Подходя к этому внушительному светло-желтому зданию, Алексей невольно замедлил шаг. Он хорошо знал эту улицу и эту больницу, где работал его давний друг и бывший одноклассник. Первое время, когда тот начинал свою трудовую деятельность в этом заведении в качестве санитара, Алексей вместе с другими молодыми холостяками частенько наведывался сюда в часы его ночных дежурств. В маленькой комнате они располагались по-свойски. Доставали воспетую всеми сатириками колбасу за два двадцать, сыр, салаты и прочие немудреные закуски, среди которых пальма первенства, без сомнения, принадлежала соленым огурцам. Потом из пакетов извлекались бутылочки. Ребята были молоды, и казалось, что вся жизнь у них впереди. Кто-то тихо бренчал на гитаре, кто-то рассказывал смешные истории и анекдоты.
      Женщин сюда никогда не приводили, это был их заветный мужской мир. Что-то вроде Английского клуба. Впоследствии судьба разметала многих по белу свету.
      Красивый Гарик Алуфьян, за которым бегали все девчонки в классе, в конце восьмидесятых эмигрировал в Америку. Там первое время он держал небольшой трактирчик на Брайтон-Бич, где выступали Шуфутинский и Люба Успенская. Потом, когда ресторанный бизнес развернулся и появились конкуренты, Гарик оставил питейное заведение и переключился на торговлю автомобильными запчастями. Последней весточкой от него был рассказ, что он удачно женился на своей очень дальней родственнице и открыл собственный зубной кабинет. Вспомнил, что когда-то учился на стоматолога. Алексей даже в кошмарном сне не мог себе представить, как Гарик рвет кому-то зубы или ставит пломбы. Вечный двоечник Гарик, который поступил в престижный медицинский институт только по большому блату и за приличную взятку! Наверное, на него давным-давно подали в суд за искромсанные зубы и отвалившиеся коронки. Но где наша не пропадала! Советская закалка равнялась школе выживания на необитаемом острове. Как писал Гарик в письме двоюродному брату, он даже расширил свою врачебную практику.
      Виктор Молодцов, в отличие от Гарика, закончил хуже - он работал в морге. Работа там была доходной, но... Короче, друзей у него резко поубавилось.
      Николай Куценко торговал газетами на Курском вокзале. Такого самоотречения требовали семейные заботы: жена, дети, больная теща с вечной повязкой на голове. Алексей, правда, сильно подозревал, что теща друга очень умело симулировала свои хвори, чтобы заставить Колю больше работать на семью и ее лекарства. Однажды он сам был свидетелем, как в трамвае теща Куценко с жаром вступила в перепалку с каким-то пьяненьким мужиком, который загородил ей выход, а потом с силой двинула локтем высоченного парня. Так что ни о каких серьезных недугах и хворях речь, по-видимому, не шла.
      Боря Портман уехал в Израиль. Правда, сначала ему пришлось хлебнуть эмигрантского лиха. Он жил на какое-то скудное пособие, потом вкалывал в кибуце и только через четыре года устроился работать учителем математики.
      Кто там еще? Такая короткая стала память! Ах, да, Ринат Басыров! Исполнилась его заветная мечта - стал художником. Но художник он был никакой, поэтому картины его не раскупались, на презентации никто не приглашал и галерейщики выставок не устраивали. Говорят, он сильно пил и подрабатывал тем, что разгружал вагоны.
      Ну, и остался Валя Старостин, к которому он сейчас шел. Валя был талантливым психиатром, кандидатом наук, публиковавшим свои работы в известных медицинских журналах и сборниках. Он даже выступал за границей на международных конгрессах.
      Ему удалось также сделать пируэт высшего класса - получить грант Сороса под свой проект - маленькую лабораторию, где он проводил исследования и эксперименты. Лаборатория эта размещалась в здании одной городской больницы, куда и направлялся Алексей. Он виделся с Валей редко, но оба испытывали друг к другу прочную симпатию. Валя недавно женился на своей аспирантке и с нетерпением ждал появления на свет первенца.
