Смерть под занавес

      Выслушав этот монолог, мужчина отправился на поиски гордого животного. Катя присоединилась к нему. За двадцать минут прочесывания местных окрестностей она успела провалиться в канаву, порвать юбку и потерять одну туфлю. Тварь обнаружилась на дороге. Она сидела и с наслаждением наблюдала, как двое взрослых людей чуть ли не на карачках ползают, обследуя кусты, и обшаривают канаву. Увидев свою крысу, Катя издала победный клич и бросилась к ней с радостным восклицанием. Она два раза подбросила Монтессуму в воздух и чуть не расцеловала. Потом, в машине, мужчина расспросил Катю о ее работе и сказал, что решит все проблемы. Когда он предложил ей поработать в детективном агентстве, Катя от счастья чуть не свалилась с сиденья. Она кинулась обнимать мужчину, и они едва не врезались в трейлер, ехавший впереди. Так Катя и попала в "Белый гриф", даже ни разу не задумавшись, сумеет ли она там работать. Катя прекрасно знала, что если она захочет... А потом - ведь разглядел же ее ночной спутник в ней что-то такое, что решил помочь устроиться на работу, а значит, она сможет.
      Но когда Кате дали фотографию человека, убитого в партере, она растерялась. То, что она увидела, было из ряда вон выходящим. Человек словно улыбался. Его гримаса была какой-то странной и нереальной. Это было чудовищно, противоестественно! Позже, успокоившись, Катя еще раз взглянула на фотографию. Ничем не примечательное лицо. Мужчина лет сорока, без всяких особых примет. Никто не явился его опознавать и не спохватился о нем. Человек ниоткуда.
      ***
      - Не знаю, - Вячеслав Артемьевич в задумчивости поскреб подбородок рукой, - не знаю, правильно ли я сделал, поручив это расследование Муромцевой.
      Алексей Николаевич Ярин, или, как его обычно звали в агентстве, Ярила, понимал, что шеф разговаривает сам с собой.
      Зазвонил телефон.
      - Я занят, - Конев в раздражении швырнул трубку на рычаг. - Ты как бы направляй ее, но вместе с тем прислушивайся к тем выводам, которые она сделает. Иногда взгляд со стороны, особенно в таких запутанных делах, очень помогает. Ты и сам знаешь это.
      Вячеслав Артемьевич вышел из-за стола и пожал Ярину руку. Тот понял, что предстоящему делу руководитель "Белого грифа" придает большое значение. Задета его профессиональная гордость, и он жаждет смыть клеймо позора, допущенного агентством, а значит, и лично им. А для него, Ярина, это означало одно - надо сделать все возможное и невозможное, чтобы оправдать доверие своего шефа.
      Сейчас Алексей Николаевич все реже и реже вспоминал свою прежнюю работу школьного учителя истории: буйных деток, нудного завуча, бесконечные придирки к программе и контроль над "учебным процессом". Эпоха перемен повергла его в тихое изумление, вскоре перешедшее в раздражение, а потом в меланхолию. Нет, он никак не вписывался в эту суматошную жизнь, не успевал идти с ней в ногу и поэтому все чаще спотыкался на тернистом пути и прихрамывал.
      После смерти матери он жил один в двухкомнатной квартире недалеко от метро "Кузьминки", женат никогда не был, о чем, собственно говоря, почти не жалел. Он почему-то был уверен, что за него, тщедушного очкарика, никто не рискнет выйти замуж.
      С годами он располнел, очки поменял на линзы, но по-прежнему был убежден, что рассчитывать на серьезный успех у женщин он не может. Он пробовал завести собаку, но ранние прогулки выводили его из состояния равновесия на целый день. В шутку бывший школьный приятель подарил ему небольшую ящерицу - сцинкового геккона. Тот прижился у него и даже получил имя - Ганнибал. Так дразнили самого Ярина в школьные годы за его пристрастие к историческим сочинениям древних авторов.
