Смерть под занавес

      - Какой свет?
      - Все осветительные приборы вышли из строя. Мы минут пять стояли в полной темноте и не выходили к зрителям. Затем вышла Анжела, стала кричать, кинулась к Жене.
      - Рита, скажите честно, у Эллы Александровны есть враги?
      - Не знаю. Но мне кажется, что она с некоторых пор чего-то боится. Правда, выдержка у нее колоссальная. В тот вечер, когда в партере обнаружили убитого человека, Элла Александровна не растерялась, не впала в истерику, даже не подошла поглядеть на мертвеца, хотя бы из чистого любопытства. Собранная, волевая женщина.
      - Я понимаю, мой вопрос непростой, но он важен для меня. У Гурдиной есть любимчики? Это останется между нами.
      Рита задумалась, а потом энергично покачала головой:
      - Нет, это противоречит ее принципам. Никого у нее нет. Никого. - И Рита еще раз покачала головой.
      Она, словно позабыв о Кате, взяла из ящика помаду и провела ею по губам. Потом посмотрела Кате в глаза, и та ужаснулась. Белое восковое лицо и ярко-красные губы. Застывшая маска скорби.
      ***
      Рита снова взяла в руки книгу, но читать уже не могла. Что-то случилось в театре, который стал ей родным домом.
      Как кошмарный сон, она теперь вспоминала вечные окрики матери: "Рита, сходи в магазин для Кирилла Сергеевича! Ты купила ему лекарство?" Отчим сидел дома, как притаившийся паук, и только молча кивал в знак согласия. Рита сбежала из дому, как только представилась возможность. Вначале она скиталась по студенческим общежитиям, потом снимала комнату.
      Она оттаяла в театре душой, забыла прежнюю жизнь. Она полюбила Эллу Александровну и даже себе боялась признаться, что отчаянно ревновала ее то к Артуру, то к Рудику. И все-таки ей казалось, что беспечного, обаятельного Артура Элла больше выделяет среди других актеров, а может, это были только Ритины домыслы и догадки? Но все равно, в театре с некоторых пор витала неясная атмосфера тревоги. И эта же тревога и страх иногда мелькали в глазах Эллы Александровны...
      Выйдя в холл, Катя обнаружила там заметное оживление. Двое рабочих тащили на себе что-то, напоминающее ленинское бревно на хрестоматийном субботнике. Это что-то было завернуто в алый бархат и перевязано белой толстой веревкой. Лина Юрьевна пробежала мимо Кати с отсутствующим видом. Даже ноги Артура уже не торчали из-за кадок, а были предусмотрительно спрятаны под кресло.
      Катя поняла, что грядет явление Христа народу, или сошествие Эллы Александровны к актерам. Предчувствие не обмануло ее. Сначала поплыл тяжелый запах магнолий, затем раздался вибрирующий голос, эхо которого отдавалось далеко в конце коридора, потом показалась свита - Лина Юрьевна и некто на полусогнутых ногах, с обширной лысиной и в помятой рубашке с потными разводами на спине. Этот некто то забегал вперед, то останавливался, вертел головой в разные стороны и снова старался попасть в такт величавой поступи Эллы Александровны.
      - Я говорю, что не нужно этого делать... - донеслось до Кати, и у нее возникло искушение спрятаться среди пальм и кадок и понаблюдать эту картину со стороны, что она и сделала.
      - ...Я буду обращаться в Союз театральных деятелей. Я лично знакома с его председателем и думаю, что он так не оставит этого дела.
      - Я тоже так считаю, - пищал некто.
      - Вот и напишите об этом статью, пусть все знают, какие безобразия творятся в доме. Это надо же додуматься - переделывать квартиру и прямо над нами устанавливать бассейн! Что себе эти мальчики позволяют? Дойду, если надо будет, и до Лужкова.
      Катя скептически улыбнулась. Она обратила внимание, что в последнее время москвичи все чаще и чаще употребляют имя Лужкова в нарицательном смысле. Ну, вроде раньше были парткомы с профсоюзами, куда можно было обращаться и жаловаться на всякие беспорядки, а теперь - Лужков. И партком, и профком, и царь-батюшка в одном лице. Но, может, Гурдина действительно дойдет до Лужкова? Уж если Харитоныч грозится пойти к московскому мэру с жалобой, что бутылки перестали принимать, то ей сам Бог велит.