      - Сюда. - Из окна первого этажа высунулась чья-то рука. - Мы переехали, - послышался Валькин голос. - Первый этаж, по коридору направо, там моя "лаба".
      Стукнувшись о низкую притолоку, Алексей распрямился и попал в крепкие объятия друга.
      - Привет, привет, - Валя был, как всегда, взъерошен, и вид имел такой, словно его разбудили ночью и сообщили, что его лотерейный билет выиграл. "Накануне открытия", - подумал Алексей.
      - Садись, только не туда, там подопытные крысы. - Алексей живо перешел в другой угол лаборатории. - Сейчас чайку соорудим да чего-нибудь покрепче! Света, - крикнул он, - приготовь столик на двоих.
      Пухленькая блондинка вынырнула из соседней комнаты и вопросительно посмотрела на Алексея.
      - Мой старый приятель, Алексей Ярин, гроза крупных жуликов и убийц, прошу любить и жаловать. Света, перспективная студентка, проходит у меня практику. - Света была не в халате, а в малюсенькой мини-юбке и прозрачной кофте. - Давай, Светуль, побыстрее сбегай в магазин, вот стольник.
      - Я тоже дам, - Алексей полез в портмоне.
      - Ни-ни, угощаю я, я же теперь не бедный, старина Сорос помогает. Валя располнел, его лицо непривычно лоснилось. - Уф, жарко! Окно, что ли, открыть? - Он протер ватой лицо.
      Одним из самых популярных слов постреформенной России стало "Сорос". Сорос вполне подтверждал бессмертные слова Остапа Бендера "заграница нам поможет". При имени американского миллиардера у российской интеллигенции обычно начинали дрожать руки и увлажняться глаза. Дрожь рук происходила от предвкушения "ну очень больших денег", а слезы наворачивались на глаза от сентиментальности, от того, что о них вспомнили. О несчастных российских интеллигентах, вот уже которое столетие сеющих "разумное, доброе, вечное". Правда, один ядовитый публицист съехидничал, что все эти интеллигенты только и делали, что разбрасывали "иррациональное, злое, скоротечное". Но на него никто не обратил внимания. Не дал Сорос, вот и злится человек, все понятно.
      На Сороса молились, его боготворили. Он стал новой религией, вроде марксизма-ленинизма наших дней. Получить грант, стипендию или звание соросовского профессора было необычайно модно, престижно и популярно.
      - Да... Сорос, - протянул Алексей.
      - Как ты? Еще не женился?
      - Пока нет.
      - А кто-нибудь есть? - Валька ткнул его в бок.
      - Как сказать, - растерялся Алексей, вспомнив тоненькую Маришу из аналитического отдела. Он часто сталкивался с ней в коридорах агентства, она поила его чаем и угощала домашними пирожками. Но пригласить Маришу в театр, на шумную кинопремьеру или предложить прогулку по Москве - он пока не решался.
      - А у меня сейчас Светка эта. Горячая девчонка.
      - Как - Светка? Ты же женился!
      - Слушай, ты даже не представляешь, какая оказия произошла со мной. Ты же меня знаешь, я всю жизнь был таким стеснительным, подойти к девушке боялся. Я еще так переживал из-за этого.
      - Помню. - В памяти всплыло, как все они наперебой давали Вальке дурацкие советы, как познакомиться на улице, в библиотеке, в метро. А Гарик так и вовсе лично привел к Вале подругу сестры, правда, чем у них там дело кончилось, Алексей не знал...
      - Так вот сейчас как будто вторая молодость поперла, точнее - первая, ведь я никогда особенно и не гулял. Даже женился - кому сказать - в сорок лет. А тут что-то стряслось. Потянуло. И Светка - не одна. Еще есть Людмила Евгеньевна, разведенка, сорок пять лет. Ну женщина... просто ураган.
      - Да... - Алексей не находил слов.
      - Ладно, пока Светка по магазинам ходит, выкладывай, что там у тебя.