      В агентство он попал почти случайно. Там работал сын соседки, и, как-то разговорившись с ним на лестничной клетке, Ярин пожаловался на невозможную жизнь. Сосед обещал помочь. К удивлению Ярина, о своем обещании он не забыл, позвонил и сказал, что тот может рассчитывать на место сотрудника аналитического отдела детективного агентства "Белый гриф". Алексей сразу согласился, понимая, что если бы не счастливое стечение обстоятельств, то он никогда бы туда не попал. Спасибо сыну Марии Васильевны, буквально вырвавшему его из топкой трясины, куда он медленно погружался. И теперь Алексей отдавал все свои знания и силы новому делу, благодаря которому у него в жизни словно открылось второе дыхание.
      ***
      Катя прибыла в театр ровно за пять минут до начала спектакля. Ей захотелось окунуться в атмосферу "Саломеи" изнутри, увидеть со стороны своих будущих героев-актеров, с кем ей еще придется не-однократно беседовать и встречаться.
      Все билеты были проданы, но она заверила стоявшую у входа билетершу, что идет по делу к Элле Александровне. С непонятным волнением Катя постучалась в дверь кабинета.
      - Да? - Гурдина вскинула на Катю глаза и, узнав, улыбнулась: - С каким-то вопросом, Катюша?
      - Спектакль посмотреть захотелось.
      - Господи, что же ты раньше не сказала, я бы два билета дала. Как же ты прорвалась?
      - Нахальством.
      - Понимаю, сама такой в молодости была. Бери стул в холле и садись сбоку.
      Сегодня Гурдина была одета в темно-зеленый летний костюм с короткими рукавами. Рыжие волосы стянуты черным обручем. Неожиданно она встала и взяла Катю за локоть:
      - Пойдем, я сама отведу тебя.
      - Элла Александровна...
      - Да, - Гурдина отозвалась не сразу, казалось, она погрузилась в собственные мысли.
      - Мне бы хотелось побеседовать с вашими актерами. Вы не предупредите их?
      - Ты что, думаешь, они как-то причастны к тому... в партере? Ерунда! Впрочем, решаешь ты. Не волнуйся, я скажу им, чтобы они рассказали тебе все "чистосердечно и без утайки". Так, кажется, писалось в классических романах? Рудик, принеси стул даме!
      Внезапно Катя почувствовала головокружение. "Наверное, я переутомилась", - подумала она.
      - Если тебе что-то нужно, связывайся с Линой Юрьевной, она в курсе всего. - Гурдина улыбнулась Кате.
      Молодой человек с тоненькими усиками, которого звали Рудик, принес стул и переминался с ноги на ногу, стоя рядом. Раздался мелодичный звонок, и открылся занавес.
      На сцене все было необычно. Катя шепотом спросила у соседки название спектакля. "Жизнь Дориана Грея, рассказанная лордом Генри", - ответила та. Да, очарование Уайльда, бесспорно, царило на сцене. Но то, что в книге было чарующе легким, здесь - оставляло впечатление обморочного удушья. Но потом это впечатление рассеялось, и Катя полностью отдалась самому странному спектаклю из всех, какие ей приходилось видеть раньше.
      Актеры передвигались по сцене в сполохах черно-красно-синего цвета. Их фигуры неожиданно высвечивались из темноты. Как приливы и отливы, на лицах сменялись гримасы боли, страха, отчаяния и чувственного наслаждения. Сам Дориан Грей двигался по сцене грациозно покачиваясь, как великолепный хищный зверь перед прыжком на свою будущую жертву. Казалось, он исполнял странный танец в одиночестве, медленно кружась перед зеркалом. Внезапно сцена погрузилась в темноту. Из зеркала вышел человек в длинном сером плаще. Это был мистический двойник Дориана. Они приникли друг к другу и пошли рядом в глубь сцены. Каждое движение Дориана мгновенно повторялось его зеркальным двойником. Это было так жутко и непонятно. Словно взору представали сращенные близнецы. Существо перекатывалось по сцене, заполняя собой все пространство. Те, кто стояли рядом или прикасались к нему, медленно опускались на пол. Их как будто опаляло тлетворное дыхание зловещего инкуба, не выдерживая которого они умирали. Но самое страшное было в конце спектакля, когда Дориан с силой оторвал от себя серого двойника. Его тело разом утратило свою пластичность. Каждое движение давалось с трудом. На лице Дориана выразилось непередаваемое отчаяние. Он подошел близко к рампе и зашатался. Это был человек, из которого ушла жизнь. Наконец его ярко-красные губы что-то прошептали, и он упал, прижимая левую руку к груди.
