— Вы оптимист, — улыбнулся Ростислав Николаевич.

Замедлив ход, я свернул на проселок. И сразу «газик» обступили могучие сосны. Они были пятнистыми, как маскировочный брезент. Это насквозь пронизывающее зимний бор яркое солнце разбросало свои цветные блики. Отъехав с километр от шоссе, я прижался к обочине и выключил мотор.

И сразу стало тихо. Так тихо, что слышно было, как осыпался с высоченных сосен снег. Откуда-то сверху демоном налетал в гущу бора порывистый ветер и начинал прыгать с ветки на ветку; завихряясь и кружась, голубоватая снежная пыль искрящимся водопадом обрушивалась вниз, а у самых синеватых сугробов неожиданно широким рассеянным хвостом снова взметывалась вверх, но не высоко: едва достигнув нижних ветвей, легкая снежная крупа, будто обессилев, медленно просыпалась на слежавшийся снег. Вокруг каждого дерева множество маленьких белых кратеров: это следы упавших с ветвей снежных комков. Там, где поработал дятел, скопились сучки, сухая хвоя, коричневая пыль.

Проваливаясь по колена в сугробах, мы шагаем с Ростиславом Николаевичем в глубь бора. Я в ботинках на меху, он — в высоких сапогах на «молнии», заправленных в брюки. Ему легче: снег не попадает в сапоги, а я уже ощущаю холодное жжение. Ничего не поделаешь, приходится идти по целине. В бору тропинок и дорожек нет. Зато изредка встречаются цепочки звериных следов. Я не разбираюсь в следах, а спрашивать у Любомудрова — раз он следопыт, фотографирует диких животных, должен и в следах разбираться, — не хочется. Иди, вдыхай полной грудью чистейший морозный воздух со смолистым запахом хвои, наступай ботинками на солнечные пятна, упавшие с неба в снег, обходи голубоватые с глубокими тенями маленькие овраги с засыпанными до самых верхушек молодыми елками и наметенные метелью высокие сугробы, да смотри во все глаза… Здесь самая настоящая зима. Будь бы покрепче мороз, можно было бы услышать протяжное потрескивание деревьев. Но больших морозов больше из будет, да и зима в сосновом бору уж не долго продержится. Ветер сметет снег с ветвей, развеет по лесу, солнце осадит сугробы, и подо льдом зажурчат первые ручейки. А потом и снег, желтея и съеживаясь, начнет таять. Лишь под огромными елями, что спустили свои колючие лапы до самой земли, еще долго будут лежать под осыпавшейся хвоей ошметки снега, да в глухих оврагах, заросших ольхой и орешником, где и летом-то сыро и промозгло, снег продержится до середины мая. В апреле заголубеют в бору нежные подснежники. Шильцами проклюнутся они на буграх, на полянках рядом с еще не растаявшими снежными островками.

Я рад, что попал в зимнее царство соснового бора, а вот в мыслях уже весна. Хотя еще тихо, мертво. Даже дятла не слышно. Не мелькнет средь ветвей рыжая белка, не пролетит над головой гордый отшельник черный ворон. И даже сороки куда-то запропастились. Вокруг нас сосны и ели. Стройные, высокие — настоящая корабельная роща. На прогалинках, опушках, полянках примолкли в сугробах маленькие елки. Некоторые из них совсем спрятались под снегом, лишь розоватые с редкими зелеными иголками маковки торчат. Ветер гуляет вверху и швыряет в нас горсти снежной крупы. Ветер слабый, и ему не под силу сбросить с ветвей налипшие на них крупные комки снега.

Ростислав Николаевич идет впереди, прокладывает путь, а я за ним. Если вот так идти прямо через весь бор, то придешь на озеро Большой Иван. Когда-то давно я рыбачил там с машинистом Рудиком.

— Ростислав Николаевич, — неожиданно говорю я. — Мне нравятся ваши дома. Была бы такая возможность, хоть завтра начал выпускать для них детали.

Любомудров долго молчит. «Шурх-шурх-шур!» — продавливают его сапоги на толстой подметке слежавшийся наст. Я ступаю за ним след в след. Мои ботинки издают совсем другой звук: что-то вроде мышиного писка. На шапке и мохнатом воротнике его полушубка сверкают снежинки.

— Я знаю, — не оборачиваясь, роняет он.

— А что, если рискнем? — говорю я. — Не останавливая конвейера, сварим новые формы, подготовим арматуру и запустим в отливку на последней поточной линии?

— Рискуете-то вы. — Ростислав Николаевич остановился и повернулся ко мне. Лицо у него непроницаемое, но в глазах зажегся веселый огонек. Сняв перчатку, он достал из кармана платок и вытер заиндевевшие усы. Увидев рядом с исполинской сосной пень, я подошел к нему, смахнул перчаткой снежную шапку, уселся и вытряхнул снег из ботинок. Любомудров устроился на другом пне, метрах в пяти от меня.