      - Понимаешь, дело такое, непонятное. Ко мне в руки попал один документ - дневник. Что-то меня настораживает в нем. Ты не мог бы по своей части просмотреть его и охарактеризовать личность этого человека. К сожалению, он уже мертв, поэтому расспросить его мы ни о чем не можем.
      - Давай сюда дневник.
      - С начальством я поговорю, думаю, оплатим без проволочек.
      - Да ты что, старик, шуток не понимаешь? Не возьму я от тебя ничего, это я так брякнул.
      - Только, Валя, я понимаю, просить об этом просто неудобно, вроде я скотина назойливая, но хотелось бы все это провернуть как можно скорее. Дело отлагательства не терпит.
      - Понял, будет сделано, - Валька шутливо отдал честь и почесал в затылке. - Что-то Светка задерживается, наверное, в парфюмерный заскочила.
      Стукнула дверь.
      - Вот и я, - Света лукаво щурила карие глаза, прижимая к груди два огромных пакета, - копченая курица вас устроит?
      - Идет, - в один голос выпалили Алексей с Валькой и дружно рассмеялись.
      ***
      Катя бесцельно бродила по Москве вот уже несколько часов. Ей не хотелось идти домой. Там ее все равно никто не ждал.
      Рудик - убийца. Все. Точка. И дело "театрального убийцы" закончено. Его можно сдавать в архив. И Миронову с Касьянниковым убрал, скорее всего, тот же Рудик. Миронова ушла от Гурдиной. Рудик как любящий сын не мог стерпеть такого демарша, а Касьянников хотел в своей телепередаче обнародовать какую-нибудь гадость о "царице московской сцены". Может, он расспрашивал актеров об этом? Хотя вряд ли они бы пустились в откровенности и стали рассказывать о своем житье-бытье в театре. Потому что, как сказал Женя Сандула: "Кто же ссорится со своим бутербродом с маслом?" Действительно, кто? Таких дураков сейчас нет!
      Гурдина, по всей видимости, знала убитого, поэтому ни разу не взглянула на него. И последнее, что осталось сделать им с Алексеем, - пойти к Гурдиной и все рассказать, припереть ее к стенке. Тогда она, выражаясь на современном жаргоне, "расколется". И первое дело Екатерины Муромцевой будет закрыто. Катя поймала себя на мысли, что ей действительно хочется поскорее покончить с этим расследованием, таким трудным и запутанным.
      Она ощутила безмерную усталость. Как только наступит конец, она попросится в отпуск. Уедет в Париж на две недели и забудет всех. Артура, Игоря. А года через два-три она родит ребенка. Для себя.
      Завернув за угол дома, Катя вышла к театру "Столичный". В надвигающихся сумерках он казался лунной глыбой. Катя подошла к афише и неожиданно столкнулась с какой-то женщиной.
      - Извините.
      - Ничего, ой, вы, кажется, приходили ко мне?
      Ирина Генриховна Мануйлина держала под руку высокого мужчину с седой шевелюрой. Она была одета в светлый брючный костюм с крупной брошью, приколотой к воротнику и сделанной в виде не то скорпиона, не то жука-скарабея.
      - Венсан, это журналистка, работающая в Институте Гете, - представила она Катю своему спутнику.
      - Венсан Барк - ведущий американский театральный критик, у него постоянная колонка в "Санди Таймс".
      Катя поняла, что больше всего на свете Ирина Генриховна любит демонстрировать свои знакомства с известными и влиятельными людьми.
      - Вы тоже на премьеру? - кивнула Мануйлина на афишу.
      - Нет.
      - А мы с Венсаном решили пойти посмотреть на Аллу Баринову. Стоим ждем Переверзенцева, вечно он опаздывает. Помнишь, как в Нью-Йорке он опоздал на спектакль Питера Брука, потом еще сказал, что перепутал время? - Мануйлина натянуто рассмеялась. - Ты куда, Венсан? Хорошо, я подожду здесь... Нет, нет, не уходите, я не хочу стоять здесь одна, вы составите мне компанию, затараторила Ирина Генриховна, потянув Катю за руку. - Постоим здесь пару минут. - Назойливый голос театральной критикессы щекотал уши. - Где же Переверзенцев, перед зеркалом, что ли, прихорашивается? После автомобильной аварии такие ему швы наложили - просто ужас, потом пластическую операцию делали. Говорят, это вторая авария в его жизни. И, что самое печальное, врезаются в него, а сам он очень даже прилично водит. Не везет мужику. Холостяк вечный... - Кате показалось, что в голосе Мануйлиной прозвучали досада и сожаление. - Обычный комплекс детдомовского мальчика... Осторожничает в жизни. Ох, Макс идет, вон, справа.