      Домой Катя пришла в начале одиннадцатого. После спектакля ее потянуло побродить по Тверской. Но всю дорогу Катю преследовало видение инкуба, перекатывающегося по сцене с фантастическими декорациями. Непонятно, что они изображали. В центре сцены находилась черная арка с маленькими воротами, которые никак не мог открыть Дориан. Свернув в какой-то переулок, Катя разыскала скамейку и присела. Подняв голову, прямо перед собой она увидела дом с крохотными полу-круглыми балкончиками. И рисунок их ажурных прутьев напомнил ей арку на декорации спектакля. Она и не заметила, как поднялась со скамейки и сделала несколько шагов вперед. Из оцепенения ее вывел скрип входной двери. Женщина в длинном черном платье и рыжей шляпе вышла на прогулку с собакой. Катя никак не могла увидеть ее лицо. Края шляпы плавно опускались то влево, то вправо. Наконец ей удалось поймать взглядом изгиб темно-вишневых губ и небольшой шрам на подбородке. Длинная рука с пунцовыми ногтями белела в свете фонаря. Казалось, она плыла по двору отдельно от тела, как рыбка-лоцман впереди акулы. Кате очень хотелось обратиться к этому единственному человеку в безлюдном дворе, чтобы прервать затянувшуюся тишину, но она так и не решилась.
      И вот сейчас Катя сидела в комнате и смотрела прямо перед собой в сгущающуюся темноту. Она чувствовала, как ее постепенно охватывал необъяснимый страх. Он проникал в нее исподволь, незаметно. Как будто она предвидела, что очень скоро ей придется столкнуться с чем-то непонятным, что заставит ее метаться в поисках разгадки и одновременно бояться увидеть в ярком свете то, что лучше оставлять в тени.
      Глава 3
      Наутро Катя почувствовала себя разбитой. Ночь была душной, не помог даже настежь распахнутый балкон. Заостренные листья "Клеопатры" слегка пожелтели. Вставать не хотелось, хотя на будильнике было уже десять. Катя надела сарафан и вышла на террасу. Сев на стул у парапета, она достала блокнот и стала по пунктам записывать в него все, что ей предстояло сделать.
      1. Узнать поподробнее об Элле Александровне у театральных критиков, людей, которые ее знают и знакомы с ней.
      Катя все-таки склонялась к мысли, что убийца - личный враг режиссера и захотел отомстить ей таким изощренным способом. Недоброжелатели - это одно, а враги - другое. Возможно, Элла Александровна в беседе с Катей не захотела называть конкретные имена, но шила в мешке не утаишь, тем более она сейчас - прославленный режиссер и находится на виду у театральной и околотеатральной публики. Сплетни и слухи - непременная аура любого известного человека.
      2. Поговорить с актерами театра, расспросить их друг о друге, хорошо бы узнать биографии.
      3. Еще раз обратиться в отдел информации агентства, может быть, что-то стало известно об убитом.
      Катя увлеченно писала и поэтому не заметила, как перед ней вырос человек, и только когда тень упала на блокнот, Катя подняла голову.
      - А, Василий Леонтьевич, добрый день.
      Это был садовник, который постоянно ухаживал за цветником на террасе. Жители регулярно скидывались и платили ему приличную по нынешним временам зарплату.
      - Увлеклась, Катюша?
      - Да. - Катя захлопнула блокнот.
      - Посмотри, как лилии расцвели. Вон там у столика - новые сорта. Закупил прошлой осенью на выставке, английские семена.
      - Василий Леонтьевич, моя "Клеопатра" что-то пожелтела. Чем бы подкормить?