Сидя на пнях в безмолвном сосновом бору, мы продолжили нашу беседу. И кто знает, не заведи я этот разговор в лесу, где каждое сказанное слово звучало значительно и весомо, может быть, наш разговор и остался бы просто разговором.

— В конце концов нам дали большой заказ на жилые дома новой конструкции, и мы не вправе от него отказаться… Я с асиным толковал, он обещал достать железных балок для форм, хотя бы на первое время. Думаю, что не откажет мне и директор литейного завода… Меня вот что смущает: на наш счет переведены миллионы рублей от совхозов, колхозов, различных организаций, которым мы будем поставлять и уже поставляем свою продукцию. Новые детали мы не можем им выдавать, как вы понимаете, у них утвержденные проекты, многие строительные бригады уже собирают из наших блоков и панелей типовые дома, эти самые коробки, которые нам с вами так не по душе…

— Ну, на них свет клипом не сошелся, — заметил Любомудров, — с ними мы рассчитаемся. Они получат свои дома.

— А где мы найдем заказчиков на новую продукцию? Ну, хотя бы десяток-другой. И таких же солидных, как Васин?

— Я убежден, когда мы построим Васину по новым проектам поселок, заказчики нас будут атаковать. Ведь русскому человеку все нужно самому глазами посмотреть и руками пощупать.

— А до этого нам придется обманывать государство и выплачивать рабочим и инженерам зарплату как за… — я запнулся, очень уж не хотелось мне произносить это слово! — за левую продукцию… И все опять же за счет плановой продукции.

— Не завидую я вам, — усмехнулся Ростислав Николаевич. — Не боитесь последствий?

— Кто боится ответственности, тот не может быть настоящим руководителем, — сказал я и сам почувствовал, как напыщенно прозвучали эти слова в тихом сосновом бору. Но Любомудров не обратил на это внимания. Закуривая, он заметил:

— Боюсь, что вам не долго быть руководителем, если вы серьезно решили пойти на это.

— Черт возьми! — воскликнул я. — В конце концов не для себя же мы все это делаем?! Много вы заработали на своих проектах?

— Дело не в деньгах…

— Я тоже хочу, чтобы наш завод выпускал настоящую продукцию, а не типовые казармы… Хочу, чтобы люди жили в красивых удобных домах и радовались… Сейчас не послевоенное время, и мы имеем возможность строить добротные красивые дома. И не на пятнадцать — двадцать лет, а хотя бы на одно поколение…

— Ваша яркая речь не убедит разгневанную комиссию из министерства… — сказал Ростислав Николаевич. — А она нагрянет очень скоро. Я знаю… срыв плана, потеря премии, и люди забеспокоятся, потребуют выяснения обстоятельств… И во многом они будут правы… Ведь мы не можем сразу раскрыть все карты? Иначе мы и одного-то дома не сумеем построить…

Тогда я в пылу самопожертвования не обратил внимания на эти слопа, а зря. Любомудров действительно знал, что говорил…

— Что же такое получается… — рассмеялся я. — Не вы меня уговариваете, а я — вас!

— Максим Константинович, я не прощу себе, если из-за меня у вас будут крупные неприятности… А они будут наверняка. Может, не стоит все-таки пока затевать все это?

— Никак струсили? — взглянул я на него.

Любомудров стряхнул с полушубка пепел, снял зачем-то шапку. Темные волосы его по-мальчишески встопорщились на затылке. Глядя в сторону, где на сосновых стволах мельтешили красноватые солнечные блики, он сказал:

— Я буду считать, что не напрасно прожил на свете свои тридцать лет, если наш завод начнет выпускать детали к спроектированным мною домам. Ведь все мои проекты сделаны применительно только к нашему заводу, местным условиям. Короче говоря, если их здесь не осуществить, то и нигде больше… Но я не мальчик и знаю, чем это грозит вам, да и, наверное, не только вам. И я спрашиваю себя: имею ли я моральное право рисковать карьерой, благополучием других людей? Даже которые разделяют мои идеи. Поэтому я и не ходил к вам, не уговаривал. А сейчас вот, когда вы вдруг решились, даже пытаюсь отговорить…

— Нам бы успеть хотя бы построить всего-навсего один поселок, — задумчиво сказал я. — А потом привести туда эту самую… комиссию.

— Вот он, один из парадоксов плановой системы, — сказал Ростислав Николаевич. — Все понимают, что новые дома лучше тех, которые мы делаем, но остановить запущенную машину не можем. План определил движение нашей продукции на год вперед, если не больше. И этот план непосредственно затрагивает десятки предприятий и организаций. И изменить цикл — значит нарушить движение во всех ответвлениях единой линии!