      - Простите, - Катя решительно сделала шаг назад, - я пойду, мне очень некогда. - Ей совсем не хотелось встречаться с Переверзенцевым. Извините, - и, не смущаясь недоуменного взгляда Мануйлиной, она развернулась и быстрыми шагами направилась к метро.
      ***
      Элла Гурдина открыла настежь окно. Начиналась гроза. Элла Александровна надела легкий халат и вышла на балкон. Собственно говоря, это был не балкон, а маленький полукруг, выступающий на полметра. Такие балкончики - старая Москва: ажурная решетка и лепные завитки по бокам.
      Постояв там немного, Гурдина отошла в глубь комнаты и села на диван. Раньше надо было предвидеть, чем это все закончится. Кто будет следующей жертвой? "Неужели ты не знаешь? - цинично усмехнулась она. - Элла, ты никогда не была наивной дурочкой, ты пробивала в жизни дорогу, чем только могла. Позади остались грязь, унижения, годы скитаний по дешевым провинциальным гостиницам, полуголодное состояние, вечный страх за сына. Ты же выстояла. Правда, какой ценой!" Она машинально покачала головой. Слез не было, было лишь тупое оцепенение. Рудик, Рудик! Но что же она может сделать, чтобы предотвратить следующие жертвы? Ничего! Гурдина посмотрела на свои руки. Крупные, породистые руки женщины, знающей себе цену, привыкшей добиваться и получать свое, то, что принадлежит ей по праву таланта! Она вспомнила вечер, который был много-много лет назад. Спокойный человек с седой шевелюрой и в больших роговых очках усаживает ее на стул и говорит тихо, но одновременно приказывает: "Расслабься, сосредоточься на чем-нибудь одном, не очень сложном, закрой глаза... А теперь протяни мне свою руку, она теплая и мягкая..."
      Элла помнила, как ее словно обволакивал странный туман, она как бы бодрствовала и дремала одновременно. Проходило пять, десять минут и...
      Что-то скрипнуло, и Элла вскочила с дивана, пронзительно вскрикнув.
      "Нервы, Боже мой, нервы, кто бы подумал, что они у меня вообще есть? Что я сейчас делала? Ах, да, вспоминала". Она трогала свои руки, какие они теплые! И вдруг сквозь пелену памяти отчетливо увидела ДРУГИЕ РУКИ - слегка утолщенные пальцы которых почему-то лихорадочно чешут запястья, трогают их, гладят и проводят по ним ребром ладони, словно РЕЖУТ ИХ...
      Глава 12
      - Да, спасибо, я очень рад, да ну, брось... естественно... когда мне приехать?.. что?... пришлешь Свету?.. за меня не беспокойся... Отелло в белом халате... ничего себе шуточки...
      Алексей с облегчением положил трубку на рычаг и принялся насвистывать какую-то мелодию.
      Через полчаса Светлана стояла перед ним, как солдат перед генералом.
      - Возьмите папку, здесь ваш дневник и медицинская документация к нему.
      - Спасибо. - Алексей изо всех сил старался не смотреть на ее ноги. Такого рискованного мини он давно не видел. "Ничего удивительного, что именно такие девицы чаще всего и становятся жертвами разного рода маньяков и извращенцев. Хоть бы на три сантиметра длиннее юбку надела!"
      - Я могу идти? - на руке девушки звякнули тяжелые браслеты "под золото".
      - Да, спасибо. Валентину Олеговичу привет передавайте от меня.