      - Все в зал, - пророкотала Гурдина.
      В зале царила полутьма. Свет шел откуда-то снизу: молочно-синие лучи падали на центральную часть сцены. На первый взгляд казалось, что в зале никого не было. Но, присмотревшись, Катя увидела Гурдину, сидящую на самом крайнем месте справа. Ее фигура темным контуром выделялась на фоне рассеянного света. В ней было что-то от языческого идола, молчаливого и бесстрастного. Застывшего перед лицом неведомого.
      Первой появилась Анжела. Она была одета в длинное платье, а в руке держала цветок, напоминавший лилию. Но спустя несколько минут Катя поняла, что это подсвечник с фигурной свечой. Декораций на сцене не было, только длинные ленты свисали с потолка, медленно кружась под напором легкого ветерка. Анжела силилась что-то сказать, но не могла. Ее лицо выражало сильное смятение, как будто она внезапно онемела. Наконец она вытянула руку и указала куда-то в зал. Потом рука бессильно упала. Медленно, словно повинуясь какому-то знаку, Анжела сделала несколько шагов по направлению к кулисам. На Катиных глазах творилось нечто невообразимое: Анжела сопротивлялась как могла, но грубая сила швыряла ее из стороны в сторону, пока, измотанная вконец поединком с невидимым стражем, актриса не исчезла за занавесом, шатаясь и взмахивая руками.
      Катя боялась пошевелиться. Она ощущала странное напряжение в зале, как будто на рядовой репетиции присутствовал еще кто-то и этот человек управлял спектаклем.
      Синий цвет сменился тревожно-бордовым. Кровавые блики расползлись по залу, вселяя чувство безнадежности и ужаса. Незаметно на сцене появился Артур. Его лицо искажала гримаса сильной боли. Это был Дориан Грей, но не мечтательно-созерцательный денди, а торжествующий убийца, которому удалось уйти от возмездия. Самое странное заключалось в том, что одет Артур был не в костюм лондонского денди, а в обычные современные брюки и длинный свитер, но в его облике было что-то неуловимо-уайльдовское: бесстыдно порочное и одновременно привлекательное. Это был настоящий Дориан Грей. Медленно, покачиваясь в такт одному ему слышимому ритму, он исполнял на сцене причудливый танец - смесь варварской пляски и утонченного танго. Его движения были как у лунатика. Он танцевал в одиночестве, то воздевая руки, то прикладывая их к щекам и чему-то улыбаясь. Катя вдруг ощутила, как ее ноги налились странной тяжестью, она хотела встать, но не могла. Внезапно закружилась голова, и она дико закричала, уже не слыша собственного голоса.
      - На вот, выпей, станет легче, - Гурдина обмахивала Катю своим черным веером и озабоченно трогала ей лоб.
      Глотнув какой-то белой жидкости, Катя сморщилась:
      - Кисло.
      - Дурочка, что же не сказала, что придешь в зал, я бы тебя посадила рядом с собой. Мы репетировали третью часть "Дориана Грея". Пока еще без слов. Актеры вживались в образ, а ты почему-то потеряла сознание, наверное, духота подействовала. Надо будет установить дополнительную вентиляцию.
      - Да, да, конечно. - Лина Юрьевна стояла напротив Кати и что-то записывала в блокнот.
      - Ну что, очнулась? - Гурдина потрепала Катю по щеке. - Сейчас шофера вызовем и домой отправим. Отдыхай, наша красавица. Больше так не делай. Рудик чуть с ума не сошел, когда тебя увидел.
      - Рудик? - рассеянно переспросила Катя. - Мне казалось, на сцене был Артур.
      - Да нет же, - рассмеялась Гурдина, - наш Дориан - Рудик. А почему тебе так показалось?
      - Но я видела! - выпалила Катя.
      - Не всегда можно доверять тому, что видишь. - Элла Александровна потерла виски: - Что-то мне тоже нехорошо. Лина, открой окно настежь.
