Андрей Иванович сидел на низенькой скамейке у будки путевого обходчика и наблюдал, как навозный жук катит впереди себя крупный коричневый шарик. Крепенький, отливающий вороненым металлом жук вставал на передние ножки, упираясь задними в комок, который был в несколько раз больше самого жука, и смешно подталкивал его к вырытой неподалеку норке. Почва в этом месте немного вздымалась, и жуку приходилось туго: шар то и дело норовил скатиться вниз. Раза два-три он и скатывался. Это ничуть не обескураживало жука, он снова с удивительным упорством толкал его вверх к ямке. От беспрерывной возни на тропинке обозначилась узкая дорожка. Минут пятнадцать старался жук, а навозный комок все-таки столкнул в предусмотрительно вырытую ямку.

«Вот так и человек всю жизнь суетится, потеет, мозоли на ладонях наживает… – думал Абросимов. – А толку-то? Закопать навоз в землю? Все в этом мире шевелится, копошится, старается… Жук отложит яйца, и из них выведутся другие жучки, человек оставит после себя детей, внуков и правнуков. И у них впереди все то же, что было и у нас: надежды, страсти, страдания, работа, а в общем то все суета сует. Таков видно, круговорот всей нашей жизни…»

С годами пристальней вглядываясь в окружающий мир, он все увиденное примечал и прикидывал к себе, точнее, к своей жизни. Разве раньше он обращал внимание на всяких там жуков-букашек? Иногда времена года-то замечал лишь по своему огороду: взошла картошка – надо ее окучивать, поднялась высокая трава – косу отбивай, замельтешили в воздухе с яблонь желтые листья – пора грибы-ягоды заготовлять, а припорошил грядки с капустными кочерыжками первый снежок – набивай в гильзы порох да дробь, пришло время идти на охоту.

Все время в делах-заботах – так длинные годы пролетели, да и были ли они длинными? Сейчас, когда он вспоминал свою жизнь, не дни, а годы смешались, стерлись, мало чем отличаясь один от другого. Вехами остались в памяти годы смерти и рождения близких людей да, пожалуй, еще народные бедствия, как неурожай и голод, война и болезни… Копошатся людишки, толкуют про какое-то счастье, а было ли оно у Андрея Ивановича?

Наверное, было, но счастье, как и болезнь, проходит, не оставляя заметного следа. Если бы можно было его складывать в сундук и потом под настроение вынимать оттуда, разглядывать, перебирать.. И потом оно, счастье-то, у каждого свое: у Ефимьи – нянчить внуков, Мани Широковой счастье хоронится в постели, у Тимаша счастье сидит в зеленой бутылке, а у него, Абросимова, где это счастье зарыто? Или вместе с поездом бежит вдаль по блестящим рельсам? Подержать бы его, счастье, в руках, пощупать, повертеть…

Может, и сейчас он, Абросимов, счастлив? Сидят в тиши у своей будки и смотрит на забавного жука. Над головой синее небо с медленно текущими в никуда белыми облаками, летнее солнце позолотило стальные рельсы, из разомлевшего бора легкий ветерок приносит терпкий залах смолистой хвои и хмельного багульника. Работа путевого обходчика Андрею Ивановичу нравится. На людях не поразмышляешь о смысле жизни. А тут вокруг лесной будки целый мир! У болота гнездятся утки, на опушке бора живет хорек, под елью – большой муравейник. К вечеру прилетят коричневые и сиреневые стрекозы охотиться за комарами и мошкой. Под серым камнем обитает серебристая ящерица. Она не боится Андрея Ивановича, вот греется себе на солнышке. Часами может неподвижно лежать, будто впаянная в серую шероховатость гранита. Позади будки, под пнем, поселилась змея. Не тронь ее – никогда на тебя не нападет. Всякая тварь сама по себе красива, пусть даже красотою уродливой, как земляная жаба или червяк. Рот Андрея Ивановича раздвинулся в улыбке: вон и обед внучонок несет, в руке покачиваются алюминиевые судки, заботливо обвязанные льняным полотенцем. Вадим не видит, что дед наблюдает за ним. Глядя под ноги, он о чем-то сосредоточенно думает, иногда на лице появляется улыбка. Идет и что-то сочиняет на ходу. И что это у него за причуда такая? То молчит часами, хмуря лоб, в такие моменты окликнешь – и не отзовется, то трещит и трещит без умолку, не остановишь. А послушать его интересно! И откуда такой еще несмышленыш берет все эти истории?