      - Непременно, - и, слегка покачивая бедрами, не дожидаясь лифта, Света направилась к лестнице.
      Уже закрывая дверь, Алексей услышал ехидный смешок соседки.
      - Я же ее к себе в дом не впускал, - громко сказал Алексей и неожиданно для себя показал соседке язык. "Будет теперь разносить по дому, что я путаюсь с непотребными девицами, сочинит бог знает что, приукрасит и выдаст свое коронное блюдо, обрамленное сплетнями. Ей бы любовные романы писать, такая фантазия пропадает!"
      Алексей раскрыл папку.
      "Человек, обладающий флегматическим темпераментом. Страдает неврозом навязчивых состояний, который чаще всего возникает в результате тревожно-мнительного воспитания. Внутри него все время происходит конфликт между двумя важнейшими для него психологическими установками: "безопасность превыше всего" и "стыдно быть трусом!" Его поведение весьма противоречиво: он то робок, то безрассудно смел. В случае, когда обстоятельства загоняют его в угол, способен на любые крайности. Главная мотивация в жизни - страх. А главное желание - приспособиться так, чтобы чувствовать себя комфортно в отношениях с людьми. Высока вероятность того, что когда-то им было перенесено тяжелое нервное потрясение".
      Алексей пошел на кухню и поставил чайник. Он испытывал непонятное смятение.
      Через час приехала Катя, которую он срочно вызвал.
      - Интересно, догадывалась ли Гурдина, что ее сын - человек с крайне тяжелой формой психического расстройства? Если знала - ей не позавидуешь. Вечный страх за сына, что он сорвется и его заболевание будет обнаружено всеми.
      - Он что, шизофреник? - Катя не очень разбиралась в медицинских тонкостях.
      - Да не совсем. Я перезвонил своему Вальке и попросил по горячим следам прояснить кое-какие моменты. Меня сразу этот дневник насторожил. Я ведь изучал психологию. Поэтому стиль изложения, повторяющиеся обороты, возвращение постоянно к одним и тем же ситуациям навели меня на мысль, что здесь имеется некое психическое заболевание. Я подчеркиваю, заболевание, и оно характеризуется периодами просветления и регрессии. Шизофрения - это уже необратимый процесс.
      - Значит, Рудик страдал заболеванием психики, близким к роковой черте? К шизофрении?
      - Да, это было, видимо, так.
      - Но он же играл в спектаклях, был актером, разве это возможно? вырвалось у Кати. Она сидела на диване, поджав под себя ноги и крепко сцепив пальцы рук.
      - О чем ты говоришь? - откликнулся Алексей. - Ты даже не представляешь себе, сколько таких скрытых параноиков и личностей с различными психическими отклонениями находится рядом с нами. Они живут среди нас годами, ничем не обнаруживая свою скрытую болезнь. А потом достаточно какого-нибудь внешнего толчка - и все симптомы налицо. Не случайно сейчас психиатры говорят, что каждый второй из нас - ненормален. Так что очень даже понятно, почему Рудик играл в театре и был актером. Кто мог это обнаружить, если у него не было никаких проявлений, вспышек? Только в дневнике он давал выход своим фобиям и склонностям. А потом, невроз навязчивых состояний, как объяснил мне Валька, характеризуется определенными странностями в повседневной жизни. Так, человеку кажется, что он забыл выключить утюг, и он возвращается несколько раз в свою квартиру, чтобы проверить это, или он страдает синдромом маниакальной чистоты и в течение дня много раз моет руки, хотя в этом нет никакой необходимости. А кто мог наблюдать Рудика в быту? Никто! Поэтому окружающие считали его нормальным человеком.
      - Да, вспомнила, у него в ящике в гримерной я обнаружила несколько странных предметов, тогда я не придала этому значения, а теперь, кажется, понимаю, в чем дело. Там лежал женский носовой платок со следами губной помады, старая пудреница, пустой флакон из-под духов и фарфоровая собачка с отломанным ухом, которую я еще до этого видела в руках Гурдиной. Я тогда подумала, что у него с Гурдиной, возможно, интимные отношения, но сама мысль об этом показалась мне до того омерзительной и гадкой, что я тотчас выбросила ее из головы.