      Свежий воздух коснулся Катиного разгоряченного лба и щек.
      - Мне стыдно, - тихо сказала Катя, - извините.
      Элла Александровна и Лина Юрьевна одновременно покачали головами. У Лины Юрьевны под глазами залегли тени.
      Катя приподнялась с кушетки Гурдиной. Только сейчас она заметила, что на ней другая юбка, тоже бархатная, но синяя и короче - до колен.
      - Это не моя юбка.
      - Конечно, не твоя, - улыбнулась Элла Александровна, - твоя, когда ты упала, зацепилась за стул и разорвалась. Мы поискали в нашем гардеробе и нашли другую. Тебе нравится? - Она пристально посмотрела на Катю.
      - Ничего. Ой, как нога болит, - Катя попыталась встать и не смогла. Острая боль пронизала щиколотку. - Наверное, у меня перелом.
      - Да какой перелом, - отмахнулась Гурдина. - Если бы действительно был перелом, ты бы кричала не своим голосом. У тебя всего-навсего небольшое растяжение. Полежишь денька два, и все пройдет. Главное - постельный режим. - Элла Александровна повернулась к помощнице. - Линочка, что ты все пишешь? Сходи-ка за шофером, он поможет Кате спуститься. А вообще, дорогая Катюша, тебе еще повезло, потому что если бы ты, падая, ударилась виском, то... сама понимаешь. В жизни надо быть очень осмотрительной.
      Свет лампы в форме пальмы делал из лица Гурдиной контрастную маску: одна его половина находилась в тени, а другая - на свету.
      Плечистый шофер Володя подхватил Катю на руки, и она, невольно охнув, поморщилась от боли.
      Глава 6
      Оказалось, что болеть и лежать дома, укутав ноги стареньким пледом, совсем не так плохо. Чувствуешь себя маленькой, беззащитной девочкой, которой сейчас принесут стакан теплого молока, поцелуют, расскажут сказку. Прийти и поухаживать за Катей было некому, но она не особенно расстраивалась по этому поводу. Можно было позвонить матери и попросить ее приехать, но Катя не хотела этого делать. Без сомнения, мать явилась бы через два часа с сумкой, набитой продуктами, и стала бы громко выговаривать Кате за неосмотрительность. Ее мать всегда первым делом винила во всем Катю, а уж потом обстоятельства и жизнь. Отец был другим, но он умер от рака, когда Кате было двенадцать лет. Она помнила только одно: что он любил ее больше всех...
      Катя уже в который раз раскрыла свой блокнот и опять набросала "вопросы без ответов", как она их называла:
      1. Куда делась сумка, с которой приехал человек в партере, и что было в ней?
      2. Почему была убита Юлия Миронова и откуда у нее были деньги на безбедную жизнь?
      3. Почему она...
      Зазвонил телефон.
      - Алло, алло!
      На том конце провода молчали. Катя потрясла трубку, предположив, что нарушена связь. Но тут раздались частые гудки. И Кате вдруг стало страшно.
      Телефон зазвонил снова. Она раздумывала, брать или не брать трубку, потом решилась.
      - Алло, ты что, спишь?
      - Ой, Алексей! Ты сейчас не звонил?
      - Нет, а что?
      - Да так, кто-то помолчал и повесил трубку.
      - Как дела?
      - Приезжай, мне надо тебе кое-что рассказать.
      Сидя напротив Кати, Алексей внимательно слушал ее, тихо барабаня пальцами по подлокотнику кресла.
      - Ох, не верю я, Катерина, в такие сплоченные коллективы без страха и упрека. Что-то здесь не так. А эта странная поломка занавеса... И еще, взгляд Алексея стал жестким, - как ты помнишь, я распорядился, чтобы за Юлей установили наблюдение. Все дни до своей гибели она почти все время сидела дома и никуда не выходила. Только в продуктовый магазин. Но, подчеркнул Алексей, подняв указательный палец, - дважды посещала некий театральный фонд "Мольер". Я навел предварительные справки. В фонде занимаются безработными актерами: подыскивают им вакансии, устраивают вечера. Почему ее так поспешно убрали? Кому она мешала? И заметь, это произошло вскоре после разговора с тобой. Кого могло это насторожить? Видимо, Юле было кое-что известно. Но какой информацией она могла владеть? О ком-нибудь из актеров? Или о Гурдиной? Или о чем-то еще? Хотя Юля и сказала, что причиной ее ухода из театра были сугубо личные мотивы, но так ли это на самом деле? Может быть, ее вынудили уйти из "Саломеи"? Вопросы, вопросы, вопросы...
