Пролог

Мне сказали, что я никогда не смогу ходить. Что буду передвигаться на инвалидном кресле, пока не сыграю в ящик и надо мной не захлопнется крышка гроба. Мне посоветовали освоить какое-нибудь ремесло. Что-нибудь подходящее для калеки, например компьютеры.

Я пролежал в больнице почти год. В правое бедро мне вставили металлический штырь и пересадили кожу на обгоревшие места на бедрах и заднице. Это была комбинация грубой плотницкой работы и микрохирургии на позвоночнике. А едва появились первые результаты — я уже мог шевелить пальцами на левой ноге, — они опять разрезали меня и кое-что доделали. И вот прошло уже несколько месяцев, а я все никак не могу встать на ноги.

Врачи сказали, что я должен свыкнуться с мыслью, что уже никогда не смогу ходить. А уж тем более — выходить в море на яхте. Ты заработал паралич нижних конечностей, Ник, поэтому распрощайся со всем этим, сказали они. А я сказал, что они несут чепуху.

— Не падай духом, Ник! — произнес доктор Мейтленд с серьезным видом. — Послушай, в этом нет ничего позорного. Наоборот! — Он полистал журнал по парусному спорту, который лежал на моей тумбочке поверх других журналов по этой же тематике. — Ты сможешь плавать снова. Сможешь выйти в море уже этой весной! — обнадежил он.

Это был первый лучик надежды, и я радостно воскликнул:

— Правда?

— Конечно, мой дорогой Ник. Существуют моторные яхты, адаптированные для таких случаев, как твой.

Моя радость угасла.

— Как мой?

— На них устроены специальные пандусы для инвалидных колясок и набрана специально обученная команда добровольцев. — Мейтленд всегда говорил о таких вещах как о чем-то само собой разумеющемся, словно все в мире только и делали, что разъезжали на инвалидных колясках, с катетерами, вставленными в мочевой пузырь. — А может, ты позволишь войти журналистам? — с надеждой добавил он. — Все хотят взять у тебя интервью.

— К черту всех. Никаких журналистов. Это мой принцип, вы поняли? Я не желаю встречаться ни с одним из этих чертовых журналистов.

— Хорошо, никакой прессы. — Мейтленду не удалось скрыть разочарования. Он не возражал против рекламы своего «параличного рая». — А хочешь, я составлю тебе компанию? Давненько я не выходил в море под парусами.

— Отправляйтесь лучше сами по себе, — мрачно заявил я.

— Ник, ну нельзя же так. — Он задернул занавеску, хотя этого и не требовалось.

Я закрыл глаза.

— Я выйду из вашей чертовой больницы на своих ногах.

— Это не помешает тебе отправиться в плавание на яхте уже этой весной, ведь так? — Мейтленд, как, впрочем, и все его коллеги, любил в конце каждой фразы прибавлять такие обнадеживающие вопросительные словечки, которые должны были привести нас к единой точке зрения. Признать, что я приговорен, было уже полдела. — Ведь так? — повторил он.

Я открыл глаза.

— Знаете, док, последний раз я плыл на сорокафутовой яхте моего товарища из Исландии. Мы потерпели крушение недалеко от Фарерских островов и потеряли все мачты. Мы обтесали обломки, поставили аварийные мачты и за пять дней доплыли до Северного Уиста. Да, док, это была хорошая работа. — При этом я не упомянул, что мой друг сломал руку, когда яхта получила пробоину, и все это происходило ночью в кромешной тьме. Главное, что нам удалось вывести яхту из северных морей и добраться на ней домой.

Мейтленд терпеливо слушал меня.

— Но ведь это было раньше, не правда ли, Ник?

— Вот именно поэтому, док, я и не собираюсь сидеть на барже для калек и пялиться на красивые яхты. — Я понимал, что мои слова звучат грубо и неблагодарно, но это меня не волновало. Я твердо решил, что буду ходить сам.

— Если ты настаиваешь, Ник, если настаиваешь... — Мейтленд произнес это с такой интонацией, которая как бы говорила, что я сам себе враг. Он был уже у двери, как вдруг остановился и обернулся. Его круглое розовое лице выражало крайнее удивление. — О, да у тебя нет телевизора!

— Я ненавижу ваши чертовы телевизоры.

— Но это же прекрасное средство терапии, Ник.

— К черту терапию. Мне нужна пара башмаков, чтобы учиться ходить.

— Ты уверен, что тебе не нужен телевизор? — недоверчиво спросил Мейтленд.

— Абсолютно уверен.

А днем они прислали нового психиатра.

— Привет, г-н Сендмен, — радостно произнесла она. — Я доктор Джанет Плант. Меня только недавно приняли сюда на работу в отделение адаптации.

У нее был приятный голос, но видеть я ее не мог, так как лежал спиной к двери.

— Вы новая мучительница?

— Я новый терапевт по адаптации, — ответила она. — Что вы делаете?

Правой рукой я держался за спинку кровати, а правую ногу пытался опустить на пол.

— Учусь ходить.

— Мне кажется, для этого существует физиотерапевтическое отделение.

— Там меня могут научить только писать, не слезая с инвалидного кресла. Они обещали, что если я буду пай-мальчиком, то весной мы перейдем к цифре два. — Я вздрогнул от ужасающей боли. Даже малейшая нагрузка на ногу вызывала такую боль, будто в спину вбивали гвоздь. Психиатр вполне могла посчитать меня мазохистом, потому что, почувствовав боль, я сразу же усилил нажим.

О Боже, как же я был слаб. В правой ноге ощущалась дрожь. Врачи считали, что нервы в ноге повреждены, но я обнаружил, что если сжимаю коленку руками, она фиксируется. Теперь я руками опустил коленку вниз и оттолкнулся от кровати, при этом не отпуская спинку. Нагрузка на левую ногу увеличилась, и боль как огнем прошла по сухожилиям. У меня не было ни устойчивости, ни сил, но все же я отталкивался от кровати, так крепко вцепившись при этом рукой в спинку, что костяшки пальцев побелели. Я не мог вздохнуть. В прямом смысле слова. Боль была такая острая, что мое тело не могло приспособиться к нормальному дыханию. Боль поднялась до груди, шеи и, как огнем, охватила голову.

Я упал на кровать. Боль постепенно отступала по мере того, как дыхание выравнивалось, но глаза я не открывал, чтобы никто не увидел моих слез.

— Первым делом я должен, — я пытался придать своему голосу бесстрастное выражение, — научиться выпрямляться. А затем — передвигать ногами. Остальное уже проще. — Лучше бы мне молчать, так как каждое слово, которое я выдавливал из себя, напоминало всхлипывания.

Я услышал, что доктор Плант пододвинула стул и села. Я также заметил, что она даже не сделала попытки помочь мне, что было частью лечения. Нужно потерпеть поражение, чтобы познать свои возможности, которые потом должен с прискорбием принять.

— Расскажите мне о своем судне, — сказала она совершенно прозаическим тоном. Таким же тоном она, наверное, спросила бы, если бы я вдруг объявил себя Наполеоном Бонапартом: «Расскажите мне, как вы выиграли бой при Аустерлице, ваше величество?»

— Это яхта, — проговорил я неохотно. Постепенно дыхание мое нормализовывалось, но глаза были все еще закрыты.

— Мы плавали на «Контессе-32», — вдруг сказала доктор Плант.

Я открыл глаза и увидел женщину с короткой стрижкой, которая по-матерински понимающе смотрела на меня.

— А где пришвартована ваша «Контесса»? — спросил я.

— Итченор.

Я улыбнулся.

— Однажды я сел на мель в песках Ист-Поул.

— Невнимание.

— Это случилось ночью, — попытался я оправдаться, — и притом была буря, и я не заметил ориентиров. Был очень сильный прилив, а мне было всего пятнадцать. Мне не следовало соваться в пролив, но я боялся, что мой старик спустит с меня шкуру, если я не вернусь к ночи.

— А он бы это сделал? — спросила она.

— Может, и нет. Он не любил розги. Хотя я частенько заслуживал порки, но на самом деле у него был мягкий характер.

Она улыбнулась, как бы намекая, что наконец мы коснулись той области, которая ей понятна, — области отношений с родителями.

— Когда вам исполнилось пятнадцать, ваша мать уже ушла от вас. Правильно?

— Я, наверное, чертовски непонятен вам, да?

— Вы действительно так думаете? — спросила она.

— Что я думаю, — ответил я, — так это то, что ненавижу, когда кто-то пытается выяснить, что я думаю. Мой отец проходимец, моя мать сбежала от нас, мой брат мерзавец, моя сестра и того хуже, а моя жена бросила меня и вышла замуж за этого члена парламента. Но здесь я не по этой причине, доктор. Я здесь потому, что получил пулю в спину, а наша Национальная служба здравоохранения собрала меня по кусочкам. Но это не значит, повторяю, не значит, что вы имеете право копаться в моих запутанных мозгах. — Я уставился в потолок. Почти год я сверлил взглядом этот чертов потолок. Он был кремового цвета, и по нему бежала тоненькая трещина, напоминающая силуэт обнаженной женщины со спины. По крайней мере, у меня возникла такая ассоциация. Но я решил, что лучше не говорить об этом доктору Плант, а то вдруг она привяжет меня к кровати и приставит к голове электроды. — Однажды мне пришлось перегонять «Контессу-32» в Голландию, — проговорил я. — Прекрасные яхты.

— Да, вы правы, — с энтузиазмом подхватила она. — Расскажите мне о своей яхте.

И возможно, потому что она сама плавала на яхте, я вдруг начал ей рассказывать. Весь фокус в том, что я выжил благодаря этой Национальной службе мучительства, и он заключался в том, что у меня был уголок, куда они не могли проникнуть, одна вселяющая надежду мечта, и этой мечтой была яхта «Сикоракс».

— Яхта называется «Сикоракс», — сказал я. — Тридцать восемь футов, обшивка из красного дерева на дубовой основе, с палубами из тика. Это кеч[1]. Построен в 1922 году. Ее делали для богатого человека, поэтому средств не жалели. Она была оснащена кливером, стакселем, гротом, топселем и бизанью, все паруса из очень прочной холстины. В каюте были бронзовые люки и керосиновые лампы на шарнирах. — Я опять закрыл глаза. — И у нее самые совершенные линии. Корпус темно-голубой, а паруса белые. У нее длинный киль, похожий на танк Шермана, и она порой ведет себя так же непредсказуемо, как та чертова ведьма, в честь которой ее назвали.

Я улыбнулся, вспомнив, как напрягается при сильном ветре «Сикоракс».

— Ведьма Сикоракс. — Доктор Плант напряженно думала, пытаясь вспомнить, откуда взялось это имя, и на лбу у нее появились морщинки. — Это Шекспир?

— "Буря". Сикоракс была матерью Калибана и сажала своих врагов в лодки, как в тюрьму. Но заметьте, что, по иронии судьбы, лодка обрекает вас на заключение из-за долгов.

Доктор Плант улыбнулась с пониманием.

— Я надеюсь, вы позаботились о том, чтобы ее вытащили на берег, пока вы в больнице?

Я покачал головой.

— Не успел. Но она обшита медью и стоит у частного причала. Она побита немного, но я смогу починить ее.

— Вы умеете плотничать? — В ее голосе послышалось удивление.

Я повернул голову и посмотрел на нее.

— То, что я служил армейским офицером, доктор Плант, не значит, что я ни на что не гожусь.

— И вы хороший плотник? — допытывалась она. Я продемонстрировал ей мозоли на руках, и, хотя мозоли были твердые, кончики пальцев оставались белыми и нежными.

— Да, я знаю плотницкое дело. И кроме того, я неплохой механик.

— Значит, вы очень практичный человек, не так ли? — спросила она профессиональным тоном.

— Вы опять вмешиваетесь, — предупредил я. — Вы поете ту же песню, что и доктор Мейтленд: «Ник, тебе надо научиться ремеслу. Изучи бухгалтерское дело или стань программистом. Ник, поговори с журналистами. Они заплатят тебе за интервью, и на эти деньги ты сможешь купить прекрасное инвалидное кресло с электроприводом». Короче говоря, сдавайся, Ник, поднимай лапки кверху. Но если бы я захотел так поступить, то остался бы в армии. Они предлагали мне канцелярскую работу.

Она встала и подошла к окну. Холодный зимний ветер бросал на стекло капли дождя.

— Вы очень упрямый человек, г-н Сендмен.

— Это верно.

— Но как ваше упрямство будет уживаться с тем, что вы никогда не сможете ходить? — Она повернулась, вопросительно глядя на меня. — Что вы никогда не сможете управлять свой яхтой?

— В будущем году, — продолжал я, как будто не слыша ее вопроса, — я собираюсь отправиться на юг. Я поплыву в Новую Зеландию. Никакой особой причины тут нет, так что не спрашивайте. — По крайней мере, я не мог придумать никакой причины. Знакомых в Новой Зеландии у меня не было, но почему-то это место было для меня как земля обетованная. Я знал, что жители этой страны любят играть в регби и крикет, что там прекрасные возможности для плавания под парусом. И вообще мне казалось, что это именно то место, где честный человек может вести честную жизнь и где ему не придется страдать от напыщенных самоуверенных дураков. Но, возможно, добравшись туда, я почувствую себя обманутым. Однако с разочарованиями лучше подождать, пока я не достигну тех берегов. — Сначала я поплыву на Азоры, — продолжал я мечтательно, — затем доберусь до Барбадоса, пройду к югу от Панамы, а потом возьму курс на Маркизские острова...

— А не мимо мыса Горн? — вдруг резко спросила доктор Плант.

Я предостерегающе глянул на нее.

— Опять вмешательство?

— Но это не праздный вопрос.

— Вы думаете, я не захочу снова очутиться в Южной Атлантике?

Она помолчала.

— Мне это и в голову не пришло.

— Знаете, доктор, ночью меня посещают сны, а не кошмары. — Это была неправда. Я все еще просыпался по ночам от дрожи и воспоминаний об острове в Южной Атлантике, но это ее не касалось.

Доктор Плант улыбнулась.

— Иногда сны становятся явью, Ник.

— Оставьте свой покровительственный тон, доктор.

Она засмеялась и в этот момент была больше похожа на любителя морских путешествий, чем на психиатра.

— Вы действительно чертовски упрямы, не так ли?

Да, я был упрямым, и через две недели, хотя я никому об этом не говорил, мне удалось, прихрамывая, подпрыгивая на здоровой ноге и волоча больную, добраться до окна. На это ушло три минуты, и когда я ухватился за подоконник и приложил лоб к холодному стеклу, то дышал хрипло и с большим трудом, а по всему телу разливалась боль. Была безоблачная зимняя ночь, и полная луна заливала серебристым светом деревья на территории больницы. Автомобиль завернул за угол соседнего поместья, и свет его фар на мгновение ослепил меня, а потом машина скрылась из виду. Когда мои глаза привыкли к ночной темноте, я попробовал разыскать Альдебаран. Когда-то я наблюдал за спускающимся к горизонту вечерним солнцем в зеркале секстанта, а сейчас я был просто трясущийся калека, но все же где-то далеко на западе или на юге меня ждала моя яхта. Она дергалась на тросе, терлась привальным брусом о каменный причал и ждала, как и я, возможности освободиться и поплыть навстречу ветрам под холодным светом Альдебарана.

И что бы ни говорили эти чертовы доктора, настанет день, когда я отправлюсь на «Сикораксе» в Новую Зеландию. Только мы двое, свободные от всего, поплывем по этим безбрежным водам на юг.

Часть первая

Меня выписали из больницы через четырнадцать месяцев.

Я был уверен, что доктор Мейтленд предупредит журналистов, и сбежал оттуда двумя днями раньше. Я не хотел никакой шумихи, мне нужно было просто вернуться в Девон, зайти в кафе и сделать вид, что я отсутствовал всего неделю-другую.

Итак, я ковылял к больничным воротам, пытаясь уверить себя, что боль в спине вполне можно терпеть, а моя дергающаяся походка не так уж смешна. У ворот я сел на автобус, затем пересел на тотнесский поезд, а там — снова на автобус, который, дребезжа, петлял по извилистой дороге среди крутых, изрезанных речушками холмов Саут-Хемс. Был конец зимы, и кое-где вдоль дороги лежал снег. Когда из окна я увидел девонские холмы, в горле у меня предательски защипало, и я порадовался, что не сообщил никому о своем возвращении.

По моей просьбе водитель высадил меня в начале Ферри-Лейн. Он смотрел, как я с трудом спускаюсь по ступенькам автобуса, а когда, тяжело дыша, я едва не грохнулся с нижней, самой высокой, участливо поинтересовался:

— Дружище, с тобой все в порядке?

— Еще бы! — заверил я его. — Просто охота пройтись.

Дверь с шипением закрылась, и автобус загромыхал дальше, по направлению к деревне, а я, хромая, потащился по улице, ведущей к старому парому, откуда была хорошо видна моя «Сикоракс», пришвартованная у противоположного берега.

Вновь увидеть свой дом! Потрепанная зимними штормами, исколотая льдинами, «Сикоракс» оставалась моим домом, единственным и самым желанным. Все эти долгие месяцы только мысли о ней и придавали мне сил.

И вот я спешил к своему пристанищу, точнее сказать, ковылял. Ходьба причиняла мне нестерпимые муки, и я знал, что отныне так будет всегда. Я обречен жить с этой болью, и потому разумнее всего постараться забыть о ней, а лучший способ для этого — просто думать о чем-нибудь еще.

Как ни странно, у меня это получилось. Пройдя полпути, я свернул за угол, и неожиданно солнечный луч, отразившись в окнах старого отцовского дома на том берегу, с невероятной яркостью ударил мне в глаза.

Я остановился, разглядывая отцовский особняк. Новый владелец удлинил здание, пристроив к нему большое крыло, причем его фасадная часть, обращенная к обширному лугу, спускающемуся к воде, была полностью стеклянной. Но мачта, с вантами, салингами и реем, поставленная моим отцом, сохранилась. Правда, на ее верхушке уже не развевался флаг — это значило, что дом пустует. Но теперь все это чужая территория, и доступ туда для меня закрыт.

Подхватив свою котомку, я заковылял дальше. Летом здесь куда оживленней, повсюду снуют матросы с корабельных шлюпок, которые они швартуют у берега. Но до лета было еще далеко, и сейчас лишь одна машина стояла у старого причала. Она была нагружена краской, инструментами, тросами — в общем, всем необходимым для подготовки судна к сезону. Средних лет мужчина возился рядом с нею с красками и кистями.

— Доброе утро! Великолепное утро, не правда ли? — жизнерадостно приветствовал он меня.

— Да, — согласился я.

На якоре стояло с десяток катеров — сущая безделица по сравнению с тем их количеством, которое обычно бывает здесь летом, но достаточно, чтобы заслонить от меня мою «Сикоракс», пришвартованную у пристани неподалеку от глубокого канала, ведущего к старому папашиному эллингу на дальнем берегу.

Начинался прилив. Я надеялся, что общительный мужчина не станет надоедать мне в этот торжественный момент, ради которого я перенес и все эти месяцы, и всю эту боль. Господи, я жил только мечтой увидеть свой плавучий дом, на котором я отправлюсь в Новую Зеландию! Конечно, я был готов к тому, что яхта окажется сильно потрепанной за две минувшие зимы. Джимми Николе писал мне осенью, что с ним придется повозиться, и по его намекам я понял, что работа потребуется весьма основательная. Но это не пугало меня, напротив, я знал, что она доставит мне радость, а дни будут становиться все длиннее, и я начну постепенно набираться сил.

И вот, как ребенок, который хочет продлить удовольствие, я не поднимал глаз, пока шел, хромая, к концу пристани. Лишь когда носки моих ботинок почти коснулись воды, я стремительно вскинул взгляд. У меня перехватило дыхание. Вот я и дома!

А «Сикоракс» на месте не было...

— Что-то случилось?

Я никак не мог унять дрожь в правой ноге. «Сикоракс» исчезла! На ее месте покачивалась какая-то посудина, подозрительно смахивающая на коробку.

— Извините... — Это был тот самый бодрячок. Он неслышно подошел ко мне в своих туфлях на мягкой подошве для морских путешествий. Очевидно, он был обеспокоен моим видом и горел желанием помочь.

— Да? — резко ответил я.

Мне совсем не хотелось, чтобы он заметил охватившее меня смятение. Я устремил взгляд выше по течению, туда, где стояли еще какие-то суда, но «Сикоракс» среди них не оказалось. Тогда я посмотрел в ту сторону, где был поворот, за которым скрывалась деревня, но там кораблей не было вовсе. Яхта как в воду канула.

Я обернулся — мой давешний собеседник продолжал загружать свою лоханку.

— Скажите, — обратился я к нему, — ваша яхта простояла здесь всю зиму?

— Вроде бы так, — отозвался он с таким видом, словно его обвинили в плохом обращении со своим судном.

— Тогда, может, вы знаете, куда делась яхта под названием «Сикоракс»?

— "Сикоракс"? — Он выпрямился, явно озадаченный. Наконец вспомнив, радостно прищелкнул пальцами. — Старая яхта Тома Сендмена?

— Да.

Не время было объяснять ему, что много лет назад отец продал эту яхту мне.

— Грустная история, — покачал он головой. — Правда, очень жаль. Она вот там. — И ткнул пальцем куда-то за реку. Я посмотрел в том же направлении и наконец увидел свой дом.

Он никуда не исчез — просто валялся на склоне холма к югу от эллинга. Отсюда хорошо просматривалась корма, торчащая из густой травы. Чтобы транспортировать по суше судно такого класса, с широким килем, требуются специальные салазки или опоры. Но «Сикоракс», скорее всего, просто выволокли на веревках и бросили где попало, как ненужный хлам.

— Чертовски жаль, — удрученно заметил мужчина. — Хорошая была яхта.

— Вы не перевезете меня? — попросил я.

Его одолели сомнения:

— Но там ведь частные владения...

— По-моему, этот участок к ним не относится.

Вообще-то я знал это наверняка, но не хотел признаваться, чтобы сохранить инкогнито. И уж тем более у меня не было ни малейшего намерения делиться своими переживаниями, ведь, даже будучи поруганной, моя мечта по-прежнему оставалась моей мечтой.

Желание помочь у моего собеседника таяло прямо на глазах, но речная солидарность все-таки одержала верх. Я усаживался в лодку, а он смущенно наблюдал за этой сложной процедурой. Сначала я сполз на камни у края причала, а затем рывком перекинул свое тело в шлюпку так, словно пересаживался с кровати в инвалидную коляску.

— Что с вами произошло? — помедлив, поинтересовался он.

— Автомобильная катастрофа. Спустило переднее колесо.

— Не повезло.

Мужчина передал мне свои сумки с красками, запрыгнул в лодку сам и оттолкнулся от причала. По дороге он отрекомендовался стоматологом, имеющим клинику в Девайзесе. Его жена ненавидела море. Указывая на свой катер «Вестерли Фулмар», он сокрушался, что становится уже староват для него. По-моему, катер был для него всего лишь поводом периодически сбегать от сварливой супруги. Еще он говорил, что собирается через сезон-другой продать кораблик, чтобы потом сожалеть об этом до конца дней своих.

— Так не делайте этого, — произнес я.

— Она мечтает увидеть Диснейленд...

Мы погрузились в мрачные размышления — каждый в свои. Я взглянул на «Сикоракс», и в этот момент солнце попало на золотые буквы, шедшие по транцу, и те словно подмигнули мне.

— Кто его туда заташил?

— Понятия не имею. Но не Беннистер, это точно.

— Беннистер? — переспросил я.

— Тони Беннистер. — Он поглядел на меня так, словно я свалился с луны. — Тот самый Тони Беннистер. Теперь он хозяин всего этого, а яхту свою держит в городском порту.

Теперь пришла моя очередь удивляться. Энтони Беннистер был ведущим на телевидении, любимцем публики. Впрочем, его известность вышла уже далеко за пределы этого ящика для идиотов. Его физиономия красовалась на журнальных обложках, его поддержки искали производители самых разнообразных товаров, от машин до лосьонов против загара. Кроме того, Беннистер был еще и яхтсменом, одним из тех блестящих любителей, чьи яхты служили украшением самых престижных гонок. Правда, с морем у него были связаны и печальные воспоминания: его жена утонула в результате несчастного случая в прошлом году, в то время как муж ее стремился к победе в сен-пьерской гонке. Вся страна, помнится, сочувствовала этому горю. Я невольно почувствовал себя польщенным, что такая знаменитость живет в доме моего отца.

— Похоже, этот дом не принес Беннистеру счастья. — Зубной врач уставился на огромные окна.

— Вы имеете в виду жену?

— Старина Сендмен тоже здесь жил, — многозначительно произнес он.

— Да, припоминаю. — Я постарался, чтобы это прозвучало как можно равнодушнее.

Дантист хмыкнул:

— Интересно, как ему теперь на новом месте?

В этом хмыканье звучало глубокое удовлетворение тем, что бывший богач разорился, — типично британская черта. Мой отец, достигший в свое время колоссальных успехов, теперь сидел в тюрьме.

— Я думаю, он это переживет, — сухо сказал я.

— Старик-то конечно, но не его чертов сын. Я слышал, он теперь калека.

Я промолчал, увлеченно разглядывая пейзажи. Мое внимание привлекла уродливая баржа, стоявшая на якоре у моего причала. Когда-то это было судно-трудяга, вероятно тральщик, а сейчас надстройку убрали и на ее месте поставили хижину. Да-да, по-другому ее не назовешь, именно хижина — столь же безобразная, как и стоящий рядом контейнер. Ее односкатная крыша была покрыта толем. В центре судна торчала труба из нержавеющей стали, а кормовая часть, где стояли два лонгшеза, была огорожена перилами, на которых сушилось белье.

— Кто там живет? — с некоторой брезгливостью спросил я.

— Гонщики Беннистера. Мерзкие обезьяны.

Из увиденного сам собой напрашивался вывод, что «Сикоракс» вытащил все-таки Беннистер, но мне не хотелось этому верить. Энтони слыл добрым и сильным человеком, к которому любой может обратиться за советом или за помощью, и неприятно было бы в нем разочароваться. Кроме того, он был яхтсменом, потерявшим жену, и я не мог не сочувствовать ему. Во мне еще теплилась надежда, что в этом деле замешан кто-то другой.

Когда мы поравнялись с каналом, я увидел в эллинге второе судно Беннистера — быстроходную двухмоторную яхту с низкой посадкой. У нее был полированный корпус и ослепительно яркая дуга радара. Я прочитал название — «Уайлдтрек-2» и вспомнил, что та его яхта, которая едва не выиграла гонки в Сен-Пьере, тоже называлась «Уайлдтрек». На сводчатой крыше красовалась табличка: «Частная собственность. Вход воспрещен!»

— Вы уверены, что мы имеем право здесь находиться? — У бедняги дантиста перехватило дыхание, когда он рассмотрел расставленные по всему берегу таблички, зловещими алыми буквами на белом фоне предупреждающие: «Частная собственность», «Не швартоваться», «Частное владение». Они совершенно не вписывались в пейзаж и казались абсолютно несовместимыми с личностью общего любимца Тонни Беннистера.

— Брокер сказал, что все в порядке, — я кивком головы указал на «Сикоракс», — и любой может осмотреть яхту.

— Вы покупаете ее?

— Еще не решил, — неопределенно ответствовал я.

Очевидно, ответ был вполне удовлетворительным. Зубной врач перестал считать меня грабителем, а мой акцент, по-видимому, внушал ему доверие. Но кое в чем он еще сомневался:

— Но здесь же ведь уйма работы!

— Не в этом дело. — Продолжая разглядывать «Сикоракс», я представлял себе, как ее волокли целых двадцать футов от приливной отметки. На склоне было полно камней, и они, конечно, пропороли всю обшивку. Кормой она была обращена к нам, и я разглядел, что винта больше нет. — Почему они не оставили ее гнить на воде? — со злостью спросил я.

— Может, морские власти были против? — С неожиданной ловкостью мой перевозчик подогнал лодку кормой прямо к каменной лестнице, ведущей вверх, к лесу, и удерживал ее, пока я неуклюже выбирался на берег. — Помашите мне, когда соберетесь обратно.

Я уселся на ступеньку, выжидая, пока утихнет боль в спине, и наблюдал, как дантист шпарит вверх по течению к причалу. Грохот мотора затих, и слышался лишь мерный плеск реки, но мое настроение не располагало к мирному созерцанию. Спина болела, яхта была разбита, и я никак не мог взять в толк, какого черта Джимми позволил вытащить «Сикоракс» на берег. Ведь я же дал ему денег именно затем, чтобы этого не случилось. Деньги, правда, были не ахти какие, так ведь от него и требовалось-то всего-навсего немного приглядывать за «Сикоракс». И вот я вернулся, а яхта моя болтается на суше.

Подъем оказался очень тяжелым, а первые несколько футов — особенно мучительными. Не было ничего такого, за что я мог бы ухватиться руками. Хорошо было видно, где тащили «Сикоракс» — в этом месте по земле тянулась гладкая полоса. Вскоре я выбился из сил и долго стоял, согнувшись пополам, пытаясь восстановить дыхание. На последних ступеньках стали попадаться низкие деревца, и дело пошло лучше. Тем не менее, когда я наконец добрался до яхты, спина у меня болела так, словно в нее всадили раскаленный штырь. Ухватившись за руль, я закрыл глаза и постарался убедить себя, что эта мука вполне терпима. Прошло, пожалуй, минуты две, прежде чем я смог выпрямиться и обследовать свою яхту.

Она лежала на боку, и на ней играли пятна зимнего солнца. Медная обшивка была сорвана почти на треть, киль вскрыт ломом, а свинцовый балласт украден. Не было ни бушпритов, ни мачт, причем мачты даже не вынимали из степсов, а просто-напросто спилили у основания. Тиковая решетка в кубрике, плинтусы и крышки обоих люков пропали, компасы — тоже.

Что еще? Полуклюзы и блоки сняли, все ценное исчезло. Крышу капитанской каюты срезало, как консервным ножом. Очевидно, по дороге яхта наткнулась на пень.

Я заглянул в каюту.

Первое, что я смог разглядеть, когда мои глаза привыкли к полутьме, — черную воду, поблескивающую далеко внизу. А больше ничего, как я и ожидал. Радиоприемники, обогреватели и все до одной лампочки были украдены, внутренняя отделка сорвана. В дождевой воде плавал мой матрац. Если что и уцелело, то давно уже сгнило. Интересно, что морская вода действует на дерево укрепляюще, а вот пресная, наоборот, разрушает его. Ведущий в каюту трап отсутствовал, и обнажившийся мотор наверняка уже превратился в груду металлолома.

Неожиданно я успокоился. По крайней мере, «Сикоракс» была здесь. Она не исчезла, не утонула, и ее вполне можно было восстановить, разумеется, за счет того ублюдка, который устроил этот погром. Ущерб, нанесенный яхте, был огромен, но я, как ни странно, испытывал скорее чувство вины, а не гнева. Когда мне было восемь лет, мою собаку, фокстерьера, сбил молоковоз. Я нашел ее умирающей в траве у обочины. Увидев меня, она попыталась повилять хвостом, и я рыдал над ней, ощущая себя виноватым перед этим существом, которое так доверяло мне, а я его предал. Вот и сейчас я чувствовал, что предал «Сикоракс». Она оберегала меня в море, а я должен был защитить ее от людей. Я попробовал поговорить с ней, в открытом море мы частенько так беседовали. Похлопывая по ободранной крыше, я старался утешить ее, я говорил, что все будет хорошо, просто теперь ее очередь немного подлечиться, а потом мы вдвоем уплывем в Новую Зеландию.

Спотыкаясь на каждом шагу, я спустился с холма. Я намеревался вернуться на тот берег, добраться до кафе, а там сказать Джимми пару ласковых. Какого дьявола он сидел сложа руки?! Причал принадлежит мне, и не было такого закона, по которому кто-то мог отобрать его у меня. Его построили двести лет назад, когда по берегам реки еще добывали известняк, а теперь эти шестьдесят футов старой каменной кладки были моей собственностью. Даже морские власти не имели права распоряжаться этим причалом, который я выкупил у собственного отца, чтобы дать «Сикоракс» пристанище, а себе — место, которое я мог бы назвать своим домом. Черт побери, это же был мой единственный адрес: Лайм-Уорф, Тайдсхем, Южный Девон. А теперь Энтони Беннистер поставил туда свою уродину! Но мне все еще с трудом верилось, что такой человек, как Беннистер, просто-напросто украл у меня причал, выбросил оттуда «Сикоракс». Но кто-то же ведь вытащил мою яхту, и я поклялся, что разыщу этих мерзавцев и заставлю их заплатить все до последнего гроша за исковерканное судно.

Я перешагнул через один из канатов, удерживавших баржу у моего причала. Я уже собирался посигналить своему знакомому, чтобы тот вернулся за мной, но напоследок мне захотелось осмотреть баржу.

И тут я увидел свою шлюпку, пришвартованную к правому борту «Уайлдтрека-2». Хотя краска кое-где и облупилась, на транце ясно читалась надпись: "Плавучая база «Сикоракс», — что подтверждало мои права. Эта деревянная шлюпка, обшитая внакрой, моя шлюпка, была пришвартована к этой кичливой быстроходной яхте Беннистера!

Думаю, именно его уродство и убедило меня окончательно в причастности Беннистера. Владелец столь броской, аляповатой посудины вряд ли мог быть тем чутким и внимательным человеком, каким тот себя изображал. И он вдруг стал для меня просто еще одним из тех богатых подонков, которые воображают, что деньги ставят их выше закона.

Стало быть, этот ублюдок искорежил мою яхту и спер мой причал. Но я не допущу, черт побери, чтобы он стащил и мою шлюпку! Я решил: заберу-ка я ее и с приливной волной сам доберусь на ней до кафе.

— Эй! — крикнул я на всякий случай. Никто не отозвался. Я громко стукнул по гулкому борту, но баржа, похоже, была безлюдна.

На яхту можно было попасть либо с реки, либо через единственную калитку, ведущую из сада. Я решил воспользоваться калиткой, но на ней висел замок. Я заколебался, взвешивая законность своих действий, но в конце концов исключил возможность того, что Беннистер спас мою шлюпку и хранит ее до моего возвращения. Присутствие его мерзкой баржи у моего причала убеждало в обратном, и я решил сбить замок.

Я поднял увесистый булыжник, и, пока колотил им по медному замку, спина у меня разрывалась от боли. Звуки ударов разносились по всему аккуратно подстриженному газону, спускавшемуся от нашего дома. Мне пришлось ударить раз шесть, прежде чем скобы выскочили из дерева. Калитка открылась, и я вошел.

Передо мной плавно покачивался «Уайлдтрек-2». Вся его палуба, от лобового стекла до двух мощных моторов на корме, была забрана зеленым брезентом. Форштевень был словно носовая игла реактивного истребителя. Этот монстр сочетал в себе вульгарность и жадность, моему отцу он пришелся бы по душе.

Я обошел место швартовки. Мои паруса, упакованные в мешки, были свалены у борта рядом с моим же рыболовецким якорем. Зашипев от боли, я наклонился и пощупал мешки. Они были влажными. «Черт бы побрал этого Беннистера с его жадностью!» — подумал я.

Найдя два весла, я кинул их в шлюпку и осторожно полез через поручни из нержавеющей стали на «Уайлдтрек-2». Когда я ступил на палубу, яхта закачалась. Канаты, которыми была привязана моя шлюпка, уходили куда-то под брезент. Я отвязал его, скатал от лобового стекла к корме и направился к черному кожаному креслу рулевого.

И тут я увидел собственные медные люки.

Здесь же обнаружились оба моих приемника, высокочастотный и коротковолновый, из которых торчали обрезанные провода.

Приемники лежали в куче прочих вещей, в основном с других кораблей, сваленных в два ящика из-под чая, спрятанных под брезентом. Эхолоты и электронные лаги, высокочастотные приемники и компасы, даже лебедки Льюмара, — короче говоря, все, что когда-то было украдено с палуб других судов, валялось здесь. В Англии нет смысла воровать сами катера, потому что их регистрация ведется очень тщательно, гораздо выгоднее грабить с них все ценное. Я уставился на содержимое ящиков и прикинул, что на черном рынке его можно продать за три-четыре тысячи фунтов. А теперь кто мне объяснит, зачем такому человеку, как Беннистер, связываться с подобной мелочевкой?

— Не двигаться! — Голос шел от калитки, которую я взломал. Я обернулся.

— Я сказал, не двигаться, ублюдок!

Именно так кричали мы в Северной Ирландии, высадив прикладами двери и врываясь в дома. Первая команда заставляла человека испуганно вскочить, а после второго окрика он застывал на месте.

Я тоже застыл.

В дверном проеме маячил мужской силуэт. Я стоял против солнца и поэтому не мог разглядеть лица. Я видел только, что передо мной крупный мужчина, ростом более шести футов, с мускулистыми руками и скошенным черепом. Безусловно, это был не Беннистер. Прямо в грудь мне смотрело двухствольное ружье с коротким прикладом.

— Чем это ты тут занимаешься? — Голос у него был резкий и хриплый, и при этом он чеканил каждое слово. Акцент выдавал в нем выходца из Южной Африки.

— Забираю то, что принадлежит мне, — ответил я.

— Взломал калитку и вошел, — удовлетворенно отметил южноафриканец. — Ты просто грязный вор, вот ты кто. Подойди сюда. — В подкрепление своих слов он резко вскинул ружье.

— Отвали-ка, братец, — учитывая мое состояние, мне не стоило проявлять агрессивность, но я был слишком зол.

Тогда он прыгнул на нос, яхту сильно качнуло, и, чтобы не упасть, я ухватился за радарную дугу, а мой противник — за ветровое стекло, но я поймал его руку и инстинктивно дернул, чтобы вывести его из равновесия.

Но я забыл про свои ноги. Правое колено подвернулось, я зашатался и опрокинулся на ящики из-под чая. Южноафриканец захохотал и занес надо мной медный приклад своего ружья.

Потеряв равновесие, я был не в состоянии защититься, и приклад со страшной силой врезался мне в ребра. Я попытался ткнуть пальцами в глаза этой скотине, но координация у меня была полностью нарушена. Второй удар отбросил меня назад, а затем южноафриканец презрительно ухватил меня за пиджак и выволок из кубрика.

Я услышал свой вопль, когда громила протащил меня по ветровому стеклу. Я ударил его, и ему это, наверное, показалось забавным, потому что он залился смехом, но каким-то бабским, писклявым, а затем отшвырнул меня, словно дохлую птичку. Я растянулся на своих же мешках с парусиной, но они оказались не слишком мягкими, и по моим ногам разлилась жгучая боль.

Южноафриканец отбросил ружье, видя, что я укрощен.

— Встать! — коротко приказал он.

— Иди ты... — Я попытался встать, но боль в спине была такая, словно меня пронзило пулей. Я задохнулся и снова упал. Вообще-то я намеревался, может, конечно, не слишком вежливо, уговорить громилу помочь мне забрать мои вещи, но от боли лишился дара речи.

Он слегка забеспокоился, увидев мое подергивающееся тело и услышав мое прерывающееся дыхание.

— Встать! — повторил он уже не так уверенно. — Не прикидывайся, красавчик! — Но в голосе его звучала тревога. — Я же тебя не поранил. Да я едва дотронулся до тебя. — Похоже, он и сам в это не верил.

Потом он, должно быть, наклонился надо мной, и я помню, что он рывком постарался придать мне вертикальное положение, но едва он отпустил меня, я перенес основную тяжесть на правую ногу, и та оказалась как ватная. Я опять упал, и на этот раз моя спина напоролась на лапу якоря.

Я заорал и потерял сознание.

Придя в себя, я увидел без единой трещинки кремовый потолок, на котором вовсю горели две люминесцентные лампы, несмотря на то что через большое окно в комнату вливался дневной свет. Попискивал кардиограф. Слева стояла капельница с физраствором, и в мою левую ноздрю была вставлена толстая трубка. Над кроватью склонялись два озабоченных лица. Одно принадлежало медсестре, а другое — врачу, который прижимал к моей груди стетоскоп.

— О Боже, — прошептал я.

— Не разговаривайте. — Врач убрал стетоскоп и принялся ощупывать мои ребра.

— О Господи! — Я опять почувствовал боль, но не старую, привычную, а какую-то новую, в груди.

— Я же сказал, не разговаривайте. — Врач носил очки, по форме напоминающие полумесяц. — Ну-ка, попробуйте пошевелить пальцами правой руки.

Я попробовал, и у меня, наверное, получилось, потому что он удовлетворенно кивнул.

— А теперь левой. Вот так, хорошо. — Но его лицо не выражало оптимизма, звучащего в его словах. — Если вы захотите что-то сказать, — предупредил он, — делайте это очень осторожно. Вы можете назвать нам свое имя?

— Мое имя? — Я был словно в тумане.

— Когда вас нашли, при вас не было никаких документов. Сейчас вы находитесь в Главной больнице Южного Девона. Можете вы вспомнить свое имя?

— Сендмен. Ник Сендмен.

Мое имя доктору ни о чем не говорило.

— Хорошо, Ник. — Он закончил мять мои ребра, и теперь, наклонившись, направил мне в глаза яркий свет.

— Где вы живете?

— Здесь, — сказал я, понимая, что это не ответ, как вдруг новая боль, внезапно слившись со старой, охватила все мое тело, заставив меня выгнуть спину. Рука врача метнулась к капельнице, и я уже знал, что за этим последует. Но мне еще рано было впадать в сон, сперва я должен был выяснить, насколько я изувечен. Я сделал попытку протестовать, но язык не слушался меня. Я видел, как нахмурилась сестра, и хотел успокоить ее — дескать, я прошел через худшее, гораздо худшее, но в этот момент провалился в знакомый темный и мягкий колодец наркоза.

Мне снилась «Сикоракс». Ночью, когда разрезаемые яхтой волны блещут фосфоресцирующими искорками, я часто бросал штурвал и шел на нос, к самому бушприту. Там я поворачивался лицом к яхте и разглядывал ее, будто со стороны. Мне часто мечталось об этом, только в мечтах у меня были здоровые ноги. И сейчас, во сне, я стоял у бушприта и любовался изяществом своей яхты, разрезающей густые морские волны, оставляя за кормой переливающуюся дорожку.

Вот так, наверное, мы поплывем с ней когда-нибудь в вечность, разрезая сверкающие воды, подгоняемые ночными ветрами и полностью, полностью свободные...

«Сикоракс» была задумана как игрушка для богача, но строили ее мастера, имевшие дело лишь с рыбачьими баркасами, и она вышла похожей на смэк[2], этакий бриксхемский мул со скошенной кормой, тупым носом и гафельным вооружением.

Конструкция была старой, проверенной не одним поколением людей, которым приходилось плавать через опасные Западные проходы. Сделанная на совесть, яхта имела сугубо функциональный вид, ничего лишнего. Единственными ее украшениями служили элегантный тахометр, крепящийся на консоли, и искусно выточенные детали такелажа.

Первого владельца яхты не интересовала скорость, он хотел иметь судно для длительных путешествий, способное выдержать любую бурю.

Пять чудесных лет прожила «Сикоракс», а потом грянула Великая депрессия. Богатый владелец избавился от яхты, и вплоть до 1932 года она каждый сезон переходила из рук в руки — одних не устраивала ее тихоходность, для других она была чересчур дорогой в эксплуатации. «Сикоракс» постарела, ее металлические детали потускнели, паруса разорвались, краска пооблупилась, но медная обшивка служила исправно и в трюмах было так же сухо, как в год постройки.

К середине тридцатых яхта превратилась в трудягу. Все ненужное с палубы убрали, оставив лишь тесную капитанскую каюту в кормовой части, у грот-мачты. Длинную скошенную корму укоротили, и та стала совсем квадратной. Сняли бизань, и от этого яхта сделалась похожей на какое-то морское чудище. Но несмотря на все неприятности, она была упряма, как дьявол, — да и правда, было в ней что-то дьявольское. Ее название сменили, и хотя это считается плохой приметой, под именем «Девица Паулина» она благополучно отработала пять навигаций в качестве базы для глубоководного лова.

Война положила конец ее карьере. Яхту бросили на песчаном берегу в Доулиш-Уоррен, оторвали окислившуюся обшивку, а с киля сняли свинец. Солдаты превратили ее в мишень для стрельб, черновая обшивка покоробилась, сквозь нее сочилась дождевая вода, и дубовый остов начал подгнивать.

Мой отец набрел на заброшенную яхту в шестидесятых годах. В то время он был на взлете и делал так много этих чертовых денег, что не знал, куда их девать. Он разбогател на лизинговых операциях на лондонском рынке недвижимости и мог позволить себе иметь «роллс-ройс», парочку «ягуаров», три «мазератти» и два гоночных катера «Николсон», которые были пришвартованы на реке возле его дома в Девоне, где я и родился. Помимо этого у отца имелись дома в Лондоне и Беркшире, а также квартира с видом на залив в Сан-Тропезе. По неясным причинам мой папаша воспылал мечтой пополнить свою флотилию чем-нибудь антикварным. Он вообще обожал все броское — быстрые машины, ярких женщин и чтобы дети непременно учились в Итоне. Мой старший брат, когда учился там, носил какой-то экстравагантный жилет, меня же, к моему великому облегчению, туда даже не приняли. Я был слишком глуп и ленив, и меня отправили в интернат для тупиц, где я в полнейшем невежестве счастливо проводил время.

Меня интересовали только корабли, и в те длинные летние каникулы перед отъездом в интернат я помогал восстанавливать «Сикоракс» на том же месте, где она впервые сошла со стапелей. Мой отец, в точности как первый хозяин яхты, приказал не жалеть средств. Она должна была обрести былую красоту.

Корпус яхты реставрировали любовно и с почти утерянным ныне мастерством. Я помогал конопатить и смолить остов судна и привык к шедшим словно из глубины веков ударам деревянного молотка, которые эхо разносило по всему заливу. Мы обмазывали корпус дегтем, обклеивали бумагой, а поверх клали медь, так что он засверкал у нас как золотой. Мы вновь удлинили корму, чтобы разместить бакштаги для новой бизани, заново покрыли палубу тиком и соорудили еще одну каюту, в которой старательно установили всякие приборы, собранные отцом.

Для мачт мы тщательно отобрали ели из северной части леса, чтобы сердцевина дерева шла строго по оси, а не смещалась бы в сторону солнца, как у деревьев в южной части. Я помогал обтесывать стволы, пока те не превращались в абсолютно гладкие и блестящие мачты. Мы пропитывали новое рангоутное дерево льняным маслом и парафином, а затем покрывали его слой за слоем лаком. До сих пор, закрывая глаза, я вижу готовую грот-мачту, лежащую на подпорках, поблескивая на солнце, прямую, как портняжная линейка.

Сшили новые паруса, пропустили через них шкоты, отполировали керосиновые лампы — и вот на стапеле Девонского дока вновь ожила яхта. На новом транце выгравировали ее прежнее имя — «Сикоракс» и буквы позолотили. Дизель установили в «брюхе» кормовой части, и наконец настал день, когда яхту подняли на тросах и спустили на грязную воду дока. Ее еще нужно было оснастить, но я смотрел, как яхта покачивается на приливной волне, и поклялся себе, что, пока я жив, она будет моей.

Отец не мог понять моей любви к «Сикоракс». Сам он, как только ее спустили на воду, утратил к ней всякий интерес. Безусловно, по части внешнего вида яхта не имела себе равных, но в то же время она не была тем тихоходным послушным судном, о котором мечтал мой родитель. Ему нужна была лоханка, на которой можно было бы расслабиться с девушками в ленивые часы заката, а «Сикоракс» была чересчур своенравна. Она умела стойко противостоять морским ветрам, но киль ее был слишком велик для спокойных прогулок по реке. Отец продал бы судно, но не в его правилах было расставаться с красивыми вещами, а «Сикоракс» была потрясающе красива, и отец пришвартовал ее рядом с домом, чтобы яхта служила садовым украшением. Иногда мой папаша запускал мотор и совершал небольшие прогулки вверх по реке, но поднимать на яхте паруса любил только я. Мы с Джимми Николсом выводили ее в море, навстречу большим волнам, идущим с Атлантики. Она могла и взбрыкнуть, но, по словам Джимми, лучшей яхты еще не сходило с девонских стапелей.

— Она упрямится, только когда ты пытаешься подчинить ее, — говорил мне Джимми со своим ирландским акцентом. — Положись на нее, и она тебя не подведет.

Через шесть лет после того, как «Сикоракс» вновь была спущена на воду, я собрался в армию. Ярость моего отца не имела границ.

— Черт побери! — возмущался он. — В армию?! — и добавил с ноткой надежды в голосе: — В гвардию?

— Нет, не в гвардию.

— Тогда почему же не на флот, черт возьми? Ты же так любишь море, или я не прав? По-моему, это единственное, что тебя занимает. Море да бабьи юбки.

— Мне не нравятся большие корабли.

— Ты растрачиваешь жизнь впустую!

Я был лишен особых способностей, но отец считал, что я мог бы зарабатывать на жизнь, будучи банковским служащим, или брокером, или прибегая к каким-нибудь иным завуалированным формам воровства, в чем он сам и мой старший брат так поднаторели.

Я ушел в армию, но иногда, приезжая в Девон, вытаскивал из эллинга холщовые жесткие паруса и выходил в море на «Сикоракс». Я женился. Мелисса и я ездили на выходные в Девон, но со временем все реже заставали отца дома. Позднее я узнал почему. Он занимал суммы, которые никогда не мог вернуть, под честное слово, которое никогда не сдерживал. Чтобы хоть как-то добыть денег, он продал мне «Сикоракс» вместе с причалом. Его борьба за выживание становилась все более безнадежной, и в конце концов он проиграл ее. Отца приговорили к семи годам. Приговор был жесткий, видимо, судья хотел подчеркнуть, что преступление, даже совершенное бизнесменом в своем офисе, все равно остается преступлением. Но я к тому времени уже плыл по Южной Атлантике в составе британских войск, и жизнь моя стояла на пороге перемен.

Только «Сикоракс» оставалась неизменной, она была всем, что я имел и хотел иметь.

— Ты помнишь меня?

У моей кровати возник высокий человек с мертвенно-бледным лицом, одетый в потрепанный серый костюм. Он выглядел гораздо старше своих пятидесяти. У него были желтые зубы, налитые кровью глаза и редкие седые волосы. На его физиономии, сплошь покрытой порезами от бритья, застыло скорбное выражение.

— Конечно помню, — ответил я. — Детектив сержант Гарри Эббот, обаятельный, как всегда.

— Теперь уже инспектор Эббот. — Ему было приятно, что я его узнал. — Как дела, Ник?

— Лучше не бывает. — Боль в груди мешала мне четко выговаривать слова. — Пожалуй, если не будет дождя, я отправлюсь на велосипедную прогулку.

— Дождя как раз-таки нет, — мрачно заметил Эббот. — Уже почти весна. Ничего, если я закурю? — Он зажег сигарету и выпустил дым в сторону. Эббот обычно играл в гольф с моим отцом — тот всегда старался поддерживать дружеские отношения с местными блюстителями порядка. Он давал им повод посплетничать, а сам мог рассчитывать на их снисходительность, когда бывал пьян за рулем. Отцовские гулянки были слышны на милю вверх по реке, но пока местная полиция благоволила к нему, никаких жалоб не поступало.

— Ты здесь читаешь газеты? — осведомился Эббот.

— Нет.

Он продемонстрировал мне заголовок в какой-то бульварной газетенке: «Нападение на героя Фолклендов, награжденного Крестом Виктории, в гнездышке Тони с телевидения». Тут же красовалась моя армейская фотография, большой портрет Тони Беннистера и снимок дома.

— Черт побери, — только и сказал я.

— Господин Беннистер в это время был в Лондоне. — Эббот сложил газету и убрал ее. — Значит, избил тебя не он.

— Это был южноафриканец.

— Догадываюсь. — Эббот не выказал ни удивления, ни интереса. Он сорвал виноградинку с кисти, лежавшей на тумбочке, и сплюнул косточки на пол. — Здоровенный, черт!

— Огромный, как баржа.

Гарри кивнул.

— Фанни Мульдер, профессиональный шкипер, — издевательски заметил он.

— Фанни?

— Френсис, но все зовут его Фанни. Он уже, конечно, дал деру. Сейчас где-нибудь во Франции или Испании, а может, вернулся на родину. В любом случае он где-то отсиживается, пока здесь все не уляжется и ему можно будет вернуться. — Эббот пристально посмотрел на меня. — Славно он тебя отделал.

— Он стащил кошелек, сумку и раздел мой катер.

— Он ведь пытался убить тебя, правда? — В голосе Эббота не ощущалось никакого беспокойства по этому поводу. — Фанни бросил тебя на берегу, надеясь, что ты захлебнешься во время прилива. Тебя нашел какой-то зубной врач. Господин Беннистер заявил, что ты вломился к нему на баржу.

— Черт побери, там была моя шлюпка! — Я возражал слишком яростно, и по моему телу словно пропустили ток. Я закашлялся так, что на глаза навернулись слезы.

Эббот подождал, пока кашель успокоится.

— Господин Беннистер, конечно, не желает никакой шумихи и, безусловно, добьется своего.

— Неужели?

— Как, по-твоему, это скажется на его карьере? Он не хочет, чтобы грязные газетенки трубили о том, что одна из его обожаемых горилл избила героя войны. Для него главное — сохранить имидж. Он из тех, кто лезет в бутылку из-за любой мелочи. Ты ведь знаешь их, все эти треклятые лондонцы, что приезжают на выходные в провинцию, чтобы утереть нос местным дуракам.

— Но он же блестящий яхтсмен!

— Это его жена. Была. Собственно, она и настояла на покупке дома в Девоне. Часто бывала здесь и всегда выходила в море. Я ее, честно сказать, недолюбливал. Американка. — Он произнес последнее слово так, словно оно объясняло его неприязнь, и выдохнул дым в сторону капельницы. — Ты знаешь, я скучаю по твоему отцу, Ник.

— Неудивительно, если вспомнить его пожертвования полицейским сиротам и щедрые вливания шампанского.

Эббот неодобрительно хмыкнул.

— Ник, а ты навещал своего отца?

— Мне было некогда, — ответил я и, чтобы сменить тему, спросил: — А когда Беннистер купил этот дом?

— Пару лет назад. Именно столько потребовалось суду, чтобы разобраться со всеми делишками твоего папаши.

— Это Беннистер вытащил мою яхту из воды?

— Бог его знает. — Эббота, по-видимому, это ничуть не заботило. — Это мог сделать любой. Зимой на реке орудовали жулики. Обычное дело. Воровали приемники и эхолоты.

— Это все Мульдер, — заметил я. — На барже было навалом этого добра, кстати, и мои приборы.

— Там они не залежатся, — небрежно обронил Гарри. — Фанни все барахло сплавляет Куллену. Помнишь Джорджа?

— Еще бы.

— Изворотлив, как угорь. Мы уверены, что Мульдер крутит с ним всякие делишки, но это очень трудно доказать.

— А я почему-то считал, что мы, налогоплательщики, платим вам как раз затем, чтобы вы доказывали то, что трудно доказать.

— Это не моя работа, Ник, не моя. — Эббот подошел к окну и с явным неодобрением посмотрел на безоблачное небо. — Меня отстранили от криминальных дел.

— И чем же ты теперь занимаешься? Выдаешь талоны на парковку?

Эббот пропустил насмешку мимо ушей.

— Я сообщу в Службу розыска об украденных вещах, Ник, обязательно. Но сомневаюсь, что там ими займутся. Я имею в виду, что еще есть случаи грабежей сирот и вдов, а те, знаешь ли, не имеют страховок, в отличие от богатых владельцев плавучих средств.

— Я тоже. Моя бывшая жена страховку не продлила.

— Ты дурак, — заявил Эббот.

— Мелисса загуляла, как тут упомнить обо всем? Кроме того, — я пожал плечами, — Джимми Николе должен был присмотреть за «Сикоракс».

— Джимми с ноября в больнице, — сказал Гарри, объяснив мне наконец, почему «Сикоракс» оказалась без присмотра. — Эмфизема. Слишком много курит. — Поглядев на свою сигарету, Эббот пожал плечами и стащил еще одну виноградинку. — Как твои дети?

— Они навещали меня в другой больнице. — Я старался понять, почему Эббот намеренно уходит от более животрепещущей темы. — Ты собираешься предъявить обвинение Мульдеру? — требовательно спросил я.

— Не знаю, Ник, не знаю. В этом есть что-то не то, а?

— Ради Бога! Он украл все мои приборы!

— Нет доказательств. Но если хочешь, можно предъявить ему обвинение в нападении. — В голосе Эббота не было энтузиазма.

— Почему ты не арестуешь его?

— Он ведь тебя засек, — резонно заметил Эббот, — а не меня.

— Короче говоря, ты умываешь руки?

— Я же сказал, меня отстранили от криминальных дел. Я пришел поговорить с тобой в частном порядке. Во имя нашей дружбы.

— Премного благодарен.

— Но будь я на твоем месте, я бы не настаивал на обвинении, — продолжал Гарри как-то беззаботно. — Будь уверен, Беннистер прикроет Фанни. Он наймет ему лучшего адвоката, а тот так замутит воду, что в результате суд выразит тебе сочувствие по поводу медали и заставит оплатить судебные издержки. — Он покачал головой. — Овчинка выделки не стоит, Ник. Забудь об этом.

— Что значит — забудь? Я должен предъявить кому-нибудь иск, если хочу найти деньги на починку «Сикоракс».

Эббот мотнул головой в сторону двери.

— Там полно писак, которые с радостью выпишут тебе чек. Пресса, Ник. Они пытаются прорваться к тебе уже несколько дней.

— Не пускай их сюда, Гарри, ради Бога, не пускай! И все-таки я хочу подать на Мульдера в суд.

Эббот тяжело вздохнул, огорченный моим упрямством.

— Ну, если ты так настаиваешь, Ник. Если настаиваешь. Я пришлю к тебе адвоката. — Он подошел к двери и остановился. — Ты знаешь, твой отец очень гордился тобой, Ник. Действительно гордился. — Не дождавшись моего ответа, он пояснил: — Твой орден Крест Виктории.

— Его заработали двое других, — заметил я, — а я просто не подчинился приказу.

— Все равно, Ник, орден — это орден. Он может изменить всю твою жизнь.

— Я не собираюсь менять свою жизнь. Просто я хочу вернуть его.

— Кого? — нахмурился Эббот.

— Орден, Гарри. Этот чертов Мульдер уволок его вместе со всем остальным. Он был в моей сумке.

Эббот вздрогнул, будто только сейчас понял, в какую передрягу я попал.

— Прости, Ник.

— Теперь тебя ясно, почему я хочу предъявить иск этому гаду?

— Если это утешит тебя, ему будет чертовски сложно продать его. Любой коллекционер сразу определит, что он краденый. Я думаю, Фанни не знает, куда с ним толкнуться. Он имеет дело только с Кулленом, а Джордж не захочет даже дотронуться до этого ордена.

— Замолви словечко, Гарри.

— Хорошо, Ник, я попробую. — Эббот кивнул на прощание и вышел.

На следующий день я выдвинул обвинение против Френсиса Мульдера в нападении и грабеже. Адвокат сочувствовал мне, но не строил никаких иллюзий. Мульдер, по его словам, исчез и вряд ли вернется в Англию, пока ему угрожает судебный иск. Он считал, что у меня крайне мало шансов вернуть орден, а уж возместить затраты на ремонт — и того меньше.

— Предположим, мы предъявим иск Беннистеру за ущерб, причиненный катеру? — спросил я.

— Нам придется доказывать, что Мульдер действовал по его приказу. — И адвокат покачал головой в знак того, как мало надежд он связывает с этой идеей.

После его ухода я долго лежал, уставясь в потолок, словно хотел найти там хоть малейшую трещинку. Боль предательски подкралась ко мне. Когда я задерживал дыхание, она, казалось, отступала, но стоило только сделать вдох — и она снова была тут как тут. Я чувствовал себя так, словно лежу на каменистом дне. Послышался вой сирены, и за стеной прогрохотали носилки. Сколько же мне еще здесь торчать? Врач сказал, что после выписки я буду по-прежнему хромать, но не уточнил, когда эта выписка состоится.

Я закрыл глаза и снова увидел «Сикоракс». Вот она валяется на склоне холма, истерзанная, без мачт, с гниющим корпусом. Фанни Мульдер должен был возместить ущерб, но сбежал. Я мог бы наказать его с помощью закона, но закон — слабое оружие. Конечно, если он объявится, у него найдутся средства на ремонт яхты, но реально я мог рассчитывать только на себя. Я подумал о своем небольшом счете в банке. Можно было бы залатать корпус и сделать фанерную крышу. Если б у меня было дерево, я мог бы поставить новые мачты, а украденный свинец заменить чугунными болванками. Но на это уйдет столько времени, что навигация закончится, а «Сикоракс» так и не будет готова выйти в море до начала зимних штормов в Ла-Манше.

Да и когда они начнутся, она не будет готова полностью. Я не смогу купить блоки и лампы, винт и паруса, обшивку, провода и инструменты. На это нужно целое состояние, а я располагал всего несколькими сотнями фунтов. Одна только плата крановщику сожрет половину моих денег. Я даже не могу позволить себе купить высокочастотный передатчик, не говоря уж о выдержанных дубовых досках для замены прогнившего каркаса. Мне придется продать ее за бесценок, и в лучшем случае мне дадут за нее сотен пять. Конечно, можно еще толкнуть журналистам свой рассказ о случившемся, но на это я не пойду.

Таким образом, я стоял перед выбором: либо продать себя, либо продать «Сикоракс». Ни то, ни другое меня не устраивало, но яхта — это игрушка для богатого человека, а не мечта нищего героя, значит, нам придется расстаться.

Скрипнула дверь, и я открыл глаза.

У кровати стоял высокий человек и смотрел на меня. Я должен был сразу узнать его, но не узнал, потому что его лошадиная челюсть была куда тяжелее, чем на фотографии, волосы не такие блестящие, а загорелая кожа какая-то неровная. Только через пару минут до меня дошло, что передо мной тот самый Энтони Беннистер, но Энтони Беннистер без традиционного грима и воздушной прически — творения услужливого гримера. Он выглядел старше, чем я думал. Но вот он улыбнулся, и моментально все эти недостатки улетучились под воздействием его очевидного и непостижимого обаяния.

— Капитан Сендмен? — Его такой знакомый голос таил в себе надежность и доброту.

— Черт возьми, кто вы такой? — Я не желал поддаваться его обаянию и решил с самого начала выбить его из колеи.

— Меня зовут Беннистер. Тони Беннистер. — Позади него толпились медсестры с глупыми восторженными лицами. Еще бы, сам великий Тони посетил их больницу! Вся сцена напоминала королевский визит, но Беннистер улыбнулся им извиняющейся улыбкой, прикрыл дверь, и мы остались вдвоем. Великолепно сшитый твидовый пиджак сидел на нем безупречно, но когда он поворачивался, я обратил внимание, что его рубашка вздулась у пояса. — Мне кажется, нас волнует одна и та же проблема, — произнес он.

Я с удивлением заметил, что Беннистер нервничает. Мне представлялось, что такие люди идут по жизни с небрежной и несокрушимой уверенностью.

— Моя единственная проблема — яхта, — я боролся с нелепым желанием воспользоваться его славой и богатством. — Которую растащил ваш бур.

Он кивнул, готовый взять на себя всю ответственность:

— Это моя вина, но меня уверили, что яхта заброшена. Я был не прав и приношу свои извинения. Насколько я понимаю, вы хотите вернуть ей прежний вид?

Он меня полностью обезоружил. Я не собирался присоединяться к толпе его некритичных поклонников, но он вызвал у меня симпатию. Беннистер оказался честным, а это качество я ценю превыше всего. Вдобавок ко всему я чувствовал себя польщенным тем, что в моей палате находится такая знаменитость. Мой воинственный пыл угас.

— Я все могу сделать сам, — сказал я, — мне только нужны материалы. Я, знаете ли, сейчас на мели.

— К счастью, я не на мели. — Он улыбнулся и протянул мне правую руку, на которой красовались золотой браслет, золотые часы и два массивных золотых кольца.

Не знаю почему, но я вспомнил одну из любимых присказок отца: «Принципы растворяются в наличных», — и только ради «Сикоракс», только ради нее, я пожал протянутую мне руку.

— Ты должен понять, — говорил Мэттью Купер, — что это лишь предварительный монтаж.

— Предварительный — что?

Он энергично махнул правой рукой, пальцы которой от постоянного контакта с сигаретой выглядели так, словно их окунули в охру.

— Мы собрали его из обрывков. — Он нахмурился, стараясь выразиться яснее. — Просто взяли и соединили их безо всякой увязки. — Мэттью, нервный мужчина лет тридцати, был директором фильма. Его прислал Беннистер. С момента своего появления в доме он беспрестанно, одну за другой, курил сигареты.

— К тому же он еще не дублирован, — решительно добавила Анжела Уэстмакот.

— Дублирован?.. — тупо повторил я.

— Звук еще не сделан, — ответил за нее Мэттью. — Сейчас фильм длится десять минут. В окончательном варианте он будет идти минут шестьдесят.

— Или девяносто, — уточнила Анжела. — Но тут мы рискуем. — Она говорила, не глядя в мою сторону, и я, пользуясь этим, без зазрения совести пялился на нее. Когда Беннистер звонил мне из Лондона, он забыл упомянуть о девушке. Если бы он это сделал, я, возможно, отнесся бы к нашей встрече с большим энтузиазмом. Анжела была высокой воздушной блондинкой, такой тонкой и неимоверно хрупкой, что, едва она вошла в комнату, мне тут же захотелось ее от чего-нибудь защитить. Ее волосы удерживались уймой гребенок и шпилек, но отдельные пряди все-таки выбивались, как светло-золотистые перышки. На ней был бесформенный бело-розовый жакет, со множеством петель, поясков и застежек, и мешковатые белые брюки, заправленные в розовые сапоги по колено. Она была по моде неряшлива и разорительно, волнующе красива.

Два года в больнице обострили у меня аппетит именно этого рода, превратив его в зверский голод. Я не мог отвести глаз от ее лица, такого утонченного и ранимого в этом облаке золотого беспорядка. Я заметил, что она не носит ни обручального кольца, ни кольца, символизирующего помолвку. Ее продуманно небрежная одежда была явно дорогой. Увидев Анжелу в первый раз, я решил, что она — комментатор на телевидении. Я сказал ей об этом, но она отрицательно покачала головой. А сейчас вдруг мне пришла в голову мысль, что телекомпания Беннистера подослала ее мне в качестве приманки. Ну что ж, в таком случае они не ошиблись.

— Мы рискуем, — повторила Анжела, — поскольку без вашего согласия вся отснятая основа фильма пойдет в корзину.

— Уже отснятая? — озадаченно спросил я.

— В основном, — объяснил Мэттью. — Тони говорил, что вам будет приятно увидеть, что мы собираемся сделать.

Мы сидели в доме Беннистера в новой гостиной. Дом был полностью перестроен и моему отцу очень понравился бы. Новая комната была длинной, футов семьдесят пять, и с любого места открывался восхитительный вид на реку, которая, извиваясь, бежала внизу. Три ковровые ступеньки вели к возвышению, где тихо плескались воды шестидесятифутового бассейна. Между ступеньками и окнами был сложен камин, увенчанный массивным медным колпаком. По обе стороны от него в беспорядке стояли белые кожаные диваны, а северную сторону занимали музыкальный и видеоцентр. Там были радиоприемники, кассетный плеер, плеер для компакт-дисков, магнитофоны, динамики, видеодискплееры, видеомагнитофоны и огромный телевизор, самый большой в доме. На его экране Беннистер и планировал просмотр отснятого материала. Он желал сделать фильм о моей жизни, моем ранении и моем выздоровлении, а я должен был выступать в качестве консультанта. Мэттью Купер вынул видеокассету из «дипломата» и предложил:

— Давайте посмотрим.

Я перешел к окну и увидел яхту с алюминиевым корпусом, шедшую под гротом и кливером к причалу выше по течению. На палубе стоял человек в черной вязаной шапочке, и я восхитился тем удивительным мастерством, с которым он подхватил причальный канат. Со стороны казалось, что это очень легко, но навстречу весенней приливной волне дул предательский порывистый ветер, и я знал, что передо мной — пример великолепного морского искусства. Я наблюдал за яхтой, чтобы скрыть свою заинтересованность Анжелой. Я считал, что несправедливо мучиться из-за столь небрежной красоты.

— Вы готовы? — настаивал Мэттью.

— Это французское судно, — проговорил я, будто не слыша вопроса. — Первое, что я вижу в этом году. Наверное, из Шербура. Яхта хороша, очень хороша.

— Видеолента? — осведомилась Анжела.

Теперь я пришел к выводу, что она ассистентка Мэттью, и строил догадки по поводу их взаимоотношений. Эти мысли будили во мне чувство ревности.

Мэттью вставил кассету.

— Все это весьма приблизительно, — заметил он, как бы извиняясь.

— Прекрасно. — Я говорил так, словно выражал согласие, но на самом деле старался скрыть раздражение. Целые месяцы я избегал прессы, и вот теперь Беннистер пытается поставить меня в центр телевизионного фильма. Во время своего визита в больницу Беннистер предложил мне все, что мне было нужно: прибежище, безопасность и средства на починку «Сикоракс». Я должен был понять, какая цена будет всему этому, когда на следующий день все газеты трубили о щедрости Беннистера. «Тони с ТВ спасает героя, награжденного Крестом Виктории». О Фанни Мульдере никто не упоминал. Одна из газет сообщала, что я стал жертвой вандалов, а другая прямо заявила, что нападавшие неизвестны.

И никто не связал имя Энтони с нападением. Беннистер вышел из всей истории абсолютно незапятнанным. Какая-то неприятность случилась в его эллинге, пока он был в отъезде, но теперь он все приводит в порядок. Сразу же после выписки я был приглашен к нему домой и за три прошедшие недели стал быстро приходить в норму. Меня наблюдали врачи Беннистера, я купался в бассейне Беннистера, и меня кормил управляющий Беннистера. «Сикоракс» вытащили из зарослей и поставили на лужайке перед домом. Были заказаны все необходимые материалы, и, будьте уверены, они были лучшего качества: красное дерево, тик, зрелый дуб, хвойная древесина и орегонская сосна. Тони выступал в роли доброго волшебника, и вот наступило время расплачиваться за эту доброту.

— Смотрите же! — резко сказала Анжела, обиженная моим недостаточным вниманием к происходящему на экране. А там закончился отсчет цифр и появилась новая картинка — дикий, открытый всем ветрам ландшафт, с нависшей над ним сумеречной тьмой, и только у самого края неба пробивалась розовая полоска. Под заунывную музыку на экране возникло название: «История солдата», фильм А. Уэстмакот". Я удивленно взглянул на нее. Да, неправильно я понял расстановку сил, считая, что Мэттью тут главный.

— Это рабочее название. — Мэттью посчитал мой взгляд слишком критичным.

— Просто предварительный набросок. — Анжела была недовольна его вмешательством.

Титры прошли, и на экране появилось ночное небо. Трассирующие пули посверкивали слева направо, образуя дуги в нарочито замедленном темпе. Вдали прогремел взрыв, и я тотчас же узнал вспышку от белого фосфора. Я вспомнил, как наш сто пятый вел огонь с горы Вернет. А может, это была зажигательная смесь?

Минометный обстрел фосфорными снарядами. Ужасная и кровавая штука.

Я отвернулся.

«Фолкленды, — голос Беннистера был четким, с подкупающей искренностью и теплотой, — четырнадцатое июля 1982 года. Британские войска окружили Стенли, битвы при Гуз-Грин и в горах были позади, и в холодном воздухе Южной Атлантики витало ощущение близкой победы. Капитан Ник Сендмен был одним из тех, кто...»

Я встал.

— Не возражаете, если я не стану смотреть?

Им нечего было сказать. Прихрамывая, я подошел к окну и взглянул на «Сикоракс», стоящую на подставке. Из нее вычерпали воду, ее вычистили и вырезали из кормы прогнившие участки. Старую медную обшивку, которая совсем окислилась и стала тонкой, как папиросная бумага, сорвали, а дырки от гвоздей забили сосновыми щепками. Обломки мачт вырвали, словно гнилые зубы, остатки крыши убрали. Яхта стояла, замотанная в брезент, и ждала, когда ее корму залатают и обошьют новыми досками.

Я взглянул вверх по течению на французскую яхту. Как раз в этот момент шкипер снял шапку, и оказалось, что это женщина. Она встряхнула своими черными волосами и пошла в носовую часть зачехлять паруса. Я завидовал ей. Я еще помнил то сладостное ощущение, когда приплываешь на рассвете и знаешь, что, после того как разделаешься с делами, у тебя останется время пропустить стаканчик, пока не начался прилив. А позади меня мелодичный голос Беннистера рассказывал мою историю. Я сделал попытку отключиться, но не смог. Сам того не желая, я обернулся и увидел на экране свою физиономию. Эта пятилетней давности фотография когда-то стояла на туалетном столике моей жены. Я удивился, каким образом этим телевизионщикам удалось ее переснять. Я совершенно не был похож на себя, по крайней мере мне так показалось. Мои вечно торчащие волосы мышиного цвета были непривычно аккуратно причесаны, и создавалось впечатление, что я просто натянул дешевый парик на свою башку с выдающейся челюстью.

— Мы, конечно, заменим эти снимки на фильм, — сказала Анжела, увидев, что я смотрю на экран.

— Снимки?

— Фотографию. Вместо нее пойдет фильм.

Вслед за мной на экране появился сержант Терри Фебровер. В военной форме он выглядел отвратительным и жестоким недомерком. Его засняли на одном из учебных полигонов в Суррее, и дым от пиротехнических взрывов на заднем плане создавал иллюзию военной обстановки. Перед камерой Терри постарался убрать свой акцент и облагородить лексику, в результате чего перед зрителем предстал вполне вежливый и узнаваемый образ раненого офицера. При этом возникало такое ощущение нереальности, как будто читаешь собственный некролог. Я вспомнил, что у Терри остался мой ящичек с инструментами. Будет время, я их заберу. Он описывал ту операцию, в которой я был ранен и за которую награжден орденом. Я не узнавал того, о чем он говорил. Я чувствовал себя не героем, а просто глупцом, и мне казалось, что вместо ордена я заслуживаю выговор за нарушение инструкций.

Затем весь экран заполнила поросячья физиономия доктора Мейтленда. «Просто удивительно, что он вообще остался жив! Выдержать такой шок! Ник был очень сильно искалечен, но ведь это наше призвание — поднимать людей из могилы».

Теперь на экране был физиотерапевтический кабинет.

— Здесь пойдет уайлдтрек, — сказала Анжела. — Там будут рассказывать, как вас лечили.

— Уайлдтрек, — пришел на помощь Мэттью, — это голос за кадром. Невидимый.

— Как Господь Бог?

— Точно.

Появилась доктор Плант и заявила, что я был излишне драчлив, что свойственно скорее преступнику, нежели солдату. Очевидно, именно благодаря моей неуживчивости мне удалось доказать окружающим их неправоту и начать ходить, но отчего-то это не звучало как комплимент. Доктор еще добавила, что моя воинственность смягчалась такими, знаете ли, старомодными понятиями о чести и правде, и это тоже прозвучало осуждающе. Я обратил внимание, что Мэттью с Анжелой смотрят фильм не отрываясь. Они смахивали на церковных прислужников у алтаря. Что ж, это была их работа, грубо сработанный фильм о том, как я был списан — безнадежная жертва горькой маленькой войны на затерянном острове в Атлантическом океане. Сестра, родом из Вест-Индии, делилась своими впечатлениями о том, с какой болью она наблюдала за моими попытками встать на ноги.

— Прекрасный этнический момент, — пробормотал Мэттью, и Анжела кивнула в знак согласия.

«Бедняжку всего скрутило, — говорила сестра, — и я-то знаю, какая это была боль. Но он не сдавался».

«Ник Сендмен не сдастся, — снова прорезался голос Беннистера, — потому что у него есть мечта. — На экране появилась „Сикоракс“ — такая, какой я впервые увидел ее: заброшенная, лежащая среди деревьев. — У него была яхта „Сикоракс“, и на ней он мечтает вновь отправиться на Фолкленды. Туда, куда Ник приходил с мечом, он приплывет с миром».

— О Боже! — возмутился я. — Кто придумал всю эту чушь?

— Мы можем внести изменения, — с готовностью отозвалась Анжела. — Мы только хотим дать вам представление о том, каким может быть фильм.

На экране рассказывалось о том, как у «Сикоракс» истерлись тросы и волны выбросили ее на песок.

— Но это же ложь, черт побери! — с негодованием воскликнул я. — Беннистеру нужна была моя стоянка, и он приказал своему буру вышвырнуть мою яхту.

— Но мы же не можем это сказать. — Анжела нажала «паузу», и ее интонация говорила о том, что я необоснованно надоедлив. — Случившееся весьма прискорбно, и Тони старается загладить свою вину. — Она отпустила кнопку, и на экране возник подъемный кран и вытащил «Сикоракс» из зарослей.

«Человек и яхта, — вещал за кадром Тони, — будут вылечены одновременно, и этому посвящается наш фильм».

Экран погас. То, что они отсняли, длилось десять ужасных минут, а теперь они хотели с моей помощью доделать фильм до конца.

— Итак, — Анжела выключила телевизор, — правда, совсем не больно? — Она проговорила это с отвратительной интонацией больничной сиделки.

— Больно, — в гневе я забыл о ее привлекательности, — получить пулю в спину, а это — ерунда. — Я махнул рукой в сторону телевизора. — Дерьмо. Беннистер присвоил мою яхту и мою стоянку, а теперь, когда его имидж под угрозой, он пытается накормить публику этим дерьмом!..

— Тони оформил аренду Лайм-Уорф с согласия вашей жены, — сказала Анжела официальным тоном.

— Моей бывшей жены, — поправил я, — юридические права которой закончились, как только мы развелись и она снюхалась с этим нудным членом парламента.

— Но Тони не знал об этом. И согласитесь, он делает все возможное, чтобы исправить положение, не скупясь, между прочим, на расходы.

— Слава Богу, в вашем идиотском фильме не упоминается мой отец, — заявил я.

— Мы как раз собирались обсудить этот вопрос. — Мэттью, явно нервничавший из-за нашей перепалки, прикурил новую сигарету от старой.

— Черт побери. — Я выглянул в окно, но француженка уже спустилась в каюту. Хромая, я отошел в глубину комнаты, где Беннистер развесил уйму фотографий своей погибшей жены — Надежна в море, Надежна в Риме, Надежна с братом на Кейп-Коде, Надежна и Беннистер в Сиднее, Надежна в дождевике, Надежна на маскараде. Надежна была очень красива. У нее были темные глаза и радостная улыбка человека, которого никто не принуждает стать звездой телеэкрана. Я повернулся к Мэттью и Анжеле:

— Так, ради любопытства, а кто именно платит за ремонт «Сикоракс»?

Анжела в этот момент наливала себе «Перрье». Она выдержала многозначительную паузу, прежде чем смерить меня ледяным взглядом.

— Конечно мы.

Мои ребра под повязкой пронзила боль. «Мы»?

— Это в порядке вещей, господин Сендмен. Если программе нужен фильм о ремонте яхты, средства на ремонт изыскиваются из бюджета программы.

Стало быть, сам Беннистер не потратил на «Сикоракс» ни копейки! Он приказал отбуксировать ее к берегу, напустил на нее эту тварь, своего бура, а теперь телевизионная компания платит за то, чтобы все вернуть на место! Поразительно! Такая ловкость восхитила бы моего отца, но не меня.

— Нет, — решительно сказал я, — не пойдет.

— Нет? — осторожно переспросила Анжела.

— Беннистер разрушил мою яхту, и Беннистер должен приводить ее в порядок. Почему, черт побери, я должен участвовать в вашем спектакле из-за того, что он натворил?!

— Ник, а не выпить ли вам виски? — вкрадчиво спросила Анжела.

Я не обратил внимания на ее попытку к примирению. 66

— Два года я стараюсь избегать огласки. Вы можете это понять? Я не собираюсь до конца своих дней оставаться человеком с медалью. Я не герой, я просто чертов дурак, в которого стреляли, и не желаю, чтобы из меня делали то, чем я не являюсь. Я не хочу делать деньги на том, чего не заслужил. И я не буду участвовать в вашем фильме. Так что забирайте свою несчастную пленку и передайте Беннистеру, чтобы он прислал мне чек на большую сумму.

На несколько минут в комнате воцарилось молчание, потом Анжела встала и подошла к окну.