      - Я посмотрю, Катюша, и принесу "витаминки" для твоей красавицы.
      - Спасибо. - Катя задумалась. Ей почему-то вспомнилось лицо Дориана Грея с лилиями в руках. Страсть, тоска, безнадежность, пресыщенность. Господи, кто же его играл?
      В подъезде Катя налетела на Харитоныча, несшего две сумки, в которых позвякивали бутылки.
      - Опять тару не принимают, - сокрушенно сказал он, - и когда только Лужков порядок наведет...
      - Будет он твоими бутылками заниматься, как же! - Катя выскочила на улицу и раскрыла большой зонт, спасаясь от солнца.
      В Доме актерской гильдии, где Катя прикинулась журналисткой, собирающей материал для статьи об Элле Александровне, ей пришлось выслушать восторженные восклицания директора.
      - О, Элла Александровна! - закатывал глаза грузный человек в ядовито-желтом костюме, потягивая пепси-колу из высокого стакана.
      - Ну и к кому вы посоветуете мне обратиться, к каким критикам?
      - Трудно сказать, сейчас мастерство театральной критики несколько упало. Конечно, и в нашем деле остались зубры, но, скажу честно, их мало. Об объективной, беспристрастной критике любой театральный режиссер или актер может только мечтать. Погоду в основном делает очень узкий круг людей. Мы называем их "особами, приближенными к императору". Каждый главреж, как император, имеет своих болонок. Он их подкармливает. Вы понимаете меня?
      - В общем, да, - протянула Катя. - Вы говорите образно, но ярко.
      Александр Виленович не почувствовал в ее голосе скрытой иронии и, достав из кармана большой платок с нежными цветочками по краям, стал вытирать им пот, стекавший по лбу крупными каплями.
      - Все это очень сложно. Несчастные театры, аренда, нехватка спонсоров. У вас есть на примете хоть один?
      Катя отрицательно мотнула головой.
      - Вот видите, - грустно заметил ее собеседник, - так что театры...
      - Ну так кого вы мне порекомендуете?
      - Подождите. Ася! - крикнул он.
      Полная женщина в цветастом платье выросла на пороге кабинета.
      - Асенька, мне, пожалуйста, список критиков, пишущих об Элле Гурдиной.
      - Скажите, а у Эллы Александровны, точнее, у ее театра есть свой круг постоянных критиков?
      - Нет, Эллочка считает это безнравственным, вы знаете, она женщина определенных моральных принципов. "Если хорошо - то пусть они пишут, что хорошо, а если дрянь - пусть говорят об этом прямо. Мне не нужна дешевая лесть". Вы представляете, в наше время и такая позиция, - директор восхищенно развел руками. - Вы бы так смогли?
      Катя неопределенно наклонила голову:
      - Может быть.
      Когда список был принесен, Катя сунула его в сумку и, прощаясь с Александром Виленовичем, подняла глаза. Прямо над стулом директора Дома актерской гильдии висел портрет Элеоноры Дузе. "Хорошо, что не президента, - подумала Катя, - или Луначарского, все-таки видно - человек культурный. Хотя бы Дузе от Бернар отличает, такому можно смело доверить защиту актерских интересов". В коридоре было пустынно. "Максим Переверзенцев, - Катя заглянула в список, состоящий всего из двух фамилий, - надо позвонить ему и в самые ближайшие часы нанести визит".
      ***
      Максим Переверзенцев жил в маленькой двух-комнатной квартире с видом на грандиозную стройку. Он встретил Катю в темном коридоре и сокрушенно спросил:
      - Второй бульдозер уехал?
      - Что? - Катя, подходя к дому, перепрыгивала через кучи щебня, споткнулась и чуть не подвернула ногу. Поэтому она поминутно наклонялась и потирала больное место.