      - Да, какая-то чертовщина творится в театре. Я тебе еще не все рассказала. Ты знаешь, почему я растянула ногу? Да потому что увидела нечто странное на сцене. Я присутствовала на репетиции спектакля о Дориане Грее, и там возникла непонятная атмосфера. Ну словно какое-то колдовство и наваждение. Ты, пожалуйста, не подумай, что я сошла с ума, нет. Но мне показалось, что на месте Дориана был сам дьявол. Я хотела шагнуть вперед, но не могла. Мои ноги налились непонятной тяжестью, закружилась голова, и я упала. А еще раньше я, дожидаясь Рудика, попала в очень странную комнату. Позже костюмерша сказала мне, что это - творческая лаборатория театра. В ней находились жуткие маски, длинные голубые ленты на металлических стержнях, - Катя закрыла лицо руками, - как вспомню, так становится не по себе. Что это было?
      Алексей задумчиво покачал головой:
      - Театр вообще сам по себе - мистическая вещь. Только подумай выходят на сцену люди и начинают лицедействовать, играют чужие роли, перестают быть собой. А что касается масок, то теперь у каждого режиссера свои методы, приемы подхода к актерам, к пьесе. Сейчас время самых смелых экспериментов, так что, возможно, это некий конек Эллы Гурдиной, ее ноу-хау... А шарфик, значит, взял кто-то из своих. Что ж, впрочем, я так и думал.
      - Костюмерша сказала, что теоретически его мог взять любой человек, случайно проникший в театр. Костюмерная часто бывает открыта.
      - В любой случайности есть своя закономерность, - философски изрек Алексей. - Что ж, поживем - увидим. Возьми адрес "Мольера". Директор фонда - Игорь Святославович Воронцов. Ходить можешь?
      - Да, завтра уже встану.
      ***
      Театральный фонд "Мольер" находился в переулке, в котором было всего два дома. Один из них был накрыт зеленой сеткой, его реставрировали. Дом, который был нужен Кате, стоял напротив. Его украшала узкая башенка.
      Около массивной железной двери висели три латунные таблички. На первом этаже располагался "жив. угол." (питом. подопытной стан. юн. натур.), на втором - театральный фонд "Мольер", а на третьем - реутовское отделение магазина итальянской сантехники "Вива, Италия!". Кому принадлежала узкая башенка - таблички не сообщали.
      Катя решительно потянула на себя ручку двери и, пройдя несколько шагов, остановилась. Прямо на нее бежала ватага ребятишек, а впереди них две белые мыши. Катя не помнила, как вспрыгнула на подоконник и крепко прижала к себе сумочку. Очнулась она только тогда, когда за детьми захлопнулась тугая дверь. И тут оказалось, что она стоит на цыпочках и истошно кричит.
      - Чего орешь, рожаешь, что ли? - раздалось откуда-то сверху.
      Мужчина в спецодежде перегнулся через перила и с любопытством смотрел на нее.
      - Салатовые кончились, приходи завтра.
      - Чего салатовые? - не поняла Катя.
      - Глухая, что ли? Биде, говорю, салатовые все уже расхватали, так что опоздала, красавица.
      - Да мне не унитаз, а театральный фонд "Мольер" нужен.
      - А, эти малахольные... - Мужчина смачно сплюнул на пол. - Вон там, вторая дверь справа.
      Темноволосая девушка в ярко-желтой блузке что-то печатала на машинке, прикрыв глаза. Казалось, она играет на рояле сонату Моцарта, таким возвышенно-одухотворенным было ее лицо. Почувствовав, что она в комнате не одна, девушка открыла глаза и привстала.