— Взгляните-ка на ситуацию с другой стороны, голубчик. — Последние слова она произнесла с отвратительной интонацией. — Вы пользуетесь гостеприимством Тони. Ваша яхта стоит на его лужайке. Первые десять минут фильма уже отсняты. Вы полагаете, суд решит, что все это сделано без вашего согласия? И вот это тоже? — Она широким жестом обвела всю роскошную комнату с бассейном, камином и электроникой. — Конечно, вы можете подать иск, господин Сендмен. Вы можете заявить, что и раньше собирались подать на Тони в суд, но предварительно решили воспользоваться его гостеприимством. — Она насмешливо посмотрела на меня. — И вы надеетесь выиграть?

— Он разбил мою яхту!

— Не будьте занудой! Его уверили, что яхта брошена.

Я постепенно склонялся к мысли, что это изящное и красивое существо имеет жало скорпиона. Во взгляде ее сквозила усмешка.

— Ваша жена заверила Тони, что яхта никому не нужна. Это был доверительный разговор. Чрезвычайно доверительный.

Интересно, как Мелисса познакомилась с Беннистером? Наверняка когда тот собрался арендовать мою стоянку. Представляю, как Мелисса рвалась пополнить свой послужной список еще и такой знаменитостью.

— Итак? — холодно поинтересовалась Анжела.

— Что «итак»?

— Итак, каков ваш ответ, Ник? — Она назвала меня по имени не из дружеских побуждений, а с какой-то снисходительностью. Поскольку я молчал, она вернулась к столу и взяла из пачки Мэттью сигарету. Тот услужливо чиркнул зажигалкой, и она выдохнула дым в мою сторону. — Ник, мы хотим сделать фильм. Это будет фильм о человеке, достигшем чего-то высокого. Он расскажет о победе над болью, о победе мечты над отчаянием. Он даст лучик надежды тем, кто страдает. — Теперь ее голос звучал увещевающе. — В то же время он позволит вам восстановить здоровье и получить отремонтированную яхту. Мне кажется, вам очень хочется, чтобы «Сикоракс» отремонтировали.

— Черт возьми, вы и так это прекрасно знаете.

— Тогда вы должны усвоить, что пока вы не подпишете контракт, материалы для ремонта завозиться не будут. — В ее холодном взгляде был вызов.

— И мы заплатим вам за съемки, — ободряюще добавил Мэттью.

— Мэттью, заткнись! — Анжела продолжала смотреть на меня не отрываясь.

Я повернулся и еще раз взглянул на «Сикоракс». Мне было больно видеть ее на суше.

— Так. Давайте расставим все по местам, — сказал я. — Беннистер вытащил мою яхту на берег, так как думал, что я не вернусь?

— Да, ему так сказали, — подтвердила Анжела.

— И Мелисса согласилась сдать в аренду мою стоянку, хотя и не имела на это права?

— Все, как вы говорите. — Анжела была начеку.

— И этот его ублюдок избил меня?

— Но это произошло без ведома Тони. Фанни решил, что вы хотите угнать лодку. Но мы согласны с тем, что он перестарался.

— Я так и понял, что два сломанных ребра — это от излишнего усердия. — Но моя ирония не достигла цели. — Кстати, а где он сейчас?

— По правде говоря, мы не знаем, — вздохнула Анжела.

Беннистер божился, что разыщет Мульдера и заставит его вернуть медаль, но тот как в воду канул. Ко всему прочему, Тони уговаривал меня снять обвинения против Мульдера, дескать, в этом случае он скорее объявится, но я отказался. Мульдер нанес «Сикоракс» ущерб, и я хотел припереть его к стенке.

Но одно дело — припереть Мульдера к стенке, и совсем другое — починить «Сикоракс», и, как я понял, единственно возможный к этому путь — сотрудничать с Анжелой в создании этого чертова фильма. Я так и сказал Анжеле, и та возмутилась.

— Я бы не стала называть этот фильм «чертовым», — заметила она резко. — Это будет очень честная и очень трогательная история жизни.

— Какие у меня есть права?

— Права?

— Ну да, например, право выкинуть оттуда всю вашу ложь. Я не хочу, чтобы в фильме говорилось, будто я собираюсь вернуться на Фолкленды. Не потому, что я боюсь, а просто это не входит в мои планы. Я хочу отправиться в Новую Зеландию.

— Вы имеете в виду редакторскую правку? — спокойно уточнила Анжела. — Я вам сейчас объясню. Вы хороший солдат, Ник, но вряд ли сойдете за знающего продюсера. Вы должны хорошенько понять, что подготовить информацию и представить ее публике — наша работа. Мы научились делать ее очень хорошо и никому не передаем право контроля над ней. Если мы пойдем на это, нам придется всю жизнь потакать капризам любого политика или специалиста по связям с общественностью, желающего утаить правду. А мы говорим только правду. Поэтому вы не получите права на редакционную правку. Вы правдиво изложите нам факты, а мы передадим их всему миру.

Здесь мне нечего было добавить.

— Ясно...

Анжела затушила наполовину докуренную сигарету.

— Ну так что, вы подпишете контракт? — Она открыла сумку и вытащила оттуда внушительную пачку бумаг. — Вот он. — С этими словами она положила на стол по три экземпляра каждого документа. — Это контракт с фирмой «Беннистер продакшнз лтд», которая будет непосредственно заниматься производством фильма. А это страховой договор о неразглашении, оговаривающий, что вы не имеете права вести переговоры с любой другой фирмой или газетой, пока фильм находится в производстве. И наконец, медицинская форма. — Она положила последний документ и протянула мне ручку. — Поставьте свою подпись там, где я пометила крестиком, а затем подпишите каждую страницу обоих контрактов.

Я взял ручку и сел, пытаясь следовать хорошему совету: прежде чем подписывать что-нибудь, внимательно прочитай. Но контракты представляли из себя убористо напечатанные страницы с уймой подпунктов о правах синдиката и кредитах.

— Это стандартные контракты. — Казалось, Анжела была разочарована моими колебаниями. — Я оставлю вам ваши экземпляры.

— Конечно, — сказал я. По правде говоря, мне было неловко заставлять людей ждать, пока я прочту мелко напечатанные страницы. Все казалось ненадежным, к тому же я всегда плохо разбирался в юридических формулировках. Я поставил три подписи, а затем — свои инициалы на каждой странице. — А теперь привезут доски?

— Они прибудут на следующей неделе. — Анжела пододвинула документы Мэттью, чтобы тот заверил их. — Ваш первый вызов, — обратилась она ко мне, — в следующий вторник, в полдень. Вам надо быть у городского причала. Вы знаете, где это?

— Я там вырос.

— Вы хорошо поняли, что подписали, капитан Сендмен?

— Участвовать в создании фильма.

— Всегда быть в пределах досягаемости и помогать в создании фильма. — Анжела отложила мои экземпляры и протянула их мне. — Это значит, что я буду вам чрезвычайно признательна, если вы постараетесь ставить меня в известность о вашем местопребывании.

— Завтра я буду в Лондоне, — ответил я. — Навешу детей. Это разрешено, мадам?

Анжела не обратила внимания на мой неуклюжий сарказм.

— До вторника, — сказала она. — У нас будет морская прогулка. Вам нужна непромокаемая одежда?

— Нет, у меня есть своя.

— Надеюсь на успешное сотрудничество, — холодно произнесла она. — И смею рекомендовать вашему вниманию сегодняшнее вечернее шоу Тони. Провожать нас не надо. До вторника, капитан Сендмен.

— Лучше «господин». Я уже не в армии.

Анжела остановилась. Ее голубые глаза оценивающе пробежались по мне, и стало очевидно, что на «господина» я не тяну.

— До вторника, Ник. Ты готов, Мэттью?

Они ушли, а я почувствовал себя, как генерал Менендес в Порт-Стэнли — жестоко исполосованный, и не к кому обратиться за помощью.

И во всем виноват только я.

Вечером я смотрел передачу «Шоу Тони Беннистера». Я испытывал сильную боль. По какой-то причине боли в спине как раз обострились, а правая нога, хотя я постоянно убеждал себя, что она заживает, онемела, и в ней ощущалась какая-то слабость. Один-одинешенек в этом роскошном доме, я едва удерживался от отчаяния, понимая, что никогда не буду ходить нормально. Я проглотил четыре таблетки аспирина, запив их двумя большими порциями ирландского виски, но это не помогло. Тогда я решил отвлечься от самосожаления и включил программу Беннистера.

Это была ежевечерняя передача, которую крутили с осени до весны. Обычно она шла после поздних вечерних новостей. За то время, пока я гостил у Беннистера, я уже видел несколько его программ, и они мне не очень понравились.

Это шоу завершало цикл. В его основе лежала стандартная схема — несколько знаменитостей-гостей, рок-группа и возбужденная аудитория. Я смотрел телевизор, лежа на диване в огромной гостиной, и потихоньку уговаривал себя, что слабость в правой ноге мне только кажется. Окна я раскрыл настежь, чтобы проветрить комнату от сигаретного дыма.

Первым гостем Беннистера была американская актриса. Потом ее сменил английский политик, оказавшийся куда коварнее любой акулы темного бизнеса. Пока слух терзала рок-группа, я убавил громкость, чтобы не слышать их кошачьих криков, а затем снова сделал погромче — послушать комика, сыпавшего своими остротами со скоростью пулемета.

В общем-то это была обычная передача-беседа. Я бы даже сказал, средненькая передача, но был в ней один весьма специфический участник — сам Тони Беннистер. Не надо было быть большим поклонником телевидения, чтобы понять, как хорошо он знает свое дело. Наделенный природным обаянием, невероятно остроумный, одним своим присутствием он создавал атмосферу спокойствия и уверенности. Он являлся идеальным посредником между аудиторией и высокопоставленными знаменитостями, его гостями. Он выглядел таким надежным, и я не мог понять недовольства им Анжелы Уэстмакот. Пока я смотрел передачу, мое чувство симпатии к нему и гордости оттого, что я знаком с ним, значительно окрепло. Черт побери, он мне нравился. Я обратил внимание, насколько моложе он выглядит с экрана. Когда он приходил в больницу, я дал бы ему лет сорок, а сегодня он выглядел не больше чем на тридцать.

В конце передачи Беннистер рассказал о фильмах, которые будут сниматься этим летом. Мне говорили, что он снимает фильмы только летом, и каждый добавляет что-нибудь новое к его уверенному и в то же время мягкому образу. В этих своих лентах Беннистер либо покорял вершины, либо нырял к останкам затонувших кораблей, либо тренировался вместе с солдатами Иностранного легиона. Фильмы этого года, все того же типа, будут посвящены его борьбе за приз в Сен-Пьере. Он с большим достоинством говорил о своей погибшей жене и, вспоминая случившееся, обещал, что в этом году в память о ней постарается привести свой «Уайлдтрек» к победе. Пока он говорил, на экране демонстрировался сам «Уайлдтрек» — гоночный катер типа «Фарли-64», английского производства, который очень полюбился состоятельным заказчикам всего мира. Я часто проплывал мимо дока Фарли и видел, как они испытывают свои холеные суда. Это был типичный современный катер длиной шестьдесят четыре фута, самая крупная модель «Фарли», клиновидный, с плоской кормой и со сверкающей, похожей на рыбий плавник, килевой полосой. Эти катера, безусловно, очень быстроходны, но я не хотел бы оказаться на них в Атлантике во время настоящего шторма. Я скорее согласился бы на тяжелый катер с глубокой посадкой, вроде «Сикоракс», который, может, и уступал им в скорости, зато мог выдержать любой шторм.

На экране опять был Беннистер, теперь уже у себя в студии. «Этим летом я также собираюсь снять еще один, весьма необычный фильм, — говорил он. — Фильм о мужестве и выздоровлении. Фильм о человеке, который со свойственной ему скромностью отказался извлечь какую-либо выгоду из своей славы, доставшейся ему так трудно». Теперь я понял, почему Анжела советовала мне посмотреть эту передачу, и съежился на диване.

«Действительно, — продолжал Беннистер, — человек, который до сих пор старался держаться в тени, наконец согласился поведать нам свою историю, чтобы воодушевить всех тех, кто также испытывает на себе превратности судьбы. — На экране появилась моя фотография. Я сидел в инвалидном кресле, одетый в военную форму. Снимок был сделан, по всей видимости, в тот день, когда я получал орден. — Осенью мы представим вам подлинную историю самого скромного британского героя войны на Фолклендах, капитана Николаса Сендмена, награжденного Крестом Виктории». Аудитория зааплодировала.

Боль пронзила мне спину, когда я рывком вскочил с дивана, чтобы выключить телевизор. Задыхаясь от гнева, в гнетущей тишине я вновь повалился на диван. О Господи, ну зачем я только согласился участвовать в этом треклятом фильме?! Ну конечно, только из-за «Сикоракс». Но каким же дураком я себя при этом чувствовал! С реки донесся звук фалов и отозвался во мне чувством страха и одиночества. Черт побери! Я открыл бутылку виски.

Неожиданно зазвонил телефон. Мне пришлось бросить бутылку и снять трубку.

— Так вот почему ты это сделал? — Это был инспектор Гарри Эббот, и в его голосе звучала насмешка.

Я зажмурился от тупой и непроходящей боли в позвоночнике.

— Почему сделал что, Гарри?

— Я тебе говорил, что Беннистер заботится о своих друзьях, а ты теперь друг этого великого человека. Будешь телезвездой, ведь так? Но вспомни при этом о тайной вечере, Ник.

— Что же я сделал, Гарри?

Он немного помолчал, очевидно оценивая мою наивность.

— Ты забрал свои обвинения против Мульдера, Ник, вот что.

— Но я не делал этого.

— Тогда почему же адвокат компании звонил нам в участок?

— И что он сказал?

— Что ты, естественно, снимаешь свои обвинения. Он направил к нам этих писак. Он утверждает, что у него есть твоя подпись. Но, я вижу, ты первый раз об этом слышишь?

— Черт побери, — прошептал я, вспомнив те страницы, на которых я расписался, даже не прочитав их. — Теперь я все понял.

— Слишком поздно, парень, слишком поздно, — вздохнул Гарри. — Твоя медаль все еще у него?

— Да.

— К твоему сведению, Ник, этот тип скрывается в доме Беннистера в Лондоне. Скорее всего, он был там с самого начала.

— Если ты знал об этом, — сказал я с ненавистью, — то почему никто не арестовал этого ублюдка?

Эббот помолчал.

— Я говорил тебе, Ник, я больше не занимаюсь криминальными делами.

— А чем, Гарри?

— Спокойной ночи, Ник.

Я положил трубку. Затем отыскал свой экземпляр контракта и, конечно же, обнаружил там статью, гласящую, что я полностью отказываюсь от любых требований, исков или процессуальных действий, находящихся в судопроизводстве, в адрес любого члена компании, выпускающей телефильм. Я перелистнул несколько страниц и узнал, что Френсис Мульдер состоит в компании на должности капитана катера и отвечает за своевременное предоставление и исправное состояние всех плавучих средств, участвующих в съемках фильма.

И все это время Беннистер утверждал, что не знает, где Мульдер. Все время.

Хромая, я подошел к окну, стараясь при этом максимально опираться на правую ногу, одновременно убеждая себя, что она не подогнется. Таким образом я пытался доказать себе, что у меня достаточно сил для одиночного плавания в никуда. Стоя у окна, я смотрел в темноту и размышлял об искусстве втягивать в драку людей, желающих этого менее всего. Вы заманиваете их, посулив легкую победу, а затем избиваете со всей злостью, которая была скрыта в вас.

И вот сейчас меня избили.

Узнать лондонский адрес Беннистера не составляло труда — достаточно было просмотреть бумаги в его кабинете. Я хотел позвонить ему, но передумал, ибо предупрежденный враг — это враг во всеоружии.

Утром я сел на первый лондонский поезд, но все равно доехал до Ричмонд-Грин только к одиннадцати, а в двенадцать уже должен был забрать детей у черного входа в дом Мелиссы в Кенсингтоне. Времени было в обрез, и я торопился. Спина по-прежнему болела, но не так сильно, как вчера, может быть, сказывалась погода: стоял чудесный весенний день, теплый, напоенный ароматами цветения. Весь сад перед домом Беннистера устилали лепестки вишни. Дом был дорогой, о чем свидетельствовала сигнализация, установленная по его внушительному фасаду. Окна первого этажа были наглухо закрыты ставнями.

Я поднялся по ступенькам и позвонил. Молоко и газеты все еще лежали на площадке. Я еще раз надавил кнопку звонка и не отпускал ее до тех пор, пока не услышал грохот отодвигаемых засовов и цепочки. Мне отворил худой лысеющий мужчина в черных брюках и жилетке. С оскорбленным видом он открыл было рот, но я не дал ему времени на возмущение.

— Господин Беннистер дома? — резко спросил я.

Прежде чем ответить, он оглядел меня с ног до головы. Мой вид не производил должного впечатления: на мне были старые джинсы, дырявые туфли и поношенная охотничья куртка.

— Господин Беннистер еще не проснулся, сэр.

Он говорил с надменной сдержанностью хорошо вышколенного слуги, и, хотя и обратился ко мне «сэр», рука его потянулась к потайной кнопке, оповещающей полицию о том, что незваный гость, обманув его доверие, проник в дом через парадную дверь.

— Я — капитан Николас Сендмен, кавалер ордена Крест Виктории. — Говоря всю эту чушь, я придал голосу самый блестящий акцент, и это сработало — дворецкий убрал руку с кнопки. — Вообще-то я хотел бы увидеть Фанни Мульдера.

— К господину Мульдеру можно пройти через гараж.

— Но ведь я уже здесь, — возразил я, — так что пришлите его сюда. Где я могу подождать?

— Конечно, сэр. — Он проводил меня в комнату с высоким потолком, раздвинул занавески на окнах и распахнул ставни. — Я думаю, господин Мульдер тоже еще спит, сэр. Вам придется немного подождать. Кофе?

— Большую чашку, пожалуйста, с молоком и без сахара.

— Я сообщу господину Мульдеру, что вы здесь, сэр. — Изобразив намек на поклон, дворецкий удалился.

Я осмотрелся. Комната была великолепно обставлена. Над камином висела чудесная картина какого-то импрессиониста, а противоположную стену сплошь покрывали акварели. На столике стояла прелестная фотография Надежны, а за ней — всякая электроника, вроде той, что я видел у Беннистера в Девоне. Перед камином расположился дорогой кофейный столик со стеклянной крышкой размером не меньше двенадцати футов. Стекло было дымчатым, с очень изящной фаской по краям. В ожидании кофе я просмотрел вчерашнюю газету, лежавшую на столике. Уже месяц длилась забастовка горняков, и полиция вступила в решающую схватку с забастовщиками у коксохранилищ и шахт.

— Ваш кофе, сэр. — Слуга поставил на стол большой серебряный кувшин-термос. — Я сообщил господину Мульдеру о вашем приходе, сэр, и он скоро выйдет к вам. Не хотите ли сегодняшнюю газету?

— Нет. А у вас здесь есть задняя калитка?

Он заколебался, но все же отрицательно покачал головой. Значит, если Мульдер захочет избежать нашей встречи, ему придется воспользоваться передней калиткой и я непременно увижу его. В этом случае я позвоню в полицию.

Но Мульдер не пытался сбежать. Он заставил меня ждать десять минут и наконец явился, одетый в джинсы и спортивный свитер с крупной надписью «Уайлдтрек». Он навис надо мной, мрачный и огромный, как скала. Руки его напоминали мельничные жернова, а лицо было обветрено морскими ветрами и обожжено солнцем. Он держался уверенно, под стать своим гигантским габаритам.

— В чем дело? — отрывисто поинтересовался он.

— Ты слышал, Фанни, что я забрал свой иск против тебя?

— Да, — подозрительно ответил он.

— Но ты должен извиниться передо мной.

На его лице промелькнуло чувство ущемленного самолюбия, затем он слегка пожал плечами.

— Я не знал, что ты калека, парень.

Очевидно, с его точки зрения, это и было извинение. Наверное, если бы он знал, что я калека, я отделался бы только одним ребром. Я улыбнулся.

— И то, что мне нужно, все еще у тебя, Фанни.

Он ничего не ответил и заинтересованно уставился на дверной проем.

— Ты слышал, Фанни, у тебя осталось кое-что, нужное мне. Или ты уже нашел покупателя на орден?

Фанни сделал попытку нагло все отрицать:

— Какой орден?

Я пересек комнату, подошел к стеклянному столику, поднял серебряный термос-кувшин и сильно ударил им по крышке. Дымчатое стекло оказалось к тому же и закаленным, и на нем осталась лишь трещина, зато кувшин весь покрылся зазубринами. Я размахнулся посильнее и еще раз хватил им по столу. На этот раз дорогое стекло разлетелось вдребезги, и все журналы, засушенные цветы и пепельницы оказались в одной куче с осколками. Я снова лучезарно улыбнулся Фанни.

— Так, ублюдок, у тебя есть две минуты, чтобы найти мою медаль, иначе я разнесу весь дом.

Фанни был ошеломлен видом разбитого стекла.

— Ты сумасшедший.

— Одна минута пятьдесят секунд.

— О Боже! — На секунду мне показалось, что сейчас он бросится на меня, но шкипер неподвижно застыл у двери.

Я отвернул крышку термоса и опрокинул его. На роскошный ковер пролился дождь из кофе и осколков разбитой колбы.

— Одна минута сорок секунд. Потом очередь картины над камином.

— Я принесу, парень! Я принесу! — Он предостерегающе протянул ко мне руки. — Ничего больше не трогай! Я принесу.

Через минуту он вернулся с орденом. Сразу же после того, как он сунул мне в руки небольшую коробочку, в дверях возник сам Беннистер. В цветастом халате, он в ужасе уставился на месиво, бывшее когда-то его кофейным столиком, затем ошарашено перевел взгляд на меня.

— Капитан Сендмен?

— Доброе утро, — вежливо поздоровался я. — Я пришел сюда, чтобы забрать свою медаль. Господин Мульдер с явной неохотой подтвердил, что она все еще у него. — Открыв коробочку, я посмотрел на этот безжизненный крест на темно-красной ленте. — Прошу прощения, что мне пришлось прибегнуть к таким методам — вы ведь не приложили к этому никаких усилий.

— Э...

Кроме шелкового халата, на Беннистере, очевидно, ничего не было. Казалось, он никак не может собраться с мыслями.

— А говорили, что не знаете, где Фанни, — укоризненно заметил я.

— Я...

— Но, как видите, мне удалось его разыскать, — с этими словами я положил медаль в карман.

— Я все объясню, Ник. — К Беннистеру вернулось его обаяние, и он старался воспользоваться им как можно быстрее. — Фанни приехал только вчера вечером. Я как раз собирался поговорить с тобой о нем, конечно...

— Я очень тороплюсь, — отрезал я, — но тоже хочу объяснить вам, что не собираюсь принимать никакого участия в вашем фильме. Я попрошу своего адвоката прислать вам счет за восстановление «Сикоракс». Или, может быть, вы желаете выписать мне чек прямо сейчас?

— Ник! — Оскорбленный тон Беннистера говорил, что его ужасно обидели. — Это будет хороший фильм, очень хороший!

— Я предпочел бы получить чек, — сказал я.

— Но вы подписали контракт, — с этими словами в комнату вошла Анжела Уэстмакот. До сих пор инициатива принадлежала мне, но ее появление ошеломило меня, и я умолк. — Вы подписали контракт, — продолжала она, — и, я надеюсь, выполните его. — Как и Беннистер, она была в шелковом халате, под которым, очевидно, тоже не было ничего. Распущенные волосы золотым каскадом ниспадали ей на плечи. Без всякой косметики, она тем не менее выглядела прекрасно. Теперь я понял, откуда взялась эта ее властная манера. Они с Беннистером были любовниками, и, попав к нему в постель, она тут же переняла его властность. Анжела с отвращением оглядела результат моей деятельности. — Итак, вы пытаетесь сообщить нам, что планируете расторгнуть контракт, господин Сендмен?

— Я буду обсуждать этот вопрос с моим адвокатом в понедельник.

— Да, пожалуйста. Но раз вы уже потратили его время и свои деньги, я все-таки жду вас во вторник, в полдень. — Тон ее был крайне язвителен, и слова били, как удары хлыста. — Фанни, убирайся! — резко бросила она Мульдеру, и тот мгновенно исчез.

— Мне нужен Фанни, Ник, — беспомощно проговорил Беннистер.

— Вы собираетесь разбить что-нибудь еще? — Судя по всему, Анжела признавала только наступление. — Я верно расслышала, что вы очень торопитесь, господин Сендмен?

— Да, я тороплюсь.

— В таком случае мы вас не задерживаем. — Она отступила от двери, чтобы дать мне пройти. — Если во вторник вас не окажется в порту, я буду рассматривать это как разрыв контракта. Ваш адвокат, конечно же, проинформирует вас о наших средствах судебной защиты. Всего хорошего, господин Сендмен.

Я вышел на солнце и спустился с крыльца. Неожиданно я поймал себя на том, что ревную к Беннистеру. Анжела была настоящей ведьмой, мошенницей и лгуньей, и все-таки я ревновал ее. К черту всю эту биологию, подумал я, но ревность не проходила.

Я благополучно доставил детей няне-шведке как раз к чаю. Мелисса, услышав наши голоса на кухне, милостиво согласилась побеседовать со мной. Она позволила мне налить ей мартини, а себе — виски и скорчила гримасу при виде моей одежды.

— Надеюсь, дети не шарахались от тебя? Прохожие не приняли тебя за похитителя-маньяка?

Голос Мелиссы напоминал звук, возникающий при шлифовке бриллианта. Мне он никогда не нравился, но это не помешало мне жениться на ней.

— Я не хочу тратить деньги на одежду, — ответил я. — Да к тому же у меня их и нет.

— Надеюсь, ты не настолько зануден, чтобы рассказывать мне о своих денежных проблемах?

— Мои денежные проблемы тебя не касаются.

— Напротив. Они меня очень касаются, дорогой, — проворковала она. — Плата за школу. Или ты забыл?

— Плата за школу, — передразнил я.

— Ты что же, полагаешь, что Мандс и Пип будут посещать государственную школу? Будь разумным, Ник. — От прозвищ, которыми Мелисса наградила наших детей, меня передергивало. Старшей, Аманде, было уже шесть, а Пьеру только четыре. Когда родилась Аманда, я находился в Белфасте, а когда на свет появился Пьер — в Германии, так что не мог повлиять на выбор имен для них. Мелисса взяла пилочку и слегка прошлась ею по кончикам ногтей. — Или ты хочешь, Ник, чтобы наши дети стали коммунистическими извращенцами? В лондонских школах больше ничему не учат.

— Я готов оплачивать школьные счета, — сказал я, — и банку дано соответствующее распоряжение.

— Но, Ник, через несколько лет Мандс захочется посещать приличную школу-интернат, а Пьер пойдет служить в артиллерию. Затем, конечно, Итон, и нечего рассчитывать, что достопочтенный Джон будет платить, это же не его дети.

— Но достопочтенный Джон очень богат, — сказал я, как будто это было самое весомое возражение.

Мелисса вздохнула.

— Мамочка и папочка тоже не станут раскошеливаться. — Мелисса всегда так называла своих родителей. Представляю, какое облегчение испытали мамочка и папочка, когда их дочь наконец отделалась от сына висельника и вышла замуж за достопочтенного Джона. Мелисса была самой симпатичной крысой и абсолютно вовремя покинула тонущий корабль. Кроме того, она была и самой умной крысой, хотя и тщательно это скрывала. Куда умней меня. — Папочка не даст ни копейки, пока ты жив, — проговорила она.

Я приложил два пальца к виску: «Бац!»

— Ник, если ты истратишь все на ремонт своей дурацкой яхты, тебе нечем будет оплачивать школу, ведь так? И мне опять придется предъявлять тебе иск, а это все ужасно нудно.

— Иисус проливает слезы. — Я подошел к окну. — У тебя есть эта моя чертова пенсия, чтобы оплачивать эти чертовы школьные счета, и это проклятущее пособие, из которого ты оплачиваешь их проживание в этом дворце. Чего же тебе еще? Пинту моей крови? Или мои почки им на завтрак?

— Я вижу, выписка из больницы дурно повлияла на твой характер. — Мелисса нахмурилась и снова принялась за ногти, но остановилась, посчитав, видимо, что они в порядке. Она улыбнулась, очевидно, довольная своей победой и готовая теперь пойти на перемирие. — Я видела твою фотографию в вечерней газете. Думаю, было бы здорово посмотреть про тебя хороший фильм. Как ты думаешь, они возьмут у меня интервью?

— Спроси об этом своего друга Тони. Своего очень близкого друга Тони.

Мелисса угрожающе зыркнула на меня. Она, конечно, красавица, и я, поддавшись глупой похоти, женился на ней исключительно из-за ее красоты. Ее же соблазнили денежки моего папаши, и, как только те уплыли, она тут же подала на развод. Я к тому времени уже был на больничной койке.

— Это что, ревность? — поинтересовалась она сладким голосом.

— Да.

Мелисса улыбнулась. Ответ ей явно понравился.

— Да, я очень хорошо знаю Тони. — На слове «очень» ее голос благоразумно понизился, придавая ему особый смысл. — Он довольно жесткий торговец, как ты считаешь? Но, конечно, женился он очень удачно.

— Жесткий торговец? Мне он показался, наоборот, мягким...

— Я имела в виду, что он не главный, Ник. Так же, как и ты. Кроме того, он ведь тоже моряк? Тебе не кажется, что у меня явная слабость к морякам?

— Одно я знаю точно, — злобно ответил я, — что у твоего Тони явная слабость к этому его буру, гнусной твари!

— Ну, это неудивительно! Когда такой отвратительный человек угрожает тебе, то возьмешь в телохранители даже бура.

Я пораженно уставился на нее. Я так говорил исключительно от злости, припомнив тот трюк с контрактами, но мои слова, очевидно, произвели эффект гранаты в лисьей норе, и в результате было получено тело. Лисьей норой в данном случае была уникальная память моей супруги на всякие сплетни.

— Кто ему угрожает? — поинтересовался я.

Ее длинные ресницы вспорхнули вверх, а голубые глаза с подозрением уставились на меня. Сплетни для Мелиссы были драгоценной монетой, которую нельзя разменивать по пустякам. Обронив замечание о том, что кто-то угрожает Беннистеру, она считала, что я тоже знаю об этом, но теперь, видя мою неосведомленность, она пыталась просчитать, что может выгадать, сказав больше.

— Кто? — настаивал я.

Мелисса положила пилочку для ногтей, очевидно придя к выводу, что рассказывать больше не имеет смысла.

— Как вы провели время с детьми?

— Мы были в Голландском парке.

— Замечательно, но, надеюсь, ты не пичкал их всякими жирбургерами, Ник?

— Мы ели рыбу и чипсы. Пьер съел три порции.

— Это очень безответственно с твоей стороны.

— А что я должен делать? Кормить их муссом из авокадо? Рыба и чипсы — это единственное, что я мог себе позволить. — Я сердито взглянул на отражение дома в зеркальной витрине напротив. Лондонское обиталище достопочтенного Джона и миссис Макинз было высоким и красивым зданием. Достопочтенный Джон жаловался, что Кенсингтон находится слишком далеко от Палаты общин, но я-то знал, что Мелисса обожает этот дорогой дом. Сейчас, весной, дорога к нему была усыпана лепестками, летом побелка поражала белизной, а зимой окна источали мягкое сияние богатых интерьеров высоких гостиных. — Кстати, о деньгах, — повернулся я. — Когда ты вернешь мне арендную плату за причал?

— Ник, не будь смешным. — В голосе Мелиссы прозвучала еле заметная нотка обеспокоенности.

Я подошел к ней вплотную:

— Ты сдала в аренду мой причал, не имея на это никакого права, и у тебя не было никакой необходимости это делать.

— Мне пора привыкнуть, что, когда я приглашаю тебя для небольшого разговора, ты становишься надоедливым. — Мелисса разжала ладони, как кошка, выпускающая когти. Она внимательно изучала свои ногти. — На самом деле, я вынуждена была так поступить.

— Да что ты говоришь? Наверное, достопочтенный Джон неудачно вложил один из своих миллионов?

Достопочтенный Джон намыливался получить место в Совете торгового банка. Каким-то образом ему удалось убедить отборочный комитет разрешить ему баллотироваться кандидатом от графства и заполучить таким образом теплое местечко. Короче говоря, достопочтенный Джон сидел прочно, ему уже давали взятки как будущему министру, и, поскольку до сих пор никто не поймал его танцующим с двумя проститутками по Уайтхоллу, он неумолимо двигался вперед к посту Госсекретаря по напыщенности, затем к титулу лорда и, наконец, многоуважаемому усопшему. Кем бы ни был достопочтенный Джон, жестким торговцем его не назовешь.

— Это же не его дети, Ник, — сказала Мелисса, — а Мандс и Пипу нужны пони, и я, право, не могу брать деньги с личного счета достопочтенного Джона, чтобы платить за вещи, необходимые твоим детям.

— А почему бы тебе просто не попросить у меня денег?

— А у тебя есть? — В ней мгновенно проснулся интерес.

— Я мог бы заложить медаль.

Я пытался защитить свой фланг. У меня было немного денег, но их хватит только на содержание отремонтированной «Сикоракс». Мне вовсе не хотелось, чтобы Мелисса растратила их по мелочам на губную помаду.

— У тебя есть медаль? — нетерпеливо спросила она.

— В общем, да.

— Дай посмотреть, Ник, пожалуйста!

Я дал ей медаль. Она повертела ее в руках, затем приложила к левой стороне груди, как будто прикидывала, сойдет ли та за брошку.

— А она дорогая?

— Это раритет. — Я протянул руку. Но Мелисса не отдавала медаль.

— Она должна принадлежать Пипу, Ник.

— После моей смерти — да.

— Если ты собираешься вести нищенское существование, то, возможно, она будет сохраннее у меня?

— Верни ее мне, пожалуйста.

Мелисса зажала медаль в кулаке.

— Подумай, Ник. По справедливости, она должна перейти к твоему сыну, так ведь? Я имею в виду, что ты можешь в любое время прийти сюда и посмотреть на нее, но у меня она будет гораздо сохраннее.

Хромая, я подошел к буфету, на котором стояла фарфоровая пастушка в окружении сентиментальных барашков. Я подозревал, что статуэтка куплена в магазине, торгующем бракованными изделиями, но на вид она казалась ценной. В Ричмонде моя тактика оказалась весьма успешной, и я уже примеривался, как бы половчее запустить пастушкой в одно из больших окон.

— Ник! — Мелисса сокрушенно протянула мне медаль, а я нежно и аккуратно поставил статуэтку на прежнее место. — Я же только спросила, — сказал Мелисса уязвленным тоном.

— И все же я повторяю свой вопрос, дорогая. — Я убрал медаль обратно в карман. — Зачем ты сдала в аренду мой причал?

— Ты был искалечен, ведь так? Этот ужасный толстяк уверял, что ты больше не сможешь ходить, и я решила, что тебе вряд ли когда-нибудь понадобится яхта, не говоря уже об этом вонючем причале. Да и яхта твоя, Ник, честно говоря, была просто грудой хлама. Она вся была разбита! Никто за ней не присматривал.

— Присматривал Джимми Николе, пока не заболел.

— Но делал это плохо! — резко сказала Мелисса. — И вообще, Ник, я подумала, что тебе не повредят лишние деньги. На детей, конечно. На самом деле, Ник, ты должен поблагодарить меня. Я делала только то, что считала нужным, и потратила на это уйму времени и хлопот.

Очевидно, мне следовало восхититься, и я подумал, что если бы регистрационные бумаги на «Сикоракс» лежали не в сейфе моего адвоката, то Мелисса запросто продала бы ее, чтобы купить себе новую шляпку для скачек в Аскоте.

— Сколько же тебе платит твой любовник?

— Не груби, Ник.

Я встретился с ней взглядом и подумал, сколько же раз она изменяла мне, пока мы были женаты.

— Сколько? — повторил я свой вопрос.

Открылась дверь, и, спасая Мелиссу от необходимости отвечать, в комнату вплыл достопочтенный Джон. Все в его облике говорило о богатстве. Достопочтенный Джон был высокого роста, в костюме в тонкую полоску, его прилизанные блестящие черные волосы плотно лежали на узкой, но красивой голове. Увидев меня, он остановился.

— А я и не знал, что у нас Ник. Я слышал, тебя будут показывать по телевизору?

— Они хотят, чтобы я воодушевил нацию на новые свершения.

— Великолепно, великолепно! — сказал он, как бы паря над нами. — Как идет выздоровление?

— В основном неплохо, — радостно проговорил я, — но иногда пробки летят и я начинаю буйствовать. На прошлой неделе убил брокера. Доктора считают, что вид костюма в полоску приводит меня в неистовство.

— Прекрасно, прекрасно! — Достопочтенный Джон чувствовал себя со мной как-то неуютно, и в этом не было его вины. Наверное, это правильно, что мужчина должен нервничать, встречаясь с бывшим мужем своей жены, которому он наставил рога. — Я просто зашел, — объяснил он Мелиссе, — чтобы забрать отчет по броколли для Общего рынка.

— Дорогой, он в секретере, вместе с прочими твоими триллерами. Ник очень надоедлив со своим причалом.

— И он прав. Я тебе говорил, что ты не имеешь права сдавать его в аренду. — Достопочтенный Джон сразу вырос в моих глазах.

Мелисса свирепо посмотрела на мужа.

— Я сделала это ради Мандс и Пипа, — сообщила она.

— Это похоже на продажу с аукциона моих гольф-клубов. Я думаю, еще не родился тот ребенок, который стоил бы этого. — Он рылся в бумагах на столе и наконец нашел то, что искал. — Я удаляюсь на деловую встречу.

— Ты не останешься пообедать, дорогой?

— Нет, — сказал он.

Не обращая на меня внимания, они поцеловались, и достопочтенный Джон удалился.

— Не слушай его, — сказала Мелисса. — На самом деле он очень любит Мандс и Пипа.

— Он знает об Энтони? — спросил я.

Она изогнулась, словно потревоженная кошка.

— Не переходи границы, Ник.

Я пристально посмотрел на нее. Ее физиономия клинообразно сужалась к подбородку. Как говаривал мой папаша, вот лицо, где все черты — неправильные. Нос слишком длинный, глаза слишком широко расставлены, ротик чересчур маленький, и тем не менее все это вместе заставляло мужиков оборачиваться на улице.

Неужели я был женат на этой бледной и нежной красавице?

— Кто, — спросил я, возвращаясь к тому вопросу, ответа на который Мелисса старалась избежать, — кто угрожает Энтони Беннистеру?

Связав этот вопрос с предыдущим, Мелисса почувствовала возможность шантажа.

— Ник, я очень счастлива в браке. Достопочтенный Джон и я — мы оба взрослые люди, — проговорила она потеплевшим голосом.

— Надеюсь, ваш брак и впредь останется счастливым, — заметил я с интонацией заядлого шантажиста, в то же время сгорая от любопытства услышать, что же Мелисса извлечет из своей обширной памяти.

— Это только разговоры.

Открыв коробочку из оникса, Мелисса достала сигарету и ждала, пока я протяну ей зажигалку.

Я не двинулся с места, и ей ничего не оставалось, как зажечь сигарету самой.

— Я имею в виду, что вокруг таких замечательных людей вечно возникают всякие разговоры. — Она помолчала и выпустила дым. Над камином было понатыкано множество пригласительных билетов, и среди них я заметил и свою старую карточку. Благословенна такая преданность! — Но ты нигде не должен об этом распространяться, Ник, — сказала она покорно.

— Конечно нет, обещаю.

— Это все связано с Надежной, его недавней утратой. Ужасное имя, не правда ли? Напоминает одну из тех русских балерин, которые, едва завидев колготки или дезодорант, тут же сбегают на Запад. Ну ты хоть знаешь, что она умерла в прошлом году?

— Да, знаю.

— Люди, конечно, сочувствовали, но, знаешь ли, ходили слухи, что он сам хотел убрать ее с дороги. — Мелисса внимательно наблюдала за моей реакцией. — Это ведь идеальное убийство, да? Я имею в виду — кто знает?

— За борт, — сказал я.

— Именно так. Один всплеск — и даже не надо покупать гроб, ведь так? Может, именно поэтому я никогда и не плавала с тобой. — Она улыбнулась, чтобы смягчить свои слова. — К тому же все случилось ночью, и на палубе при этом был только один человек.

— Бур?

— Ну да.

— Но зачем Беннистеру это понадобилось?

Мелисса возвела глаза к потолку.

— Да затем, что она хотела бросить его! Все так говорят. Она бы раздела его до нитки. Подумай об алиментах! — Голос Мелиссы зазвучал с неожиданным энтузиазмом: — И я уверена, Тони имел дело не с ночной пташкой. У него есть многочисленные заморские компании и тайные счета. Надежна вывела бы его на чистую воду!

— Но у него, наверное, есть и хорошие адвокаты, — засомневался я, — а разводы в его среде — не такая уж невидаль.

— Просто, как кокаин, — поправила меня Мелисса. — Ее адвокаты были гораздо лучше. У нее денег куры не клевали. И потом, гордость не позволяла Тони упустить такую добычу.

— А что, она была добычей?

— Она единственная дочь Кассули. — Тон, которым Мелисса произнесла эти слова, показывал, как сильно она презирает меня за неведение. — Ну же, Ник! Даже ты должен был слышать о Яссире Кассули.

Конечно, я слышал о нем. Его имя стояло в одном ряду с именами Гетти, Рокфеллера, Креза. Яссир Кассули был владельцем судов, нефтяных компаний и различных производств по всему миру. Родом из Ливана, он женился на американке и принял американское гражданство. О нем говорили, что он богаче Господа Бога.

— Его деньги, — продолжала Мелисса, — должны отойти сыну, но не могла же Надежна умереть нищей? Она была настоящей американской принцессой.

— И настоящая красавица, — заметил я, вспомнив фотографию в Девоне.

— Если тебе нравятся крупные загорелые женщины с глазами, как в «Герл-Гайд», то — да. — Мелиссу передернуло. — В этой смешанной крови есть что-то жутковатое. Она вышла за Тони в состоянии депрессии, и Кассули никогда не мог примириться с ее браком. Она надула его. И Яссир никогда не простит Тони гибели своей дочери. А ты можешь себе представить, что значит иметь такого врага. Он не станет посылать уведомления через адвокатов, а сунет кобру тебе в постель, и все дела. — Мелисса засмеялась.

— Стало быть, Беннистер убил Надежну?

— Я этого не говорила.

— Ты думаешь, бур столкнул ее за борт? — наседал я.

На лице Мелиссы появилось выражение оскорбленной невинности.

— Я просто изложила тебе наиболее злостные слухи и всегда буду отрицать, что упоминала в разговоре с тобой имя Тони. — Она стряхнула пепел в хрустальную пепельницу. — Но на твой вопрос, Ник, кто может угрожать Тони, я отвечу: Яссир Кассули. В последнее время поговаривают, он поклялся, что Тони не выиграет соревнования в Сен-Пьере.

— Так вот почему Беннистер так цепляется за эту тварь, своего бура!

— Ты медленно соображаешь, Ник. Именно так. — Мелисса затушила сигарету, давая понять, что разговор окончен. — И какие у тебя планы?

— Я приеду навестить детей через пару недель.

— Я имела в виду не это. Как ты собираешься жить дальше?

— А! Отремонтирую «Сикоракс» и уплыву в Новую Зеландию. Я прилечу сюда, чтобы повидать детей.

— Ты думаешь, деньги растут на деревьях?

— Это мое дело.

Она опять взяла пилочку для ногтей:

— Лучше найди работу, Ник. Я понимаю, ты очень смелый, но твое путешествие абсолютно нереально. Достопочтенный Джон поможет тебе. У него куча друзей, которые с радостью примут на работу кавалера Креста Виктории. Ты наконец сможешь купить себе приличный костюм и работать по связям с общественностью.

— Я все равно совершу кругосветное путешествие.

Мелисса пожала плечами:

— Мне потребуются твои гарантии, Ник. Я имею в виду, что ты не можешь так просто обречь своих детей на нищету, пока ты будешь шататься по южным морям.

— А почему бы и нет?

— Я должна буду предупредить своих адвокатов, что ты планируешь сбежать. Мне очень не хочется этого делать, поверь, но у меня нет другого выхода.

Я улыбнулся.

— Дорогая Мелисса. Деньги, деньги, и еще раз деньги. Кто присмотрит за детьми, если я не смогу? Няня? — Я поцеловал ее в щеку. — Увидимся через две недели.

— До свидания, Ник. Служанка тебя проводит. — И Мелисса потянула за шнурок звонка.

Я ушел ни с чем, но, по правде говоря, я мало надеялся получить эти деньги за аренду.

С другой стороны, я и не ожидал, что все эти слухи о преступлении и наказании подтвердятся. Хромая, ступал я по опавшим лепесткам и вспоминал лицо Надежны Беннистер. Она была такой хорошенькой и счастливой, и вот теперь лежит под огромной толщей воды, и ее тело гниет и медленно перемещается в темноте.

И прошел слушок, не более чем мелкая рябь на спокойной поверхности океана, что она была убита...

А Беннистер явно оберегает этого бура...

Стоп, сказал я себе, это не мое дело. Совсем не мое...

Дело было не мое, но я не мог выбросить его из головы.

Вернувшись в Девон, я поискал в журналах Беннистера статью о несчастном случае, в результате которого погибла его жена, но нашел кое-что получше. В коричневой папке на столе лежала копия отчета о результатах расследования причин гибели Надежны.

В нем излагалась простая история. «Уайлдтрек» возвращался с соревнований в Сен-Пьере и находился в пятистах милях от канадского побережья. Дело было ночью. Штормило, ветер достигал шести-семи баллов, а в отдельные порывы — и восьми. На палубе, кроме Надежны, был только Фанни Мульдер — в деле он именовался штурманом. Это меня насторожило. Во-первых, я слышал, что Фанни был профессиональным шкипером, а потом, зачем штурману стоять ночную вахту как простому матросу?

В показаниях Мульдера говорилось, что после полуночи поднялся сильный ветер, но Надежна наотрез отказалась уменьшить парусность. В прошлых соревнованиях при шквалистом ветре паруса на яхте всегда приспускали, но на этот раз ради победы они шли на все. По словам Мульдера, скорость была очень большой. Около двух часов ночи Надежне показалось, что гик слишком высоко задрался, и она попросила Фанни пойти и проверить оттяжку гика. Он пошел вперед. На нем был страховочный пояс, и Фанни утверждал, что у Надежны, стоявшей у штурвала в кормовом кокпите, был такой же. Он вспоминал, как по пути подумал, что шторм усиливается и становится все опаснее. Мульдер обнаружил, что отвязался строп якоря. Когда Фанни заново привязывал его к D-образному кольцу у основания грот-мачты, гигантский вал захлестнул «Уайлдтрек». Огромная волна, самая большая за эту ночь, обрушилась на корму. Яхта вздрогнула, почти наполовину погрузившись в воду, и Фанни живописно рассказывал, как его бросило вперед потоком ледяной воды. Пока он приходил в себя, «Уайлдтрек» вышел на более спокойное пространство, и Мульдер обнаружил, что Надежна исчезла. Гюйс-штоки, поплавки, поручни и спасательные пояса — все снесло с кормы волной.

Беннистер, проходивший по делу в качестве шкипера, первым выскочил на палубу. За ним последовала вся команда. Они убрали паруса, завели мотор и белым прожектором стали обыскивать море. Занималось утро, а они все еще искали, хотя к тому времени это уже потеряло всякий смысл — ведь на Надежне не было даже спасательного жилета, только страховочный пояс... На рассвете американский поисковый самолет обследовал поверхность моря. К полудню не осталось даже надежды на чудо. Тела девушки так и не нашли.

Следователь отметил, что паруса на «Уайлдтреке» Не были спущены, и критически оценил поведение яхтсменов, которые ради эфемерной победы шли на такой риск. Но дальше критических замечаний дело не пошло. Следователь указал на то обстоятельство, что решение не уменьшать парусность исходило от самой погибшей, чья смелость и мастерство управления яхтой не ставились под сомнение. Это был трагический случай, и суд выразил соболезнования господину Энтони Беннистеру и отцу Надежны, господину Яссиру Кассули, прилетевшему из Америки для оказания помощи следствию.

Был вынесен вердикт: смерть в результате несчастного случая. На том дело и закрыли.

— При шторме шесть-семь баллов, — сказал Джимми Николс, — я бы тоже не спустил паруса.

— Ты думаешь, это был несчастный случай? — спросил я.

— Меня там не было, парень. И тебя тоже. Но как тебе кажется? Женщина в море — всегда плохая примета. Их место на берегу.

Был вторник. Адвокат сказал мне, что если я хочу восстановить «Сикоракс», то должен участвовать в съемках. И вот Джимми везет меня на тридцатифутовом катере в порт. День выдался теплый и даже жаркий, однако Джимми облачился в свою обычную шерстяную фуфайку, фланелевую рубашку, саржевый жилет, бесформенный твидовый пиджак и в толстые, запачканные дегтем, брюки, которые он заправил в морские ботинки на меху. В Англии есть пословица: «Не выбрасывай и лоскута, пока не кончится май», но Джимми, судя по всему, не собирался расставаться ни с одной из своих одежек, пока его не положат в гроб.

Прошлой зимой дело было совсем плохо. «Эти типы упекли меня в больницу, Ник». Он уже рассказывал об этом раз двадцать, но Джимми никогда не бросал темы, не убедившись, что она хорошо усвоена собеседником: «Я здесь ни при чем. Мне говорили, это дело рук правительства. Я им доказывал, что это мой дом». Кашель у него был неважный. Откашлявшись, Джимми сплюнул в сторону баржи, которая все еще стояла у моего причала. Считалось, что Мульдер живет в этой плавучей хижине, но я не видел африканца со времени моего визита в Ричмонд.

— Тебе нужно бросить курить, Джимми, — сказал я.

— Эти типы тоже так говорят. Раньше англичане были свободны, но сейчас все по-другому. Скоро нас лишат пива и будут поить молоком и кормить салатом, как китайцев. — О китайской кухне, как, впрочем, и о многом другом, у Джимми сложилось превратное мнение. Единственная область, в которой он был мастак, — это судовождение.

Сейчас ему семьдесят три. А когда ему было двадцать, он водил гоночную яхту класса I. Их, двадцать человек, нанял какой-то толстосум, и они жили в носовом кубрике гоночного катера, имея одно ведро на все случаи жизни. Джимми был стеньговым и все дни проводил на высоте несколько футов, следя, чтобы паруса не запутывались в стоячем такелаже. Ему платили три фунта и пять шиллингов в неделю, плюс два шиллинга на еду и по фунту за каждую выигранную гонку. Во время войны он служил на эсминце, и его корабль дважды торпедировали. В 1947 году он устроился палубным матросом на небольшое каботажное судно, возившее через Ла-Манш каолин и удобрения. Позднее он работал на траулере, а после ухода на пенсию приобрел этот клинкер, на котором ходил за окунем, крабами и омарами за мыс. Джимми был настоящим девонским моряком, твердым, как гранитная скала, под которую его чуть было не затянул прибойный поток. Я подозревал, что, когда придет время, Джимми предпочтет сгинуть в этих темных водах, чем отдать концы на больничной койке.

А сейчас, пока мы потихоньку пыхтели вниз по течению, я в очередной раз пытался выяснить его мнение относительно смерти Надежны Беннистер.

— Мне нравится, что она рисковала, — говорил Джимми. — Она хорошо управляла яхтой, хоть и была женщиной.

Так Сократ мог допустить, что кто-то был довольно неплохой мыслитель.

— Настолько хорошо, что свалилась за борт? — спросил я.

— А... — Опять кашель и опять плевок. — Вы, молодые, все одинаковые. Вам кажется, что вы всегда правы! Я встречал людей, знающих море, как охотничья собака — хозяина, и даже те падали за борт. Ник, в море нет законов. Сколько ты уже водишь яхту?

— С двенадцати лет.

— И сколько это выходит?

Я прикинул:

— Двадцать два года.

Джимми удовлетворенно покивал:

— А еще через двадцать два ты, возможно, узнаешь кое-что еще.

Я продолжал выуживать сплетни:

— Ты что-нибудь слышал о миссис Беннистер?

Он покачал головой:

— Ничего такого, что могло бы тебя удивить.

— Я слышал, у нее тут был хахаль?

— Это не я! — И Джимми разразился хохотом, тут же перешедшим в кашель.

Я подождал, пока он успокоится.

— Еще я слышал, Джимми, что это не был несчастный случай.

— Слухи. — Он сплюнул за борт. — Сплетни везде. Говорят, что ее подтолкнули? Я тоже это слышал. А еще говорят: странно, что на палубе был этот Мульдер, а не господин Беннистер.

— Это что-то новенькое.

— Это все разговоры в кафе, Ник, просто разговоры. Ей уже ничем не поможешь.

Я попробовал зайти с другой стороны:

— А почему Беннистер держит при себе Мульдера?

— Будь я проклят, если знаю. Он, господин Беннистер, мне не докладывает. Не такая я шишка. Но тот, другой, мне не нравится. Он водит плохую компанию. Пьет с Джорджи Кулленом. Помнишь Джорджи?

— Конечно помню.

Джимми занялся своей трубкой. Мы как раз вошли в залив, на берегу которого раскинулся город, и Джимми пялил глаза туда, где стояли два голландских траулера. Правительство Голландии предоставляло своим рыбакам субсидии для покупки каждые два года новых траулеров, а свое старье они спихивали нам. Недалеко от них моторный катер пытался ухватиться за швартовные буи. Шкипер на чем свет стоит ругал свою команду — женщину, безрезультатно пытавшуюся зацепить лодку крюком, но сам он недооценил прилив, и потому все ее попытки были заранее обречены на неудачу.

— Ты, никчемная чертова корова! — разорялся шкипер. — Большинство из них не смогли бы провести по луже корзину с яйцами. А еще называют себя матросами! Проще научить этому обезьяну.

Со стороны моря показался французский алюминиевый моторный катер. Я узнал в нем ту яхту, которая стояла у причала, около дома Беннистера, на прошлой неделе. Та же черноволосая девушка у румпеля. Я кивнул в ее сторону.

— У нее неплохо получается.

— Эта яхта из Шербура. Ее зовут «Мистика». — Джимми был в курсе всего происходящего на реке. Его грязная одежда и запах вонючего табака отпугивали туристов, но старые больные глаза примечали все, да вдобавок он еще собирал новости по забегаловкам вдоль реки. — Но девушка не француженка, — добавил он.

— Не француженка?

— Американка. Здесь воевал ее отец, вот она и приехала взглянуть на эти места. Американский десант в Нормандии проходил тренировки на побережье Девона. Она говорит, что пишет книгу.

— Книгу? — Я постарался скрыть свой интерес к этой девушке.

Джимми загоготал:

— Бьюсь об заклад, ты проголодаешься, когда выйдешь отсюда.

— Спасибо, Джимми.

— Она говорит, что составляет лоцию. Я-то думал, что лоций по Ла-Маншу написано тьма, но эта будет специально для американцев. Это означает, что скоро американцы все здесь заполонят. — Он крутанул штурвал, чтобы катер вошел в акваторию городской верфи. Суда здесь уже не выпускали, зато устроили морскую стоянку для богачей, желающих, чтобы их яхты были под присмотром. «Уайлдтрек» ждал меня у одного из понтонов: длинный, ухоженный, с широкой голубой полосой на ослепительно белом корпусе.

— А ты ничего не слышал о том, что кто-то собирается помешать Беннистеру взять приз в Сен-Пьере? — спросил я у Джимми.

— Конечно, это лягушатники. Они сделают все, чтобы он проиграл. — Джимми, как истый девонширец, не доверял французам. Он восхищался ими как моряками и, возможно, отдавал им здесь предпочтение перед другими нациями, но всегда помнил о том, что они не англичане.

С удивительной и непостижимой аккуратностью Джимми провел тяжелое рыболовное судно вдоль понтона. Он оглядел «Уайлдтрек» и скорчил рожу находящимся на борту. Мульдер был в кубрике, Мэттью Купер со съемочной группой болтался на понтоне, а Энтони Беннистер вместе с Анжелой стояли в сторонке. На Анжеле были шорты, и Джимми удовлетворенно проворчал что-то относительно ее длинных ног.

— Хороша, Ник.

— Она может откусить тебе голову.

— Я люблю женщин с характером. — Он протянул руку, чтобы помочь мне перебраться на понтон. — Со своими мозгами у тебя туго, Ник Сенд-мен, лучше слушай меня. Бери их чертовы деньги и ремонтируй свою яхту. Пусть они снимают свой дурацкий фильм, зато потом ты спокойно уйдешь в море. И не лезь в эту историю с покойником. Это тебе ничего не даст.

— Я понял тебя, Джимми.

— Но ты никогда не слушаешь того, что тебе говорят. Ну ладно, жду тебя вечером в кафе. — Он поглядел на съемочную группу. — А тебе придется пользоваться помадой, Ник?

— Отвали, Джимми.

Он засмеялся.

Я пошел заниматься фильмом.

Не могу сказать, что, когда мы вышли в море, обстановка на катере была дружеской. Мульдер со мной не разговаривал, команда ходила угрюмая, Мэттью со съемочной группой держались особняком. Анжела сидела за кубриком. Один Тони заметил:

— Я рад, что ты все-таки пришел, Ник.

— Я был против, — сдержанно ответил я.

— Да, конечно.

Мы шли через перекаты между скалистыми мысами. Волны, пенясь, разбивались о волнорезы. Справа осталась Калфстоун.

— Мне кажется, — произнес Беннистер как-то неуклюже, — давай так: что было — то было, и забудем об этом. Мы вели себя плохо, но я бы обязательно сказал тебе о Фанни, и ты получил бы свою медаль обратно.

— Просто я не люблю, когда мне врут.

— Мне кажется, ты хорошо дал нам это понять. Давай договоримся, что мы все постараемся все начать сначала.

Ради мира, а еще потому, что мы теперь были связаны одной нитью, я согласился на это.

Мы проскочили перекат, и Мульдер приказал поднять паруса. Он заглушил мотор, собрал винт, и «Уайлдтрек» отдался на волю волн. Он больше не сопротивлялся морю, а просто качался на ветру и волнах. Паруса были белые и огромные. Они грациозно понесли яхту навстречу порывистому юго-западному ветру.

Мы с Беннистером сидели в кубрике. Мульдер, должно быть, чувствовал, что я наблюдаю за ним, и, наверное, догадывался, как бы мне хотелось найти причину придраться к его умению водить суда.

Но придраться было не к чему.

Я хотел, чтобы он был кровожадным рулевым. Я хотел, чтобы он оказался таким же грубым, каким выглядел. Но вместо этого он демонстрировал уверенность и редкостное умение. Я ожидал, что он будет омерзительным шкипером с громким, скрипучим голосом, но Мульдер отдавал приказы без всякой суеты. Его команда из семи человек, все в голубой с белым форме, была прекрасно обучена, но лучше всех был сам Фанни Мульдер. Он касался штурвала так нежно, почти инстинктивно управляя судном, что сразу было ясно — это от Бога. Он и в самом деле был профессионал.

И неожиданно я почувствовал себя счастливым. Не из-за того, что заключил этот ненадежный мир с Беннистером, а потому что я снова был в море. Я смотрел, как постепенно удаляется от нас темное побережье Девона. Вот уже и пляжей почти не видно — они скрылись за вздымающимися серыми волнами. Я оглянулся на устье реки и увидел почти уже забытую картину: холмы на побережье были такими зелеными, с мягкими очертаниями, а выбитые ветрами склоны, спускавшиеся к морю, такими темными, и казалось, будто река — это огромная рана, незаживающий порез на теле гиганта.

Я посмотрел на море. Западный ветер сильно надувал паруса и гнал нас в сторону Дартмута. Серая бесформенная масса на горизонте была караваном судов, идущим в Плимут. Мимо проскользнула лодка с ловцами омаров. На палубе грудой лежали плетеные ловушки и поплавки, и мне показалось, что во взгляде шкипера, брошенном на наш экстравагантный катер, мелькнула ирония. Меньше всего я хотел снова попасть в океан на такой яхте, как «Уайлдтрек», но сейчас это уже не имело значения. Я был там, где, по словам врачей, мне уже никогда не бывать. Я вдыхал запах моря, я ощущал море у себя на лице, и мне хотелось кричать от счастья, когда я увидел первого фульмара (глупыша), который выпрыгнул из воды, описал дугу и вновь погрузился в волны.

— У тебя счастливый вид, — заметил Беннистер, беря у Мульдера штурвал.

— Я рад, что снова в море.

Наступило неловкое молчание, ни он, ни я не знали, что сказать. Мульдера отправили в каюту, и Беннистер взял управление на себя. Я подозревал, а теперь и убедился в этом, что никакого отношения к съемкам Мульдер не имел. Зрителям нужно было внушить, что именно их возлюбленный Тони спасал меня. За штурвалом тот смотрелся великолепно. Ногами он уперся в палубу, загорелое лицо было устремлено вдаль, а волосы развевал ветер. Неотразимый викинг в одежде от модного портного.

— Как тебе катер? — спросил он.

— Впечатляет.

По правде говоря, я предпочитал более старомодные яхты. Меня скорость никогда особенно не интересовала, а для «Уайлдтрека» это было настолько важно, что в журнале она фиксировалась с точностью до одной сотой узла.

И все же «Уайлдтрек» впечатлял. Безусловно, он был очень дорогой. Кроме центральной каюты, на катере имелся еще и кокпит, расположенный на корме, который одновременно служил солярием, когда катер находился в теплых морях. На нем были лаги с цифровой шкалой, дающие поразительную точность, электрические лебедки и приемники спутниковой связи, горячая вода, кондиционеры, холодильник и многое, многое другое. Рэли и Дрейк, Хоув и Нельсон не задумываясь приняли бы «Сикоракс», но это холеное судно привело бы их в замешательство.

А еще их смутило бы необыкновенное оборудование, которое съемочная группа установила на крыше капитанской каюты. Беннистер заметил, что я нервничаю, и сделал попытку поддержать меня.

— Сегодня мы предполагаем снять интервью о твоей жизни. Как ты научился судовождению, почему, где и кто учил тебя. Оно будет перемежаться старыми домашними фильмами, где ты еще ребенок. Как тебе все это?

— Мне все это кажется отвратительным.

— Скоро мы будем готовы.

Оператор пока снимал общий вид катера, но постепенно и неумолимо продвигался в нашу сторону. Я обратил внимание, что Беннистер и сам волнуется. Он все время сверялся с индикатором направления ветра и наконец установил руль так, чтобы стрелка в виде катера на экране застыла неподвижно. Мульдер не нуждался в электронике, чтобы вести судно на самой высокой скорости, но Мульдер был прирожденным рулевым, а Беннистер — нет. Он почувствовал мой взгляд, и ему, видно, стало не по себе.

— Может быть, ты поведешь, Ник?

— Давай.

— Курс 195, — сказал Беннистер и отступил назад.

— 195, понял. — Я посмотрел на компас. Пока ветер не переменится, а это вряд ли, мне оставалось только держаться одним пальцем за сервоштурвал из нержавейки и слегка подправлять курс с учетом ветра. Волнение было слишком слабым, чтобы сбить с курса такую большую яхту. Несколько волн ударило в корпус, но я с облегчением отметил, что без усилий удержал равновесие. Почувствовав приближение порыва ветра, я направил яхту в бейдевинд и затем скомпенсировал это прибавкой скорости на пол-узла.

Я проделал это автоматически, и меня омыла волна радости — ничего не изменилось!

Управлять катером не трудно. Труднее предугадать «настроения» моря и ветра. Трудно проходить мелководья и выдерживать шквалы и приливные волнения. Трудно вести судно в плохую погоду ночью или миновать рифы в свистящий шторм, когда ты уже до нитки вымок, замерз и так устал, что тебе хочется одного — умереть. Но отдать катер во власть ветра и удерживать его в таком положении так же просто, как упасть со скалы, с этим справится любой.

Однако для того чтобы управлять судном профессионально, требуется практика, а она вырабатывает у тебя некое шестое чувство. И в тот момент, когда я чуть-чуть прибавил скорость, я понял, что мое шестое чувство осталось при мне, несмотря на все скитания по больницам и пережитую боль. Ничто не изменилось, и я снова там, где должен быть.

Передо мной возник оператор. «Хлопушка» — и я стиснул зубы, пытаясь игнорировать направленный на меня назойливый объектив.

— Скажи мне, Ник, когда ты впервые вышел в море? — задал вопрос Беннистер.

— Очень давно. — Я смотрел, как волны разбиваются о скалы Старт-Пойнта. Мы обгоняли большой катер «Муди», который качался на волнах, пока его команда завтракала. Они помахали нам руками.

— Расскажи, как ты начал плавать, — не отставал Беннистер.

Звукооператор, скорчившись, примостился у моих ног и пытался скормить мне микрофон на длинной штанге.

Беннистер уже настроился уговаривать меня, но вдруг я почувствовал, что могу говорить свободно. Я рассказывал, как Джимми учил меня на старом суденышке, рассказывал, как тайком взял у отца яхту, чтобы обследовать побережье Ла-Манша, описал ту ужасную ночь, когда мне пришлось лавировать на «Сикоракс» от подветренного берега Роше-Дувр, и клянусь, что именно «Сикоракс» спасла меня тогда от этого ада из рифов и ветра. Я никогда бы не рискнул выйти в такой сильный северный штормовой ветер, но я обещал забрать приятеля лейтенанта с Сен-Мало, и «Сикоракс» помогла мне сдержать слово. Должно быть, я говорил с большим воодушевлением, потому что физиономия у Беннистера была явно довольная.

— А когда тебя ранили, — спросил он, — ты верил, что вернешься в море?

— Да я ни о чем больше и не думал!

— Но тогда, во время сражения, разве ты не потерял надежду?

— Я плохо соображал в тот момент, — теперь, когда разговор коснулся Фолклендов, я сам чувствовал, что мои ответы стали короткими и вялыми.

— Но что же там было на самом деле, — настаивал Тони, — когда тебя ранили?

— В меня угодила пуля.

Он ободряюще улыбнулся:

— Я понимаю, Ник, но как все это происходило? За что ты получил Крест Виктории?

— Вы хотите пересечь Скерриз? — Кивком я указал вперед, где на мелководье у Старт-Пойнта бурлили приливные волны.

— Крест Виктории, Ник, — подсказывал мне Беннистер.

— Вы хотите пройти по направлению к берегу Скерриз? — повторил я. — Там нам поможет приливное течение.

Беннистер понял, что не сможет заставить меня говорить о медали, и улыбнулся.

— А что ты чувствуешь, — спросил он вместо этого, — вновь попав на судно?

Я заколебался, подбирая нужные слова. Я хотел сказать, что мог бы объяснить это, попав на настоящий корабль, а не на напичканную электроникой игрушку, но это было бы несправедливо, ведь я был счастлив, и мысль об этом заставила меня улыбнуться.

— Стоп! — скомандовал Купер оператору.

— Но я не ответил, — возразил я.

— Ник, улыбка сказала все. — Мэттью взглянул на Анжелу, сидевшую в кормовом кубрике, и кивнул ей, как бы говоря: подопытная собачка сделала все как надо.

Камеру убрали, и Беннистер присел, чтобы прикурить от позолоченной зажигалки.

— Ник, тебе все равно не отвертеться от этих неприятных вопросов.

— В самом деле? — Я дал возможность «Уайлдтреку» идти не по ветру, чтобы повернуть к востоку от неспокойного моря.

— Ты не должен стесняться своей медали. Ведь мы потому и делаем фильм, что ты герой.

— А мне казалось, что мы делаем фильм, потому что твой ублюдок развалил мою яхту.

Он улыбнулся:

— Туше. Но тебе все равно придется рассказывать. Может, не сегодня, но когда-нибудь — обязательно.

Я пожал плечами. На сегодня съемки были закончены, и телевизионщики начали упаковывать свое оборудование, а Мульдер опять встал к штурвалу. Чтобы избежать его компании, я отправился осматривать «Уайлдтрек». Когда я поднимался на борт, меня беспокоило, как бы мои болячки не подвели меня в смысле сохранения равновесия, но обнаружил, что без труда передвигаюсь по палубе. Спина все еще побаливала, но регулярное плавание по утрам в бассейне чудесным образом укрепило мои мышцы и существенно уменьшило дискомфорт. Куда больше меня тревожила правая нога, которая все еще бесконтрольно дрожала, и я запросто мог завалиться как пьяный. Слабость значительно усиливалась, когда я уставал, и этот факт никак не вдохновлял на кругосветное путешествие в одиночку. Но все же уверенность, с которой я перемещался по палубе, вселяла в меня надежду. Я помогал себе, опираясь на поручни и ванты, но даже если бы я не был калекой, я делал бы то же самое.

Я открыл люк, ожидая встретить немыслимую роскошь, но здесь ею пожертвовали в целях уменьшения веса, деньги в основном пошли на навигационное оборудование. Здесь были Лоран, Декка, Сатнав и даже Омега для приема очень низких частот, передаваемых по всему миру. Почему-то я не увидел секстанта.

Каюта в кормовой части, куда вел узкий коридорчик позади центральной каюты, была обставлена богаче, и я понял, что это личные апартаменты Беннистера. Здесь был кондиционер, обогреватель и даже телевизор.

Над двухэтажной койкой висел портрет Надежны, привинченный к переборке. На виньетке было что-то напечатано, и, встав коленями на койку, я прочитал: «Надежна Беннистер, 1956 — 1983, 49° 18' СШ и 41° 36' ВД».

Я внимательно вгляделся в глаза погибшей девушки. Надежна была не такой истощенной блондинкой, как, скажем, Мелисса или Анжела, а смуглой, хорошо сложенной, крепкой в кости женщиной. Какая расточительность, подумал я, что такой скелет лежит в темноте на дне океана!

Задняя стенка каюты поднялась, и вошел Беннистер. Он, казалось, был удивлен, найдя меня здесь, в его личной каюте, но не выразил неудовольствия. Кивком он указал на фотографию:

— Моя жена.

— Она была красавицей, — заметил я.

Беннистер поднял задвижную дверь до упора и что-то вынул из рундучка. По-моему, это был пузырек с таблетками от морской болезни. Он повернулся и уставился на фотографию.

— В ней текла греческая, арабская, французская, персидская и американская кровь. Удивительная смесь. Она наградила ее жутким характером. — Слово «характер» он произнес так, словно это была самая приятная характеристика его жены. — Она бывала очень решительной, — продолжал он, — особенно в том, что касалось яхты. Она вбила себе в голову, что выиграет гонки в Сен-Пьере. Вот почему она так гнала яхту.

— Из-за этого она и погибла?

— Мы точно не знаем. — Он выдержал совершенно театральную паузу, как будто этот разговор причинял ему сильнейшую боль. — Была жуткая ночь, — сказал он наконец, — дул попутный ветер, и «Уайлдтрек» черпанул кормой. Причина обычно в слишком высокой скорости, ведь так? И я думаю, Надежна отстегнула страховку на несколько секунд.

Все, что он говорил, я уже прочел в судебном отчете.

— Она была одна? — подсказал я ему.

— Она была одна у кормового руля. — Он кивнул в сторону маленького кормового кубрика. — Вахтенный пошел вперед, чтобы закрепить эрнс-бакштаг. Остальные спали. Но она была удивительным моряком. Выросла в Массачусетсе, у самого моря. Когда другие еще учатся ездить на трехколесном велосипеде, она уже плавала в море. Я обычно пошучивал над ней, говоря, что в ней течет кровь финикийцев, а может, так оно и было.

Я опять взглянул на фотографию.

— Мы конечно же искали. Мы рыскали по морю почти весь день. — Голос Беннистера звучал монотонно, будто от частого повторения рассказа острота события слегка притупилась. — Но в таком море? Она, должно быть, умерла в считанные секунды. — Он схватился за леер, когда яхта пошла правым галсом. Мульдер прибавил скорость, и движение «Уайлдтрека» стало резким, неровным. Беннистер сорвал одеяло с койки. — Ты простишь меня? Анжела плохой моряк.

Я последовал за ним в кормовой кубрик, где Анжела, одетая теперь в длинный объемный свитер поверх шорт и майки, лежала, вытянувшись, в совершенно жалком состоянии. Увидев меня, она состроила гримасу, затем приподнялась, повернулась и просунула голову между прутьями загородки. Я взглянул на ее длинное тело, на ее голые ноги и частично понял, почему Беннистер связался с этой колючей злючкой. Она была действительно прекрасна. Он перехватил мой взгляд и горделиво приосанился.

Анжела вернулась в прежнее положение, свернувшись калачиком на руках у Беннистера. Он завернул ее в одеяло и дал ей две таблетки, которые, как я знал, сейчас уже бесполезны.

— От морской болезни, — сказал я безжалостно, — существует только одно средство.

— Какое? — спросил Беннистер.

— Постоять под деревом.

— Очень остроумно. — Он крепко обнял ее. — А что ты теперь думаешь о Фанни?

— Что он африканский ублюдок.

Беннистер ответил мне ободряющей улыбкой.

— Я имею в виду, что ты думаешь о нем как о рулевом.

— Он великолепен. — Я старался говорить добрее. В этот момент Мульдер как раз делал поворот через фордевинд, в этот момент яхта становится кормой к ветру, и грот может резко перебросить с борта на борт. Этот опасный маневр он выполнил так уверенно, что корпус даже не качнуло. А в это время его матросы перекладывали кливера. — Он очень хорош, — откровенно добавил я.

— Его отыскала Надежна. Он работал по чартеру на Сейшелах. Она прозвала его Калибаном. Тебе не кажется, что это добрый знак?

Калибан был чудовищем, сыном ведьмы.

— Не кажется. — Я взглянул на Анжелу, пребывающую в полной прострации. — А она — твоя Ариэль?

Беннистер не желал развивать эту тему.

— Фанни хорош, — задумчиво проговорил он, — но только немногие знают насколько. Он будет моим секретным оружием в Сен-Пьере. Вот почему он нужен мне, Ник.

Я пробормотал что-то невнятное. Полутора часов, проведенных мной на «Уайлдтреке», было недостаточно, чтобы строить догадки, может ли эта яхта и ее команда отнять приз у французов, но я допускал, что это возможно. Яхта быстроходна, Фанни — великолепный рулевой, это ясно, а Беннистер очень хочет победить.

Он был готов на все, потому что приз Сен-Пьера — одна из самых престижнейших наград.

Организаторами гонок были французы. Выигрыш не сулил больших денег, да и гонками эти состязания можно было назвать лишь с большой натяжкой, так как участники сами выбирали время старта. Единственное условие — чтобы яхта была серийной, однокорпусной, а не специально построенной для данных соревнований. Стартовали из Шербура, далее маршрут пролегал вокруг островов Сен-Пьер и Микелон, вдоль побережья Ньюфаундленд, и затем, без захода в порт, возврат в Шербур. Протяженность трассы составляла около четырехсот морских миль, причем приходилось все время идти против ветра, течений и сильных штормов. Не исключалась встреча с туманами и льдами, а обратный путь пролегал через штормовые моря. В конце сезона приз получал тот, кто быстрее всех прошел этот маршрут.

Дикие правила, но интерес к этому галльскому сумасшествию подогревался коварными методами. Прежде всего, тут была замешана политика. Время европейцев в Северной Америке закончилось повсюду, кроме двух небольших островков — Сен-Пьер и Микелон. Они находятся под эгидой Франции и управляются из Парижа. Забытые островки, мимо которых проскочили и британцы и канадцы. А гонки — это постоянное напоминание французам, что их трехцветный флаг по-прежнему развевается над частичкой североамериканской земли.

Но есть и еще одна причина. Французские яхты славятся добротностью. Фаворитами в Сен-Пьере были яхты класса «Центурион» и «Бенето», и каждая очередная победа служила им прекрасной рекламой. Чтобы выиграть в Сен-Пьере, яхта должна быть качественной, выносливой и быстроходной. Каждый год два десятка серийных судов, выпущенных в Америке, Британии, Голландии, Германии и Финляндии, пытаются взять приз, и каждую осень, когда с приходом туманов и ледяных полей закрывается навигация в Сен-Пьере, французы остаются лидерами и их судоверфи получают тысячи новых заказов. Гонки в Сен-Пьере были непревзойденным средством маркетинга, и если какому-нибудь иностранцу чудом удавалось взять приз, то в течение всего года Франция ходила в трауре.

— Я планирую принять участие в позднем старте, — говорил Беннистер, — и хочу выбрать дальний северный маршрут. Если мне повезет, я вернусь домой как раз к началу осенней программы, и тогда начало очередной серии передач будет ознаменовано триумфом.

— Так вот почему ты так к этому стремишься?!

— Я хочу доказать, что и британская яхта может победить. И еще в память о Надежне. А еще потому, что телевизионная компания является спонсором и мои зрители надеются на меня. — Он выпалил все эти причины так, словно зазубрил их наизусть, затем перевел дыхание и назвал последний довод: — И еще я хочу доказать, что телезвезда — не только напудренное существо в залитой светом студии.

Эти слова он произнес с оттенком безразличия, но я подозреваю, они-то и были для него главным стимулом.

— А люди так думают?

— А ты, например? — спросил он с вызовом.

— Я бы себе такую жизнь не выбрал, — ответил я, — но кто-то же должен этим заниматься.

Он улыбнулся.

— По правде говоря, Ник, большинство из нас действительно только напудренные существа в залитых светом студиях. Многие считают себя очень умными только потому, что появляются на экране этого идиотского ящика. А истина заключается в том, что наша работа требует гораздо меньше ума и таланта, чем думают люди. Все мы — бабочки-однодневки, Ник, а я хочу достичь чего-то настоящего. Но в таком случае я должен и сделать что-нибудь настоящее, так ведь? Например, выиграть в Сен-Пьере. Может, это и не сравнишь с Крестом Виктории, но все же кое-что.

Любопытное признание, и весьма привлекательное, потому что искреннее. Теперь понятно, почему Беннистер окружил себя всякими крепкими мужиками вроде Мульдера и его банды. Уважение этих тварей поднимало его в собственных глазах. Беннистер вдруг засмеялся, словно застеснявшись того, что поведал мне о чем-то очень личном.

Несчастные глаза Анжелы наблюдали за мной поверх одеяла. Я положил руку на малый штурвал, который был связан с большим, в центральном кубрике, и почувствовал дрожание руля, передающееся на ручку из нержавеющий стали. Я подумал о той ночи, когда погибла Надежна. Если «Уайлдтрек» уходил от волны, непонятно, почему такой опытный моряк управлял судном из кормового кокпита? Центральная рубка куда удобнее, но, возможно, отсюда было легче следить за огромными волнами, вырастающими в темноте за кормой? Я поежился, представив себе, как тонны ледяной воды обрушиваются на яхту. Их удар был сопоставим с ударом грузовика, груженного цементом, упавшего с высоты двухэтажного дома.

Анжела, несмотря на две принятые таблетки, опять повисла за бортом, и я из деликатности отвернулся. Глядя поверх плавучих буйков, я следил, как кипела и закручивалась вода в кильватере «Уайлдтрека». Над кормой низко и быстро пролетел корморант.

— Как ты думаешь, «Уайлдтрек» сможет победить? — неожиданно спросил Беннистер.

— При определенном везении — да.

— Не хотел бы ты, Ник, войти в команду? Штурманом?

— Я? — Предложение застало меня врасплох. — Беннистер, зачем тебе штурман, если твоя яхта сплошь набита электроникой? Да ее здесь больше, чем на «Аполлоне»!

— По правилам у нас должен быть штурман-профессионал.

— А Фанни на что?

— В этом году он займет место Надежны — капитана-наблюдателя. — Беннистер отвлекся, потому что его команда принялась расчехлять спинакер. Когда он опять взглянул на меня, на мачтах уже красовались ярко расцвеченные паруса. — Вообще-то это идея Анжелы, но мне она нравится. Почему бы нам не сделать такой финал: ты покидаешь Шербур на «Уайлдтреке»? Фильм крутили бы, пока мы в море. Это повысило бы интерес к нему и к самим гонкам.

Я и не рассчитывал, что Беннистер делал свое предложение исходя из личного ко мне расположения, но было крайне унизительно сознавать себя пешкой в его игре за удовлетворение своих нелепых амбиций.

— Мне казалось, в финале я поплыву на «Сикоракс» навстречу рассвету.

— Может, мы используем это как фон для начальных титров. Но все же подумай над моим предложением. Выиграть гонки в Сен-Пьере! — В голосе Беннистера послышался небывалый энтузиазм. — Вздуть лягушатников на их собственном поле!

Анжела наблюдала за мной с видом раненого орла. Я покачал головой:

— Я никогда не был гонщиком. Я вообще не люблю спешить.

— Но все-таки подумай, — настаивал Тони. — Через две недели я даю большой банкет, где официально объявлю о своем намерении бороться за приз. И мне хотелось бы, Ник, назвать тебя среди членов команды. Ты подумаешь?