– Дедушка! – издали кричит Вадим. – Погляди, какой у меня замечательный кинжал!

Вытаскивает из кармана большой ржавый костыль, свирепо замахивается им на воображаемого врага.

– Теперя поезд сойдет с рельсов, – пряча усмешку, сокрушенно говорит Андрей Иванович.

– Я его на откосе нашел, – замедляет шаги внук. – Наверное, состав очень быстро шел… Болт сам выскочил из шпалы.

– Один костыль выскочит, другой, глядишь, рельс ослабнет, и произойдет крушение, – говорит Андрей Иванович.

– У тебя есть кувалда? – ставя на землю судки, озабоченно спрашивает Вадим. – Надо поскорее забить костыль в шпалу, да и другие надо подколотить… – Он нагибается и ощупывает палец босой ноги. – Торчат, понимаешь…

– Ты пальцем вывернул костыль из шпалы? – усмехается дед.

– Ну, он торчал, я потащил за головку – он и вытащился, – нехотя признается внук.

– Выходит, ты вредитель? – сдвигает вместе густые брови дед, а глаза смеются.

– Что ты! – пугается Вадим. – Я шпионов ненавижу. Вырасту большой, как папка, буду их ловить.

– Далеко теперь твой батька, – вздыхает дед.

– А скоро он приедет?

– Один бог про это знает…

Мальчик с минуту пристально смотрит вдаль, где пути сужаются в одну сверкающую полоску, потом произносит:

– Лучше я стану машинистом: ду-ду – и поехал!

– А кто в топку уголь кидать будет? – спрашивает дед.

– Накидаю угля и буду в окошко глядеть, – не задумываясь, отвечает внук.

Андрей Иванович развязывает полотенце, ставит судок с наваристыми щами на колени, пробует большой деревянной ложкой, удовлетворенно кивает:

– Еще теплые.

– Путевым обходчиком тоже хорошо, – задумчиво говорит Вадим.

– Мир велик, внучок, – хлебая щи, усмехается Андрей Иванович. – И дел в нем невпроворот.

– А откуда он начинается?

– Кто? – удивленно смотрит на внука дед.

– Когда я буду машинистом, то поеду на поезде от самого начала мира до его конца.

– Наш с тобой мир, Вадик, начинается отсюда, от Андреевки, – говорит Андрей Иванович, – А где он кончается, один бог знает.

– Чудно, – задумчиво смотрит на деда зеленоватыми глазами внук.

– Что ж тут чудного?

– Бабушка каждый день богу молится, в церковь ходит, а папа говорит – бога нет, – произносит Вадим.

На эту тему Андрею Ивановичу не хочется распространяться. Не верит он в бога… До революции еще в церковь по воскресеньям ходил. Иван Кузнецов и Григорий Дерюгин сколько раз просили Ефимью Андреевну, чтобы сняла иконы и лампадку, но та и слушать не хотела. Обычно молчаливая и покладистая, она наотрез заявила, что Иван и Григорий в ее доме не указ. Она тут хозяйка. В свое время Дмитрий сунулся было в красный угол снять иконы, так мать огрела его по хребтине ухватом.

Андрей Иванович в эти дела никогда не вмешивался, пусть ее… Богу молились ее деды и прадеды, а они были ничуть не глупее нынешних людишек. Кому она, икона, в углу мешает?.. А теперь к старости – вон уже внуки пошли – в мыслях своих Абросимов все чаще обращался к богу. Правда, бог его не имел определенного облика, и Андрей Иванович, шагая по шпалам с путейским молоточком, иногда вел с ним долгие беседы. Бог был покладистым, возражал и спорил редко, гораздо чаще во всем с Андреем Ивановичем соглашался, что тому было по сердцу.

– Бабушка меня маленького в квашне окрестила, – вдруг заявил Вадим.

– С чего ты взял? – удивился Андрей Иванович. Он об этом ничего не слышал. Иван Васильевич категорически запретил жене и теще крестить своего первенца.

– Когда я болел корью и лежал на печке, моя бабушка рассказывала другой бабушке – Ирише Федулаевой, как она меня потихоньку окрестила, – охотно ответил внук.