      - Вы от Олега Ивановича? С планом для театрального атласа?
      - С путеводителем по салатовым биде, - ответствовала Катя. - Как вы только сидите под одной крышей?
      - Привыкли, еще живой уголок рядом. Вы, наверное, на Васю наткнулись из отдела сантехники. Присаживайтесь. По какому делу?
      - Мне нужен Игорь Святославович.
      - Скоро будет.
      В маленькой комнате стояли два шкафа. Через стеклянные дверцы просматривался непременный атрибут всех уважающих себя культурных учреждений - словарь Брокгауза и Ефрона. На стенке висело несколько гравюр, на одной из них был изображен Большой театр с четверкой лихих лошадей, на других, как грибы, застыли прогуливающиеся дамы в огромных шляпах и с крохотными собачонками.
      - Мне нужна справка о Юлии Мироновой, она безработная актриса, вернее, была ею, - спохватилась Катя, - она отравилась газом, видимо, самоубийство.
      - Сейчас посмотрю. - Девушка села к компьютеру, стоявшему на высоком столике в углу. - Так... так... вы знаете, в нашей картотеке ее нет. - Она искоса посмотрела на Катю: - А вы откуда?
      - Из частного детективного агентства.
      - А почему вы решили, что она обращалась к нам? Мы не единственная организация в Москве, которая занимается проблемами трудоустройства актеров.
      - Она как-то упоминала ваш фонд в беседе со мной.
      - Спросите у Игоря Святославовича, может быть, он знает.
      Девушка, не обращая внимания на Катю, занялась своими делами. Она внимательно читала листы бумаги и складывала их в аккуратную стопку слева от себя.
      - А вы только безработными актерами занимаетесь? - Влетевшая муха настойчиво кружила над Катей, пытаясь пристроиться у нее на кончике носа.
      - Нет, что вы, у нас большая культурная программа, есть свой небольшой музей, мы устраиваем театральные вечера в зальчике на первом этаже. К нам своя публика ходит. Работает попечительский совет любителей театра. Его возглавляет известный театральный критик Переверзенцев.
      - Интересно, - пробормотала Катя. Наконец муха села на край стола, и Катя изо всех сил хлопнула по ней сумкой.
      Листы бумаги от резкого движения плавно опустились на пол, а девушка тихо вскрикнула.
      - Что такое, Кира? - Мужчина вошел в комнату незаметно. При взгляде на него Катя почему-то подумала, что такими, наверное, были английские полковники, много лет жившие в Индии: породистое удлиненное лицо, напоминающее лошадиное, смуглая кожа, подтянутость...
      - Я из детективного агентства "Белый гриф", по поводу Юлии Мироновой.
      - Да, а кто она такая? - Мужчина остановился напротив Кати, засунув руки глубоко в карманы.
      - Актриса, она отравилась газом, подозрение на самоубийство. Незадолго до смерти она заходила к вам дважды. Хотелось бы узнать, по какому вопросу.
      - Не знаю, - мужчина задумчиво рассматривал Катю, как будто бы она была редким экземпляром бабочки. - Я не знаю ее, а ты, Кирочка, помнишь Миронову?
      - Нет, - Кира опять погрузилась во вдохновенное печатанье, - не помню.
      - Ну а к кому же она могла приходить? - растерялась Катя.
      - У нас открытый театральный фонд, к нам постоянно приходят люди, обсуждают свои профессиональные проблемы. Возможно, она приходила, когда ни меня, ни Киры не было, а сидела одна из наших активисток или постоянных помощниц. Скорее всего, так и было. А как она выглядела? - Походка у мужчины была легкой и пружинистой.
      - Вот, - Катя достала из сумки фотографию.
      - Нет, я ее никогда раньше не видел, память у меня хорошая, и за это я могу ручаться, а ты, Кира? - Он передал фотографию девушке.
      Кира нехотя открыла глаза и тут же закрыла снова.
      - Не видела, а может, и видела, но теперь уже не помню, внешность стандартная, - объяснила она, - тип пшеничной блондинки, таких пруд пруди.