— Тебе нужен штурман-профессионал, — ответил я, — да такой, который был бы еще и силен в тактике гонок. Я в этом ни черта не смыслю.

— Может, не в гонках, — выдавила Анжела, — но вы поможете поднять рейтинг.

— Рейтинг? — Я воспринял это так, словно речь шла о команде, будто имелся в виду морской рейтинг.

— Количество телезрителей, — произнесла Анжела так едко, что я моментально показался себе ослом. — Ваш орден привлечет к вам интерес публики. Он привлечет его настолько, что у нас наверняка будет больше двадцати миллионов зрителей, а ожидая такой рейтинг, мы сможем повысить стоимость рекламных клипов. Вот в этом плане вы и можете быть нам полезны.

По крайней мере, честно, хотя и обидно. Значит, моя медаль станет еще и орудием рекламы? Я набрал в грудь воздуху, чтобы категорическим образом выразить свой отказ, как вдруг сильный крен «Уайлдтрека» прервал нашу беседу. У Анжелы тут же началась рвота. Над нами угрожающе пронеслась тень грот-мачты, послышался звук лопнувшей басовой струны, и яхта неожиданно сделала поворот через фордевинд и легла на борт. Я схватился за малый руль, чтобы не упасть. Высокая мачта наклонилась, треснула и повалилась на подветренную сторону. Бурлящая вода ворвалась через шпигаты и ледяным потоком хлынула в кокпит. Лопнувший вант взлетел вверх, потащив за собой сломанный вант-путенс. Более не удерживаемый ничем спинакер ушел под воду. Волна была не такой уж и большой, каких-нибудь два-три фута, но даже при этом волнении корма «Уайлдтрека» просела, и яхта вздрогнула, словно напоролась на мель. Снасти болтались, а звук рвущегося грота напоминал автоматную очередь.

Беннистер что-то бессвязно выкрикивал, привалившись к перилам. Кто-то, запутавшись в снастях, очутился за бортом. Анжела всхлипывала, свернувшись клубочком на банке. Мульдер ревел, как атомоход в тумане, перекрывая грохот и хаос, стараясь прекратить панику.

Вант левого борта лопнул. Стальной нержавеющий трос, способный выдерживать большие нагрузки, передающиеся от паруса на высокую мачту, вероятно, не выдержал. Мачта со всеми парусами свалилась за борт. Все это заняло каких-нибудь две-три секунды, и вот уже «Уайлдтрек» спокойно покачивался на небольшой волне. Никто не пострадал. Яхта остановилась, и теперь не составляло большого труда подобрать тех, кто оказался за бортом. Съемочная группа паническим стадом ринулась в центральный кубрик, но им в резкой форме посоветовали не путаться под ногами.

— Черт побери! — Беннистер беспомощно обводил взглядом разрушения.

— Кусачки! — кричал Мульдер.

Я не вмешивался. Команда и без меня знала, что делать. Сломанное и упавшее снаряжение подправили, болтающиеся опоры и обручи отрезали, чтобы затащить на борт обломки крушения. Запустили мотор. Вообще-то авария была небольшая, для стороннего наблюдателя впечатляющая, но довольно безобидная, и я удивлялся, с чего это Беннистер так негодует.

Но тут он провел меня вперед и показал обломок вант-путенса лопнувшего ванта. Причина аварии была не в тросе, а в самой муфте, которая не смогла удержать вант, потому что кто-то дисковым напильником спилил на ней резьбу. Налицо был саботаж. Остались даже металлические опилки — они прилипли к смазке, наложенной на то место, где когда-то была резьба. Злоумышленник оставил лишь небольшой зазор — только-только захватить вант. Но едва Мульдер увеличил нагрузку на мачту, резьба тут же сорвалась. А как только вырвался один вант, за ним оборвались и остальные.

— Фанни, — Беннистер кипел от негодования, — с этой минуты ты живешь в портовых мастерских! И вы все тоже!

— Значит ли это, что я получаю обратно свой причал? — бесстрастно спросил я.

На секунду мне показалось, что Беннистер сейчас ударит меня, но вдруг он просто кивнул в знак согласия:

— Забирай свой чертов причал!

Его гнев смахивал на гнев капризного маленького ребенка, у которого отняли леденец. Он пронесся мимо меня по направлению к корме, где его подруга все мучилась приступами морской болезни. На данный момент Беннистер забыл о своем предложении помочь ему одержать триумф в Сен-Пьере.

Но я-то не забыл!

И я не приму в этом участия. Бывают суда везучие и невезучие, и это не досужая выдумка, а факт. «Сикоракс» была счастливой яхтой, а над «Уайлдтреком» витал дух катастрофы. На нем уже погибла Надежна, и вот теперь, опять не без чьей-то помощи, сломалась мачта. В команде яхты были угрюмые люди, а шкипер страдал клептоманией. Меня не заботило, какую славу или какой приз получат они в случае победы, я не хотел в этом участвовать. Я не собирался плыть на яхте, которая вся пронизана духом неудачи.

Пусть Беннистер бороздит волны Атлантики без меня. Я знал, что он повторит предложение, однако пока что я и так дал ему слишком много, а получил взамен слишком мало. На этот раз я откажусь. Если я опять выйду в море, то только на «Сикоракс», и ни на чем другом. Только на «Сикоракс».

Мульдер бросил на меня злобный взгляд, врубил мотор на полную мощность, и мы с позором пошлепали назад к дому.

Часть вторая

Инспектор Эббот появился в деревенском пабе через три недели после нашей аварии. На нем были брюки в крупную розово-голубую клетку, удивительно напоминавшие портьеры.

— Ты выглядишь получше, — приветствовал он меня сдержанной похвалой.

— Я прекрасно себя чувствую, Гарри, — уверенно ответил я, слегка покривив душой. Каждый день я проплывал две мили в домашнем бассейне, и под моей израненной кожей нарастали мышцы, но в любой момент меня могла подвести нога из-за слабости и внезапной потери чувствительности. Только вчера, возвращаясь с почты, я беспомощно растянулся на тротуаре. То нога слушалась меня хорошо, а то вдруг, без всякой видимой причины, начинала хромать. Но я не поддавался панике: не дай Бог убедить себя, что я еще недостаточно окреп, чтобы плыть через океан. — Судя по твоему фантастическому наряду, ты не при исполнении?

Эббот потрогал свою брюки.

— А разве они тебе не нравятся, Ник?

— Они просто ужасны.

— Это американские брюки для игроков в гольф, — произнес он с чувством ущемленной гордости. — Совершенно не стесняют движений. Смотри, как они свободны между ног. Хочешь лимонада, Ник? А может, бутылочку вишневой шипучки, а?

— Пинту самого лучшего, Гарри.

Он с превеликой осторожностью принес две кружки пива и поставил их на наш стол. Было около шести часов вечера, но паб выглядел довольно пустынно. Не скажешь, что через несколько недель сюда ринутся толпы туристов и заполнят все забегаловки на реке. Эббот сделал несколько больших глотков и громко выдохнул от удовольствия:

— Ну что, уже с медалью, а?

— Да, спасибо тебе.

В ответ Гарри дружески помахал зажигалкой.

— А что ты думаешь о буре сейчас?

— Он хороший моряк, — равнодушно произнес я.

— Как и Синяя Борода. — Эббот закурил. — Что-то я в последнее время не вижу Беннистера.

— Он со своей подружкой на Капри. У них отпуск.

— Интересно, почему он перестал проводить отпуск в Америке? — произнес Гарри с выражением озабоченной невинности на лице. Затем покачал головой. — А я? Я провел целую неделю в этом дурацком Фринтоне у золовки. А кто его подружка?

— Ее зовут Анжела Уэстмакот. Она продюсер его программы.

— Это, что ли, та костлявая блондинка?

— Точно.

— Чем-то напоминает твою бывшую жену, такая же тощая. Кстати, как там она?

— Вся в борьбе.

— Никогда не понимал мужчин, которым нравятся худые женщины. — Эббот отхлебнул из кружки. — Как-то я ловил одного типа, убившего совершенно незнакомого человека. Его попросила об этом жена убитого, и он хватил того по голове кочергой. Грязное дело. Она обещала спрятать его, вот он и согласился. А баба была костлявой, как ощипанный цыпленок. И ты знаешь, что он сказал на следствии?

— Нет.

— Он заявил, что это был его единственный шанс лечь в постель с хорошенькой женщиной! Она была такой же хорошенькой, как зубочистка. Но самое главное — она ему так и не дала. Он уже обхаживал ее, распустив слюни, а та ему — шиш. — И Эббот печально уставился на другой берег. — Знаешь, это было почти идеальное убийство. Нанять незнакомца, чтобы убрать своего милого.

Легкий нажим на слова «идеальное убийство» словно бы намекал на то, что Гарри пришел сюда не только ради желания утолить жажду. А вторым намеком служил его вроде бы незначительный интерес к проблеме отпусков.

— Идеальное убийство, — подсказал я.

— Я уже выпил свое пиво, Ник. Теперь твоя очередь.

Я послушно принес еще две кружки.

— Дело в том, Ник, что под идеальным убийством подразумевается, что даже мы никогда не узнаем, как оно произошло. Но официально никакого идеального убийства не существует. Так что, Ник, если ты услышишь о таком, не верь этому.

Комментарий был достаточно ясным.

— Ты хочешь сказать, — уточнил я, — что это был всего лишь несчастный случай?

— Несчастный случай? — невинно спросил Эббот.

— С Надежной Беннистер.

— Ник, ведь меня там не было. — Гарри был чрезвычайно доволен собой. Я получил сообщение, правда, не был уверен, какое и зачем. Эббот с презрением посмотрел на меня: — Ходят слухи, что кто-то пытается лишить Беннистера шансов выиграть в Сен-Пьере.

— Да, я слышал.

— А ты слышал, что случилось два дня назад в акватории?

— Ну да. Ночью кто-то обрезал швартовы на «Уайлдтреке». Как раз был прилив, и если бы не приезжий яхтсмен-француз, то катер Беннистера унесло бы в море. Мульдер со своей командой дрыхли на барже, которую притащили с моего причала. Вопли француза их разбудили как раз вовремя. Все закончилось благополучно, и все можно было бы вполне списать на случайность, если бы не перерезанный перлинь. Еще одна попытка саботажа.

— Но довольно неуклюжая, — заметил Эббот, — очень неуклюжая. Представь: если ты хочешь помешать кому-то выиграть гонки в Сен-Пьере, ты что, станешь сейчас сбивать мачту на его судне? Или резать перлини? Почему бы не подождать до самих гонок?

— А что, кто-то в самом деле хочет помешать Беннистеру выиграть в Сен-Пьере?

Эббот просто не обратил внимания на мой вопрос.

— Мне кажется, детишки перелезли через ограду и перерезали швартовы.

— А мачту тоже испортили детишки? — поинтересовался я. — Я видел стяжную муфту — это был явный саботаж.

— Муфту, — веско сказал Гарри, — испортил кто-то из членов команды, чтобы получить недельный отпуск.

Это было вполне возможно. Конечно, если Мелисса права и Кассули хочет не допустить победу Беннистера в гонках, то оба случая представляются чересчур незначительными, особенно если учесть всем известное богатство Кассули.

— Ты ведешь дознание? — спросил я.

— Да что ты, конечно нет! Я совсем не хочу связываться с этим. К тому же, разве я не сказал тебе, что меня отстранили от криминальных дел?

— Чем же ты занимаешься, Гарри?

— Да так, всякой всячиной, — ответил он скучным голосом.

Я был в смущении, Эббот постоянно ходил вокруг да около и всегда исчезал, так и не сказав ничего конкретного. Если мне что-то и сообщалось, то таким кружным путем, что хоть плачь. А если потребовать разъяснений, Гарри тут же заявит, что просто болтал языком.

— Виделся со своим стариком? — спросил он.

— Я был слишком занят.

— Ну да, с Джимми Николсом.

— Джимми помогал мне ремонтировать яхту.

— Ну и как он?

— Кашель мучает.

— Бедный старикан, недолго ему осталось. Конечно, разве можно столько курить! — Эббот заколебался, не выбросить ли ему свою сигарету, но передумал и выпустил клуб дыма в мою сторону. — Ник, а когда будет банкет?

Имелся в виду банкет, который состоится у Беннистера в начале лета. Это будет не просто банкет, а собрание, на котором Беннистер официально заявит о своем участии в Сен-Пьере. Неважно, что он уже сообщил об этом на весь мир с экрана телевизора, все равно он сделает это еще раз, чтобы напечатали все газеты и журналы по парусному спорту.

— Я слышал, — продолжал Эббот, — что на этом банкете Беннистер представит свою команду?

— Я знаю, Гарри.

— Я просто надеюсь, Ник, что ты в ней не окажешься.

Теперь он говорил без обиняков.

— Да я и не собирался, — ответил я.

— Понимаешь, говорят, что Беннистер сделал тебе такое предложение.

Я рассказал об этом только Джимми, а это все равно, что напечатать новости на первой странице местной газеты.

— Да, он действительно предлагал, — согласился я, — но я отказался, и с тех пор речь об этом не заходила.

— Как ты думаешь, вы еще вернетесь к этой теме? Я пожал плечами:

— Может быть.

— Тогда продолжай стоять на своем.

Я допил пиво и откинулся на спинку стула.

— Но почему, Гарри?

— Почему? Да потому, Ник, что я действительно люблю тебя. В память о твоем отце, понял? А еще потому, что ты так по-дурацки получил этот орден. Я бы не хотел, чтобы из тебя сделали приманку для акул. А яхта Беннистера, как бы это сказать... — он помолчал, — несчастливая.

— Да, несчастливая, — кивнул я и подумал, не является ли определенный акцент на этом слове еще одним намеком. — Ты хочешь внушить мне, что кто-то пойдет на все, чтобы остановить Беннистера?

— Разрази меня гром, если я знаю, Ник! Может, он просто параноик. Это чертово телевидение кого угодно сведет с ума. — Он опрокинул свою кружку. — Я знаю, Ник, что ты с удовольствием угостил бы меня еще кружечкой, но жена сегодня приготовила требуху и свиные ножки, так что мне пора. Запомни, что я сказал тебе.

— Хорошо, запомню.

Я услышал, как он завел свою машину, и та с трудом потащилась в гору. На реке упрямо шла против ветра парусная лодка, а за ней — на моторе — «Мистика». У румпеля стояла американка. Я надеялся, что она подрулит к причалу около кафе, чтобы выпить чего-нибудь, но вместо этого «Мистика» остановилась у канала на противоположном берегу.

Мимо алюминиевой яхты пролетела цапля и уселась на край гнезда. Три лебедя проплыли под деревьями. Был весенний вечер, полный чистоты и очарования.

— Что понадобилось Гарри? — спросил хозяин.

— Мы просто поболтали.

— Он ничего не станет делать «просто». Он очень умен, этот Гарри. Но размах в гольфе у него скверный. Пожалуй, это единственное, на что он зря тратит время, ты уж мне поверь.

Я верил ему, и меня это беспокоило.

Дни прибывали, становились теплее, и я как-то забыл о своих тревогах. Я забыл о Беннистере и о Мульдере, я забыл о слухах и о саботаже. Я забыл даже о неприятностях, связанных с моим приобщением к телевизионному бизнесу, и все из-за того, что восстановление «Сикоракс» шло полным ходом.

Этим занимались мы с Джимми. Пролетали недели, полные напряженного труда и великой радости. Мы врезали в корпус новые доски и проконопатили его. Мы сделали новый палубный настил и установили его на место. Мы подняли основание кокпита и устроили шпигаты, чтобы вода, попадающая внутрь корпуса, сама вытекала за борт. На «Сикоракс» такого раньше не было.

На лесопилке Джимми отобрал стволы норвежской ели и привез их на своем судне вверх по реке. Он заставил меня приложить ухо к одному концу ствола, а сам постучал по другому концу гаечным ключом, и я слышал четко и ясно этот звук, что доказывало хорошее качество древесины. Мы положили стволы ели на причале и обтесали их. Сначала мы придали им квадратное сечение и снимали фаски до тех пор, пока стволы не стали круглыми. Из них мы сделали мачты, гафели и рангоут. Для бушприта мы использовали массивный кусок сердцевины ели. Каждый вечер, закончив работу, я отправлялся в кафе, но перед этим я запускал точило с ножным приводом и точил все инструменты, затупившиеся от работы с твердой древесиной.

Это было прекрасное время. Иногда весенний дождь барабанил по брезенту, но это случалось редко, в основном дни стояли солнечные, предвещая хорошее лето. Мы сделали новую крышу и укрепили каюту дубовыми балками, чтобы ее не снесло во время шторма. Городской кузнец установил в киле «Сикоракс» свинец и выковал новые чиксы для крепления снастей. С приходом лета мы с Джимми принялись обшивать корпус яхты медными листами, укладывая их на слои дегтя и бумаги и закрепляя бронзовыми нагелями. Медь стоила дорого, но была необходима для моей яхты с деревянным корпусом, если я не хотел, чтобы тропические черви превратили высокопрочное красное дерево в губку. Медь в этом смысле лучше любой защитной краски. Мы с Джимми трудились на совесть, как в старину. В свободные дни мы отправлялись на морские аукционы, проводившиеся на реке, и покупали там подержанную, но хорошую оснастку — перлини, блоки, зажимы, светящиеся и дымовые буи, огнетушители, а все счета направляли в телевизионную компанию, которая оплачивала их без возражений. Они даже платили Джимми зарплату, о которой налоговый инспектор и не подозревал, и жизнь наша была прекрасна.

«Уайлдтрек» отвели на стоянку Хамбле, где ему была обеспечена военная охрана с собаками. Больше случаев саботажа не было. По возвращении из отпуска Беннистер жил в Ричмонде, а в море выходил с нового причала, так что мы с ним не встречались. Анжела иногда привозила для просмотра новые материалы, но это случалось редко. Во время своих визитов она была очень деловой и бесцеремонной и не старалась даже делать вид, что интересуется тем, как продвигается ремонт, она только все время напоминала, чтобы яхту до банкета убрали с лужайки. Я заверил ее, что к тому времени «Сикоракс» будет готова.

Она хмуро посмотрела на корпус яхты, наполовину покрытый медью.

— Готова? Вы даже еще не принимались за мачты!

Я сделал вид, что не замечаю ее тона.

— Мачты мы установим уже на воде, поэтому нам осталось только закончить обшивку и установить мотор.

Она тут же ухватилась за возможность ускорить процесс:

— А нельзя ли мотор тоже установить на воде?

— Нет, иначе вода попадет в то место, где должен быть винт.

— Вам виднее, — недовольно произнесла она.

Я все ждал, что она напомнит о моем предполагаемом участии в гонках в Сен-Пьере, но разговора об этом не заходило, и я решил, что предложение забыто. После ее ухода я почувствовал облегчение. Анжела вышла на террасу и принялась торопить Мэттью Купера.

У меня сложилось впечатление, что фактически всю работу для телекомпании выполнял Мэттью. Он и его съемочная группа приезжали раз в две недели, чтобы заснять ход работ. Когда Анжелы не было, они чувствовали себя свободнее, но при этом усиленно трудились над сметами расходов. По правилам их профсоюза они обязаны были ездить большими группами, а это означало, что многим нечего было делать. К счастью, один из водителей и помощник оператора знали плотницкое ремесло и с удовольствием выполняли наши поручения. Однако присутствие съемочной группы всегда означало задержку наших планов. Работа, которую можно закончить за час, растягивалась порой на целый день из-за возни с камерой — наводка, настройка. Иногда к их приезду работа бывала уже закончена, и тогда Мэттью заставлял нас разобрать какое-то место и заново собрать его, но теперь уже перед камерой, причем снимал он под самыми немыслимыми углами.

— Ник! Твоя правая рука закрывает объектив. Опусти локоть.

— Я не могу закручивать болт, если сам скрючен, как Квазимодо.

— В фильме этого не будет. — Он терпеливо ждал, когда я закончу изображать из себя нотр-дамского горбуна. — Спасибо, Ник. Но достаточно опустить локоть. Так лучше.

Затем звукорежиссер хватался за голову, потому что в это время над нами пролетал легкий самолет, который испортил ему запись. Когда самолета уже не было слышно, на небе вдруг появлялось облачко и оператор принимался менять экспозицию. Насколько я понял, съемки чем-то сродни военной службе: долгое ожидание, а затем необъяснимая паника.

Меня раздражали эти постоянные задержки, и мое раздражение передавалось Мэттью. Иногда, пока откатывали камеру, он вдруг выстреливал в меня вопросом. По его словам, в фильме его голос заменят на голос Беннистера, таким образом, будет создаваться впечатление, что этот великий человек присутствовал на всех съемках. Еще больше я раздражался, когда Мэттью в сто пятьдесят третий раз задавал мне ключевой вопрос этого фильма:

— Расскажи мне, пожалуйста, за что ты получил свой орден?

— Не сейчас. Кто-нибудь видел шипорезную пилу?

— Ник! — ворчал он.

— Извини, Мэттью, совершенно не могу вспомнить.

— Не называй меня Мэттью. Сейчас я Тони, Ник, как же это произошло? — Длинная пауза. — Ну, Ник, пожалуйста.

Опять длинная пауза.

— Так о чем мы говорили, Мэттью?

— Ник.

— Мне нечего сказать, Мэттью, ой, прости, Тони!

— О, черт возьми! Стоп!

Джимми гоготал, съемочная группа хихикала, а Мэттью сверкал на меня глазами. Но все равно он мне нравился. У него были густые черные усы и непослушные волосы. Его лицо на первый взгляд казалось жестким, но при ближайшем рассмотрении было грустным и даже слегка угрюмым. Подавленный сомнениями, Мэттью дымил больше, чем неисправный мотор, и при этом еще очень переживал за качество съемок. Он мог часами ждать, пока солнце осветит именно нужную ему часть реки, и только тогда давал команду «Начали!». Мэттью был художником, но в то же время проводником приказов и тревог Анжелы Уэстмакот, а ту беспокоило главным образом, не испортит ли «Сикоракс» вид лужайки перед домом Энтони Беннистера в день банкета.

Анжела волновалась напрасно, так как мы с Джимми закончили работы с корпусом на десять дней раньше намеченного срока.

Мы несколько раз обошли вокруг сверкающего корпуса, любуясь плодами своих трудов. Правда, двигатель все еще пребывал в разобранном состоянии. Я позвонил Мэттью и сказал ему, что установка двигателя займет неделю, а потом можно будет спускать яхту на воду. Он обещал приехать со всей группой ради такого случая. Таким образом, катер будет на воде накануне банкета.

Следующие два дня я занимался починкой двигателя и заменой винта. Регулярные занятия плаванием весьма пригодились мне при установке мотора Я навесил на кран цепи и блоки и провел несколько кошмарных часов, регулируя прокладки, чтобы винт вращался без заеданий. По всей видимости, это был самый тяжелый участок работы, но я наконец преодолел его. Автоматический пуск работать не будет, но у меня были ручка и маховик, и я выбросил эту штуку к чертовой матери.

Мелисса уехала в Париж на демонстрацию моделей и, чтобы дети ей не мешали, отправила их на три дня в Девон. Я позаимствовал небольшой ялик, чтобы поплавать в устье реки и половить там макрель «с пальца». Няня приехала в Лондон забрать детей на новом «мерседесе» Мелиссы.

— Миссис Макинз сказала, господин Сендмен, что детям нужна новая летняя одежда.

Няня была крупной шведкой с голосом, напоминавшим метроном. Ходила она вперевалочку.

— Передайте мисс Макинз, что магазины детской одежды есть на каждом шагу.

— Вы, как я вижу, шутите. Но мадам говорила, что вы выдадите мне на это деньги.

— Скажите, что я вышлю чек.

— Хорошо, я передам. Думаю, она увидится с вами на будущей неделе на приеме у господина Беннистера. — Это звучало как угроза.

В тот же день прибыл кран, который должен был спустить «Сикоракс» на воду. Спуск назначили на следующее утро, и я приготовил бутылку шампанского, чтобы разбить ее о роульс в носовой части. Подготовка к банкету тоже шла своим чередом. Работники фирмы, обслуживающей банкет, расставляли столы на террасе, флористы завозили цветы, садовники приводили в порядок лужайку. Мэттью приехал накануне вечером и застал меня еще за работой. Новые медные листы сверкали в лучах заходящего солнца, и казалось, что «Сикоракс» отливает золотом.

— Она выглядит прекрасно, Ник, — заметил Мэттью.

— Да. — В плавках, весь перепачканный дегтем, краской и олифой, я чувствовал себя вполне счастливым. Я стоял на палубе и олифил подмостки рангоутов.

— Еще месяц на оснастку, и яхта готова.

Мэттью закурил и взял банку пива из коробки.

— У меня для тебя плохие новости.

Я спустился с лестницы и тоже взял пиво.

— В чем дело?

— Медуза хочет, чтобы ты до завтрашнего вечера убрался из дома.

«Медузой» мы прозвали Анжелу: женщина со змеями в волосах и с завораживающим взглядом, превращающим врагов в камни.

— Замечательно, — ответил я.

— Она говорит, это только до следующего вторника, поскольку некоторые из гостей останутся на уик-энд. Мне очень жаль, Ник. — Мэттью было явно неловко сообщать мне такие новости.

— Да ничего страшного, Мэттью, правда. — Я уже был по горло сыт роскошью в доме Беннистера и с удовольствием бы переехал на обновленную «Сикоракс». Правда, на яхте еще не было коек, зато был спальный мешок, примус и река.

— Медуза еще просила сказать тебе, чтобы ты не пользовался бассейном, пока все не разъедутся.

Я засмеялся.

— Она не желает, чтобы калека испортил ей весь декор?

— Что-то в этом роде, — удрученно признался Мэттью. — Но, конечно, — продолжал он, — ты приглашен на банкет.

— Прелестно.

— Видишь ли, Беннистер собирается объявить, что ты будешь штурманом на «Уайлдтреке»...

На долю секунды я онемел. Как раз в это время у мыса Сенсом-Пойнт появилась «Мистика», и я уставился на ее сверкающий корпус. В последние два месяца я что-то потерял ее из виду и думал, что американка занялась обследованием гаваней, которые она собиралась описывать в своей новой книге лоций.

— Ты слышал, что я сказал? — спросил Мэттью.

— Слышал.

— И?..

— Я не собираюсь этого делать.

— Но Медуза этого хочет, — предупредил Купер.

— Пошла она к черту. — Я наблюдал за американкой, которая вела «Мистику» против приливной волны с одним поднятым кливером. Она выбрала восточный канал, который был уже и мельче главного, значит, скоро она пройдет близко от того места, где стояли мы с Мэттью.

— Медуза настаивает на этом, — повторил Купер.

— Со мной она никогда об этом не говорила.

— Поговорит.

— И я опять скажу «нет».

— Тогда она, вероятнее всего, откажется платить за оснастку «Сикоракс».

— К черту ее! — повторил я. — Сам заплачу из своих гонораров за фильм.

— Каких гонораров? — удивился Мэттью. — Медуза считает, что, раз ты живешь в доме Беннистера, он должен брать с тебя какую-то арендную плату.

— Он загубил мою яхту, а я должен платить ему? Да ты шутишь?

На лице Мэттью отразились страдания, и это говорило о том, что он не шутит. Он постарался смягчить удар, заметив, что, возможно, это только слухи, но его слова звучали неубедительно.

— Это все Медуза, — заявил он наконец. — Она была никем, пока не снюхалась с Беннистером. А сейчас она практически руководит программой. — В его голосе звучала зависть — такой путь к успеху был для Мэттью заказан. — Когда подписывали этот контракт, Беннистер настоял, чтобы ее сделали полноправным продюсером. И никогда не говори, Ник, что нельзя забраться на верхнюю ступеньку, лежа на спине. Это самый проверенный и надежный способ.

От такого заявления я почувствовал определенную неловкость.

— Но Анжела неплохо справляется со своими обязанностями, — сказал я мягко.

— Конечно, она знает свое дело, — раздраженно согласился Мэттью. — Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы стать хорошим телевизионным продюсером. Это тебе не учитель. У продюсера одна задача — умение организовывать дорогие ленчи и правильно выбрать директора. — Он пожал плечами. — К черту! Может, она выйдет наконец за него замуж и оставит нас в покое!

— Ты думаешь, это возможный вариант?

— При его-то деньгах? Она мечтает выйти за него! — Он сделал затяжку. — Она бы с радостью наложила лапу на всю его компанию. — Компания Беннистера помимо съемок в летнее время делала еще видеофильмы о рок-ансамблях и рекламные ролики. Как мне казалось, это был самый доходный бизнес.

— Привет! — неожиданное приветствие заставило нас обоих вздрогнуть. Мы повернулись и увидели черноволосую американку, разглядывающую нас с палубы «Мистики». Она стояла у румпеля и была от нас на расстоянии броска. Отблески заходящего солнца на покрытой рябью поверхности воды оставляли в тени ее лицо.

— Могу я пришвартоваться в этом канале?

— Какая у вас осадка? — спросил я.

— Четыре фута три дюйма. — Она произнесла эти слова быстро, по-деловому. Когда она взглянула вперед, я заметил блестящие глаза и оживленное загорелое лицо.

— Когда поравняетесь с шестом, — объяснил я, — кладите руль на 310.

— Благодарю.

— Издалека?

— Относительно, — бросила она в ответ. Я пристально вглядывался в ее силуэт, и вдруг мне неудержимо захотелось влюбиться в какую-нибудь девушку, похожую на нее. Что за нелепость! Я даже как следует не видел ее лица, не знал ее имени, но она была превосходным моряком и не имела никакого отношения к беспредельной зависти и жадности, царящей на телевидении.

Я нагнулся за бутылкой, отметив про себя, что боль в спине вполне терпимая.

— Не хотите ли пивка с прибытием?

Черные волосы взметнулись, когда она повернула голову.

— Нет, спасибо. Благодарю за помощь. Всего наилучшего.

Она нагнулась, чтобы открыть дроссель, и «Мистика» выпустила из транца голубоватый дым.

Мэттью хмыкнул:

— Не повезло, Ник.

— Пошли в паб, — сказал я, — напьемся. Так мы и сделали.

На следующий день мы опять надрались. В час, когда прилив был самым высоким, мы спустили «Сикоракс» на воду, разбили об нее припасенную бутылку, а затем отправились в подвалы поискать еще шампанского. Потом мы исполнили ритуал, бросив в воду сначала оператора, за ним — Мэттью, а напоследок и меня. Американка наблюдала за нами из каюты, но когда Мэттью предложил ей присоединиться, отрицательно покачала головой. Через час она снялась с якоря и отправилась вниз по течению, сопровождаемая приливом.

На плаву «Сикоракс» казалась меньше. Посадка у нее была высокая, и ее новая обшивка ослепительно сверкала над поверхностью воды. В глазах у Джимми стояли слезы.

— Яхта просто красавица, Ник!

— Мы поплывем на ней куда-нибудь вместе, Джимми.

— Может быть.

Думаю, он знал, что умирает и уже никогда не сможет уплыть так далеко, чтобы не было видно берега.

Анжела не приехала посмотреть на спуск «Сикоракс» на воду, вот почему нам было так хорошо. После ритуального «окунания» мы дружно отправились купаться, а когда вылезли на берег и обсохли в лучах послеполуденного солнца, допили шампанское. Мы стащили клубники и взбили крем, а затем выпили еще шампанского. Вечером я сидел на берегу и любовался своей яхтой. Я восхищался ее обводами, И ко мне опять вернулись мечты о далеких морях, только теперь эти мечты стали куда реальнее. Пусть на «Сикоракс» нет пока ни мачт, ни оснастки, ни парусов, зато она уже на плаву, и я чувствовал себя счастливым. К чертовой матери Анжелу с ее настойчивым желанием включить меня в команду «Уайлдтрека»! У меня есть собственная яхта, и этого достаточно.

Этой ночью я спал на борту. Я прибрал в комнате, которую занимал у Беннистера, и перенес свои пожитки на причал. В каюте я расчистил на полу место для спального мешка, сварил себе на примусе суп и гордо съел его в своем собственном кубрике. Не важно, что «Сикоракс» еще не совсем готова, что на палубе, словно клубок змей во время медового месяца, валяются спутанные веревки, а шпигаты завалены инструментом, обрезками и цепями, все равно — яхта уже на плаву!

На рассвете меня разбудил сладостный звук бьющейся о корпус воды. Я вышел на палубу и увидел «Уайлдтрек», пришвартованный в канале. Скорее всего, он пришел перед рассветом с приливной волной. Команда привязывала к фок-штагу разноцветные флаги, готовясь конечно же к банкету. «Мистики» на месте не было.

Чуть позднее приехали Анжела с Беннистером и первые гости. Анжела не обратила на меня ни малейшего внимания, а Беннистер подошел посмотреть на «Сикоракс». С ним были двое его гостей, и, видимо, поэтому ни Сен-Пьер, ни мой переезд из его дома в разговоре не упоминались. Я впервые видел Тони после отпуска, и, надо сказать, выглядел он великолепно — очевидно, отдых пошел ему на пользу. Он говорил со мной с шутливой фамильярностью, и я заметил, что, обращаясь к этой парочке, он все напирал на мой орден, чтобы хоть как-то спасти мою репутацию, безнадежно загубленную видом моей оборванной и запачканной краской одежды. Беннистер внимательно осмотрел грот-мачту, которую я прислонил к эллингу, чтобы льняное масло и парафин, которыми я пропитал ее, стекли к шпору.

— Ник, а не лучше было бы сделать металлическую мачту?

— Не лучше, — ответил я.

— Ник — сторонник традиционности, — объяснил он своим друзьям, супружеской паре из Лондона. Женщина призналась мне, что была дизайнером по интерьерам, и считает, что моя яхта выглядит прелестно. Ее муж, брокер на бирже, заметил, что «Сикоракс» прекрасно подходит для плавания по Ла-Маншу.

— На этой яхте можно отправиться на морскую прогулку до Джерси, а?

Я объяснил, что уже дважды пересек на ней Атлантический океан, что слегка испортило атмосферу добродушия и сердечности, которую Беннистер усиленно создавал. Он взглянул на часы, словно его ждала деловая встреча.

— Ну, мы еще увидимся вечером на банкете, да?

— А я приглашен? — спросил я с притворным интересом.

— Можешь пригласить и подружку. Аперитив в шесть, а конец неизвестно когда. А завтра целое воскресенье для опохмелки.

Я обещал прийти. После их ухода я славно провел время: укрепил бушприты на дубовых стойках и обвязал их ватерштагом, представляющим собой цепь из гальванизированного металла. Работа была нелегкая, но я был удовлетворен. Около четырех часов, когда я закручивал последний болт, вернулась «Мистика».

Завершив свои труды, я слегка прибрался и поплыл к якорной стоянке. Американка была в каюте, и, приблизившись к борту, я окликнул ее:

— "Мистика"! «Мистика»!

— Одну минуту. — Голос был довольно резким. — Кто это?

— Сосед.

— Хорошо. Подождите.

Я находился в состоянии странной тревоги. Мне хотелось, чтобы мы понравились друг другу. Американка вышла на палубу, завернувшись в купальную простыню, а волосы замотав полотенцем. Судя по всему, принимала душ. Она смерила меня подозрительным взглядом:

— Привет.

— Привет. — Я ухватился за перила правого борта, и заходящее солнце, отражаясь от полированного алюминиевого корпуса, слепило меня. Я был по пояс обнажен.

— Меня зовут Ник Сендмен.

— Джилл-Бет Киров. Как театр оперы и балета имени Кирова. — Теперь я наконец разглядел, что у Джилл-Бет Киров было загорелое лицо, темные глаза и тяжелая, типично американская, челюсть. Мой отец обычно говорил, что это от жевательной резинки. У него были свои теории на все случаи жизни, и теорию относительно жвачек он изложил нам за чаем в ресторане отеля «Плаза» в Нью-Йорке. Он любил брать детей с собой в путешествия. Я подумал, что эта девушка пришлась бы старому козлу по душе. Я взглянул на ее руку — обручального кольца не было.

— Не возражаешь, если мы обойдемся без рукопожатия?

Если бы она протянула руку, полотенце могло упасть. Я с серьезным видом извинил ее и сообщил, что сегодня вечером в этом доме устраивают банкет. Не согласится ли она пойти со мной?

— Сегодня вечером? — Девушка была слегка ошарашена моим скоропостижным приглашением, но с отказом не торопилась. Она обвела взглядом богатый дом Беннистера.

— Он VIP, не так ли?

— VIP?

— Известный, — объяснила она. — Знаменитость.

— Ах да, правда.

— А ты — его лодочник?

— Нет.

— Хорошо. — Очевидно, я не произвел на нее нужного впечатления, невзирая на то, что не был слугой. — А когда начало?

— Аперитив в шесть. Думаю, банкет продлится всю ночь.

— Официальный?

— Да вроде нет.

— Напомни мне имя этого человека.

— Энтони Беннистер.

Она прищелкнула языком, вспомнив, кто он такой.

— Это телевизионщик, да? Он был женат на дочери Кассули?

— Да, именно так.

— Там была какая-то история... — Американка еще раз взглянула на дом так, как будто ожидала, что по аккуратно подстриженной лужайке потекут ручьи крови.

Я наблюдал за ней. Не то чтобы я влюбился, но мне очень этого хотелось.

— Это может быть забавно, — произнесла она с сомнением в голосе.

— Я слышал, вы пишете книгу? — спросил я с единственной целью оттянуть расставание.

— Наверное, у нас еще будет время об этом поговорить. — Но в ее голосе не слышалось энтузиазма от такой перспективы. — Благодарю за приглашение. Могу я оставить этот вопрос открытым? Еще раз спасибо. — Она стояла на палубе, чтобы убедиться, что я действительно убрался от ее яхты. — Эй, Ник!

— Да? — Я с трудом повернулся на банке шлюпки.

— А что ты сделал со своей спиной? — Она поморщилась.

— Автомобильная катастрофа. Спустило переднее колесо. Не был пристегнут.

— Да, крепко. — Джилл-Бет Киров кивнула, показывая этим, что наша встреча окончена.

Расстроенный, я греб назад, к причалу, спрашивая себя, а чего я, собственно, ждал? Приглашения на борт? Юношеских вздохов и слияния двух сердец? Я вовсе не влюблен, говорил я себе, просто эта девушка для меня — символ освобождения, но мои доводы звучали неубедительно. Тогда я попытался найти в ее словах какую-нибудь лазейку, но и это мне не удалось.

— Ходил на рыбалку, Сендмен? — Фанни Мульдер отдыхал в кубрике и наверняка был свидетелем нашей беседы. — Как улов? — с издевкой спросил он.

— Недавно потерял мачты, а, Фанни? А ночью чуть не унесло в море?

— Это пока мы не расстались с тобой, Сендмен.

Я проплыл мимо, а он все следил за мной понимающим и хитрым взглядом, но мои мысли были о другом — о девушке с мужественным лицом и именем, как в балете. Яхта была на воде, а я — готов для любви.

На банкет съехалось около двухсот человек. Автомобили забили всю стоянку, а два вертолета приземлились прямо на лужайке. Все шло хорошо, напитки разносили на террасе с видом на реку. Рок-группа играла так громко, что казалось, будто тебя бьют кулаком в живот. Столы ломились, бар был до умопомрачения обильный — банкет явно вышел на славу. Уйма знаменитостей — актрис, актеров, людей с телевидения, политиков — радовалась, узнавая друг друга. За рок-группой висела огромная карта Северной Атлантики, на которой изображался предполагаемый маршрут «Уайлдтрека» на гонках в Сен-Пьере. Бригада Мэттью уже организовала освещение подиума для предстоящего заявления Беннистера. Сам «Уайлдтрек» был разукрашен флагами и цветными огоньками. Гостям было предложено взойти по шатким сходням и осмотреть катер.

Мелисса, в платье из летящего шелка, смахивающего на паутинку, взглянула на меня с другого конца террасы. Она приветствовала меня нежным поцелуем.

— Тони предлагал мне взглянуть на свой гадкий катер, но я сказала, что уже достаточно натерпелась от них, пока была замужем за тобой. Как у тебя дела? — И, не дожидаясь ответа, затараторила: — Мы остановились в каком-то очень шикарном отеле. Сто пятьдесят фунтов в сутки и пауки в ванной. Представляешь? Ты знал, что я здесь буду?

— Да. Рад тебя видеть. Ты с достопочтенным Джоном?

— Конечно. Он встретил какого-то социалиста, и они сошлись на том, что эти шахтеры отвратительны. — Она разглядывала «Сикоракс», прижатую к причалу. — Это твоя яхта? Какая прелесть! А где такие штуки?

— Мачты?

— Ой, лучше не рассказывай, а то мне становится скучно. — Она отступила на шаг и, оглядев меня с ног до головы, заметила: — Разве у тебя нет одежды поприличней?

На мне были фланелевые брюки, стираная, но не выглаженная белая рубашка, а вместо пояса я повязал старый галстук. Я надел свои единственные приличные башмаки и считал, что выгляжу вполне нормально.

— Мне казалось, все в порядке.

— Немного двусмысленно, дорогой.

— У меня нет денег на одежду. Я все трачу на детей.

— Тем лучше для тебя. Я предупредила адвоката, что ты собираешься отправиться в кругосветное путешествие, и он сказал, что нам придется прикрепить повестку к твоей мачте. Ты хочешь сбежать?

— Не так быстро.

— И все-таки ты бы приготовил мачту. Кстати, мы так и не получили от тебя чек на летнюю одежду.

— Ума не приложу почему. Я послал его с гонцом.

— Твоему гонцу лучше поторопиться. О, взгляни! Похоже, этот епископ хочет всех нас превратить в двоеженцев. Вечер обещает быть замечательным, как в старые добрые времена. Тебе не кажется странным, что мы опять в этом доме? Я так и жду, что твой папаша вот-вот ущипнет меня за задницу. Будь умницей, принеси мне шампанского.

И я был умницей. Джилл-Бет так и не появилась, и, когда я бросал взгляд на якорную стоянку, я видел, что ее шлюпка все еще пришвартована к транцу «Мистики». Я увидел достопочтенного Джона, который увлеченно беседовал с бородатым членом парламента, и тот с готовностью кивал. Энтони Беннистер внушал что-то молоденькой актрисе, которую я узнал, но не мог вспомнить ее имени. В самом деле, все это поразительно напоминало одну из вечеринок моего папаши, и я, как всегда, чувствовал себя не в своей тарелке. Я почти никого не знал, а любил и того меньше. Правда, здесь был Мэттью, но он усиленно занимался подготовкой к съемкам.

Смеркалось. Вот уже последний гость осмотрел «Уайлдтрек» и спустился по сходням, опасно уложенным на две надувные лодки, и их сразу же разобрали. Со мной заговорила хорошенькая девушка, но, выяснив, что я не с телевидения, тут же отошла в поисках более перспективного знакомства. Меня представили епископу, но у нас не нашлось общих тем, и мы тоже расстались. Джилл-Бет так и не пришла. Мелисса подтрунивала над Беннистером.

Анжела Уэстмакот, заметив фамильярность, с которой Мелисса обращалась к Тони, отозвала меня в сторонку.

— Вы не против, что здесь ваша бывшая жена?

— Я с удовольствием угостил ее шампанским. Конечно же я не против.

Анжела подошла к краю балюстрады. Из вежливости я последовал за ней.

— Прошу прощения, что пришлось выдворить вас из дома, — неожиданно сказала она.

— Мне уже пора было съезжать. — Интересно, откуда вдруг такая забота о моем удобстве? Ее длинные волосы были красиво скручены и уложены кольцом на узкой голове. Простенькое белое платье делало ее совсем молоденькой и ранимой. Я подумал, что это платьице наверняка стоит больше, чем парус на грот-мачте.

Анжела взглянула на часы, украшенные бриллиантами.

— Через сорок минут Тони сделает свое заявление.

— Надеюсь, все пройдет хорошо, — вежливо заметил я.

Взгляд ее стал холодным.

— Мне, наверное, следовало поговорить с вами раньше, Ник, но я была очень занята. Тони сделает свое заявление, а потом представит всем Фанни. Я хотела бы, чтобы следующим были вы. Вам не придется ничего говорить.

— Я? — Взглянув на темный силуэт «Мистики», я обнаружил, что шлюпки у борта нет. Значит, американка покинула судно, но в то же время я не видел ее и на террасе.

— Тони представит вас после Фанни, — педантично объяснила Анжела.

Я взглянул на нее.

— Зачем?

Девушка вздохнула.

— Пожалуйста, Ник, не устраивайте сцен. Просто мне хочется включить в фильм кадр, где вас назначают штурманом «Уайлдтрека». — Заметив, что я готов возразить, она заторопилась: — Я знаю, мы должны были обсудить это раньше. Я знаю! Это моя вина. Ну, пожалуйста, сделайте сегодня, как я прошу!

— Я не собираюсь быть штурманом.

Но Анжела была терпелива. Возможно, она и правда забыла о таком пустяке, как мое согласие, но скорее всего, поймав меня на людях и поставив перед фактом, она пыталась заполучить его тут же, без раздумий. Страшась моего отказа, Анжела страстно и убедительно говорила о преимуществах такой концовки фильма, о том, как она соединит обе программы, как предложит мне двойной гонорар и славу члена победившей команды. Она крупными штрихами набросала героический портрет Ника Сендмена, штурмана, одержавшего победу и воодушевляющего своими достижениями.

Я покачал головой:

— Я так же полезен Беннистеру, как и беременная спортсменка.

Мое замечание прервало поток ее словоизлияний. Анжела нахмурилась.

— Не понимаю.

— Я же говорил вам: я не штурман-тактик, а вам нужен именно он. Вам нужен штурман, который мог бы использовать любой порыв ветра, любой намек на течение. Вам нужен безжалостный профессионал. Я ненавижу такое плавание. Я предпочитаю выбрать удобное направление ветра и сидеть, потягивая пиво.

— Но вы же блестящий штурман, — запротестовала она. — Так все говорят.

— Да, действительно, я могу найти нужный материк, — согласился я, — но я не гожусь для гонок. А Беннистеру нужен именно тактик. Войти в команду будет просто нечестно с моей стороны.

— Нечестно? — Это слово вызвало у Анжелы бурю негодования.

— Ну да. Я не люблю больших скоростей и никогда не участвовал в гонках. Так что с моей стороны крайне нечестно притворяться, будто меня интересует победа в Сен-Пьере. Меня она совершенно не интересует. Да и рейтинг ваш, по правде говоря, меня абсолютно не заботит.

Последним своим замечанием я покусился на самое святое любого телевизионного продюсера, и реакция не замедлила последовать.

— Ты такой чертовски правильный! — Голос у нее стал гневный, даже, можно сказать, истеричный. Анжела говорила намеренно громко, чтобы привлечь смущенные взгляды находящихся поблизости гостей.

— Я просто правдивый, — мягко сказал я, надеясь отвести надвигающийся ураган.

Но терпение Анжелы лопнуло, как прогнивший трос.

— Так ты действительно желаешь, чтобы мой фильм был правдивым? А голая правда, Ник Сендмен, состоит в том, что ты просто школьник из привилегированной частной школы, который выбрал профессию солдата, потому что здесь не надо думать, ибо такие, как ты, не желают напрягаться в реальном мире. Ты был ранен в совершенно бессмысленной войне ради смехотворной цели, а отправился ты на эту войну как веселый щенок, с мокрым носом, бодро помахивающий хвостиком, потому что считал, что это развлечение. Но мы умолчим об этом в нашем фильме. Мы никому не скажем, что ты — пустой бездельник с ружьем из зажиточной семьи, и, если бы не твоя дурацкая медаль, ты был бы сейчас никем. Понимаешь, Ник, никем! Мы также не скажем, что ты слишком гордый, или слишком упрямый, или слишком глупый, чтобы вести нормальную жизнь. Вместо этого мы будем аплодировать твоей жажде приключений! Ник Сендмен, бунтарь-одиночка, не желающий поддаваться жизненным неудачам! Мы скажем, что ты герой, выполнивший свой долг перед Британией! — Ее ярость была подобна взрыву бомбы и привела в ужас и заставила умолкнуть всех, кто был на террасе. Музыканты — и те перестали играть. — Вся правда в том, Ник Сендмен, что без нашей помощи тебе не стать даже эксцентричным мятежником, потому что у тебя нет судна. А когда ты его получишь, если вообще получишь, то протянешь не больше полугода, потому что у тебя кончатся деньги, а ты слишком ленив, чтобы зарабатывать их! Ты хочешь, чтобы мы рассказали в фильме эту правду?

Рядом с ней возник чрезвычайно смущенный Беннистер.

— Анжела!

Он оттолкнула его. В глазах у нее стояли слезы, слезы настоящей ярости.

— Я пытаюсь помочь тебе! — прошипела она сквозь стиснутые зубы.

— Всего хорошего, — сказал я Беннистеру.

— Ник, пожалуйста! — Эта сцена была для него так же мучительна, как и для его гостей.

— Всего доброго, — повторил я и повернулся спиной к этим двум.

Окружающие отворачивались, делая вид, что ничего не случилось. Я увидел Джилл-Бет, но и она резко отвернулась от меня. Все чувствовали себя неловко и старались не смотреть в мою сторону. Так хорошо начавшийся вечер был неожиданно испорчен, и я служил причиной всеобщего замешательства.

И вдруг Мелисса решительно направилась сквозь толпу и подошла ко мне.

— Ник, дорогой! Я думала, мы потанцуем?

— Я ухожу, — сказал я спокойно.

— Не будь дураком, — не менее спокойно ответила она и, повернувшись, властным голосом обратилась к музыкантам: — Вам платят за то, чтобы вы тут шумели, а не глазели по сторонам! Потренькайте что-нибудь.

На террасе возобновилась нормальная обстановка. Мы с Мелиссой танцевали, вернее, танцевала она, а я старался двигаться в такт, скрывая свою хромоту. Я был в ярости. Анжела исчезла, оставив Беннистера с актрисой. Среди присутствующих пронесся слух, что мисс Уэстмакот слишком много работала и переутомилась. Я едва заставлял себя передвигать ноги, и от дальнейшего унижения меня спасло только то, что моя правая нога неожиданно подвернулась и, чтобы не упасть, я ухватился за флагшток.

— Ты пьян? — весело спросила Мелисса.

— Моя нога иногда меня подводит.

— Давай сядем. — Она взяла меня под руку и довела до края террасы. Там она закурила. — Должна заметить, что эта отвратительная выскочка права. Ты и вправду пошел на Фолкленды, помахивая хвостиком. Ты просто жаждал крови.

— Мне платили за это, помнишь? — Я массировал свое правое колено, пытаясь вернуть ему чувствительность.

Мелисса участливо наблюдала за мной.

— Бедный Ник. Это была ужасная маленькая война?

— Ну, не ужасная, а просто несправедливая. Все равно что играть в футбол против компании слепых.

— И все-таки это было ужасно. Бедный Ник. И я вела себя по-свински по отношению к тебе. Я думала, твоя нога уже зажила.

— В основном — да. Но не сейчас. — Спину мне жгло, а ноги казались ватными. В душе росла уже знакомая мне паническая уверенность, что я никогда не выздоровею до конца, никогда не смогу взбежать на гору или загнать в крикетные ворота мяч. Но я очень хотел поправиться. Я хотел, чтобы моя нога твердо стояла на вздымающейся палубе, пока я меняю паруса. Я просил у судьбы так мало, и порою все казалось реальным, пока совершенно неожиданно, вот как сейчас, это чертово колено не подгибалось и на глазах не выступали слезы от нестерпимой боли. Мелисса выдохнула дым.

— Ты знаешь, в чем твоя проблема, Ник?

— Аргентинская пуля.

— Это просто жалость к самому себе, а она тебе не свойственна. Нет, Ник, твоя проблема в том, что ты влюбляешься не в тех женщин.

Я настолько удивился, что даже забыл про свое колено.

— Я? Нет.

— Конечно да. Сначала ты испытывал сентиментальные чувства ко мне, а теперь — к этой маленькой стервочке, которая только что тебя терзала.

— Но это же нелепо!

Увидев, что я шокирован, Мелисса засмеялась.

— Я заметила, как ты строил относительно нее кое-какие планы, пока она не выплеснула тебе в лицо всю эту грязь! Ты вечно и безнадежно влюблен в бледных блондинок, что весьма глупо, поскольку они не всегда такие ранимые, как ты себе представляешь.

— Никакая она не ранимая!

— Зато выглядит такой, а это тебя и заводит. Уж я-то знаю, Ник! Тебе нужна крепкая баба с широкими бедрами. С ней ты будешь счастлив.

— Такая, например? — сказал я довольно нелюбезно, ибо Джилл-Бет едва ли подходила под это описание. Американка танцевала с Фанни Мульдером и, к моему огорчению, выглядела в его объятиях вполне счастливой.

Мелисса подождала, пока Джилл-Бет и Мульдер затеряются среди других пар.

— Она подойдет, — наконец проговорила Мелисса, — но ты ведь предпочитаешь, чтобы твои девушки выглядели как раненые птицы. — Она вздохнула. — Похоть так мешает, правда? Помнишь, как мы познакомились? Ты весь был увешан гирляндами оружия и покрыт толстым слоем маскировочного крема. Такой бесконечно обаятельный и совсем не похожий на человека, который когда-либо будет озабочен закладными.

Мы встретились в Баф и Уэст-Шоу, где наш полк участвовал в военном параде. Отец Мелиссы, отставной бригадир, пригласил нас, офицеров, в свою палатку и угостил выпивкой. Там-то я и был ослеплен красотой Мелиссы, которая сейчас пожимала плечами.

— Я совсем не понимаю похоти. А этот святоша, по-моему, понимает. — Она махнула рукой с зажатой в ней сигаретой в сторону епископа. Одетый в свою пурпурную мантию, он отплясывал с девицей, на которой, казалось, была только блестящая рыбачья сеть. — Представляешь, он меня щупал.

— Епископ?

— Ну, это было щупанье по-церковному. Ты не хочешь еще потанцевать?

— Я просто не смогу. У меня еще очень болит спина.

— А может, гордость? Ты должен был ударить ее.

— Я не могу ударить женщину.

— Добрый старый шовинист Ник. — Она поцеловала меня. — Не возражаешь, если я ускользну?

После выходки Анжелы Мелисса великодушно спасла мою гордость, и я был благодарен ей. Но все равно чувствовал я себя крайне неловко. Джилл-Бет, одетая в простенькую блузку и белые брюки, не обращала на меня никакого внимания, предпочитая компанию Мульдера. Все сторонились меня, как чумного. Вечер был явно не мой. Я заметил, что оператор уже устанавливает камеры, и, опасаясь новых провокаций, осторожно встал и с трудом спустился по ступенькам в сад, стараясь при этом не сгибать ногу, чтобы колено не подвело меня.

Когда я был уже внизу, на балюстраду вышли Джилл-Бет и Мульдер. Они облокотились на перила, их головы соприкоснулись, и, услышав смех американки, я почувствовал укол ревности. Хромая, я пересек лужайку и подошел к тому месту, где на черной воде отражались огни. Вздрогнув от боли, я ступил на палубу «Сикоракс», и новая боль пронзила меня, когда я спустился в кубрик и оказался среди груды припасов, которые ждали, когда их уложат в рундуки. В воздухе стоял запах гудрона, которым я обмазал трюмы.

Я долго сидел, ожидая, когда утихнет боль в позвоночнике. Небо, освещенное луной, сияло над черными деревьями, росшими вдоль реки. И римляне видели эти берега такими же. Разглядывая наши темные, густые леса, они, должно быть, удивлялись, что это за странные бесформенные существа снуют, как призраки, среди листвы. Наверное, все вокруг казалось им таинственным и враждебным, и, может быть, какой-нибудь римский военачальник был ранен здесь, а затем, вернувшись в Рим, влюбился в темноволосую женщину, которая променяла его на волосатого финикийца. К черту эту Джилл-Бет, к черту Мульдера, и, черт побери, до чего все-таки жаль, что я не могу отдать швартовы и, используя отлив, уйти на «Сикоракс» в море. Я выпрямил правую ногу и уперся подошвой в палубу с такой силой, что боль пронзила меня до самого бедра, но я продолжал давить все сильнее, радуясь боли, которая была признаком того, что моя нога все же выздоровеет. Я давил и давил до тех пор, пока не почувствовал на щеках холодок от слез.

Из дома Беннистера послышались аплодисменты — должно быть, он наконец объявил о своем участии в гонках в Сен-Пьере в этом году. Я открыл бутылку пива и не торопясь осушил ее. Беннистер может плыть без меня. Я решил, что отныне в своих плаваниях стану подчиняться только ветру и волнам. Я буду странствовать по этому занятному суматошному миру, избегая налогов и счетов, бездарных политиков и напыщенных людей. Возможно, Медуза и права, и я всего-навсего ленивый бездельник и слишком глуп, чтобы вести нормальную жизнь, но, черт возьми, иметь отношение к телевизионной грязи я тоже не желаю.

Я выпил еще пива. Над Дартмуром собирались посеребренные по краям облака и, образуя фантастические замки, поднимались все выше и выше в восходящих потоках воздуха, идущих вверх по склонам над Тамаром. Решено, на свои последние сбережения я оснащу яхту сам и уплыву в южном направлении, без денег, просто чтобы сбежать от Беннистера и Анжелы. Я забинтую свое колено, запасусь болеутоляющим и исчезну.

Мои мрачные размышления прервал голос Джилл-Бет Киров. Взглянув поверх комингса, я увидел, как она идет вниз по лужайке в обнимку с Мульдером. До меня донеслись ее слова:

— Я ничего не увижу!

— Ты прекрасно все увидишь, девочка.

Она остановилась у стены и принялась рассматривать «Уайлдтрек».

— Он красив!

Мульдер подтащил шлюпку к ступенькам, спускающимся из сада. Очутившись в маленькой лодке, Джилл-Бет засмеялась, и я снова почувствовал ревность. Она предпочла Мульдера любому на этом вечере, и это ущемляло мою гордость. Я чувствовал себя обиженным. Глупая вещь — гордость. Как-то раз она уже заставила меня взобраться на гору на острове в Атлантике навстречу пуле.

Я опять услышал мягкий смех, а Мульдер уже подводил шлюпку к борту «Уайлдтрека». Он помог Джилл-Бет взобраться на палубу и провел ее по всей яхте. Он зажег огни, и те высветили темные волосы Джилл-Бет, ее тяжелую челюсть и блестящие оживленные глаза. Я притаился в тени и наблюдал.

Они стояли в кормовом кубрике, но я отчетливо слышал каждое слово, потому что вода проводит звук так же хорошо, как стекло — свет. И неожиданно, совсем неожиданно я забыл о своих терзаниях, ибо услышал вдруг, как Джилл-Бет просит Мульдера рассказать ей о смерти Надежны Беннистер.

— Я пошел вперед, — Мульдер указал на мачту, — ослабли стропы.

— А миссис Беннистер осталась здесь? — спросила Джилл-Бет.

— Она любила стоять на корме во время шторма, а шторм действительно был ужасный. Но нам это не в новинку. Затем волна накрыла нас, и мы черпанули кормой. После этого Надежна просто исчезла.

Джилл-Бет повернулась и посмотрела на спасательные круги, украшающие корму «Уайлдтрека».

— Она не надела страховочный пояс?

— Может, она отвязала его на какое-то мгновение. Ты же знаешь, как это бывает. Может, она хотела пойти вперед. А может, он согнулся. Я видел карабины, которые под шквальным ветром совершенно распрямлялись. Это была сумасшедшая ночь, — рассказывал Мульдер. — Сначала я вообще не заметил, что ее нет. Ты ведь знаешь, что такое возиться со стропами. Кругом вода и бешеная качка. Катер трясло, как отбойный молоток. До руля я добрался, наверное, только минут через пять.

Джилл-Бет пристально посмотрела на мачту, увешанную гирляндой лампочек, ярко горевших над прожекторами.

— Бедняжка.

— Да. — Мульдер открыл дверь в каюту. — Может, выпьем?

Неужели мне только померещилось, что Джилл-Бет заколебалась?

Я молил Бога, чтобы она сказала «нет». Я не хотел видеть, как она входит в эту каюту с широкой койкой. Она отказалась.

— Рано утром я отплываю, Фанни, спасибо.

— Я думал, вам интересно. — Тот прикинулся обиженным. — Просто у меня еще сохранился журнал за ту ночь. Неужели вам не хочется взглянуть на него?

Девушка была в нерешительности, но извечное женское любопытство одержало верх.

— Хорошо.

Ситуация напоминала затишье перед бурей. В последние недели я так заработался, что напрочь забыл о смерти Надежны Беннистер. Но другие не забыли. Гарри Эббот предупреждал меня, чтобы я не встревал в это дело, а тут еще эта американка ворошит опасные слухи! А ведь отец погибшей тоже был американцем. Мой покой нарушил холодный ветер. Я поежился.

Огни на палубе «Уайлдтрека» были погашены, и свет из каюты проникал через узкие иллюминаторы, пока там не задернули занавески.

Я раздумывал над услышанным. Все сходилось с тем, что было запротоколировано в судебном отчете, во всем имелся определенный смысл. Страховочный пояс мог спасти Надежне жизнь, но и он не гарантировал полной безопасности. Это средство защиты представляет из себя всего-навсего тканый ремень, которым опоясывают торс, и от этого ремня идет прочный линь, а заканчивается он металлическим карабином, который обычно цепляют за леер или D-образное кольцо. Я знал случай, когда такой карабин расстегнулся из-за того, что был закручен не под тем углом, но чаще всего они просто гнутся и раскрываются. Эти крючки делаются из толстой стальной поковки, но вода сильнее стали, особенно в виде огромной океанской волны. Я представил себе, как такая волна настигает «Уайлдтрек», поднимает его и толкает вперед, а потом швыряет вниз, в глубокую бездну. Следующая волна, идущая за ней, лишает паруса ветра, и на какой-то момент наступает обманчивое спокойствие, а затем Надежна слышит ужасающий рев, и гигантский язык, несущий гибель, обрушивается на корму. Возможно, она успела взглянуть вверх и увидеть там свою смерть, высокую и белую в ночи. Если б она отстегнула страховочный ремень, то, вероятно, закричала бы, но все это уже слишком поздно, и тонны белой ледяной воды обрушиваются на катер, превращая кубрик в водоворот пены и неистовой силы.

«Уайлдтрек», очевидно, получил сильный дифферент, нос его задрался кверху, а корма под тяжестью воды пошла вниз. Хорошая яхта способна вынести такие нагрузки. «Уайлдтрек», видимо, рванулся вверх, сбрасывая с себя захлестнувшую его воду. А Надежна Беннистер была уже в сотнях ярдов от кормы, беспомощная в этой сумасшедшей темноте. Ветер свистел в снастях, на палубе клокотала вода, и ее крики, наверное, потонули в шуме пены, ветра и рвущихся парусов.

А может, ее все-таки подтолкнули? Но и в этом случае крики в темноте тоже не были слышны.

И в этот момент из каюты «Уайлдтрека» раздался пронзительный женский крик.

Раздался и тут же оборвался, как будто рот зажали рукой. В этом крике была паника, но музыка на террасе наяривала вовсю, поэтому его услышал только я.

Я поднял полную бутылку пива и швырнул ее. «Уайлдтрек» находился как раз на расстоянии броска гранаты, и бутылка с громким треском ударилась о крышу каюты. Вторая отрикошетила от перил и разбила окно, третья не долетела, а четвертая разбилась о металлическую грот-мачту, и на палубу посыпался дождь осколков и полилось пенистое пиво.

Дверь в каюту распахнулась, и оттуда, как собака из ловушки, выскочила Джилл-Бет. Не теряя ни минуты, она перемахнула через перила и нырнула в реку. Следом за ней из каюты выскочил ревущий от гнева Мульдер, и как раз в этот момент я запустил пятую бутылку. По чистой случайности она ударила его прямо в лоб, отбросила назад, и я потерял его из виду. Я слышал, как он орет от ярости и боли. Бутылка вполне могла раскроить Мульдеру череп, но, очевидно, ему повезло, потому что через секунду он вновь появился на палубе, но на этот раз в руках у него было ружье. Он целился в каюту «Сикоракс».

Я упал.

Мульдер выстрелил. Из обоих стволов.

Я увидел две вспышки, и трассирующие пули прошили небо у меня над головой. Они ушли высоко, обдав светящимися брызгами кусты у причала. Я прислушался, не плывет ли Джилл-Бет, но услышал только щелчок — Мульдер перезаряжал двустволку.

Я пополз на четвереньках через кучу запасов, которыми был забит весь кубрик. Добытые на аукционах трофеи валялись в полнейшем беспорядке. Я выругался и наконец нашел то, что искал, — сетчатый мешок. Я услышал, как Мульдер вставил патроны и щелчок от закрываемого казенника.

Когда кого-то мучили сомнения, мой старый командир обычно говаривал: напустите-ка на этих гадов дым. У меня было несколько аварийных буев-дымарей, и я молил Бога, чтобы они сработали. Вытащив первое кольцо, я представил себе, что это граната, и метнул дымарь из своего укрытия.

После томительного ожидания я почувствовал запах кислоты и, подняв голову, увидел, как из реки, бурля, поднимается оранжевый дым. Удушливое облако окутало «Уайлдтрек». Отлив только начинался, и жестянка уплывала вниз по течению, но легкий бриз весьма удачно сносил дым в сторону Мульдера. Я бросил второй дымарь, чтобы дым был погуще, и перегнулся через борт в поисках Джилл-Бет. С террасы послышались крики. Я добавил еще одну жестянку, чтобы Фанни вообще ничего не видел, и та упала как раз в футе от головы с мокрыми черными волосами, которая вдруг показалась на поверхности.

— Мисс Киров? — вежливо окликнул я.

— Ник?

Я протянул ей руку, и тут Мульдер ввел в бой новое оружие. Вероятно, он решил, что одного оружейного залпа будет достаточно, поскольку последующая стрельба может привести к нежелательным столкновениям с законом, и теперь он использовал осветительные ракеты. Они взмывали высоко в небо и, засветившись ярким красным светом, зависали на парашюте. Я услышал над головой угрожающее шипение, и одна из них, ударившись о парапет, отрикошетила вверх, оставляя за собой густой шлейф дыма и искр. Из оранжевого дыма вылетела следующая ракета. Любая из них могла убить меня, если бы попала в голову, но все они прошли высоко.

Джилл-Бет ухватилась за мою руку, и я вытащил ее на палубу. Третья ракета заставила меня поторопиться. Еще одна разорвалась в деревьях над эллингом, и ослепительный красный свет озарил их так, словно они были в огне. Я метнул свою последнюю дымовую банку и теперь рыскал среди нагромождения вещей, пытаясь найти свои собственные ракеты. Джилл-Бет тяжело дышала. Ее шелковая блузка и белые брюки промокли и испачкались.

— Лезьте на стену, — посоветовал я, — и дуйте что есть сил к дому.

Вниз по лужайке уже бежали люди, и я надеялся, что их присутствие охладит мульдеровский пыл. Я нашел свою ракетницу и теперь нацеливал ее на «Уайлдтрек».

— Нет! — в панике закричала Джилл-Бет. — Я не могу оставаться здесь! Ради всего святого, вытащите меня отсюда! У вас есть шлюпка?

— Да.

— Пошли, Ник! Поплыли!

Я бросил ракетницу, и мы через корму перебрались в шлюпку. У меня хватило соображения сначала кинуть в нее тюк с запасной одеждой и только после этого обрезать фалинь. Джилл-Бет оттолкнулась, и мы поплыли к тому месту за эллингом, где над водой нависли густые деревья. Джилл продолжала отталкиваться веслом, и мы достигли спасительных зарослей как раз в тот момент, когда передовой отряд участников банкета выскочил на берег и в изумлении уставился на клубы оранжевого дыма, который обычно используется в экстренных случаях, чтобы дать наводку вертолетам. Облако окутало «Уайлдтрек» как раз по гирлянду из лампочек и в ярком свете сигнальных ракет выглядело чрезвычайно эффектно.

— Здорово вы придумали с дымом, — сказала Джилл-Бет. — Простите меня, Ник.

— Простить?

— Не обращайте внимания. Ш-ш... — Она поднесла к губам палец, словно столпившиеся на берегу люди могли нас услышать. Я устанавливал на шлюпке маленький старый мотор «Бритиш Сигалл», купленный мной на аукционе за сногсшибательную цену.

— Фанни! — Это был сердитый голос Беннистера. — Какого черта ты здесь устроил?

— Фейерверк, сэр! — Фанни, должно быть, понял, что перестарался, и теперь пытался найти объяснение, соответствующее ночному настроению. — Использую старые осветительные ракеты, сэр.

— Я слышал выстрелы, — вмешался достопочтенный Джон.

— Просто пикник на спасательной лодке, — голос Мульдера потусторонне звучал из густого дыма.

— Как интересно, — послышался голос Мелиссы.

— Ничего интересного. — Это опять был Беннистер, которому уже мерещились заголовки в завтрашних газетах. Он знал, что закон запрещает использовать осветительные ракеты без особой необходимости. — Ты пьян, Фанни?

— Немного, сэр.

— Я буду грести, — шепотом сказала Джилл-Бет.

Мы продвигались вдоль берега, держась все время под прикрытием деревьев. — Этот ублюдок хотел меня убить! — трагически прошептала она.

— Мне показалось, он вас насилует.

— Это только сначала. Ваш мотор работает?

— Я выбросил десять фунтов на ветер, если не работает! — может, «Сигалл» и не ракета, но, слава Богу, свое дело знает. Я потянул за шнур, старенький мотор чихнул и завелся. Услышав этот звук, из сада на нас тут же направили прожектор, но нависающие над водой деревья служили прекрасной маскировкой. Ветки хлестали нас, когда я открыл дроссель-клапан. Я услышал, как Джилл-Бет захихикала, — очевидно, начиналась реакция на паническое бегство. — В сумке сухая одежда, — сообщил я.

— Ты гений.

Я подождал, пока мы обогнем Сенсом-Пойнт, и уж тогда только вышел из-под спасительного покрова. Сейчас нас уже не могли увидеть из дома, и я направил шлюпку к основному каналу, максимально открыв при этом дроссель. «Сигалл» работал, но как-то странно, и, выйдя на освещенное луной пространство, мы потащились со скоростью катафалка. На свету я обнаружил, что со мной в шлюпке сидит очень мокрая, очень загорелая и совершенно голая девушка, и досуха вытирается одним из моих запасных свитеров. Казалось, она ничуть не смущается. Из вежливости я отвернулся, но у меня было достаточно времени, чтобы заметить, что у нее загорело все тело и что это тело было прелестным.

— Что, нравится? — спросила она.

— Очень.

Она облачилась в свитер и мои старые джинсы, которые закатала до икр, отжала волосы и посмотрела вверх по реке.

— Куда мы направляемся?

— К домику Джимми Николса. Ты ведь знаешь Джимми?

— Я встречала его. — По правому борту ярко светились огоньки деревни, а двумя милями выше по течению в воде отражались городские огни. Джимми жил недалеко от города.

Джилл-Бет копалась в моей сумке.

— Нет ли там шлепанцев?

— К сожалению, нет.

Она поглядела на меня и улыбнулась.

— Спасибо, что спас меня.

— Ну, для того и существуют белые рыцари, — заметил я.

В этот момент раздался дьявольский рев, точнее говоря, сначала я услышал сотрясающий удар, а затем уже — рев мощных моторов. Я понял, что мы не успеем добраться до цели. Я потянул на себя рычаг и молил Бога, чтобы наш слабенький мотор обогнал сверкающие двигатели «Уайлдтрека». Я совершенно забыл о мощном катере, стоящем в эллинге.

Джилл-Бет тоже поняла, что означает этот звук.

— Этот ублюдок так просто не отвяжется, а?

— Чертов бур! — Я направил шлюпку к более темному западному берегу, где к тому же было больше нависших над водой деревьев, и взглянул назад, туда, где угасающие огоньки все еще высвечивали силуэт Сенсом-Пойнт. Моя дымовая завеса еще окончательно не рассеялась, и сквозь нее пока что не было видно мощного катера.

Джилл-Бет испугалась.

— Он знает, зачем я здесь, — с удивлением проговорила она.

Я подозревал, что тоже знаю, зачем она здесь, но сейчас было не до объяснений, поскольку яркий сноп света неожиданно ударил по реке. Мульдер, если это, конечно, он вел «Уайлдтрек-2», включил поисковый прожектор. Он все еще не дошел до Сенсом-Пойнт, так что свет пока был далеко, но я знал, что через несколько секунд катер нагонит нас.

— Скорее, ты, ублюдок! — подгонял я мотор.

— Боже! — Когда показался острый нос «Уайлдтрека-2», Джилл-Бет окончательно струхнула. Максимальная разрешенная скорость на реке составляет шесть узлов, а он, наверное, делал все двадцать, да еще все время прибавлял, но это было нам только на руку, так как при увеличении скорости нос катера поднимался и Мульдер ничего не видел впереди. След, оставляемый им, походил на тончайшую паутину из брызг.

— Пригни голову! — приказал я. Джилл-Бет легла на дно, и мы протиснулись под ветки. Луч прожектора миновал нас, а катер устремился в главный канал. Сейчас он летел со скоростью около тридцати узлов, а грохот его моторов мог поднять мертвого из могилы на кладбище в миле отсюда. Я протиснулся мимо девушки и привязал шлюпку к сучку. — Дай-ка мне твои брюки, — попросил я. Та была озадачена, но все же протянула мне брюки, в которых была на вечеринке. Я повесил их на борт шлюпки, одну штанину завязав за планшир, а другую свесив в воду.

— Это маскировка, — объяснил я. — Он ищет деревянную шлюпку, а не что-то бело-коричневое.

Свисающие над водой ветки, конечно, помогут нам, но я понимал, что прожектор у Мульдера достаточно мощный, чтобы его свет проник даже сквозь листву. Я лишь надеялся, что белая материя замаскирует нас.

— Он останавливается, — сказала Джилл-Бет почти шепотом, скорчившись на дне лодки.

Катер замедлял свой бег. Мотор работал глухо. Нос катера опустился, и его блестящий, серебристый, как у самолета, корпус дрейфовал по течению. Мульдер гнал катер до того места, дальше которого, по его расчетам, мы уйти не могли, и теперь он начнет обследовать местность.

— Пригнись! — Я скорчился на дне вместе с Джилл-Бет.

Луч миновал нас, затем остановился, вернулся и опять зашарил дальше. Сейчас звук мотора напоминал бормотание — шел поиск. По первому заходу Мульдер упустил нас, но он вернется.

Джилл-Бет указала на мокрые брюки, которые я повесил на планшир, и сказала:

— Военный трюк?

— Как это?

— Ты же был ранен не в автокатастрофе, ведь так?

— Наверное, ты наслушалась сплетен.

— Сплетен? — Она засмеялась, но как-то мягко, а ее лицо было совсем близко, и я чувствовал ее дыхание на своей щеке. — Ты капитан Николас Сендмен, имеющий боевую награду. Твоя последняя характеристика перед Фолклендами была весьма неопределенной. В ней говорилось, что капитан Николас Сендмен хороший офицер, отлично зарекомендовал себя в Северной Ирландии, но не очень охотно исполняет свои повседневные обязанности. Резюме — не амбициозен. Проводит слишком много времени на своей яхте. Солдаты тебя любили, но это ведь не основание для направления в штабное училище. Вообще-то они хотели, чтобы ты покинул полк, тогда они назначили бы на твое место кого-нибудь помоложе. Считалось, что у тебя не было стремления выделиться, но, встретившись с настоящим врагом, ты доказал, что это не так.

Какое-то время я молчал. Вода, побулькивая, текла вдоль нашей шлюпки. Я отодвинулся от Джилл-Бет, чтобы получше рассмотреть ее смуглое лицо, на котором играли тени.

— Кто ты?

— Джилл-Бет Киров, как театр. — Она усмехнулась, и ее зубы блеснули белизной на фоне темной кожи. Я поднял голову и увидел, что «Уайлдтрек-2» ведет поиски у дальнего берега. Я различил силуэт Мульдера на ярком свете, освещавшем густую листву.

— Кто ты? — повторил я.

— Я работаю на Яссира Кассули. Слышал о таком?

— Тесть Беннистера?

— Бывший тесть, — уточнила она и вся напряглась, потому что в этот момент луч прожектора направился к нам, и казалось, что он светит прямо на нас двоих. Он пробрался в ветви, и листья ивы над нашими головами вспыхнули ярким серебристо-зеленым огнем и тут же погасли — луч пошел дальше. — О Боже! — прошептала Джилл.

— Все нормально. — Я положил руку ей на плечо, чтобы она не поднимала головы. Луч уклонился в сторону и освещал уже другое подозрительное место, но моя рука осталась там, где была. Девушка не двигалась. — А что делаешь для Кассули? — спросил я шепотом, словно Мульдер мог услышать меня сквозь рев работающего вхолостую мотора.

— Расследую.

— Частный детектив? — поразился я. Я всегда считал, что частные детективы существуют только в фильмах, но как еще она могла узнать подробности моего личного дела?

— Страховой агент, — поправила она. — Я работаю в морском отделе страховой компании, принадлежащей Кассули.

— А что ты расследуешь?

— Черт побери, — пожала она плечами, — что надо. Например, когда парень заявляет, что серийная яхта стоимостью в миллион превратилась в подводную лодку, нам становится любопытно.

Я попытался представить себе, как Джилл-Бет обращается с проходимцами, но не смог.

— Ты не похожа на следователя.

— А ты ожидал кого-нибудь типа розовой пантеры? Глупости, Ник. Конечно, я не выгляжу как полицейский. Увидев цыпленка в бикини, никто не побежит к адвокату, это понятно. Мне предложат выпить и постепенно выложат то, чего никогда бы не рассказали человеку с магнитофоном. — Джилл-Бет взглянула на реку, но Мульдер был далеко.

— А что ты расследуешь здесь? — спросил я.

— Жизнь Надежны Беннистер была застрахована компанией ее отца на миллион долларов. Угадай, кто получатель?

— Энтони Беннистер?

— Так точно, солдат. — Она усмехнулась. — Но если Надежну убили, нам не надо платить страховку.

Оттого, с каким спокойствием и доверительностью эта девушка говорила об убийстве, мне стало неуютно, и я убрал руку.

— Ее убили?

— Именно это я и пытаюсь доказать. — Мрачный тон, с которым она произнесла эти слова, ясно говорил, что пока все ее усилия безуспешны.

— А еще чем ты занимаешься?

Очевидно, Джилл-Бет уловила в моем голосе подозрение, потому что ответила очень осторожно:

— Больше ничем.

— Испортила мачту на «Уайлдтреке»? — предположил я. — Обрезала швартовы?

— Господи! — ее передернуло. — Ты думаешь, я такая дурочка? За кого ты меня принимаешь?

Но если это не она, то кто же? Тем не менее я поверил ее энергичному протесту, потому что мне хотелось, чтобы Джилл-Бет была прямой и честной.

— Извини, — сокрушенно произнес я.

— К черту, Ник. Мне самой очень хотелось бы знать, кто следит за Беннистером, но уж точно не я. Ш-ш... — Она приложила палец к моим губам, потому что «Уайлдтрек-2» развернулся, ускорил свой бег, и яркий сноп света опять устремился в нашу сторону. Мульдер еще раз закрыл дроссели. Осторожно высунув голову, я увидел, как огромный мощный катер бесшумно, словно призрак, движется к нашему западному берегу. По беспорядочным скачкам прожектора я понял, что Мульдер в замешательстве, но у него еще оставался шанс обнаружить нас.

Джилл-Бет устроилась на дне лодки даже с каким-то комфортом.

— Долго еще эта скотина будет продолжать поиски?

— Кто его знает!

— Мне нужно на «Мистику». Я оставила там все свои бумаги.

— Нам необходимо переждать. — Я помолчал. — Значит, вот почему ты весь вечер была с Мульдером? Ты надеялась, что он обронит что-нибудь компрометирующее?

— Что-то в этом роде, — усмехнулась она. — А ты решил, что я потаскушка. У меня был прекрасный шанс разговорить его, но этот тип переиграл меня. Он догадался, зачем я здесь.

— Каким образом?

— Надул меня. — Джилл-Бет подняла голову, взглянула на прожектор и снова легла на дно лодки. — А почему эта девица набросилась на тебя?

— Беннистер хотел, чтобы я был его штурманом на гонках в Сен-Пьере, а я отказался. Вот она и расстроилась.

Девушка пристально посмотрела на меня, словно озадаченная тем, что я отверг такое предложение, затем пожала плечами.

— Прости, что я втянула тебя в эту историю, Ник.

— Не извиняйся. Я не против быть втянутым.

Ее глаза были темными как ночь. Она молчала, да и я не собирался ничего говорить. Я просто наклонился и поцеловал ее в губы.

Она ответила на поцелуй и доверчиво положила голову мне на плечо. Наступила тишина. Я не представлял себе точно, во что она меня втягивает, но знал наверняка, что хочу в этом участвовать. Я почувствовал, как девушка расслабилась.