      - А зря. Бывает так, что маленькие зацепки могут указать верное направление расследования, могут что-то подсказать.
      - Ну что ты, Алексей, мне не совсем удобно было говорить об этом. Потому что второй моей мыслью было, что он - скрытый извращенец. Ну, знаешь, из тех, кто коллекционирует женское белье, предметы туалета, обувь. Он мне сразу не понравился. Какой-то нудный тип, голос невыразительный, монотонный, звенел будто на одной ноте, и неестественно высокий, не мужской.
      - Во всяком случае, тогда это могло бы навести нас на мысль, что он страдает какими-то отклонениями. А потом, в свою очередь, позволило бы предположить и другое...
      - Да, это моя ошибка.
      - Ну что ж, визита к Гурдиной не миновать. Разговор будет, конечно, не из приятных, но он необходим, как назревшая операция. Да, Катя, я должен еще кое о чем тебе сказать. Извини, что долго скрывал, но таково было указание шефа. Ты слушаешь меня?
      - Да. - У Кати стрельнуло в виске, и она поднесла к нему руку.
      - Дело в том, что некоторые обстоятельства указывают на то, что в нашем с тобой расследовании замешаны определенные могущественные силы.
      - ЦРУ, что ли, или ФСБ? Сейчас у наших романистов такая мода. В каждой книге международные спецслужбы ведут охоту за каким-нибудь Васей из люберецкой банды. На фиг он им сдался! Станут они руки марать!
      - Нет, невидимые рыцари плаща и кинжала тут ни при чем, и Джеймс Бонд не умчит тебя на самолете в Майами! На это можешь не рассчитывать. Нет, здесь-другое. Ты когда-нибудь слышала о розенкрейцерах?
      - Нет, не могу вспомнить.
      -Это тайный орден, возникший в незапамятные времена. Члены его обладают очень большим влиянием. Это были предшественники масонов. Понимаешь, тот человек, который обратился вначале к шефу с просьбой проследить за "нашей" будущей жертвой в театре "Саломея"...
      - Ярин, - устало откликнулась Катя, - давай все сначала и по порядку.
      ***
      - Да, да, проходите, лучше сюда, в зал, боюсь, что в моем кабинете немного душно. Все равно в театре, кроме Лины, никого нет, ни единой души, так что опасаться лишних свидетелей не стоит.
      Катя поправила волосы.
      - Это мой коллега из "Белого грифа", Алексей Николаевич Ярин.
      - Очень приятно. Элла Александровна Гурдина.
      - Я уже с вами знаком, заочно. Да и на ваши спектакли несколько раз ходил.
      Они сидели в партере. На сцену с потолка свисали кожаные ремни и железные цепи. В глубине виднелся пышный сад, словно срисованный с пасторальных картин Ватто. Сбоку стояла розовая беседка, находившаяся в полутени.
      - Я слушаю, - Гурдина вздохнула.
      - Даже не знаю, как подступиться к вам, - пошутил Алексей.
      - А вы приступайте прямо, без околичностей. Считайте, что я сижу в "испанском сапоге" или в темном колодце, куда не доходит ни единый луч света. Пытки, они ведь очень разнообразные. Вот сейчас я ставлю, вернее, только приступаю к постановке спектакля по произведениям маркиза де Сада. Видите, вон плетки свисают, разные железные штучки позвякивают. Квинтэссенция зла. Тема знакома, так что давайте уж сразу.
      - Почему вы захотели ставить Сада?
      - Ну, во-первых, модно, а во-вторых, мне кажется, такой садо-мазохизм, какой был в душе Сада, простите за невольный каламбур, в наше время присущ многим людям. Просто он сейчас выражается несколько по-другому. Ничто не ново под луной, как говорили древние.
      - Элла Александровна, мы благодарим вас за доверие, которое вы оказали нам, передав дневник вашего сына. Это ведь его глубоко личное. Мы прочитали дневник. И у нас возникли кое-какие вопросы, которые мы и хотели бы вам задать. Вы знали, извините за несколько бестактный вопрос, что Рудик, как бы это сказать, не совсем психически нормален?