      - Да... - Катя спрятала фотографию обратно в сумочку. Ее охватило раздражение на саму себя (узнай теперь, зачем здесь была Миронова и была ли вообще).
      - А можно взять адреса ваших приходящих сотрудников?
      - Конечно. Кира, дай адреса. Все? Больше ко мне у вас вопросов нет?
      - Нет.
      Закрывая дверь, Катя представила, как мужчина подошел к окну, а Кира, мгновенно погрузившись в гипнотический транс, снова отдалась безмолвному музицированию над белыми листами бумаги.
      Игорь Святославович невольно нахмурился: зачем приходила эта девушка из детективного агентства? Юлия Миронова... Он помнил ее... Кира сказала, что они никогда не видели эту актрису, но Кира не скажет ничего лишнего, она вышколенная и преданная секретарша.
      Он прошел в соседнюю комнату: вот его картотека, которой он отдавал столько сил и времени. Такой серьезной работой занимался мало кто из театральных организаций. Он старался собрать как можно больше данных об актерах, что-то вроде театральной биржи. Конечно, известные и знаменитые актеры на виду, они востребованы, их приглашают наперебой в разные театры, но талантливые дебютанты, безработные актеры... Столько драм и сломанных судеб! Он нашел фотографию Юлии Мироновой: красивая девушка, длинные светлые волосы, большие глаза, приятной формы рот... Сколько их было, похожих на нее, в этой картотеке: блондинок с широко распахнутыми глазами, блондинок, которые внезапно бесследно исчезали...
      ***
      Настроение было препаршивое, хотелось что-нибудь выкинуть всем назло. Выйдя на улицу, Катя взглянула налево и обнаружила жирную красную стрелку, фривольно вильнувшую за угол. Над стрелкой красовалась надпись: "Одесса-МАМА". Причем слово "Одесса" было написано маленькими буквами, а "мама" крупными, словно кто-то кричал изо всех сил "мама", призывая на помощь. Свернув во двор, Катя обнаружила в его глубине что-то напоминающее старорежимный трактир или матросскую таверну, знакомую ей исключительно по романам и новеллам, прочитанным в юности.
      Терять Кате было нечего, кроме сумочки, в которой лежал проездной билет и тридцатка мелочью, она вошла и с любопытством осмотрелась по сторонам. Бог знает откуда вылезли в Москве, как опята после летнего дождя, всевозможные ресторанчики, бары и кафе. Одни их названия могли составить последнюю страницу сборника анекдотов. Интерьеры старались оформлять в соответствии с хлесткими названиями. "Розовый фламинго" - означало, что на витрине будет непременно изображена эта грациозная птица и, конечно, розового цвета, а "Огни Тибета" подразумевали пагоду, горы в синеватой дымке и причудливые иероглифы. Вообще-то говоря, оформление ресторанов восточной кухни можно было предугадать заранее. Набор предметов, символизирующих Восток, был строго ограничен: во-первых, это дракон, который почему-то часто напоминал юркого морского конька; во-вторых женская фигура в кимоно; в-третьих - неизменная пагода; в-четвертых жирные иероглифы. Их можно было рисовать смело в любом порядке, поскольку людей, понимавших иероглифы, было ничтожно мало, и поэтому на вывесках могли, не опасаясь разоблачения, ехидно написать: "Отвали, моя черешня" вместо традиционного: "Добро пожаловать!" Иногда названия заведений для гурманов напоминали о возвышенном и прекрасном: "Актер", "Баркарола", "Маэстро", "Меценат", иногда они свидетельствовали о юморе их создателей: "Шуры-муры", "Шестнадцать тонн", "Свалка" - или манили экзотикой: "Ангеликос", "Санта-Фе", "Тамерлан".
      Самым стильным было "Ностальжи". Этот ресторан пленял интерьерами, старинной мебелью, граммофоном, раскрывшим свою пасть, как удав, которому не дали кролика. Уже само название ресторана невольно рисовало в воображении атмосферу тридцатых годов: роскошных красавиц в длинных платьях, холеных мужчин в смокингах, парочки, увлеченно танцующие танго и чарльстон, горько-пряный аромат духов...