— Некоторые изменения мы можем вносить, — возразил я. — Есть в инструкции один пунктик… За него-то мы и ухватимся!

— Некоторые изменения… — усмехнулся Любомудров. — Эти изменения поставят под угрозу выпуск всей нашей продукции. Кто захочет покупать у нас запланированные коробки, когда узнают, что мы можем делать настоящие красивые дома? Даже пусть они будут немного дороже.

— Кто-то хорошо сказал: парадоксы нужны, чтобы привлечь внимание к идеям, — сказал я. — Не будем загадывать, что произойдет с нами…

— С вами, — поправил Ростислав Николаевич. — Я ведь решительно ничем не рискую. Рано или поздно мои проекты пригодились бы…

— Ростислав Николаевич, я это решил не сейчас, и очень прошу вас: не будем толковать о моей личной ответственности. Моя совесть чиста: я уверен, что это дело стоящее и в конечном счете принесет большую пользу. А за благое дело и пострадать не грех. И иду я на этот шаг не ради вас, а руководствуясь своими собственными принципами и государственными интересами.

— Еще один парадокс: вы намереваетесь принести пользу государству, а министерство вам за это доброе намерение приготовит дубинку покрепче!

— Будем уповать на старинное изречение: победителей не судят, — сказал я, поднимаясь с пня. Холод проник через зимнее пальто, пальцы ног в ботинках заныли.

— Максим Константинович, — сказал Любомудров, — считайте меня своей правой рукой. Поручайте мне любую работу, даже самую черновую. Сегодня же засяду за детальную разработку своих проектов, применимую к сегодняшнему дню.

— Я думал у вас все готово.

— Я говорю о деталях. И еще одно: я постараюсь так все рассчитать, чтобы выпуск новых панелей хотя бы первое время не очень отразился на общем ритме завода. Мы сначала все подготовим, сварим новые формы, я придумал несколько важных приспособлений, которые помогут в вязкий бетон впрессовывать деревянные балки… Если вы не возражаете, я с завтрашнего же дня начну работу. Площадкой будет цех по изготовлению форм… Я знаю, что он не оборудован и крыши нет, но на дворе весна, а к осени, как я слышал, цех будет полностью под крышей?

Я кивнул. Мы возвращались к машине. На этот раз я шел первым, старательно попадая в старые следы. Со стороны города надвигались тяжелые облака. Одно, лохматое и большое, наползло на солнце, и веселые солнечные блики на красноватых сосновых стволах поблекли, а затем совсем стерлись, От стволов вытянулись тени. Особенно густые они были в ложбинах и между сугробами. Хотя солнце и скрылось, снег по-прежнему искрился.

— Как вы считаете, стоит оповещать непосредственно связанных с перестройкой рабочих, инженеров о нашем начинании? — спросил Ростислав Николаевич.

«Деликатный мужик! — подумал я. — О нашем начинания… Да, черт побери — это действительно наше начинание!.. Но вот каков будет конец?..»

Я отогнал эти горькие мысли. Обычно, приняв решение, я уже не терзался сомнениями. Они могли только повредить. Вкладывал всю свою энергию, чтобы добиться успеха, но это дело, мягко говоря, было не совсем обычное… И со стороны высокого начальства можно посмотреть на него по-разному. Главное, добиться первых результатов. Сделать хотя бы один поселок из новых домов. И очень хорошо, что Иван Семенович Васин — наш союзник. Если даже прикроют наше начинание на корню, он сумеет довести это дело до конца, он упрямый мужик! А проекты Любомудрова, судя по всему, его захватили, как и меня…

— Пока не стоит афишировать, — ответил я.

— Когда вы говорили о зацепке, вы имели в виду запланированный экспериментальный цех? — продолжал Любомудров. — Я тоже думал об этом… И это единственная зацепка… Насколько я знаю, экспериментальный цех запланирован на будущий год, но мы можем начать строительство и сейчас… На кой леший нам конструкторское бюро, если мы выпускаем продукцию по готовым стандартам? А теперь, создав экспериментальный цех, по крайней мере не зря будем зарплату получать.

Я понимал, что как ни называй новый цех, очень скоро специалисты поймут, что на заводе затевается нечто необычное. Поэтому нужно идеально подготовиться, собрать всю необходимую документацию, рассчитать смету и поставить коллектив инженеров и техников уже перед совершившимся фактом.

— На Архипова не рассчитывайте, — будто отгадав мои мысли, сказал Любомудров.