      - Да, знала, - голос Гурдиной звучал на редкость спокойно, - знала.
      - Как это случилось? Врач-психиатр, к которому я обратился за помощью, высказал предположение, что в детстве мальчику пришлось пережить какой-то шок, стрессовую ситуацию, которая, по-видимому, и явилась причиной заболевания.
      Гурдина смотрела на сцену.
      - Мне тяжело об этом говорить, но... во всем виновата я... Рудик тяжело заболел, когда ему было семь лет. Он лежал с высокой температурой. А мне надо было выступать. Он бредил и протягивал ко мне руки, умоляя не уходить. А я выскользнула за дверь и не заметила, как он, встав с постели, шатаясь, пошел за мной. Он был очень слаб. Но я не видела его, не видела, иначе он не упал бы с лестницы... Так Рудик получил сотрясение мозга, после которого и произошло все это. - Гурдина заплакала.
      - Простите, - Алексей отвернулся, - простите.
      - Теперь вы знаете все...
      Гурдина приподнялась со стула, как бы собираясь уйти.
      - Нет, нет, подождите, есть еще кое-что...
      - Да...
      - Нам удалось установить, что вы - родом из Алупки.
      - Да, это так.
      - Но в вашей биографии... - начал Алексей и внезапно умолк. Интуитивно он почувствовал, что не надо сейчас говорить ей о тайном ордене, еще рано, она может замкнуться, и тогда им будет очень трудно разговорить ее... Нет, пока не надо. - Элла Александровна, я не буду утомлять вас ненужными деталями, но мы установили, что вы знали убитого, знали... Вы единственная не подошли и даже не посмотрели на него. Вам это было ни к чему, ведь убитый был вам хорошо знаком. Расскажите, кто он. Мне кажется, это в ваших интересах, - мягко добавил Алексей.
      - О чем вы говорите, откуда я могу его знать?!
      - О6 этом можете рассказать только вы.
      Гурдина закрыла глаза:
      - Я расскажу все, только не сейчас, в другой раз. Я не могу...
      - Лучше сейчас, ведь, возможно, у Рудика был сообщник, который и внушил ему мысль убить того человека в партере. И он еще ходит на свободе, может быть, он рядом.
      Гурдина провела рукой по лбу, словно не решалась заговорить.
      - Я попробую, но это очень, очень страшно...
      Это было много лет назад, в Алупке, где я тогда жила. В то время Алупка была крупным курортным городом, куда приезжало много отдыхающих. Летом там кипела жизнь. Гастролировал театр. Я познакомилась с сыном одной актрисы. Она была, выражаясь современным языком, женщиной с неустроенной личной жизнью. Отца, я так поняла, ее сын никогда не знал. К сыну она относилась плохо. Даже не плохо, а скорее никак, она просто его не замечала, жила своей жизнью. К тому же сильно пила. Мальчик был подавлен, удручен и от души ненавидел театр и все, что с ним связано. Даже я, будучи девчонкой, хорошо это поняла.
      - Сколько вам тогда было лет?
      - Двенадцать, а ему - одиннадцать. Кеша, так звали мальчика, был моложе меня на год. Мы были детьми и поэтому с удовольствием бегали и играли в алупкинском парке, купались в море. И вот однажды, я хорошо помню этот день, он пришел в условленное место просто сам не свой, говорил невпопад, был очень бледный и рассеянный. Я подумала, что Кеша заболел. Мы не стали играть, а отправились на пляж, и тут я заметила, что он часто останавливается и потирает себе запястья. Вот так, - Гурдина вытянула вперед руку, - таким движением, как будто рассекает их. Правда, тогда я не придала этому никакого значения. А на другой день я узнала нечто ужасное: мать Кеши умерла. Ее нашли в гримерной после спектакля. Она была уже изрядно пьяна, и вены на запястьях перерезаны ножом. На полу у ее ног лежал в луже крови ее младший сын, пятилетний мальчик, а рядом с ним - ножик из театрального реквизита. Актриса скончалась сразу от большой потери крови. Мальчика отвезли в больницу, там он пришел в себя, но сказать ничего не мог. В результате сильного потрясения он потерял память.