– Ты уж помалкивай, – сказал Андрей Иванович. – Может, тебе приснилось? А котлеты нынче сочные, съешь, сынок?

Вадим взял котлету, положил на кусок хлеба, присыпал ее, как это делал дед, крупной серой солью и с трудом откусил большой кусок. На какое-то время он выключился из разговора и сосредоточенно жевал, тараща большие глаза на телеграфные провода, которые облепили ласточки.

– Деда, верно, что папа бросил нас?

– Плюнь в рожу, кто это сказал, – сердито ответил Андрей Иванович.

– Я бы плюнул, да вы меня потом будете ругать, – хитро прищурился внук. – Это тетя Маня сказала.

– Больше слушай разных глупых баб, – проворчал Андрей Иванович.

– Где же он? Когда еще уехал, а ни одного письма не прислал. Нынче ночью мама опять плакала…

– Такая у него работа, – сказал дед. – Секретная.

– Он много шпионов поймал?

– Какие у нас шпионы? – заметил дед. – Нету тут шпионов.

– Есть, – возразил внук. – Они в лесу прячутся, а папа с Юсупом их выслеживают.

– Сам придумал?

– Ванька Широков говорил плохо про папку, – сказал Вадим. – Я в него из рогатки картечиной, а попал в окно…

– Ходишь на полигон? – строго посмотрел на внука дед.

– Все ходят, и я хожу, – признался Вадим. – Я двадцать картечин свинцовых там набрал. Только все из рогатки расстрелял.

– В кого же ты пулял?

– В ворон, воробьев.

– И не жалко тебе божьих тварей?

– А я не попал, – сказал Вадим.

– Ладно, ступай домой, я пойду обход делать, – поднялся со скамейки Андрей Иванович.

– Можно я с тобой? – попросился Вадим.

Разве мог Андрей Иванович отказать любимому внуку?

– А будешь ходить на полигон? – спросил он.

Вадим опустил глаза, поковырял пальцем ноги песок на тропинке, потом поднял на деда чистые глаза с зеленоватым сузившимся ободком и вздохнул:

– Буду.

– Зачем вам этот дурацкий порох?

– Положишь макаронинку на камень и молотком раз! Как треснет! – с воодушевлением рассказывал Вадим.

– Тогда уж подавайся, как твой батька, в военные, а не в машинисты, – усмехнулся Андрей Иванович.

Когда они вернулись, из будки послышался звонок селектора: дежурный по станции сообщил, что без остановки проследует товарняк. Состав Андрей Иванович встречал стоя у будки с флажком в руке. Внук пристроился рядом. Новенький паровоз серии «СО» тащил длинную цепочку бурых товарных вагонов и платформ. Вадим даже прижмурился, когда мимо с шумом, свистом, грохотом, обдав их горячим паром, пронесся локомотив. От ветра на голове внука встопорщились темные волосы да и широкая борода путевого обходчика зашевелилась. На платформах стояли свежевыкрашенные тракторы, грузовики, громоздкие станки.

Давно автомобили и тракторы перестали быть диковиной. На базе тоже их хватало, а вот дорогу от станции до Кленова все еще не сделали. Как была при царе Горохе вымощена булыжником, так и осталась. Грузовики с ящиками охали и стонали, подпрыгивая на вспучившейся мостовой.

Над головой высоко пролетел серебристый самолет. Пока Абросимов сворачивал флажок и запихивал его в кожаный футляр, Вадим из-под ладони наблюдал за аэропланом.

– На таком Чкалов летал в Америку, – сказал внук.

– Надо же, разглядел, – улыбнулся дед.

– Жалко Чкалова, – вздохнул Вадим. – Я читал в книжке, что он под мостом в Ленинграде пролетел, а потом разбился.

Андрею Ивановичу тоже нравился отважный летчик, погибший в прошлом году. В его красном сундучке лежал в папке портрет пилота, совершившего знаменитый беспосадочный перелет из Москвы в США через Северный полюс. И вот в прошлом году Валерий Чкалов разбился на истребителе, который испытывал.

– Машинист, он едет по рельсам – и все, а летчик сверху всю землю видит, – мечтательно проговорил Вадик. – Наверное, я летчиком стану.

– Счастливый ты, внучок, – сказал Андрей Иванович. – Вон какой у тебя богатый выбор!..

Глава пятнадцатая