Потом мы разговорились. Мульдер искал нас, а мы, скорчившись на дне шлюпки, разговаривали. Она рассказала, что родом из Род-Айленда, а теперь живет в Кейп-Коде. Отец ее служил на флоте. А я поведал, что мой отец сидит в тюрьме и что нынешний дом Беннистера был когда-то моим родным домом.

Я услышал, что «Мистика» очень неуклюжа в море, но ей не хотелось плыть сюда на собственной яхте из Массачусетса, так как это отняло бы слишком много бесценного времени. Я спросил, большая ли у нее яхта, и она ответила, что да. Затем прелестно сморщила нос и призналась, что она достаточно богата. А я сказал, что я достаточно беден.

Джилл-Бет похвалила «Сикоракс», и я согласился с ней. Судьба была добра ко мне, послав сюда, на мою реку, эту веселую и так хорошо умеющую слушать девушку. Мы говорили о плавании под парусами, и она поведала мне об одной ужасной ночи, когда оказалась одна на западной стороне Бермудов. Я знал эти рифы и посочувствовал ей. Она была капитаном-наблюдателем на одном из катеров, угодивших в шторм в 1979 году, и я с завистью слушал ее описания.

За разговором мы совершенно забыли о неумелых поисках Мульдера, но вдруг прожектор погас и мощные двигатели замерли. Наступила зловещая тишина. Изогнувшись, мы поглядели на реку. Все было спокойно, и на воде таяла кильватерная струя от уходящего катера.

— Он сдался, — выдохнула Джилл-Бет.

— Нет, — ответил я.

— Он ушел, — настаивала она.

— Он хочет, чтобы мы подумали, что он ушел. — Я перелез через банку и, добравшись до кормы, резко дернул стартер. «Сигалл» ожил, и его отчетливое урчание разнеслось по всей реке. Я гонял мотор минут пять, а когда заглушил его, темноту прорезал невесть откуда взявшийся прожектор. Это была засада. Мульдер прятался в тени, но он совершенно неверно определил место, откуда шел звук. Я хмыкнул от удовольствия, что провел его.

Джилл-Бет не разделяла моих восторгов.

— Этот ублюдок упрям как осел.

— Он будет караулить всю ночь, — заметил я.

— О Господи! Вот дьявольщина! — Неожиданно на нее напала ярость. — Я должна забрать эти чертовы бумаги! Черт!.. — Она пристально смотрела на реку, туда, где «Уайлдтрек-2» искал нас у дальнего берега. Прожектор напрасно освещал пустую листву. — Предположим, я поплыву обратно? — неожиданно спросила Джилл-Бет.

— А если он обнаружит тебя? — предостерегающе поинтересовался я.

— Не могу же я сидеть сложа руки!

В конце концов она помогла мне спрятать шлюпку, накидав в нее камней и таким образом затопив ее у берега. Мы засыпали «Сигалл» травой и листьями и пошли на север. Идти вдоль реки была крайне опасно, поэтому нам пришлось петлять по холмистым пастбищам до самого Ферри-Лейн. Я дал Джилл-Бет свои башмаки, чтобы спасти ее босые ноги от крапивы и колючек. Путешествие было не из приятных, приходилось преодолевать живые изгороди и пересекать вспаханные поля. Но я заметил, что моя нога ни разу не подогнулась и боль в спине отступила, как бы сознавая важность нашего дела.

Мы торопились — надо было спасти бумаги Джилл-Бет и ни в коем случае не дать им попасть в руки Беннистера. Мы условились дойти до паромного слипа, откуда смогли бы доплыть до «Мистики». Если к тому времени Мульдер откажется от дальнейших поисков и вернется в эллинг, то Джилл-Бет поднимет якорь и выйдет в открытое море, если же опасность сохранится, мы просто заберем бумаги и снова вернемся на берег.

Но все наши планы пошли прахом. Добравшись до слипа, мы увидели, что Беннистер опередил нас. К «Мистике» была пришвартована шлюпка, и два человека, наверняка из команды Мульдера, обшаривали яхту. На малой палубе мигал фонарик. Остатки оранжевого дыма все еще вились вокруг якорей, хотя огни в лесу уже почти потухли.

Джилл-Бет опять выругалась.

— А бумаги были очень важные? — спросил я.

— Ну, там нет ничего такого, что было бы неизвестно, — ответила она, — но из них они поймут, сколько я знаю и какова моя цель. Проклятье!

— Может, вызвать полицию? — предложил я. — У них же нет никакого права обыскивать твою яхту.

— Давай, Ник! — заворчала она. — Это ты здорово придумал! Да пока ты доберешься до телефона, они уже десять раз закончат. — Джилл-Бет уставилась на мерцающие очертания «Мистики» и обреченно пожала плечами. — Да, нельзя загнать зубную пасту обратно в тюбик.

Она поежилась, и я обнял ее. Какую-то долю секунды она сопротивлялась, а затем обмякла, прижавшись ко мне.

— К черту, — проговорила она. — Но до чего же ты неудобный человек, Ник Сендмен!

— По-моему, ночью тебе было очень удобно.

— Я другое имела в виду. — Она замолчала, потому что у Сенсом-Пойнта появился «Уайлдтрек-2».

Я думал, что Мульдер ведет катер на стоянку, но вместо этого он развернулся в клубах сверкающей пены, прибавил скорость и исчез по направлению к низовьям.

— Что я имела в виду? — продолжала Джилл-Бет мягко. — Что очень неудобно, когда в работе оказываются замешаны чувства.

— А у тебя тут замешаны чувства?

Она оставила мой вопрос без ответа, а я не настаивал. Вместо этого мы присели в густой тени у начала слипа и уставились на ярко освещенную террасу, откуда неслись музыка и смех. Гости уже позабыли о ночных тревогах, но на реке по-прежнему шла игра в кошки-мышки. Джилл-Бет не могла выйти в море, пока африканец блокирует реку, а Мульдер не сдавался.

— Здесь мне ловить больше нечего, — наконец произнесла Джилл-Бет. — Здесь меня раскрыли.

— Вообще-то я не понимаю, как ты собиралась добывать сведения, — сказал я, пытаясь ее успокоить. — В том смысле, что если Беннистер и впрямь подтолкнул свою жену за борт, то как бы ты могла это доказать?

— Это моя работа, — ответила она с горечью и мягко высвободилась из моих объятий. — Но сейчас главное — доставить тебя обратно целым и невредимым. Мне здесь больше показываться нельзя, а тебе пока ничто не грозит. Скажешь им, что только спас меня от насилия, и все. Идет? О Кассули мы не разговаривали, и ты по-прежнему уверен, что я пишу книгу лоций.

— Обо мне не беспокойся, — возразил я, — но я не хочу расставаться с тобой.

Она улыбнулась и поцеловала меня.

— Если ты сейчас тоже исчезнешь, Беннистер решит, что ты работал на меня, и что тогда будет с твоей яхтой? О Господи! Ты же сам видел, с какой готовностью этот бур кладет палец на спусковой крючок! Он не остановится ни перед чем, Ник!

Мысль о том, что «Сикоракс» в опасности, заставила меня замолчать.

— Оставайся здесь, — подвела черту Джилл-Бет, — а я с тобой свяжусь. Я оставлю весточку Джимми Николсу, и это будет скорее, чем ты думаешь, Ник.

— Я очень хочу, чтобы это случилось скорее.

— Правда, скоро, — сказала она обещающе-мягко, и по моему телу пробежала сладкая дрожь. Джилл-Бет отстранилась и встала. — Ты мне оставишь свои башмаки?

— А куда ты собралась?

— Найду телефон. Позвоню в британское представительство Кассули. Попрошу прислать за мной машину. Мне надо быть в Лондоне, если Кассули потребует моего возвращения. — Она пожала плечами. — Он не любит, когда его людей раскрывают.

— Но ты сделала все возможное, — преданно сказал я.

— Его это не интересует, ему нужен только успех. — Я поежился. Наше расставание выходило каким-то неуклюжим, и это еще усугублялось витавшими в воздухе незаданными вопросами и невысказанными ответами. Я улыбнулся.

— Но не уезжай из Англии, не попрощавшись со мной.

— А ты забыл, что я должна вернуть тебе башмаки? — Она засмеялась и зашнуровала их как можно туже. — Береги себя, Ник.

— И ты тоже.

Она порывисто наклонилась и тепло поцеловала меня.

— Спасибо за все.

Джилл-Бет произнесла эти слова очень нежно, затем решительно отодвинулась от меня и связала в узел мокрую одежду, которую захватила со шлюпки.

— А как быть с «Мистикой»?

— Фрахтователи заберут ее сами. Я позвоню им из Лондона.

Мы еще раз поцеловались, и она направилась вверх по холму. Я наблюдал, как ее тень движется по аллее, и прислушивался к ее шарканью моими тяжелыми башмаками.

Наконец все стихло, и я остался один. Те, кто обыскивал «Мистику», плыли на шлюпке к дальнему берегу. Мульдер так и не появлялся, и неожиданно я почувствовал себя несчастным. Закрыв глаза, я попытался вызвать в памяти ощущение кожи и голоса Джилл-Бет. До сих пор я не воспринимал себя как одинокого человека, но сейчас мне показалось, что эта девушка с легкостью впишется в жизнь на «Сикоракс».

Я долго сидел, погруженный в размышления об убийстве, доказательствах и справедливости, а на самом деле — завороженный улыбкой девушки, ее голосом и собственным голодом. По воде разносилась музыка. Я утешал себя тем, что Джилл-Бет обещала в скором времени связаться со мной, и почему-то это обещание связывалось у меня с новыми надеждами на будущую жизнь.

Я прождал целый час, но, как я и предполагал, Мульдер оказался чрезвычайно упрямым. В конце концов я разделся, связал одежду, приторочил ее к пояснице, спустился со слипа и поплыл брассом по переливающейся в лунном свете воде к своему причалу и через корму забрался на «Сикоракс». Обсушившись, я спустился вниз и попытался представить себе, как мою каюту после ремонта можно будет приспособить для двоих. Предаваясь любовным мечтаниям, я закрыл фальшборт, задвинул засов и стал ждать рассвета.

На заре ничто не нарушало тишину. Весь сад был усыпан мусором после вчерашнего банкета. Над рекой поднимался прозрачный туман. «Уайлдтрек-2» стоял на своем месте. Я слышал, как он вернулся под утро, и держал под рукой молоток на случай, если Мульдер попытается прорваться ко мне в каюту, но он игнорировал меня, и я заснул.

Проснувшись пораньше, я взял одну из надувных лодок Беннистера и поплыл к тому месту, где мы оставили шлюпку. Вычерпав воду, я протащил ее по глине и отбуксировал к «Сикоракс». Если Фанни и видел меня с «Уайлдтрека», то ничего не предпринял.

Я ополоснул в реке руки, взял из тайника в трюме деньги и направился к дому. Некоторые гости спали в гостиной прямо на креслах, а самые стойкие, должно быть, поднялись наверх, но никто еще не проснулся. Я сварил себе на кухне кофе и взял ключи от одной из запасных машин Беннистера. У него был «лендровер», который он специально не мыл, чтобы туристы думали, что у него здесь своя ферма, и вторая машина — «пежо». Я выбрал «пежо».

Я не водил уже почти два года, и поначалу моя правая нога чувствовала себя неуютно. Один раз я промахнулся мимо педали тормоза и чуть не угодил в кювет, но все обошлось. Я ехал на север, потом свернул на восток и к завтраку был в поселке. Между унылых кирпичных домов вилась серая бетонка. Я оставил машину у автобусной остановки и погулял с часок, чтобы не перебудить весь дом.

Мне открыла Салли Фебровер в нейлоновом халате. На руках у нее был ребенок, и еще один цеплялся за ногу. Увидев меня, она скорее удивилась, чем обрадовалась. Наверняка она решила, что я попал в крупную неприятность — такой у меня был заброшенный вид в грязных джинсах, заляпанном свитере и старых башмаках. Надо сказать, что и сама Салли выглядела не лучше. За то время, пока мы не виделись, она превратилась в бесформенную неряшливую женщину, обремененную детьми и обиженную на весь свет. В ее крашеных волосах болтались бигуди, а лицо покрывала нездоровая бледность.

— Капитан?

— Привет, Салли. Терри дома?

Она покачала головой:

— Он на учениях.

— Я не знал. Извини. — Неловко было видеть ее в таком безрадостном состоянии. Помнится, еще у них на свадьбе я подумал, что у хорошенькой невесты, которой Терри так гордится, чересчур тоскливый взгляд девушки, недовольной тем, что ее лишили возможности проводить время в диско-клубах и на улице. Но Терри, как и я, не умел выбирать жен. — Я ведь оставил здесь свой рюкзак, — неуклюже объяснил я. — Терри сказал, что сохранит его.

— Он в комнате Трейси. — У Терри была куча детей, и я не мог упомнить, каким по счету является этот Трейси. Салли широко распахнула входную дверь, приглашая меня в дом.

— Ты уверена, что мне стоит входить? — Я знал, с какой скоростью распространяются слухи по военным поселкам.

Но Салли было на это наплевать.

— Наверху, — сказала она, — налево. — Расчищая для меня дорогу, она отфутболила какие-то сломанные пластмассовые игрушки. — Теперь у меня хоть место в шкафу освободится.

— Прости, если потревожил тебя.

— Ничего. — Она с интересом наблюдала, как я, хромая, взбираюсь по лестнице. — Ну как ты? В порядке?

— Только когда смеюсь. — Весь дом пропах детскими подгузниками. — А как Терри?

— Его хотят сделать инструктором по обращению с оружием.

В голосе Салли не слышалось радости по этому поводу. Она вечно ворчала на Терри и хотела, чтобы тот ушел в отставку, и тогда бы они переехали к ней домой в Лидс.

— У него это хорошо получится, — попытался я приободрить ее. Вот наконец и второй этаж. — Сюда?

— Да, в шкафу.

Внизу заплакал ребенок, и Салли немедленно отреагировала, прикрикнув на него, чтобы он замолчал и доедал наконец свой чертов завтрак. Дом был дешевый, с тонкими стенками — как раз для женатых.

Я нашел свой рюкзак под сломанным детским велосипедом и, вытащив его, понес вниз.

— Передавай Терри привет.

— Жаль, что вы не встретились.

— Я свяжусь с ним. Спасибо за рюкзак.

— Не стоит. — Дверь за мной захлопнулась. В соседнем доме колыхнулась занавеска.

Я вернулся в Девон как раз к ленчу. В качестве платы за пользование автомобилем я заполнил бак «пежо» бензином, но, казалось, никто и не заметил отсутствия старой машины, которую Беннистер держал исключительно для местных поездок. В доме раздавались голоса. Я спустился по тропинке через лес к причалу, где стояла «Сикоракс».

В каюте я вытряхнул содержимое рюкзака на пол. Там были свитера, хранившие на себе грязь темных фолклендских торфяников, бритвенный прибор, фляга, монокуляр, две рубашки и камера, в которой еще осталась пленка. Кроме того, карта, зажигалка, так и не вскрытое письмо из банка и план палубы «Канберри». Такие мешки мы все оставили на базе, перед тем как пойти в наступление. Там же я нашел письмо от адвоката Мелиссы с требованием передать ей права на мою пенсию, банковские счета, наши совместные сбережения и тому подобное. И я, как дурак, на все согласился. Правда, тогда мне было не до писем, я получил их как раз перед готовящимся броском на высоты Порт-Стэнли. Было там еще одно письмо, оставшееся без ответа, две фотографии моих детей, три пары нестиранных кальсон, полотенце, пара перчаток и банка маскировочной краски, и только одному Богу известно, как туда попала схема лондонской подземки. Я извлек свой армейский берет, и меня охватила былая гордость. Все-таки это не был дурной сон!

А на самом дне лежало то, ради чего я и совершил свое путешествие: небольшой сувенир, завернутый в грязное полотенце. Я снял его с тела аргентинского офицера — он лежал среди сгоревшей травы на Дарвин-Хилл. Я развернул полотенце — внутри был кожаный пояс, на котором висели кисет и кобура, из которой я вынул револьвер сорок пятого калибра американского производства — кольт, уродливый, черный и тяжелый. Повертев его в руках, я вытащил магазин и высыпал все патроны. Пружина, я заметил, была в хорошем состоянии, несмотря на то что в течение многих месяцев она находилась в сжатом положении. Я взвел курок и нажал собачку. Щелчок оказался очень громким. На боковой стороне ствола было выгравировано: «Ejercito Argentino»[3].

Я открыл сумку и вынул оттуда запасные магазины и патроны. Мне не хотелось пускать револьвер в ход, и я надеялся, что до этого не дойдет. Только предупреждение Джилл-Бет помнить о том, с какой легкостью Фанни хватается за оружие, убедило меня привезти сюда этот идиотский трофей, и сейчас при виде оружия мне стало стыдно за себя. Я держал в руке тяжелый кольт, и меня трясло от бессильной ярости и отвращения ко всем моим делишкам с Беннистером, которые довели меня до такого. Надо немедленно все бросать, подумал я, нет смысла оставаться там, где приходится хвататься за оружие!

В результате своих рассуждений я чуть было не выкинул револьвер в реку, но вовремя вспомнил, что в открытом море он мог и пригодиться. Я смазал его, зарядил и завернул в два водонепроницаемых мешка, а затем спрятал в самый дальний угол на «Сикоракс», где ему и было место.

Снаружи кто-то постучал по корпусу яхты. Я вскочил так стремительно, словно чувствовал за собой вину.

— Господин Сендмен? — Это был один из членов команды Мульдера. — Господин Беннистер хочет немедленно видеть вас.

Это была не просьба, а приказ. Но я тоже хотел нашей встречи, оттого и подчинился.

Беннистер ожидал меня в кабинете. Он позаботился о поддержке: по одну сторону стола, заваленного диаграммами и погодными картами, стоял Мульдер, а в углу комнаты в глубоком кресле устроилась Анжела. Все трое выглядели усталыми.

— А, Ник! — Беннистер, казалось, удивился моему приходу. Чувствовалось, что моему появлению предшествовала перепалка. Мульдер молчал, а Беннистер явно нервничал. Он подошел к столу и выбил из пачки сигарету. — Спасибо, что пришел.

— В любом случае я хотел повидать тебя.

Он закурил и выпустил дым.

— Анжела сказала, что сегодня утром ты брал машину?

— Я заправил ее, — ответил я, — но, конечно, я должен был тебя предупредить. Извини.

— Да ничего. — Его ответ был слишком торопливым. Очевидно, Беннистеру не хватало духу пойти на прямую конфронтацию, в то время как Анжела с Мульдером с нетерпением ожидали битвы, и я догадывался почему. Им не терпелось напасть на меня, а Беннистер все хотел уладить по-хорошему. Вопреки своему имиджу крутого парня, он рассыпался после первого же натиска.

— Это все? — поинтересовался я. — Потому что мне тоже нужно кое-что тебе сказать.

— Куда ты ездил на машине? — спросил Мульдер ровным голосом.

Я оставил его вопрос без внимания.

— Я пришел сообщить тебе, что ты можешь считать меня выбывшим из игры, — обратился я к Беннистеру. — Не только из-за Сен-Пьера, а из-за всего. Я больше не хочу участвовать в этом вашем фильме и сыт по горло вашим обществом.

— Куда ты ездил? — повторил Мульдер.

— Ответь ему, — проговорила Анжела.

— Мне нечего сказать тебе! Нечего! — Я в ярости повернулся к ней, ошеломив всех присутствующих своим выпадом. — Прости, — сказал я Беннистеру, — я не хотел злиться. Я просто хочу уйти. После того, что произошло вчера вечером, — я взглянул на Анжелу, потом опять на Беннистера, — я считаю неприличным оставаться. Насколько я помню, ты обещал восстановить мою яхту, поэтому выпиши мне чек на тысячу фунтов, и я сам доделаю «Сикоракс», да и тебя оставлю в покое.

Беннистер не любил скоропалительных решений.

— Мне кажется, нам надо все обсудить.

— Нет. Выпиши мне чек.

Мульдер явно презирал Беннистера за малодушие. Он подошел ко мне и, глядя на меня сверху вниз, повторил:

— Парень, куда ты ездил на машине?

— Уйди с дороги.

— Куда ты...

— Отойди к черту от меня или я сломаю тебе шею! — Я сам удивился своей жестокости, и Мульдер, хотя ему и нечего было опасаться, невольно отступил. Анжела задыхалась от ярости, а Беннистер стоял как вкопанный.

Немного успокоившись, я продолжил:

— Пожалуйста, чек.

На какое-то мгновение к Беннистеру вернулась решительность:

— Ник, ты ездил повидаться с мисс Киров?

— Нет. Чек, пожалуйста.

— Но ведь это ты пригласил ее на банкет, — не отступал он.

— Да, но я не знал, что Фанни собирается ее насиловать. Так ты дашь мне чек?

— Я не... — начал было Фанни.

— Заткнись! — рявкнул я. Они были покорны, как ягнята. Меня позвали, чтобы отшлепать, как маленького школьника, но сейчас они замолкли. Мульдер отошел к стене, а Анжела рылась в сумочке в поисках сигареты. Снизу, с террасы, доносились голоса — гости собирались за поздним завтраком. — Мне нужен чек, — снова повторил я.

Мне казалось, что победа уже близка, потому что Беннистер подошел к столу и открыл ящик. Я ожидал увидеть чековую книжку, но вместо этого он выложил на стол стопку папок.

— Ник, пожалуйста, взгляни.

Я не двинулся с места. Тогда он поднял верхнюю папку, открыл ее и протянул мне.

В глаза мне бросилась моя фотография, и мною овладело любопытство. Я взял папку из рук Беннистера.

— Почитай, — спокойно сказал он.

В папке было только две страницы, и на каждой стоял штамп «Страховой фонд Кассули (морской)». Моя фотография была наклеена на первой из них, а ниже шла аккуратно напечатанная информация о моем жизненном пути. Документ о награждении меня орденом Крест Виктории был воспроизведен полностью. Другой лист был заполнен от руки, и я посчитал, что это рука Джилл-Бет Киров. «Присутствие капитана Сендмена в доме Э. Б. неожиданно, но нам это может пригодиться. Капитан Сендмен, как и многие другие солдаты, отличается романтичностью. По многим признакам, он живет в ла-ла мире, то есть закончил частную школу и не прочь стать Джошуа Слокумом, но, без сомнения, имеет высокое понятие о чести и долге, и думаю, его можно привлечь на нашу сторону». Я попробовал догадаться, где эта самая ла-ла земля и захочет ли Джилл-Бет жить там.

— Вот, — мягко сказал Беннистер, — книга лоций твоей мисс Киров. Мы нашли эти папки у нее на яхте. — Он протянул мне еще одну открытую папку, где красовалась фотография Фанни Мульдера, делающего утреннюю зарядку на корме «Уайлдтре-ка-2». В краткой биографической справке говорилось, что Френсис Мульдер родился в Уитсенд, Кейп-Провинс, 3 августа 1949 года. Учился он мало. Служил в военно-морском флоте ЮАР. Там на него было заведено уголовное дело по обвинению в вооруженном грабеже, но доказать ничего не удалось. Далее сообщалось, что он купил парусное судно на Сейшелах, где и занимался чартерными перевозками, пока Надежна Беннистер не обнаружила его несомненный талант.

Потом опять шел комментарий, написанный от руки: «Несмотря на то что он протеже вашей дочери, нет сомнений, что Мульдер лоялен по отношению к Э. Б., который продвинул его, хорошо ему платит и постоянно подчеркивает, что доверяет ему». Нижняя часть страницы была небрежно оторвана. Видимо, Беннистер уничтожил эту часть комментариев, потому что там говорилось, что Мульдер, вероятно, замешан в убийстве его жены.

Меня так и подмывало спросить, по какому праву Беннистер обыскивал «Мистику», но, учитывая факты, изложенные в папке, мой вопрос был бы лишним. Беннистер забрал у меня обе папки.

— Теперь тебе ясно, почему мы думаем, что ты можешь быть близким другом мисс Киров? — Повернувшись, он внимательно посмотрел на портрет своей погибшей жены, стоявший на книжной полке. — Ты знаешь, кто владелец Страхового фонда Кассули?

— Полагаю, отец твоей жены.

— Да, — сказал он уныло, с безнадежностью в голосе, затем сел в большое кожаное кресло у стола и потер обеими руками лицо. — Анжела, скажи ему.

Анжела начала говорить монотонным голосом:

— Яссир Кассули убежден, что Тони мог предотвратить гибель Надежны, и никогда не простит его. Он также считает, хоть это и противоречит здравому смыслу, что, участвуя в нынешних гонках, Тони поступает бессердечно по отношению к погибшей. Яссир Кассули сделает все, что в его силах, чтобы не дать Тони выиграть. Вчера вечером мисс Киров пыталась уговорить Фанни саботировать наше участие в гонках. Фанни отказался и, в свою очередь, обвинил мисс Киров в том, что та пыталась испортить мачту на «Уайлдтреке». Они поспорили, и в этот момент она инсценировала нападение на себя, и именно тогда ты вышел на сцену в роли галантного спасителя. — Анжела не могла удержаться, чтобы не выпустить коготки: — Это правда, господин Сендмен, на страже которой вы так твердо стоите.

Я ничего не сказал. Все звучало довольно убедительно, хотя и противоречило тому, что рассказывала Джилл-Бет, и тому, что видел я сам. Я был смущен, как любой человек, оказавшийся на перепутье. Джилл-Бет говорила об убийстве и о требовании страховки в миллион долларов, в то время как Анжела только что изложила другую версию — о богаче, одержимом навязчивой идеей оберегать память своей дочери. Мне пришло в голову, что правда заключается в том, что правды в этом деле нет вовсе. Да и к тому же меня все это совершенно не касалось. Я пришел сюда, чтобы заявить о своем уходе, и все дела.

Беннистер развернул кресло так, чтобы ему был виден портрет. Если он действительно причастен к убийству, то играет он свою роль превосходно.

— Мое горе не выразить словами, Ник, — заявил он. — Но Яссир никогда не простит мне этой смерти. Что я должен был делать? Оставить ее на берегу? Единственное, что я знаю точно, — так это то, что, пока Кассули жив, он будет ненавидеть меня. Он не в состоянии рассуждать разумно, он ослеплен навязчивой идеей, и мне приходится защищаться. — Он пожал плечами, как бы говоря, что его объяснение, может, и неполно, но это самое лучшее, самое честное объяснение, которое он может дать. Беннистер постучал по папкам: — Как видишь, мисс Киров рассчитывает на тебя.

— Ничем не могу помочь, — ответил я, — потому что я ухожу. Никаких фильмов, никаких Сен-Пьеров. Я просто хочу получить от тебя чек. Тысячи фунтов будет достаточно, и я обещаю отчитаться за каждый пенс.

— А как ты отчитаешься за те деньги, которые уже потрачены? — резко поинтересовалась Анжела, которая после вчерашнего пребывала в наиболее «медузном» настроении. — Знаешь ли ты, сколько вложено в этом фильм? Фильм, в котором ты обязался участвовать. Или ты забыл, что подписывал контракты?

Я по-прежнему не смотрел на нее и не отвечал ей. Я обращался только к Беннистеру:

— Мне нужен чек.

— Ты просто печешься о своем удобстве! — Анжела потихоньку заводилась. — Но я хочу сделать фильм, который поможет людям, и если ты все-таки бросишь его, Ник Сендмен, то нарушишь контракт, на который мы рассчитывали и уже угрохали тысячи фунтов на его реализацию. И если сейчас ты его расторгнешь, то я сделаю все, чтобы вернуть истраченные деньги. Единственное, что у тебя есть и что суд сочтет возможным конфисковать — это твой «Сикоракс», и, клянусь тебе, я этого добьюсь! — Голос ее звучал уверенно и безжалостно, судя по всему, она уже получила юридическую консультацию. — Так что выбирай, Ник Сендмен: или ты выполняешь свои обязательства по контракту, или теряешь свою яхту.

Я по-прежнему игнорировал ее.

— Тысяча фунтов, — повторил я Беннистеру.

— Тебе не удастся улизнуть! — выкрикнула Анжела.

— Тысяча фунтов.

Беннистер оказался между двух огней. Я подозревал, что в этот момент он с радостью удовлетворил бы мою просьбу, но Анжела горела желанием урвать кусок от тела Ника Сендмена, а Беннистер боялся потерять ее тело. Он искал отговорки.

— Мне кажется, мы все сейчас слишком возбуждены, чтобы принимать решения.

— Я — нет, — настаивал я.

— А я — да! — взорвался он. — Поговорим на следующей неделе. Я должен свериться с бюджетом и просмотреть то, что мы уже отсняли. — Он делал попытки уклониться от принятия решения. — Ник, я позвоню тебе из Лондона.

— Меня здесь не будет.

— Лучше бы ты был здесь, — рявкнула Анжела, — если тебе дорога твоя яхта.

До сих пор мне удавалось не замечать ее, но тут я не сдержался и, посоветовав ей убираться ко всем чертям, повернулся и вышел вон. Гости на террасе испуганно примолкли, когда я, хромая, прошел мимо. Ушел ли я по собственному желанию, или они уволили меня, или меня заживо зажарят адвокаты, — на все это мне было глубоко плевать.

Я заковылял вниз по лужайке, обогнул эллинг и увидел Джимми Николса, который привязал свою грязную посудину рядом с «Сикоракс». Он затаскивал два мешка на палубу моей яхты.

— Пластины с цепями и болты, — приветствовал он меня. — Готовлю к утру.

— К черту утро. Ты поможешь отбуксировать «Сикоракс» прямо сейчас?

— Черт побери. — Он сбросил мешки и выпрямился. — А куда?

— Куда угодно. Только подальше от этих телевизионщиков. Чванливые, надменные, напомаженные куклы. — Я взобрался на палубу «Сикоракс».

Джимми фыркнул:

— Не поладил со своими непростыми друзьями, а, парень?

Я взглянул в сторону дома и увидел, что Анжела наблюдает за мной из окна кабинета.

— Они такие же мои, как и твои. — Я понизил голос. — Эти сволочи пугают меня тем, что натравят на «Сикоракс» судебных исполнителей. Где можно спрятать его, а?

Он нахмурился.

— Здесь, на реке, негде, Ник. А как насчет Хамоаза?

— Док Джорджи Куллена?

— Он хорошо относился к твоему отцу.

— Все жулики неплохо к нему относились. — Я собрал свернутый перлинь и набросил его на угол, готовясь к буксировке. Пусть Анжела и Беннистер видят, как я уплываю. Пусть до них наконец дойдет, что я плевать хотел и на их фильм, и на их угрозы. — Джимми, у твоего мотора хватит сил оттащить меня туда сегодня же?

— Сейчас мы никуда не поплывем, Ник, — строго ответил Джимми. — У меня для тебя письмо. Его привез из Лондона какой-то парень на мотоцикле! Велел передать его тебе, но так, чтобы никто не видел. Я спрятал его среди болтов, понял? — Он кивнул на один из мешков. — Из Лондона, Ник! — Джимми был поражен, впрочем, как и я, тем, что кто-то нанял посыльного, проделавшего такой далекий путь. — Парень сказал, что письмо передала девушка. Может, ты его сначала прочтешь?

Я и сам сгорал от нетерпения. Всего минуту назад я твердо знал, что буду делать, но неожиданное и непреодолимое воспоминание об обнаженной девушке в моей шлюпке, о ее улыбке и ее профессионализме заставили меня побыстрее затащить тяжелый мешок в каюту. На кремовом конверте значилось: «Срочно».

Я вскрыл его, и оттуда выпали две бумажки. Одна — билет первого класса Британской авиакомпании по маршруту Лондон — Бостон и обратно. На нем стояло мое имя, и рейс из Хитроу был датирован завтрашним утром. Обратный билет предстояло заполнить.

Вторая бумажка была письмом, написанным тем же почерком, что и досье, только что виденное мною в кабинете у Беннистера. «Если у тебя нет визы, получи ее в посольстве и поезжай во вторник. Я встречу тебя в аэропорту Логан». Вместо подписи была нарисована детская мордашка, сердечко и стояли инициалы — Дж.-Б.

Удивительно, но я ни секунды не колебался над этим предложением. Я совершенно упустил из виду, что мне придется взять чью-то сторону, и мне даже не показалось странным, что девушка прислала мне дорогой билет на самолет. Мне, столько лет знавшему только войну, боль и больничную койку, предлагали в подарок все, о чем мечтает солдат, когда он сидит по горло в грязи, а все вокруг стараются похоронить его там навсегда, и кто бы на моем месте поступил иначе?

Короче говоря, виза и паспорт готовы, я еду. Правда, уже не остается времени, чтобы спрятать «Сикоракс», но пока я отсутствую, ее будет охранять военная хитрость. Кроме того, я попрошу Джимми за ним приглядывать.

— Джимми, если они вздумают отбуксировать ее, проследи куда.

— Сделаю, что смогу, мой мальчик. — Он посмотрел на билет. — Далеко едешь?

— Из этого ада, Джимми, и прямо в постель, — засмеялся я.

Я летел навстречу сумасшедшим приключениям, и все было так великолепно безответственно и так радостно-волнующе, как бывает только в юности. После ранения мне как раз и не хватало таких волнующих и неожиданных событий. Я запер каюту, Джимми довез меня на катере до города, а там я сел на автобус.

Итак, Бостон.

Военная хитрость, которая должна была охранять «Сикоракс», заключалась в том, что я позвонил матери в Даллас.

— Ник, ты знаешь, который час? — Она была в шоке. — Ты что, умираешь?

— Нет. Умираешь ты. — Я бросил еще одну монету в телефонный аппарат.

— Сейчас половина пятого! Что все это значит?

— Прости, мама, но если кто-нибудь позвонит тебе из Англии и спросит меня, скажи, что ты себя плохо чувствуешь. Скажи, что ты попросила меня приехать, так как ты при смерти. Это всего на несколько дней.

Наступила пауза.

— Но, черт возьми, сейчас всего половина пятого утра!

— Прости меня, мама.

— Ради Бога, скажи хоть, где ты?

— В Хитроу.

— Ты действительно собрался навестить меня? — Похоже, такая перспектива ее не прельщала.

— Нет, мама.

— Твоя сестра была у меня месяц назад, и я еще не пришла в себя. Но почему я умираю?

— Потому что я сказал кое-кому, что еду повидаться с тобой. А на самом деле я еду совсем в другое место и не хочу, чтобы об этом знали.

Снова молчание.

— Ник, я ничего не понимаю.

— Все очень просто, мама. Если кто-нибудь позвонит тебе и поинтересуется, у тебя ли я, ты подтверди это, но скажи, что в данный момент я не могу подойти к телефону и что ты умираешь. Да, и предупреди, пожалуйста, служанку.

Еще одна длинная пауза.

— Все это очень утомительно, даже ради тебя. Ты пьян?

— Нет, мама. Ну так ты поможешь мне?

— Конечно, помогу. Но это чудовищно — звонить в половине пятого утра. Я уж подумала, не русские ли наступают. — Она зевнула. — Как ты себя чувствуешь?

— Ничего. Опять хожу.

— А как отец?

— Я его не видел.

— Ты должен навещать его. Ты был его любимцем. А как Пьер и Аманда?

— Прекрасно.

— Как глупо, что вы расстались. Ты не возражаешь, если я вернусь в постель?

— Спасибо, мама.

— Всегда рада помочь.

Я опустил рычаг, скормил аппарату еще несколько монет и позвонил в Девон. В доме Беннистера никто не ответил, точнее, ответил неизменно бодрый автоответчик.

— Это Сендмен, — сообщил я ему, — я звоню, чтобы предупредить, что моя мать в Далласе заболела и доктора считают, что я должен быть рядом с ней. Мы обсудим наши проблемы, когда я вернусь.

Я принял эти меры предосторожности, ибо опасался, что мое исчезновение развяжет Анжеле руки и та начнет осуществлять свои угрозы. Я понятия не имел, сколько времени требуется на получение решения суда и может ли он действительно конфисковать «Сикоракс», но подумал, что в любом случае выдумка с умирающей матерью позволит мне выиграть время, а по возвращении в Англию я тут же спрячу куда-нибудь свое судно. Хватит с меня всех этих Медуз и Беннистеров! Я уведу «Сикоракс» на какую-нибудь другую реку, а там уж оснащу и оборудую ее. Но сначала — в Америку!

У стойки регистрации на меня смотрели подозрительно. На мне были мои самые старые ботинки, брюки, запачканные варом и льняным маслом, и влажный голубой джемпер, надетый поверх нестираной армейской рубашки, которую я обнаружил в рюкзаке. Но это была моя самая чистая рубашка.

— Багаж? — спросила девушка за стойкой.

— Не имеется.

Но мой билет был действителен, виза не просрочена, и им пришлось меня пропустить.

Я волновался. Я забыл про Беннистера с его угрозами, потому что черноволосая девушка с блестящими глазами позвала меня в Бостон.

Самолет приземлился в аэропорту Логан. В Бостоне шел дождь. Вместо Джилл-Бет меня встречал лимузин размером с танк «Скорпион». Шофер передал мне извинения мисс Киров за то, что она не смогла приехать сама. Он был воспитанным человеком и сделал вид, что не замечает отсутствия багажа и состояния моей одежды. Сотрудники иммиграционной службы оказались куда менее любезными, и только звонок военному атташе британского посольства в Вашингтоне убедил их, что я не собираюсь подрывать моральные устои Соединенных Штатов. Сам я, правда, надеялся на обратное и с этой надеждой следовал через непогоду на юг.

Мы ехали в Кейп-Код. Когда пересекали канал, мне вспомнилось, как шесть лет назад я здесь плыл на «Сикоракс» в Ист-Боут-Бейсин. Команда состояла из солдат моего полка, и мы с изумлением взирали на сверкающие суда, среди которых «Сикоракс» выглядела бедным родственником.

В Кейп-Коде мы отправились в неимоверно роскошный отель, где меня уже ждали и, несмотря на мой затрапезный вид, обращались со мной как с очень уважаемым гостем. Меня проводили до двери с табличкой «Адмиральские апартаменты», хотя, боюсь, не многим адмиралам доводилось нежиться в таком великолепии. Номер состоял из нескольких комнат с видом на гавань. В моем распоряжении имелись ванная, спальня, гостиная и личный балкон.

Я подошел к окну. Мой отец всегда любил Америку. Ему нравились в ней свобода, излишества и беззастенчивое богатство, меня же эта страна скорее пугала, чем восхищала, — возможно, потому, что я не унаследовал умения отца манипулировать деньгами. Вот и сейчас я с опаской рассматривал эту гавань, где кипела жизнь и стояли катера, стоимость которых превышала заработок американского офицера за все долгие годы беспорочной службы. Дождь прекратился, и вечер обещал быть ясным и теплым. Моторная яхта с капитанским мостиком, наклонной антенной, сиденьем для стрелка и гарпунной пушкой быстро удалялась в море. За моей спиной в адмиральских апартаментах посвистывал кондиционер. Внезапно окружающее показалось мне каким-то нереальным, словно я смотрел удивительный сон, который в любую минуту может закончиться, и придется вернуться в реальный мир. Я включил телевизор. Передавали спортивные новости. Лежащая на телевизоре карточка гласила, что в любой час дня и ночи мне могут принести в номер блюда, приготовленные из «щедрых даров земли и моря». У меня было отвратительное ощущение, что я утопаю в роскоши. В ванной меня ждал набор для бритья, на кровати лежал махровый халат, а в одном из стенных шкафов я обнаружил свои тяжелые башмаки, вычищенные до блеска и с новыми каблуками. Я вспомнил, при каких обстоятельствах видел их в последний раз, и улыбнулся. Рядом стояли еще четыре пары новых туфель.

Над обувью, в бумажных пакетах, висела одежда. Там были два смокинга — белый и черный, слаксы, рубашка, ненужные свитера и даже дождевик. На дверце, на перекладине, обнаружилась целая коллекция галстуков, среди которых я с удивлением заметил тот самый, в полоску, которым я подпоясывался на банкете. К нему был прикреплен ярлык: «С наилучшими пожеланиями от мисс Киров», а чуть пониже стояло: "Фирма «Кассули хотелз, инк», отделение фирмы «Кассули Лейже интерестс, инк».

Мне кажется, я знал об этом, еще когда вскрывал толстый конверт кремового цвета в каюте «Сикоракс». Я знал, кто оплатил мой билет и кому понадобилось, чтобы я приехал в Штаты. Я пытался обмануть сам себя, придумал себе любовь, яркую и светлую, как новенькая монета, но, конечно, это была не любовь. Это был Кассули, и бирка с наилучшими пожеланиями служила прекрасным тому подтверждением. Но я все-таки надеялся, что и мне кое-что перепадет.

Зазвонил телефон, и я вздрогнул от неожиданности.

— Капитан Сендмен? Это говорит дежурный с первого этажа. Мисс Киров просила передать вам, что она заедет за вами на машине к семи часам. Она предлагает вам надеть костюм для официальных встреч, сэр.

— Хорошо. Спасибо.

Он пожелал мне приятно провести сегодняшний день. По телевизору показывали спортивную программу, и шум на стадионе стоял такой, что даже картинка на экране дрожала от воплей болельщиков. Я выключил телевизор и наполнил себе ванную. Просто сумасшествие приехать сюда из-за какой-то девчонки! Я чувствовал, как моя правая нога начинает дрожать, и боялся, что колено подвернется. Поэтому я лег в ванну и постарался уговорить себя, что причин для беспокойства нет, что все это — просто любопытное приключение и я рад в нем участвовать.

Ощущение нереальности усугубилось с приездом Джилл-Бет. Она подкатила на белом «БМВ» с откидывающимся верхом. На ней было шелковое вечернее платье черного цвета в белый горошек, на шее — колье из трех ниток жемчуга, а на плечах — кружевная шаль. Волосы ее блестели сильнее обычного, а щеки пылали ярче.

— Привет, Ник!

— Привет. — Я почувствовал робость.

Она рассмеялась:

— Я так и думала, что ты выберешь черный смокинг.

— Извини за примитивность.

— Да брось ты. Мне нравятся мужчины в черных смокингах. Ты же не хочешь выглядеть, как официант? — Она наклонилась и быстро поцеловала меня. — Я чувствую себя великолепно и тебе желаю того же — ведь мы едем на прием. — Джилл-Бет нажала на газ, и мы выехали из-под навеса. Вечер был жарким и душным, и хотя верх у машины был откинут, она включила кондиционер на полную мощность, так что вскоре ноги у меня заледенели, а лоб, наоборот, покрылся испариной.

— Но у меня не очень много денег, — предупредил я.

— Тысячи баксов будет достаточно. — Я скорчил такую мину, что она Засмеялась. — К черту, Ник! Ты — гость Кассули, идет?

— Идет, — уныло сказал я, хотя все время отдавал себе отчет в том, что именно Кассули вытащил меня сюда, а вовсе не любовь.

Джилл-Бет свернула к въезду в порт, и вооруженная охрана, узнав ее, открыла ворота.

Мы проехали мимо пришвартованных в ряд моторных катеров, каждый из которых был размером с минный тральщик и носил такелаж, сделавший бы честь любому фрегату.

— Ла-ла земля, — сказал я, и Джилл-Бет засмеялась, сразу же поняв намек.

— Ты видел эти папки?

— Только то, что мне сочли нужным показать.

— Ты не обиделся?

— А что, должен был?

— Черт побери, конечно нет. — Она помахала рукой человеку, стоящему на одном из катеров, и пренебрежительно бросила: — Догадываюсь, что Тони был не в восторге.

— Еще бы! Да, признаться, и я тоже.

— Круто. — Свернув, она направилась к стоянке напротив белого катера. Кинув передачу на нейтраль, Джилл-Бет кивком указала на яхту: — Нравится?

Я знал этот тип, и он мне очень нравился. Стоящая перед нами яхта называлась «Балерина» и была построена на верфях западного побережья Америки. Она представляла из себя сорокадвухфутовое одномачтовое парусное судно с кормой, как у каноэ, и бушпритом. Прочный и изящный корабль. Корпус был из стекловолокна, а палубы и привальный брус — из дорогого тикового дерева.

— Твоя? — догадался я.

— Моя. Ты знаешь, мне всегда хотелось быть балериной, но при моей комплекции это невозможно.

— А мне кажется, у тебя бы получилось.

Джилл-Бет улыбнулась моему комплименту.

— Я была чересчур длинная. Да и все равно — теперь я предпочитаю яхту.

— Да, яхта у тебя прекрасная, — согласился я. Всегда можно определить, что судно часто выходит в море: оно теряет показной лоск и приобретает новые детали, появление которых диктуется необходимостью. «Балерина» явно видала виды: крюй-совы и роульсы были изношены, дополнительные перлини, аккуратно скрученные, лежали на шпангоутах, а рядом со стареньким спасательным плотом громоздились связанные весла, шесты и багры. Тиковые доски и отделка вытерлись добела. Через пару месяцев и «Сикоракс» приобрела бы похожий вид. — Великолепное судно, — повторил я.

— И теперь уже полностью мое! — радостно сказала Джилл-Бет. — В прошлом месяце я сделала последний взнос. — Она выключила мотор и открыла дверцу. — Ну что, пошли?

Следом за ней я взошел по сходням и наблюдал, как она отсоединяет кабели и освобождает пружины.

— Мы куда-то плывем? — с удивлением спросил я.

— Конечно. А почему бы и нет?

Странная прихоть — управлять яхтой в вечерней одежде, но, очевидно, это входило в планы Джилл-Бет. Она завела мотор.

— Ник, может, ты хочешь вывести ее?

Длинный корпус «Балерины» затруднял маневрирование в столь ограниченном пространстве, и мне пришлось немало попотеть, прежде чем яхта наконец развернулась и вышла в канал. Джилл-Бет расчехлила грот и подняла его. Я никогда раньше не видел, как девушка в вечернем платье управляет яхтой.

— Весь фокус в том, — радостно сообщила она, — что это чертовски хорошее средство от пота. — Джилл-Бет спустилась в кубрик и уселась рядом со мной. — Шампанского?

— Я уж подумал, что его мне сегодня не полагается.

Вечер был такой же легкомысленный, как и мой безответственный перелет через Атлантику, и я испытывал счастье и удивительную легкость. На воде было прохладней, и нас обдувал ветерок от паруса на грот-мачте.

— А как она по сравнению с «Сикоракс»? — спросила Джилл-Бет.

— Ну, у «Сикоракс» больше оснастки на реях — всякие там блоки, фалы, марсели. Следовательно, в подводной части должно быть больше металла. Поэтому она такая и упрямая.

— Как ты?

— Как я. И точно так же не любит ходить по ветру. Так что в кругосветном путешествии нам придется повоевать. — Мимо нас прошло моторное круизное судно, на его крытых шканцах сидели празднично одетые люди. У них была вечеринка, и они приветствовали нас, подняв бокалы. На бледнеющем небе, рядом с белым шлейфом, оставленным самолетом, показались первые звезды. — Спасибо за билет, — произнес я.

— Nada[4], — усмехнулась Джилл-Бет. — Разве белым рыцарям не нужна награда?

— А это моя награда? — спросил я.

— А что же еще? — Она коснулась своим бокалом моего. «Балерину» качнуло, и шампанское пролилось на мои черные брюки. — Ты мне нравишься в смокинге — этакое элегантное уродство.

— Мне кажется, я надел галстук в первый раз с тех пор, как меня награждали медалью.

Мы миновали стоящий у причала катер, на шлюпбалке которого висела вяленая туша. Шкипер помахал нам вилкой, а мы в ответ подняли бокалы с шампанским. Господи, подумал я, как все-таки разительно отличается этот прелестный вечер от сводящей с ума безрадостной жизни Тони Беннистера, полной зависти, амбиций и подлых подозрений. Неудивительно, что его жене, американке, надоело такое существование. Хотелось ли ей вернуться на это счастливое побережье с его элегантной роскошью?

Как только ветер немного переменился, я подтолкнул бегунок парусов к грот-мачте. Мы шли на восток, мимо мелководий, держась в пределах фарватера, обозначенного буями. Еще два прогулочных катера обогнали нас, и на них тоже были люди в вечерней одежде.

— А где состоится вечер? — поинтересовался я.

— Там. — Джилл-Бет махнула рукой прямо по курсу, указывая на огромный белый дом, расположенный на песчаном мысу. От основной части суши он был отгорожен деревьями, а к частному пляжу и частному же причалу спускалась уступами широкая лужайка. Кругом ярко горели фонари, а у причала толпились катера. Дорогу гостям, не желающим ехать по суше, освещала гирлянда разноцветных лампочек, протянутая вдоль песчаной косы к мысу.

— Здание принадлежит жене Кассули, — сказала Джилл-Бет, — но ее самой здесь нет, а Кассули тут. Он хочет поблагодарить тебя.

— Поблагодарить? За что?

— За то, что ты спас меня.

Неожиданно я занервничал. Это случалось со мной всякий раз, когда я сталкивался с очень богатыми людьми. Как говорится, принципы растворяются в наличности, а я уже поступился своим уединением ради беннистерских денег и опасался, что сегодня вечером от меня потребуют гораздо большего. Я толкнул руль от себя.

— Почему бы нам просто не рвануть в Нантакет? Я уже сто лет там не бывал.

Джилл-Бет засмеялась и потянула ручку на себя.

— Ник, Яссир хочет видеть тебя. Он тебе понравится.

Сам я в этом сомневался, однако послушно повел яхту к причалу, где нас уже ожидали слуги, готовые пришвартовать судно. Из огромного парка доносились приглушенные звуки музыки. Я выбрал место с наветренной стороны, и тут же два человека перепрыгнули на борт, чтобы взять перлини.

Сад, куда мы попали, казалось, сошел со страниц арабских сказок. На одном из пляжей была вырыта яма, в которой тлели плавник и водоросли, и ароматный дым поднимался в вечернее небо, разнося дразнящие запахи омаров, моллюсков и сахарной кукурузы. Чуть повыше, на одной из террас, жарились стейки на вертеле. Гостей было не счесть, повсюду лилось шампанское и играла музыка. Судя по всему, мы очутились на важном светском приеме, и в толпе озабоченно рыскали фоторепортеры. Один из них сфотографировал нас и спросил мое имя, но я ответил, что не имею чести быть знаменитостью.

— Британия? — Газетчик был до крайности разочарован, но вдруг радостно встрепенулся: — Может, вы лорд?

Я сказал, что меня зовут Джон Браун, и он это даже записал, но было ясно, что сегодня вечером мне не суждено выступить в роли светского льва.

— Почему ты не назвал себя? — запротестовала Джилл-Бет.

— Я не отношусь к важным персонам.

— Глупости. Потанцуем?

Я сослался на больную спину, и мы уселись за столик, где к нам тут же присоединилась шумная группа. После взаимных представлений один мужчина рассказал мне, как он... Я вставлял вежливые междометия. Насколько я понял, многие из присутствующих работали на Кассули — в его банках, в его морских или нефтяных компаниях. Я поискал глазами самого хозяина, но человек, предложивший мне взаймы денег, сказал, что босс может и вообще не показаться.

— Яссир не любит банкетов, хотя обожает их устраивать, — пояснил он, оглядывая сад. — А вот и его сын, Чарли.

Я узнал Чарли по фотографиям, виденным мной у Беннистера, но совершенно растерялся, увидев, что сын великого человека сидит в инвалидном кресле. Чарльзу Кассули было всего двадцать с небольшим, а его усохшие ноги безвольно болтались на подножке кресла.

— Что с ним случилось? — спросил я своего нового знакомого.

— Мотоцикл, — лаконично ответил тот. — Много денег и мало здравого смысла. Чего еще ждать от богатых сынков?

Через несколько минут Джилл-Бет представила меня Чарли. Лицо его поражало красотой, но держался он холодно и неприветливо. Сначала я решил, что его накачали обезболивающими лекарствами до состояния полного отупения, но когда Джилл-Бет сказала ему, что я был матросом, он отреагировал чрезвычайно живо, хотя и достаточно грубо.

— Мореплаватели — сосунки! — с обидой в голосе заявил он и повернулся ко мне, чтобы посмотреть, буду ли я оскорблен. Я постарался сохранить невозмутимый вид. Если я что-то и чувствовал, так это жалость, поскольку передо мной был мальчик, рожденный для удовольствий этого богатейшего в мире общества, а все его блистательное будущее разрушил один неверный поворот руля. Правда, к этой жалости примешивалось и презрение. В больнице я встречал десятки людей, которые, не имея ни малейшего шанса вновь встать на ноги, встречали свой приговор так мужественно, что неполноценным ощущал себя я. Но Чарльз Кассули явно был из другого теста.

— А вы никогда не ходили под парусами? — спросил я его.

— Я уже сказал вам, мореходы — сосунки.

— У Чарльза есть моторный катер, — сказала Джилл-Бет, чтобы поддержать его.

— Ты танцуешь, Джей-Би? — Кассули-младший бросил сигарету и покатил свое кресло прочь от меня.

— Конечно, Чарли. — Она пошла за его электрической инвалидной коляской в сторону танцевальной площадки, и я наблюдал, как без всякой тени смущения она извивается перед ним. Джилл-Бет улыбнулась мне, но я отвернулся, потому что в этот момент незнакомый голос произнес:

— Капитан Сендмен?

Говоривший был высоким мужчиной с русыми волосами и широкими плечами под белым, украшенным галунами, кителем.

— Капитан Сендмен? — повторил он, слегка наклонив голову. У него был скандинавский акцент.

— Да.

— Если вы готовы, сэр. — Он жестом указал на большой дом.

Я поискал глазами Джилл-Бет, но та уже исчезла вместе с Чарльзом, и я пошел за своим провожатым к огромному зданию, гораздо больше похожему на дворец. Мы прошли через комнату, стены которой были сплошь увешаны акварелями, и попали в коридор, где гудели кондиционеры и стояли великолепные модели кораблей восемнадцатого века. Музеи морского флота с руками оторвали бы любую из них, а у Кассули их было множество. Стены украшали полотна с изображениями морских битв древности. Через открытую дверь маячила оранжерея с длиннющим плавательным бассейном под пальмами.

В конце коридора скандинав распахнул позолоченные створки и церемонным поклоном пригласил меня в библиотеку, после чего неслышно удалился.

Библиотека представляла из себя прелестную комнату без окон, но с прекрасно выдержанными пропорциями. Вдоль стен стояли дорогие книги в кожаных переплетах на английском, французском, греческом и арабском языках. На столиках перед стеллажами я снова увидел модели кораблей, но уже вполне современных, принадлежащих Кассули. Здесь были супертанкеры, траулеры и баржи, и на всех красовалась эмблема в виде летящей пустельги. Название каждого судна начиналось и оканчивалось на букву "К" — «Калик», «Керак», «Каник», «Комек». В торговом бизнесе они именовались «Серия Каяк» — насмешливое прозвище одного из крупнейших в мире торгового флота.

И весь этот флот управлялся одним человеком — ливанцем, заставившим меня проделать такой большой перелет. Я вдруг снова занервничал и, чтобы отвлечься, принялся рассматривать картины, висевшие над книжными стеллажами, но эти полотна не были рассчитаны на то, чтобы успокоить душу разволновавшегося британца. На них изображались битвы при Банкер-Хилл, Саратоге, Йорктауне и более поздняя — при Новом Орлеане. Лак на холстах потемнел — патина древнего богатства, придающая особый блеск новому американскому состоянию.

На столе в центре комнаты стояла чудесная семейная фотография. Яссир Кассули с выражением гордости на пухлом лице сидел рядом с супругой — симпатичной блондинкой с веселыми глазами, а позади стояли Надежна и Чарльз — цветущие отпрыски богатейших людей планеты. Я обратил внимание, что в детях победила средиземноморская кровь, однако Надежна взяла от матери свои веселые глаза.

— Фотография сделана до трагедий, — услышал я за спиной и вздрогнул от неожиданности.

Обернувшись, я увидел в дверях высокого лысеющего мужчину крепкого телосложения — Яссира Кассули собственной персоной. Кожа у него была очень бледная, словно последние несколько месяцев он не бывал на солнце, а остатки волос на голове — седыми. На снимке он выглядел мужчиной в расцвете сил, а передо мной стоял почти старик. Только глаза, темные и подозрительные, еще говорили об огромной животной силе этого иммигранта, ставшего одним из богатейших людей Америки. На нем был вечерний костюм. Кассули учтиво поклонился в знак приветствия.

— Я благодарю вас, капитан Сендмен, за то, что вы проделали весь этот путь сюда, ко мне.

Я пробормотал в ответ что-то вежливое.

Он подошел к столу и взял фотографию.

— До трагедий. Вы уже знакомы с моим сыном?

— Да, сэр. — Слово «сэр» выскочило у меня непроизвольно.

— Я воспитывал своих детей на западный манер, капитан Сендмен. Дочери я предоставил свободу, а сыну — удовольствия. Но в целом я не думаю, что поступал правильно. — Последние слова он произнес сухо и, подойдя к бару, осведомился: — Надеюсь, вы не откажетесь от ирландского виски?

— Нет, сэр.

— "Джеймсон" или «Бушмилле»? — Он говорил с характерным для Новой Англии акцентом. Если бы не имя и темные глаза, я мог бы принять его за англосаксонского брокера или банкира.

— Все равно.

Кассули налил мне ирландского виски, а себе — шотландского. В этот момент дверь открылась, и в комнату въехал его сын в сопровождении Джилл-Бет. Кассули махнул им рукой, приглашая налить себе ликера.

— Капитан, вы не возражаете против присутствия моего сына?

— Конечно нет, сэр.

Он протянул мне виски без льда в толстом хрустальном бокале:

— Примите мои поздравления, капитан, по случаю вашего награждения орденом Крест Виктории. Я думал, в наши дни этой награды удостаиваются не часто.

— Благодарю вас. — Его учтивость делала меня неуклюжим.

— Капитан Сендмен, вы курите?

— Нет, сэр.

— Рад слышать. Плохая привычка. Присаживайтесь. — Кассули жестом указал на диваны перед камином.

Мы сели. Джилл-Бет и Чарльз расположились в глубине комнаты, словно заранее знали, что им отведена роль наблюдателей. Грубое и вызывающее поведение Чарльза сменилось уважительным молчанием. Я подозревал, что Чарльз Кассули побаивается своего грозного отца. И конечно же он не осмелился курить в его присутствии.

Яссир Кассули поблагодарил меня за спасение Джилл-Бет и еще раз за то, что я приехал в Америку. В течение нескольких минут он рассказывал о себе, о том, как в конце Второй мировой войны купил два судна для транспортировки танков, и с этого началась его карьера.

— Большая часть моего состояния, — самоуничижительно заявил он, — сколочена на контрабанде. В конце сороковых можно было легко разбогатеть, переправляя сигареты из Танжера в Испанию. Но, само собой, я отказался от этого пиратства, как только получил американское гражданство.

Он спросил меня о моем отце и выразил сожаление по поводу случившегося.

— Я знал Томми, — сказал он, — не близко, конечно, но он мне нравился. Передайте ему от меня привет.

Я пообещал. Затем Кассули поинтересовался моими планами на будущее и улыбнулся, услышав в ответ, что они зависят от океанских ветров и течений.

— Было время, я тоже частенько мечтал о том, чтобы стать бродягой, — вздохнул он, — но, увы...

— Увы, — как эхо откликнулся я.

Произнеся эти слова, Кассули замолчал и уставился на семейное фото. Рассмотрев его в профиль, я отметил, что его худое лицо с годами стало мясистее.

— У меня есть погодные карты, — неожиданно проговорил он, — и спутниковые фотографии за ту неделю, когда была убита моя дочь.

— А!.. — Внезапная смена направления нашей беседы застала меня врасплох.

— Не хотите ли взглянуть на них? — Кассули щелкнул пальцами, и Джилл-Бет повела себя очень четко: она тут же открыла ящик бюро и принесла мне толстую кипу бумаг.

Я разложил на коленях фотографии и серые погодные диаграммы, переданные по факсу. На каждой красным крестиком было отмечено место гибели Надежны Беннистер. Я в растерянности пялился на них, а Кассули наблюдал за мной.

— Если не ошибаюсь, вы много плавали, капитан Сендмен?

— Да, сэр.

— Можете ли вы, призвав на помощь весь свой опыт, предположить, исходя из этих снимков, что такая большая яхта, как «Уайлдтрек», могла черпануть кормой? — Кассули по-прежнему говорил размеренным сдержанным голосом, словно речь шла не о смерти дочери, а о политике или биржевых превратностях.

Я попросил разрешения внимательно ознакомиться с бумагами, прежде чем дать ответ. Из серии графиков и фотоснимков явствовало, что следом за «Уайлдтреком» шел, а потом и накрыл его небольшой циклон. Он начал свое стремительное преследование от Новой Англии, а затем выбрался в открытый океан. Такой очаг низкого давления мог вызвать дожди, достаточно сильный ветер и обеспечить судну высокую скорость, но изобары не были настолько плотными, чтобы предположить существование шторма. Я так и прокомментировал эти документы, добавив, что часто шторм на море нельзя определить по данным атмосферного давления.

— Конечно нет, — согласился Кассули, — но два других катера находились на расстоянии всего лишь сотни миль, и ни один не зафиксировал какого-то особого волнения на море.

Я еще раз просмотрел фотографии, обратив внимание на завихрения свинцовых туч.

— Иногда, — запинаясь, выдавил я, — громадную волну может дать кильватерная струя от большого судна.

— Мисс Киров выяснила, что той ночью в этом районе не было больших судов. — Его неотрывный взгляд повергал меня в крайнее смущение.

— Но даже если и так, — настаивал я, — такие волны все же случаются.

Кассули вздохнул, словно я упрямился намеренно.

— Подсчитано, что в это время и в этом районе высота самой высокой волны не превышала пятнадцати футов. Не хотите ли взглянуть на отчет, составленный по моей просьбе?

Он опять щелкнул пальцами, и Джилл-Бет послушно принесла мне папку со штампом одного из самых уважаемых океанографических институтов Америки. Я переворачивал страницы с графиками распространения волн, статистическими данными и пробными анализами, но то, что я искал, было в самом конце — приложение, в котором отмечалось, что иногда все же случаются отдельные волны раза в два-три выше, чем окружающие.

— Вы настаиваете, что такое явление встречается часто? — напирал на меня Кассули.

— К счастью, крайне редко. — Я закрыл отчет и положил его на диван.

— Я не верю, — сказал мой собеседник, словно подводя итог нашей дискуссии, — что «Уайлдтрек» черпанул кормой.

Наступило молчание. От меня ждали комментариев, но я мог предложить им только правду, а не то, что им хотелось от меня услышать:

— Но вы не можете доказать и обратного.

Лицо Кассули вспыхнуло, словно от пощечины, но голос по-прежнему оставался вежливым.

— Повреждения «Уайлдтрека» вряд ли подтверждают версию Беннистера о том, как катер черпанул кормой.

Я попытался припомнить показания, зафиксированные в судебном отчете. С яхты сорвало ограждение, а заодно смыло флагшток, буи и спасательные пояса. Такие разрушения считались серьезными, а чтобы оторвать пиллерсы, требовалась громадная сила. Я пожал плечами:

— Вы считаете, поломки фальсифицированы?

Вместо ответа Кассули откинулся на спинку дивана и соединил пальцы домиком.

— Капитан, разрешите предложить вашему вниманию еще кое-какие соображения. Моя дочь был великолепным и очень опытным моряком. И вы считаете вероятным, что даже при среднем волнении она не привязалась бы страховочным ремнем?

— Нет, — ответил я, — но, возможно, она прикрепляла его заново.

— И вы хотите, чтобы я поверил, — тут голос Кассули зазвучал презрительно, — что эта необычайная волна ударила по «Уайлдтреку» именно в тот момент, когда Надежна отстегнула ремень?

Конечно, такое совпадение выглядело крайне неуклюже, но когда вы сидите в уютной комнате и спокойно восстанавливаете в памяти события, то большинство случаев на море кажутся нереальными.

Я снова пожал плечами.

Кассули по-прежнему внимательно следил за моей реакцией.

— Вы видели копию следственных материалов?

— Да, сэр.

— Там говорится, что этот южноафриканец, как его там?.. — Он раздраженно щелкнул пальцами, и Джилл-Бет впервые с той минуты, как вошла в комнату, обрела голос:

— Мульдер...

— Мульдер, — повторил Кассули. — Так вот, в материалах говорится, что в момент гибели моей дочери на палубе находился Мульдер. Вы верите этому?

— Не знаю... — Я колебался, а Кассули не прерывал натянутого молчания. — Ходит слух, — наконец решился я, — что Мульдер на дознании солгал, но это только сплетни.

— Которые также говорят, что на палубе был Беннистер. — Кассули, вероятнее всего прекрасно осведомленный об этих слухах, налетел на меня как коршун, будто наконец докопался до истины: — Но почему, во имя Аллаха, они это скрывают?

Я уже начал жалеть, что вообще прилетел в Америку. То, что вначале представлялось мне безалаберным приключением, теперь все больше напоминало суд инквизиции.

— Но мы не знаем, действительно ли он сказал неправду, — ответил я.

— Вы боитесь пнуть спящую собаку, — со злостью проговорил Кассули, — из опасения, что она укусит вас.

Но его-то укуса я боялся куда больше — Кассули был не спящей собакой, а зорким волком.

— Есть еще кое-что. — Великий человек на мгновение закрыл глаза, словно мучительно готовился к тому, что собирался рассказать. — Я знаю, что моя дочь была влюблена в другого мужчину.

— А!.. — несуразно воскликнул я, ибо армейское воспитание не подсказало мне ничего другого. Я мог беспристрастно обсуждать морские проблемы, но когда беседа касалась личных взаимоотношений, я терялся, как школьник.

Не обращая ни малейшего внимания на мое смущение, Кассули обратился к сыну:

— Скажи ему, Чарльз.

Кассули-младший пожал плечами:

— Она сама мне об этом говорила.

— О чем «об этом»? — попытался уточнить я.

— О том, что у нее был другой парень, — ответил он лаконично, но как-то неотчетливо произнося слова.

— И она не называла его имени? — обратился к сыну отец.

— Нет, она была так взволнована... Ну, ты понимаешь...

Я ни черта не понимал. Мой взгляд был направлен на Джилл-Бет.

— Разве не странно, — ни к селу ни к городу произнес я, — что она плавала с мужем, в то время как любила кого-то другого?

— Надежна не из тех женщин, которые легко разрывают брачные узы, — нравоучительно заметил Кассули. — Для нее развод был бы весьма болезненной процедурой. Кроме того, она, несомненно, разделяла стремление мужа победить в Сен-Пьере. Это было ошибкой. Она плыла навстречу своей смерти.

Кассули выдержал паузу, ожидая от меня подтверждения своей теории. И ведь меня переправили через Атлантику, чтобы получить его, но я молчал.

Кассули слегка пожал плечами.

— Может быть, рассказать вам о Надежне, капитан?

— Да, пожалуйста. — Я чувствовал невероятное смущение.

Он встал и начал ходить по ковру. Иногда в процессе рассказа он кидал взгляд на семейное фото.

— Надежна была очень красива. Конечно, любой отец скажет о своей дочери то же самое, но, положа руку на сердце, я должен признать, что она была неординарная женщина — умна, скромна, добра, хорошо образованна и с искренней верой в то, что все люди от рождения порядочны. Вы скажете — наивность, но для Надежны это было кредо жизни. Зло для нее не существовало в принципе. — Кассули остановился и внимательно посмотрел на меня. — Я назвал ее в честь своей матери, — добавил он совершенно не к месту. — Вам бы она понравилась.

— Конечно, — неуклюже ответил я.

— Надежна была очень хорошим человеком, — повторил Кассули твердым голосом, как будто я должен был крепко усвоить этот тезис, прежде чем он продолжит рассказ. — Я считаю, что избаловал ее еще в детстве, но в ней было заложено какое-то природное равновесие, понимание того, что правильно и что неправильно. И она ошиблась только раз.

— Беннистер? — поддержал я разговор.

— Именно, Энтони Беннистер. — Ненависть, с какой Кассули произнес это имя, странно было слышать из уст человека, до сих пор говорившего абсолютно ровным голосом. — Она познакомилась с ним вскоре после того, как разочаровалась в любви, и замуж за него вышла, как говорится, от отчаяния. Он ослепил ее — европеец, слава и все такое. К тому же он обаятелен.

— Да, это так.

— Я пытался отговорить ее от этого поспешного шага, но молодые подчас бывают очень упрямы. — Кассули умолк, а я заметил первую трещинку в нарисованном им портрете идеальной дочери. Он строго взглянул на меня: — Что вы думаете об Энтони Беннистере?

— По правде говоря, я не очень хорошо его знаю.

— Он слабый и презренный человек, капитан. Сожалею, что вынужден употреблять столь нелестные эпитеты по отношению к вашему соплеменнику, но это правда. Он изменял моей дочери, сделал ее несчастной, и несмотря на это, она продолжала дарить ему свою любовь и доверие, что вполне соответствовало ее мягкому характеру.

Что-то здесь не сходилось. Девушка с мягким характером? Но в то же время упрямая и своенравная? Но у меня не было возможности поговорить об этом, даже если бы мне очень хотелось, так как Кассули спросил меня напрямую:

— Капитан Сендмен, вы верите, что мою дочь убили?

Я почувствовал, как Джилл-Бет и сын-калека напряженно ждут моего ответа. Я знал, что они хотят услышать, но сам я признавал только правду и только правду мог сказать им:

— Я не знаю, как погибла Надежна.

Но такой правды им было недостаточно. Я увидел, как судорожно сжалась правая рука Кассули, и подумал, что, наверное, рассердил его. Сын с шумом выдохнул, а Джилл-Бет вся напряглась. Находясь в храме, я позволил себе высказать сомнение.

Впрочем, даже если Кассули и был зол, его голос не выдал этого.

— Капитан Сендмен, у меня только два ребенка. Мой сын перед вами, а мою дочь вы уже никогда не увидите.

Внезапно его горе стало осязаемым, но, даже сочувствуя этому человеку, я не мог сделать то, чего он ждал от меня — подтвердить, что его любимую дочь убили. Возможно, так оно и было, но доказательства тому отсутствовали. Я мог сказать, что ее, может быть, и толкнули за борт, но Яссир Кассули не нуждался в подачках. Я был свидетелем огромного горя, горя человека, который был в состоянии купить полмира, но не смог предотвратить смерть ребенка, которого так любил.

— Это было убийство, — повторил Кассули, обращаясь ко мне, — но это было идеальное убийство, то есть его нельзя доказать.

Я открыл было рот, чтобы что-нибудь сказать, но понял, что сказать мне нечего, и тут же закрыл его.

— Но даже если убийство и идеальное, — продолжал Кассули, — это вовсе не означает, что оно должно остаться без отмщения.

Роскошный уют дивана и направленный на меня тяжелый взгляд стали невыносимыми. Я встал и, хромая, отошел в дальнюю часть комнаты и притворился, что рассматриваю модель супертанкера «Керак». И когда я изучал эмблему на его единственной дымовой трубе, меня вдруг осенила мысль, что, несмотря на средиземноморское происхождение, у Кассули есть одна типично американская черта — он верит в совершенство. С тех пор как «Мейфлауэр» привез этот сон в своем багаже, он никогда не кончался. Утопия для американцев всегда была реальностью, только надо приложить еще немного сил и доброй воли. Правда, теперь большая часть веры Кассули была погребена в Северной Атлантике под двумя тысячами саженей холодной океанской воды. Я повернулся и твердо сказал:

— Вам нужны доказательства.

Кассули покачала головой.

— Мне нужна ваша помощь, капитан Сендмен. Зачем же еще я заставил вас пересечь океан?

— Я...

Он прервал меня:

— Беннистер попросил вас быть штурманом в его команде, так?

— Я уже отказался.

Кассули как будто не слышал моих слов.

— Я заплачу вам двести пятьдесят тысяч долларов, капитан Сендмен, если на обратном пути вы поведете «Уайлдтрек» тем маршрутом, который я вам укажу.

Двести пятьдесят тысяч... Звучит очень соблазнительно. Такие деньги давали полную свободу и возможность уплыть на «Сикоракс» хоть на край света.

Кассули неправильно истолковал мое молчание.

— Уверяю вас, капитан, что вы и команда «Уайлдтрека» будете в полной безопасности.

На этот счет у меня не было никаких сомнений, но я заметил, что имя Беннистера не фигурировало среди названных лиц. Я знал, что Кассули ненавидит Беннистера, а сейчас понял, что американец не успокоится, пока полностью и окончательно не раздавит врага. В этом было что-то первобытное — зуб за зуб, око за око, а теперь еще и жизнь за жизнь.

Я продолжал молчать. Кассули взял фотографию в рамке и повернул ее так, чтобы я мог увидеть глаза погибшей.

— Капитан, вы можете представить весь тот ужас, который она испытала в последние минуты жизни? — Помолчав, он вздохнул и добавил: — А сейчас Надежна находится среди кабалли.

Он произнес это слово очень мягко. Я ждал объяснений, но таковых не последовало. Тогда я подсказал ему:

— Кабалли?..

— Это души безвременно умерших, — сухо и почти безразлично пояснил Кассули. — Они странствуют, неприкаянные, капитан, ища утешения в справедливости. Но кто, кроме нас самих, может дать им это утешение?

Я из осторожности промолчал. Мой отец частенько говаривал, что чересчур богатые, завоевав этот мир, стремятся завоевать следующий — вот почему всякие шарлатаны спириты нередко находят себе покровителей среди практичных мужчин и женщин, которые нажили состояние благодаря настойчивости и упорству. Кассули, видимо, уже не рассчитывал убедить меня с помощью научных выкладок океанографов и метеорологов и обратился к миру духов.

Но ни духи, ни карты погоды, ни даже двести пятьдесят тысяч долларов не могли заставить меня согласиться. Мне нужны были деньги, и один Господь знал, как они мне нужны. Мне и «Сикоракс». Но существовала такая старомодная штучка, гораздо более древняя, чем розовый сон, привезенный «Мейфлауэр», и называлась она — ЧЕСТЬ. Доказательств, что Беннистер — убийца, не было, и до тех пор, пока они не найдутся, и речи не может быть о возмездии. Я покачал головой.

— Я не с вами, сэр. Я уже сказал Беннистеру, что не поплыву с ним.

— Но вы можете переменить свое решение.

Я опять пожал плечами:

— Этого не будет.

На его лице появилось некое подобие улыбки, хотя Кассули и не ожидал отказа. Он бережно поставил снимок на место.

— Вы патриот, капитан?

Вопрос удивил меня.

— Да, сэр.

— Тогда вы должны знать, что уже год я посвятил отмщению за смерть дочери. До сих пор я пытался достичь этого традиционными способами. Я умолял ваше правительство передать дело на доследование, я стоял перед ними на коленях! Но они отказали мне. Хорошо. То, что не захотело сделать ваше правительство, сделаю я сам. Но мне нужна помощь англичанина, то есть ваша. Мисс Киров уверила меня, что вы смелый и находчивый молодой человек.

Я взглянул на Джилл-Бет, но та словно не узнавала меня.

— У вас нет ни одного доказательства, — повторил я свой протест.

Кассули уже слышал этот аргумент и проигнорировал его.

— Если я не найду такого англичанина, который согласится помочь мне, капитан Сендмен, я умываю руки по отношению к вашей стране. Я не льщу себя надеждой поставить Британию на колени, как я когда-то стоял перед ней, но я отзову все свои капиталовложения из вашей страны и употреблю все свое влияние, не такое уж маленькое, чтобы отговорить других вкладывать капиталы в вашу экономику. Вам ясно, о чем я говорю?

Я хорошо понял его. Меня шантажировали на самом высоком уровне, таком высоком, что даже трудно было в это поверить. Очевидно, недоверие отразилось на моем лице, потому что Кассули повысил голос:

— Я заберу каждый цент своих денег из вашей страны. Я стану врагом Англии, и если в моих силах причинить ей вред, я это сделаю. А после своей смерти я завещаю эту вражду сыну.

Поддавшись мощному голосу отца, Чарльз Кассули кивнул.

Яссир улыбнулся:

— Но до этого не дойдет, капитан Сендмен. Сама судьба послала вас ко мне, и волею судьбы Энтони Беннистер доверяет вам, и я не верю, что судьба такая непостоянная. — Он поднял руку, не давая мне сказать. — Я понимаю, что прошу вас принять на веру, что мою дочь убили. Но вы должны также понять, что не все в этом мире имеет свою причину и доказательства, юридическое оправдание и мотив, ведь есть еще естественная справедливость здравого смысла и чувство правоты. Иногда, капитан, мы должны доверять данному нам Богом чутью и действовать! — Последние слова сопровождались стуком кулаков друг о друга. — Вот вы, — спросил он, — думали о разумности ваших действий в ту ночь, за которую получили награду?

— Нет, — ответил я.

— Тогда не поддавайтесь слабости и сейчас, капитан.

— Это не слабость...

— Моя дочь мертва!

Я закрыл глаза:

— И все же вы не можете доказать, что это не был несчастный случай.

Я открыл глаза и увидел, что Кассули улыбается.

— Вы не разочаровали меня, капитан. Я был бы потрясен, если бы вы тут же согласились. Я люблю сильных людей. Только на них можно положиться, поэтому я прошу вас выполнить одну мою просьбу. — Он жестом пригласил меня следовать за ним к двери и по пути сделал последнюю попытку уговорить меня: — Я хочу, чтобы вы обдумали все, что я вам сказал. Я хочу, чтобы вы еще раз проанализировали метеорологические условия, характер волнения на море и опытность моей дочери. Я хочу, чтобы положили на весы, с одной стороны, ее бессмертную душу, а с другой — Энтони Беннистера. Я хочу, чтобы вы обратились к вашей совести. Я хочу, чтобы вы учли тот урон, который я могу нанести вашей стране. А когда вы все это проанализируете, я хочу, чтобы вы сообщили мне, согласны вы или нет мне помочь. Вы сделаете это, капитан?

Я взглянул на Джилл-Бет, но та просто улыбнулась и помахала мне на прощанье.

— Так вы сделаете это? — повторил Кассули.

— Да, сэр, — неловко ответил я.

Он нажал на кнопку у двери, и тут же появился слуга-скандинав. Кассули сжал мою руку.

— Спокойной ночи, капитан. Я пришлю к вам человека за ответом.

Дверь за мной закрылась. Скандинав осведомился, не хочу ли я остаться на банкете, но я отрицательно покачал головой. Меня проводили до лимузина и доставили обратно в роскошный отель. В номере я все время ждал, что вот-вот раздастся стук в дверь или позвонит телефон, но ничего такого не случилось.

Спал я неспокойно. И один.

Утром я прогулялся по гавани, пытаясь убедить себя, что угрозы Кассули — это сплошной бред, но безрезультатно. Я вернулся в отель, и там мне сказали, что днем за мной придет машина, чтобы отвезти меня в аэропорт, и что мисс Киров ожидает меня в салоне Лобстермана.

Салон был украшен старомодными котелками для варки омаров. Джилл-Бет сидела у стойки бара и, увидев меня, радостно заулыбалась.

— Привет, Ник! Ирландское виски? — Ее веселость выглядела, как насмешка над вчерашним. — Как спалось?

— Одиноко.

— Мне тоже. — Она хихикнула, а я теперь точно знал, что меня вытащили сюда с одной-единственной целью — переговоры с Кассули. Джилл-Бет была только приманкой, а я оказался той жадной макрелью, которая прельстилась цветным оперением. — И как тебе Яссир? — спросила она меня.

— Сумасшедший. Джилл-Бет покачала головой:

— Нет, Ник, он глубоко несчастный отец. Он потерял дочь и не может себе этого простить. Хочешь омаров?

Я отнял у нее меню и положил на стойку.

— Но он говорит не о саботаже участия Беннистера в гонках, речь идет об убийстве Беннистера!

Ее глаза расширились от притворного ужаса:

— Но я не слышала, чтобы он говорил об этом!

— Не словами.

Она нахмурилась.

— Знаешь что, Ник, ты сам делаешь необоснованные предположения. Может, Яссир хочет просто потолковать с Беннистером? Может, он хочет получить от него письменное признание и передать его в суд? Черт побери, может, он просто хочет помочь своей страховой компании избежать выплаты миллиона баксов! А может, ему надо просто поставить Беннистера на колени и высечь его. Ник, я, право, не знаю, что у него на уме.

— Но он сумасшедший! Он не может объявить экономическую войну целой стране!

— Конечно может! Отели, химические заводы, компьютеры, капиталовложения, нефть, суда. По-моему, на его предприятиях в Британии занято около тридцати тысяч рабочих. Конечно, это капля в море, но ведь есть еще и субподрядчики. Кстати, а почему тебя так волнует безработица?

— Ради Бога! — Ее бестактность бесила меня.

— Ник, — дотронулась Джилл-Бет до моей руки. — Он очень, очень рассержен.