      - Ударились? Я сам недавно просто провалился в какую-то яму. Столько было писем протеста, подписались все мы и жильцы близлежащих домов бесполезно. Банк строит дом для своих сотрудников. Против лома нет приема. Вот вы журналистка, может, как-нибудь поднимете общественное мнение? Правда, сейчас никто ни к кому не прислушивается, время такое - каждый за себя. Лозунг бросили: "Выживайте, думайте о себе, не надейтесь на государство". Кстати, очень опасный лозунг. Такое разобщение грозит в будущем катаклизмами. Надежда только на русскую духовность и культуру, да и то весьма слабая. Вот Бунин писал о похожей ситуации в своих "Окаянных днях"...
      - Да, Бунин тонко все чувствовал...
      - А вы читаете Бунина? Сейчас молодежь ничем, кроме компьютерных игр, не интересуется. Вот внук одного моего знакомого - купил какого-то "Тамагочи", компьютерную игрушку на брелоке, и целыми днями возится только с ним, даже свою любимую собаку забросил... Вы проходите в комнату, вот сюда, обувь не снимайте.
      Максим Переверзенцев был одет в светлую рубашку свободного покроя и короткие, чуть ниже колен, домашние брюки. Буйная шевелюра и длинный балахон придавали ему сходство с Максимилианом Волошиным в Коктебеле.
      Посреди комнаты стоял темно-коричневый рояль, а стены были снизу доверху увешаны книжными полками, книги лежали даже под столом, за которым восседал Переверзенцев.
      - Так зачем же я вам понадобился? - Маленькие глазки Максима Алексеевича внимательно смотрели на Катю.
      - Ну, в общем, я хотела поговорить с вами о театре "Саломея", об Элле Александровне. Ведь вы часто пишете о ней.
      - Что значит - часто? - Максим Алексеевич вздохнул. - Ну кто интересуется театрами? Пресса в основном старается писать о политике и экономике, а жизнь простого человека с его повседневными интересами проходит мимо наших газет и журналов. Нет, конечно, есть и рубрики, и обзоры, но всего этого, поверьте мне, очень мало. Хорошие солидные газеты прогорают, на смену им приходят какие-то однодневки. А о чем пишут? Больше крови, насилия. На первой странице заголовок "Мать утопила собственного сына" или "Шестиклассник изнасиловал пятилетнюю девочку". Я даже покупать такие газеты не могу, в руки тошно брать, не то что читать!
      - Свобода слова!
      - А кому она нужна?
      - Как по-вашему, театр "Саломея" действительно один из лучших в Москве? В чем суть новаторского метода Эллы Александровны? - Катя решительно достала блокнот и раскрыла его где-то посередине.
      - Да... Элла... - Переверзенцев почесал в затылке. - Давайте с вами чайку сообразим, правда, жара дикая, хорошо коктейль пить на пляже, но, увы!
      Максим Алексеевич вскоре явился со столиком на колесиках и, протягивая Кате чашку, спросил:
      - Вы о театре пишете?
      - Да нет, так, разовый репортаж, неизвестно еще - выйдет или нет, часто материалы по культуре летят чуть ли не накануне выпуска.
      - Вот видите, что я вам говорил?! Несчастные мы люди!
      Бублики напомнили Кате уже забытый вкус бабушкиных бубликов, которые та часто покупала в Елисеевском.
      - Простите, я как-то забыл спросить, откуда вы, из какого издания?
      - "Столичный курьер", - осенило Катю, - новое еженедельное иллюстрированное издание московской мэрии. Только-только выходить начали.
      - А кто вам посоветовал написать об Элле Александровне?
      - Никто, сама решила, ведь ей вручили премию "Божественная Мельпомена"!
      - Да, все правильно! Но есть и другие интересные театральные коллективы.
      - Но мне хочется написать о Гурдиной! Интересная женщина, интересный театр. Я была на спектакле по Уайльду, о Дориане Грее.
      - И как? - Максим Алексеевич с интересом взглянул на Катю.
      - Потрясающе! Я думала, что будет строго книжный спектакль, как иллюстрированный пересказ.
      - Это у вас хорошее выражение - "иллюстрированный пересказ", надо запомнить. - Максим Алексе-евич откинулся в своем кресле.
      - Да... а оказалось...