      В "Одессе-маме" царила чарующая интимность. Половина стены напротив Кати была закрашена сине-бирюзовой краской. Внизу корявыми буквами было написано: "Море" и нарисована стрелка, указывающая вверх. Справа был изображен мужчина неопределенных лет, почему-то в шляпе и с большой трубкой во рту. Самым примечательным у мужчины были усы, старательно вырисованные, что придавало ему сходство с полевой мышью. Ноги, естественно, были босыми. Надпись на боковой стрелке гласила, что это - "Костя", а посудина, изображенная рядом, именовалась "шаландой". Это был тот самый знаменитый Костя, который привозил в Одессу "шаланды, полные кефали". Рыбы в шаланде видно не было, скорее всего, сегодня Костя остался без улова, об этом говорил и его несколько печально-задумчивый вид. Столы в зале тоже имели свои названия, на них было выведено: "Ланжерон", "Дерибасовская", "Фонтанка", а стойка носила имя "Дюк Ришелье".
      Кате ударил в нос запах сладковатого пива и сушеной воблы. Около единственного окна она увидела пристроившегося на стуле уже знакомого Васю из филиала магазина итальянской сантехники, который многозначительно ей улыбнулся. Катя отвернулась и прошла к столику в противоположном конце зальчика. Через пять минут к ней подошла толстая официантка в переднике, расшитом креветками и морскими звездами. Она молча сунула Кате под нос меню и застыла в величественной позе - руки в боки. В сумке лежала тридцатка мелочью. Это Катя помнила твердо, как в школьные годы таблицу умножения. Пять худосочных креветок с листьями салата, конечно, никоим образом не могли удовлетворить Катин аппетит, но зато колорит "Одессы-мамы" был незабываем. Провожаемая насмешливым взглядом Васи, Катя вышла во двор, и ее обдал пьянящий аромат акации, росшей прямо у входа в ресторанчик, который Катя окрестила про себя "Привет из Одессы". "Теперь опять в "Саломею", вздохнула она, - надо переговорить с теми актерами, с кем еще не успела".
      Анжелу Катя перехватила в театральном буфете. Она сидела за столиком и ела сосиски с кетчупом, рядом стоял стакан апельсинового сока.
      - Вы ко мне? - Анжела испуганно вскинула на Катю глаза.
      - Да. Элла Александровна вас предупредила?
      - Конечно. - Глаза Анжелы были изумительной голубизны, казалось, таких больших голубых глаз не может быть, и тем не менее Анжела являлась их обладательницей. Белокурые волосы волнами спадали на плечи. На шее вилась тоненькая золотая цепочка. Руки, правда, были немного грубоваты и слишком крупны. Но лучистый взгляд Анжелы затмевал все ее мелкие недостатки.
      - Простите, Анжела, вы приехали из провинции?
      - Да, из Смоленска, точнее, из Вязьмы.
      - А почему вы решили стать актрисой?
      - С детства мечтала, а почему, и сама не знаю.
      Да, конечно, сцена как символ другой жизни, которую хочется начать в новом месте и с новыми людьми. Театр - это значит "в Москву, в Москву", как в чеховских "Трех сестрах". Москва не ждет провинциалов, но они и не ищут ее внимания, они завоевывают город всеми возможными хитростями и уловками. Вечный миф об Одиссее, покинувшем Итаку. Почему-то считается, что человек, отчаливший от мест, где он рос, должен непременно испытывать по ним ностальгию. Это не так. Человеку всегда хочется чего-то большего: сломать скорлупу, в которую его заключили с рождения. Он с радостью и страхом вторгается в незнакомый мир. Он не может жить иначе. Возвращение Одиссея было предопределено в восьмом веке до нашей эры, но хочет ли кто-то вернуться обратно в мир, который стал ему безнадежно мал, сегодня, на пороге третьего тысячелетия? Ностальгия - это как сундук со старыми детскими вещами, ты перебираешь их, вспоминаешь себя, наивного ребенка, но ведь не приходит в голову мысль попытаться снова влезть в эти почти кукольные вещи. Что значит вернуться? Ведь все стало абсолютно другим воздух, запахи, дома, людские голоса, даже цветы уже не такие, какими они были много лет назад.