— Но у него нет ни малейших доказательств!

— А их и не может быть при идеальном убийстве.

Я потягивал виски.

— А в кого она все-таки была влюблена?

— Это известно только Всевышнему. — Джилл-Бет пожала плечами. — Чарли либо сам не знает, либо не хочет сказать.

— Но это же часть его доказательств! — возмутился я. — Какая-то любовная интрига, о которой никто ничего толком не знает, погодная карта, которая ни черта не говорит о состоянии моря, да слабая вероятность того, что на ней не было страховочного ремня! И это все, Джилл-Бет! И на такой зыбкой почве он осмеливается утверждать, что это — убийство?

— Ты прав, Ник.

— В это невозможно поверить!

Джилл-Бет помешивала свой коктейль палочкой в виде омара.

— Я работаю на Кассули, и поэтому от меня ждут, что я буду верить в то, во что он захочет, но если честно... — Она устремила взгляд в потолок, задрапированный сетью. — Да, я думаю, это убийство. Я имею в виду, кто знает? Беннистер не хочет развода, но везде шляется с этой новой блондинкой. Он знает, что в случае чего Надежна напустит на него налоговую инспекцию, вот он и толкает ее за борт далеко в море. Я могу назвать это идеальным убийством.

— Да это не я живу в ла-ла мире, — заметил я с горечью. — А при чем тут мятущиеся души и призраки?

Джилл-Бет улыбнулась.

— Ла-ла мир, Ник, это там, где все просто, где добродетель всегда торжествует и где правит честь, а это не ла-ла мир. Ты имеешь дело с очень озлобленным и очень расстроенным человеком, который к тому же еще и жаждет справедливости. У него только двое детей: один калека, другая погибла, а больше детей у него не будет.

— А почему у него не будет больше детей? — поинтересовался я.

Джилл-Бет заказала себе еще порцию.

— У Дороти рак. Она медленно умирает.

— О Господи! — вздрогнул я.

— Яссир ее очень любит. Он вложил шестнадцать миллионов в онкологические исследования. Ты тоже скажешь, что это сумасшествие?

— Нет.

— В штате Юта он построил для нее целый исследовательский центр. Он где-то вычитал, что в этом штате самый низкий процент заболеваемости раком в Америке. — Пожав плечами, она дала понять, что Кассули уже не в силах спасти свою жену. — Яссир не сумасшедший, Ник, он просто решительный. Черт побери, у него теперь остался только сын, а ты видел Чарли.

— Он какой-то мрачный, — заметил я.

— Ты имеешь в виду — витающий в облаках?

Прошло несколько секунд, прежде чем я понял ее намек.

— Наркотики? — недоверчиво спросил я.

— Да, наркотики, хоть он и старается скрыть это от отца. — Она поболтала палочкой в бокале. — Люди завидуют Кассули, потому что он богат, но у него разрушена семья, и он хочет отомстить.

Я взглянул на Джилл-Бет и подумал — вот действительно стопроцентная американка, со сверкающими глазами, твердым выражением лица и блестящими волосами. И вдруг меня осенило — ведь она, наверное, очень похожа на Надежну. И такая прелестная девушка смотрит на убийство сквозь пальцы. Конечно, она это отрицает, но я был уверен, что Кассули замышлял именно убийство.

— А если я пойду в полицию? А вдруг я скажу им, что вы пытаетесь вовлечь меня в пиратские действия на море? Или даже в убийство?

— Попробуй, — бодро ответила она.

— Они поверят мне, — сказал я, без особой, впрочем, уверенности. — А сколько еще таких «негров» вы сюда приглашали?

— Много.

— Я могу доказать, что ты организовала мою поездку сюда.

— За твой билет платили наличными. В крайнем случае я скажу, что мы познакомились в Девоне и ты последовал за мной, очарованный моей красотой. Ты не первый, кто пытается меня уличить. — Джилл-Бет ухмыльнулась. — Кстати, я уполномочена увеличить предложенную тебе сумму до четырехсот тысяч. Сто тысяч наличными сразу же по получении твоего согласия, остальное — когда дело будет сделано. Причем мы можем выплатить в любой валюте.

— Я вам не помощник. Вернувшись в Англию, я спрячу «Сикоракс» куда-нибудь подальше и от Беннистера, и от тебя.

Джилл-Бет не обратила на мои слова никакого внимания.

— Я скоро приеду в Англию, Ник, и свяжусь с тобой, хорошо?

— Ты меня не найдешь.

Она дотронулась до моей руки.

— Не будь колючкой, Ник. Благородство умерло вместе с Надежной. Оставайся с Беннистером, скажи ему, что поведешь его яхту, а заодно купи себе калькулятор, который умеет считать до четырехсот кусков. — Она опять взяла меню. — Ты голоден?

Я отрицательно покачал головой.

— Хорошо. — Джилл-Бет соскользнула с высокого стула, оставив свой бокал нетронутым. — Когда мы встретимся, Ник, при мне будут сто тысяч долларов. А если я тебя не найду, то пусть британские рабочие прощаются со своими рабочими местами. Счастливого пути.

Когда она была уже в дверях, я окликнул ее.

— Но почему я, Джилл-Бет?

Она помолчала.

— Потому что ты — там, Ник, там, — снова улыбнулась, послала мне воздушный поцелуй и исчезла.

Я чувствовал себя, как царевна-лягушка, которую поцеловали, а она все равно осталась лягушкой. Короче говоря, дураком и по уши в проблемах.

Достопочтенный Джон Макинз, член парламента, делал вид, что ничуть не шокирован тем, что завтракает в обществе бывшего мужа своей жены. Правда, для нашей встречи он выбрал самый непрестижный клуб в Вест-Энде.

— А я-то считал, что ты — член клуба «Уайт», — поддел его я.

— Здесь неплохая кухня, — не моргнув глазом, отпарировал он и ткнул вилкой в потолок. — Забавное место, не правда ли?

— Да, животики надорвешь. Как там Мелисса?

— Прекрасно, спасибо. — Он помолчал. — Скорее всего, я не скажу ей, что мы завтракали вместе.

— Не беспокойся, я тоже не скажу.

Достопочтенный Джон взглянул на меня с благодарной улыбкой:

— Ты только не подумай, Ник, что она плохо к тебе относится. Ничего подобного.

— Но она может вообразить, что мы тут обсуждаем какие-нибудь грязные секреты?

— Да, что-то в этом роде. — Достопочтенный Джон выглядел каким-то хмурым, да оно и понятно — ведь не каждый день тебе звонят из Хитроу и заявляют, что крупный иностранный промышленник намеревается объявить экономическую войну твоей стране. Достопочтенный Джон оторвал кусочек от подгоревшей булочки и намазал его толстым слоем масла. — Ну, как Америка?

— Жарко, солнечно, деловито.

— Понятно. — Он раздумывал над картой вин, а мне порекомендовал взять барашка, что я и сделал. Затем я выслушал длинный и бессвязный рассказ об огороде его матери и о том, что ему нужен искусный каменщик для реставрации кладки времен Тюдоров. Упоминаний о Яссире Кассули достопочтенный Джон старательно избегал. Еще когда мы разговаривали по телефону, он лез из кожи, чтобы уйти от этой темы. Но как только я пригрозил, что сообщу обо всем в газеты на Флит-стрит, он тут же предложил мне позавтракать вместе. За столом он интересовался делами в Девоне, погодой в Америке, моим здоровьем и тем, понравился ли мне барашек.

— Кошачьи консервы лучше.

— Это блюдо — их гордость, — обиделся он.

— Расскажи мне о Кассули, — решил я наконец перейти к предмету нашей встречи.

— Ах... — Достопочтенный Джон воткнул вилку в кусок мяса и принялся энергично резать ножом хрящ. — Кассули обращался к правительству. Неофициально, разумеется, как частное лицо иностранного государства. Кассули не имеет дипломатического статуса, ты понимаешь?

— Но он богат. Итак, правительство ее величества выслушало его?

Достопочтенный Джон недовольно нахмурился, но утвердительно кивнул:

— Мы рады услужить влиятельным иностранцам, а почему бы и нет?

— Действительно.

Он все еще хмурился.

— Но мы в самом деле ничем не могли ему помочь.

— А что ему было нужно?

Достопочтенный Джон пожал плечами.

— Я думаю, он хотел, чтобы мы отдали Беннистера под суд, но для этого не было достаточных оснований, мотивов и причин.

— А погибшая женщина? — поинтересовался я.

Он покачал головой.

— Инцидент произошел в открытом море, вне наших или чьих-нибудь еще территориальных вод. Согласен, яхта зарегистрирована в Англии — вот почему дознание проводилось англичанами, но по заключению коронера, это был несчастный случай.

— А нельзя было провести повторное расследование, чтобы удовлетворить Кассули?

— Для этого нет никаких юридических оснований. Повторное расследование проводят, если обнаружились новые обстоятельства, а таковые отсутствовали.

— Но ходят слухи, — продолжал я, — что на следствии кое-кто солгал. Я слышал, что в момент гибели Надежны на палубе был Беннистер, а не Мульдер.

— Как ты сам говоришь, — осторожно заметил Джон, — это всего лишь слухи. Их недостаточно, чтобы начать новые процессуальные действия.

— Но этот вопрос хотя бы рассматривался? — настаивал я.

— Честно говоря, не знаю.

Следовательно, правительство несерьезно отнеслось к идее возобновления следствия и устранилось от ответственности по причине недостаточности доказательств.

— Так Кассули угрожал вам? — обвиняюще спросил я.

Джон слегка улыбнулся, но улыбка была ледяная.

— Никто не в состоянии угрожать правительству.

— Он сказал мне, что заберет из Британии все свои контракты и капиталы, а после этого убедит своих знакомых предпринимателей последовать его примеру. Это не очень хорошо отразится на безработице.

Достопочтенный Джон сосредоточенно жевал, однако решил, что пришло время и ему немного приоткрыть карты.

— Ник, ты не первый, кто приносит нам это известие. Кассули объявит экономическую блокаду Британии? — Нахмурившись, он извлек из мяса длинную жилу и торопливо уложил ее на край тарелки. — Ник, я могу надеяться, что ты не передашь наш разговор репортерам? Правительству это не понравится.

Я пропустил его замечание мимо ушей.

— Может ли Кассули действительно причинить нам вред?

Достопочтенный Джон откинулся на спинку стула и в течение нескольких секунд рассматривал крашеный потолок. Затем наклонился вперед:

— Может. Но не настолько серьезный, как он думает. Да, он способен вызвать в стране трудности. Может подорвать доверие к нам как раз в тот момент, когда мы делаем все возможное, чтобы привлечь в экономику иностранный капитал, но не более того.

— А каковы будут последствия?

— Мы переживем это, — произнес он без особого энтузиазма. — Безработица — это хуже. Если все контракты Кассули перейдут к Германии, Ирландии или Испании, мы их больше не увидим, а ведь большинство из них должны были бы оживить промышленность, к чему мы и стремимся.

— Значит, он все-таки может навредить нам, — настаивал я.

— Скорее, слегка смутить, — упорствовал он.

— Так что мне делать?

Достопочтенный Джон, как и многие политики, не выносил вопросов в лоб, потому что они требовали столь же прямых ответов.

— Я не могу тебе ничего посоветовать, — натянуто проговорил он. — Я рядовой член парламента, понимаешь?

— Ради Бога, Джон! Ведь ты уже все обговорил! Как только я позвонил тебе, ты наверняка тут же побежал в министерство промышленности или куда-то там еще и передал им наш разговор!

— Возможно, я упомянул о нем постоянному секретарю, — осторожно ответил он, а правда заключалась в том, что правительство забегало, как ошпаренная кошка, отчасти потому, что боялось Кассули, но еще больше опасаясь, как бы я не выложил всю эту банку с гнилыми червями на Флит-стрит.

— Что же мне делать? — повторил я свой вопрос.

С благоразумным видом Джон Макинз крутил в руках стакан с белым вином.

— А сам ты как считаешь, Ник?

— Если б я знал, что делать, я бы у тебя не спрашивал. Я узнаю, что какой-то псих угрожает Британии экономической войной, если я не помогу ему превратить Энтони Беннистера в пищу для рыб. Не кажется ли тебе, что это в большей степени дело правительства, нежели мое?

— В пищу для рыб?

Я знал, что в случае необходимости достопочтенный Джон может быть потрясающе тупым.

— От меня требуется убрать его, Джон. Пришить этого ублюдка.

Мои слова явно причинили ему боль.

— И Кассули это сказал?

— Не совсем так, но, с другой стороны, чего он еще может хотеть? Я должен привести катер «Лолли-поп» в пункт "х", обозначенный на карте. И что, по-твоему, нас там ожидает? Русалки?

— Но я должен заметить, что не слышал ни о каком убийстве. Насколько мне известно, Кассули хочет только помешать Беннистеру выиграть в Сен-Пьере.

— Не говори красиво, Джон. Этот ублюдок не замышляет ничего хорошего. Может, мне пойти и рассказать обо всем на Флит-стрит? Кто-нибудь да обязательно заинтересуется, а мой кусок бронзы этому поможет.

— Я боюсь, они с жадностью набросятся на твою историю. Ничто так не возбуждает прессу, как возможность навредить нашим отношениям с Соединенными Штатами. — Он беспомощно воззрился на меня.

— Но тогда, Бога ради, поддержи меня! Скажи мне, что правительство занимается этой проблемой. Разве у тебя нет друзей в Вашингтоне, которые могли бы прочистить Кассули мозги?

— При его денежных вливаниях в конгресс это невозможно, — пожал он плечами. — Кроме того, ты забываешь, что в открытую Кассули никому не угрожал. Он, как бы это сказать получше, только намекал. В основном через посредников вроде тебя. Кассули, конечно, свои угрозы отрицает, но правительство вынуждено принимать их всерьез.

— Ну так проведите это чертово повторное расследование, почему вы так упрямитесь?

— Потому что, несмотря на визжание левой прессы, правительство не контролирует судебную власть. Новое расследование может быть проведено только при условии наличия свежих фактов. А их нет. Так что мы должны обратиться к тебе...

— Стоп! — сказал я. — Вот ты и проговорился. Я не собираюсь помогать Кассули, потому что меня не прельщает перспектива оказаться в тюряге, как мой папаша. А сделаю я вот что — вернусь в Девон, и если эта чертова любовница Беннистера еще не поперла мою яхту, я отбуксирую ее в какое-нибудь прелестное укромное место и там займусь ее оснасткой. Тем временем люди будут терять работу, но меня в этом не вините. Свой долг перед родиной я уже исполнил, и доказательство тому — моя спина. И пусть Мелисса не пытается меня искать, потому что я исчезну. В банке лежит распоряжение об оплате обучения детей, а других денег у меня нет, так что ее поиски в любом случае теряют смысл. Ты передашь ей это, Джон? Скажи ей, черт побери, что я банкрот!

— Ник, Ник, Ник! — Достопочтенный Джон протянул мне руку. — Конечно, мы не просим тебя брать на себя всю ответственность за сложившуюся ситуацию.

— Да что ты?

Он сделал знак официанту.

— Я повторяю: я не член правительства...

— Но все же...

— ...Но, как мне кажется, я смогу предположить, как рассуждает правительство. Честно говоря, Ник, нам бы не хотелось, чтобы Кассули угрожал нам. По-моему, это вполне справедливо и к тому же разумно. Но, как я уже говорил, угрозы эти в открытую не произносятся, а нам надо знать намного больше об их причинах. Твоя информация очень ценная, но нам необходимо больше. Например, реальна ли эта угроза? Ты понял меня?

— На твой первый вопрос я отвечаю «да», а на второй — «нет».

Он избегал смотреть на меня.

— Я хочу дать тебе понять, что правительство будет благодарно, очень благодарно тебе, если ты будешь и далее держать нас в курсе относительно намерений Кассули. Ничего больше. Только информировать.

— А какова будет благодарность правительства? — передразнил я его манеру выражаться.

Достопочтенный Джон усмехнулся.

— Не думаю, что тут имеется в виду денежное вознаграждение. Давай просто сойдемся на том, что мы будет молчаливо отмечать и одобрять твой патриотизм.

— Черт побери! — Я дождался, чтобы он взглянул на меня. — Вы хотите, чтобы я был с Кассули, так, что ли?

— Мы хотим, чтобы ты информировал нас. Через меня. Хотя, естественно, я буду отрицать, что такая просьба носит официальный характер. Все это сугубо в частном порядке.

— Но единственная возможность наблюдать за Кассули — это согласиться на его план, так? Я помогу ему, а правительство будет очень благодарно в весьма туманной форме. Так?

Достопочтенный Джон какое-то время обдумывал мои слова, а потом кивнул:

— Да, я думаю, именно так. Но ты ведь хочешь вернуть свою яхту? Это поможет тебе осуществить свою мечту.

Все было изложено крайне деликатно. Кассули оправдывал месть справедливым гневом. Достопочтенный Джон руководствовался целесообразностью. А я был инструментом.

— А почему бы мне просто не пойти в полицию? — спросил я.

Он скупо улыбнулся.

— Потому что ты увидишь, что этот вопрос вне их компетенции.

— Ты имеешь в виду указания правительства?

— Разумеется.

Я вспомнил о Гарри Эбботе. Он был внимателен ко мне и советовал держаться подальше от беды, то есть не соглашаться сопровождать судно, которое везет купца мимо минного поля. Неожиданно мне пришло в голову, что задачей Эббота и было направить Беннистера на мины.

— Ну ты и жук! — Я пристально посмотрел на Джона. — А ты веришь, что Беннистер убил свою жену?

— Я думаю, беспринципно делать какие-либо умозаключения.

— Если ты так жаждешь его смерти, — жестко проговорил я, — то почему же не используешь своих головорезов? Или, может, ты станешь убеждать меня, что те парни, которые исчезли из моего полка, ушли в монастырь?

— Наши головорезы, — ответил он с обидой в голосе, — не держат свои катера на лужайке у Беннистера и не имеют чести быть с ним знакомы.

— Ты можешь представить их, — с готовностью заметил я. — Мне показалось, Беннистер — твой приятель.

— Скорее, Мелиссы, — произнося эти слова, достопочтенный Джон потупил взгляд.

Бедняга, подумал я.

— Правда? А я и не знал.

Он сделал неудачную попытку скрыть облегчение.

— Не то чтобы они близко знакомы, но у нее больше времени на светские развлечения, чем у меня.

Он имел в виду, что у нее больше времени на то, чтобы проводить время в чужой постели. Мелисса сделала и меня, и достопочтенного Джона рогоносцами.

— Итак, правительство, — ушел я от этой скользкой темы, — будет очень признательно, если я помогу убить Тони, друга Мелиссы, и ты, самым окольным путем, пытаешься внушить мне, что полиция закроет на это глаза.

— Ты можешь трактовать мои слова, как тебе заблагорассудится, Ник, но повторяю, что я полностью отрицаю возможность вменить мне в вину заговор с целью убийства. Все, что я могу сказать тебе сейчас, и к тому же неофициально, так это то, что было бы желательно, чтобы ты оказал помощь крупному промышленнику, который мог бы дать Британии еще больше капиталов и рабочих мест.

— Так это пообещал вам Кассули? Рабочие места?

От этих слов его передернуло.

— Не будь смешным, Ник.

— Человек зол как шляпник. Он несет всякую чушь о неуспокоившихся душах. Возможно, он беседует со своей дочерью на спиритических сеансах!

— Разве сумасшествие — профессиональная болезнь шляпников? Что-то я не слышал. — Джон глянул на часы. — О Боже! Неужели уже столько времени! Итак, Ник?..

— Джон?

— Ни слова прессе, будь человеком.

Он заплатил и удалился. Я обратился к правительству за помощью, но был послан. И я сделал то, что они просили не делать ни в коем случае. Я позвонил на Флит-стрит.

В пабе дурно пахло, он был грязным и куда дороже, чем в Девоне. Зато находился рядом с редакциями — вот почему Мики Хардинг предложил встретиться именно здесь. Хардинг был репортером, одним из тех, что прошагали с моим батальоном все фолклендские дороги. Солдаты прозвали его «Маус».

Маус бухнул на стол четыре пинты эля, по паре на нос.

— Ник, ты выглядишь ужасно.

— Спасибо.

— Никогда не думал, что увижу тебя снова.

— Ты мог бы навестить меня в больнице.

— Не говори глупости. Кто, как не я, провел столько часов у тебя под дверью? Но ты же велел никого не пускать! В чем дело? Или мы не так пахнем? Твое здоровье! — Он выхлебал большую часть первой пинты. — Видел твою уродскую физиономию в газетах. Кто тебя так отделал?

— Приятель Энтони Беннистера. Южноафриканец.

— Ну-ну. — Он с интересом смотрел на меня, чуя, что здесь что-то есть.

— Но ты не должен об этом писать, — торопливо добавил я, — иначе я потеряю яхту.

Он закрыл глаза и негодующе прищелкнул пальцами, а затем победно взглянул на меня:

— "Сикоракс", правильно?

— Точно.

— Три года прошло, а я не забыл. — Я вспомнил, как при каждом удобном случае Мики Маус похвалялся своей памятью. — Господи помилуй, — продолжал он, — да ты же всех достал с этой чертовой яхтой. Как она, на плаву?

— Только-только.

— А как случилось, что ты ее потерял, и при чем здесь приятель Беннистера?

— Мне нужны деньги Беннистера, чтобы привести «Сикоракс» в порядок.

Мики одарил меня долгим и недоверчивым взглядом.

— Если я правильно помню, а так оно и есть, мы, налогоплательщики, выплатили по сто тысяч фунтов тем, кто был тяжело ранен на Фолклендах. Разве ты не получил этих денег?

— Меня взяли за горло при разводе.

— Черт побери, всю сотню тысяч?

— Почти всю.

— О Господи! Да тебе, пожалуй, нужна сиделка, а не газетный репортер. Ну же, расскажи мне обо всем.

И я рассказал ему о «Сикоракс», и о Беннистере, и о Джилл-Бет, и о Кассули, и о достопочтенном Джоне. Я рассказал ему абсолютно все. И о том, как меня заманили к Кассули и какие в результате этого возникли проблемы. И еще о том, что я хотел помешать Кассули, и не потому, что хорошо отношусь к Беннистеру, а потому, что нельзя сидеть сложа руки, если существует угроза такой безработицы. Это уже был вопрос любви к родине. Мики скривился, когда я произнес эти слова.

— А почему ты пришел сюда? — спросил он. — Ясно, что это чертово правительство будет довольно, если Беннистера пришибут, рабочие места сохранятся, а у тебя останется твое судно. Зачем я тебе понадобился?

— Потому что нет доказательств, что Беннистер действительно убил свою жену.

— А! Так ты хочешь к тому же быть благородным? — сказал он с дружеской усмешкой. Закурив, он уставился в потолок, черный от сигаретного дыма.

Мики был крупный мужчина с потрепанным лицом, острый на язык и подозрительный, как куница. На первый взгляд он производил впечатление человека, утратившего вкус к жизни, но при этом все замечал, все слышал и мало чему верил. Вот и сейчас его лицо выражало сомнение. — Итак, мы имеем свидетельство сына осужденного британским правительством, с одной стороны, и одного из богатейших людей в мире — с другой.

— Да, что-то в этом роде.

— Конечно, медаль сыграет свою роль... — Подумав, он добавил: — Но Кассули будет отрицать, что у вас был разговор.

— Полностью.

— А правительство заявит, что первый раз слышит о тебе?

— Точно.

— Ловко. — Мики опять помолчал и сделал несколько затяжек. — Как ты думаешь, насколько вероятно, что это сделал Беннистер?

— Черт его знает! Здесь проблема идеального убийства, причем настолько идеального, что нельзя даже сказать, убийство ли это.

— Но если мы будем утверждать, что это все-таки убийство, или хотя бы намекнем на это, Беннистер тут же подаст исковое заявление в суд.

— Подаст ли?

— А как же? Такое заявление не стоит ни гроша и к тому же не облагается налогом. — Он покачал головой. — Просто невозможно доказать, что он убил свою жену, так ведь?

— Нет.

— Он пристукнет тебя идеально, — с восхищением сказал Мики, — и это куда дешевле, чем просто убийство. — Он закурил новую сигарету. — Ну что ж, я возьмусь за это прелестное маленькое дельце, где действуют вонючий богатый янки с восточным именем, британский ублюдок-убийца, трусливое правительство, герой войны с медным задом и труп с большими сиськами. Как раз для бедного грубого скандалиста вроде меня. Твое здоровье, Ник!

— Так ты поможешь мне? — У меня гора свалилась с плеч оттого, что я больше не был один между молотом и наковальней. Если британскому правительству наплевать на навязчивую идею Кассули, то пресса с удовольствием за нее ухватится. Угрозы этого психа не устоят перед гласностью, ибо он, конечно, не осмелится заявить во всеуслышание, что пытался шантажировать целую страну или вынашивал планы отмщения в открытом море. Пусть газеты расшевелят эту трясину, выпустив побольше смрада — глядишь, и расследование возобновят. А я в результате обрету желанный покой. Никогда бы не подумал, что получу помощь именно от тех, кого старательно избегал в течение двух лет!

— Я помогу тебе, Ник, — решительно заявил Мики. — Но мне нужны доказательства. — Размышляя, он сморщил лицо. — Эта Джилл-Бет Киров, как этот чертов балет, она приедет, чтобы узнать твой ответ?

— Она так сказала. Но я собираюсь завтра же перетащить яхту. Я не хочу, чтобы она меня нашла.

— Ты собираешься перетащить катер?

— Черт возьми, да. Беннистер угрожает опять забрать его себе — с меня этого уже хватит.

— Нет, — покачал головой Мики. — Нет, и еще раз нет. Не делай этого, Ник. Ты должен все оставить как есть. — Заметив недовольство на моем лице, он вздохнул. — Послушай, приятель. Если ты исчезнешь, американка не сможет с тобой переговорить, а мы не сможем получить никаких доказательств. А нет доказательств — нет и версии, нет даже чертова намека на нее.

— Но даже если мы с ней и поговорим, что это даст?

— Эх ты, молчаливый герой! Я подсоединю к тебе передатчик. Ты прикрепишь под рубашку радиомикрофон, пропустишь антенну через штаны, и твой дядя Мики будет все слышать и записывать на магнитофон.

— И ты сможешь это сделать?

— Разумеется. Правда, я должен буду получить у босса разрешение, но вообще-то мы часто этим пользуемся. Как ты думаешь, каким образом мы находим всех этих подставных полицейских и священников со странностями? От тебя, Ник, требуется только одно — выполнять все, что тебе скажут. Объясни Беннистеру, что ты с радостью станешь его штурманом. Передай Кассули, что горишь нетерпением заманить в ловушку Беннистера. Убеди их в своей преданности.

— Но я не хочу оставаться с Беннистером, — откровенно огорчился я. — Я ведь уже сказал им, что не стану больше участвовать в их дурацком фильме.

— А теперь скажи им обратное. Проглоти обиду. Скажи, что был не прав. — Мики говорил настойчиво и убедительно. Все его разочарование в жизни, казалось, улетучилось, когда он согласился на это дело. — Ты поступаешь так во имя родины и королевы. Ты спасаешь рабочие места. Ты отводишь опасность со стороны янки. Но это же не на всю жизнь. А когда должна появиться эта американка с сотней тысяч?

— Не знаю.

— Бьюсь об заклад, в течение месяца. Так ты остаешься в игре?

Ни Беннистеру, ни Кассули, ни даже достопочтенному Джону не удалось убедить меня, а у Мики это получилось с пол-оборота. И я согласился — но только до тех пор, пока мы не получим доказательства. А затем я ухожу от всех этих толстосумов, втянувших меня в свои грязные делишки.

— Конечно, мы заплатим тебе, — заметил Мики.

— Не нужно мне никаких денег.

Он покачал головой:

— Ник, ты настоящий олух «Круглого стола».

Но самое главное — я теперь был не один.

На следующее утро я поездом поехал в Девон. Шел дождь. «Уайлдтрек» либо вернулся в гавань Хамбл, либо ушел на тренировки — на реке его не было. «Мистика» тоже исчезла, скорее всего, ее забрал негодующий представитель французской фирмы, сдающей суда напрокат.

Зато «Сикоракс» по-прежнему стояла у моего причала. Никто ее не тронул, она была в полном порядке, и я облегченно вздохнул.

Хромая, я подошел к судну и забрался в кубрик. Пока меня не было, Джимми привернул по левому борту пластины с цепями и подготовил место для установки грот— и бизань-мачты. Я открыл замок, висевший на двери каюты, и перемахнул через фальшборт. Кольт лежал на том же месте, где я его спрятал, под мотором. Если у Мульдера хватило наглости обшарить «Мистику», то почему бы ему не обыскать и «Сикоракс»?

Я прошел по палубе, надеясь увидеть Джимми. Все вокруг было неподвижно, и только по воде плясали маленькие круги от дождя. На меня вдруг навалилась такая усталость, словно я не спал по крайней мере сутки. Я похлопал по крыше каюты, приговаривая, что скоро мы отправимся в плавание, вот только задержимся ненадолго, чтобы изловить шайку богатеев.

Ни пива, ни еды на «Сикоракс» не осталось, поэтому я устало побрел к дому, но дверь оказалась запертой. Значит, экономка куда-то ушла, но я знал, где она прячет запасной ключ. Я вошел в дом, выпил на кухне пива, закусив бутербродом, положил себе мяса и прошагал в большую гостиную. Подойдя к окну, я засмотрелся на дождь. Вверх по реке шел экскурсионный теплоход, и к его иллюминаторам прильнули туристы — они глазели на дом Беннистера. Экскурсовод в этот момент наверняка говорил им, что они проезжают мимо владений знаменитого Тони. Через пару недель сюда нахлынут толпы зевак, привлеченные скандальными разоблачениями в газетах. Хозяева этих теплоходов, должно быть, неплохо заработали, пока продолжался суд над моим отцом.

Хлопнула входная дверь, и я обернулся, ожидая увидеть экономку, спешащую на кухню, но вместо этого в гостиную вошла Анжела Уэстмакот и остановилась как вкопанная, явно не готовая встретить здесь меня.

— Добрый день, — сказал я.

— Я думала, ты ушел, — ехидно заметила она.

— Как раз об этом я и собирался поговорить, — ответил я.

— Что, деньги нужны? — В руках у нее была уйма пакетов с покупками. Прежде чем снять мокрый плащ, она сложила их на диван. — Так ты участвуешь в фильме или нет? — требовательно спросила Анжела.

— Думаю, мы могли бы закончить его, — промямлил я, верный данному Мики слову.

— А как мать? — резко бросила Анжела.

— Она крепкая старушка, — неопределенно ответил я, стыдясь своей заранее подготовленной лжи.

— Голос у нее был вполне нормальный, когда я разговаривала с ней. Сначала она очень удивилась, но потом сообщила, что ты в Далласе, однако в данный момент тебя нет дома. — Все это Анжела проговорила с убийственной иронией. — Я сказала, что перезвоню, но она просила не беспокоиться.

— Это так похоже на мою мать. Особенно учитывая, что она умирает.

— Ник Сендмен, ты ублюдок, ублюдок!

На меня ее оскорбления не действовали, ибо я больше не был в ее власти. За мной стояла газета Мики. Я отвернулся и стал смотреть, как по стеклу стекают капли дождя. Низкие облака почти касались склона противоположного холма, и я подумал, что к вечеру на болота спустится туман. Господи, скорей бы уже приезжала Джилл-Бет, чтобы закончить эту дурацкую эпопею и расплеваться со всеми этими избалованными себялюбивыми параноиками!

Я вздрогнул, услышав за спиной всхлипывание, и, обернувшись, увидел, что Анжела плачет. Она стояла у дальнего конца длинного окна, по ее лицу текли слезы, а худенькие плечи мелко вздрагивали. При виде этой картины во мне смешались два чувства — смятение и смущение. Заметив, что я наблюдаю за ней, Анжела в гневе отвернулась.

— Все, что мне нужно, — проговорила она между всхлипываниями, — так это сделать хороший, достойный фильм.

— Надо заметить, что для этого ты используешь довольно странные методы, — с горечью произнес я.

— А вся моя работа — словно плавание в патоке! — Она как будто не слышала моих слов. — Что бы я ни сделала, все вам не так. Ты принципиально против всего, что я делаю, Мэттью со своей съемочной группой — те вообще меня ненавидят. Ты тоже ненавидишь меня!

— Это неправда.

— "Медуза"? — Анжела ждала ответа, но я молчал — мне нечего было сказать. — Ник, разве ты не понимаешь, что у нас может выйти хороший фильм? Неужели ты хотя бы на секунду не можешь об этом подумать?

— Настолько хороший, что можно меня шантажировать? Никаких поставок, пока я не сделаю то, чего ты хочешь? А если я не пляшу под твою дудку, ты грозишься забрать у меня яхту?

— Ради Бога! Да если на тебя не нажать, ты пальцем о палец не ударишь! — возразила она сквозь слезы. Анжела все еще плакала, но ее лицо уже не было таким трогательным. — Ты упрям, как осел! А эта чертова съемочная группа больше занимается чтением профсоюзных постановлений, чем съемками фильма. Мэттью их боится, ты легкомыслен, а я, Ник, связана обязательствами! Компания выделила мне деньги, людей, оговорила сроки, а я даже не уверена, смогу ли вообще закончить фильм! Я не знаю, где ты проводишь половину времени! А если я тебя все-таки нахожу и хочу поговорить с тобой, ты смотришь на меня, как на какую-то бульварную девку! — Было впечатление, что у нее внутри лопнула какая-то мощная пружина. Ей меньше всего хотелось, чтобы ее видели в таком состоянии, и она пыталась побороть в себе эти унизительные страдания, но не могла и продолжала всхлипывать. Нашарив сумочку, Анжела трясущимися руками вынула оттуда пачку сигарет, но из-за неловкости рассыпала ее по ковру. Выругавшись, она подняла одну и закурила. — Я дала себе слово бросить курить, — жалобно объяснила она, — но как я могу его сдержать, если меня окружают одни ублюдки? Да еще Тони...

— А с ним-то что не так?

— Он боится тебя — вот что с ним не так! Он сам никогда не скажет, что от тебя требуется, вместо него всегда говорю я. Опять я! Мы так чертовски ленивы и мы такие сложные! А я так чертовски устала от всего этого! — Теперь она рыдала навзрыд. — Господи, как я устала!

Я подошел к ней.

— Это правда хороший фильм?

— Да! — всхлипнула она. — Черт тебя побери, да! Это, можно сказать, честный фильм, но в тебе столько дерьма, что ты даже не хочешь посмотреть его!

— Ну, дьявольщина... — Я наступил на рассыпанные сигареты. — Я не знал! — Я положил руки ей на плечи и повернул ее к себе. Анжела не сопротивлялась. Я отобрал у нее сигарету и бросил в бассейн. — Прости меня.

— Прости и ты меня, — проговорила она между всхлипываниями, уткнувшись в мой грязный свитер. — Черт возьми, я не хотела, чтобы это случилось. — Она не пыталась от меня отстраниться.

— А я хотел, — заявил я. С самого начала я мечтал, чтобы это случилось, и именно таким дождливым днем. И теперь все запуталось окончательно.

Дождь лил весь день, весь вечер и, насколько я мог заметить, всю ночь.

Анжела рассказывала о своем детстве в Мидленде, о своей многоуважаемой матушке, о своем отце, баптистском священнике, и о своем университете, и еще о том, как она участвовала в демонстрациях за запрещение атомного оружия, спасение китов и официальную продажу марихуаны.

— Тогда это считалось нормальным, — задумчиво произнесла она.

— Твой отец тоже так думал?

— Он выступал за спасение китов. — Анжела улыбнулась. — Бедный папочка.

— Бедный?

— Он так хотел, чтобы я стала учительницей в воскресной школе, вышла замуж и родила двойню.

А вместо этого она встретила речистого мужика, старше ее в два раза, который заявил, что руководит летней радиостанцией, чьи программы рассчитаны на английских туристов, путешествующих по Средиземноморью. Анжела бросила университет и, не доучившись всего год, вылетела на юг, где обнаружила, что станция обанкротилась.

— Но он хотел от меня совсем другого.

— Чего же?

Она повернула голову, чтобы посмотреть на меня:

— А ты как думаешь?

— Твою застенчивую и мягкую душу?

Анжела выпустила дым в потолок.

— Он всегда говорил, что самое лучшее во мне — ноги.

— Ноги у тебя бесподобные.

Она подняла одну и критически ее осмотрела:

— И правда, неплохие.

— Сойдут.

Тогда, использовав бланк уже несуществующей станции, она нашла себе работу на настоящей радиостанции в Австралии.

— Беспримерное нахальство, — вспоминала она, — потому что я совсем ничего не умела. Но я и там вышла сухой из воды.

— Опять ноги?

Анжела кивнула.

— Да, они. Не дай Бог быть уродиной. — Она задумалась над своими словами и нахмурилась: — Но мне всегда было немного обидно, ведь никогда не поймешь, берут меня за мои способности или за внешность. Ну, ты понимаешь, о чем я?

— У меня обычно тоже такая проблема, — засмеялся я, подумав про себя, что своим стремлением сделать хороший фильм Анжела частично ответила на этот вопрос. Ей во что бы то ни стало нужно было доказать, что она ничуть не хуже умных, но некрасивых людей.

Тем не менее красотой своей Анжела пользовалась вовсю. Она перешла с радиостанции в основную ТВ-компанию. Там она и познакомилась с Беннистером, который как раз снимал в Австралии фильм. Он пообещал, что, если она когда-нибудь вернется в Англию, он возьмет ее в свою программу.

— И я вернулась.

— Только из-за него?

Анжела пожала плечами:

— Я хотела работать на английском телевидении и заодно вернуться домой.

— А Беннистер был платой за это?

Она взглянула на меня.

— Он мне нравился. Правда.

— Почему?

— Не знаю. — Она затушила сигарету и перекатилась на мою левую руку. Я привлек ее к себе, а она тесно прижалась бедром к моему бедру. — Мы с ним чем-то похожи.

— Неужели у него тоже красивые ноги? — удивился я.

— Тони легкоранимый. Он профессионал, но вне работы очень не уверен в себе, ты, наверное, заметил? Поэтому он пользуется своей популярностью как маской.

— Он слабак, — уточнил я.

— Тебе легко так говорить, ты сильный.

— Посмотрела бы ты на меня в телефонной будке! Влетаю, вжик-вжик, трах-трах, и тут же выскакиваю в трусах поверх брюк.

Анжела засмеялась.

— Тони вбил себе в голову, что никому не нравится. Вот и стремится всем угодить. Со стороны может показаться, что Беннистер удачливый и самоуверенный, на самом же деле Тони вечно боится и всегда соглашается со всем, что ему скажет любой наглец, потому что хочет произвести хорошее впечатление. Вот почему ему на телевидении самое место. Понимаешь, он привлекает людей, к тому же у него приятная внешность. — Последние слова она произнесла как бы в защиту.

— У него начинает расти брюшко, — лениво заметил я.

— Это из-за того, что он забросил спорт. Он покупает тренажеры, но ими не пользуется.

— А когда вы познакомились, он уже был женат?

Анжела кивнула, но ничего не добавила.

Мы лежали, прислушиваясь к шелесту дождя. Я взял прядь ее волос и положил к себе на грудь. Наконец я нарушил молчание:

— А ты бы вышла за него замуж?

— Если бы он захотел, то да.

— А он хочет?

— Наверное. — Анжела провела пальцем по шраму на моем плече. Пальцы у нее были тонкие, длинные. — Вообще-то для Тони предпочтительнее кто-нибудь вроде Мелиссы, с положением в обществе. Хотя, вполне возможно, и я подойду. Я знаю свое дело, а для его карьеры это важно. Мне кажется, он опасается, как бы меня не переманили конкуренты...

— Ты его любишь?

Она задумалась. Потом отрицательно покачала головой.

— Тогда зачем тебе выходить за него?

— Потому что... — Анжела снова замолчала.

— Почему? — настаивал я.

— Потому что, мне кажется, мы подходим друг другу. — Она говорила медленно, как ребенок, старающийся запомнить трудный урок. — Потому что он преуспевающий, а я помогу ему обрести уверенность при встречах с людьми, которые, как он думает, его презирают. Например, с тобой.

— Может, это оттого, что он такой жалкий?

В наказание она отняла свои волосы.

— Тони вовсе не жалкий. Просто он чувствует себя легко, только когда на него направлены телекамеры.

— У вас будет прекрасная семейная жизнь, — угрюмо заметил я, — с телекамерами, следующими за вами повсюду.

— Может, мне удастся его переделать, — проговорила Анжела. — Ему бы хотелось стать похожим на тебя.

— Стать таким же нищим?

— Он завидует тебе. Он мечтал быть солдатом.

Жмурясь от удовольствия, я поглаживал ее голую спину.

— Мне кажется, поэтому ему нравится Фанни, — продолжала Анжела. — Фанни — крутой.

— Это точно.

— И раз такие парни его уважают, Тони как бы ощущает себя таким же крутым. — Она пожала плечами. — Может, со временем, когда его признает нужное количество людей, он станет сильным?

Мне такой способ казался странным.

— Ты сильная, — заметил я.

— Я редко плачу, — объяснила Анжела, — да и не люблю этого занятия.

Она надолго замолчала. Над рекой раздавались пронзительные крики чаек.

— Но есть еще кое-что, — наконец продолжила она. — у Тони нет близких друзей, а ему хотелось бы иметь одного, но очень близкого друга. Не меня, да и вообще не женщину, а какого-нибудь парня, с которым Тони мог бы быть честным до конца.

— Друзей найти труднее, чем любовниц, — заметил я.

— Ник, а у тебя есть друзья?

— Да, — ответил я после секундного размышления. — Много.

— А у Тони их нет. Да и у меня тоже, честно говоря. И если мы поженимся, я буду чувствовать себя защищенной.

— Защищенной?

Анжела приподнялась на локте и поцеловала меня в щеку.

— Ну да, в безопасности.

— Не понимаю.

— За мной вечно бегают мужики. А сейчас, когда всем известно, что я принадлежу Тони, меня оставили в покое.

— Принадлежишь?

— У него очень развито чувство собственности, — произнесла она слегка извиняющимся тоном и устремила взгляд в потолок. — Он хочет, чтобы я бросила работу, когда мы поженимся.

— А сама ты этого хочешь?

— Ну, если я останусь, это будет нечестно по отношению к другим, так ведь? Все скажут, что я отхватила самый лакомый кусочек, потому что я — жена Тони. — Мне пришло в голову, что люди уже так думают, независимо от того, есть ли на ней обручальное кольцо. — К тому же я избавлюсь от денежных проблем. Я перееду сюда и смогу видеть тебя всякий раз, когда ты будешь возвращаться на «Сикоракс» к своему причалу. Неплохо, правда?

Да, большой путь лежит от дома баптистского священника где-то в глуши Мидленда до огромного особняка над рекой в Девоне.

— Может, это будет и неплохо, — произнес я, — но вот хорошо ли?

— Это романтический вопрос.

— А я и есть романтик. Я влюблен в любовь.

— Ну и дурак. — Прижавшись ко мне, Анжела удобно свернулась клубочком, а дождь в это время вовсю барабанил по окнам. Дул северный ветер, и я представил себе, как в такую погоду крошечные яхты пробиваются через волны, вздымающиеся на отмелях, к долгожданному убежищу. Моя подруга все еще пребывала в мыслях о любви и изменах: — Тони мне изменяет, теперь и я неверна ему, да?

— Он разозлится, если узнает?

Анжела кивнула.

— Он страшно разозлится и будет чувствовать себя уязвленным. Всю дорогу он мне изменял, но ему и в голову не приходит, что мне может быть больно. — Она пожала плечами. — Тони ужасно гордый, ужасно. И мне кажется, поэтому он и сделает мне предложение.

— Поскольку считает, что ты будешь ему верна?

— И еще потому, что я могу служить украшением. — Она повернула голову, чтобы увидеть мою реакцию.

Я поцеловал ее в лоб:

— Ты и в самом деле украшение. Как только я увидел тебя, сразу же подумал: «Черт возьми, вот это украшение!» Это была страсть с первого взгляда.

— Правда?

Я удивился, что для нее это так неожиданно.

— Да, — мягко ответил я. — Правда.

Анжела улыбнулась.

— Ты был таким суровым и на всех наводил страх. Помню, я все время была начеку. Я даже представить себе не могла, что ты мне понравишься, и думала: вот этот человек ненавидит меня.

— Я мечтал о тебе, — возразил я, — но в то же время и боялся, потому что считал, что на телевидении работают одни только умные и обаятельные.

— Так оно и есть, — лукаво ответила она и опять вернулась к своим баранам: — Для Тони очень важно, чтобы жена была красива. Для него супруга — все равно что машина или дом, ты понимаешь? Чтобы произвести впечатление. Это тоже помогает в его работе.

— А вдруг ему захочется сменить жену на юную манекенщицу, что тогда?

— Алименты, — не задумываясь, ответила Анжела. — Лучший подарок для любой девушки.

Довольно долго мы лежали молча. На реке застрекотал подвесной мотор, словно кто-то стремительно мчался, невзирая на ливень, к кафе. Анжела задремала. Рот ее приоткрылся, и прядка светлых волос подрагивала в такт ее дыханию. Лежа в моих объятиях, она казалась такой юной и невинной. Днем она выплакала весь свой накопившийся гнев, а соединившись в постели, мы словно бы перестали бороться с неприятным встречным ветром и отдали себя во власть попутных ветров. Я поцеловал ее теплую кожу, и Анжела тут же проснулась, взглянула на меня из-под опущенных ресниц, сделала вид, что вспоминает, и засмеялась. Она тоже чмокнула меня и попросила:

— Расскажи мне о себе.

— Но разве не ты делаешь обо мне фильм? По-моему, ты знаешь меня лучше, чем я сам.

— Я не знаю, любишь ли ты Джилл-Бет Киров?

Я вздрогнул от неожиданности. Поглощенный своим новым счастьем, я напрочь забыл, что только что вернулся из Америки.

— Я не люблю ее.

— Правда?

— Правда.

Анжела привстала и оперлась на локоть.

— Или ты разлюбил ее за последние несколько дней?

— Я не... — и остановился. Я чуть было не сказал, что не виделся с Джилл-Бет, но мне не хотелось врать Анжеле. Тем более сейчас. Мне было необходимо, чтобы то, что я обрел сегодня днем, было искренним.

Анжела, довольная собой, пояснила:

— Ты не представляешь, с какой готовностью люди помогают телевизионным компаниям. Служащие авиалиний обычно не дают сведений о своих пассажирах, но если ты назовешься сотрудником телевидения и скажешь, что тебе необходимо срочно разыскать господина Сендмена, который вылетел в Штаты, забыв сценарий, тебе тут же помогут. А Даллас, Ник, очень и очень далеко от Бостона. Или, может, мне только так показалось, когда я последний раз была в Америке? Может, его уже передвинули?

Я улыбался:

— А мне казалось, я такой умный.

— Обвести тебя вокруг пальца, Ник Сендмен, все равно, что отнять конфету у паралитика. — Отодвинувшись от меня, Анжела закурила новую сигарету и вернулась на мою половину кровати. Она легла на живот и, опершись на локти, выдохнула дым мне в лицо. — Итак?

Я кивнул.

— Ну что ж, я действительно разлюбил ее за эти последние дни.

— Ты спал с ней?

— Нет.

Анжела грустно смотрела на меня.

— Но ты должен был хотя бы предложить, ведь так? Как истинный джентльмен?

— Должен был, но не предложил.

— Я рада. — Она наклонилась и поцеловала меня. — А может, теперь ты полюбишь меня?

— Может быть.

— Только «может быть»?

Я вернул ей поцелуй.

— Обязательно...

— Глупыш! — Анжела положила голову мне на грудь, и я чувствовал жар от ее сигареты, когда она затягивалась. — Ты летал в Америку, чтобы с ней переспать?

— Нет... Да... Ей нужно было поговорить со мной, а я хотел с ней переспать.

— Ты сам платил за билет?

— Нет.

Анжела засмеялась:

— А если бы платил ты, была бы неувязочка. Она хотела поговорить с тобой о Сен-Пьере?

— Да.

Вдруг я подумал: может, все это подстроено, чтобы расколоть меня? Анжела инстинктивно почувствовала мои подозрения и посмотрела мне в глаза.

— Я никому не рассказывала, где ты был, Ник.

— А почему?

— Потому что хочу закончить фильм. — Она затянулась. — Они собираются саботировать участие «Уайлдтрека»?

Я молчал, и Анжела отстранилась от меня.

— Ты встречался с Яссиром Кассули?

— Да.

— И как он?

— Внушительный, влиятельный, жутко богатый, одержим навязчивой идеей и, вполне вероятно, псих.

Улыбнувшись, Анжела перевернулась и уселась на кровати по-турецки. Поставила на простыню пепельницу и стряхнула туда длинный столбик пепла. У нее было потрясающее тело, как и у Мелиссы, очень гибкое и изящное, с бледной кожей. Если любовь — это только страсть, я потерян навсегда.

— Кассули всегда ненавидел Тони, — вдруг проговорила Анжела. — Ненавидел за то, что тот увел его дочь. Он считал, что Надежна связалась с человеком, стоящим ниже ее. Мне представляется, она вышла замуж от отчаяния. По крайней мере, Тони так говорит.

— Они была счастливы?

Анжела покачала головой.

— Не особенно, но и не скажешь, что уж совсем несчастливы. А Кассули ничего не мог поделать. Он часто навещал их, и ничто не могло быть достойно его обожаемой Надежны. Он заставил Тони купить этот дом и сделать здесь бассейн. Он постоянно крутился рядом и уговаривал ее вернуться домой.

— А почему она не возвращалась?

— Надежна всегда делала то, что хотела сама. — В голосе Анжелы послышалась неприязнь. — Ей нравилась роль английской королевы. Здесь она была богатой наследницей, вышедшей замуж за звезду шоу-бизнеса, а в Америке — просто еще одной богатой наследницей.

— Я слышал, у нее был мягкий характер, — заметил я как можно наивнее.

— Мягкий?! — почти что выплюнула Анжела. — Такой эгоистки не видывал свет! Мне всегда казалось, что Тони страшно ее боится, хоть он и отрицает это.

Я подумал, что Беннистера явно тянет к сильным женщинам.

— Она была хорошим моряком, — попытался я защитить погибшую.

— Но ведь это не рекомендация?

Я усмехнулся, слез с кровати и подошел к окну. Сначала я стеснялся своих шрамов, но Анжела только посмеялась над этим. И вот я стоял и смотрел на реку. Начинался прилив: скоро он затопит речную пойму и поднимет плавучие базы, пришвартованные на дальнем берегу.

— Надежна собиралась бросить мужа?

— Не знаю, — нахмурилась Анжела. — Тони об этом не распространялся, но сам он не хотел с ней расставаться. Я имею в виду, что развод нанес бы тяжелый удар по его карьере. Ведь его женитьба воспринималась как великий переворот, он как-то намекал на это. Он подозревал, что у нее есть любовник, только я не знаю кто. Тони очень злится, когда я завожу об этом разговор.

— А вообще он часто злится?

— Только на тех, кто, как ему кажется, может его запугать. Понимаешь, он живет в постоянном страхе.

Я прислонился спиной к подоконнику и любовался ее телом. Ее волосы свободно падали до поясницы. Вся постель, кроме нижней простыни, свалилась на ковер. Я решил, что самое время внести ясность еще в один вопрос.

— Ты знаешь, что говорят о смерти Надежны?

Анжела внимательно посмотрела на меня.

— Да, Ник, знаю.

— И что?

Она пожала плечами.

— Нет.

— Нет — значит невозможно? Нет — он этого не делал? Нет — ты не хочешь сказать?

Она уставилась на простыню.

— Мне кажется, у него не хватит духа убить кого-нибудь. Ведь убивать — это ужасно. И как можно так разозлиться, чтобы фактически не отвечать за себя?.. — Анжела снова передернула плечами. — Хотя если защищаешься... Ник, ты ведь должен это знать. Разве ты не специалист?

— О Боже, нет, конечно!

— А Фолкленды?

— Это не одно и то же. Хотя и там было нелегко. — Немного подумав, я добавил: — Самое ужасное — после, когда отчищаешься. Одно дело спустить курок, когда твой противник делает то же самое, и совсем другое — видеть его тело через несколько часов. Я помню одного, он был очень похож на моего друга детства, с которым мы играли в регби.

— Тебе было страшно? — спросила Анжела, и в ее вопросе мне почудился профессиональный интерес — она прикидывала, смогу ли я повторить это все во время съемок.

— Противно, — ответил я.

Почувствовав мою уклончивость, Анжела с вызовом на меня посмотрела:

— А ты мог бы хладнокровно убить кого-нибудь? Кого-нибудь, кого ты любил? Мог бы ты убить Мелиссу?

— О Господи, нет!

— А почему ты считаешь, что Тони мог?

— Не знаю, что и ответить. — Я помолчал. — А Мульдер мог?

— Ради Христа, Ник! — До сих пор она терпеливо отвечала на все вопросы, но сейчас моя дотошность стала ее раздражать, и в ней на мгновение проглянула прежняя Анжела. — Ты думаешь, Тони стал бы держать при себе Мульдера, если бы тот убил Надежну? Он держит его в качестве телохранителя. Тони знает, что Кас-сули угрожал ему помешать выиграть в Сен-Пьере. Почему, по-твоему, он не берет в команду чужаков?

— Это ты меня спрашиваешь?

Анжела загасила сигарету.

— Мы знаем, из какой конуры ты выбрался, Ник. Ты не человек Кассули, хотя он и пытался тебя приручить, ведь так? — с вызовом спросила она.

— Да, — откровенно ответил я. — Но у него не получилось. И прости меня, пожалуйста, за эти ужасные расспросы о Беннистере.

— Тони не убийца, — произнесла Анжела ровным голосом.

— Прости, — повторил я.

— И не заклинивайся на этом, — сказала она твердо и нетерпеливо продолжила: — Не дай Бог, желтая пресса начнет обсасывать его женитьбу. Представляешь, с какой грязью они его смешают, если вдруг подумают, что Тони мог убить Надежну?

Я не только мог себе это представить, а уже положил начало этому процессу своими переговорами с Мики. Но, несмотря на все мое желание быть правдивым с Анжелой, я не мог назвать ей имя Мики Хардинга.

Анжела опять потянулась за сигаретой.

— Ты слишком много куришь, — заметил я.

— Отвяжись, Ник, — это было сказано достаточно мягко — просто дружеское недовольство дружеской критикой.

— Можно дать тебе совет? — спросил я.

— Попробуй.

— Не пускай Беннистера в Сен-Пьер. Пусть он останется на берегу. Я не знаю, какие у Кассули планы, но они явно идут дальше, чем просто помешать Тони выиграть гонки.

Анжела посмотрела на меня долгим взглядом.

— Он хочет отомстить за смерть дочери?

— Думаю, что да, — согласился я, ломая голову, с чего это я проявляю такую заботу о человеке, который по всем статьям является моим соперником. Эх, доброе старое рыцарство!

— Мужская гордость. Старый мерин и молодой жеребец. — Анжела поднялась с кровати, подошла к окну и встала рядом. Наступали сумерки. Небо закрывали тяжелые облака. — Тони очень гордый. Он ни за что не откажется от гонок. Тем более, он уже на весь мир заявил, что собирается выиграть их. Он хочет стать героем телевидения и утереть нос французам. Черт побери, Ник, он мечтает о дворянском звании! На ТВ куча народу уже это звание имеет, вот и Тони рвется его получить. Он считает, что победа в Сен-Пьере ему в этом поможет.

— Так, значит, ты будешь леди Беннистер?

Анжела промолчала, но улыбнулась, и я подумал, что она с удовольствием будет носить этот титул.

— Не упускай Беннистера, — посоветовал я. — Кстати, а сам он знает, как решительно настроен Кассули?

— А ты бы отказался от мечты из-за угроз?

— Это зависит от того, кто угрожает, — резко ответил я. — Знаешь ли, перед советским военным дивизионом я ощущаю куда большее раскаяние, чем перед «Армией спасения».

— Но Тони не откажется, Ник. — Она взяла мою руку и прижалась ко мне. — Вот почему я хочу, чтобы ты пошел с ним. Ты будешь еще одним телохранителем.

— Не из-за рейтинга? — спросил я.

— И из-за него тоже, дурачок. — Анжела засмеялась и выбросила сигарету в окно.

Я упал.

Уже много дней со мной такого не случалось, но тут моя правая нога подкосилась, я покачнулся, успев ухватиться за подоконник, а затем тяжело рухнул на толстый ковер. Меня охватила паника. Я чувствовал себя глупым, испуганным и совершенно беспомощным. В спину опять вступила боль, но не привычная, тупая, с которой я уже сжился, а неожиданная вспышка сильной и пугающей остротой боли.

— Ник! Ник! — Голос Анжелы был полон неподдельной тревоги.

— Все в порядке. — Я заставил себя говорить спокойно и попытался встать на ноги, но не смог, а только зашипел от боли. Подтягивая себя руками, я добрался до кровати.

— Что случилось, Ник? — Анжела суетилась рядом, пытаясь меня поднять.

— Время от времени у меня подгибается нога. Через минуту все будет в порядке. — Я старался скрыть свой страх. А я уж надеялся, что раз моя нога так хорошо выдержала поездку в Америку, то, может, эти дурацкие приступы и вовсе прекратились. Но не тут-то было, и вот я опять превратился в беспомощного калеку. Мне удалось взгромоздиться на кровать, и я лежал с закрытыми глазами, стараясь преодолеть боль.

— Ты никогда не говорил об этом, — с укором проговорила Анжела.

— Я же сказал — сейчас все пройдет. — Я заставил себя сесть и начал колотить по ноге, пытаясь таким образом вернуть ей чувствительность.

— Ты был у врача? — спросила Анжела.

— Меня смотрели тысячи докторов.

— Ты, проклятый дурак... — Все еще голая, она кинулась к телефону.

— Что ты хочешь делать? — с тревогой спросил я.

Анжела отпихнула мою неловкую руку, которая пыталась перехватить трубку.

— Тебе нужен врач.

— Черт возьми, нет! — Я опять неуклюже дернулся к телефону.

Анжела перенесла аппарат подальше от меня.

— Ник Сендмен, ты хочешь, чтобы я опять была с тобой в постели?

— Всегда.

— Тогда, черт побери, ты должен показаться врачу! — Она помолчала. — Ты согласен?

— Я же говорю — нога пройдет сама.

— Этот вопрос я не обсуждаю, Ник Сендмен. Я спрашиваю, ты покажешься врачу или нет?

Я сдался. Я наконец-то нашел свою Анжелику и не хотел больше ее терять. Ради нее я был готов показаться любому шарлатану. Лежа на спине в ее кровати, я пытался усилием воли заставить свою ногу двигаться и слышал решительный и компетентный голос Анжелы, договаривающейся с врачом. Я подумал, как все-таки здорово, когда о тебе заботится женщина. Я был влюбленным Ником, Ником в ла-ла мире, счастливым Ником!

Часть третья

Врачом оказалась женщина моего возраста, но выглядела она старше благодаря своей решительной и самоуверенной манере держаться. Она была невропатологом, Анжела познакомилась с ней во время съемок документального фильма о врачах. В зеленых глазах Мери Кларк играли смешинки, но голос при этом оставался сухим и педантичным. Она быстро осмотрела меня, и мы вернулись в кабинет с видом на розарий, где нас ожидала Анжела. Доктор Кларк попросила меня подробно рассказать о том, как я получил ранение. Она делала пометки и хмурилась, а Анжела, которая до того не слышала ничего похожего, вздрагивала от кровавых подробностей.

— Моя цель, господин Сендмен, — проговорила Мери Кларк, когда я закончил свой рассказ, — не иметь вас в числе моих пациентов...

— Вполне солидарен с вами, — галантно поддакнул я.

— ...потому что, — она пропустила мимо ушей мой неуклюжий комплимент, — я держала бы вас в постели, чтобы вы не могли причинить себе вреда.

Наступило молчание, нарушаемое лишь раздражающим звуком газонокосилки.

— Что вы имеете в виду? — проговорил я наконец.

— Я имею в виду, господин Сендмен, что ваша доморощенная физиотерапия привела к усилению ранее довольно незначительной отечности. Как медик могу вам сказать, что не вижу причины, которая мешала бы вам опять ходить нормально, разве что не слишком быстро.

— Гады, — зло проговорил я, позабыв о всякой галантности. — Эти ублюдки сказали, что я никогда не буду ходить нормально!

— Да, ублюдки могли так сказать, — Мери Кларк улыбнулась, — потому что спинальный отек обычно проявляется при полном разрыве нервов, окружающих мышцы позвоночника. Как правило, повреждения спинного мозга приводят к параличу на всю жизнь. Если же у больного частично восстанавливаются двигательные функции, то ставится диагноз — отек.

— Отек?! — воскликнула Анжела.

— Да, кровяная подушка, — слишком едко ответил я и тут же почувствовал себя виноватым. Я ведь уже долго общаюсь с врачами, а для Анжелы все было непонятным.

— Весьма отдаленно напоминающий кровяную подушку, — объяснила Мери Кларк Анжеле. — Она давит на спинной мозг и вызывает временный паралич, но в течение нескольких недель это обычно проходит.

— У меня не проходит, — угрюмо буркнул я, как будто хотел ее в чем-то уличить.

— Потому что у вас была очень тяжелая травма. Вы получили пулевое ранение, и произошел обширный отек. А теперь, господин Сендмен, считайте, что у вас он перешел в хронический. — Она помолчала, а затем почти озорно улыбнулась. — По правде говоря, ваша спина — это сплошное месиво, и после вашей смерти ваш позвоночник поместят в банку и будут использовать как пособие. Поздравляю.

— Но что-то ведь можно сделать? — настаивала Анжела.

Я был озадачен выражением неподдельной озабоченности на ее лице, пока мне не пришло в голову, что она беспокоится за исход съемок.

— Совершенно ничего, — радостно ответила Мери Кларк.

— Как — ничего?! — Анжела была явно шокирована.

Мери с помощью морской метафоры постаралась объяснить, что в моем теле нервные аварийные шкоты, которые контролируют правую ногу, каким-то образом перепутались, и именно из-за этого все мои беды.

— Новая операция может и помочь, но риск огромен. Вы все еще собираетесь в кругосветное путешествие? — спросила меня Мери, так ничего толком и не объяснив.

— По крайней мере, до Новой Зеландии.

— Конечно, вам не стоит этого делать. Если у вас еще остался здравый смысл, господин Сендмен, то вы получите пенсию по инвалидности, найдете бунгало с пандусом для инвалидной коляски и засядете за мемуары. — Она улыбнулась. — Но в этом случае вы, конечно, превратитесь в беспомощного калеку, так что, наверное, вам лучше все же отправиться в Новую Зеландию.

— Но... — начала было Анжела.

— Я ничем не могу помочь! — твердо сказала Мери. — Нога либо будет работать, либо нет. Врачи могут только экспериментировать над ним, а это, мне кажется, не подходит для господина Сендмена. Я права?

— Чертовски правы, — отозвался я.

— А как же быть, если нога откажет где-нибудь посреди Атлантики? — возразила Анжела.

— Думаю, он с этим справится, — сухо заметила Мери. — Кроме того, до сих пор двигательная функция восстанавливалась, мышечный тонус хороший. — Она взглянула на меня. — Но если вы заметите, что с каждым разом продолжительность периодов потери чувствительности увеличивается, то вам лучше всего обратиться к врачу. Конечно, ничего особенного он не сделает, только лишний раз разрежет вас. Но на некоторых само общение с врачом оказывает неплохой терапевтический эффект. — Она поднялась. — Мой гонорар — бутылка «Кот-де-Бон'78».

Ну что ж, «Кот-де-Бон» — великолепное вино, а Мери Кларк — прекрасный доктор. Чаще всего лучший способ помочь — это не мешать.

Анжела должна была смириться, а я — жить дальше, и с этим выводом мы вернулись в Девон.

И наступили хорошие времена. Энтони Беннистер мотался между Лондоном и Средиземным морем, где «Уайлдтрек» участвовал в серии прибрежных гонок. Фанни Мульдер оставался при яхте, и дом в Девоне был в полном нашем распоряжении.

Очевидно, Мэттью и съемочная группа догадались, что произошло между нами. Никто ничего не сказал, но все радовались за меня, так как дела с «Сикоракс» продвигались довольно быстро. За двенадцать пинт пива мы взяли напрокат баржу с подъемным краном на борту и установили просмоленные мачты. Когда опускали грот-мачту, я аккуратно положил старинный пенс в килевой полуклюз, куда вставляется грот-мачта, чтобы та своим концом расплющила монету. Такая традиция, говорят, приносит удачу судну, но любовь принесла мне больше, поскольку Анжела дала указание о поставке материалов для «Сикоракс». Мы больше не ставили друг другу условий, мы просто сотрудничали. Я даже умудрился худо-бедно рассказать перед камерой о своих подвигах. О Джилл-Бет не было ни слуху ни духу, и я постепенно начал думать, что все угрозы Кассули были химерой. Несколько раз звонил Мики Хардинг, но мне нечего было ему сказать, и телефонные звонки прекратились.

День за днем велись работы по оснастке яхты. Провода, канаты, лес и бадьи с дегтем из Стокгольма перегружались на борт и превращались в хрупкие с виду сооружения, которые на самом деле были способны противостоять сильнейшим океанским ветрам. Мы не торопились, считая, если в оснастке будет какой-нибудь изъян, то пусть он лучше обнаружится на стапеле, чем в Атлантике во время шторма в восемь баллов. Я вырезал кофель-нагели из гуаяки и забивал их в дубовые кофель-планки, которые привинчивались болтами к мачте ниже чиксов. Съемочная группа уже и не пыталась вникнуть в происходящее. Они сетовали, что мы с Джимми разучились говорить по-человечески и, когда мы беспокоимся о всяких там юферсах, кренгельсах, клетневинах и прочих вещах, нас совершенно невозможно понять. Оператор в отместку подарил мне словарь, а Анжела преподнесла «Сикоракс» антикварные медные люки, которые она упорно называла иллюминаторами.

— Люки, — настойчиво повторял я.

В их массивные медные рамы было вставлено толстое зеленоватое стекло и приделаны шторки, которые можно было опускать в плохую погоду.

Я установил люки туда, где им полагалось быть, и занялся каютой. Я соорудил две койки, большой стол с картой и камбуз. Форпик я превратил в мастерскую и хранилище для парусов. Я отвел место для химического туалета, а когда Анжела поинтересовалась, почему я не поставил нормальные промывающиеся унитазы, как на «Уайлдтреке», я объяснил, что не хочу делать лишних дырок в корпусе судна. «Зачем тогда вообще делать гальюн?» — спросила она язвительно. — Проще купить еще одно ведро!" Я ответил, что девицы, с которыми я собираюсь жить, достойны большего, чем цинковое ведро. Она наподдала мне.

Паруса были в починке в Дартмуте и прибыли готовыми как раз в тот день, когда съемочная группа отсутствовала. Но мы с Джимми не смогли устоять и сразу же установили их на грот-мачте и бизани. Чтобы паруса работали как следует, их надо выходить под сильным ветром; и я почувствовал, как подрагивает корпус, которому передаются порывы.

— А мы можем выйти на ней? — лукаво спросил Джимми.

Я выдернул фал из кофель-нагеля и спустил грот.

— Потерпи немного, Джимми.

— Подними стаксель, мой мальчик. Давай посмотрим, как она ходит, а?

Соблазн был велик. Стоял прекрасный день, дул юго-западный ветер с порывами до пяти баллов, и «Сикоракс» была бы рада снова оказаться в море, но я обещал Анжеле, что дождусь съемочной группы, чтобы они могли заснять мой первый выход на восстановленной яхте. Я поднял гик и гафель, чтобы Джимми мог отстегнуть лебедку и натянуть чехол на парус.

Он колебался.

— Ты уверен, мой мальчик?

— Да, Джимми, уверен.

Он убирал свернутый парус в чехол.

— Это из-за девицы? Держит тебя под ногтем, точно.

— Я ей обещал, Джимми, что подожду.

— Все твои мозги сейчас в ширинке. Вот когда я был мальчиком, настоящий мужчина никогда бы не подпустил женщину даже близко к судну. Когда баба верховодит на судне, это плохая примета.

Я выпрямился.

— А как насчет Джози Вудворд? Кто посадил ее в каюту в трех милях от Старт-Пойнта?

Он хихикнул и оставил эту тему. Я обещал, что ждать придется всего день-два, не больше, и тогда можно будет увековечить событие, о котором я так долго мечтал, — «Сикоракс» идет под парусами. Я подумал, что каких-нибудь два месяца назад я бы с удовольствием принял намек и мы бы вывели яхту в море, да еще подумали бы, возвращаться обратно или нет. А теперь я переживал за фильм так же, как и сама Анжела. Я начал на многое смотреть ее глазами, но все равно отказывался даже подумать об участии в Сен-Пьере, и Анжела согласилась на другую концовку: «Сикоракс» просто уходит в море...

Днем я позвонил Анжеле в ее офис в Лондоне.

— Яхта готова, — сказал я. — Паруса на месте, мэм, судно готово к выходу в море.

— Что, совсем готово?

— Нет радио, нет навигационных фонарей, хронометра, компаса, трюмных насосов, якорей, нет... — Я перечислял все, что стащил у меня Фанни Мульдер.

— Все уже заказано, — нетерпеливо перебила меня Анжела.

— Но все равно можно выйти в море, — произнес я с теплотой в голосе. — «Сикоракс» готова к морскому плаванию. Единственное, чего нам не хватает, так это бутылки шампанского и съемочной группы.

— Прекрасно. — Но голос ее звучал печально, может, оттого, что работа подходит к концу и, значит, скоро я уплыву и поминай как звали, и мой энтузиазм был тут несколько неуместен. Мы помолчали. — Ник?

— Поезд из Тотнеса отходит в пять часов двадцать шесть минут, — проговорил я. — Он прибывает в Лондон... э...

— Двадцать пять минут девятого, — вставила Анжела, но явно недовольно.

— Я мог бы сейчас выехать, — изобразил я нерешительность.

— Пошевеливайся, — резюмировала она, — или не будет ни радио, ни навигационных огней!

— А трюмные насосы?

Она притворилась, что думает.

— И конечно же никаких трюмных насосов.

И я поехал.

Квартира Анжелы находилась в довольно мрачном полуподвале в Кенсингтоне. В ней она жила, только если Беннистер был в отъезде. Но сам факт, что она сохранила собственную квартиру, говорил о ее стремлении к независимости. По крайней мере, мне так казалось. Квартира имела довольно заброшенный вид. Мебели было мало, все комнатные растения давно засохли, на камине лежал толстый слой пыли, повсюду валялись стопки книг и бумаг. Типичная квартира молодой деловой женщины, которая редко бывает дома.

— В следующий вторник, — сказала она.

— Ты о чем?

— Будем снимать выход «Сикоракс» в море.

— Не раньше?

Очевидно, она услышала нотки разочарования в моем голосе.

— Не раньше. — Она сидела перед зеркалом у туалетного столика и снимала с лица косметику. — Потому что понедельник уйдет на переезд съемочной группы.

— А почему они не могут приехать в воскресенье?

— Тогда им придется платить втройне. Потерпи до вторника. Хорошо?

— Высокий прилив начинается в десять часов сорок восемь минут утра, — сказал я по памяти. — Да, высокий прилив.

— Это важно?

— Это хорошо. Мы быстро дойдем до моря.

Прилипнув к зеркалу, она делала что-то особенно сложное с глазами.

— Но есть еще одна причина, почему именно вторник, — добавила она, и я почувствовал напряженность в ее голосе.

— Говори.

— Хочет приехать Тони. — Произнося эти слова, она избегала смотреть на меня. — Его присутствие очень важно. Я имею в виду, что фильм-то частично и о том, как он помог тебе, ведь так? И он хочет увидеть, как «Сикоракс» выйдет в море.

— И быть на борту?

— Может быть.

Я лежал в ее постели и, как дурак, ревновал. Я чувствовал себя так, словно удачно начавшийся праздник неожиданно приобрел какое-то скверное течение, а между тем все было вполне естественно. Я знал, что Анжела в первую очередь думает о Беннистере, но все же меня это раздражало. Последние две недели я прожил как во сне, а теперь пришла пора проснуться. Мое счастье было иллюзией, а возвращение Беннистера безжалостно напоминало, что нас с Анжелой связывает только постель.

Анжела повернулась ко мне. Она знала, о чем я думал.

— Прости меня.

— Не надо.

— Просто... — Она пожала плечами, не зная, что сказать.

— У него пальма первенства?

— Наверное, да.

— А у тебя нет выбора? — спросил я и тут же пожалел об этом, потому что тем самым проявил свою ревность.

— У меня всегда есть выбор, — ответила она с вызовом.

— Тогда почему же мы не можем уплыть на «Сикоракс» в воскресенье? В воскресенье Беннистер будет еще во Франции, хотя «Уайлдтрек» отправился домой три недели назад. Ты поплывешь со мной, — продолжал я. — Через несколько дней мы будем на Азорах, а там решим, что делать. Может, ты хочешь еще раз побывать в Австралии? Или мечтаешь побороздить Карибское море?

Анжела скрутила волосы и уложила их вокруг головы.

— Я страдаю морской болезнью.

— Через три дня все пройдет.

— Я этого не переживу. — Она смотрела в зеркало и вставляла в волосы шпильки. — Я не гожусь для моря.

— Все с этим справляются, — заметил я, — через какое-то время. Поверь мне, это не надолго.

— Ну, Ник!

Я давил на нее слишком сильно.

— Прости.

Она внимательно разглядывала свое отражение.

— Неужели ты думаешь, что мне не хочется бросить все это? Я сыта по горло этой неуверенностью Тони, этой завистью на работе, возней с графиками и киноинвентарем, суетой и вечными поисками идей для следующей программы! Но я не могу решиться на такое, не могу. Будь мне двадцать лет — другое дело. В этом возрасте весь мир состоит из любви — надо только немного в это верить. Но мне уже двадцать шесть.

— Двадцать шесть — это еще не возраст.

— Я чересчур стара, чтобы быть хиппи.

— Но я же не хиппи.

— А кто же ты, черт побери? — Она вытряхнула из пачки сигарету и закурила. — Ты собираешься шляться по миру как цыган. А где ты возьмешь деньги? Что будешь делать, если откажут ноги? А когда ты состаришься? Для тебя это нормально, тебя это особенно не заботит. Ты уверен, что все получится. Но я не такая, как ты...

— Ты хочешь быть в безопасности.

— А разве это плохо? — спросила она воинственно.

— Нет, просто я люблю тебя и не хочу потерять.

Она внимательно посмотрела на меня.

— Найди работу, поселись в Девоне. С твоей медалью это легко.

— Может быть.

Ее лицо исказилось, и она загасила сигарету, даже не сделав первой затяжки. Она встала, обошла кровать и сбросила купальный халат на пол. Она стояла передо мной совсем голая и смотрела на меня.

— Послушай, давай сначала закончим фильм, а потом уже будет думать о будущем.

Я откинул для нее одеяло.

— Хорошо, босс.

Анжела улеглась рядом со мной.

— Ты останешься до завтра?

Завтра была пятница.

— А как насчет уик-энда?

— Ты же знаешь, я не могу.

Беннистер хотел, чтобы Анжела прилетела к нему во Францию на уик-энд. После нескольких удачных гонок он переехал на Ривьеру для участия в жюри телевизионного фестиваля. Теперь работа была закончена, и он хотел, чтобы Анжела прилетела на закрытие. Предполагалось, что она будет в Ницце в пятницу вечером, а в понедельник утром они вернутся обратно и сразу же поедут в Девон. Мы оба понимали, что сегодня — наша последняя ночь украденной свободы, так как с возвращением Беннистера возникнут всем известные трудности.

Утром Анжела ушла пораньше — ей надо было побывать в нескольких студиях, где делали предварительный монтаж отснятого материала. Я сам себе сварил кофе в маленькой кухоньке, принял душ в ее миниатюрной ванной комнате, затем сел и составил список карт, которые мне понадобятся. Список получился длинным, а денег как всегда было в обрез, и, поразмыслив, я сократил его, оставив лишь Азоры и Карибское море. Каждая поездка в Лондон означала, что придется вычеркнуть из списка еще несколько карт, но я полагал, что «Сикоракс» не будет на меня в обиде. Я окинул взглядом немногочисленные вещи, принадлежащие Анжеле: разбросанные бумаги, оставшиеся от прошлых программ, приятная акварель на стене да потертый плюшевый мишка, единственное напоминание о детстве в родном доме.

Зазвонил телефон. Я не двинулся с места. Аппарат был с автоответчиком, и я, хотя и находился в квартире, оставил его включенным. Если это Анжела, то, услышав ее голос, я подниму трубку и отключу автомат. Я ненавидел этот механизм, он напоминал мне типичную уловку при изменах, но предосторожность была необходима. Иногда звонил Беннистер, и я слушал его властный голос, дающий четкие указания, и во мне закипала ревность.

Вежливый голос Анжелы, записанный на пленку, приносил извинения, что она не может лично поговорить по телефону. Пожалуйста, оставьте сообщение после гудка, говорила она, и послышался сигнал. Потом наступила тишина, и я уже было подумал, что звонивший повесил трубку, как вдруг раздался знакомый голос: «Привет. Вы меня не знаете. Меня зовут Джилл-Бет Киров. Мы встречались на банкете у Энтони Беннистера. Может, помните? Я разыскиваю Ника Сендмена и поскольку знаю, что вы делаете фильм о нем, то подумала, что, может, вы передадите ему о моем звонке. Мой номер...»

Голос прервался, так как я отключил автомат и поднял трубку:

— Джилл-Бет?

— Ник! Привет!

Я был рассержен.

— Откуда, черт побери, ты знаешь, что я здесь?

— Что с тобой, Ник? — опешила она. — Я просто разыскиваю тебя. Я не знала, где ты, и собиралась зажечь маяки везде, где только можно. Нам надо поговорить. Идет?

На мгновение я забыл о договоренности с Мики Хардингом.

— Думаю, нам нечего сказать друг другу.

Она помолчала.

— Ты хочешь играть по-жесткому или по-мягкому?

— Что это значит? — не понял я.

Она вздохнула.

— Однажды мне пришлось собирать сведения о парне, похожем на тебя, Ник. Правда, у него был ялик, совершенно прелестный. На носу у ялика была фигура русалки с лицом его жены. Парень очень гордился своим судном. Но оно сгорело. Это была трагедия. Понимаешь, человек вложил в этот ялик всю свою душу, а одна-единственная сигарета устроила фейерверк, как салют на Четвертое июля.

— Ты мне угрожаешь?

— Ник! — в ее голосе слышалась обида. — Я просто хочу поговорить с тобой, хорошо? Что здесь такого?

Я вспомнил Мики и его обещание, что газета поможет мне выйти сухим из воды.

— Хорошо, — осторожно ответил я.

Она предложила встретиться прямо сегодня, за завтраком, но я не знал, смогу ли я так быстро связаться с Мики. Я вообще не был уверен, что разыщу его в выходные дни.

— Мы сможем встретиться не раньше понедельника, — сказал я, — это в лучшем случае, и я буду в Девоне.

— Хорошо, Ник.

Она назвала кафе, которое я знал, и назначила время.

Я положил трубку. Оказалось, Кассули и не думал прекращать преследование. Псы были спущены и уже бежали по следу, и мне предстояло вывести их на свет, где они будут ослеплены и смущены гласностью. Я позвонил в газету и нашел Мики в отделе новостей. Я объяснил, где и когда мы встречаемся с Джилл-Бет.

— Ты сможешь? — спросил я.

— Я все сделаю. — Он оживился и, наверное, уже представлял себе заголовки: «Магнаты замышляют пиратство!», «Янки-миллиардер угрожает рабочим местам в Великобритании» или более вероятный в его газете: «Отпор Кассули».

Анжела вернулась в плохом настроении: редактор фильма заболел, а помощник, по ее словам, — просто мясник. Поговорив с Джилл-Бет, я перемотал кассету, и на наш разговор наложились приглашение на завтрак, информация о расписании самолетов в Ниццу и звонок от подруги детства, которой хотелось просто поболтать с Анжелой.

— На самом деле ей нужна работа, — съязвила Анжела. — А ты как провел день?

— Купил две карты и видел кучу вещей, которые не могу себе позволить.

— Бедный Ник. — И она дотронулась до моей щеки своей холодной худой рукой. — Один знакомый предложил мне свой коттедж в Норфолке на уик-энд. Телефона там нет, а на реке стоит лодка. Лодка Ферона?.. Это что-то значит?

— Ферон много чего значит! — Я радовался как дитя, но все же решил уточнить: — А Ницца?

— К черту Ниццу! Я скажу Тони, что слишком занята.