      - А оказалось, это личный взгляд Гурдиной на красоту порока. Причем Уайльд был всего лишь отправной точкой. С таким же успехом она могла поставить маркиза де Сада. Кстати, ходят слухи, что она собирается репетировать "Жюстину".
      - Любопытно!
      - Знаете, - Максим Алексеевич неожиданно подмигнул Кате, - у нас, критиков, есть свои профессиональные секреты, не пишите лучше об Элле Александровне, честно говоря, она этого не любит. Ко мне она благосклонна, а к другим... Может случиться, вы неприятностей не оберетесь. Вот один как-то написал, так потом беднягу уволили, а через месяц он и вовсе погиб, не то из окна выбросился, не то в автомобильную катастрофу попал. Находился все время во взвинченном состоянии, не пережил увольнения. А театр у Эллы Александровны замеча- тельный, уж поверьте мне! И актеры великолепные, у нее свои секреты подхода к актерам, играют четким слаженным ансамблем, такое единение нечасто встретишь. Актер старается, какой бы он ни был, прежде всего тянуть одеяло на себя, ведь актеры большие индивидуалисты, это у них в природе заложено, поэтому добиться чувства единого ансамбля, единой команды, ох как непросто! Элле это удалось.
      - Вы знаете, - Катя на минуту задумалась, - я смотрела "Дориана Грея" и, представляете, забыла, где нахожусь, как провалилась. Я как будто чувствовала запах кожи этого лондонского денди, аромат цветов, стоящих на столе в его спальне...
      - Да, сильно действует. "Дориан" - волшебный спектакль. Он идет уже третий год, и всегда полные аншлаги! У Эллочки вообще всегда зал набит! Раньше в этом спектакле блистала Юлия Миронова, но она ушла. Это, кажется, вообще единственный случай. Уйти от Эллы Гурдиной! Но что-то не вышло, не сработались.
      - А почему?
      Максим Алексеевич вдруг словно спохватился.
      - Да, наверное, что-нибудь женское. Юля - очень красивая актриса и яркая, а Элла Александровна сама у нас "царица", так что двум королевам в одном театре не ужиться. Театр... - задумчиво протянул Переверзенцев. Знаете, я когда-то сам мечтал стать актером, буквально бредил сценой, да не повезло, таланта - никакого.
      Вихрь, гром и ливень, вы не дочки мне,
      Я вас не упрекаю в бессердечье.
      Я царств вам не дарил, не звал детьми,
      Ничем не обязал. Так да свершится
      Вся ваша злая воля надо мной!
      - Это из "Короля Лира". Еще чашечку?
      - Нет, спасибо. А чай хорош!
      - Особый рецепт заварки. Научили в Англии. Если что - звоните. Не застанете в городе, звоните на дачу. Вот телефон.
      Во дворе Катя разбежалась и перепрыгнула через яму. "Как трепетная лань, - подумала она, - скоро можно будет выступать на международных соревнованиях по прыжкам в длину".
      Второй в списке стояла Ирина Генриховна Мануйлина. По телефону она говорила с Катей сухо и неохотно согласилась на встречу.
      Ирина Генриховна готовила абитуриентку к поступлению в театральный институт, и поэтому появление Кати было очень некстати.
      -Да, вы звонили, но обстоятельства изменились, впрочем, подождите десять минут.
      Она провела Катю в крохотную кухоньку с квадратным столом, накрытым ядовито-салатовой скатертью. Над столом висели сломанные часы с кукушкой. Когда-то птица совершила свой отчаянный последний прыжок из домика, но забраться обратно у нее уже не хватило сил. Сложный механизм сломался, и кукушка навсегда широко раскрыла рот, вытянув тощую шею. На плите вовсю кипел чайник.
      - Посмотрите пока журналы с моими статьями, - Ирина Генриховна подсунула Кате аккуратную стопку "Столичного театра".
      Листая журналы, Катя то и дело натыкалась на статьи Мануйлиной, обведенные красным маркером.