— Я знаю, — ответил я. Па главного инженера рассчитывать не приходится, что он мне недавно сам дал недвусмысленно понять. Но помешать-то он нам не может?

И снова Ростислав Николаевич ответил на мой безмолвный вопрос:

— Он не только по поддержит — будет против.

— Почему вы так уверены?

— Я просто хорошо знаю его.

Я ожидал, что он еще что-нибудь скажет, но Ростислав Николаевич больше не прибавил ни слова.

— В конце концов я директор, — пробормотал я.

— А он — главный инженер, — в тон мне ответил Любомудров.

— Спасибо, а я и не знал, — подковырнул я его.

— Архипов сразу же сообщит обо всем в Главки министерства, — сказал он. — Он как раз тот человек, для которого утвержденный план — закон.

— А если я попрошу его не мешать нам?

— Не подумайте, что он это сделает за вашей спиной, — сказал Любомудров. — Он честный человек, но моих… то есть наших взглядов на будущее завода не разделяет.

— Отправить его в отпуск, что ли?

— Это идея!

— За месяц можно сделать многое, — продолжал я. — А согласится ли он сейчас пойти в отпуск?

— Думаю, согласится. Театральный сезон в разгаре… А летом театры на гастролях. Он чаще всего берет отпуск или весной, или поздней осенью.

— В одном нам уже повезло, — повеселел я.

Когда мы уселись в «газик» и я завел мотор, Ростислав Николаевич, не глядя на меня, спросил:

— Вы нарочно спросили меня про Валерию?

— Никак влюбились?

— Нет, — медленно и раздельно сказал он. — Не влюбился — я просто люблю ее.

— Вот как, — ошеломленно пробормотал я и вместо сцепления нажал на тормоз. Машина дернулась и остановилась: мотор заглох. — А… она… — смущенно начал было я, но он сам помог мне.

— Вы хотите спросить: любит ли она меня и знает ли об этом Валентин Спиридонович? Я не знаю, любит она меня или нет, скорее всего, нет… а то, что я ее люблю, Архипов знает. Я сам ему об этом сказал.

— И он знает, что вы…

— Я знаю, о чем вы хотите спросить, — поморщился он. Он по-прежнему смотрел в окно прямо перед собой, и лицо его было напряженным и немного побледневшим. Я понимал, ему тяжело все это мне говорить, но я и не задавал ему вопросов, а если ему хочется выговориться… Оказалось, что ему совсем не хотелось передо мной выговариваться, он просто хотел поставить меня об этом в известность, и не больше.

Вот что он мне сказал:

— Я знаком с Валерией второй год. У меня старомодные понятия об отношениях мужчины и женщины… Я в любовники не гожусь. Женщина, которую я люблю, должна принадлежать только мне. Точнее, быть моей женой. Валерии это не подходит… Однажды я пришел к нему и сказал, что люблю его жену… Теперь я понимаю, это было с моей стороны мальчишество, но иначе я не мог… Он улыбнулся и спокойно сказал, что давно знает о моих чувствах к Валерии — и от кого бы вы думали? От нее самой. И еще он сказал, что любит ее и, как он надеется, она его тоже… И все это очень вежливо, интеллигентно. Наверное, будь я на его месте, а он на моем, я бы ему в морду дал… Но Архипов не такой человек. Я не появлялся у них с месяц и больше не встречался с Валерией. Он сам как-то подошел ко мне и пожурил, что я у них не бываю, сказал, что по-прежнему считает меня своим товарищем…

— И вы стали снова бывать у них?

— Редко, — ответил он. — А когда прихожу, то чувствую себя не в своей тарелке… Как бы вам это объяснить… Он просто подавил меня своим благородством, что ли? И, несмотря на мою настороженность к нему, я ни разу не почувствовал недоброжелательности с его стороны или малейшей служебной придирки… Он для меня загадка!

— А Валерия?

— Если он — загадка, то Валерия — вообще неразрешимая тайна, — усмехнулся он. — Как само мироздание…

— У них дети есть?

— Был мальчик, но погиб. Вместе с учительницей отправились за город. Разожгли в лесу костер, и кто-то из ребят потихоньку подложил в огонь неразорвавшийся снаряд… Несколько человек ранило, в том числе и учительницу, а их Севу наповал убило осколком…

Он замолчал, я тоже не знал, что сказать. И в этот момент что-то мягко забарабанило в брезентовый верх «газика». На лобовое стекло просыпалась снежная струйка. Это огромная сосна сбросила на нас с ветки белый груз.

Я включил мотор и, дав ему немного прогреться, тронулся с места. Промерзшие шины заскрипели.

— Я завидую вам, — сказал я, выехав на накатанную дорогу.

— Это интересно, — усмехнулся он. — Чему же?

— Вы любите, — сказал я.