Итак, Анжела послала Ниццу к черту, а я не сказал ей о звонке Джилл-Бет. Я не хотел ничего скрывать, но не знал, как объяснить причину нашего свидания, а рассказывать о Мики и газете было опасно. Анжела рассердится, потому что наша деятельность может повредить карьере Беннистера. Да и вообще, сказал я сам себе, я иду на это, чтобы положить конец вмешательству Кассули, и прекрасно справлюсь сам, так что помощь Анжелы мне не требуется. Я даже испытал некоторую гордость и совершенно не чувствовал себя виноватым. После всех необходимых приготовлений вечером в понедельник с Яссиром Кассули будет покончено, впрочем как и с Ниццей.

Мики и я выехали в Девон в понедельник днем. Я нервничал.

— Мики, ты отдаешь себе отчет, с кем мы связались? Они угрожали сжечь мою яхту.

— Ах, — саркастически произнес Мики. — Ник, мы выведем этого ублюдка на чистую воду. — Я сидел как на иголках и все время оглядывался. — Ты думаешь, за нами следят?

— Нет. — На самом деле я искал «порше» Анжелы. Она поехала в Хитроу встречать Беннистера, и если прямо оттуда они отправятся в Девон, то легко нагонят нас. Мне не хотелось видеть их вместе. Я ревновал. Все выходные я был неудержимо счастлив. Со мной была Анжела и небольшая парусная лодка. И вот сейчас реальный мир наваливался на меня с жутким скрежетом судна, садящегося на мель.

Мики закурил.

— Ты что-то нервничаешь, старина. Я бы мог написать об этом: герой войны, а ведет себя как размазня.

— Я к такому не привык.

— И поэтому вызвал подкрепление?

— Точно.

«Подкрепление» ждало нас в кафетерии, где сержант Терри Фебровер поглощал остатки вареных яиц и кусочки белого хлеба с коричневым соусом. Я не знаю никого, кто ел бы столько. Не человек, а ходячая фабрика по переработке холестерина. Утром, днем и вечером он не переставая жевал и при этом совершенно не поправлялся. Единственная вещь, которая раздражала его на Фолклендах, — это непостоянство времени приема пищи. А однажды я собственными глазами видел, как он пробирался по минному полю аргентинцев за ранцем противника по одной простой причине — а вдруг там окажется банка говяжьей тушенки. При нашем приближении его усталое лицо не выразило никаких эмоций.

— Черт побери, — приветствовал он Мики Хардинга, — да ведь это Маус!

Маус, знавший нашего йоркширца по Фолклендам, пожал Терри руку.

— Ты не меняешься, Терри.

— Ты знаешь, Маус, я жду не дождусь, когда армия захватит власть, и тогда я пойду на Флит-стрит бить всех этих чертовых писак.

— Вряд ли у тебя это получится, — отозвался Мики, — наши куколки-секретарши вас, гомиков, распнут на кресте.

Обменявшись «любезностями» с Маусом, Терри обратился ко мне и громко спросил, есть ли у него время съесть еще одну тарелку, но я ответил, что нам пора двигать.

— Может, купить тебе бутерброд с сыром? — спросил я.

— Запах сыра вызывает у меня ощущение чего-то гниющего, лучше я возьму с беконом, — он пожал мне руку, едва не раздавив ее, — ты неплохо выглядишь, босс. Салли сказала, что тогда у тебя был совершенно непотребный вид.

— А как она сама?

— Как всегда, босс, как всегда. Чертовски плохо.

Терри был в штатском: поношенный синий костюм, застегнутый на все пуговицы. Я подозреваю, что он купил его за год до того, как ушел в армию, и с тех пор с ним не расставался. Впрочем, костюм ему был не особенно нужен, ибо Терри относится к тому типу людей, которые и дома ходят в маскировочной одежде. Терри был похож на быка: коренастый, упрямый и на все сто надежный. Я рад был снова увидеть его. Когда я поинтересовался, не трудно ли было ему вырваться из батальона, он ответил:

— Без проблем. Они мне еще должны отпуск за эти изматывающие учения.

— Как они прошли?

— Да как всегда, босс. Сначала увязли в поле с турнепсом, а потом чуть не утонули в реке. И естественно, никто из этих болванов-офицеров не знал, где мы находимся и что должны делать. Скажу тебе откровенно, приятель, — это он уже обращался к Мики, — если русские когда-нибудь нападут, они прихлопнут нас, как раскаленная кочерга курицу.

— И ведь неудивительно, правда? — заметил Мики. — Если все наши солдаты такие же нежные и привередливые.

— Так оно и есть, — засмеялся в ответ Терри, — так что же мы делаем?

— Ник нервничает, — сообщил Мики по пути к машине.

Я кивнул и объяснил Терри, что встречаюсь сегодня с этой американкой и вполне возможно, хотя и маловероятно, что в случае моего отказа она будет угрожать сделать что-нибудь с яхтой, и я был бы очень благодарен, если бы Терри побыл на «Сикоракс», пока мы с Мики не вернемся.

— Будь спокоен, — сказал Мики, выезжая на дорогу, — тебе придется просто вечерок посидеть на этой чертовой яхте.

Занятый бутербродом с беконом, Терри не обратил внимания на его слова.

— Так что эти подонки хотят устроить? Если они вообще что-то собираются делать?

— Поджог, — ответил я. Джилл-Бет намекнула на это, и я испугался. Пара тряпок, смоченных в бензине, могу в считанные минуты превратить «Сикоракс» в груду пепла. Вообще-то я собирался согласиться, но если я откажусь, «Сикоракс» окажется под угрозой, и у них будет целый час, пока я доберусь от места встречи до реки. Я предполагал, что Джилл-Бет уже расставила своих людей поблизости и может отдать им приказ по телефону. Сейчас все это казалось невероятным, но, когда я размышлял над этим в выходные дни, мои опасения выглядели весьма реальными. Яссир Кассули был решительным человеком, да еще и ожесточен, и в таком состоянии судьба какой-то небольшой яхты в Девоне для него ничто. Ведомый страхом, я позвонил Терри с сельского телефона в Норфолке. Я попросил сообщить сержанту Ферброверу о моем звонке, и через час тот перезвонил мне. Анжеле я сказал, что разговариваю с Джимми Николсом о якорных цепях. Мне не хотелось лгать, но в данном случае было быстрее и проще сказать неправду, чем пускаться в путаные объяснения. Сейчас, когда Терри с его успокоительной мощью был рядом, я спрашивал себя, а не перестраховался ли я. — Честно говоря, я не думаю, что что-то случится, — признался я, — но, знаешь ли, немного нервничаю.

— Нет проблем, босс. Я здесь. — Терри откинулся на заднем сиденье и принялся за второй бутерброд.

Через два часа мы были у реки, и, пока Мики ждал на дороге, я повел Терри напрямую, и, обогнув эллинг сзади, мы оказались на «Сикоракс». Я увидел двух членов команды Мульдера. Они копошились в эллинге, готовя «Уайлдтрек-2» к завтрашнему дню, поскольку завтра на нем установят платформу с кинокамерой для съемок первого выхода «Сикоракс» в море. По их присутствию я догадался, что Мульдер вернулся со своих успешных гонок в Средиземноморье, но не стал ничего спрашивать. Взглянув на дом, я не заметил в окнах никакого движения. Я подумал, что сегодня ночью Беннистер будет спать с Анжелой, и меня стала грызть нестерпимая ревность.

Прилив был еще невысок. Мы с Терри взобрались на палубу «Сикоракс», и я открыл каюту. О спрятанном кольте я умолчал, так как не хотел разрушать его карьеру обвинением в незаконном ношении оружия.

— Еда есть, босс? — поинтересовался он с надеждой.

— В шкафу у раковины печенье, наверху яблоки, а под койкой — пиво.

— Черт побери. — Мой ассортимент вызвал у него отвращение.

— Да, тебе может понадобиться вот это. — Я поставил два огнетушителя на новый стол с картой. На «Сикоракс» не было компаса, якорей, радио, насоса и хронометра, но об огнетушителях я позаботился. Яхта была деревянной и боялась не воды, а огня. — Если кто-нибудь спросит тебя, что ты тут делаешь, скажи, что ты мой друг.

— Я им скажу — пусть убираются, босс.

— Я должен вернуться к девяти, и мы пойдем и пропустим по стаканчику.

— И поедим? — с надеждой в голосе произнес он.

— Там подают очень хорошие стейки и пудинг с почками, — подтвердил я. Теперь я мог быть спокоен хотя бы за «Сикоракс». Кассули потребуется Экзорсист, чтобы изгнать оттуда Терри Фебровера. Впрочем, я сомневался, что и у Экзорсиста это получится.

Я вернулся той же дорогой и уселся в машину. Мы поехали на север, сквозь лабиринты улочек, ведущих в Дартмут. Я подавленно молчал, размышляя, во что мы влипли, а Мики, наоборот, был полон энтузиазма, предвкушая материал, который пройдет по первым страницам газет в обеих странах.

Мы подъехали к охотничьим угодьям. Низкие темные облака надвигались с запада, и было ясно, что ближе к ночи польет дождь. Мы оставили позади живую изгородь и выехали на голое плоскогорье. Ветер шептался со скалистыми пиками. Мы подъехали к сельскому кафе в центре охотничьих угодий, где была назначена встреча, раньше на целый час. В туалете Мики приспособил ко мне радиомикрофон. Устройство было довольно компактным. Проволочная антенна в защитной оболочке проходила под брючиной, маленькую коробочку размером с карманный калькулятор с помощью пластыря прикрепили на поясе, а маленький микрофон прицепили под рубашкой.

— Я вернусь в бар, — сказал Мики, — чтобы не подумали, что мы гомики, а ты поговоришь со мной. — В объемистую сумку Мики запихивал магнитофон и принимающее устройство. Чтобы слышать то, что записывается на магнитофон, к слуховому аппарату подсоединили тонкую проволочку.

Система работала. После проверки мы сидели за столом, и Мики давал мне указания. Передатчик был слабый, и, если я отойду больше чем на пятьдесят ярдов, он не сможет принять сигнал. Еще он сказал, что микрофон направленный и будет передавать только то, что говорится на близком расстоянии, поэтому я должен держаться как можно ближе к Джилл-Бет.

— Надеюсь, ты не против? — спросил Мики. — Тебе ведь она нравилась, так?

— Да, было дело.

— Ну так вспомни старое. Будь ближе к ней. И посматривай на меня. Если я перестану слышать, то почешу нос.

— Неужели таким способом — почесывая нос и с крошечным радио — мы поймаем в ловушку одного из богатейших людей в мире? — поинтересовался я.

— Вспомни Уотергейт. Все вышло наружу, потому что какой-то придурок не смог сделать слепок с дверного замка. Ты заблуждаешься, полагая, что миром правят способные люди. Это не так, Ник. Им правят страдающие от запоров идиоты, которые даже не могут вспомнить собственное имя, если оно не пропечатано на визитных карточках. Так, теперь: что ты ей скажешь?

— Я скажу ей, чтобы она исчезла.

— Ник! Ник! — застонал он. — Если ты так скажешь, она и правда исчезнет. А с чем останемся мы? Ничего путного. Подыграй ей! Разговори ее, понятно? Ты должен сказать то, что она хочет услышать, и тогда она скажет то, что нужно нам. И не забудь спросить ее, сынок, что собирается предпринять Кассули в море. Либо он хочет, чтобы Беннистера столкнули, либо он просто хочет припугнуть этого ублюдка? Понял?

— Понял, — ответил я. — А что насчет денег?

Мики закрыл глаза в притворном отчаянии:

— О Господи, Ник, ты осел, каких поискать! Конечно, ты берешь эти проклятые деньги. Это же доказательство! — Он выпил виски. — Ты готов к бою, мальчик?

— Да, готов.

— Тогда — вперед! И перестань трястись. Все будет хорошо. — Он допил мою порцию и отошел. Я остался ждать. Постепенно кафе заполнялось людьми, в основном пешими путешественниками, которые, очутившись внутри, тут же начинали стряхивать воду со своих ярких кепок. Пошел дождь, хотя пока и не сильный.

Я перешел от виски к пиву. Мне не хотелось напиться и потерять над собой контроль — на карту было поставлено слишком много. Если я все сделаю хорошо, мы остановим миллионерах его навязчивой идеей и спасем тысячи рабочих мест для Британии. Я дам тему, и все газеты начнут печатать скандальные истории. Правда, я оттолкну от себя Анжелу, которая никогда не простит мне того, что имя Беннистера окажется замешанным в этом скандале. Я так часто, а подчас и несправедливо, обвинял ее в нечестности, что сейчас она вполне может обвинить меня в том же самом. Она скажет, что я должен был рассказать ей обо всем, и, наверное, будет права.

Но ведь я все равно уйду в море и так или иначе расстанусь со всеми, кого люблю. Я сделаю так, что угрозы Кассули будут бессильны, и дам возможность Беннистеру попытать счастья в Сен-Пьере, а Анжеле — удовлетворить свои амбиции. После сегодняшнего вечера я буду свободен, мы с «Сикоракс» сможем отправиться туда, куда будет угодно ветрам.

Я ждал.

— Привет!

По сравнению с изящной бледностью Анжелы Джилл-Бет выглядела загорелой и крепкой — результат эффективного воздействия витаминов, физических упражнений и кипучей энергии. Интересно, почему это американцы так полны энтузиазма, а мы в основном сонливы? На ней были синяя рубашка, облегающие джинсы и высокие ковбойские сапоги, как будто она собралась на родео. В руках она держала плащ, а на плече ее болталась изящная сумочка. Она наклонилась, чтобы поцеловать меня, но по моей реакции поняла всю неуместность этого жеста. Тогда она села рядом и спросила:

— Как ты?

За ее спиной Мики показал мне поднятый палец в знак того, что слышит ее хорошо.

— Хочешь пива? — спросил я.

Она покачала головой.

— Как насчет того, чтобы пройтись?

— В такую погоду? — И я жестом указал на дождь, который затуманил все окна.

— Тоже мне, солдат! Испугался дождя?

Я боялся выйти из радиуса приема, но Джилл-Бет настаивала, и я поплелся за ней к выходу. По дороге она надела плащ, а волосы завязала шарфом.

— Тебе привет от Яссира.

— Великолепно!

Казалось, она не замечает отсутствия радости с моей стороны. Открыв сумочку, она показала мне содержимое:

— Здесь сто тысяч долларов. Без налога.

Я взглянул на плотные пачки банкнотов — каждая пачка была обернута в целлофан. Ни разу в жизни я не видел такого количества денег, и мне казалось, что меня разыгрывают. Я сделал вид, что потрясен, но на самом деле ситуация была нелепой.

Неужели Джилл-Бет действительно верит, что меня можно купить?

— Они твои, — сказала она, закрыв сумочку.

Дождь усилился, но она словно не замечала его. Мы шли через мост, направляясь к Беллеверскому бору. Я не смел оборачиваться, потому что Джилл-Бет тоже могла обернуться и увидеть высокую неуклюжую фигуру Мики, следующего за нами по пятам. Мой пиджак промок насквозь, но я надеялся, что сырость не навредит микрофону.

— Неужели действительно необходимо бродить в такую мерзкую погоду? — спросил я.

— Да, — ответила она небрежно, затем нахмурилась и с искренней озабоченностью спросила: — Тебе плохо?

— Немного.

Она пожала плечами и взяла меня за руку, как будто помогая идти.

— Прости, но я не выношу, когда в кафе накурено, — она взглянула на небо, готовое разразиться ливнем, — похоже, пора искать крышу, — и повела меня под сосны Беллевера. Дождь шел недолго и не успел еще проникнуть сквозь плотные иголки. Мы очутились в относительно сухом месте. Где-то позади послышалось шевеление, и я понял, что Мики здесь. Наверное, он ругался на чем свет стоит, что его вытащили из кафе, но по сравнению с маячившей впереди наградой эта его жертва была ничтожна.

Джилл-Бет отпустила мою руку и прислонилась к дереву. Какое-то время мы молчали. Я чувствовал себя не в своей тарелке, а ее самоуверенность казалась неестественной. Она слегка улыбнулась мне.

— Я рада видеть тебя, Ник.

— Правда?

— Но ты держишь себя враждебно.

Она произнесла слово «враждебно» почти как слово «студент», и голос ее был такой обиженный, что я невольно улыбнулся.

— Я не враждебный, просто у меня очень болит спина.

— Тебе нужно сходить к врачу.

— Я уже был у врача. Он сказал, что ничего нельзя сделать.

— Тогда надо обратиться к американскому врачу.

— Это мне не по карману.

— Да, они чертовски дорого берут, — согласилась Джилл-Бет.

Мы оба были очень осторожны, и я подумал, что если действительно поведу себя как студент, то все наши усилия пойдут прахом. Моя задача — убедить девушку в том, что я согласен, хотя и с большой неохотой, выполнить их просьбу. Я выдавил из себя еще одну улыбку.

— Так ты хочешь сделать меня богатым или мокрым?

Она улыбнулась в ответ.

— Значит ли это, Ник, что ты согласен нам помочь?

Я совершенно не умел врать, но знал, что чересчур поспешное согласие будет малоубедительным. Пожав плечами, я начал вышагивать туда-сюда под деревьями и при этом говорил:

— Я не знаю, Джилл-Бет. Честно говоря, я не разделяю вашей убежденности в том, что Беннистер виноват. Это меня и беспокоит. Он мне не нравится, но я все же не уверен, что этого достаточно, чтобы лишить его возможности попытать счастья в Сен-Пьере.

Я старался побольше двигаться, но потом до меня дошло, что таким способом я постоянно отвожу от Джилл-Бет микрофон. И не то чтобы она много говорила, разве что вставляла отдельные замечания, но я все же остановился прямо напротив нее.

Она вздохнула, словно ее раздражала моя бессмысленная трескотня.

— Все, что от тебя требуется, Ник, это быть на борту его катера. Если ты согласен, ты сейчас же получишь сто тысяч долларов, а остальные триста тысяч — по завершении.

— Но я уже сказал ему, что не поплыву с ним, — возразил я, как будто это был непреодолимый барьер.

Она пожала плечами.

— Поверит ли он тебе, если ты скажешь, что передумал?

Под деревьями было очень-очень тихо. Шум дождя здесь почти не слышался, опавшая хвоя глушила все звуки, и наши голоса казались неестественно громкими.

— Он поверит мне, — неохотно признал я.

— Вот и скажи ему.

— А если я этого не сделаю, — уточнил я как можно естественнее, — то Кассули лишит Британию рабочих мест?!

Джилл-Бет рассмеялась:

— Ты все понял. Но не только рабочих мест, Ник. Он заберет все свои капиталы и перенесет контракты в Европу. И тогда многим британским фирмам придется навсегда распрощаться с надеждами на американские контракты. Это жесткий подход, Ник, но ведь ты видел его. Он решительный человек, а потеря нескольких миллионов для Кассули — капля в море.

Я молчал. Мне казалось, что Мики получил все, что ему было нужно, в этих нескольких фразах. И если все идет нормально, доказательства уже на пленке, оставалось поставить последние точки над "i".

— А Кассули этого не сделает, если я поплыву на «Уайлдтреке»?

— Правильно, — произнесла она ободряюще, как будто разговаривала с застенчивым учеником, которого надо слегка подтолкнуть, — нам нужна твоя помощь, Ник! Ты — наш шанс. Убеди Беннистера взять тебя на «Уайлдтрек» и можешь пересчитывать деньги!

Странно, конечно, что со всеми своими миллионами Яссир Кассули может положиться лишь на меня, но, возможно, так оно и есть. Мой переезд в дом Беннистера был как нельзя кстати. Может, поэтому Джилл-Бет так настойчива. Я был бы весьма удобным орудием, если бы согласился.

— Ну а что же конкретно от меня требуется?

Я хотел, чтобы она все рассказала в микрофон.

Джилл-Бет обладала незаурядным терпением:

— Ты поведешь яхту по тому маршруту, который тебе укажут.

— Какому маршруту?

— О Господи! Да откуда мне знать? Все будет зависеть от погоды, понятно? Ты выйдешь на радиосвязь в указанное время, и все. Легче способа заработать четыреста тысяч не бывает, правда?

Я улыбнулся.

— Правда. — Мне было нелегко выговорить это слово, так как оно подразумевало согласие. Видимо, я удачно сыграл свою роль, хотя благодаря моим стараниям произносить каждое слово с максимальной естественностью речь моя звучала тяжеловесно и как раз неестественно. В то же время у меня возникло ощущение, что, пока я размышляю над следующим ходом, Джилл-Бет ведет себя несколько скованно и манерно. Я должен был обратить на это особое внимание, но вместо этого спросил: — А что случится, когда я буду вести «Уайлдтрек» по заданному маршруту?

— С тобой и командой — ничего.

— А с Беннистером?

— То, чего захочет Яссир. — Она произнесла это медленно и вызывающе и ждала моей реакции.

Несколько секунд я молчал. В ее словах мне почудился скрытый намек на убийство, но я решил, что на большую откровенность она не пойдет. Думаю, она ожидала взрыва негодования, но вместо этого я только пожал плечами, словно все, что связано с местью, меня не касалось.

— И вся эта затея основывается лишь на предположении, что Беннистер убил свою жену? — спросил я с искренним сомнением.

— Ты все правильно понял, Ник. Деньги возьмешь сейчас?

Я должен был ответить «да», я должен был забрать их, но медлил. Я шел на необходимый обман, но чувствовал себя последним подонком.

— Ради Бога, Ник! Так да или нет? — Джилл-Бет протянула мне сумку. — Ты берешь деньги или мы просто зря тратим время?

Я уже протянул руку, чтобы забрать это последнее, неопровержимое доказательство, как вдруг за моей спиной раздался сдавленный крик.

Я вздрогнул и повернулся, но тут моя правая нога онемела, и я упал, а Джилл-Бет пробежала мимо. Чертыхаясь, я встал на колени и заставил себя подняться. Я выпрямил ногу руками и полухромая-полу-вприпрыжку пошел от дерева к дереву. Черт возьми: неужели моя нога будет всегда подводить меня в ключевой момент?

Я увидел Джилл-Бет в двенадцати ярдах впереди. Она склонилась над кем-то, и я уже знал над кем.

Свежая кровь залила ему голову, мокрую одежду и руки. Он был жив, но без сознания, и дыхание его было редким. Его сильно ранили. Лежащая рядом с ним сумка была открыта, и я увидел там радиоприемник, а магнитофон пропал. Тот, кто огрел Мики по голове, украл все доказательства.

— Это ты его привел? — с укором спросила она.

— Вызови «скорую»! — гаркнул я, как будто отдавал военный приказ.

— Это ты привел...

— Беги! Набери 999! Торопись! — Она могла бежать вдвое быстрее меня. — И принеси одеяло из кафе!

Она побежала. Я опустился на колени рядом с Мики и укрыл его своим пиджаком. Кровь текла ручьем, и я оторвал полоску от своей рубашки и промокнул ее. Раны на голове всегда сильно кровоточат, но я опасался, что это не просто порез. Его стукнули очень сильно, и я подозревал, что сломана скула. Коричневая хвоя, залитая кровью, казалась черной в сгущающихся сырых сумерках. Я погладил Мики по руке и прислушался, не едет ли помощь.

Я был зол и растерян. Я оберегал «Сикоракс», но мне и в голову не пришло, что оберегать надо Мики. Чья же это работа? Кассули? Может, Джилл-Бет тоже привела подкрепление? Могла ли она подозревать, что я веду двойную игру? «Черт возьми! — подумал я. — А вызовет ли она вообще „скорую“?» Оставив Мики на несколько секунд, я доковылял к опушке и посмотрел в сторону деревни. Моя правая нога дрожала, а спину сверлила пульсирующая боль. Я не был уверен, что смогу дохромать до деревни, но если Джилл-Бет подведет, то придется попытаться.

Я проклинал свою ногу, массировал ее, а выпрямившись, увидел свет фар, высветивших бегущих по мосту. Я пошел обратно к Мики. Он еще дышал, слегка похрюкивая.

Послышались торопливые шаги. Знающие профессионалы, специализирующиеся на спасении затерявшихся в болотах путешественников, пришли на помощь Мики. Не надо было дожидаться «скорой» — рядом стоял их «лендровер», который отвезет его в больницу. Мики осторожно положили на носилки, закутали в одеяло и установили капельницу с солевым раствором.

Я дошел с ними до «лендровера» и проводил взглядом до дороги. Кто-то вызвал полицию и спрашивал меня, не дождусь ли я ее. Я ответил, что поеду в больницу, а потом вспомнил, что ключи от машины остались у Мики.

— Я довезу тебя, — сказала Джилл-Бет.

Я колебался.

— Ради Бога, Ник! — Она разозлилась, что я не доверяю ей, и протянула мне ключи от машины. — Хочешь, поезжай сам?

Я позволил ей отвезти меня.

— Кто это? — спросила она.

— Репортер из газеты.

— Ты дурак, — заявила она презрительно.

— Не я! — рявкнул я. — А ты чертова дура! То, что Кассули богат, не значит, что он прав!

— Его дочь убили!

— А кто сделал с Мики вот это? — Я махнул в сторону «лендровера», который ехал на милю впереди нас. — Это ты привела с собой своих ублюдков, ведь так?

— Нет, — запротестовала она.

— Тогда кто это сделал, черт побери?!

Она немного подумала и спросила:

— Ты ехал сюда из Лондона?

— Нет. Я приехал... — Я осекся. Я видел, что Фанни Мульдер вернулся, и мне даже не пришла в голову мысль проверить, не следит ли кто-нибудь за нами. — О Боже! — проговорил я в отчаянии. — Мульдер!

Джилл-Бет пожала плечами, словно хотела сказать, что я сам накликал это несчастье на свою голову. До больницы мы доехали молча. У входа в травматологическое отделение уже стоял «лендровер», а перед ним пустая полицейская машина с зажженными фарами.

Джилл-Бет заглушила мотор.

— Насколько я понимаю, это значит, что ты нам не помощник?

— Я не собираюсь таскать для вас каштаны из огня.

— Так тебе не нужны деньги?

— Нет.

Джилл-Бет пожала плечами.

— Мы не предполагали, что все так получится, Ник.

— Что ты имеешь в виду?

— Американцы против британцев, хотя на самом деле это не так. Кассули уверен, что его дочь убили. Если ты разделяешь это мнение, то ты поможешь нам.

Я открыл дверь машины.

— Это не Америка против нас, — произнес я, — а просто дело старомодной чести, вот и все. У вас нет доказательств. У вас нет ничего, кроме подозрений. Вы играете в эти игры, чтобы осчастливить богача, а будь он беден, никто из вас и пальцем бы не шевельнул.

Она смотрела, как я вылезаю из машины.

— До свидания, Ник.

Я не ответил. Она завела мотор, включила скорость и унеслась.

В больнице пахло карболкой, и этот запах вызвал у меня нежелательные воспоминания. Я сидел под плакатами, призывающими делать детям прививки и информирующими о том, что венерические болезни заразны, и ждал новостей. Наконец ко мне подошел молоденький констебль и сообщил, что у господина Хардинга черепно-мозговая травма и перелом трех ребер. Он без сознания. Чем вызван мой интерес к нему? Я ответил, что он — мой друг.

— Вы видели, как все случилось?

— Нет.

— Вам известно, что господин Хардинг газетный репортер?

— Да.

— А сами вы из газеты?

— Нет.

— Вы вместе приехали в деревню?

— Да.

— Почему же вы не видели, как все произошло?

— Да потому что в это время я отошел в кусты помочиться.

— Вы знаете, кто напал на господина Хардинга?

— Нет.

Лично я был уверен, что это Мульдер, но доказать ничего не мог и поэтому продолжал все категорически отрицать.

— Как вы добрались до больницы?

— На машине друга.

— Кто этот друг?

— Это вас не касается.

— Вы собираетесь обратиться в полицию и оставить заявление?

— Нет, не собираюсь.

Я не хотел вдаваться в объяснения, в противном случае пришлось обвинить одного из богатейших в мире людей в намерении объявить Британии экономическую войну.

Внезапно я почувствовал усталость и страх. Если кассета попала в руки Мульдера, а тот уже на обратном пути к Беннистеру, значит, я должен срочно добраться до реки и остановить Терри Фебровера, который может убить Мульдера, так как тот почти наверняка станет искать меня на «Сикораксе». Поэтому сейчас мне меньше всего хотелось сидеть в полицейском участке, выдумывая всякую чепуху, из-за которой я вполне мог угодить в психушку.

— Господин Хардинг — мой старый друг, — сказал я полицейскому. — Мы приехали в деревню на прогулку, и ничего больше.

— В дождь?

— Да, в дождь.

Обязанный по роду своей работы быть подозрительным, полицейский с неприязнью посмотрел на меня:

— Вы очень близкие друзья?

— Послушай, отвали, сынок!

Он закрыл блокнот.

— Хотите вы этого или нет, но вам все же придется пройти в участок.

— Нет, — ответил я, — я еду домой. А вам, думаю, следует позвонить инспектору Гарри Эбботу. Вы знакомы с ним? Скажите ему, что я очень торопился. И еще передайте, что началась новая англобурская война. Откройте-ка свою записную книжку и запишите мое имя — капитан Николас Сендмен. И не забудьте сказать о бурской войне. Выполняйте! — Последние слова я произнес так, будто вновь оказался в батальоне.

Полицейский, видимо, читал слишком много триллеров.

— Это особенное задание, сэр? — Он сделал ударение на слове «особенное».

— Не ваше дело. Звоните ему, и немедленно.

Я знал, что Эббот будет ругаться на чем свет стоит, но выпутается. Меня отвезли домой. Я попросил полицейского остановить машину на вершине холма, чтобы дойти до дома пешком.

Мне было страшно. Мульдер вышел на тропу войны.

Мики Хардинг без сознания.

Все шло наперекосяк.

Я остановился посередине лесистого склона. На реке начинался прилив. Дождь ослабел, но легкие порывы западного ветра стряхивали мне на голову воду с ветвей. Я вымок до нитки. В доме Беннистера горел свет, а в эллинге и возле моей яхты была сплошная темнота.

Неслышно, как призрак, я спустился по склону. Это было нелегко, так как я давно уже здесь не ходил, да и больная нога делала меня неуклюжим. Но я шел так, словно находился в патруле и за каждым деревом меня подстерегал бандит с ружьем и кучей патронов. Я долго всматривался в тени за эллингом, но ничего не обнаружил, хотя на всякий случай и бросил комок земли в куст рододендронов, чтобы привлечь внимание спрятавшегося наблюдателя.

Наконец я преодолел последний участок склона и спрятался в тени эллинга.

— Терри, — позвал я.

— Я уже десять минут прислушиваюсь к вашим шагам, босс.

Я почувствовал облегчение.

— Все в порядке?

— Все тихо. А как у вас?

— Все пропало. Мики Маус попал в мышеловку. Тебе надо было быть там, а не здесь. — Я забрался на палубу. — Бедняга в больнице. Пленка потеряна. А что творится здесь?

— Через десять минут после вашего отъезда приехала машина. Еще одна подъехала час назад.

Первая машина привезла Беннистера и Анжелу, а вторая — Мульдера. Я подозревал, что в данный момент Мульдер находится в доме с нашей кассетой и рассказывает Беннистеру и Анжеле о моей встрече с Джилл-Бет Киров. Отсюда вывод: я с самого начала что-то замышлял против Беннистера, и запись на пленке это подтвердит. Правда, послушав ее, Тони может отказаться от участия в Сен-Пьере, но в этот момент меня больше заботило, что подумает обо мне Анжела. Я скользнул взглядом по склону и увидел на фоне освещенного окна темный силуэт.

— Я иду туда, Терри!

— Я нужен?

— Да, но без команды не высовывайся.

Я должен был туда пойти, чтобы Анжела не считала меня предателем. Я хотел дать ей понять, что произошло на самом деле, и зачем я встречался с Джилл-Бет. Я бы все ей объяснил. И не только ей, но и Беннистеру тоже. Я вконец запутался, и пора было все расставить по своим местам. Преимущество правды в том, что в конце концов она пробивается сквозь любую ложь и неразбериху.

Я люблю правду.

Мы с Терри вскарабкались по крутому склону и вышли на широкую террасу. Терри тихо присвистнул, когда разглядел через окно роскошно обставленную комнату.

— Черт побери, босс, у нее есть вкус.

Да, вкус у Анжелы был. Она выглядела умопомрачительно в дорогих черных брюках и лиловой блузке. Она сидела на диване, с опущенной головой, и, очевидно, что-то внимательно слушала. Я видел, как вращается катушка магнитофона, который был частью музыкального центра. Беннистер стоял позади дивана, а Мульдер и два члена команды почтительно примостились поодаль.

— Затаись, Терри, — шепнул я.

Раздвижные двери не были заперты, и, когда я рывком отодвинул одну половинку, все находившиеся в комнате от неожиданности подскочили. Я услышал собственный голос, записанный на пленку, затем Анжела наклонилась и выключила магнитофон с помощью дистанционного пульта.

Присутствующие уставились на меня. Все это напоминало сцену из детективной пьесы, где в последнем действии все собираются в гостиной, сгорая от нетерпения услышать имя преступника. Увидев меня, они застыли, как на фотографии. Первым эту немую сцену нарушил Мульдер, который решительно направился ко мне.

— Оставь его! — Внезапный окрик Беннистера остановил Мульдера, и тому пришлось пока удовлетвориться грозным взглядом, смешанным с иронией. Беннистера передернуло, как будто даже разговор со мной внушал ему отвращение.

— Какого черта ты здесь?

— Я пришел, чтобы все объяснить. — Капли дождя стекали с моей одежды на дорогой ковер.

— Вряд ли мы нуждаемся в твоих объяснениях. — Беннистер щелкнул пальцами и обратился к Анжеле. — Перемотай, пожалуйста, пленку, чтобы капитан Сендмен мог послушать ее. — Он помолчал, а потом с презрением добавил: — Ас войны, кавалер ордена...

— Я знаю, что на пленке... — начал было я.

— Заткнись! — прикрикнул Беннистер. Смелость, которой недоставало ему в прошлом, в избытке проявилась сейчас, что было вызвано услышанным на пленке.

Но если Беннистер обнаружил какую-то новую черту своего характера, манера поведения Анжелы была такой же, как и до нашего сближения, кстати, именно в этой комнате. Ее бледное лицо представляло из себя сплошную маску презрения.

Я перехватил ее взгляд, но не нашел в нем и намека на то, что она узнает меня. Она подалась вперед, и я услышал, как перематывается пленка, затем последовал щелчок, и всю комнату заполнил энергичный, дружелюбный голос Джилл-Бет с явным американским акцентом:

"... — Но нам нужна твоя помощь, Ник! Ты — наша надежда. Убеди Беннистера взять тебя на «Уайлдтрек» и можешь пересчитывать деньги!

— Ну а что конкретно от меня требуется?

— Ты поведешь яхту по тому маршруту, который тебе укажут.

— Какому маршруту?

— О Господи, да откуда мне знать?! Все будет зависеть от погоды, понятно? Ты выйдешь на радиосвязь в указанное время, и все. Легче способа заработать четыреста тысяч не бывает, правда?

— Правда".

Здесь была пауза, пока я не заговорил вновь:

" — ...А что случится, когда я буду вести «Уайлдтрек» по заданному маршруту?

— С тобой и командой — ничего.

— А с Беннистером?

— То, чего захочет Яссир.

— И вся эта затея основывается лишь на предположении, что Беннистер убил свою жену?

— Ты все правильно понял, Ник. Деньги возьмешь сейчас?"

Голос Джилл-Бет прозвучал резко, а затем было слышно только шипение пленки.

Анжела выключила магнитофон и встала:

— Ублюдок! — и, отвернувшись от меня, вышла из комнаты.

— Это совсем не то...

Я собирался сказать, что правда вовсе не в том, что они услышали на пленке, но после вторичного прослушивания Беннистер пришел в ярость и крикнул мне, чтобы я заткнулся. Мульдер сделал угрожающий шаг ко мне, потирая руки от удовольствия. Два других члена экипажа явно нервничали, но были настроены решительно. Беннистер вздрогнул, когда Анжела хлопнула дверью, и повторил:

— Ты ублюдок!

— Я не принял предложения, — сказал я. — Я только хотел узнать их планы.

— И ты думаешь, я в это поверю?

— Не будь идиотом! — резко отпарировал я. — Спроси об этом Мики Хардинга, который валяется сейчас без сознания в больнице! Он репортер из газеты.

— Он врет, — лаконично заметил Мульдер.

— А откуда, черт побери, у вас эта пленка? — требовательно поинтересовался я.

— Я следил за тобой, — холодно ответил Мульдер.

— Зачем? — настаивал я. Мульдер молчал, а я продолжал наседать на него, надеясь перехватить инициативу. — А тогда для чего, черт побери, я делал эту запись? Зачем, черт побери, мне понадобилось рисковать, если я и так на их стороне?

— Разумеется, ты хотел убедиться, что они не ведут двойную игру. — Мульдер говорил отрывисто, ледяным тоном.

— Мики Хардинг — репортер из газеты, — сказал я, обращаясь к Беннистеру, — а твой головорез чуть не убил его.

По лицу Беннистера было видно, что я напрасно трачу время. Он был из клана журналистов, и для него запись на пленке не могла лгать. Записи и пленки составляли его мир, и мое предательство было зафиксировано на магнитной ленте. Словно опасаясь, как бы я не выхватил эту проклятую катушку, он стоял между мной и магнитофоном.

— С тобой все ясно, Сендмен.

— Ты же знаешь Гарри Эббота, — произнес я, — позвони ему и спроси!

Мульдер встал между мной и Беннистером.

— А зачем ты ездил в Америку? — Он бросил мне вызов.

Этот вопрос меня удивил, и я заколебался. Только Анжела знала правду, больше никто.

Мое колебание приняли за признание, и Мульдер насмешливо улыбнулся.

— Ты сказал, что у тебя мать при смерти. Еще одна ложь? — Он полез в карман и вынул оттуда сложенную газету, которую бросил на ковер к моим ногам. — Первая страница, ты, лгун!

Это был пресс-релиз, выпускаемый фирмой Кассули в Нью-Йорке, и всю первую страницу занимала фотография в красной рамке, на которой красовались Джилл-Бет и я во время банкета в имении Кассули в Кейп-Коде. Тогда, помнится, я назвался фотографу неким Джоном Брауном, но подпись под фотографией гласила, что на банкете в летней резиденции господина Яссира Кассули мисс Джилл-Бет, дочь контр-адмирала военно-морского флота США Оскара Кирова, была в сопровождении капитана Николаса Сендмена, награжденного орденом Крест Виктории.

— Ну что? — победоносно спросил Мульдер.

— Кто, черт возьми, прислал это тебе?!

— Не имеет значения. Прислали два экземпляра. — Он вынул из кармана еще одну газету и отдал ее Беннистеру.

Беннистер разглядывал снимок, а я не знал, что мне делать дальше. Все мои доводы превратились в пыль после такого поворота дела. Мульдер сделал шаг ко мне.

— Ты вконец изолгался, парень. В ту ночь ты спас эту американку и, похоже, ведешь игру на ее стороне. Что ты еще сотворил, Ник Сендмен? Испортил стяжную муфту? Обрезал перлини? Мне думается, ты потерял свою яхту, Сендмен. Как еще может господин Беннистер возместить свои потери?

Беннистер поднял взгляд от газеты.

— Что ты собирался сделать? Убить нас в море?

— Я пытался спасти твою жалкую жизнь! — крикнул я, не обращая внимания на массивную фигуру Мульдера.

— А где сто тысяч долларов? — спросил тот.

— У меня нет денег! Я не взял их.

— Ты, дохлый ублюдок! — Фанни торжествовал. — Ты, подлый калека! Деньги у тебя на катере, признайся?

— Заткнись! — Но это был слабый отпор. Я пытался найти аргумент, который убедил бы Беннистера в моей честности, но все улики были против меня.

— Ты хочешь, чтобы я забрал деньги? — спросил Мульдер, обращаясь к Беннистеру.

— Там их нет, ты, идиот! — Я двинулся к окну.

— Останови его, Фанни! — потребовал Беннистер. — А потом обыщи его чертову яхту.

Фанни бросился на меня, но я увернулся.

— Пора! — крикнул я, и словно из-под земли вырос Терри Фебровер. Он двигался бесшумно и быстро. Очевидно, Терри заждался под окном и теперь находился в возбужденном состоянии. Никто не успел и рта раскрыть, а он уже очутился перед Мульдером. Тот хотел просто оттолкнуть его, но внезапно замер и издал пронзительный бабий вопль. Терри выпрямился, и я увидел, как Мульдер медленно опускается на колени.

Его товарищи рванулись вперед, но я схватил мраморную статуэтку и, размахивая ею как короткой дубинкой, заставил их отступить. Беннистер застыл, как изваяние, изумленно созерцая развернувшуюся перед ним сцену холодной жестокости, которая принимала уже совершенно отвратительный оборот, потому что Терри повернулся и с разворота ударил правой ногой.

Я услышал хруст — он перебил Мульдеру нос. Южноафриканец уже не представлял опасности, но в нашем полку никогда не останавливались на полумерах, и Терри добил Мульдера ударом в грудь. Тот рухнул, корчась от нестерпимой боли, а Терри повернулся к его матросам:

— Ну, сосунки, вперед!

Терри жестами приглашал их следовать за собой, но они в ужасе отпрянули, увидев, что он сделал с Мульдером. Беннистер побелел как полотно.

— Пошли! — заорал я. Мне нельзя было называть его ни по имени, ни по званию. Ведь если узнают, кто он, Терри не отделается одним дисциплинарным взысканием. Он уже проявил свою небольшую, но злобную силу и поверг их в трепет быстротой и расчетливой жестокостью. Но теперь пора было сматываться, пока не запомнили наши лица. — Пошли! — Я поставил на место статуэтку. Мульдер корчился на полу, все лицо у него было в крови, а Терри и я осуществляли классический маневр — отстреливались и убегали. Отколоти ублюдка — и лети как стрела, пока не вызвали подкрепление.

— Звони в полицию! — крикнул Беннистер.

Но мы с Терри были уже на улице, и темнота поглотила нас. Я шел так быстро, как только позволяла моя хромота, а Терри держался чуть позади, прикрывая наш отход.

— Я все правильно сделал, босс?

— Еще бы!

Но почему Беннистер не поверил мне? Неужели, черт побери, он дурак! А Анжела! В ее взгляде, когда она выходила из комнаты, было гораздо больше ненависти, нежели упрека, видимо, она полностью уверена, что я предал и Беннистера, и ее.

Я поскользнулся на траве и весь облился холодным потом — неужели моя нога опять собирается подвести меня? Но это было просто такое скользкое место. Резкое движение вызвало боль в спине, но нога стояла крепко. Я обернулся — никто нас не преследовал: видать, Терри здорово нагнал на них страху. Сам он, возбужденный успешным боем, только хмыкнул:

— Какие будут дальнейшие приказания, босс?

— Мы сматываемся отсюда вместе с яхтой. Займись пружинами, а потом освободишь носовой перлинь.

Терри уже плавал со мной и знал, что надо делать, но яхта стояла на приколе более полугода, и к тому же нужно было выводить ее в море при очень сильном ветре и против прилива. Я сдернул с грот-мачты чехол, поднял рангоут и теперь возился с подъемником. Я увидел, что на балкон спальни вышла Анжела. Она смотрела на меня.

— Мики Хардинг! — заорал я. — Позвони инспектору Эбботу!

Она отвернулась.

— Швартовы отдать, якорь поднят! — крикнул я Терри. — Отчаливаем!

Приливной волной нас отнесло от стенки, и «Сикоракс» начала наконец свое плавание.

— Вперед! — Кормовой перлинь плюхнулся в воду, и «Сикоракс» вырвалась на свободу. — Держи фал, Терри!

Я не рассчитывал, что мотор заработает сразу, да и вообще заведется. Мы дрейфовали с приливной волной, и нужен был парус, чтобы дать яхте ход.

— Поднимай!

Я услышал скрип фала и хлюпанье грота. Он поднимался, с трудом расправляя свое полотнище навстречу ночному ветру. С правого борта раздался треск — это ванты натянулись, принимая на себя тяжесть грот-мачты, и неожиданно меня охватила радость. Правда, я представлял себе это несколько иначе, но все равно «Сикоракс» и я опять выходили в море.

— Ты, случайно, не убил этого громилу?

— О Господи, конечно нет! — ответил он пренебрежительно. — Просто заставил его слегка прослезиться. У тебя тут есть свет?

— Только керосиновая лампа.

Он выругался, спустился в машинное отделение и попытался с разбегу оживить мотор.

— И что бы тебе не купить нормальный движок?

— Не по карману, — объяснил я, устанавливая румпель. — Терри, брось-ка мне желтый мешок!

Он зажег спичку, нашел мешок и перевалил его в кубрик. Я с трудом проволок тяжелый парус вперед, закрепил фал на топе кливера, пропустил его с помощью бегунка вдоль бушприта и наконец поднял. Потом привязал шкоты и откинул концы назад, к кокпиту. Терри осыпал проклятиями мотор. Я посоветовал ему бросить это бесполезное дело и заняться бизанью. На террасе своего бывшего жилища я разглядел фигуры. Может, полиция будет караулить нас в устье реки? Я вытащил стаксель из мешка и, спотыкаясь, потащил его. Терри пришлось вставить румпель и держать курс, а я поднимал парус.

Сильно болела спина. Я протащил шкоты стакселя через полуклюзы, туго выбрал их с левого борта и взялся за румпель. У нас на было ни огней, ни компаса — ничего, кроме яхты, парусов и упрямого мотора, который никак не хотел заводиться. Терри опять спустился вниз, зажег керосиновую лампу на столе с картой и накручивал заводную ручку. Бесполезно.

Из-за холмов на западе ветер все время был неустойчивым. Иногда он вдруг совсем замирал, а то вдруг обдавал нас шквалом брызг. «Сикоракс» не успела подготовиться к выходу в море, и ей было не по себе, но все же она шла вперед. Я услышал благословенный плеск волн о корпус. Мы прошли Сенсом-Пойнт, и за ним наконец скрылись огни дома Беннистера.

— Топсель, Терри. Помнишь, что надо делать?

— Да, босс.

У нас были подняты кливер, стаксель, грот, топсель и бизань, и «Сикоракс» быстро шла по фарватеру, обозначенному буями, разрезая волны. Правда, быстро — это весьма относительно. Мы шли навстречу приливу, и движение судна было стремительным само по себе, а если смотреть с берега, то мы ползли медленнее пешехода. Я сидел как на иголках, ведь в любую минуту мог появиться острый нос «Уайлдтрека-2».

Подняв топсель, Терри вернулся в кубрик.

— Ну, выкладывай, босс.

— Два богача поссорились и тянут меня каждый в свою сторону. Беннистер решил, что я примкнул к его противнику, и теперь хочет забрать «Сикоракс».

Терри спрятался за комингс и закурил.

— Я думал, Беннистер порядочный парень. По телевизору он выглядит здорово. Салли всегда смотрит его программы.

— Он чертовски приятный, — грубо сказал я, — и хочет забрать «Сикоракс»...

— Да пошли ты его... — посоветовал Терри.

— Точно. — Но меня давил этот взгляд Анжелы, в котором смешались угрызения совести и ненависть. Она считала меня врагом, даже предателем. Черт побери, подумал я, теперь мне не выкинуть ее из головы. Я произнес вслух: — Чертовы бабы!

— Чертов мотор! — отозвался Терри снизу, и вдруг, о чудо, движок заработал! — Босс, откройте дроссель.

Я открыл дроссель. Двигатель едва не заглох, но затем цилиндры начали нормально, ритмично работать. Я включил передачу, и «Сикоракс» рванулась вперед против приливной волны.

— Куда мы направляемся? — поинтересовался Терри.

— Не знаю. — Я задавал себе тот же самый вопрос и не находил ответа. Необходимо было спрятать «Сикоракс», но единственное место, которое мне пришло в голову, — стоянка Джорджа Куллена на Хамоазе. — Плимут, — предложил я. — Когда ты должен вернуться в казармы?

— Завтра в четырнадцать ноль-ноль.

— Да, времени маловато. Может, высадить тебя у городского причала?

Он оглянулся.

— Эти типы могут преследовать нас?

— Могут.

— Я остаюсь.

Они преследовали нас. Я заметил их по блику на полированном корпусе «Уайлдтрека-2». Мы уже почти миновали городской причал, и мощное судно находилось в миле от нас. При желании он мог покрыть это расстояние в считанные секунды, но, очевидно, на «Уайлдтреке-2» решили обойтись без свидетелей. Яхта висела у нас на хвосте. Мотор зачихал и закашлял. Дизельное топливо было старым, и я подозревал, что в него попала вода. Как я ненавидел эти чертовы железки! Несколько раз я был на грани того, чтобы выбросить эту груду металлолома за борт, но Терри терпеливо возился с ним, и мы худо-бедно чапали дальше. Кто-то крикнул нам с причала, что у нас не зажжены огни.

Перед нами открылось устье реки. Из-за близости суши ветер все время менялся. По парусам барабанил дождь, вода пенилась — это место было очень сложным. Мотор давал сбои, и подшипники ужасно стучали.

— Глуши его! — крикнул я, так как не хотел, чтобы выбило прокладки и внутрь попала вода.

Мотор замер как раз в тот момент, когда яхта вышла в море. Наконец-то «Сикоракс» вырвалась на свободу и скользила по водам океана, для которых была создана. Паруса наполнились ветром, а за кормой вскипали белые бурунчики. На море во время волнения яхта вела себя, как породистое животное, и у меня невольно вырвались радостные восклицания: долгожданный момент наступил!

Терри усмехнулся:

— Счастлив, босс?

— Мне надо было это сделать несколько недель назад, черт побери!

— А как насчет этих ублюдков? — И Терри кивнул в сторону устья, где уже появился «Уайлдтрек-2».

— А ну их. — Я передал ему руль и занялся парусами.

Брам-салинги провисли, грота-шкот надо было потравить, а фал стакселя подтянуть. Мы шли на запад вдоль побережья. Нас подгонял ветер. Мы проскочили в такой опасной близости от отмели Калфстоун, что волна, разбившаяся о валуны, обдала пеной нос яхты. Дождь помаленьку утихал, и между тучами появились просветы. Их края серебрились лунным светом. «Сикоракс» шла, разрезая морские волны, а те были достаточно высоки, так что нос яхты зарывался в воду и нижний край кливера промок. А ведь были времена, когда мне не верилось, что этот момент когда-нибудь наступит. Я был счастлив.

Все портил только «Уайлдтрек-2», угрожавший нам.

— Эти ублюдки нас обходят! — крикнул Терри.

Я намеренно поставил «Сикоракс» против ветра и прошел близко от Калфстоуна, надеясь, что «Уайлдтрек-2», вырвавшись на большой скорости из устья реки, наскочит на мель. Надежда была слабая и не оправдалась. Я повернулся и посмотрел на подкрадывающуюся яхту. Вряд ли они станут нас таранить, скорее всего, им просто нужно выяснить, где мы спрячемся, чтобы сообщить об этом судебным исполнителям. Беннистер, похоже, решил так же безжалостно мстить мне, как безжалостно мстил ему Кассули.

Ночь не хотела мне помочь. Небо расчищалось, вот-вот выйдет луна, и мы у них будем как на ладони. Мне нужно было время, чтобы подумать, а еще хотелось согреться. Я вымок до нитки и теперь стучал зубами. Терри был в таком же состоянии, и я попросил его спуститься вниз и поискать теплую одежду.

— Сейчас самое время съесть чего-нибудь, босс.

Я немного изменил положение яхты по отношению к ветру, и теперь приливная волна била в правый борт. Я примечал, как изящно обновленная «Сикоракс» скользит по воде. Уже сейчас можно было предположить, как она поведет себя в штормовом океане. Я выровнял яхту, закрепил шкоты и зафиксировал руль. Теперь она пойдет сама до самого Старт-Пойнта, а там мы повернем на запад. Пока не ослабнет прилив, путь будет трудным, но у нас впереди вся ночь. Я взял подзорную трубу и навел ее на «Уайлдтрек-2». Нелегко было удержать его в поле зрения, но еще труднее разобрать, кто находится на борту. Я разглядел только троих мужчин. Анжелы там не было. Мне показалось, что я заметил человека с повязкой на лице. Наверняка Мульдер.

— А этот тип, которого ты приложил, может уже ходить? — поинтересовался я.

— Черт возьми, конечно, — Терри бросил мне свитер и непромокаемую куртку, — я же только слегка ударил его. — Меня занимал вопрос, прихватил ли Мульдер с собой ружье. Но не собираются же они убивать нас? Затем мне пришла в голову мысль, что если Кассули прав, то эта компания уже совершила одно убийство в море. Я внимательно посмотрел на яхту. Она плохо держалась на воде, ее блестящий корпус высоко вздымался на волнах, а потом неуклюже шлепался вниз. А может, они намереваются потопить «Сикоракс» и таким образом разделаться со всем сразу? Мысль о ружье меня не оставляла.

— Терри?

— Да, босс?

— Если ты пошаришь под мотором, то найдешь там деревянную коробку, привинченную к правой стороне. В ней лежит сверток. Можешь принести его?

Он поднял мостки, и я услышал его ворчание, пока он шарил в темном трюме.

— О Господи, — проговорил он, нащупав сверток, — уж не тот ли это кольт, который я хранил для тебя?

— Я не хочу пускать его в ход — только в крайнем случае.

— Хорошо, босс, — разочарованно сказал он.

— Все же разверни его. И можешь немного поспать.

«Уайлдтрек-2» все еще держался на расстоянии. Невдалеке виднелись две рыбацкие шлюпки, небо прорезал луч от маяка на Старт-Пойнте. Я взял к югу, чтобы выйти из приливного течения у этого места. «Уайлдтрек-2» следовал за нами как тень. На катере горел топовый белый фонарь, установленный на верхушке арки с радаром, другой — на корме и еще боковые красные и зеленые огни. Мои преследователи давали знать, что они здесь и мне от них не уйти.

Они не отставали от нас в течение трех часов, пока мы шли к Старт-Пойнту. Вдали от берега волнение было еще сильнее, и «Сикоракс», казалось, наслаждалась этим. Она ощущала себя хорошо оснащенной и уверенной. Но утром, подумал я, как только я найду прибежище, адвокаты Беннистера предъявят мне иск. Я понятия не имел, как это делается, но не будь я Ник Сендмен, если Беннистеру удастся забрать мою яхту. «Умею же я все-таки, — с горечью подумал я, — наживать себе врагов среди богачей. Сначала Кассули, теперь Беннистер. А ведь вся моя вина только в том, что я говорил правду».

Через час Терри вылез на лунный свет, протирая глаза.

— Они все еще здесь?

— А как же. — Сначала мы шли левым галсом, и яхта казалась немного дальше. Возможно, за нами следили с помощью радара, но «Сикоракс» была слишком маленьким объектом, и к тому же у нас не горели огни. Кроме того, рыбацкие лодки тоже путали картину, поэтому «Уайлдтрек-2» все время держался на расстоянии прямой видимости. Мимо него на восток проследовало ярко освещенное контейнерное судно. Я окончательно уверился, что Беннистеру нужно только узнать, куда я отправился, стало быть, пришло время оторваться от преследования.

— Мне кажется, — медленно проговорил я, — пора немного попугать этих ублюдков. Я поворачиваю на другой галс.

Терри занялся шкотами стакселя. «Сикоракс», которая никогда не умела делать крутые повороты, дала крен и пошла правым галсом. Я потравил шкоты грота, и теперь мы шли прямо на наших преследователей.

— Терри, он попытается уйти от столкновения, но ведь они не знают о наших планах. Будь готов к сложным маневрам. И возьми кольт и пару запасных магазинов.

Терри удивленно взглянул на меня, но промолчал. Взяв кольт, он вернулся в кокпит и покрутил казенник.

— Мы собираемся как следует припугнуть этих типов, — сказал я, — ты будешь стрелять не в людей, а в яхту. Целься только в ватерлинию или в мотор. Если будет хоть малейшая опасность для людей, лучше не стреляй. Понял?

— Да, сэр. — Слово «сэр» он произнес бессознательно. Щелкнув предохранителем, Терри сунул пистолет в карман непромокаемой куртки.

Я опять посмотрел в окуляр подзорной трубы и на этот раз ясно увидел Беннистера и Мульдера, стоящих в кокпите яхты. Они пялились на «Сикоракс», явно не понимая наших намерений. Затем, должно быть, решили, что они не означают ничего хорошего, так как я увидел, что Беннистер наклонился к дросселю. Их судно как бы присело и на большой скорости рванулось вперед.

— Поворачивай! — крикнул я. Мы повернули. Терри выбрал по новой шкоты грота, закрепил их, и теперь мы лавировали почти прямо против ветра. Ветер, казалось, усилился, он проносился над крышей капитанской каюты и нес с собой острые брызги с носовой части. — Терри, следи за ними!

— Они передумали, босс.

И действительно, «Уайлдтрек-2», который несся впереди нас, вдруг замедлил ход.

Я чувствовал дрожание воды под корпусом «Сикоракс». Мы испытывали килевую качку, и нос яхты шлепался вниз с такой силой, что весь корпус содрогался. Волнение усиливалось. Ветер свистел в вантах, края парусов громко хлопали. Я старался удержать яхту так, чтобы она, как стрела, была направлена в бок «Уайлдтреку-2».

— Где они?

— Прибавляют ход.

Яхта, все еще не разгадав наших намерений, опять прибавила ход. Теперь она шла прямо по направлению к берегу, возможно собираясь обогнуть нас и зайти с кормы. Я среагировал на их маневр, и теперь мы шли по ветру на север, разрезая воды грозного моря, а яхта была в сотне ярдов от нас и шла перпендикулярно нашему курсу. Я разглядел лица трех человек, следящих за нами из кокпита.

— Поворачивай влево, — предупредил я Терри. — Готовься стрелять!

Он вынул пистолет и сжал его в своих умелых руках.

Я натянул паруса. Теперь создавалось впечатление, что мы прекратили игры и опять идем на запад. Как мне показалось, и я очень рассчитывал на это, «Уайлдтрек-2» тоже замедлил ход. Его нос стал медленно разворачиваться к нам. Он поворачивался, чтобы продолжить погоню и при этом максимально приблизиться к нам на расстояние тридцати шагов. Далековато для кольта, но мне и не нужна была особая точность.

Наблюдая за судном, я чуть-чуть менял направление, замедляя и расширяя наш поворот, чтобы как можно ближе подойти к ним. «Уайлдтрек-2» тоже притормозил. Волны поднимали «Сикоракс», бились о ее корпус и сотрясали паруса.

— У тебя всего десять секунд! — крикнул я Терри. — Ради Бога, не попади в людей, стреляй только по корпусу. И постарайся попасть по возможности дальше и как можно ближе к ватерлинии.

— Понял, босс. — Он усмехнулся, и я услышал щелчок предохранителя. Терри пробрался к кормовому кокпиту и улегся там поперек, зафиксировав себя между комингсом и кабиной. При таком волнении о точности не могло быть и речи, и я молил Бога только об одном: чтобы Терри случайно не угодил в кого-нибудь из находящихся на борту катера. Я уже собрался было отменить стрельбу, как вдруг, когда мы были уже в тридцати ярдах от «Уайлдтре-ка-2», волна подняла его, и в свете луны я увидел, как обнажилась подводная часть корпуса.

— Огонь! — крикнул я.

Терри, держа пистолет двумя руками, напрягся и открыл огонь по брюху катера.

Звук был похож на хлюпанье парусов во время шторма. Старые моряки говорили, что ветер палит как из пушки, когда паруса развевались на мачтах и производили звук, похожий на канонаду. И вот теперь кольт наполнил морское пространство таким же убийственным грохотом. Первый выстрел не достиг цели, и я увидел, что на клочке пены отразился красный цвет, затем, взглянув на катер, заметил, что все три физиономии укрылись за комингсом. Трудно было понять, куда попал Терри, но вода за кормой «Уайлдтрека-2» вдруг запенилась, и он рванул от нас.

— Прекрати огонь! Поворачиваю!

Терри сменил магазин. Я плавно повернул руль, подтянул шкоты грота и подождал, пока нос «Сикоракс» повернется, и только тогда освободил шкоты носовых парусов. Такая нагрузка тут же сказалась на моей спине, и я подумал, смогу ли я когда-нибудь в одиночку управлять тяжелой яхтой.

Сейчас мы шли по ветру. «Уайлдтрек-2», как испуганный олень, описывал на большой скорости круги. Нос ударялся о волны, и за ним тянулся длинный кильватерный след. Один раз он даже повис на гребне волны, прежде чем рухнуть вниз. И вдруг яхта устремилась прямо на нас. Я подозревал, что Мульдер достал свое ружье и собирается отомстить нам.

— Приготовься!

Яхта ускоряла ход. Я догадался: они хотели, чтобы волна от них накрыла нас, и к тому же собирались дать залп по нашим парусам. Но этого нельзя было допустить, и я решил сам открыть по ним огонь.

— По носу, Терри! Огонь!

В это время нос яхты задрался кверху, обнажая бледное в ночном свете и очень уязвимое брюхо. Терри встал, расставив ноги, и выстрелил. Он выпустил весь магазин в приближающуюся яхту, и я могу поклясться, что увидел темную точку в том месте корпуса, где тяжелая пуля вырвала кусочек стекловолокна.

Терри вставил новый магазин. «Уайлдтрек-2» замедлял ход. Нос у него опустился. Терри прицелился и выстрелил еще раз. Теперь разлетелось вдребезги ветровое стекло, и я заметил, как три человека в панике исчезли.

— Стоп! Хватит! — Я страшно испугался, что последний выстрел мог задеть кого-либо из людей.

Яхта сделала вираж. Я внимательно вгляделся в нее, и мне показалось, что в кокпите по-прежнему прячутся три человека. Я почувствовал облегчение, а они, наоборот, оказались в беде. Корпус яхты получил пробоину, и надо было откачивать воду. Им оставалось только как можно скорее добираться до гавани и, хочешь не хочешь, оставить нас. Терри язвительно посмеивался, глядя, как они улепетывают.

Я сел.

— Терри, спрячь пистолет.

— Уже сделано, босс.

Мы выбрали шкоты, легли на другой галс и, подхваченные юго-западным ветром, направились к дому. Прилив уже давно закончился, и течение в канале наконец-то помогало нам. Я поблагодарил Терри за помощь.

— Для того и существует рабочий класс, босс, чтобы вытаскивать вас, никудышных богатеев, из всякого дерьма.

— А вот сейчас от рабочего класса требуется одно полезное дело, — проговорил я, — достать ящик с пивом.

Я зафиксировал руль. Можно было расслабиться, пока мы не добрались до мола в Плимуте. Дул свежий ветер, неся с собой остатки вечернего дождя. В движениях «Сикоракс» было что-то завораживающее — стремительное падение носом вниз, чередующееся с резкими подъемами.

Терри спросил о фильме, и мы посмеялись тому, как телевизионщики все время наседали на меня, требуя рассказать им о той ночи, за которую я получил медаль, и как я фактически ничего не смог из себя выжать.

— Да я многого и не помню, — признался я.

— Вы были молодцом, босс, — дружески заметил Терри.

— Я помню, как решил обогнуть эти горы слева, а эти ублюдки отстали ярдов на десять, так?

— Десять! Все пятьдесят!

— Неужели?

— Я слышал, как вы кричали. Вы были как бык на скотобойне. Одному Богу известно, почему вас не пристрелили с первого раза. Пришел майор и приказал не высовывать головы. Он кричал вам, чтобы вы вернулись.

— Я не слышал его.

— В конце концов он сдался. Он посчитал вас мертвым и заявил, что вы сами виноваты, потому что привели нас не на то место. Мы должны были быть в полумиле отсюда, а вместо этого вы кинулись на их штаб-квартиру, как одинокий ковбой. — Он хмыкнул. — А когда вы отключили свет, майор велел нам идти за вами.

— Это сработало, — уныло сказал я.

— Да, мы их поймали, — согласился Терри.

Воспоминания повергли нас в уныние. Я смотрел на свет маяка на Старт-Пойнте, затем взял направление на гавань Салкомб. Мы шли ходко. Я подумал: интересно, много ли воды набралось в трюме? Это было неизбежно, пока не притрутся заплаты на корпусе.

— Вы знаете, — продолжал Терри, — я не понимаю, что хорошего нам это дало. Жизнь такая же собачья, как и была.

— Неужели, Терри?

— Эти чертовы бабы... — заметил он.

В его голосе слышались нотки унылой безысходности.

— Что, так плохо?

— Да, босс, плохо, — съежившись, он сидел в углу кубрика, прячась от ветра, — вы-то выбрались из этого?

— Да. Мелисса ушла от меня. Но я не выбрался из этого совсем.

— А сами вы организовали бы это подслушивание?

Я покачал головой:

— Скорее всего, нет. Иногда я думаю, что женщины гораздо более жестоки, чем мы.

— Хорошо бы, если бы моя была более жестокой.

Я бы очень хотел, чтобы она уехала к чертовой матери, а я бы тогда вернулся в казармы. — Он поднес к губам бутылку пива. — У меня в казарме отличные друзья.

— Салли все еще капает тебе на мозги, чтобы ты ушел из армии?

Он кивнул:

— Без остановки. Она говорит, что как только кончится забастовка, на шахте будет работа. Но какая? Это чертово правительство хочет одного — выпотрошить шахтеров.

— А ты бы хотел работать в шахте?

— У меня оба дяди шахтеры, так что это семейное, — он помолчал, — возможно, тогда и Салли отстанет от меня, и для детей будет лучше, но я не знаю, босс. Мне нравится армия, правда. — Он затих, и мы так и сидели, два несчастных мужика. Он думал о Салли, а я об Анжеле. Конечно, я потерял ее, но, в отличие от Терри, я был свободен.

— Если ты когда-нибудь захочешь сбежать, — сказал я ему, — то койка на «Сикоракс» всегда ждет тебя. Нам хорошо вдвоем — тебе и мне.

Он поднял бутылку пива, как будто хотел чокнуться со мной, и сказал:

— Это правда, босс!

Мы замолчали. Скалы на севере посеребрились лунным светом, а волны пенились, набегая на них. Все пошло наперекосяк, но, по крайней мере, «Сикоракс» вернулась туда, где и должна быть. Теперь главное — скрыться от Беннистера, уйти в море, где меня не достанут никакие адвокаты.

Джордж Куллен нервно крутил трубку. Он выколотил ее и снова набил табаком.

— Сейчас тяжелые времена, Ник.

— Да, конечно.

— Никому не нужна настоящая яхта. Всем подавай пластмассовые посудины с японскими моторами. — Он зажег трубку и выпустил дым к ободранному потолку. — Стекловолокно, — добавил он с насмешкой. — Какое может быть мастерство со стекловолокном?

— Трудно уложить правильно, Джордж.

— Даже безмозглая обезьяна может это сделать, но не те чертовы бездельники, которые у меня работают. — Он встал и подошел к запыленному окну своей конторы. Опять лил дождь. В конторе царил полный беспорядок. На большом столе грудой валялись бумаги, похожие на неоплаченные счета двадцатилетней давности. Повсюду висели буклеты с голыми девицами, без всякого смущения рекламирующими пружины клапанов, картеры и прокладки. Среди этих гладких и выгоревших листочков торчали засиженные мухами фотографии рыбацких катеров Куллена. Это были крепкие небольшие суденышки для ловли в дневное время. Они оснащались длинной леской для глубоководной ловли или тралом. Последний такой катер построили много лет тому назад, фактически еще при жизни отца Куллена, а сейчас верфь жила за счет ремонтных работ или изготовления корпусов из презренного стекловолокна для энтузиастов, желающих самостоятельно сделать себе катер для рыбалки, и, кроме того, за счет преступного бизнеса. Джордж скупал краденое, и все воры, орудовавшие на участке от Фолкстона до Эксетера, несли ему свою добычу. — Виделся со своим стариком?

— Нет.

— Я забегал к нему. Погоди... Когда же? Ах да, месяцев шесть назад. Да, до Рождества. Он говорил, что скучает по тебе.

— Я был в больнице.

— Да, да, конечно, Ник. — Его трубка погасла, и Джордж опять принялся колдовать над ней.

Куллен был тучный мужчина с большим животом, красным лицом и тяжелой нижней челюстью, волосы он имел седенькие, глазки — маленькие. Вообще-то я всегда недолюбливал его, но понимал, что их связывает с моим папашей. На побережье не было ни одного случая мошенничества, о котором бы Джордж не знал, а то и не участвовал в нем. Он часами пичкал моего отца рассказами о мошенниках и дураках, которые тот просто обожал. С раннего детства я помню картину: Джордж сидит и пьет у нас виски, рассказывая свои истории надтреснутым старческим голосом. В то время он казался мне старым, а сейчас выглядел как мужчина средних лет, правда слегка потрепанный.

— Твой старик очень гордится тобой, Ник, — сказал он. — Крест Виктории, а?

— Его заработали двое других, — буркнул я, — а мне просто повезло.

— Глупости, парень. Эта медаль не дается за просто так, согласись. Так что тебе нужно?

— Коротковолновый приемник, хронометр, барометр, якоря, фонари, батареи, компас, трюмные насосы...

— О Боже, пощади меня! — Он опять сел, вздрогнув от какой-то внутренней боли. Всю жизнь Джордж говорил, что умирает, и всю жизнь глотал какие-то новейшие патентованные лекарства, хотя вообще-то предпочитал виски и как раз сейчас наливал нам по стаканчику. Был только полдень, но, похоже, Джордж принимал это лекарство уже часов с семи. И неудивительно, подумал я, что с его стапелей больше не сходят рыбацкие баркасы Куллена.

«Сикоракс» надежно спрятали в узком доке возле конторы Джорджа и замаскировали поломанными баркасами. Терри Фебровера благополучно отправили домой на поезде. На какое-то время у меня было пристанище. Взамен Джордж хотел услышать рассказ о моих приключениях или, по крайней мере, о самых волнующих эпизодах.

— Мульдер... — задумался он, — я знаю Фанни.

— Он тебе нравится?

— Фанни нормальный парень, — сказал Джордж осторожно, — иногда подкидывает мне работенку. Ты ведь понимаешь, Ник?

— Он ведь вор, Джордж. Это он украл все те вещи с моего катера, о которых я тебе говорил. Может, они еще у тебя?

— Я не удивлюсь этому, — спокойно заметил Джордж. — Я дам тебе попозже посмотреть, и если найдешь там свое, то заберешь его, разумеется за плату.

— Спасибо, Джордж.

— Откровенность за откровенность, — сказал он так, словно сделал мне большое одолжение. — Ты ведь сын Томми Сендмена. А ради Томми я готов на все. А уже ради героя — тем более. — Он откупорил бутылку и налил себе еще стаканчик. Стакан был грязный, да и виски никогда не лежало рядом с шотландским. — А какие якоря тебе нужны?

— Два с вращающимися лапами и один рыбацкий.

Он прищурился.

— В прошлом году ко мне заявился голландец, совершенно без денег. Но у него был прекрасный катер. Может, возьмешь пару его семидесятипятифунтовых якорей?

— Идет. А цепи у тебя есть?

Я знал, что нет смысла спрашивать о цене, так как Джордж не назовет ее, пока абсолютно точно не выяснит, чем я располагаю. Затем он произведет подсчет и разрешит мне находиться у него ровно столько, за сколько я в состоянии уплатить, а когда поймет, что я гол, он меня отсюда вышвырнет.

— Цепей, Ник, полно. Полудюймовая подойдет?

Вдруг в приемной, где сидела секретарша, послышался шум. Секретарша была фигуристой девицей, о которой говорили, что она печатает со скоростью один удар в минуту. Все рабочее время она посвящала уходу за ногтями и чтению любовных историй в журналах. Я услышал вопли Риты:

— Господин Куллен на конференции.

— Господину Куллену ничего не стоит закончить свою конференцию! — Матовая стеклянная дверь с шумом распахнулась, и в кабинет вошел инспектор Эббот. — Привет, Джордж. — Меня он словно не замечал; я как сидел в старом кожаном кресле, так и остался в нем.

— Привет, Гарри! — Джордж машинально достал еще стакан, в который плеснул своего низкосортного виски. — Как дела?

— Дела отвратительные. Хуже некуда. — Эббот все еще не обращал на меня внимания. — Может, ты встречал где-нибудь молодого Сендмена?

Джордж бросил на меня взгляд, а потом решил, что Эббот ведет какую-то свою игру.

— Нет, Гарри, не видел его с тех пор, как он уехал на Фолкленды.

Эббот взял стакан с виски и осторожно пригубил. Его передернуло, но он отважно выпил еще.

— Если ты его где-нибудь встретишь, дай ему хороший подзатыльник.

Опять Джордж взглянул на меня, а затем перевел взгляд на Эббота:

— Конечно, Гарри. Обязательно.

— А после этого передай ему от меня, чтобы он не высовывался. Он не должен показывать свою рожу ни на улицах, ни в кафе, ни где бы то ни было еще. Он должен замереть, лежать очень тихо и надеяться, что ему все сойдет с рук, пока дядя Гарри будет расхлебывать то, что он заварил. — В основном он обращался к Джорджу, но некоторые фразы произносил в мою сторону.

Я молчал и не двигался.

— Я передам ему, Гарри, — торопливо проговорил Джордж.

— Ты также можешь передать ему, если, конечно, встретишь, что если его пушка все еще на яхте, то ему лучше потерять ее, прежде чем я начну обыскивать яхту с металлоискателем.

— Я передам ему, Гарри.

— И если я не найду ее металлоискателем, то буду отрывать доску за доской. Передай ему это, Джордж.

— Я передам ему, Гарри.

Эббот допил виски и налил себе еще.

— Еще передай господину Сендмену, что я обеспокоен не бурской войной, а войной 1812 года.

Джордж никогда не слышал о такой.

— Войной 1812 года? — переспросил он.

— Между нами и Америкой, Джордж.

— Я передам ему, Гарри.

Эббот подошел к окну и стал смотреть через баррикады и дождь на «Сикоракс».

— А руководству я скажу, что после изнуряющего обыска этой воровской малины я не обнаружил ни господина Сендмена, ни его чертовой яхты.

— Хорошо, Гарри. — В голосе Джорджа почувствовалось облегчение оттого, что обошлось без неприятностей.

Эббот, который до сих пор не глянул на меня, повернулся к Джорджу и указал на меня пальцем:

— И если ты его увидишь, то задержи его. Я не хочу, чтобы он носился по всему юго-западу, как обезьяна.

— Я передам ему, Гарри.

— И передай ему, что я дам знать, когда он сможет покинуть свое убежище.

— Я передам ему, Гарри.

— И еще передай, что ему чертовски повезло, что никто не убит. Одна из его чертовых пуль прошла всего в дюйме от красивой головы Беннистера. Господин Беннистер недоволен.

— Я передам ему, Гарри.

— В его полку никогда не отличались меткостью, — радостно заметил Эббот, — в отличие от стрелковой части, в которой служил я. Но об этом можешь ему не рассказывать.

— Хорошо.

— И передай ему, что жизнь репортера вне опасности, хотя какое-то время его приятеля будут мучить сильные головные боли.

— Я передам ему, Гарри.

Эббот понюхал пустой стакан.

— Сколько ты платишь за это шотландское виски?

— Это был деловой презент. Болтовня помощника.

— Тебя надули. Ну, я исчезаю. Всего хорошего.

И он ушел.

Джордж закрыл глаза и громко выдохнул:

— Ты все слышал?

— Не глухой.

— Значит, не надо тебе ничего пересказывать?

— Нет.

— Черт побери. — Он откинулся на спинку стула и оценивающе взглянул на меня своими маленькими хитрыми глазками. — Пушка? Сколько ты за нее хочешь?

— Какая пушка, Джордж?

— Ты можешь получить за нее неплохие деньги, Ник. Автоматическая?

— Я не понимаю, о чем ты, Джордж?

Он был явно разочарован:

— Я всегда считал тебя прямым парнем, Ник.

А я таким и был.

В Британии стояла жара. Область высокого давления с Азоров переместилась к северу и принесла нам эту длительную жару. Для Сен-Пьера погода была не из лучших. В журналах по парусному спорту писали, что яхты в Шербуре ждут плохой погоды, которая обещала бы быстрые гонки. Но «Уайлдтрека-2» среди этих яхт не было. Рита принесла мне журналы и вырезки из газет, где рассказывалось об инциденте у побережья Девона. Но на эти статьи не было никаких откликов, и о них забыли. Никаких имен там не упоминалось. «Дейли телеграф» писала, что разыскивается человек, стрелявший по катеру, но, хотя полиции он и известен, имя его не называлось. Полиция полагала, что он не представляет опасности для общества. Английская команда по крикету потерпела поражение. Росла безработица. В полугодовом отчете Сити отмечались рекордные прибыли по контрактам Кассули, хотя примерно через неделю после того, как я приехал к Джорджу, в газетах замелькали статьи, говорящие, что Яссир Кассули собирается свернуть свою деятельность в Британии. Я чувствовал, что за этими статьями стоит Мики Хардинг, но через день или два Кассули опубликовал резкое опровержение, и вся эта история, как и случай со стрельбой у побережья Девона, канули в Лету.

Я работал на Джорджа Куллена. Чинил моторы, сращивал планширы, приводил в порядок гелевые покрытия и чистил с песком палубы. Мне платили пивом, бутербродами и кредитом. За счет кредита я приобрел три компаса «Пластимо». Один установил на столе с картой, другой на шпангоуте в кубрике, а третий — чуть ближе к корме от бизань-мачты. Еще я купил у Джорджа два больших якоря и затащил их на борт. Я все время приставал к Джорджу, чтобы он подыскал мне хронометр и барометр. И каждый день пытался дозвониться до Анжелы.

Я не оставлял сообщений на автоответчике в доме Беннистера, чтобы тот не вообразил, что у меня есть основания доверять Анжеле, зато активно использовал автоответчик у нее в офисе. Я умолял ее позвонить мне на верфи Куллена. Рита, чьи юбки по мере усиления жары становились все короче, относилась к моим звонкам сочувственно. Они напоминали ей романтические истории из журналов.

Но своими усилиями я ничего не добился. Анжела дома не бывала, и она ни разу не позвонила мне. Я дозвонился до телевизионной компании, и меня соединили с Мэттью Купером.

— О Господи, Ник! Ну ты и наделал дел!

— Ничего я не наделал!

— Не дал доснять хороший фильм, — горько промолвил он.

— Я здесь ни при чем, Мэттью. А как Анжела?

Он помолчал.

— Она кипит.

— Могу себе представить.

— Она все время твердит, что фильм еще можно спасти. Но Беннистер к нему возвращаться не хочет. Он получил официальную бумагу, что является владельцем «Сикоракс».

— К черту его, — сказал я. Рита, делавшая вид, что не прислушивается к разговору, невольно хихикнула. — Может, ты передашь Анжеле кое-что? — спросил я.

— Она больше не работает, Ник. Теперь она все время с Беннистером.

— Ради Бога, Мэттью! Пошевели извилинами! Разве хорошие директора не должны обладать мозгами? Напиши ей письмо на своем бланке. Она его прочитает.

— Хорошо, — неохотно ответил он.

— Попроси ее разыскать парня по имени Мики Хардинг. Его уже, наверное, выписали из больницы. — Я дал ему рабочий и домашний телефоны Мики. — Она должна сказать Мики, что он может ей доверять. Пусть она докажет это, назвав его Маусом и сказав ему, что в ту ночь со мной был Терри. Она поймет.

Мэттью все записал.

— И скажи ей, — добавил я, — что Беннистер не должен участвовать в Сен-Пьере.

— Ты смеешься, — ответил Мэттью. — Нас посылают снимать, как он делает поворот в Ньюфаундленде!

— Когда вы едете?

Он опять помолчал.

— Мне не разрешено говорить об этом, Ник.

— О Господи! Ладно. Просто передай ей все, что я сказал.

— Попытаюсь, Ник.

— И скажи ей еще кое-что.

Мне не надо было продолжать: Мэттью и так все понял.

— Я скажу ей, Ник. — В его голосе звучала грусть.

Положив трубку, я попытался дозвониться до Мики Хардинга, но в редакции его не было, а дома тоже никто не подходил к телефону. Когда я закончил звонить, Рита открыла небольшую коробочку с деньгами и положила туда мой счет за разговор. Джордж брал с меня пятьдесят центов за звонок и пятьдесят центов за каждую минуту сверх положенного времени. Рита подсчитала, что я уже должен старому плуту больше десяти фунтов.

— Он хочет, чтобы ты сегодня вечером вышел в море, — сказал она.

— Вышел в море?

— Его парень сломал руку, и Джордж хочет, чтобы ты взял его пятидесятидвухфутовый катер. Он сказал, чтобы ты заправил баки. Он сам пойдет с тобой.