      Одни говорили, что это - самоубийство. Другие - подозревали младшего сына актрисы, говорили, что мальчик мог прийти к ней в гримерную и, как бы подражая какому-нибудь театральному герою, нанести порезы матери. Мальчик ведь вырос за кулисами и мог перепутать игру на сцене с реальностью. Он был еще слишком мал...
      Ходили разного рода слухи.
      Кеша не появился в парке ни на следующий день, ни через два дня. Я случайно столкнулась с ним у городской столовой. Он посмотрел на меня. И в эту минуту меня осенила страшная догадка. Я вспомнила, каким бледным и растерянным выглядел Кеша в тот день, как он машинально потирал свои запястья именно в тех местах, где были порезы у его матери. Но ведь он тогда еще не мог знать, что она мертва, тело-то обнаружили позднее. В моих глазах Кеша прочитал, что я ВСЕ ЗНАЮ. Он бросился бежать со всех ног, и больше я его никогда не видела.
      - А почему вы не пошли в милицию? - спросил Алексей.
      - Не знаю, ведь мы с ним подружились, к тому же это были всего лишь мои догадки... И потом, я так испугалась! И даже сейчас, когда вспоминаю все это, мне становится не по себе.
      Лицо Гурдиной побледнело.
      - Я должна... передохнуть... - с трудом про-говорила она.
      - Сейчас принесу воды, - откликнулась Катя.
      - ...Самое страшное заключалось в том, что эта история имела продолжение. Спустя восемь лет, когда у меня уже был сын, мне неожиданно принесли заказное письмо. Оно состояло всего из нескольких строк. Я помню их почти наизусть: "Я ничего не забыл, как и ты. Вспомни гималайские кедры, наши игры... Я понял, что ты ЗНАЕШЬ, и я не дам тебе покоя, ты будешь жить в вечном страхе за себя и за своего сына. Я приду к вам однажды..."
      Представьте мое состояние. Я чуть не сошла с ума, побросала вещи в чемодан и уехала куда глаза глядят, сменила все, даже собственную фамилию. Я колесила по всему Союзу, заметая следы. Но самое страшное - я навеки потеряла покой из-за сына, я страшно боялась за него. Я скрывала его ото всех, и поэтому сын чаще всего жил не со мной, а у чужих теток, которые за ним присматривали. Однажды мы с ним даже разлучились на долгие семь лет...
      - Видимо, это момент в дневнике, где Рудик пишет, что он потерял, а потом обрел свою мать.
      Гурдина кивнула:
      - Да, мы вновь соединились, когда он уже был взрослым юношей. Он работал в моем театре с момента основания, правда, как вы теперь знаете, не под своей фамилией. И никто не знал, что мы мать и сын, мы были вынуждены скрывать это от всего света. В тот день я получила послание от этого человека. Он написал мне, что приедет в театр, чтобы встретиться со мной. Вы, наверное, можете себе представить, как я испугалась. Я ходила по своей комнате, лихорадочно меряя ее шагами, как зверь, попавший в клетку, и разговаривала сама с собой вслух. Рудик, видимо, подслушал мой монолог и решил действовать. Но я не знала, клянусь вам, что он затеял! Я бы остановила его! Остальное вам известно.
      - Он сделал главное - он сохранил вашу жизнь, ведь он так любил вас!
      - Лучше бы умерла я.
      - Теперь вы избавились от вечного страха...
      Гурдина как-то странно посмотрела на Алексея.
      - Нет, - голос ее звучал как бы издалека. - Вы сказали, что установили факт моего знакомства с убитым из-за того, что я ни разу не подошла и не взглянула на него. Я сделала это зря. Потому что убит был совсем другой. Этот человек - сущий дьявол! Он почувствовал опасность и послал вместо себя другого. Звериный инстинкт!