      По Катиным понятиям, прошло уже пятнадцать или двадцать минут, а Ирина Генриховна все не появлялась. Наконец Катя услышала приглушенные голоса и хлопанье входной двери. Она едва успела придать своему лицу выражение серьезной сосредоточенности, как в кухню влетела Мануйлина.
      - Пройдемте в комнату. Правда, у меня там не очень прибрано. Готовлюсь к командировке в Италию. Пригласили почитать лекции по истории русского театра. - В ее голосе звучали легкие нотки превосходства.
      Маленькая черноволосая Ирина Генриховна напоминала ракету, запущенную с космодрома.
      - А вы откуда?
      - Институт Гете, собираю материалы о наиболее интересных театральных коллективах столицы, заказали подборку мнений о "Саломее" и Элле Александровне.
      - Ну и что немцев конкретно интересует?
      - Вы знаете, Ирина Генриховна, честно говоря, меня не ставили в жесткие рамки, я могу и отказаться писать о "Саломее". Я вначале просто соберу материал как бы конфиденциально, а там посмотрю.
      - Элла - интересный человек, очень интересный. Вы знаете, она, по-моему, единственный режиссер, который возник как бы ниоткуда, она ведь не коренная москвичка. Обычно в Москве процветают все-таки столичные режиссеры или те, которые руководили областными театрами. У Эллы нет ни того, ни другого. Она возглавляла какую-то самодеятельность в Твери, а потом поставила в Москве "Саломею" Уайльда, этот спектакль и стал ее визитной карточкой. Прекрасный спектакль. В нем и блистала впоследствии Юлия Миронова. Правда, она недолго поработала с Эллой, что-то разладилось у них. Элла - сильный режиссер диктаторского типа, работать с ней могут далеко не все... Возьмите мою статью за прошлый год, я там достаточно подробно писала о Гурдиной.
      - Ирина Генриховна, а что за критик, который что-то не так написал о "Саломее" и его выгнали с работы?
      - А это Касьянников Михаил. Между нами говоря, противный мальчишка. Закончил журфак, пролез в популярнейшую газету "Российский калейдоскоп". Стал работать, как мы называем, в жанре "разгребателей грязи": болтаться по презентациям да тусовкам, выискивать сплетни, а потом делать из них хлесткие статейки. Мы его не любили.
      "Мы", очевидно, - подумала Катя, - неприкасаемые и старейшие".
      - Вы не дадите мне телефон Юлии Мироновой? Может быть, мне удастся поговорить с ней?
      - Сейчас посмотрю. Юля, по-моему, переехала на другую квартиру. Да, вот, возьмите, только не ссылайтесь на меня, актеры не любят, когда дают их домашние телефоны. Если будете что-нибудь публиковать и цитировать меня, то покажите предварительно материал. Желаю успеха.
      Когда Катя бежала вниз по лестнице (лифт не работал), ей показалось, что Ирина Генриховна несется за ней с журналами под мышкой с пожеланием цитировать ее на каждой странице. "Ну и господа театральные критики, размышляла Катя, стоя посреди миниатюрного дворика в окружении деловито копошащихся в песочнице детишек, - честолюбивы и самовлюбленны, как актеры, а может быть, и больше. Критик - это актер в квадрате", - философски заключила она.
      После визита к Мануйлиной Катя решила пройтись по Арбату, благо он был в десяти минутах ходьбы. Она вышла к ресторану "Прага" и медленно двинулась вперед, увлекаемая пестрым людским потоком. "Странно, что такая яркая и честолюбивая женщина, как Элла Гурдина, не особенно жаловала прессу. Ей следовало бы поступить наоборот: окружить себя штатными перьями, прославляющими каждый ее шаг, и спокойно почивать на лаврах. Но она как бы отошла в тень и довольствовалась нечастыми публикациями. Что это удивительная скромность или?.. И все-таки один критик написал о ней нечто не совсем лестное, за что и поплатился своим местом. Немудрено, что у бедняги расшатались нервы и с ним произошел несчастный случай".