Итак, сегодня ночью я примкну к клану знаменитых девонских контрабандистов.

Ночью я вывел пятидесятидвухфутовый катер в море, где на расстоянии двадцати миль от берега мы встретились с французским траулером. Французы сбросили нам три короба, в которых были радиоприемники, снятые с судов, стоящих в портах и гаванях по побережью Британии. Джордж заплатил им наличными, принял от них стакан бренди и, в свою очередь, презентовал им бутылку давешнего шотландского виски. Затем мы вернулись домой. На обратном пути в Хамоаз в этот прекрасный рассветный час мы не встретили водной полиции. Джордж сидел в каюте и попыхивал трубкой.

— Там есть прекрасный маленький средневолновый приемник. Ведь ты можешь обойтись и средневолновым?

— В качестве платы за сегодняшнюю работу я бы предпочел коротковолновый.

Он шумно втянул в себя воздух.

— Но, Ник, ведь ты еще должен мне за койку!

— И ты называешь эту грязную сырую платформу койкой!

Он ухмыльнулся, но прежде чем уехать домой, бросил на мешок с парусами в кубрике «Сикоракс» потрепанный коротковолновик.

Все воскресенье я приводил его в порядок, и, к моему удивлению, он заработал.

Ровно через неделю после этого я занимался ремонтом плиты для камбуза, снятой с разбитого «Вестерли», которую Джордж купил буквально за гроши. Я на своем горбу тащил эту плиту через всю верфь. Я уже оснастил гафель, мне осталось только подсоединить подъемный гордень к плите, но дойдя до причала выше того места, где стояла моя яхта, я увидел, что я не один. В кубрике «Сикоракс» сидел Гарри Эббот. На нем были его клетчатые брюки для гольфа, на коленях лежали бутылка пива и пакет с бутербродами, а в правой руке он держал мой кольт сорок пятого калибра.

— Добрый день, Ник. — Он прицелился прямо мне в голову, и не успел я двинуться, как он спустил курок.

Кольт не был заряжен. Гарри усмехнулся:

— Непослушный Ник, очень непослушный! Ты ведь знаешь, какое тебя ждет наказание за незаконное хранение оружия?

— Уик-энд для игры в гольф с тобой, Гарри?

Он проговорил с упреком:

— Экий ты неблагодарный, Ник. Я никому не сказал о твоем убогом убежище, а ты в ответ только оскорбляешь меня. Что привез Джордж на этих днях?

— Ничего особенного, несколько приемников, в основном французских.

Я привязал канат на место и взобрался на палубу. Из грота-фала у меня получился прекрасный кран, с помощью которого я перенес плиту, правда, в опасной близости от головы Эббота. Он соблаговолил помочь опустить ее на пол кубрика.

— Я думал, тебе будет интересно узнать, — произнес он, — что ордер на твой арест аннулирован.

— А я даже не знал, что он существовал.

— Были даже крики «Держи! Лови!». Мы искали тебя повсюду: и на небе, и на земле! Ты знаешь, в какую копеечку ты встал правительству ее величества, которое оплачивало полицейским сверхурочные?

— Гарри, ты и сейчас на сверхурочной работе? — Я заметил, что он пьет мое пиво. Он галантно предложил и мне бутылочку, с которой я уселся напротив него. — Твое здоровье, Гарри.

— Твое здоровье, Ник. — Он выпил свою бутылку и принялся за вторую. — Забавные парни занимались этим делом, Ник.

— Забавные парни?

— Очень забавные. Совсем не такие добрые и мягкие, как я. Они исполнены сознания собственной значимости и весьма впечатляюще толкуют о безопасности государства. Но тем не менее они решили, что тебя надо пощадить.

— Почему?

— Откуда мне знать? — Закурив, Гарри бросил обгоревшую спичку за борт, и та исчезла среди прочего мусора, плавающего в доке. — Но с одним условием, Ник.

Я положил ноги на поперечину напротив. На мне были старые шорты, обнажавшие мои шрамы, красноватые и ужасные на вид. Эббот взглянул на них и скривился:

— Фосфор?

— Да.

— Я думал, тебя убили.

— Пуля попала в фосфорную гранату у меня на поясе. Фосфор загорелся, а пуля разделилась надвое. Одна часть прошла через мое правое бедро, а другая — вверх по позвоночнику.

— Ужас, — с оттенком искренней симпатии проговорил он.

— Да, у меня бывали дни получше, — согласился я.

— Ты знаешь, именно поэтому они тебе и доверяют: раненый герой и все такое прочее... Я имею в виду, что немыслимо себе представить, что кавалер Креста Виктории может участвовать в противозаконной перестрелке или помогать Джорджу Куллену перетаскивать никуда не годные приемники, не так ли?

— Абсолютно немыслимо, — подтвердил я.

— Вот поэтому, Ник, ты должен отвалить. Забирай эту свою рухлядь и отправляйся на ней в кругосветное путешествие. И ни в коем случае не пытайся помешать господину Беннистеру участвовать в Сен-Пьерской гонке.

Я допил свою бутылку и открыл еще одну. День был утомительно жарким.

— Это и есть их условия, Гарри? Чтобы я отвалил и оставил Беннистера в покое?

— Слишком долго придется объяснять. — Его голос зазвучал предостерегающе. — Если бы Главный Клоун настоял на своем, гнить бы тебе, Ник, в тюрьме. И не в какой-нибудь приличной тюрьме, где разрешены посещения, а в настоящем викторианском застенке, полном ужасов и привидений.

— Спасибо, Гарри.

Несмотря на удушающую жару, инспектор Эббот позволил себе только снять пиджак, и не более того. Он вытер лицо тряпкой.

— Господин Беннистер подал на тебя жалобу, что ты испортил ему мачту, подрезал канаты и плюс еще та история, когда ты хотел утопить его в море. Ты знаешь, что у него есть магнитофонная запись?

— Эта запись...

— Я знаю, Ник. — Эббот устало поднял руку. — Мы беседовали с господином Хардингом, и тот полностью признал ошибочность своих намерений. А поскольку у него нет доказательств, то не может быть и скандальной истории, которая расстроила бы наших американских дядюшек. А мы не хотим огорчать их, так как на сегодня у них все деньги. А мы, Ник, государство-клиент.

— Понимаю.

— Вряд ли. Кстати, что за тип был с тобой в ту ночь, когда ты продырявил прекрасную яхту господина Беннистера?

— Не помню, Гарри.

— Надо, чтобы и он забыл. И не буди лихо, пока спит тихо, Ник, ибо в противном случае ты окажешься в опасности.

Я предложил ему еще пива. Он снисходительно согласился.

— Помни, — продолжил Эббот, — господин Беннистер хотел всячески усложнить тебе жизнь. Он натравливал на тебя адвокатов, но мы вовремя разъяснили ему, что если мы найдем тебя, а он будет настаивать на своих обвинениях, то мы, естественно, возьмем с него и с бура подписку о невыезде из Англии и начнем вызывать для дачи показаний.

— Чего ему совсем не хотелось... — я начал кое-что соображать, — ...потому что тогда весь его Сен-Пьер накрылся бы?

— Точно.

Я откинулся назад и положил голову на фальшборт «Сикоракс». Я спрашивал себя, а не слишком ли много я понимаю?

— Ты хочешь, чтобы господин Беннистер погиб? Гарри что-то пробормотал.

— Не стоит говорить о смерти, Ник.

— Ты хочешь сохранить рабочие места Кассули?

— Мне кажется, Главный Клоун хочет этого, да.

Моя голова все еще покоилась на перилах.

— Ты один из забавных парней, Гарри?

— Я просто гончая, Ник.

Я поднял голову. Этот полицейский любил играть под дурачка, но у него были очень хитрые глаза.

— Итак, Яссир Кассули получит то, чего хочет?

— Так обычно и бывает с богачами, Ник. — Гарри помолчал. — И строго между нами, Ник, господин Кассули жаждет твоего ареста. Он хочет бросить тебе в лицо эту чертову книгу. Но мы убедили его, что сами позаботимся об этом. Чем я сейчас и занимаюсь, Ник. Присматриваю за тобой.

— И все исходит от этого чертова правительства?

Он услышал в моих словах злость.

— Ник!

— Черт побери! — Я глотнул пива. — А представь, что Беннистер невиновен?

Эббот покачал головой.

— Зачем все запутывать? — Он засмеялся. — Черт побери, Ник, когда ты успел заделаться белым рыцарем? — Я ничего не ответил, и он тяжело вздохнул: — Ты настоящий дурак, Ник. Зачем ты пошел в газету?

— Я хотел, чтобы все узнали.

— Тебе надо было сначала поговорить со мной. — Эббот внимательно посмотрел на меня и грустно покачал головой. — Ник, все это идет сверху, и ты бессилен что-либо сделать. Забудь об этом.

Я что-то пробубнил.

Эббот допил пиво.

— На прошлой неделе я был у твоего отца.

— Ну и как он?

— Скучает по тебе. Когда ты к нему сходишь?

— Не знаю.

— Мне кажется, тебе стоит повидать его, Ник. Пусть это будет еще одним условием.

— Мне показалось, ты сказал, что больше не существует ордера на мой арест?

Эббот покачал пистолетом, как бы взвешивая его.

— Три года.

— А как ты его нашел?

Он улыбнулся:

— Джордж передал тебе, что я грозился использовать металлоискатель?

Я тоже улыбнулся, вспомнив этот спектакль:

— Да.

— Следовательно, ты спрятал свою пушку около куска металла, чтобы сбить с толку своего дядю Гарри. Поэтому я сразу пошел к мотору, и... как видишь...

— Это сувенир.

Он посмотрел на ствол:

— Ejercito Argentino... И что в этом хорошего? Так ты собираешься предупредить господина Беннистера? — Я колебался. Гарри покачал головой, пораженный моей глупостью. — Это ничего тебе не даст. Неужели ты думаешь, что он послушает тебя?

— Нет.

— Отсюда я делаю вывод, что пытаться ты не будешь, а такой ответ вполне удовлетворит Главного Клоуна. Ты собираешься держаться подальше от дома господина Беннистера, его телестудии, дома его любовницы и прочих чертовых домов?

— Да.

— И ты навестишь своего отца?

— Возможно.

— Примем это за согласие. — Гарри порылся в кармане и вытащил две сигареты «Монте-Карло» в металлических футлярах. — Передай ему это от меня, Ник.

— Хорошо.

— А после того как вы встретитесь, неужели ты и дальше будешь жить в этом плавучем утиле?

— Да.

— Ник Сендмен, вернись к людям. — Эббот покрутил пистолет. — Насколько я понимаю, это скрытое средство безопасности на яхте?

Я улыбнулся.

— Да, Гарри.

— Тогда спрячь его подальше, чтобы полицейский средних лет не наткнулся на него. — Он положил пистолет мне на колени. — Сколько Джордж предложил тебе за него?

— Точную цену он не назвал.

Эббот засмеялся, встал и удовлетворенно потянулся.

— Ну что ж, дело сделано. Я пытался предупредить тебя еще весной.

— Какое дело, Гарри?

Он пропустил мой вопрос мимо ушей.

— Я принес тебе бутерброды и заодно оставляю газеты. Там все сплошная ложь, но тебе понравятся некоторые забавные строчки.

— Спасибо, Гарри.

Он выбрался на причал.

— Ты не бузотер, Ник, ты — просто лоботряс, которому неплохо бы подыскать нормальную работу. Но не могу сказать, что ты мне не нравишься. И я люблю твоего старика. Передай ему от меня привет.

— Передам.

— Счастливого пути, Ник.

После его ухода я водрузил на место плиту, установил подвес кардана, подсоединил его к газовому цилиндру и отметил завершение этого цикла работ, приготовив себе на плите чашку чая. Он жары по всей верфи распространялся смердящий запах. Я сидел на корме «Сикоракс», пил чай и читал газеты.

В Северной Ирландии человеку прострелили коленные чашечки. Между Ираном и Ираком шла война в пустыне. Россия убивала афганских крестьян. СПИД грозил унести намного больше жизней, чем это удалось пуританам три с половиной века назад. А со страницы светских сплетен на меня смотрела Анжела.

Я уставился на фотографию. На секунду мне почудилось, что это вовсе на Анжела, но я ошибся. Рядом с ней восседал Беннистер. Снимок сопровождался текстом: «Почти через год после трагической гибели своей первой жены, американской наследницы Надежны Кассули, господин Тони Беннистер в возрасте сорока шести лет объявил о своей помолвке с мисс Анжелой Уэстмакот. Мисс Уэстмакот, которая ранее не была замужем, работает продюсером в компании Беннистера». А далее говорилось, что бракосочетание состоится скоро, вероятнее всего, в Париже и, безусловно, до того, как Беннистер отправится на гонки в Сен-Пьер. Невеста оставила свою работу на телевидении, но, возможно, будет продолжать участвовать в выпуске музыкальных видеофильмов и рекламных роликов.

На фотографии Анжела выглядела великолепно. Она сидела на диване в ричмондском доме Беннистера, а на переднем плане стоял новый столик со стеклянной крышкой. Сидящий рядом с ней Беннистер плотоядно улыбался. Анжела положила свои стройные ноги одну на другую, и на лице ее играла так хорошо знакомая мне неопределенная улыбка, но глаза при этом оставались холодными. На ней было светлое платье, пикантно подчеркивающее линии ее тела. Правую руку невеста положила на плечо своего суженого, а левую — на подлокотник кресла, украсив безымянный палец кольцом с огромным бриллиантом. Такие породистые девушки с длинными ногами и смазливым личиком как нельзя лучше подходят для богатых телезвезд, и ни за что на свете их нельзя представить рядом с калекой-матросом в сломанной яхте, стоящей у вонючего причала.

Но глядя на фотографию, я понял, что все еще хочу Анжелу, и почувствовал себя жалким, брошенным и несчастным. Черт ее побери, вот она и заполучила безопасность, а вот я остался одиноким!

Между полицейскими графства и обитателями открытой тюрьмы шел крикетный матч. Стражи закона заработали уже сто тридцать четыре очка, а команда узников — только сорок два и потеряла одни ворота. Дело происходило в Мидленде, и мой отец был на седьмом небе от счастья, потому что я наконец-то его навестил. Он уже похвастался своим садиком и мастерской, где он собирал модели кораблей, и теперь мой папаша решил продемонстрировать мне крикетное поле. Все это смахивало на интернат, только учениками здесь были не мальчишки, а степенные мужчины средних лет. Вообще-то я представлял себе тюрьму несколько иначе, но сюда направляли лишь тех преступников, которым доверяли, тех, которые не были осуждены за насилие и не замышляли побег. Надзиратели величали моего отца «господин Сендмен», и он тут явно всех очаровал. Он не забывал осведомляться о том, как поживают их жены, и проявлял неподдельный интерес к результатам экзаменов их отпрысков. Кроме того, он всем пообещал трав из своего сада.

— Они хорошие ребята, — радостно говорил отец.

Выглядел мой родитель замечательно. Он сбросил лишний вес, и при его росте в шесть футов и четыре дюйма это было то, что надо. Он загорел и, несмотря на легкую седину на висках, выглядел здоровым и моложавым.

— Мне конечно же помогает работа в саду. А еще я играю в теннис и немного в бадминтон. Иногда я плаваю в бассейне, но вода там довольно холодная. И еще кое-чем занимаюсь.

— Не смеши меня, отец. Ты же в тюрьме.

— В открытой тюрьме, мой дорогой Ник. И такую я могу порекомендовать каждому, кто желает отдохнуть. Правда, процедура приема несколько утомительная, но зато потом мы ведем здесь вполне приличную жизнь. Мы работаем на местных фермах, и девочки всегда знают, где нас найти. Они конечно же в основном профессионалки, но во всем нужна постоянная тренировка. А как тренируешься ты?

— Да практически никак.

Он засмеялся.

— А на вид ты в полном порядке. А с Мелиссой у тебя ничего?

— Я даже и не думал об этом.

— А надо бы, — произнес он так, словно это было совершенно естественно. — То, что женщина не может жить с мужчиной, вовсе не означает, что она не может с ним спать. У тебя есть другая?

— Какое-то время была.

— Потерял ее? Не расстраивайся, Ник. В этом мире, хвала Господу, столько женщин! В этом плане Бог нам очень помог. Ох, как здорово! — это уже относилось к великолепному сильному удару, в результате которого полицейскому пришлось зря пробежаться до границы поля. — Игрок, отбивающий мяч, — указал отец сигарой, — отбывает три года за компьютерное мошенничество. Не так уж и умен, раз попался, как ты думаешь?

— Ты тоже не был достаточно умен, — ответил я.

— Да, я сплоховал, — улыбнулся он. Отец так обрадовался моему приходу, что даже ни разу не упомянул о письмах, на которые я не ответил. Я чувствовал себя неуклюжим и неполноценным, как всегда в его присутствии, а вдобавок меня еще и мучило чувство стыда. — Моя беда в том, — признался он, — что я возомнил себя слишком великим.

— Точно.

Он радостно засмеялся. Отец был арестован за мошенничество, и Бог его знает, за что там еще. Он владел страховой компанией, и у него не оказалось денег, чтобы выплатить по иску и по целой куче полисов, которые он, впрочем, продавал другим фирмам, словно букмекер, заключающий пари. Страховая компания оказалась подставной.

— На следующий год, — размышлял он вслух, — я уже был бы платежеспособным. У меня имелся очаровательный планчик, как прокрутить иранские деньги в Швейцарии. Ты знаешь, Ник, если ты решишь поехать в Берн...

— Нет, отец.

— Ну, конечно, Ник. Деньги — не твоя стихия.

Отец покаянно замолчал и тут же с гордостью представил меня главному надзирателю и его семье, особо подчеркнув, что я награжден Крестом Виктории. Члены семьи рассыпались в благодарностях, словно Томми Сендмен был местным бароном, а они — его вассалами. Мне они сказали, что рады знакомству.

— Добропорядочные люди, — заметил отец, когда мы пошли дальше. В тени раскидистого дуба стояли два шезлонга, и мы сели. — Так чем ты занимался, Ник?

— В основном лечился. — И я рассказал ему о «Сикоракс».

Папаша чрезвычайно развеселился, узнав, что я нашел себе прибежище у Джорджа Куллена, и я во всех подробностях описывал ему наше ночное рандеву с французским траулером.

— Я думал, этот старый мошенник давно помер. Пьет как сапожник! И он содрал с тебя деньги за твои же вещи?

— Чтоб мне провалиться!

— Ник, Ник! — Мое поведение его явно разочаровало, отец сам был не прочь поторговаться. Неожиданно он нахмурился: — Спроси-ка его насчет Монтегю Доусона.

— Художника? — Мой отец любил ошарашивать людей, однако я вспомнил, что в его лондонском офисе я видел две классические картины Доусона. Обе изображали большие корабли, бороздящие волны с белыми барашками.

— Джордж продал несколько его картин, — объяснил отец. — Все они были кривые, как змея в брачный период, но Джордж подцепил в пивной Барби-кан американского яхтсмена и навешал ему лапши насчет того, что Доусон был другом их семьи. — Он усмехнулся. — А картины эти рисовал на самом деле какой-то парень из Окехемптона. Кстати, он же был автором того полотна Матисса, что так нравилось твоей матери. Талантливый парень, но неудачник. Но как бы то ни было, один из его Доусонов оказался не в тех руках. Полиция искала повсюду, и дело, по-моему, так и не закрыли. Угрожать этим Джорджу, конечно, бесполезно, но напомнить не помешает, и, безусловно, он будет относиться к тебе несколько по-иному, если ты скажешь, что можешь сообщить кое-что в Скотланд-Ярд. Интересно, сохранился ли у них еще отдел, занимающийся искусством? Я точно не знаю, но дома у Джорджа наверняка все еще висит парочка поддельных Доусонов. Ты когда-нибудь был у него в гостях?

— Нет.

— Отвратительное место! Пластмассовая мебель и бар с музыкой. Старый черт богат как Крез, а вкус у него как у верблюда. О, отличный удар! — Мяч пролетел через травяное поле и попал как раз под наши шезлонги. Я принял его ногой и, наклоняясь за ним, вздрогнул от пронзившей меня боли. Я бросил мяч ближайшему игроку, а отец с грустью за мной наблюдал. — Так болит, Ник?

— Да ничего. Я даже могу управлять яхтой.

— И отправиться в кругосветное путешествие? — спросил он с сомнением.

— Да, в кругосветное, — упрямо ответил я.

Отец спокойно кивнул и замолчал, наслаждаясь погодой и отдыхом. Сигаретный дым, закручиваясь, медленно поднимался вверх и исчезал в густой кроне. Отца так растрогали эти сигареты, что теперь я ругал себя, что тоже не запасся подарком. Несмотря на расслабленную позу и синюю тюремную одежду, мой папаша выглядел весьма респектабельно. Он бросил на меня проницательный и в то же время довольный взгляд.

— С неделю тому назад ко мне заходил Гарри. Он рассказал мне кое о чем.

Я сделал вид, что наблюдаю за игроками.

— Опять воевал, да, Ник?

— Гарри надо научиться держать язык за зубами.

— Ты понял, что Кассули подставил тебя?

На какую-то долю секунды у меня отнялся язык, а затем я повернулся и посмотрел ему прямо в глаза:

— А что ты, черт возьми, можешь об этом знать? Мой родитель тяжко вздохнул.

— Ник, сделай маленькое одолжение. Может, я и не проплыву на хрупкой скорлупке в десятибалльный шторм, но зато уж немного в курсе того, как устроен сей грешный мир. Однажды я уже имел дело с Кассули. Это твердый орешек. Все еще любит затевать склоки, несмотря на жену в Бостоне и костюмы с Севиль-роу.

— Что значит — подставил меня?

Он сделал глубокую затяжку.

— Расскажи мне об этом, Ник.

— По-моему, у тебя уже готовы все ответы. — Я защищался, как мог.

— Просто расскажи, Ник, — мягко повторил он. — Пожалуйста.

И я выложил ему все без утайки. Я собирался умолчать только об Анжеле, но не удержался и в конце концов рассказал и о ней. Мне нужно было кому-нибудь выговориться. Я сильно тосковал без Анжелы, и, хотя давно уже свыкся с мыслью, что она не для меня, потому что она слишком городская и амбициозная, слишком элегантная и непростая, мне все-таки никак не удавалось убедить себя, что без Анжелы мне будет лучше. Я скучал по ней и вот, неожиданно для самого себя, рассказал отцу о поездках в Лондон, о ночах, проведенных в ее маленькой спальне, об уик-энде в Норфолке, о ее помолвке и предстоящей свадьбе. Кстати говоря, в газетах уже была объявлена дата. Церемония бракосочетания Анжелы и Беннистера состоится в англиканской церкви в Париже в ближайший понедельник.

А потом я рассказал отцу о Мульдере и Джилл-Бет, о Беннистере и Кассули. Он молча слушал меня. Окурок его сигары дымился в траве, как только что упавшая частица шрапнели. Когда я закончил, отец задумчиво потер лицо.

— Эта девица Киров. Ты сказал, что она звонила на квартиру Анжелы?

— Да.

— Как ты думаешь почему?

— Конечно потому, что хотела разыскать меня.

Он покачал головой.

— По всей видимости, она хотела внедрить тебя в команду Беннистера, так? Значит, самое главное — чтобы тот ничего не заподозрил. Тогда зачем же настораживать его, позвонив на квартиру его любовницы, да еще оставлять там послание для тебя? Ответ может быть только один, Ник. Ей было нужно, чтобы Беннистер знал, что ты ведешь нечестную игру. Посуди сам — ты спасаешь эту девчонку от Мульдера, она вызывает тебя в Штаты и она же как бы неумело оставляет свой след на автоответчике Анжелы. Зачем?

Раздались радостные, но неприличные возгласы, когда один из заключенных вышел на мяч. Узникам для победы требовалось еще пятьдесят три выхода, а у них оставалось всего восемь ворот.

— И кто-то прислал Мульдеру эту газету... — медленно проговорил я. Ситуация была такой, словно после ужасного шторма тучи разошлись, и солнечные лучи освещают постепенно успокаивающееся море, и наконец становится ясно, что натворила стихия. Когда до меня дошел смысл сказанного отцом, я облился холодным потом. — Эту фотографию снимали на приеме у Кассули в Кейп-Коде. И он не сказал, кто ее прислал.

Отец бросил на меня взгляд, полный сострадания.

— Разумеется, девица Киров. Или Кассули. Они хотели, чтобы Беннистер знал, что ты с ними связан. А как ты считаешь, кто сообщил Мульдеру, где ты и Джилл-Бет назначили встречу?

— Она же? — неуверенно произнес я, не желая этому верить.

— Конечно! Им нужно было отвлечь его внимание. Пусть Беннистер поверит, что наконец-то нашел ложку дегтя в бочке меда, то есть тебя, и почувствует себя в безопасности. Они искали козла отпущения, а ты, мой мальчик, прекрасно подошел для этой роли. Они подстроили этот неумелый саботаж, и опять-таки яхта в это время находилась как раз в таком месте, что ты легко мог туда забраться. А между тем тот, от кого исходит реальная угроза, залег на дно.

— Мульдер, — теперь это было ясно.

— Бинго. А как Беннистер познакомился с Мульдером?

— Фанни нашла его жена.

— А кто принес кассету с записью?

— Мульдер.

— Это, конечно, была счастливая случайность, — заметил отец. — Возможно, он взял с собой фотоаппарат, чтобы запечатлеть тебя в обществе девицы Киров, а наткнулся на твоего приятеля с магнитофоном. Так на кого, мой дорогой Ник, работает Мульдер?

— На Кассули. — Я чувствовал себя как оплеванный. — И Мульдер избил меня, чтобы доказать свою преданность Беннистеру?

— Думаю, что так.

— Но ходят слухи, что Мульдер помогал убийству!

— А кто распространяет эти слухи?

— Кассули?

— А кто убедил Кассули, что его дочь была убита? — спросил он и сам же ответил: — Мульдер.

А зачем? Потому что благодарность богатого человека бывает весьма ощутимой. Ты должен был понять, что здесь что-то не так, еще когда Кассули предложил тебе четыреста тысяч. Цена за убийство не может быть больше двадцати кусков, но люди вроде тебя всегда считают, что чем больше сумма, тем серьезнее дело.

— Но Джилл-Бет привезла эти деньги с собой! — запротестовал я. — Я сам их видел. Сто тысяч долларов.

— Который Мульдер забрал бы у тебя как вещественное доказательство. — Отец говорил очень мягко. — Почему он гнался за вами в ту ночь? Возможно, он надеялся, что ты припрятал их на «Сикоракс». Мой дорогой Ник, они поймали тебя. Скорее всего, поначалу Кассули считал, что ты можешь пригодиться в качестве дублера, вот он так все и обставил для тебя в Америке. Но когда понял, что ты будешь занудствовать и холить свою честность, он превратил тебя в марионетку, чтобы отвлечь Беннистера. — Отец увидел мое лицо. — Не вини себя, Ник. Кассули играл на куда более высокие ставки и против самых ловких людей, каких только породил капитализм. И не стоит огорчаться оттого, что тебя победил сильнейший.

Но я все равно чувствовал себя отвратительно. Я никогда не отличался особым умом, как прочие члены нашей семьи. Когда в детстве мы играли в слова, они старались вовсю, а я в основном помалкивал, сознавая свою тупость. Я был лишен проницательности. И только полный идиот мог потащиться прямо вверх по склону этого чертова холма, в то время как нормальные люди обходили его с фланга. Правда, мое безрассудство спасло многим из них жизнь.

— Черт побери, — растерянно проговорил я. Отец молчал, и я выдвинул свой последний отчаянный аргумент: — Но ведь Кассули даже точно не знает, была ли убита его дочь.

— Может, и знает. Может, у Мульдера есть доказательства. Может, Мульдер шантажировал Беннистера и брал деньги у Кассули. Как бы там ни было, — отец пожал плечами, — Яссир Кассули осуществит свою тонкую месть. Ты можешь проститься с Беннистером.

— В море? — с горечью сказал я.

— Вдали от всяких законов, — согласился мой отец. — Там, где нет трупа, нет полицейских собак-ищеек, нет судебных экспертов, нет орудия убийства и нет свидетелей, за исключением его собственных людей.

— Но я же знаю об этом, — упрямо возразил я.

— А кто тебе поверит? А если ты станешь раздувать эту историю, то как ты полагаешь, надолго ли хватит терпения у Яссира Кассули? — Он ласково дотронулся до моей руки. — Нет, Ник. Твое участие в этом деле закончено.

Я смотрел на крикетное поле, но ничего не видел. Итак, та ночь, когда я услышал крики Джилл-Бет и вообразил, что Мульдер ее насилует, была частью тщательно продуманной ловушки? И я, со своей честностью, угодил в нее. Я тихо выругался, сознавая, что отец прав. Он всегда здорово умел разложить все по полочкам. Истина была у меня перед носом, но я все равно оставался слепым. Теперь, судя по журналам парусного спорта, шкипером на «Уайлдтреке» станет Беннистер, а Мульдер — его тактиком и штурманом. С точки зрения Кассули, это идеальный вариант.

— Когда у тебя автобус? — спросил отец.

— В пять.

Мы поднялись и пошли по краю поля.

— Мир жесток, — задумчиво проговорил отец. — Им движет не честность, справедливость и любовь, а просто пища, которую властители дают народу, чтобы тот не волновался. Миром правят жестокие люди, знающие, что пирог невелик, а число голодных ртов растет день ото дня. Если ты не хочешь революции, ты должен накормить эти рты, и поэтому дележка пирога проводится чрезвычайно жестко. Кассули играет на безработице и капиталовложениях.

— А Беннистер?

— Он не на той женился и по неосторожности потерял ее. Так что теперь он станет жертвой этой своей неосторожности. Тебе это кажется несправедливым?

— Конечно.

— Неисправимый добряк Ник! — Он задержал свою руку на моем плече. — Ты не виделся в последнее время с братом или сестрой?

— Нет.

Он улыбнулся.

— Я не виню тебя. Они не очень хорошие люди, ведь так? Я сделал их жизнь слишком легкой.

— Ты и мою жизнь сделал легкой — для меня.

— Но ты другой, Ник. Ты всегда верил во всю эту трескотню, которой вас пичкали в морских скаутах. А может, и сейчас продолжаешь верить. — Отец произнес эти слова с любовью. — Итак, мой любимый сын, что ты собираешься делать с Анжелой?

— А что я могу сделать? В понедельник у них свадьба.

— Ну что ты, много чего! — воодушевился мой папаша. — Я начал бы с того, что скупил все орхидеи в Париже, опрыскал бы их самыми дорогими духами и сложил к ее ногам. Как все красивые женщины, Ник, она только и ждет, чтобы ее взяли. Так возьми же ее.

— У меня есть «Сикоракс», и я плыву на юг.

Он пожал плечами.

— А Анжела поедет на гонки?

Я покачал головой.

— Она страдает морской болезнью.

— На твоем месте я бы подождал, пока она не станет богатой вдовой, что может случиться очень скоро, а потом женился бы на ней, — абсолютно серьезно сказал отец.

Я засмеялся: в этом был весь Томми Сендмен.

— А что тут такого? — обиделся он.

— Я плыву на юг, — упрямо повторил я. — Я хочу попасть в Новую Зеландию.

— А как же Пьер и Аманда?

Мы остановились у тюремных ворот. Стражи не было, не было даже замка: только пыльная дорога да бобовые поля.

— Я прилечу и повидаюсь с ними.

— На это нужно много денег, Ник.

Я показал ему свои огрубевшие руки:

— Я в состоянии заработать себе на жизнь.

— У меня есть немного наличных. Эти типы не сумели забрать все.

— Я в этом и не сомневался.

— Если ты влипнешь в историю, Ник...

— Нет, — возразил я, пожалуй, слишком поспешно, — уж одну-то вещь я понял за последние месяцы: надо самому платить за все в этой жизни.

— Это ошибка, — улыбнулся отец. — С полным отпущением грехов, Ник, через год я выйду отсюда. Так дай мне знать, где ты будешь.

— Конечно.

— Может, я приеду повидать тебя. Мы вместе поплаваем по теплым морям.

— Мне бы очень этого хотелось. — Я увидел, как приближается автобус. Пыль из-под колес оседала на бобовые культуры. Порывшись в кармане, я выудил оттуда плоскую коробочку. — Может, ты сохранишь это для меня? — неуклюже попросил я, пытаясь изобразить спонтанный жест, хотя на самом деле я захватил эту коробочку намеренно. Я не принес отцу ни сигар, ни вина, но взял с собой эту безделушку, зная, что она доставит ему удовольствие.

Отец открыл футляр, и на глаза его навернулись слезы. Он держал в руках мою медаль. Бережно разгладив ленту, он спросил:

— Ты уверен?

— Она может потеряться. — Я старался не показать своих чувств. — Яхта — такое место...

— Да, конечно.

— У тебя она будет целее, — пояснил я так, словно речь шла о чем-то весьма тривиальном.

— Хорошо. — Он перевернул медаль и прочитал мое имя, выгравированное на тусклой бронзе. — Я положу ее в сейф к губернатору.

— Говорят, бронзу взяли из русских пушек, которые мы захватили в Севастополе, — заметил я.

— Мне кажется, я что-то такое читал. — Отец смахнул слезы и положил медаль в карман.

Автобус сделал широкий разворот и остановился у ворот, окутанный маревом дизельных паров.

— Увидимся, отец, — сказал я.

— Конечно, Ник.

Мы помедлили, а потом обнялись. Я чувствовал себя неловким увальнем. Я залез в автобус, купил билет и сел сзади. Отец стоял под окном. В автобус сели еще несколько посетителей, затем двери с шипением закрылись, и мы тронулись. Отец бежал рядом.

— Ник! — Из-за шума двигателя я с трудом разбирал слова. — Ник! Париж! Орхидеи! Духи! Обольщение! Побеждает смелый!

Потом он отстал и, остановившись, помахал рукой. Заскрежетала коробка передач, и автобус набрал скорость. Фигура отца скрылась в облаке пыли.

Свой сыновний долг я выполнил.

Я настаивал на двух трюмных насосах, причем ручных: один — для кокпита, другой — для каюты. Джордж поворчал, но все же согласился.

— Томми не стоило рассказывать тебе про Доусона, — сокрушался он.

Сначала я не мог взять в толк, почему он так волнуется из-за мелкого мошенничества, но потом до меня дошло, что фальсификатора ищет лондонская полиция. На местных блюстителей порядка Джорджу было наплевать, они хорошо понимали друг друга, но к столичным ищейкам Куллен относился с подозрением.

У Риты на столе меня ждало письмо с лондонским штемпелем. Я с нетерпением вскрыл конверт в надежде, что оно от Анжелы, забыв, что она сейчас в Париже. Письмо оказалось от Мики Хардинга. Он выздоравливал и просил прощения за то, что мне пришлось с ним повозиться. Он выражал сожаление по поводу нашей неудавшейся затеи, но настаивать на моей версии, не имея неопровержимых доказательств, было бессмысленно. Он намекнул одному издателю, что Кассули собирается забрать свои капиталы, и, может быть, я заметил, как эта информация мелькнула на страницах газет, но о ней уже забыли. Будь я в Лондоне, я бы непременно позвонил Мики — ведь я был должен ему пинту или даже две пива.

Во вторник «Таймс» поместила фоторепортаж со свадебной церемонии Беннистера в Париже. Невеста была в шелковом платье цвета устриц, а ее прическу украшали цветы. Отец невесты, баптистский священник, благословил счастливую пару. Анжела улыбалась. Я вырезал эту фотографию, хранил ее около часа, а потом порвал и кусочки разбросал по всему доку.

В последующие дни я заканчивал «Сикоракс». Установил дополнительные резервуары с водой, на койки положил по матрацу и провел в каюту электрическое освещение. Вообще-то я запасся и керосиновыми лампами, которым отдавал предпочтение, да и навигационные огни у меня были и электрические и керосиновые. Джордж нашел мне коротковолновый передатчик, который я пристроил над правой койкой. Барометр я прикрутил над столом с картой и туда же повесил подержанный механический хронометр. Рундуки постепенно заполнялись запасным оборудованием. Я гордился абсолютно новенькой красной эмблемой, которая будет красоваться у меня на гюйс-штоке в далеких океанах. Для обогрева каюты я отыскал старую печку на твердом топливе. В свое время такие печки стояли на всех круизных яхтах, и на «Сикоракс» когда-то тоже была такая, так что установка этого чугунного монстра доставила мне своеобразное ностальгическое удовольствие. Трубу я доделывал и белил уже в дождь. Жара кончилась. Циклоны принесли порывистые ветры, дожди и холодный воздух. Воды в канале стали неспокойными, а в далекой Атлантике, очевидно, начинался сезон штормов.

Участники гонок, полные надежд, стартовали из Шербурга, чтобы использовать преимущества сильных атлантических ветров. Первой вышла итальянская команда и до Гранд-Бенкса имела рекордное время, но где-то к востоку от мыса Рейс их судно захлестнула волна и сломала им грот-мачту. Затем стартовали две французские яхты. Беннистер, по слухам, проводил в Шербурге медовый месяц и ждал более сильных ветров.

А я в это время устанавливал на «Сикоракс» компасы. Вообще-то это делается в тихую погоду, чтобы не исказить точные измерения, но я выбрал мрачный дождливый день и проплыл в Плимутском заливе между точно расставленными буями и береговыми ориентирами. Я грубо сбалансировал компасы с помощью маленьких магнитиков, которые компенсировали действия больших масс металла — плиты и мотора. Теперь, чтобы выяснить окончательную погрешность, я ходил на «Сикоракс» на север, юг, восток и запад и по всем промежуточным курсам, неукоснительно отмечая колебания стрелок на каждом направлении. Некоторые отклонения были значительными и требовали более тонкой регулировки с помощью дополнительных магнитных прокладок, и мне пришлось не раз повторить эту операцию. Но я сумел уложиться за день и к вечеру повесил над навигационным столом карточку с корректирующими значениями, упаковав ее в целлофан. Потом я отнес свою грязную одежду в стирку и подумал, что в следующий раз я уже займусь стиркой прямо на борту, залив в мусорное ведро пару кварт воды и добавив стирального порошка.

На следующий день я поехал в Лондон и посетил с детьми Голландский парк, где мы играли в прятки среди мокрых кустов.

Потом я настоял на том, чтобы встретиться с Мелиссой.

— Они собираются убить Беннистера, — заявил я ей.

— Я уверена, Ник, что это — чушь.

— Понимаешь, он даже не стал меня слушать.

— И это неудивительно, ведь так? Ты, как я понимаю, объявил ему войну. Ты уверен, что полностью оправился после Фолклендов? До сих пор еще пишут о ветеранах вьетнамской войны, которые кажутся вполне нормальными, пока не откроют пальбу в каком-нибудь магазине. Надеюсь, Ник, ты не выкинешь что-нибудь подобное в отделе замороженных продуктов? Для Манд и Пипа будет невыносимо иметь отца-убийцу.

— Конечно, — согласился я, — но, может, ты все-таки позвонишь Беннистеру? Тебя он хотя бы выслушает. Скажи, что он не должен доверять Мульдеру. Попробуй убедить его. Я ему писал, но... — Я пожал плечами. Нарушив данное Эбботу обещание, я все же написал Беннистеру несколько писем, разослав их по разным адресам — в Ричмонд, на телевизионные студии и в офис его компании. Я сделал это, потому что не было доказательств его вины в том преступлении, за которое его намеревались наказать. Но мои письма были выброшены в корзину вместе с другими не заслуживающими внимания посланиями, которые Беннистер получал тоннами.

Мелисса провела пальцем по краю стакана.

— Ник, теперь Тони и меня не послушает. Он женился на этой отвратительной телевизионной девице. Она, как видно, прекрасно устроилась. И я совершенно уверена, что Тони сейчас ослеплен ею, как это бывает после свадьбы. Ну, ты знаешь, когда все клянутся друг другу в вечной верности. — Она засмеялась.

— Я серьезно, Мелисса.

— Я понимаю, Николас, но если ты думаешь, что я буду строить из себя дурочку и говорить Тони, что он должен отказаться от этих гонок на своей маленькой яхте, то ты ошибаешься. Да он просто не поверит мне! Фанни очень предан Тони.

И тогда я рассказал Мелиссе все, в том числе и о своей нынешней уверенности, что Мульдер был человеком Кассули и поведет «Уайлдтрек» к смерти.

— Позвони Тони! — опять попросил я.

— Не будь занудой, Ник.

— Ради всего святого, Мелисса! — Я на минуту закрыл глаза. — Я не сошел с ума, я не чокнутый, и меня не мучают кошмары по ночам. Я даже не испытываю симпатии к Беннистеру. А поверила бы ты мне, любовь моя, что я втайне желаю ему смерти? Но я не могу ужиться с мыслью об убийстве! Особенно если у меня есть шанс предотвратить его. — Я покачал головой. — Я не знатный и не достопочтенный, но я просто хочу спокойно спать по ночам.

— Ненавижу, когда ты впадаешь в эти свои настроения. Я помню, какой несчастной я себя чувствовала в такие периоды, когда еще была замужем за тобой.

— Так позвони ему, — настаивал я. — Ты ведь можешь узнать, в каком он отеле?

Мелисса закурила.

— Его секретарь может сказать мне, — осторожно заметила она.

— Так позвони ему и скажи, что все эти гонки кажутся тебе бессмысленными. Если тебе так удобнее, свали всю вину на меня. Скажи, что я сошел с ума. Но скажи, что ты обещала передать сообщение, что Мульдер — человек Кассули и был им с самого начала.

— Но я не желаю разговаривать с этой мелкой телевизионной старлеткой!

— Ты хочешь, чтобы Беннистер погиб?

Она оглядела меня с головы до ног, особенно мои грязные брюки и мятую рубашку.

— Ты выглядишь очень театрально, Ник.

— Я знаю. Но, пожалуйста, любовь моя, сделай это.

Мелисса привела свой неотразимый аргумент:

— Но я не хочу выглядеть полной дурой...

— А ты хочешь, чтобы я рассказал достопочтенному Джону о тебе и о Беннистере?

— Ник!

— А мне это раз плюнуть.

На сей раз Мелисса задумалась.

— Если ты заберешь эти свои явно непристойные слова обратно, — с ехидцей сказала она, — то я подумаю насчет того, чтобы позвонить Тони, но обещать ничего не могу. — Мелисса нахмурилась. — С другой стороны, вполне прилично позвонить и поздравить его с женитьбой, как ты полагаешь? Даже если он женился на этой маленькой вульгарной золотоискательнице?

Я понял, что большего мне не добиться.

— Беру их назад, — сказал я, — и прости меня.

— Спасибо, Ник. А я обещаю подумать над твоей просьбой. — Мелисса была вполне довольна своей тактической победой. — Ну и какие у тебя теперь планы?

— Я нашел себе работу, — соврал я. — Занимаюсь продажей катеров. — Я не собирался посвящать Мелиссу в свой предстоящий отъезд из Англии. Стоит мне раскрыть карты, как тут же ее адвокаты начнут сновать вокруг моей яхты, словно акулы, привлеченные запахом крови. Я представил ей свое сотрудничество с Джорджем Кулленом как некое брокерское дело, и она, в общем, осталась довольна.

— Так, значит, ты не уплывешь навстречу восходящему солнцу?

— Нет, — ответил я. — Мне кажется, я еще не достаточно окреп.

— И правильно. Так, может быть, у тебя, наконец, есть и нормальный адрес?

Я тут же сочинил какой-то плимутский адрес, что тоже ее вполне удовлетворило. К тому времени, когда Мелисса обнаружит, что ни Институтской улицы, ни дома номер 176 в природе не существует, я уже буду далеко. По моим расчетам, мне потребуется еще дня три-четыре, а потом я отчаливаю и направляюсь к островам Дрейка, мимо Брейкуотера и затем к Западным проходам. Я миную Ушант и французское побережье и окажусь в полной недосягаемости.

Я заставил Мелиссу еще раз дать слово, что она попытается дозвониться до Беннистера или, по крайней мере, подумает об этом, и отправился домой. В Плимут я поехал автобусом, потому что это гораздо дешевле, чем на поезде, а спешить мне было некуда. Там я пересел на другой автобус, который довез меня прямо до дока.

Все рабочие Джорджа уже разбежались на уик-энд, а сам он в одиночестве стоял и разглядывал «Сикоракс». Я обратил внимание, что он снова поставил рядом с яхтой рыбачий баркас.

— Ведь эти выходные ты еще будешь здесь? — приветствовал он меня.

— Планирую отбыть в понедельник или во вторник.

— Ну что ж, я буду рад, что причал освободится, — сказал Джордж так, словно к нему уже выстроилась целая очередь. — Так у тебя, Ник, есть все, что надо?

— Нет. Мне нужны еще фашины, буй Дана, леера, шлюпка, — моя старая шлюпка стояла у Беннистера в эллинге, и у меня было предчувствие, что я ее больше не увижу, — топливные фильтры, радар-отражатель, стрелки, флаги, пара запасных лопастных колес, лекарства...

— Хорошо, — остановил этот поток Джордж. — Я иду домой, а ты присматривай за доком.

Начинался дождь. Я спустился в каюту, заварил себе чаю и прикрепил над навигационным столом фотографию Пьера и Аманды, старательно отгоняя от себя мысли о долгой разлуке. Потом я прикинув вероятность того, что Мелисса позвонит Беннистеру, и решил, что она, скорее всего, равна нулю.

Ну что ж, я сделал все, чтобы сохранить ему жизнь, уберечь от поездки во Францию или хотя бы встретиться с ним. Впрочем, личная встреча ничего бы не дала, все равно Беннистер бы мне не поверил. Без сомнения, он не поверит и Мелиссе, но попытка не пытка. Стало быть, Кассули все же победит.

Со стороны мои усилия по спасению Беннистера выглядели весьма добропорядочно. Мелисса спросила меня, зачем я это делаю, и, когда я ответил, что ради истины и справедливости, она не усомнилась ни на секунду, зная, какие это важные для меня вещи. Но настоящая причина была гораздо проще и куда менее благородна.

На самом деле меня ничуть не интересовало, жив Беннистер или нет и заслужил ли он наказание за смерть своей жены. Правда, какой бы постыдной она ни была, заключалась в том, что, занимаясь этим неблагодарным делом, я чувствовал свою связь с Анжелой.

Я лез из кожи исключительно ради нее. Каждая попытка связаться с Беннистером на самом деле служила напоминанием Анжеле, что я жив и люблю ее. Все мои изощренные попытки спасти его жизнь должны были восприниматься как трогательный протест моей любви. Вот почему я так старался. Мои попытки напомнить о себе были, конечно, неумелы и унизительны, но отказаться от них я не мог, ибо Анжела прочно вошла в меня, и без нее моя жизнь, казалось, опустела.

Пора было уходить в море. Ветер и штормы быстро выбьют из меня всю эту дурь. Я прихлебывал остывший чай и просматривал список необходимого оборудования. Надо бы еще составить перечень скоропортящихся продуктов — тех, что я куплю непосредственно перед отплытием.

Сквозь щебетание дождя до меня донесся звонок телефона в офисе Джорджа. Мне никак не удавалось сосредоточиться на своем списке, и вместо этого я развернул карту Азорских островов. К тому времени, когда я прибуду в Хорт, сезон уже закончится, стоянки подешевеют и я смогу пополнить запасы продовольствия и возобновить старые знакомства в кафе «Спорт». Я улыбнулся собственным мыслям, и только тут до меня дошло, что телефон в офисе все еще звонит. Звонит... Звонит!

Вылезая на причал, я стукнулся правым коленом. Камни были мокрые и гладкие, и я все время соскальзывал вниз. Наконец, ухватившись за трос, я с трудом выбрался наверх. Колено онемело, спину жгло. Я пересек двор. Крупные капли, как мячики, отскакивали от булыжников.

Телефон, заглушаемый стеклом и дождем, продолжал звонить.

Я поскользнулся в луже. Я мог открыть наружные ворота, но ключей от офиса Джордж никогда мне не доверял — он боялся, что я засяду за телефон, а он не сможет зафиксировать мои звонки и содрать а меня денег. Я дернул дверь — Джордж не забыл ее запереть. Я выругался. Телефон все еще звонил.

Я сказал себе — наверняка это какой-нибудь заказчик, который желает справиться о причинах задержки работ, но в таком случае Джорджу попался чертовски упрямый клиент, да и с чего бы ему названивать в такую поздноту? Я нашел старый пиллерс, разбил им дверное стекло и открыл замок изнутри. Теперь, когда я был в помещении, звонок гремел, как набат.

Хромая, я поднялся по лестнице, возблагодарив Провидение за то, что не сработала сигнализация. Я знал, что не успею. Разбив стекло в Ритиной комнате, я ринулся к телефону и споткнулся о старый ковер. Падая, я схватил старомодный провод в оплетке, и древний аппарат фирмы «Бакейт» рухнул со стола. Его массивный корпус разлетелся на куски. Я нащупал упавшую трубку, моля Бога, чтобы связь не прервалась.

— Алло!

Трубка молчала, но я слышал характерный свист, говорящий о том, что связь не нарушена. Я поставил разбитый телефон на ковер и повернулся так, чтобы можно было опереться спиной о стол.

— Алло!

— Ник? — Голос был тихий и неестественно робкий.

— О Господи! — Я почувствовал, что у меня на глазах появляются слезы, и вдруг, совершенно по-глупому, я начал плакать:

— Анжела...

— Ник...

— Я плачу, — сообщил я.

— И я тоже, — сказала она. — Из-за Тони.

Я закрыл глаза.

— Ты где?

— В Шербурге. Звонила Мелисса.

Мысленно я вознес краткую молитву благодарности Создателю за то, что он наделил мою бывшую супругу столь заботливой и жалостливой душой.

— Я ее попросил.

— Я знаю, Ник. Но я не знаю, что теперь делать.

— Не давай Тони уйти в море.

— Но он уже ушел. Они отправились с полуденным приливом.

— О Боже.

— Мелисса позвонила сразу после их ухода. Потом я поговорила с журналистом, которого ты велел мне разыскать, и он подтвердил, что ты сказал правду. Я и раньше должна была тебе поверить, Ник, но...

— Да ладно. — Я уставился на календарь, который Рита повесила на стену. Он изображал трех котят на красном одеяле — совершенно нелепая реклама для фирмы, поставляющей высокочастотные приемники. — Ты должна дать ему радиограмму, — произнес я. — Поезжай на такси в порт Шантрей, найди там контору...

— Я уже пыталась связаться с ним по радиотелефону. Все бесполезно. Он сказал, что это истерика, нервы новобрачной. Он считает, что ты просто хочешь помешать ему выиграть, потому что работаешь на Кассули.

Я поднялся на ноги и попытался взглянуть на часы, стоящие у Риты на столе. Нет, ничего не видно.

— Сколько сейчас времени?

— Почти семь часов.

Я отнял один час, чтобы получить британское летнее время.

— Ник? — сказала Анжела.

— Я здесь.

— Ты можешь остановить его, Ник?

— О Господи! — Любой на моем месте ответил бы «нет», но мне не хотелось быть таким суровым. — Когда он стартовал?

— Он пересек стартовую линию ровно в три часа двадцать минут.

— Местного времени? — уточнил я.

— Да.

— Подожди немного.

Пройдя в кабинет Джорджа, я снял со стены несколько журнальных вырезок. Под ними обнаружилась старая выцветшая карта пролива Ла-Манш. Я открыл ящик стола и среди ежиков для трубки, штопоров и патентованных лекарств нашел пару старых циркулей. Таблица приливов на текущий год лежала в другом ящике. Пик прилива в Дувре приходился на двенадцать часов десять минут по британскому летнему времени. Это означало, что Беннистер весьма разумно использовал самое быстрое приливное течение.

Я подошел к окну. Ветер дул с юга. Отдельные его порывы были настолько сильными, что бросали дождь на грязные оконные стекла. Я взял трубку в кабинете.

— Ты еще здесь?

— Да.

— Жди...

Я прошелся заржавевшим циркулем по старой карте. Стало быть, «Уайлдтрек» будет нестись, как ракета, выпущенная из преисподней. Он проскочит мыс Лизард и повернет в сторону мыса Мизен на юго-западном побережье Ирландии. После этого он пойдет к северо-западу, стараясь поймать отголоски ветров, зародившихся в очаге депрессии, а затем сделает дугу на восток, через Северную Атлантику. Значит, единственное место, где можно попытаться перехватить его, — это Ла-Манш. Я сделал поправку на течение и подсчитал, что к трем часам утра, учитывая, что «Уайлдтрек» идет немного севернее, чтобы обойти зону интенсивного судоходства, Беннистер будет приблизительно в двадцати морских милях к юго-юго-западу от мыса Болт. Я очертил место поиска.

Легко провести круг на карте, но там, в Ла-Манше, в кромешной темноте, это будет похоже на поиски иголки в стоге сена. Я сузил циркуль, чтобы сделать поправку на тихоходность «Сикоракс». Итак, восемь часов дискомфорта при попутном ветре. Я взял трубку.

— Если выйти прямо сейчас, то, может, мне удастся его перехватить, — сказал я с сомнением в голосе.

— Пожалуйста, Ник! — В ответ мне зазвучала настойчивая мольба. — Ты остановишь его?

Трудность была не в том, чтобы остановить «Уайлдтрек».

— Послушай, Анжела, нет никакой гарантии, что я вообще найду их!

— Но ты ведь попробуешь? Пожалуйста... — В последнее слово она вложила всю свою былую страсть.

— Обещаю тебе попытаться. — Итак, я согласился на очередной сумасшедший поступок. — А что собираешься делать ты?

— Не знаю. — Голос ее звучал испуганно и беспомощно.

— Послушай, — сказал я, — лети немедленно в Эксетер. Если необходимо, найми частный самолет и встречай меня завтра в доме Беннистера. Я буду там около полудня.

— Зачем?

Я подумал — просто хочу увидеть тебя, но не сказал этого. Потому что мне придется провести совершенно кошмарную ночь из-за твоего чертова мужа, и ты можешь хотя бы встретить меня после этого и поблагодарить. Но этого я тоже не сказал.

— Просто будь там, Анжела, пожалуйста.

Она молчала, и я уже думал, что она откажется.

— Я постараюсь, — сказала Анжела осторожно.

— И я постараюсь тоже. — Я положил трубку. Ветер стучал по оконным стеклам и катал по двору мокрый мусор. Это был южный ветер, и он становился все сильнее, а значит, мне сегодня предстоит очень тяжелый маршрут, а в конце его — полная неизвестность. Шансы найти Беннистера были минимальные, но я не мог нарушить слово, данное Анжеле. Я закрыл за собой сломанные двери, пригнул голову от ветра и похромал на «Сикоракс».

Я убрал с дороги полуразвалившийся рыбацкий баркас, заправил свой несчастный движок и стал раскручивать маховик до боли в спине. Мне нужны были автоматический пускатель и автоматическое управление, но, по-моему, мне было гораздо нужнее проверить свою башку. Я подумал, что именно так странствующие рыцари наживали себе всякие приключения: одно слово красавицы — и вот уже эти глупцы мчатся во весь опор навстречу дракону. Наконец мотор завелся, и я оставил его работать, чтобы он привык к этому необычному состоянию, а сам вытащил через люк фаловые углы парусов и прицепил к ним фалы. На мгновение я почувствовал зависть к богатым яхтсменам, у которых были всякие там лебедки, но тут же забыл о ней, потому что «Сикоракс», несмотря на ветер и волны, действительно пошла вперед.

Я молил Бога, чтобы с двигателем ничего не случилось. Мы прошли мимо серых причалов, на фоне которых даже чайки выглядели несчастными. Выйдя из реки, я поднял все паруса, но мотор глушить не стал, чтобы не ложиться на другой галс, когда буду миновать волнорезы. Небо было серое, низкое и какое-то по-зимнему мрачное. Два вертолета Уэсекса тяжело двигались по направлению к фрегату, пришвартованному в проливе. Их база, уродливое судно, выкрашенное в черный и защитный цвета, зловеще подкрадывалась к горе Энджкамб, и ее тяжелый приземистый силуэт напомнил мне о тех временах, когда у меня были две здоровые ноги и вера в то, что я бессмертен и непобедим. Неожиданно сильный залп из артиллерийских орудий оживил во мне еще кое-какие неприятные воспоминания, но тут мой мотор застучал, и они разом вылетели у меня из головы. Потом двигатель и вовсе заглох, но все же успел дотащить меня до западной оконечности мола, где я уже мог маневрировать.

Волны на море были очень высокие. При встрече с первой «Сикоракс» задрожала, но затем, словно догадавшись, что от нее требуется, повернула нос и накренилась под напором ветра, срезавшего верхушки волн, превращая их в пенистые белые хвосты. Я перебирал в кубрике шкоты и промок до нитки. После того как мы прошли Дрейстоун, я спустился вниз, чтобы разыскать штормовку — ведь мне надо было все время стоять у руля. Мимо пронесся большой катер: шкипер помахал мне рукой и что-то крикнул, но его слова потонули в шуме ветра. Возможно, он прокричал, что у меня хорошая яхта. И он был прав.

Но в такую погоду это слабо утешало. Скрючившись в кокпите, я думал, что решился на эту авантюру, только чтобы произвести на Анжелу впечатление. Я вмешивался в ее жизнь, потому что стремился быть ближе к ней, но по телефону я не почувствовал ответного стремления. Она отчаянно волновалась за мужа, а я хотел, чтобы она так же волновалась и за меня. Вот и вся моя гордость.

Я положил яхту на правый галс и крепко держал шкоты. Возможно, Анжела и заслонила собой мою собственную личность, но где-то внутри меня притаилось мое маленькое "я", и оно было до крайности оскорблено случившимся. Меня предостерегали люди, не имеющие ни малейшего понятия о совести и справедливости. Никто не знал, как погибла Надежна Беннистер, но это обстоятельство не помешало задумать им свою жестокую месть. А я, несмотря на все предостережения, плыву сегодня черт знает куда. Действительно, сумасшествие. Мне вспоминалась другая ночь, когда я тоже получил приказ не соваться. Там засел снайпер и, насколько я помню, стояли два бункера с пулеметами пятидесятого калибра. Снайпер был настоящий ублюдок. Он использовал новейший прицел американского производства и уже уложил около полудюжины наших. Нам сообщили по рации, что мы должны вести скрытое наблюдение, а это означало подставить под удар... Я вздрогнул и вернулся в настоящее, потому что в этот момент «Сикоракс» врезалась носом в большую волну и всю палубу обдало брызгами. Я поежился, закрепил шкоты и спустился в каюту за свитером, ботинками и непромокаемым костюмом.

Когда стемнело, я увидел Эддистоунский маяк, разрезающий двумя прожекторами дождливую мглу. «Сикоракс» прекрасно держала курс, тяжело продвигаясь вперед по штормовому морю. Черт с ними, с лебедками, зато благодаря своему длинному глубокому килю моя лодка даст сто очков вперед любому новомодному пластиковому корыту, которые кишмя кишат у побережья. Я включил электрические навигационные огни, надеясь, что аккумуляторы заряжены. От мотора шел неприятный запах, и я закрыл его чехлом, подумав, что, может, он постоит и придет в норму. Я постучал по барометру, и стрелка медленно поползла вверх. Связавшись по высокочастотному приемнику с береговой службой, я запросил сводку погоды. Сильный ветер должен был утихнуть к вечеру, но затем быстро последует новая депрессия.

Я огляделся по сторонам и убедился, что поблизости нет торговых судов, которым ничего не стоило раздавить «Сикоракс», как спичечный коробок. Успокоившись на этот счет, я опять спустился вниз и выложил в кастрюлю две банки консервированных бобов. Другой еды у меня не было, но я особенно не расстраивался. Я налил в термос чаю и отнес его в кубрик. Теперь надо было просто переждать сырую погоду. К ночи дождь почти прекратился, и я пытался понять, не ослабевает ли ветер. Волны были уже не такие громадные и переливались в темноте разнообразными оттенками серого цвета. А скоро они станут абсолютно черными, с фосфоресцирующими искорками. Луну закрывали облака.

«Сикоракс» шла сама. Руль я зафиксировал, шкоты выбрал втугую. Иногда, когда яхта проваливалась в глубокую яму, грот-мачта начинала дрожать, но потом мы выныривали и все шло как по маслу. У меня до сих пор не было радара с отражателем, и я надеялся, что крупные суда, идущие из Амстердама, Гамбурга и Феликстоува, будут достаточно внимательны. Куда ни глянь, везде мелькали их огни.

После полуночи ветер утих и сменил направление. Я ослабил шкоты, и скорость «Сикоракс» сразу увеличилась, как только яхта почуяла свободу. Около часа ночи, когда, по моим подсчетам, мы должны были быть значительно севернее «Уайлдтрека», я вдруг увидел огни парусного судна. Оно шло на запад, и, чтобы перехватить его, мне пришлось слегка изменить курс. Иногда высокие волны закрывали от меня эту яхту, но трехцветный фонарь на ее грот-мачте все время мигал над верхушками волн. Я попробовал прикинуть ее размеры, но безрезультатно. Я держал курс прямо на нее, но она двигалась с большой скоростью.

Я открыл рундук, где хранились сигнальные ракеты. Беннистер не остановится, если вызвать его по радио, а если я направлю «Сикоракс» поперек его курса, то возникнет опасность столкновения, которое, безусловно, остановит «Уайлдтрек», но при этом вполне может потопить мою яхту. Я планировал зайти с кормы и выпустить парочку сигнальных ракет, потому что даже участник гонок обязан остановиться и помочь другой яхте, оказавшейся в беде, — таков морской закон. Мульдер с Беннистером могут ругаться на чем свет стоит, но им придется развернуться и прийти мне на помощь. А как только они подойдут ко мне, я выложу им свои козыри, среди которых, кстати, имелся и кольт сорок пятого калибра, который я предусмотрительно вытащил из тайника. Я отдавал себе отчет в том, что если выстрелю сигнальную ракету, то в Ла-Манше поднимется суматоха, на воду будут спущены спасательные лодки, оживут радиоприемники, поспешат на помощь другие суда, а мне это ни к чему. Но я обещал Анжеле остановить ее мужа и сделаю это, даже если мне придется поставить на уши весь Ла-Манш.

Я увидел, что приближаюсь к цели. Яхта шла левым галсом, а я — по правому борту, поэтому она должна была остановиться. С яхты заметили мои огни, и она немного подалась к югу, освобождая мне дорогу, но я упрямо шел вперед. На яхте, похоже, решили, что я ослеп, и осветили мощным фонарем свою грот-мачту, чтобы мне было лучше видно. Одновременно один из членов команды вызывал меня по каналу «16» — аварийному каналу в приемнике. «Парусное судно приближается к большой яхте. Как поняли...»

Голос был совершенно незнакомый. Мне показалось, что, несмотря на потрескивания, я различил французский акцент. Я подошел уже достаточно близко, чтобы разобрать в свете фонаря номер на парусах, а поскольку это был номер не «Уайлдтрека», я резко изменил курс и прошел у них за кормой. Фонарь выключили. Голос прокричал что-то возмущенное, но все потонуло в шуме ветра и волн. Кормовые огни высветили мне название яхты — «Мариетта», порт приписки — Этапль. Проходя мимо, я помахал им рукой, затем ветер разнес нас в разные стороны, и я опять взял курс на юг.

К трем часам утра я точно знал, что нахожусь как раз внутри грубо очерченного мною круга на карте Джорджа. Ночь была темная, хоть глаз выколи, а ветер становился все тише. Я повернул на запад и шел теперь навстречу «Уайлдтреку». Я искал целый час. Мне встретились две французские яхты, а потом — голландская, но «Уайлдтрека» не было. В опасной близости от меня прошел танкер, и паруса «Сикоракс» сильно захлопали, когда нас подбросило на мощной кильватерной волне. Не считая этой громадины, море было пустынно. Я потерпел неудачу.

Когда на востоке зажглась светлая полоска, я повернул на север. Я чертовски устал, замерз и проголодался. Мне не повезло, но ведь с самого начала было ясно, что шансы на успех — минимальны. Видимость из кубрика не превышала двух миль, так что «Уайлдтрек» мог запросто проскочить мимо меня в любой момент в этой кромешной тьме, и, честно говоря, я сомневался, что заплыл достаточно далеко на юг. Итак, Беннистер направился к мысу Лизард, навстречу своей смерти.

Я взял курс к дому. Опять пошел дождь. Его капельки висели на вантах и стекали со шнуров на гике. Я сделал себе еще чаю и нашел в шкафчике сморщенное яблоко. Вырезал из него подгнившие места, а остальное съел.

Вокруг медленно вздымались волны, блестящие, словно смазанные жиром. Кое-где над морем висел туман. Едва он рассеивался, начинался дождь. Дул западный ветер, очень слабый и печальный. «Сикоракс» ползла как черепаха, и я даже не стал фиксировать руль. Следующая депрессия должна была идти в сторону Ла-Манша, и наверняка на «Уайлдтреке» молились о ее скорейшем приходе, так как она обеспечила бы им высокую скорость.

А я молился о том, чтобы скорее добраться до дому. Существует распространенное заблуждение, что плавание под парусами — это сплошное удовольствие: счастливые друзья на белоснежной палубе, легкий ветерок да сверкающая морская гладь с пикантным волнением в четыре балла. Бывает и так, но чаще всего это воплощенная мука: секущий ливень, непроницаемая завеса тумана, холод и голод. Под равнодушным небом — угрюмое море. А когда в конце концов вас постигает неудача, тогда единственным утешением служит мысль о том, что вы сами, по собственной воле, пошли на эти мучения.

И вот, страдая, как грешник в аду, я плыл на север. Минут пятнадцать мне пришлось повозиться с приливными течениями, чтобы удержать курс, затем я безрезультатно попытался вдохнуть жизнь в мотор. Я вскрыл топливную систему и попробовал еще раз — двигатель не заводился. Оставив его в покое, я прибрался в каюте и принялся за мытье палубы, попутно внушая себе, что не стоит расстраиваться, если по приезде в Девон никакой Анжелы там не окажется. Я убеждал себя, что у нас с ней разное будущее. Я твердил, как заклинание, что мне абсолютно все равно, ждет она меня в доме Беннистера или нет.

В самый разгар моей деятельности сначала как бы неохотно, а потом все сильнее и сильнее пробежал по воде ветер, и ванты с левого борта заскрипели. Я бросил швабру и схватился за руль. Прислушиваясь к усиливающимся ударам о корпус яхты, я чувствовал, как одновременно с ветром во мне нарастает волнение — ведь Анжела все-таки могла меня ждать. Мне было все равно... Нет, мне было совсем не все равно!

Уже наступил день, когда я миновал Калфстоун. О корпус звякнул сигнальный буй. Ветер дул порывистый и достаточно сильный, чтобы я смог проплыть по реке и обогнуть мыс.

И там, на террасе над рекой, перед пустым домом, меня ждала Анжела.

Она плакала. На ней были джинсы и свитер, а волосы она заплела в длинную косу, достающую ей до талии.

Заметив меня, Анжела попыталась взять себя в руки:

— Да, не лучшее начало семейной жизни...

Скорее, ее конец, подумал я, но вслух ничего не сказал.

Ей нужно было выговориться, но я слишком замерз и проголодался, чтобы быть внимательным слушателем. Состряпав себе яичницу с беконом, кофе и тосты, я съел все это прямо на кухне. Анжела сидела напротив, и я заметил, что к бриллиантовому кольцу на том же пальце добавилось еще массивное обручальное кольцо. Она была в полнейшем отчаянии:

— Я же пыталась поговорить с ним...

— ...но он не слушал, — закончил я за нее.

— Он считает, что все это — твои уловки, потому что ты желаешь ему поражения. — Она то вскакивала, то снова садилась. Я видел, что Анжела растеряна, и понимал ее состояние — в конце концов, то, что ее муж плывет навстречу гибели, она знала только с моих слов да со слов Мики Хардинга.

Периодически он возвращалась к мысли, что все это — выдумка. Пока я ел, я дал ей выговориться. Она рассказала, что Беннистер полностью уверен в победе и как он был счастлив, когда она согласилась выйти за него замуж. Анжела говорила о новых программах, которые Беннистер намеревался сделать в этом сезоне, рассказывала, как они вместе обсуждали планы на будущее, а поскольку это будущее было сейчас под угрозой, оно казалось ей еще ярче и благословеннее.

— Скажи мне, что это неправда. — Она имела в виду угрозы Кассули.

— Насколько мне известно, это правда.

И вдруг она со злостью затрясла головой.

— Как эти подонки посмели обвинить его в гибели Надежны?

— Возможно, сами они в это верят.

— Но это не он! Не он!

— Ты так уверена?

— Ради Бога! — Анжела еще больше разозлилась. — По-твоему, я вышла бы за него замуж, зная, что он убил ее?

— А почему ты вышла за него замуж?

Она снова взяла сигарету. С тех пор, как мы с ней встретились на террасе, Анжела курила их одну за одной.

— Потому что я люблю его, — с вызовом ответила она.

— Отлично, — попытался я скрыть разочарование.

— А еще потому, — продолжала Анжела, — что мы с ним хорошо подходим друг другу. Я могла бы дать ему уверенность, которой ему так недостает, а он мне — надежность, о которой я мечтаю всю свою сознательную жизнь.

— Отлично, — повторил я.

— И потому, — добавила она отчаянно, — что я не могу выйти замуж за тебя.

Я улыбнулся.

— Я не перспективен?

— Ты попал в точку. — Это прозвучало как обвинение.

— Я работал. По-настоящему работал. Я пилил, строгал, и мне платили за это. Немного, правда, но, как видишь, я закончил яхту. У меня нет только радара-отражателя и фашин... Ну, может, еще каких-то мелочей.

— Ты нашел себе девушку?

У меня отвисла челюсть, ибо чего-чего, а уж ревности я от Анжелы никак не ожидал.

— Нет. Я все время пялился на твои газетные фотографии. Одну я вырезал, подержал ее у себя минут десять и выбросил. Пару раз я напивался.

Анжела улыбнулась. То была первая ее улыбка, предназначенная лично мне.

— А я не могла дождаться прогона, чтобы увидеть тебя хотя бы на пленке. Знаешь, я приходила в монтажную и прокручивала роман с твоей ужасной физиономией. — Анжела засмеялась. — Ты испортил фильм, который мне дорог, Ник Сендмен.

— Прости.

— Нет, нет, не надо. — Она сделала протестующий жест. — Я ведь уже отошла от дел, не так ли? Я же дала Тони обещание — никакого телевидения. — Она взглянула на часы. — Где он сейчас? У Южной Ирландии?

— Да.

Анжела опять начала очень тихо плакать.

— Он не может пойти на попятную, да? Ведь за ним все время следит камера. Он должен быть большим и смелым. Господи, ну почему мужчины такие глупые? — Она высморкалась. — Включая и тебя, Ник Сендмен. Что ты собираешься теперь делать?

Я пожал плечами.

— Я собираюсь загрузить на «Сикоракс» провизию. Поеду в город, зайду в банк и потрачу уйму денег на всякую жратву. После этого с завтрашней приливной волной я уйду в море. Я сделаю промежуточную остановку в Ушанте, а оттуда возьму курс на Азоры.

Анжела нахмурилась.

— И это все?

— А ты думаешь, я буду полагаться на ленточку от своей медали?

Она слегка улыбнулась.

— А меня постоянно укачивает.

— Золотая рыбка, страдающая морской болезнью.

Она засмеялась.

— Золотые рыбки — нет!

— Правда, правда! Если ты скормишь им свои таблетки, они тут же заболеют морской болезнью. — Я долил себе остатки кофе. — Вообще-то я не возражал бы против кошки.

— Кошки? — удивилась Анжела.

— Я всегда любил кошек, — объяснил я, — а в тебе есть что-то кошачье.

Она уставилась в стол. Мы немного расслабились, но все ее мысли по-прежнему оставались с «Уайлдтреком».

— Я уже собиралась звонить береговой полиции. Но это ведь ничего не даст?

— Конечно не даст. Они только посмеются.

— Я еще раз говорила с ним по радиотелефону, но он только еще больше разозлился. Тони вбил себе в голову, что я хочу лишить его триумфа. А еще два раза к телефону подходил Фанни.

— Мне очень жаль, — сказал я. — Мы сделали, что могли, и теперь остается только молиться.

Анжела уныло смотрела на меня.

— Может, мне поехать в Канаду?

Я улыбнулся.

— Зачем?

— Попытаюсь еще раз остановить его. Я могу поехать со съемочной группой.

— И что ты сделаешь? Привяжешь его? А как твоя съемочная группа собирается его искать? Я знаю, они держат связь по радио, но ты знаешь, какой в тех местах туман? А если «Уайлдтрек» пройдет Канаду ночью? Тогда что ты будешь делать? Посадишь им на палубу вертолет с камерой? И как ты надеешься убедить его сейчас, если не смогла сделать этого раньше? — Тут я заметил, что мои пессимистические аргументы не доходят до ее сознания. — Прости. Может, тебе и стоит попробовать. Лучше хоть что-то делать, чем сидеть сложа руки.

— Тони может просто не добраться до поворота. Только Господь это знает.

— Он дойдет до Сен-Пьера, — сказал я.

— Ты думаешь? — Ее озадачила моя уверенность.

Я сосредоточился, припоминая наш диалог с Кассули. Джилл-Бет не касалась деталей, когда нашу беседу записывали на магнитофон, но Кассули, теперь я точно вспомнил, хотел, чтобы я повел яхту по определенному маршруту именно на обратном пути.

— Черт возьми! — выдохнул я. — Какой же я глупец!

— Что ты имеешь в виду?

— Они хотят перехватить Тони в том самом месте, где погибла Надежна! Ты поняла? По пути туда ему приходится делать большой крюк на север, следовательно, на обратном пути он будет искать сильных ветров! Вот почему ему позволят сделать поворот, если хотят убить его на том же самом месте. Черт побери, все сходится!

— Где это точно? — В ее голосе зазвучали настойчивые нотки, но я тщетно напрягал память. Координаты я видел только на той фотографии, что висела в каюте «Уайлдтрека», да в бумагах Кассули, которые он мне показывал.

— Сорок с чем-то северной широты, — беспомощно проговорил я и пожал плечами, признавая поражение. И тут я вспомнил об экземпляре судебного дела.

Анжела стрелой вылетела с кухни, я — следом. Она ринулась в кабинет Беннистера, открыла ящик, и на пол полетели старые телевизионные сценарии, письма и дневники. Нужные бумаги лежали в самом низу. Быстро перелистав страницы, Анжела словно окаменела, увидев то, что искала. «Сорок девять восемнадцать северной широты, — прочитала она вслух, — и сорок один тридцать шесть западной долготы». Она резко повернулась ко мне:

— Где это?

Я нашел атлас и показал ей. Потом, взяв один из карандашей Беннистера, объяснил, как на меркаторской проекции «Уайлдтрек» должен был сделать параболу в западном направлении и другую, не такую выпуклую, кривую на обратном пути. Крестиком я обозначил место гибели Надежны. Анжела взяла линейку, чтобы измерить расстояние. Я наблюдал, как движутся ее тонкие пальцы, и уже знал, что она сейчас скажет.

— Ник...

Я подошел к окну.

— До «Уайлдтрека» почти три тысячи морских миль, — сказал я. Это было расстояние от Шербура до поворота у Сен-Пьера и обратно до карандашного крестика.

— А отсюда самым кратчайшим путем? — с надеждой в голосе спросила Анжела.

— Семьсот. — На самом деле несколько меньше, но понятия «кратчайший путь» в море не существует, особенно если учесть встречные ветра и течения Северной Атлантики. — Скажем, две тысячи наземных миль.

— А сколько времени уйдет... — Она не закончила фразу, да этого и не требовалось. Анжела хотела спросить, сколько времени потребуется «Сикоракс», чтобы проделать путь до крестика на карте.

Деревья на далеком противоположном берегу качнулись — поднимался ветер. Погода была странная — то ветреная, то спокойная. Но нынче ночью наверняка налетит шквал.

— Шестнадцать дней, — предположил я.

— Ник... — Ее голос звучал робко, даже испуганно, но в нем слышалась мольба. Она хотела, чтобы я поплыл в Северную Атлантику и спас ее мужа.

— Будет быстрее, — жестко сказал я, — если у меня появится хотя бы один член команды.

Анжела покачала головой, но так рассеянно, что мне показалось, будто она вовсе не слышала этих слов.

— Но мог бы ты... — начала было она, но затем ей, видимо, пришла в голову какая-то мысль, и выражение надежды исчезло с ее лица. — Это из-за ноги, да? Ты боишься, что она может подвести?

— Такого не случалось уже много недель, — откровенно признался я, — но в любом случае причина не в этом.

— Тогда... — Она не решалась прямо произнести свою просьбу.

— Да, — сказал я. «Уайлдтрек» имел фору в один день, но ему предстояло пройти более длинный путь. Был шанс успеть к месту, обозначенному крестиком, и я попытаюсь это сделать.

Никогда еще мне не удавалось так быстро и успешно экипировать свою яхту. Анжела взяла свою машину и кредитную карточку и поехала в город, а я рылся в кладовой и эллинге Беннистера.

— Нельзя допустить, чтобы он погиб, — говорила Анжела, толкая по причалу тележку с продуктами. Видимо, в ее глазах это служило оправданием того безумия, на которое я решился, но я не нуждался в дополнительных мотивах. С меня хватит и того, что я делаю это ради нее.

— А что в тележке?

— Кофе, сухое молоко, яйца, консервы и тому подобное.

— Яйца надо на пять секунд опустить в кипяток — так они дольше сохранятся.

Анжела понесла яйца обратно в дом, а я принялся укладывать консервы в сумку-холодильник, чтобы они не заржавели от попадания морской воды и чтобы на них не стерлись этикетки. В такие же сумки я сложил пакеты с сухими супами, свежий хлеб, фрукты, овощи, печенье, вареные бобы, еще бобы, ирландское виски, еще виски, маргарин, фруктовые кексы в железных коробках, соль, сахар, ветчину в банках и говяжью тушенку. На этом мой приблизительный перечень портящихся продуктов заканчивался, и я надеялся, что не забыл ничего жизненно важного. Пакетики с чаем, стиральный порошок, спирт для компаса, рис, овсянка, дезинфицирующие средства, мультивитамины, кулинарное масло, керосин для лампы, мыло. Я думал не столько о поисках Беннистера, сколько о последующем путешествии. У меня имелось подозрение, потихоньку перерастающее в уверенность, что я никогда не найду «Уайлдтрек». Я решился на это донкихотство, потому что не сумел отказать прекрасной блондинке, но если наши поиски окажутся напрасными, я немедленно поворачиваю «Сикоракс» носом на юг. Потому-то я так основательно и запасался провизией, чтобы мне хватило ее на весь путь от Англии до побережья Канады, а затем туда, где растут пальмы и сосны. Фруктовый сок, орехи, бульонные кубики, еще виски, запасные лампочки, фитили и жидкость для мытья, которая также могла служить и шампунем в соленой воде.

Ветер все усиливался, барометр падал. К ночи нагрянет настоящий ураган. Беннистер получил свой быстрый старт, вот и у меня будет такой же.

Анжела принесла яйца, и я надавал ей еще кучу поручений: мне нужен уголь или кокс. Ракетницы. Мне нужны свитера, носки и легкая одежда. Мне нужны самые лучшие непромокаемые костюмы, какие только есть в доме. Мне нужны секстант, карты, самый хороший спальный мешок и вентилятор.

— Все, что хочешь, Ник. Бери все, что тебе надо.

Я облазил весь дом в поисках того, что мне может пригодиться. Непромокаемые костюмы у Беннистера были намного лучше моих. Я взял у него два секстанта, чтобы иметь запасной. Я нашел карты Северной Атлантики и побережья Канады. Я снял с «пежо» аккумулятор, в дополнение к тем двум, что уже стояли на «Сикоракс». В ящике письменного стола я обнаружил великолепный ручной радиопеленгатор и комплект запасных батареек. Схватил с полки охапку книг. Еще виски. Я снял с «Уайлдтрека-1» фашины.

Все шкафы на «Сикоракс» я забил до отказа. Анжела помогала мне, сваливая припасы в кучу на пол каюты. Иногда я даже не знал, что она туда кладет, но ничего — в пути у меня будет много времени, чтобы все рассортировать.

Я пополнил запасы воды и принайтовил на палубе три канистры с дизельным топливом. Банки с моторным маслом я убрал подальше вниз, ибо вряд ли мотор проработает столько, чтобы оно ему понадобилось. В эллинге я нашел сломанный привод и, поразмыслив, взял и его — на досуге попробую починить и использовать.

А еще мне были нужны лекарства. Анжела съездила на своем «порше» в город и вернулась с кипой бинтов, пластырей, ампул для инъекций и обезболивающими. Я попросил ее сходить к врачу и выписать рецепты на местную анестезию, транквилизаторы, антибиотики и бензедрин. Я наскоро нацарапал доктору записку с объяснениями, зачем они мне понадобились, и Анжела все привезла. Еще виски, картофель, мука, сухие хлебцы, эль, шоколад, бритвенные лезвия, бекон, леска, антисептическая мазь, солнцезащитные очки.

