огромный, достаточно защищенный от ветров. Вход в него довольно затруднителен. Вправо невдалеке находится огромная, покрытая коралловыми рифами, банка, которая в отлив с часу до трех совершенно обнажается.
      "Олег" и "Днепр" стали далеко, остальные ближе к берегу. Кроме наших судов здесь очень много немецких угольщиков; я насчитал их 12; все большие грузовики; на днях к ним должно присоединиться еще десять. Этой флотилией командует лейтенант запаса Германского флота. Мы его величаем шутя "адмиралом". Оказывается, немцы на многие свои суда-угольщики поназначали офицеров запаса (временно, конечно), для того, чтобы из опыта нашего похода извлечь наибольшую пользу для своего флота. Они и сами не скрывают этого. Наш крейсер послали отыскивать "Рион", который был оставлен в Красном море ловить два парохода - "Zambia" и еще какой-то с орудиями и снарядами. В поисках за ним мы шатались по Аденскому заливу, Баб-эль-Мандебскому проливу и, наконец, увидали "Рион", любезно жавшимся к двум английским пароходам, делавшим вид, будто они и не замечают его присутствия. Мы передали приказание вернуться в Джибути, и "Рион" с грустью повернул за нами, а те два - сразу дали полный ход и задымили вовсю - контрабандисты вне всякого сомнения. Дело в том, что у нас не было разрешения останавливать и осматривать другие пароходы кроме вышеназванных. Когда мы вернулись обратно, то узнали о получении телеграммы, сообщавшей о том, что настоящие-то контрабандисты прошли давным-давно - еще 15 декабря.