      Вдоль Арбата нескончаемыми рядами тянулся импровизированный вернисаж. Тут же молодые художники рисовали прохожих. Рядом красовались изображения вечно сексуальной Мерилин Монро и разбитного парня Бельмондо. Светлые дома резко контрастировали с синими и зелеными козырьками магазинов и кафе. Казалось, неведомый строитель нахлобучил кепку на воспитанницу балетного училища и она растерянно замерла, не зная, как реагировать на столь грубый жест. Несмотря на приближение вечера, жара не отступала. Около Вахтанговского театра Катя набрела на золотой фонтан, который раньше не видела. Это была скульптура Турандот. Катя присела на прохладный парапет и опустила руку в воду, внезапно покрывшуюся ярко-красными бликами. Она подняла голову. Рядом с ней встала оживленно беседующая с подругой девушка в коротком алом платье. Катя резко выдернула руку из воды. Ей стало не по себе.
      Проплутав по арбатским переулкам, Катя вынырнула к театру "Саломея". "Надо бы еще раз поговорить с Гурдиной", - подумала она.
      В театре царила тишина. В холле Катя наткнулась на Лину Юрьевну, которая шла куда-то, держа в руках большую хрустальную вазу, наполненную водой.
      - Здравствуйте.
      - Добрый день. - Лина Юрьевна слегка натянуто улыбнулась.
      - Я хотела бы поговорить с Эллой Александровной.
      - Она немного приболела.
      - Вы не дадите мне адрес? Я бы подъехала к ней домой.
      - Сейчас позвоню ей, узнаю, в состоянии ли она вас принять. Ехать никуда не надо. Она живет в этом же доме, тремя этажами выше.
      Лина Юрьевна поставила на пол вазу и направилась в сторону кабинета Гурдиной. Катя посмотрела ей вслед. Без сомнения, женщина невольно старалась походить на свою начальницу, те же рыжие волосы, многочисленные браслеты на руках, прямая спина. Но это была блеклая копия Гурдиной, словно ее рисовали уже высохшими красками.
      Через две минуты Лина Юрьевна протягивала Кате стопку бумаг:
      - Если нетрудно, занесите, пожалуйста. Квартира двадцать семь.
      Маленькая однокомнатная квартира Эллы Александровны была плотно заставлена низкой мебелью: шкафчиками, книжными полками, двумя трюмо, стоявшими друг напротив друга.
      Сама хозяйка лежала на диване, обложившись подушками. На инкрустированном столике стояли чашки и заварочный чайник, сделанный в виде двух-этажного домика с забавными голубыми окошками.
      - Садись, наливай сама, кипяток под столом. Вот печенье, джем. Гурдина взяла в руки пиалу с маслинами. - Обожаю маслины, не хочешь?
      - Нет, спасибо. - Маленькой серебряной ложечкой Катя положила в чашку сахар. - Расскажите об актерах, какие они.
      Гурдина охнула: она попыталась принять полусидячее положение.
      - Спина болит. Ну что ж, если это необходимо... Начну со старших. Рубальский Станислав Робертович - поляк, очень красивый старик, ему уже почти семьдесят, игра исключительной выразительности. Впрочем, он не профессиональный актер, но это между нами, на эту тему я предпочитаю не распространяться. Знаешь, пойдут всякие кривотолки, слухи: Гурдина берет непрофессионалов. У нас ведь любят из мухи слона делать. В Рубальском есть порода, старомодность в лучшем смысле этого слова. Он - как осколок другой эпохи. Станислав Робертович из потомственных польских дворян, где-то под Краковом даже сохранились остатки его родового замка. - Гурдина взяла со стола чашку и осторожно поднесла ее к губам. - Потом идет Женя Сандула. Амплуа героя-любовника. Красавец, жгучий брюнет. Считает себя просто неотразимым. Конечно, его время уже в прошлом. Такие мужчины пользовались бешеной популярностью у поклонниц лет десять-пятнадцать назад. Сейчас всем нравится тип Володи Машкова. Молодой, раскованный, сексапильный. Но Женя все равно хорош, этакий светский лев.
      Гурдина протянула руку к пачке сигарет и закурила.