      Одних жизнь в большом городе ломала, других фортуна гладила по голове. Девушки старались выйти замуж за столичных жителей, молодые люди - найти престижную работу. Все было просто и понятно и от этого очень грустно. Когда можешь просчитать все ходы заранее, из жизни уходит главное - чудо. Ты должен жить так, чтобы все-таки не знать, что откроется внезапно за новым поворотом дороги... Но Анжела внушала Кате необъяснимую симпатию. В ней сквозило какое-то простодушие, которое, возможно, являлось напускным, но не поддаться его обаянию было трудно.
      - Скажите, вы в тот вечер обратили внимание на человека, которого убили, - что вам прежде всего бросилось в глаза?
      - Наверное, какая-то странная улыбка.
      - А в чем была ее странность? - Кате хотелось услышать это определение от Анжелы.
      - Как сказать, будто это и не улыбка, а гримаса, и в то же время улыбка, спокойная такая. Мне так показалось. - Анжела помрачнела. - Это так... страшно!
      - Почему?
      - Он вроде испытывал и радость, и боль, но боль, ну... будто он был готов к ней.
      - Анжела, - Катя задумалась, - а вы можете сказать, в каком порядке вы выходили на поклоны?
      - Сейчас вспомню - сперва все актеры, потом еще раз мы вышли все. Потом мы с Артуром, затем минут пять не давали занавес, а напоследок я одна.
      - Почему одна? Простите, Анжела, - спохватилась Катя, - я ничего не имею в виду, вам захотелось так?
      - Мне, честно говоря, было все равно, но Артур сказал: "Сегодня ты заслужила аплодисменты больше, чем кто-либо из нас, иди".
      - Вы вышли, но ведь никого в зале, кроме убитого, уже не было?
      - Да, - Анжела с удивлением посмотрела на нее, - действительно, но ведь что-то случилось с занавесом и почти одновременно свет потух, возможно, поэтому зрители и разошлись.
      - А обычно вы сколько раз выходите?
      - Когда как: иногда два, иногда три, по-разному.
      - Слушайте, Анжела, - Катя достала из сумки блокнот и вырвала оттуда лист, - нарисуйте, пожалуйста, кто где стоял.
      - Вы думаете, я вспомню? Ну, постараюсь.
      Анжела сосредоточенно чертила на бумаге:
      - Вот, посмотрите. Здесь, значит, стояла я, вот здесь Рудик и Артур, нет, Артур стоял поодаль, Рита слева от меня, в двух шагах. Женя в глубине, а Лилия Георгиевна сзади меня. Кажется, так, хотя, конечно, никто не стоял на месте. Но какой-то момент, по-моему, все было именно так. Да, еще, вы знаете, это, конечно, мое ощущение, но мне показалось, что на поклоны никто не хотел выходить, я помню, что второй раз я с силой потянула за руку своего соседа.
      - А кто это был?
      - Рудик... Артур... Нет-нет, Рудик, да, Рудик.
      - Мне он показался малосимпатичным. Нудный молодой человек, но это, Анжела, между нами.
      - Да нет, что вы, он просто очень замкнутый, у него мать рано умерла, а так он очень симпатичный.
      - Может быть, - пробормотала Катя, - правда, до этого надо докопаться. А как вам работается с Эллой Александровной, легко? - осторожно спросила Катя.
      - Да, я ее очень люблю, она такая славная. Строгая, но справедливая. И красавица, несмотря на годы. Вокруг нее всегда столько поклонников. Даже молодым людям трудно устоять против ее чар. Я недавно слышала, как она с кем-то беседовала по телефону. "Ну что ты, мой мальчик, - говорила она, потерпи немного, я скоро подъеду к тебе, не переживай". - Внезапно Анжела замолчала. Она украдкой посмотрела на Катю и закусила нижнюю губу, как бы сожалея о вырвавшихся словах.
      Кате стало неловко. "Значит, Гурдина имеет молодого любовника, которого скрывает ото всех. Что ж, в принципе, банальная ситуация". Катина собеседница сидела опустив голову. Пауза затягивалась.