К шести утра мы почти закончили. Дул очень сильный юго-западный ветер. Если такая погода сохранится, то пробиться вверх по реке до мыса Лизард и через штормовое море до мыса Мизен будет очень тяжело. Но зато потом я быстро доберусь до высоких широт, а оттуда спущусь вниз, к месту встречи.

Мой тендер оказался все еще в эллинге. После того как Анжела затащила в каюту последние две коробки, я поднял шлюпку на крышу и перевернул ее вверх дном. Кроме нее, у меня не было никаких спасательных средств, даже надувных жилетов. Когда я привязывал последний канат к поручням на корме, начался дождь. И вдруг оказалось, что все уже сделано, и осталось только попрощаться.

Я поцеловал Анжелу. Мы стояли у реки под дождем, и я поцеловал ее еще раз. Я крепко прижимал ее к себе, потому что в глубине души не хотел разлучаться с ней.

— Я ничего не могу обещать, — сказал я.

— Я знаю.

— Теперь тебе остается только ждать.

— Да. — Ночная суматоха заглушила ее отчаяние, и теперь ей было неловко оттого, что она толкнула меня на это безумие. Но пока оставался хотя бы ничтожный шанс, я не мог лишить Анжелу права использовать его. В конечном счете мне все равно пора уже было отправляться в свое путешествие, так что сейчас я просто делал небольшой крюк к северу от намеченного маршрута, туда, где море было холодным, серым и мрачным.

— Прощай. — Я очень хотел остаться с ней, но отлив уже торопил меня. Не было ни оркестра, ни аплодисментов, только перегруженная яхта, ледяной ветео и мелкий дождь. — Я напишу когда-нибудь.

— Обязательно. — Голос ее звучал как-то скованно.

— Я люблю тебя.

— Не надо об этом, Ник.

Это было печальное расставание и безрадостный отъезд. Мотор не заводился, но кливер уже тянул нос «Сикоракс» от причала. Анжела отдала швартовы, я поднял грот и бизань. Между корпусом яхты и берегом забурлила вода, а я укладывал канаты.

— В каюте для тебя подарок, — произнесла Анжела. «Сикоракс» уже быстро двигалась, подхваченная отливной волной и бурным течением, и Анжела решила, что я не расслышал ее слов. Она сложила руки рупором и прокричала опять: — В каюте, Ник! Подарок!

Я махнул рукой, показывая, что все понял, но у меня не было времени спуститься в каюту, пока я не выведу «Сикоракс» в главный канал. Справившись с этой задачей, я зафиксировал руль, пошел вниз и открыл те две коробки, что Анжела принесла последними. В одной оказались кошачьи консервы, а в другой — маленький черный котенок, и, едва я поднял крышку, он впился в меня своими острыми, как иголочки, коготками.

Я подошел к фальшборту и посмотрел назад, но Анжела уже ушла с причала. Сидя на ступеньках каюты, котенок с удивлением рассматривал свой новый дом и меня заодно.

— Я буду звать тебя Анжел, — сказал я ему.

Анжел зашипел на меня. Шерсть у него на загривке поднялась дыбом. Я очень надеялся, что он окажется морским котом. А еще я надеялся, что он принесет мне удачу.

Проплывая мимо пивной, я подумал: когда теперь доведется посидеть здесь? Кто-то, узнав «Сикоракс», помахал мне из окна, и я тоже помахал в ответ. Там, в дальних морях, я не раз вспомню эту забегаловку, где можно было просто поболтать и выпить пива, но сейчас мне предстояло входить в узкость, и я отогнал ностальгические настроения и сосредоточился на маневрировании. Отдыхающие, припарковавшие свои машины на берегу реки, сосредоточенно наблюдали за мной. «Сикоракс» уже утратила весь свой показной лоск, и туристы видели перед собой обычную тяжело груженную яхту, отправляющуюся в дальние странствия, чья красота определяется исключительно ее навигационными качествами. Котенок забрался в кубрик и оскалил на меня свои зубки. Я почесал его за ухом и с умилением наблюдал, как он карабкается на крышу и точит там свои коготки о веревки шлюпки.

— Анжел, — попробовал я окликнуть его, — Анжел.

Я не заполнил форму С1328, часть 1, ставящую в известность таможенную службу ее величества о том, что я отправляюсь за границу. Эта чертова С1328! «Сикоракс» не была зарегистрирована, а отсутствие регистрационных документов осложнит мое пребывание в иностранных портах. Черт бы побрал этих бюрократов! В мире развелось так много брюзжащих чиновников, но «Сикоракс» поплывет, куда захочет, несмотря ни на что! Впереди показался городской причал и устье реки, где полуштормоврй ветер разбивал об отмели пенящиеся волны. Из-за сильной облачности уже почти стемнело, а в городе так тепло светились огоньки... Голубой неоновый крест на фронтоне англиканской церкви сверкал, как маяк, и я помолился за свою маленькую яхту, которая отправлялась бороздить огромный океан. Дождь хлестал нас, и котенок громко пищал в знак протеста.

Вдруг на каменном пирсе, рядом с городским доком, сверкнули автомобильные фары. Приблизившись, я разглядел синий «порше» и подумал, что Анжела решила еще раз проводить меня. Она подбежала к заправочному понтону и замахала мне обеими руками. Я помахал ей в ответ, недоумевая, почему сейчас она прощается со мной столь энергично, а всего каких-то полчаса назад наше расставание выглядело довольно прохладным.

— Мне нравится котенок! — крикнул я как можно громче.

— Ник! Ник! — Тут я увидел, что она подзывает меня. Я повернул руль и повел яхту к понтону. К нему были пришвартованы два моторных катера, и Анжела уже перелезала через полуют того, что побольше. Она встала на самой кромке, держась за пиллерс. В руке у нее была большая сумка.

Я поставил «Сикоракс» против ветра и дал возможность приливному течению отнести меня к катеру. Анжела бросила сумку на палубу, на секунду замерла и, ухватившись за мою руку, прыгнула в кубрик.

Я положил руль вправо и выбрал шкоты поперек кливера, чтобы сделать поворот. Я заметил, что дверца в машине осталась открытой и фары горели.

— Ты уверена? — спросил я ее.

— Конечно нет, но... — У Анжелы был странно сердитый голос.

— Но что?

Глаза у нее покраснели от слез.

— Твоя нога. Ты можешь погибнуть там, Ник.

— Со мной все будет в порядке, — пообещал я.

— И ты сказал, что яхта пойдет быстрее, если на борту будут два человека.

— Это так, — я растравил паруса, и они захлопали на ветру, — но только в том случае, если один из них не страдает морской болезнью. — Мне до боли хотелось, чтобы она поплыла со мной, но я привык реально смотреть на вещи.

Анжела отогнула ухо и продемонстрировала мне полоску пластыря.

— Фармацевт сказал, что это обязательно поможет. — Похоже, Анжела приобрела эти полоски, когда покупала мне лекарства и прочие снадобья. Следовательно, у нее было достаточно времени, чтобы обдумать свое решение.

— Но в море придется нелегко, — предупредил я ее. Пока «Сикоракс» спокойно дрейфовала на волнах, на тот случай, если Анжела передумает и захочет вернуться на понтон.

— Если ты сейчас дашь мне выбор, — предупредила она, — то, возможно, я и не останусь.

Но я не дал ей выбора. Вместо этого я поставил ее у руля, а сам выбрал шкоты.

— Так держать. Видишь белый столб прямо по курсу? Правь все время на него.

Я подхватил с палубы ее сумку и поднял стаксель. Я был так счастлив, что, казалось, мог пройти по воде.

Нос «Сикоракс» рассек волну у отмели, и нас окатили первые брызги. Итак, мы втроем выходили в открытое море.

Часть четвертая

Анжелу мучила морская болезнь. Днем и ночью ее колотил озноб, и на нее было жалко смотреть. Я уговаривал ее перейти в кубрик, на свежий воздух, но она только отстранялась от меня. Совершенно беспомощная, Анжела лежала на подветренной койке, закутавшись в одеяла и придвинув поближе цинковое ведро.

Котенок чувствовал себя прекрасно.

Для него этот мир, постоянно убегающий от ветра и содрогающийся от ударов волн, был самым лучшим из всех возможных. Он спал на коленях у Анжелы, радуя ее своей доверчивостью. А днем носился по яхте, выделывая такие акробатические номера, что я все время боялся, как бы его не смыло за борт. Но этот маленький чертенок прекрасно знал, как надо избегать волн. Как-то раз он вскочил на галс грота и повис на парусе, растопырив лапы, а прямо под ним бушевал океан, сотрясая шлюпку на крыше кубрика. С тех пор котенок полюбил грот, и теперь, когда он быстро карабкался по парусу, я всерьез беспокоился, как бы он не разорвал его своими коготками. Он запутывался в усах гафеля и висел там, словно черный паук на большой белой стене. Потом Анжел каким-то образом выпутывался и спускался вниз. Другим его любимым местом был стол, и стоило только открыть карту, как он тут же прыгал на нее и сворачивался клубочком у циркуля. А когда я пытался сбросить его, он шипел на меня, и я прокладывал курс от одной его шерстинки до другой.

Для управления «Сикоракс» мы использовали все имеющиеся у нас средства. Небо по-прежнему закрывали облака, ночи были темные. Последнее, что мне удалось разглядеть, — это огоньки на ирландском побережье, а дальше мы пошли вслепую. Я никак не мог заставить работать этот хваленый радиопеленгатор Беннистера. Когда я нажимал на кнопку, загорался маленький красный индикатор, и все. А затем ничего. Наконец мое терпение иссякло, и я выбросил его за борт, понося при этом все современные штучки. «Мейфлауэр» достиг берегов Америки без единой силиконовой цепочки, и я смогу.

И вот мы, как и «Мейфлауэр», мчались на северо-запад под парусами. Анжела устроилась на подветренной койке, и, стало быть, ей не угрожала опасность свалиться во сне, а я спал соответственно с наветренной стороны и, выкроив для сна часок-другой, привязывал себя к стене, чтобы не проснуться на полу. Однажды я приготовил суп, но Анжела с отвращением оттолкнула его. У меня никогда не было морской болезни, но я хорошо знал, что это такое. В первый день ей казалось, что она умирает, правда, потом это ощущение пропало. Вот так спасительные полоски пластыря!

Зато «Сикоракс» все было нипочем! Она словно говорила мне, что за последние несколько месяцев ей пришлось пережить немало чепухи, но теперь, слава Богу, она делает то, что у нее получается лучше всего. Поначалу, правда, как всегда, возникало много проблем. Шкотовый угол кливера начал протираться, и я временно заменил его штормовым кливером и целый вечер штопал жесткую парусину. Уплотнитель, проложенный вокруг трубы, вылез. Это была моя вина, и два часа я под дождем забивал его обратно. Через два дня замолчало коротковолновое радио, и ни уговоры, ни постукивания, ни ругательства не могли его оживить. Я забеспокоился, потому что без радио невозможно проверить точность показаний хронометра. Мы плыли как Бог на душу положит, основываясь на интуиции и траверсных таблицах, пока не разошлась облачность и не выглянуло солнце. Тогда я смог с облегчением вздохнуть, надеясь, что хронометр показывает правильное время. В трюмы набиралась вода, и время от времени я откачивал ее, но это было в порядке вещей. Прокладки вокруг трубы вскоре уплотнились.

Но основной проблемой была моя усталость. Помощника из Анжелы не вышло, поэтому мне приходилось стоять у руля круглые сутки. Я так и не починил автоматическое управление, которое все еще лежало под тендером. В принципе «Сикоракс» замечательно держала курс, плывя с приспущенным парусом и зафиксированным рулем, но для этого направление ветра должно быть постоянным, и мне все равно приходилось часто вставать и уточнять его по компасу. Самая большая неприятность случилась на восьмой день, когда сорвало кронштейн на крепежной планке паруса. Я проснулся и к своему ужасу услышал, как полощется стаксель. Яхту шатало, как пьяную, и я еле добрался до палубы.

Я вымок до нитки, пока поворачивал «Сикоракс» по ветру, укреплял кливер и заводил шкоты грота. Затем, зацепив страховочный фал, я отправился на поиски потерявшегося шкота. У меня ушло десять минут на то, чтобы разыскать его и вернуться в кубрик. Затем я зацепил шкот на планке кливера и выровнял курс. На вантах горели ночные ходовые огни, а за ними, пугающие, как призраки, вставали волны, накатывающиеся на нашу яхту. Я откачал из трюма воду и, валясь с ног от усталости, забрался в каюту.

Анжела проснулась и простонала:

— Что случилось?

— Отскочила планка, не о чем беспокоиться.

— Почему у тебя нет нормальных лебедок, как у Тони?

Я подумал, что появление интереса к окружающему — первый признак воскрешения.

— Потому что эти блестящие современные штучки не будут смотреться на «Сикоракс», а кроме того, они стоят по сто фунтов каждая. — Я почувствовал боль в спине, пока стаскивал с себя тяжелый непромокаемый костюм. — Хочешь поесть?

— О Боже, нет. — Она опять застонала, когда яхта ударилась о волну. — Где мы?

— К западу от Ирландии и к востоку от Канады.

— Мы тонем?

— Пока что нет. Но ветер явно чего-то от нас хочет.

Через час я снова проснулся, потому что яхту бросало и крутило. Я опять облачился в непромокаемый костюм, вышел на палубу и увидел, что дело дрянь. Я спустил грот и поднял штормовой трисель, спустил кливер и поднял бизань. Яхту качало так, словно ее пытались опрокинуть в это свистящее море. Я спустил трисель и переоснастил его как бизань-стаксель. Это сразу придало «Сикоракс» равновесие, необходимое в такой сумасшедший шторм. Мы уже далеко забрались на север, ночи стали светлее и короче, и мне было ясно видно, как ветер и ливень словно покрывают верхушки волн кремом, а ямы между ними заполняют бурлящей пеной. Дважды бушприт «Сикоракс» зарывался в воду, и гора воды, смешанной с дождем, обрушивалась на палубу, докатываясь до самого кубрика. Мне даже негде было укрыться — только перевернутый тендер в какой-то степени защищал меня от разъяренной стихии. Мне приходилось часто откачивать воду из трюмов.

Такая погода сохранялась весь остаток ночи, следующий день и следующую ночь. Утром мне удалось поспать часок, а когда я проснулся, погода была такая же сумасшедшая. Я откачал из трюмов воду и опять поспал. Затем выпил бензедрин. К середине второй ночи ветер стал понемногу стихать и удары волн уже не были такими сильными. Я зафиксировал руль, оставил паруса приспущенными и забрался на койку. Анжела плакала от отчаяния, но у меня не было сил успокоить ее. Я хотел одного — забыться во сне.

Я проспал пять часов, вернее, продремал. Выбравшись из сырой койки, я увидел, что шторм кончился. Я с отвращением натянул промокший свитер и вышел на палубу. Передо мной расстилалась бесконечная водяная пустыня, прорезаемая маленькими сердитыми волнишками, отголосками ушедшего шторма. Я спустил бизань-стаксель, отвязал гик и гафель, поднял грот и кливер, а затем распустил бизань. Потом я отправился в трюм и откачивал воду до тех пор, пока боль в спине не стала совсем уж нестерпимой. У меня болел каждый мускул, каждая клеточка. Это и называется хождением под парусами. Ветер стих до четырех баллов. Среди утренних облаков уже проглядывало чистое небо, и день обещал быть солнечным. На западе поверхность воды серебрилась, и я сел, привалившись к кубрику, не имея сил двинуться дальше. Поглаживая кубрик, я похваливал «Сикоракс» и благодарил ее за то, что она сделала. Котенок, услышав мой голос, замяукал, напоминая, что его не кормили уже несколько часов. Я открыл люк и спустился в промокшую каюту. Котенок терся о мои ноги. Я больше не называл его Анжелом, так как каждый раз на это имя откликалась Анжела. Я открыл банку кошачьих консервов и с трудом удержался, чтобы самому их не съесть. Потом я подмел пол в каюте, вытер то, что выплеснулось из цинкового ведра, и попытался убедить себя, что это как раз и есть та жизнь, о которой я так долго мечтал длинными больничными ночами.

Через час на горизонте показался русский крейсер-торпедоносец класса «Аврора» в сопровождении двух эсминцев, которые подозрительно направили свои бинокли на «Сикоракс». Я, как полагается, просигналил английским флагом. В ответ на эсминце поднялся красный флаг с серпом и молотом. После обмена любезностями я включил высокочастотный передатчик.

— Русское судно, ответьте яхте «Сикоракс». Слышите меня?

— Доброе утро, малыш. Прием.

Радист, наверное, ожидал моего выхода в эфир, так как ответил сразу же. Его голос был таким жизнерадостным, будто он только что позавтракал ветчиной с яйцами или что там еще едят на завтрак русские.

— Вы можете уточнить мне координаты и время? Прием.

Мы переговаривались на аварийной волне, которую вряд ли кто еще слушал.

— Я не знаю, работают ли наши американские приборы спутниковой связи, — усмехнулся он. — Ждите.

Я улыбнулся его словам, и на моем лице треснула солевая корка. Через минуту он дал мне координаты и время с точностью до секунды. Пожелав мне удачи, три серых судна проследовали в южном направлении по океану, покрытому рябью.

Мы шли хорошо. Уже прошли оконечность плато Рокэлл, хотя и севернее, чем я предполагал. Если Беннистер продвигался на своей яхте почти с такой же скоростью, то он уже должен был обогнуть Сен-Пьер. Погрешность хронометра не превышала секунды, и это успокоило меня.

— С кем ты разговаривал? — Анжела перевернулась на своей койке.

— С русским эсминцем. Он дал наши координаты.

— Русские помогли тебе? — с недоумением спросила она.

— А почему бы, черт возьми, им не помочь? — Я тихонько столкнул котенка с плато Рокэлл и поставил на карте крест карандашом. — Может, выпьешь кофе?

— Да, пожалуйста.

Явно начиналось возрождение. Я приготовил кофе и поджарил омлет. Но Анжела сказала, что не в состоянии есть яйца, хотя через пять минут попробовала съесть немного из моей тарелки. Затем схватила ее и съела все до конца.

— Еще?

— Пожалуйста. — Я сделал еще. Возрождение шло полным ходом. Она нашла сигареты и закурила. Когда мы загружали «Сикоракс», Анжела спрятала двадцать блоков сигарет в форпике и туда же сунула второй спальный мешок и комплект непромокаемой одежды. — Это на случай, если я решу прийти сюда, — объяснила она. Сейчас она сидела в кубрике, курила и смотрела из-под опущенных ресниц на дымку над горизонтом. Она оторвала полоску пластыря за ухом. — Хватит дурацких экспериментов. — И с этими словами она выкинула пластырь за борт.

Выглядела она ужасно: бледная как мел, волосы спутаны, глаза красные.

— Доброе утро, моя красавица, — сказал я.

— Надеюсь, на этой чертовой яхте нет зеркала? — Она мрачно осмотрелась вокруг и ничего не увидела, кроме серых волн. Позади нас висели облака, черные, как наши грехи, а впереди небо было серым, словно промокашка. Она нахмурилась. — Ник, и тебе действительно нравится такая жизнь?

— Да, очень.

Котенок делал свои дела в желоб для стока воды с наветренной стороны, как будто знал, что море все смоет. Затем он осторожно забрался на колени Анжелы и там немедленно приступил к ритуалу утреннего умывания.

— Ты не можешь звать его Анжел, — сказал Анжела.

— Почему?

— Потому что мне это не нравится. Давай назовем его Прикси?

— На моем судне не может быть кошки с таким именем.

— Хорошо, — она почесала кошке шейку, — тогда Вики.

— Почему Вики?

— В честь Креста Виктории, конечно.

— Это нескромно.

— А кто узнает, если ты никому не расскажешь?

— Я буду знать.

Недовольная моим упрямством, Анжела проворчала:

— Ее будут звать Вики, и точка. Я правда выгляжу ужасно?

— Ужасно — не то слово. Отвратительно.

— Спасибо, Ник.

— А сейчас, — сурово сказал я, — ты спустишься вниз, разденешься, помоешься, оботрешься насухо, наденешь все чистое, причешешься, а потом поднимешься сюда с песней на устах.

— Ай-ай, сэр.

— Когда вернешься, откроешь передний люк, проветришь каюту и встанешь за руль, курс 289, а я посплю.

— Как, совсем сама? — забеспокоилась она.

— Возьми себе в компанию кошку.

— Вики.

— Можешь взять для компании Вики, — согласился я.

С тех пор кошку стали звать Вики.

К ночи небо опять затянуло тучами, и, когда поздно вечером меня разбудил звук волн, бьющих по корпусу, я сразу понял, что надвигается новый шторм.

Анжеле опять стало плохо, но уже не так, как раньше. Она начинала привыкать к качке. Я заверил ее, что запор не может продолжаться в течение всего нашего плавания по Северной Атлантике, и в награду получил кислый взгляд.

Но в течение следующих двух дней ее щеки стали приобретать розовый цвет и она начала нормально есть. Готовил, правда, я, так как на яхте этот процесс иногда вызывает чувство тошноты.

Мы двигались довольно быстро. Другие яхты нам не встречались, только, пыхтя, прошел на запад траулер да еще один военный корабль на север. Зато небо сплошь исчертили самолеты, осуществляющие грузовые перевозки между крупными городами. Пассажиры, будь они там, увидели бы из окна только морщинистое однообразное море, а мы, подгоняемые ветром, смотрели, как кит выпускает свой фонтанчик. Анжела испугалась, как ребенок.

— Никогда не думала, что увижу такое, — в изумлении повторяла она.

Но в основном она говорила о своем муже, и я заметил, как отчаянно она ищет оправдания для своего присутствия на «Сикоракс».

— Он скорее поверит, если увидит меня? — вопрошала она. — Он поймет, что это серьезно, если я пошла на такое ради него, правда ведь?

— Конечно, — обычно отвечал я.

Я обращался с ней, как с хрустальной вазой. Лично я предполагал, что Беннистер будет зол, как лев, обнаружив, что его молодая жена проплыла через Атлантику с другим мужчиной, но такая правда Анжеле была ни к чему.

— Не могу поверить, что он действительно в опасности, — сказала она как-то вечером.

— Такое уж у нее свойство, — заметил я. — На Фолклендах опасность тоже казалась нереальной. Впрочем, война всегда нереальна. Все мы прошли специальную подготовку, но о военных действиях никто из нас всерьез и не думал. Господи, какая это была бессмыслица! Лучше не вспоминать. От меня требовалось вести подсчет выпущенных пуль. Вот чему нас учили. Считать патроны и знать, когда надо сменить магазин. А я все посмеивался! Все это казалось нереальным. Я продолжал жать на курок, и вдруг выяснилось, что у меня больше нет патронов, а этот тип с пулеметом уже обходил мой бункер слева, и все, что мне... — Я пожал плечами. — Прости. Я что-то разговорился.

Анжела сидела рядом со мной в кубрике.

— ...И все, что тебе...

— Может, принесешь банку маринованного лука?

— Это случилось, когда тебя ранили? — не отставала она.

— Да.

— И что произошло?

Я изобразил удар штыком:

— Ничего интересного.

Она нахмурилась:

— И тогда в тебя выстрелили?

— Не сразу. Я был похож на мокрую курицу и не мог повернуть назад, потому что это было уже бессмысленно. Вот я и шел вперед. Кричал, помню, как ненормальный маньяк, хотя, честное слово, совершенно не помню, что именно. Глупо, конечно, но иногда мне хочется знать, что же я кричал тогда.

Анжела опять нахмурилась.

— А почему ты боишься рассказать это перед камерой?

— Не знаю... — Я помолчал. — Если честно, то, может, потому, что я все послал к черту. Я оказался не там, где нужно, я был страшно испуган и думал, что вот-вот на нас нападут эти чертовы аргентинцы. Я ударился в панику, вот и все.

— Но в приказе говорится по-другому.

— Просто было темно, и никто толком не видел, что происходит.

Она неправильно поняла меня:

— А сейчас ты жалеешь об этом?

— О Господи, нет, конечно!

— Нет?

— За королеву и Отечество, любовь моя.

Не понимая, она уставилась на меня:

— Ты говоришь правду?

Конечно, я говорил правду, но у меня не было времени распространяться на этот счет, так как солнце село и настало время полюбоваться наступившим вечером. Я взял другой секстант Беннистера со встроенным электронным секундомером и продолжил траекторию звезды до закатного горизонта.

На следующий день ветер совсем стих. Днем еще хоть как-то грело, а к вечеру мы уже натянули свитера, замотали шеи шарфами, а сверху надели непромокаемые костюмы. Ночью, отметив наше местонахождение, я позвал Анжелу на палубу, чтобы показать ей переливающееся северное сияние, охватившее все огромное северное небо. Она смотрела как завороженная.

— Я думала, северное сияние бывает только зимой.

— Круглый год. Иногда его видно и из Лондона.

— Нет!

— Две или три ночи в году, — сказал я, — но вам, горожанам, видно, не до того. Или оно тонет в море неоновых огней.

Огромный, кораллового цвета поток света блеснул и потух в сумерках, а гики «Сикоракс» медленно повернулись. Будь я участником гонок, я бы уже вышел из себя при виде окружающего нас спокойствия. Поверхность моря была абсолютно гладкой и блестела, как полированная сталь. А мы с Анжелой сидели в кубрике и любовались волшебным светом, украшавшим северное небо.

— Ты знаешь, что я забыла? — нарушила молчание Анжела.

— Что?

— Паспорт.

Я улыбнулся:

— Я скажу канадцам, что украл тебя.

Она повернулась так, чтобы можно было опереться о меня. Это был первый интимный жест, который кто-либо из нас допустил за все время пребывания на борту «Сикоракс». Она смотрела на бескрайнее синее небо, усыпанное звездами.

— Знаешь, почему я поехала с тобой, Ник?

— Скажи.

— Я хотела быть рядом. Но дело не в твоей ноге и даже не в Тони — собственно, я до сих пор не уверена, что он в опасности. Я знаю, что должна поверить в это, но у меня почему-то не получается. — Она закурила. — Видишь ли, я очень разозлилась.

— Разозлилась?

— Когда он сказал про нервы новобрачной. И потому, что он не верил мне. — Она принесла из каюты бутылку ирландского виски и стаканы. — Это и есть бегство в море?

— Да, — ответил я. — Так почему ты не воспользуешься случаем и не бросишь курить?

— А почему ты не заткнешься? — И я заткнулся. Какое-то время мы сидели молча. Вспышки северного сияния отражались в воде. — Я вышла замуж за Тони от отчаяния, — неожиданно сказала она.

— Неужели?

— Из-за тебя. — Анжела повернула голову и посмотрела мне в глаза. — Я ведь не должна быть здесь, да?

— Мне хотелось, чтобы ты здесь была, — увернулся я от ответа.

Она улыбнулась.

— Может, я пойду затоплю печку?

— Ты хочешь уйти в каюту, когда сам Господь Бог зажег эти огни?

— А ты хочешь заниматься любовью в холодной каюте? — поинтересовалась она. Я колебался, и Анжела резко спросила: — Ник?

— Но ты же замужем, — неуклюже пробормотал я, сам того не желая, и замер в надежде, что Анжела разобьет все мои жалкие попытки соблюсти приличия.

Она в отчаянии закрыла глаза.

— Мне холодно и одиноко, я испугана и торчу на этой чертовой яхте только потому, что хотела быть с тобой, а ты корчишь из себя какого-то бойскаута. — В гневе она была прекрасна. — Ты знаешь, когда я последний раз просила мужчину лечь со мной в постель?

— Прости меня, — произнес я, чувствуя себя ничтожеством.

Анжела сорвала с левой руки кольца и сунула их в карман.

— Может, так тебе будет проще?

Принципы — это замечательная вещь, особенно когда они полностью растворяются в желании. Мы спустились вниз и разожгли в каюте печь.

— Ты действительно веришь в Бога? — спросила меня Анжела на следующий день.

— Не знаю, кто может отправиться в океан на маленьком суденышке и при этом не верить в Бога.

— А я не верю. — Анжела забралась на крышу кубрика и нежилась там на вялом северном солнышке, а я сидел в каюте, разложив вокруг себя запчасти. Если мы хотим достичь цели и перехватить «Уайлдтрек», нам непременно понадобится этот треклятый мотор.

За ночь море совершенно успокоилось, и к рассвету паруса висели, как белье на веревке. Все вокруг замерло в неподвижности — стрелка барометра, бледные, невинно прозрачные облачка на небе и даже струйка дыма из камбуза.

— А я не могу поверить. — Анжела, вероятно, размышляла вслух.

— Побудь на яхте подольше, и ты поверишь. — «Интересно, — подумал я, — а может ли молитва оживить мотор?»

— Ух! — услышал я в ответ.

— Что такое?

— Вики.

— Кинь ее за борт. — Чертова кошка всю ночь проспала с нами в мешке. Всякий раз, когда я вышвыривал ее, она тут же возвращалась, громко мурлыкая и требуя тепла.

— Если ты уверен, что плавание под парусом способствует возникновению веры, — педантично проговорила Анжела, — стало быть, Фанни Мульдер тоже верит в Бога? Или нет?

— В глубине своей темной души, — ответил я, — безусловно. Согласен, что Фанни — не лучшая реклама божественной веры, но тем не менее. Впрочем, у меня тоже есть свои теологические проблемы, как и у тебя. — «А кроме них, — подумал я, — у меня есть еще куча проблем с электропроводкой». Поразмыслив, я обрызгал мотор силиконом.

— Что ты там делаешь? — спросила Анжела, услышав шипение баллончика.

— Освобождаю электрическую систему от жучков.

— Может, ты и меня освободишь от этой кошки?

— А сама ты не можешь?

— Но я хочу, чтобы это сделал ты.

Я залез на крышу и засмеялся. Дело было не в кошке, а в том, что Анжела лежала абсолютно голая на левом комингсе. Я подбросил Вики вверх, на болтающийся грот, где она превратилась в паука, наклонился и поцеловал Анжелу.

— Ты чувствуешь себя развратником? — спросила она.

— Я чувствую себя счастливым.

— Бедный Ник. — Она смотрела на блестящую воду. — А Мелисса тебе изменяла?

— Все время.

Анжела повернулась ко мне.

— Это было обидно, больно?

— Конечно.

Анжела погладила меня по щеке.

— А вот это никому не причинит боли, нет?

— Нет.

— Ты уродина, Ник, но я люблю тебя.

Она впервые произнесла эти слова, и я поцеловал ее.

— Но... — начала она.

— Никаких «но»! — выпалил я. — Только не сейчас!

Мы находились в абсолютно пустынном море. Стрелка барометра стояла на месте. В Северной Атлантике был полный штиль.

Молитвой можно добиться гораздо большего, не-жели полагают атеисты. Двигатель заработал.

Под мотором мы пошли на запад, оставляя за собой след, прямой, как борозда в поле. Пока заряжались аккумуляторы, я держал высокочастотный приемник включенным на канале 16. Радиус его действия не превышал пятидесяти — шестидесяти миль, и если в пределах этого расстояния будут переговариваться яхты, я услышу их и, в свою очередь, спрошу, есть ли у них новости об «Уайлдтреке». Но я так ничего и не услышал, а разобрав приемник, увидел, что туда каким-то образом проникла вода и его можно выкидывать. В довершение этого несчастья я потерял лаг — тот наткнулся на какое-то бревно и оторвался. Я перевернул всю яхту, но так и не нашел запасного, хотя точно помнил, что брал его.

Море было уже не таким спокойным. Небольшой ветерок нагонял рябь, и под корпусом ощущалось нарастание волны. Я постучал по барометру, и стрелка чуть-чуть сдвинулась вниз. Облака становились все гуще. За неимением лага мы измерили нашу скорость с помощью щепочек, брошенных в воду. На планшире с правого борта я сделал отметку «25 футов», а моя подруга стояла с секундомером и засекала время. Щепочки покрыли дистанцию за три с половиной секунды. Эту цифру я умножил на сто, результат поделил на двадцать пять и то, что получилось, умножил на шестьдесят. В итоге я получил 4,6 узла. При этом мы шли против течения, имеющего скорость в пол-узла. В общем, двигались мы довольно медленно.

— Но почему же, о великий мореплаватель, у тебя нет спидометра? — ехидно поинтересовалась Анжела.

— Ты имеешь в виду электронный лаг?

— Я имею в виду спидометр, ты, чудак.

— Потому что эта ужасная современная штучка может выйти из строя в любой момент.

— И секундомер может сломаться.

— Положи его обратно в сумку, — посоветовал я, — а я пока обдумаю ответ.

Мы как раз достигли середины нашего путешествия, и Анжела начала понемногу осваивать тонкости управления яхтой. Она бодрствовала, пока я спал. Мне стало намного легче, да и ей тоже. Морская болезнь прошла, и Анжела стала новым человеком. Вся ее нервозность и амбиции исчезли без следа благодаря совершенно иному образу жизни. Выглядела она прекрасно, часто смеялась, а ее тощее тело значительно окрепло. Ветры, кстати, тоже окрепли, и теперь мы шли только под парусами, держа курс на запад. Но я знал, что скоро нам придется повернуть на юг, чтобы попасть к месту гибели Надежны. День за днем карандашная линия приближалась к роковому крестику, но все-таки цель нашего плавания по-прежнему казалась нам не совсем реальной.

Реальными были только мы сами. Мы играли в детскую игру и называли ее любовью. Как и все влюбленные, мы думали, что эта игра никогда не кончится. Мы вели себя так, словно вместе сбежали навстречу приключениям и не имели ничего общего ни с Кассули, ни с Беннистером, и левая рука Анжелы, казалось, подтверждала это. Но, как бы мы ни были счастливы, как бы ни обманывали себя, никто из нас ни на секунду не забывал о темном облаке, висящем над нашим горизонтом. Просто мы перестали об этом говорить.

Да и дел у нас, честно говоря, было невпроворот. Небольшая яхта, сделанная из дерева и оснащенная холщовыми парусами, требует постоянного внимания. Я чинил сломанную крепежную планку, штопал паруса, подкрашивал лаком некоторые места. От состояния яхты зависела наша жизнь, и потому главным правилом на борту было — ничего не откладывать на завтра. Самая крошечная дырочка в шве паруса, если ее вовремя не зачинить, грозила превратить его в лоскутки. Мы много работали, но еще больше радовались.

— Навсегда? — спросила Анжела.

— На сколько понадобится.

— А сколько понадобится?

— Я не знаю.

— Ник!

Я откинулся на банку.

— Я помню, как очнулся в вертолете. Я знал, что ранен очень тяжело. Действие морфия заканчивалось, и я вдруг страшно испугался смерти и дал себе клятву, что, если выживу, посвящу себя морю. Вот как сейчас. — Кивком я указал на однообразные зеленовато-серые волны. — Океан — самая опасная вещь в мире. Если ты будешь лениться или попытаешься его обмануть, он убьет тебя. Такой ответ подойдет?

Анжела уставилась на воду. Мы шли под всеми парусами и развили неплохую скорость. «Сикоракс» вел себя отлично: четко, дисциплинированно и целеустремленно.

— А как же дети? — вдруг спросила Анжела. — Ты бросишь их?

Она затронула самое больное место и, безусловно, это понимала. Я вернулся к работе.

— Я им не нужен.

— Ник! — с упреком воскликнула она.

— То есть я нужен им такой, какой есть. Но, черт побери, кроме меня у них есть и достопочтенный Джон, и Мелисса, и этот чертов бригадир, и эта ленивая огромная нянька, и даже пони. Я для них просто бедный родственник.

— Ты бежишь от них, — снова упрекнула меня Анжела.

— Я прилечу, чтобы повидаться с ними, — это была отговорка, и я знал это сам, но другого ответа придумать не мог. Некоторые вещи должны вылежаться.

На следующий день мы повернули на юг, и наше настроение сразу же изменилось. Мы снова вернулись к мыслям о Беннистере, и в ту же ночь на пальце у Анжелы появились кольца. Заметив мое разочарование, она просто пожала плечами.

Мы опять много говорили о Тони. Теперь Анжела упирала на его невиновность, снова и снова рассказывая, как она настаивала на том, чтобы ей сказали всю правду до свадьбы. Надежна погибла, повторяла она, когда огромная волна обрушилась на корму «Уайлдтрека». Основания для такого утверждения были у нее столь же зыбкими, как и у Кассули, но я промолчал.

— Если мы не найдем его, — сказала она, — значит, с ним все в порядке. Тогда я успею вернуться из Канады, пока Тони доплывет до Шербура?

— Успеешь, — пообещал я. Она уже готовилась к нашему расставанию, и я ничего не мог с этим поделать. Вообще-то меня куда больше тревожил барометр. Он стремительно падал, и было ясно, что нам предстоит очень тяжелое испытание, потому что, направляясь на юг, мы плывем прямо в пасть очередной депрессии.

Мы опередили гонщиков на несколько часов и дошли до цели раньше, чем начался шторм. Место, где недавно погибла девушка, было бесцветным, пустынным и совершенно неприметным. Тучи нависали все ниже, стремительно темнело, и поднимался порывистый ветер. Море стало шероховатым и пятнистым. Паруса я убрал еще днем. Говорить нам не хотелось. Судов поблизости не было, радио молчало. Я подумал — хорошо бы иметь на борту какой-нибудь цветок, чтобы бросить его в воду, но потом решил, что этот жест выглядел бы чересчур сентиментально.

— Мы в нужном месте? — спросила Анжела.

— Максимально близко. — Мы могли быть и довольно далеко от него, но я сделал все, что мог.

— У нас даже нет полной уверенности, что Кассули решил встретить их именно здесь, — заметила Анжела, — это всего лишь наше предположение.

— Здесь, и нигде больше, — возразил я, но на самом деле мы и впрямь ничего не знали наверняка. Мы плыли наобум, но все равно это лучше, чем бездействовать. Но вот мы здесь, а какой от этого толк?

Анжела, с огрубевшим от морских ветров лицом и спутанными волосами, поставила «Сикоракс» носом на запад. Я дал ей возможность самой держать курс и только наблюдал, как она выбирает паруса и фиксирует руль. Вики точила когти о мешок с парусами.

— Может, они еще не дошли? — с надеждой спросила Анжела.

— Может быть. — На своей карте я помечал приблизительное продвижение «Уайлдтрека», и, если мои догадки были верны, наша встреча должна состояться очень скоро. Только надвигающийся шторм может ей помешать.

Анжела озирала пустынный горизонт.

— Может, они даже не пойдут здесь?

— Возможно.

Волнение усиливалось, и из-за пены, сдуваемой ветром с гребешков волн, резко упала видимость. Не спрашивая меня, с обретенной за дни нашего путешествия новой уверенностью, Анжела подобрала грот и спустила стаксель. Набегающие волны разбивались о форштевень, рассыпаясь на мелкие брызги, и под их натиском уверенность Анжелы тоже начала рассыпаться.

— Начинается шторм, да, Ник?

— Пока что только сильный ветер. Это еще не так плохо. Шторм нам ни к чему.

К сумеркам мы оставили только штормовой кливер и бизань-стаксель, и эти маленькие паруса несли нас среди вспенившихся волн. Мы с Анжелой облачились в водонепроницаемые костюмы и привязались страховочными ремнями. Вики мы отправили вниз, в каюту. «Сикоракс» проваливалась во впадины между зеленовато-черными волнами, верхушки которых покрывала белая пена. По небу неслись низкие тучи, ветер громко хлопал оснасткой. Анжела поежилась.

— А где спасательные пояса? — прокричала она.

— У меня их нет. Если ты свалишься, тебя уже ничто не спасет. Может, спустишься к Вики?

Я видел, что Анжела готова согласиться, но она лишь отрицательно покачала головой.

— Я хочу видеть бурю.

Ну что ж, она увидит бурю, и слава Богу, что это еще не настоящий шторм. И все же нынешняя ночь напоминала хаос сотворения.

Грохот стоял оглушительный. Вой ветра вмещал в себя множество звуков — от самых высоких до страшного низкого рева, напоминающего бесконечный взрыв. В этом сумасшедшем оркестре море выполняло функцию ударных инструментов и било в корпус яхты с такой силой, что скрипели доски, и казалось чудом, что творение рук человеческих способно сопротивляться этому натиску.

Но если шум был просто страшен, то вид океана с огромными волнами внушал настоящий ужас. Невероятная смесь воздуха, воды и пены причиняла такую же острую боль, как и удар хлыста. И в этом хаосе белого, черного и серого нужно было еще держать курс и двигаться вместе с волнами, а то и поперек их.

С наступлением темноты ветер сменил направление на поперечное, хотя самые сильные порывы продолжали идти с запада. «Сикоракс» парила над этим адом, словно колдунья, в честь которой она и была названа. Мы взлетали вверх по склонам гигантских океанских гор и с замиранием сердца падали вниз, в пенящиеся ямы. Я ощущал многотонную нагрузку ледяной воды на киль, и вдруг «Сикоракс» накренилась так, что почти легла на бок и грот вот-вот должен был зарыться в серовато-белесый водоворот, и я услышал крик Анжелы, похожий на жутковатый зов самого ветра.

Но «Сикоракс» выпрямилась, благодаря металлу, заложенному в киль, тому самому металлу, который запросто утянул бы яхту на дно, если бы море выиграло эту битву. Впрочем, разве может речь идти о битве? Море не враждебно, оно не видит и не слышит нас, и, когда надежды не остается совсем, страх уходит, уступая место смирению и покорности.

Вода гуляла по палубе, шипела в шпигатах и заливалась в кокпит. Я заставил Анжелу работать насосом, чтобы согреться, иначе холод убьет нас раньше, чем море. Море будет стегать, хватать и рвать нас, а холод — тот просто убаюкает до смерти. Я отправил Анжелу в каюту и велел согреться там, а потом принести мне термос и бутерброды. Она принесла мне еду и вернулась в каюту. Я представлял, как она лежит на койке, сжавшись в комочек, и к ней прижимается кошка. Пока «Сикоракс» взбиралась на гребень волны, я откачивал воду, а когда мы с сумасшедшей скоростью скользили вниз, пытался выровнять яхту. От ветра у меня разболелись глаза. Этот ветер зародился где-то в центре Северной Америки, окреп в жарких пшеничных полях и превратился в область низкого давления, которая бродит по океану, собирая дожди, что потом прольются над ячменными полями Англии. И все же, несмотря на большие волны, нам достался не самый сильный шторм, приводящий к кораблекрушениям, которые так часты в Атлантике. Этот больше смахивал на рычащую дикую кошку, которая пробежит по воде и исчезнет. На метеокарте он будет выглядеть в точности как тот, в котором погибла Надежна Беннистер.

Уже к концу ночи ветер стал утихать. Он все еще шумел в снастях и срывал гребешки волн, но я чувствовал, что яхта начинает двигаться легче. Шторм уходил, и только эти отвратительные поперечные волны еще баламутили море. Я открыл люк в каюту и увидел, что Анжела спит.

Направив яхту по ветру, я спустил кормовой стаксель, поднял и закрепил бизань и грот. Гребешки волн по-прежнему захлестывали «Сикоракс» и бились о паруса. Анжела все еще спала, но мне было не до отдыха — я искал глазами яхту, которая неслась бы в сторону Европы.

Но делал я это так, для очистки совести, потому что был уверен — мы пропустили «Уайлдтрек». Вероятность того, что мы найдем Беннистера, была минимальной с самого начала, поэтому я, собственно, и не ожидал ничего увидеть. Но вот в рассветных сумерках что-то мелькнуло. Сначала я просто не поверил своим глазам, измученным соленой водой. Я так устал и замерз, что принял это за вспышку молнии. Потом я решил, что вижу мираж, и только когда я заметил отражение «молнии» на облаках, я узнал это бледное сияние. Это был красный свет, крик о помощи посреди небытия. Я мигнул в ответ, и еще одна вспышка отразилась на облачном небе, и улетающий штормовой ветер разметал ее в клочья. Я понял, что либо по несчастью, либо по желанию Господа мы оказались на месте убийства.

Я открыл люк и включил радио, но услышал только треск разрядов. Анжела лежала в углу каюты, свернувшись клубочком — в точности, как я себе представлял.

— Я видел огни, — сказал я.

До нее, полусонной, не сразу дошел смысл моих слов.

— "Уайлдтрек"?

— Не знаю. — Я постарался, чтобы в моем голосе прозвучала надежда, но, судя по выражению ее лица, мне это не удалось.

Анжела втиснулась в непромокаемый костюм и вышла в кокпит, плотно закрыв за собой люк, чтобы вода не затопила каюту. Она прицепила к лееру страховочный ремень и слегка вздрогнула при виде надвигающейся на нас огромной зеленой горы. «Сикоракс» взлетела на ее вершину и, лавируя, соскользнула вниз. Как только мы оказывались на очередном гребне, я во все глаза смотрел вперед, но вспышек больше не видел.

Мне уже начало казаться, что у меня была галлюцинация.

Я стоял на шпангоутах, держась за бизань-ванты, и обшаривал взглядом штормовое море. Ничего. Ветер успокаивался и снова менял направление. Меня так и подмывало ослабить грот, но как раз когда я уже почти решился, я услышал крик Анжелы.

— Ник! — Я едва расслышал ее из-за порыва ветра. — Ник!

Взглянув туда, куда она указывала, я сначала не увидел ничего, кроме пены, но затем, в полумиле от нас, разглядел яхту. Яхту! Это мог быть только «Уайлдтрек».

Но это был не тот «Уайлдтрек», который мы знали, — блестящая игрушка богатого человека, ухоженная и гордая. Нет! Вместо этого перед нами предстала потрепанная, полузатопленная яхта с перлинями, болтающимися в воде. Она переваливалась на волнах, как огромная бочка. Мы добились своего, однако все наши старания оказались напрасными, так как от «Уайлдтрека» остался только корпус. На какую-то секунду у меня мелькнула надежда, что я ошибаюсь, но вот волна подбросила эту лишенную мачт яхту, и я успел заметить знакомую синюю полосу. Это был все-таки «Уайлдтрек». Мы проплыли семьсот морских миль и, как по волшебству, нашли его, но, к сожалению, мы нашли его слишком поздно.

Я спустился в кубрик и освободил руль.

— Ник! Ник! — Теперь в голосе Анжелы звучала новая тревога, но тут и я разглядел на корме «Уайлдтрека» движущуюся оранжевую точку. Сначала я решил, что это надувной плот или подушка, но тут же понял, что это человек в спасательном жилете. «Наверняка Беннистер, — подумал я, — и даже живой, — если только вода не передвигала труп».

Я спустился вниз и пообещал мотору прикончить его, если он не заведется, и выругал себя за то, что не обзавелся автоматическим стартером. Я покачнулся, когда яхту подняло вверх, крутанул ручку, и, к моему удивлению, холодный мотор сразу же завелся. Я опустил трап на место и выбрался в кубрик. «Уайлдтрек» то исчезал в провалах между волнами, то снова появлялся, неуклюже взбирающийся по покрытой рябью волне.

Я развернул «Сикоракс» навстречу ветру, и мотор потащил нас к «Уайлдтреку». Паруса захлопали так, словно поднялась стрельба. Анжела смотрела не отрываясь, у нее даже приоткрылся рот. В этот момент мне было наплевать, о чем она думает и чьи надежды — ее или мои — могут закончиться трагично.

Ветер постоянно менялся. Он дул то в лицо, то в спину. Мы влетели на гребень, и мотор захрипел, словно в агонии, но потом корма опять ушла в воду. Зато, когда мы были наверху, я убедился, что оранжевая фигура на «Уайлдтреке» была все-таки живой, так как она помахала нам и упала. Человек был либо ранен, либо так устал, что едва мог стоять на ногах.

— Чертовски трудно будет снять его оттуда! — прокричал я Анжеле.

Ей это было ясно и без меня. Чтобы подойти вплотную к полузатопленной яхте в штормовом море и при таком переменчивом ветре, требовались мастерство Джимми Николса или надувная лодка с рулевым. Еще хуже, если Беннистер ранен, — тогда одному из нас необходимо будет перебраться на «Уайлдтрек» и оказать ему помощь. Это придется делать мне, а такая перспектива меня абсолютно не вдохновляла. Впрочем, сейчас был как раз тот момент, когда лучше всего не задумываться о преимуществах благоразумия над чертовой глупостью.

— Тебе придется управлять яхтой! — крикнул я Анжеле. — Ты должна встать рядом с «Уайлдтреком», а после того как я переберусь на него, сразу же отойти. Поняла? Я не хочу, чтобы эта громадина потопила нас.

Она кивнула, не отрывая глаз от фигуры на борту «Уайлдтрека», но человек опустил капюшон, а воротник застегнул и поднял его так, что невозможно было рассмотреть лицо.

— Когда я заберу его, — продолжал я, — ты опять встанешь рядом!

Один Бог знает, как у нее это получится, и, хотя Анжела стала уже хорошим моряком, просить ее выполнить такой маневр — все равно что требовать от пассажира самолета мягкой посадки.

Я оставил ее у руля, а сам ринулся спускать за борт все кранцы, какие у меня были. В случае чего они спасут мою яхту. Когда «Сикоракс» и «Уайлдтрек» окажутся рядом, оба судна будут испытывать килевую качку, и я боялся, что нос моей яхты разобьется о палубу «Уайлдтрека» или, хуже того, при столкновении оторвется руль или винт. «Уайлдтрек» сейчас представлял собой плавучий таран, способный не только повредить «Сикоракс», но и запросто пробить трюм и пустить всех нас ко дну.

Я спустил грот и крепко привязал гафель и парус к гику, а гик потом прикрепил к раме. Пусть Анжела не отвлекается на паруса, когда будет маневрировать. Я убрал стаксель и бизань и оставил только штормовой кливер, намертво раскрепив его шкотами, чтобы придать «Сикоракс» жесткость и создать рычаговое усилие на нос, когда Анжеле понадобится отчалить. Я взялся за руль.

— Ты привязана?

Она показала мне свой страховочный пояс. Я прибавил скорость. Мы уже были достаточно близко от «Уайлдтрека», чтобы двигаться в унисон. Я хотел обойти вокруг него и зайти с подветренной стороны, чтобы ветер как бы отталкивал «Сикоракс» от этого зловещего корпуса, когда я переберусь туда. В этом маневре таилась опасность — «Сикоракс» могла намотать на винт болтающиеся в воде канаты «Уайлдтрека». Испуганной Анжеле я объяснил, что, когда я окажусь на «Уайлдтреке», она должна перевести мотор в нейтральное положение, и тогда штормовой кливер отнесет ее от обрывков перлиней.

— Пусть шкоты останутся, как есть, ты их не трогай, хорошо?

На самом деле хорошего было мало.

— Может, мне перейти к нему? — крикнула мне Анжела.

Я уже думал об этом, но знал, что у нее просто не хватит физических сил поднять беспомощного мужчину. А Беннистер явно был беспомощен. Он практически не двигался, только следил за нашими действиями, слегка поворачивая голову. Существовала и другая причина, по которой я хотел пойти сам. Если со мной что-нибудь случится, Анжела останется в более надежном месте. Я объяснил ей, что, перебравшись на борт «Уайлдтрека», я вытащу все канаты, поэтому при втором заходе ей уже не надо будет беспокоиться о том, что они могут намотаться на винт.

— Но если тебе не удастся снять нас, — прокричал я ей, — оставайся поблизости, если сможешь. А если нет — удачи тебе! Иди на запад. У Гранд-Бенкса ты встретишь траулеры. И не забывай кормить Вики!

Анжела испуганно смотрела на меня. Я усмехнулся, чтобы приободрить ее, дал полный газ и начал обходить «Уайлдтрек». Я заметил, что его полузатопленный корпус немного защищает нас.

— Становись за руль! И помни: как только я окажусь там, твердо бери штурвал на себя, а мотор переводи на нейтраль.

Анжела вцепилась в рукоятку штурвала, а я, раскачиваясь, пошел вперед, к вантам с правого борта. Я отцепил от планки страховочный ремень и сунул его в карман. Потом я перенес левую ногу через перила и крепко держался за них, пока мы делали крен до уровня воды. Мы были уже в шести футах от полузатопленной яхты. Пять футов... три... два... Я перенес через перила правую ногу и уже собрался прыгнуть в центральный кубрик «Уайлдтрека», как вдруг как раз между яхтами прошел гребень волны, и «Сикоракс» отнесло. Я вцепился левой рукой в вант, а зеленая вода крутилась и пенилась у самых моих ног.

— Ближе! — заорал я, хотя сомневался, что Анжела услышит. Она повернула руль слишком сильно. Из-за крена нас вынесло почти к носу «Уайлдтрека». Еще секунда — и прыгать будет поздно.

Тут море подняло оба корпуса, и я услышал треск трущихся друг о друга дерева и стекловолокна. И прыгнул...

Я оттолкнулся левой ногой, и, стало быть, приземлился на правую, и впервые за многие недели мое колено подогнулось. Должно быть, я заорал, но из-за шума воды и ветра даже сам не услышал своего крика. Нога одеревенела. Я скрючился и пополз по скользкой палубе. Боль со спины распространилась по всему телу. Я услышал, как мотор на «Сикоракс» дал сбой, когда Анжела перевела рычаг на нейтраль, и с ужасом увидел, как бушприт «Сикоракс» навис над моей головой. Но еще больший ужас охватил меня, когда на палубу «Уайлдтрека» хлынула волна и потащила меня к самому краю. Правой рукой я ухватился за стойку перил и держался за нее, пока вода не сошла. Ледяной поток перевернул меня, но моя левая нога нащупала крышку люка и уперлась в нее. Вокруг бурлила вода, а я, как заведенный, повторял себе: «Ты, чертов идиот, ты, чертов идиот!» — пока не вспомнил, что именно с этими словами я взбирался на холм на Фолклендах. Я страшно боялся тогда, вот и сейчас тоже. Вода спала, я поднял голову и увидел кровь, капающую на шпигаты. Мне показалось, что кровь идет из левой руки, но самого пореза я не видел. Я попытался пошевелить правой ногой, но та висела, как плеть. «Сикоракс» отходила, опустив бушприт в воду.

Корпус «Уайлдтрека» приподняло, вода стекла, и я смог протащить себя вдоль шпигат. Тут наконец я увидел, что разбил левую руку об обломок металлического винта. Срез был ровным у основания, что наводило на мысль о болторезе. Я рассек руку у основания большого пальца, и кровь текла ручьем, однако я пока ничего не мог поделать. Я ругал свою ногу и тащил себя вперед. Мой костюм за что-то зацепился, и, охваченный страхом и яростью, я рванул его верхнюю часть, чтобы освободиться, пока не нахлынула очередная волна.

Я прополз через комингс в затопленный центральный кубрик. Я насквозь промок, но меня согревал адреналин. Ветер бросал на яхту брызги, а огромные волны круто вздымались надо мной, словно потрескавшиеся стенки гигантского стакана, по которым обреченная яхта, словно муха, медленно взбиралась вверх, к спасительной кромке, которой ей уже никогда не достигнуть. Фактически «Уайлдтрек» медленно шел ко дну, и меня вдруг прошиб жуткий страх от мысли, что Анжела не успеет вернуться за мной. Я заметался в поисках спасательного жилета или плота, но, видимо, когда команда покидала «Уайлдтрек», она все барахло прихватила с собой. Впрочем, даже если Анжеле и удастся приблизиться, я не представлял, как смогу перебраться на «Сикоракс» хотя бы сам, не говоря уже о Беннистере. Моя нога не работала. Я сидел по грудь в воде и впивался ногтями в бедро, чтобы вернуть ему чувствительность.

Я попытался встать, но опять упал и подтянул себя к краю кубрика. Ладно, нога подождет. Я вытаскивал из воды канаты и запихивал их в рундуки. Когда я справился с последним, корма яхты поднялась на волне, и вода из кубрика стала вытекать. Вот тут-то я и увидел настоящий ужас.

Я не успел закрыть глаза, и меня вырвало.

Дверь в дальнюю каюту была открыта; из нее медленно выплыло тело и остановилось, коснувшись плечами дверного косяка. Я увидел его, когда уже запихнул последний канат и, собрав все свое мужество, пересекал кубрик, решив ползти туда, где прятался Беннистер. И тут я понял, что на корме меня ждал вовсе не Беннистер...

Да, не Беннистер, потому что в этот самый момент я как раз смотрел на него. Точнее сказать, в его мертвые глаза, уставившиеся на меня из-под трапа, откуда тоже лилась вода. Спасательный жилет, словно в насмешку, продолжал удерживать над водой его голову с почти до позвоночника перерезанным горлом, и голова эта болталась туда-сюда, а по-рыбьи белесые глаза то показывались на поверхности, то скрывались, когда набегала очередная волна. Крови не было — она уже вся вытекла, и ее давно смыло водой. Беннистер умер несколько часов назад и был теперь бесцветным, бескровным трупом, скитающимся в кубрике среди прочих безгласных останков кораблекрушения, и вид его вызвал у меня приступ тошноты.

Нос «Уайлдтрека» задрался вверх, и, благодарение Богу, тело смыло с глаз моих долой. Я вскарабкался на крышу кубрика и уцепился за перила, когда новая волна, бурля и пенясь, окатила меня. И тут человек, лежащий в кормовом кубрике, посмотрел на меня из-под капюшона.

Это был Мульдер.

«Уайлдтрек» вздрогнул, освобождаясь от очередной волны. Я на четвереньках пополз в сторону Мульдера и свалился к нему в кубрик.

— Ты можешь стоять?

Он покачал головой и показал на свою неестественно искривленную левую ногу. Он что-то прокричал, но я показал рукой на уши, в знак того, что ничего не слышу. Фанни немного расстегнул молнию и освободил рот.

— Чертова лестница! — проорал он с такой горечью, словно судьба была к нему незаслуженно жестока. — Я сломал ногу!

В тонущей яхте встретились два одноногих человека.

— Где команда? — Держась за дверь, я попытался встать и поискал глазами «Сикоракс». Яхта была уже в двухстах ярдах и продолжала удаляться. Я успел заметить, что штормовой кливер ослаб и ветер рвет его на части, а затем яхта скрылась за новой зеленоватой волной. Я попробовал перенести всю тяжесть на правую ногу, и та задрожала от напряжения. — Где команда? — прокричал я опять.

— Снялись! — заорал Мульдер в ответ. — С ними все в порядке!

Значит, было еще одно судно, куда перебралась команда? Мульдер, очевидно, остался, чтобы попытаться спасти яхту, и, когда подул сильный ветер, оказался как на необитаемом островке. Я старался сообразить, где могут находиться спасатели и почему они не откликнулись на красные вспышки.

— Так это ты сигналил? Или спасательное судно?

— Сендмен, черт побери, забери меня отсюда! Яхта тонет!

— Нет, Фанни, я оставлю тебя здесь. — Я пригнул голову, и тонны ледяной воды обрушились на нас. — Зачем ты перерезал ему глотку? — прокричал я, ког да вода начала сходить.

— Это несчастный случай! — яростно отозвался Мульдер.

Фанни выглядел таким нарядным в своем дорогом одеянии на случай плохой погоды, что я еще больше возненавидел его и попытался ударить, но проклятое колено опять подвернулось, и я неуклюже свалился в кубрик. Я упал Мульдеру на сломанную ногу и услышал странный фальцет — это он заскулил от боли. Я откатился в сторону и сел.

— Зачем ты перерезал ему горло? — повторил я.

Мульдер с ненавистью уставился на меня. Я поднял левую ногу, чтобы ударить его по сломанной кости; пытаясь избежать боли, он забормотал что-то.

— Потому что мне не удалось столкнуть его за борт!

— Это ты убил его жену?

Фанни уставился на меня, как на сумасшедшего.

— Забери меня отсюда! Яхта тонет!

— Это ты убил его жену?

— Нет!

— Ну ладно, ублюдок! — Мне удалось встать на колени, и я отстегнул его страховочный ремень от кольца. Мульдер испуганно следил за моими действиями, не понимая, то ли я хочу спихнуть его за борт, то ли спасти. Я вытащил из связки спутанных канатов, валявшихся в кубрике, плетеную веревку и вытянул ее на сорок — пятьдесят футов, пока не наткнулся на узел. — Нож! — крикнул я, стараясь перекрыть шум моря и ветра. — Дай мне твой нож!

Мульдер передал мне нож в футляре, и я подумал — вот оно, орудие убийства. Я отрезал веревку и ухватился за перила, так как на нас с шипением набегала новая волна. На конце веревки я сделал петлю и привязал к ней страховочный ремень Мульдера. Второй конец я обвязал вокруг своей талии. Когда Анжела подплывет к нам, я перепрыгну на «Сикоракс», а потом втяну туда Фанни. Я объяснил ему свой план.

— Тебе будет больно, — добавил я, — и если ты захочешь утонуть, то просто перережь веревку. — Я бросил ему нож и поднялся, держась за перила.

Так я и стоял, вцепившись в спасительные поручни, и приказывал правой ноге держать мой вес. Я оглядел штормовое море в поисках «Сикоракс». «Уайлдтрек» поднялся на гребень волны, а потом снова пошел вниз, и мне показалось, что в тот момент, когда мы накренились, проваливаясь в очередную яму, за гребнем мелькнул кусочек мачты. Я ждал и молился Богу, и, когда волна опять подняла нас, я увидел корму «Сикоракс», с потрепанным, но ярко горящим красным фонарем. Я понял, что Анжела изо всех сил старается развернуть старую яхту. Она была уже в четверти мили, и я надеялся, что Бог нас не покинет. Я осмотрелся в поисках какого-нибудь крюка или весла, чтобы просигналить ей, но все эти вещи давно уже смыло за борт.

Согнувшись, опять забрался под защиту кубрика.

— Тебе придется подождать, Фанни.

— А кто управляет твоей яхтой?

— Друг, — кратко ответил я.

Мульдер пожал плечами. Он выглядел совершенно изможденным: серого цвета лицо, красные круги вокруг глаз и сморщенные от боли щеки.

— Они потеряли нас ночью, — проговорил он.

— Кто потерял?

— Кассули, кто же еще?

Действительно, подумал я, кто же еще? Яссир Кассули пришел сюда, чтобы убить. Я покрепче ухватился за поручни, когда новый натиск стихии разбился о комингс. В какой-то момент мне показалось, что полуразрушенный корпус начал тонуть под тяжестью двигателя и балласта, но каким-то чудом он все же поднялся наверх. Я нашел грязную веревку и замотал ею свой порез.

— Если Кассули обнаружит вас здесь, — сказал Мульдер, — он непременно вас потопит.

— Фанни, он бросил тебя. Он оставил тебя умирать. — В провалах между волнами ветер был потише, но мне все равно приходилось кричать, чтобы Мульдер услышал. — Он бросил тебя, Фанни, а я собираюсь спасти твою убогую, жалкую жизнь. Я спасу тебя, чтобы привести в зал суда, а там ты выложишь все и о Кассули, и о Беннистере, и о том, как ты перерезал ему глотку.

Южноафриканец бросил на меня презрительный взгляд и покачал головой:

— Кассули не оставит меня.

— Он уже это сделал.

Я уклонился от очередного напора воды и, выпрямившись, принялся осматривать горизонт. «Сикоракс» наконец развернулся, но был еще очень далеко, и я молил Господа, чтобы у Анжелы не возникло хлопот с мотором. Вокруг не было ни единого судна.

Сдавленный вскрик заставил меня обернуться — это Мульдер с ножом в руке попытался сделать выпад в мою сторону, но из-за сломанной ноги и надутого спасательного жилета ему не удалось совершить второе убийство. Похоже, этот идиот действительно верил, что Кассули вернется за ним, и посчитал, что лучше рискнуть и ждать этого спасения, чем предстать перед судом. Придя к такому выводу, он попытался напасть на меня. Я сделал движение ногой, чтобы выбить у него из рук нож и лишить возможности повторить свою попытку.

Но я промахнулся и опять упал. Моя перевязанная рука соскользнула с поручней, и я рухнул вперед, в сторону Мульд ера. Пытаясь восстановить равновесие, я наступил правым коленом на бедро его сломанной ноги.

Он вскрикнул, и этот крик был тут же унесен ветром и обжигающей пеной. Пока я падал, «Уайлдтрек» поднялся наверх. Мульдер все еще стонал от боли, но эта сволочь обладала недюжинной силой. Он обхватил меня за шею своей левой ручищей, и я знал, что правой он разворачивает нож и через минуту его лезвие окажется у меня между ребрами. Нас опять окатило волной.

Я двинул головой вперед и лбом разбил ему нос, но и сам при этом заорал от боли в спине. Я увидел под водой его руку с ножом и попытался перехватить ее. Правой рукой я зажал его кисть, а левую, промахнувшись, порезал о лезвие. Тогда я резко дернул его вооруженную руку на себя, впился зубами ему в основание большого пальца и не разжимал челюсти до тех пор, пока не почувствовал вкуса крови во рту.

Мульдер пытался вырваться, но я не пускал. Он ударил меня свободной рукой и попытался накинуть мне на шею спасательный ремень. Я наугад ударил левой ногой и постарался занять более выгодное положение. Ремень попал мне на глаза; Мульдер потянул за него, и мне пришлось отпустить его руку. Тут моя левая нога попала на комингс, и, получив опору, я изо всех сил качнулся вперед — при этом вода и кровь лились с меня ручьем — и ударил обоими кулаками, одновременно всем телом навалившись на его сломанную ногу.

Мой удар походил на удары копра при забивке свай и был еще усилен тем, что яхта в этот момент поднималась вверх. Я услышал, как хрустнули сломанные кости.

Фанни вскрикнул, дернулся и забыл о ноже. Я выхватил оружие из его ослабевшей руки. Я бы никогда не справился с Мульдером, если бы не его слабость. Но сейчас, со сломанной ногой, полуживой от жажды и голода, он не мог дать должного отпора. Я увидел на его лице кровь, но морская вода тут же смыла ее, а я отчаянно пытался выбраться обратно, не забыв прихватить с собой нож. Я втиснулся в угол кубрика у руля и задержал дыхание, пока не отступила боль.

Мульдер сдался. Он лежал в изнеможении, потеряв всякую надежду. Я с трудом поднялся на ноги, все еще сжимая в руках нож, и увидел «Сикоракс». Анжела пробивалась к нам, но нас разделяло еще ярдов четыреста. Штормовой кливер превратился в лохмотья.

Я занес свою левую ногу над сломанным бедром Мульдера.

— А теперь ты мне расскажешь обо всем.

— Отвали! — Он оставался борцом до конца, упрямый, как раненый кабан в яме.

Меня не мучили угрызения совести по поводу того, что я собирался сделать. Он пытался убить меня, а сейчас я вырву из него признание и когда-нибудь в суде поведаю об этом. Я ударил его каблуком.

Когда он перестал кричать, я опять задал ему тот же вопрос. И на этот раз, боясь нового удара и страшной боли, Мульдер рассказал мне о мести Кассули. Рассказывал он медленно, и я с трудом выуживал из него эти подробности в промежутках между волнами.

Мульдер, послушный своему господину, привел «Уайлдтрек» в эту точку океана, а за две ночи до того под предлогом ночной вахты подпилил левый вант. Он уже проделывал подобную операцию, когда пытался подставить меня. Мульдер знал, что как только вант окажется под нагрузкой, мачта наклонится и сломается. Он пошел на корму, сделал поворот на другой галс, и по всей яхте начался хаос. Команда повскакивала со своих коек и увидела развал... и спасение.

Спасением был супертанкер «Керак», принадлежащий Кассули, который с ярко светящимися огнями вынырнул из темноты. Я представил себе ужас, охвативший Беннистера, когда тот услышал по радио, кому принадлежит так кстати подвернувшееся судно.

Всю команду сняли, на яхте остались только Мульдер и Беннистер.

— Беннистер не уйдет отсюда живым, — сказал Мульдер.

«Да, все было сделано с умом», — мрачно подумал я. Беннистера оставили с единственным человеком, которому он доверял, с его помощником.

Беннистер и Мульдер расчистили палубу от остатков мачты, а затем на моторе пошли на запад. И в это время разразился шторм. Мульдер вел яхту на свет танкера, но в темноте «Уайлдтрек» получил пробоину, а может, его окатила поперечная волна, но в результате вода стала поступать в трюм. Электропроводка тут же отказала, мотор закашлялся и замолк. Мульдер попытался пробраться к мотору и завести его вручную, но по пути соскользнул с трапа и сломал ногу.

Они очутились в полной неизвестности. Танкер больше не появлялся. И вот на следующий день Мульдер перерезал Беннистеру глотку и таким образом выполнил свой контракт. Он надеялся на Кассули, но полузатопленный корпус вряд ли можно было разглядеть на экране радара, и Мульдер ждал напрасно. Он заснул, а когда проснулся, было уже темно, и он через большие интервалы времени стал посылать в небо сигнальные ракеты. Последние три я и заметил.

И вот теперь, съежившийся и промерзший, разбитый и дрожащий, я слушал этот жуткий рассказ Мульдера. Я массировал ногу и чувствовал, как в нее постепенно возвращается жизнь. Время от времени я видел, как Анжела с трудом продвигается все ближе к нам. Один раз я махнул ей рукой, и она в ответ махнула мне. Мне оставалось только молиться, чтобы «Уайлдтрек» не затонул прежде, чем «Сикоракс» подойдет к нам. Я подумал, а не пойти ли мне в каюту и не снять ли спасательный жилет с мертвеца? Но вспомнив о том, что придется еще раз взглянуть в эти пустые глаза и на эту перерезанную глотку, я отказался от своей затеи.

— Что случилось с Надежной? — спросил я Муль-дера.

Он уже считал допрос оконченным, и мне пришлось опять поднять левую ногу.

— Я не знаю! — завопил он.

— Знаешь, черт побери! — Я задержал свой каблук над его сломанной ногой.

— Меня не было на палубе. — Казалось, моя нога загипнотизирует его. — Беннистер выручил меня.

— На допросе ты этого не говорил.

— Беннистер запретил мне! Он заплатил мне, чтобы я сказал в суде, что это я стоял ночную вахту.

— Почему?! — крикнул я. Ветер пронзительно свистел и уносил наши голоса, а ледяная вода обрушивалась на наши сжавшиеся фигуры.

— Потому что он не был вахтенным капитаном. Яхтой управляли мы с Надежной, а не он! Но если бы кто-нибудь пронюхал, что его жена была шкипером, а он — просто членом команды, хана его имиджу.

Я пристально посмотрел на дрожащего Мульдера. Так вот где собака зарыта! Беннистер как моряк и в подметки не годился ни своей жене, ни Мулдьеру, но тщеславие заставляло его корчить из себя эксперта.

Мульдер принял мое молчание за недоверие.

— Господь свидетель. — Он дрожал от страха и холода. — Это все, о чем я умолчал! Клянусь! Я не знаю, что случилось. Я бы не смог ее убить, я ведь любил ее! — Я продолжал молчать, а для Мульдера в этом молчании таилась угроза. — Я любил ее! Мы были любовниками: она и я!

— Любовниками? — Я в недоумении уставился на него. Хотя, если вдуматься, вполне правдоподобно. Но сочетание красоты Надежны Беннистер с жестокостью Мульдера было по крайней мере удивительным. — А Беннистер об этом знал?

— Нет, не знал. — В голосе Мульдера проскользнуло некое подобие гордости. Хвастовство человека, одержавшего сексуальную победу. Бедный Беннистер, подумал я, ему наставляли рога одни матросы!

А вдруг Беннистер знал об их связи, тогда из-за ущемленного самолюбия он мог попытаться убить обоих.

— Это Беннистер убил свою жену? — спросил я.

— Не знаю, — прохныкал Мульдер, и голос его был еле слышен из-за свиста моря и ветра. — Клянусь Господом, господин Сендмен, я не знаю!

— Но ты сказал Кассули, что это он убил ее.

— Я сказал ему, что на допросе я солгал по просьбе Беннистера. — Мульдер из кожи лез, чтобы я поверил ему. — Это была идея господина Кассули, что Бенинстер убил Надежну, а не моя!

— А ты и не опровергал эту идею?

— Я сказал ему правду, что Беннистер ненавидел Надежну. За глаза он называл ее избалованной восточной сучкой, — пробормотал Мульдер. — Он боялся ее!

— Но ты точно знаешь, что это не он убил ее, так?

— А кто же еще?

— Ты, ублюдок, — сказал я. Вся эта каша заварилась из-за того, что Кассули неверно истолковал ответы.

И все это время этот чертов бур ничего не знал. Но продажность привела его сюда, на место убийства. Он продал за деньги одну ложь, а потом увидел, что, заложив Беннистера Кассули, можно получить еще, и вот теперь лежит в ознобе, со сломанной ногой, в тонущей яхте. И если я спасу его, то лишь затем, чтобы привести его в зал суда, а потом в тюрьму.

И этот план теперь казался вполне реальным, так как «Сикоракс» уже разрезала ближайшую волну. Я выбросил нож за борт и с трудом дотащился до поручней правого борта. Но тут новая волна опять разъединила нас. Теперь я видел только верхушку грот-мачты над неистово бурлящей бездной. Я продолжал крепко держаться за поручни, когда очередная волна накрыла «Уайлдтрек». Но вот вода схлынула, и «Сикоракс» очутилась совсем близко, даже чересчур. Она возвышалась над нами, и с ее ватерштага капала вода и падали водоросли. Корпус «Уайлдтрека» опустился в провал между волнами, но «Сикоракс» шла быстрее по вспененному склону волны. Я даже видел медную обшивку на форштевне.

— Отворачивай! Отворачивай! — в страхе заорал я, почувствовав, что «Уайлдтрек» подо мной начал медленно вздыматься на волне. Мне стало ясно, что «Сикоракс» вот-вот опустится на нас, и тут Анжела увидела опасность. Но было слишком поздно. Я отпрянул от планшира, и в этот момент нос «Сикоракс» врезался в корпус «Уайлдтрека». Мне показалось, что я тону в стремительном водовороте, и я скорее услышал, чем увидел столкновение двух яхт. Я заставил себя подняться и увидеть, как деревянный корпус «Сикоракс» со скрежетом отходит от меня. Я поставил кранец слишком близко к корме.

— Ник! — услышал я крик Анжелы и понял, что она не сможет сделать второй заход. Я глубоко вдохнул воздух, оттолкнувшись изо всех сил, и прыгнул. Я ухватился за перила и повис между палубой и морем, переводя дыхание. Если бы, не приведи Господь, я упал между корпусами, меня искрошило бы, как в мясорубке. Я обхватил локтем поручни, подтянул левую ногу к их основанию и висел так, оглохнув от шума ветра, скрежета дерева и от яростно бурлящего моря.

Анжела повернула руль от себя, чтобы развернуть яхту, и вдруг до меня дошло, что сейчас она прибавит газу, не зная, что я привязан к Мульдеру. Когда веревка натянется, в море окажусь я, а не он. Фанни был очень тяжелый в своей промокшей одежде, а я едва держался слабеющей рукой за планшир «Сикоракс». Я крикнул Анжеле, чтобы она сбросила скорость, но ветер унес мои слова. Нож я выбросил, и тогда я сделал единственное, что было возможно в таком положении, — ухватился правой рукой за связывающую нас веревку, протянул ее под перилами и замотал вокруг крепежной планки. Я сделал один виток, второй и, когда веревка натянулась, услышал крик боли. Это Мульдера выдернуло из кубрика «Уайлдтрека». Петля, намотанная на планку, держалась, но постепенно разматывалась, и я дал ей возможность размотаться совсем, чтобы напряжением веревки меня забросило на борт яхты.

Наконец-то я был в безопасности. Меня сотрясали рыдания от холода и боли, из руки текла кровь, но останавливаться было нельзя. «Сикоракс» опустилась в яму, волна подтолкнула меня к грот-мачте, и там меня остановила натянутая веревка. С трудом удерживаясь на месте, я отвязал ее конец от талии и, встав на колени, привязал его к кофель-нагелю. Анжела смотрела на меня, и в ее глазах застыл ужас, но она быстро и четко выполняла все мои указания. Боль охватила все мое тело, из левой руки шла кровь, так как повязку из веревок смыло водой. Я пополз на четвереньках по шпигатам.

— Право руля! Быстрее! Выключай мотор!

Анжела повернулась и посмотрела на человека, которого яхта тянула за собой.

— Это Тони?

— Право руля! Выключи мотор! — Вода вокруг Мульдера пенилась и кипела.

Анжела повернула руль, перевела рычаг дросселя в нейтральное положение, и веревка, удерживающая Мульдера, ослабла. Я снова пошел вперед, взяв с собой моток веревки из кокпита «Сикоракс». Правая нога дрожала, но держала меня. Я пристегнул страховку, затем наклонился над перилами и привязал новую веревку к старой. Когда я закончил завязывать узел, он был весь в крови. Я отвязал веревку от кофель-планки и вернулся в кубрик. Ветер ревел, а может, это ревел я сам, так как боль во всем теле была такая, что я не мог сдержать рыдания. Я двигался, как монстр в фильмах ужасов, и, бормоча, давал сам себе указания. «Сикоракс» качало и бросало, и она была похожа на дикого стреноженного жеребца.

Я вытянул веревку на борт, развязал узел, перекинул канат, державший Мульдера, через блок, висящий на раме гика, и начал его вытягивать.

— Это Тони? — Анжела помогала мне тянуть.

— Нет, Мульдер.

— А где Тони?

— Мертв. — Я был не в состоянии смягчить удар и говорил отрывисто, потому что силы мои практически иссякли, и я не представлял себе, как можно в такой ситуации преподнести эту новость в мягкой форме.

Мульдер был слишком тяжел для нас. Мы подтянули его до планшира, и вдруг все застопорилось. Сначала мне показалось, что нам мешает его надувной спасательный жилет, и я попросил Анжелу принести нож и разрезать жилет. Когда Мульдер узнал Анжелу, на его лице отразилось сначала удивление, а потом испуг. Он отпрянул от ножа, но успокоился, увидев, что ему не грозит опасность. Она проколола жилет в нескольких местах, чтобы выпустить воздух.

— Тяни, — сказал я ей, и мы опять стали вместе тянуть, но Мульдер в мокрой одежде был очень тяжел, и мы никак не могли перетащить его через перила. Планшир качался вместе с яхтой, и Мульдер пытался подтянуться, но у него, как и у нас, не хватало сил.

— Держись! — крикнул я ему. Он кивнул и ухватился за стойку перил. Я зафиксировал веревку и отправился за болторезом. Если я срежу перила, то очередная волна, возможно, выбросит южноафриканца на шпигаты.

Я обрезал тросы и уже отвязывал веревку от крепежной планки, когда вдруг услыхал крик Анжелы.

Мульдер умер, подумал я, но дело оказалось гораздо хуже.

— Ник! Ник! — В ее голосе слышался настоящий ужас. Я повернулся и увидел гигантское судно, возникшее из белесо-серой мглы.

Это был супертанкер, огромный черный монстр. Его нос напоминал по форме луковицу. Я увидел на его трубе эмблему — желтая пустельга — фирменный знак Кассули.

Танкер разбивал океанские волны в пыль, как некое морское чудовище, как левиафан, вернувшийся для отмщения. Это был «Керак». Он шел без груза, обнажив алую полосу ниже ватерлинии, а невероятных размеров луковица-нос, напоминавший таран, был направлен прямо на «Сикоракс». Я вспомнил, как Мульдер говорил мне, что Кассули потопит нас, и сейчас, при виде этого огромного носа, раздвигающего волны, его угрозы показались мне весьма реальными.

— Ник! — опять заголосила Анжела.

— Держись крепче! — закричал я Мульдеру и, развернув руль, открыл дроссели. От ужаса меня прошиб холодный пот. Громадина двигалась полным ходом, и мне оставалось только в бессильной злобе посылать ей проклятия.

Мой крик, очевидно, донесся до «Керака», и нас заметили, потому что танкер немного изменил курс, а может, «Сикоракс» удалось сделать какой-то немыслимый поворот. Прямого столкновения мы избежали, но нас еще вполне могло затянуть под «Керак», и я инстинктивно положил руль влево, чтобы поставить яхту носом к огромной волне, поднятой танкером.

Я сделал поворот и тем самым убил Мульдера.

У меня и в мыслях этого не было, я даже и не знал, что так получится, но все-таки я убил его. А может быть, по милости Бога, Фанни умер до того, как я совершил свой маневр?

После того как я вырезал поручни, я начал освобождать веревку. Но из-за паники, вызванной появлением «Керака», я забыл про нее. На планке оставалась еще тройная петля, но сама веревка, сделанная из скользких синтетических волокон и не будучи зафиксирована, соскользнула. Когда «Сикоракс» рванулась вперед, Мульдер, видимо, не удержался и отпустил опору, а под его тяжестью петли дюйм за дюймом начали раскручиваться, и Мульдер опускался все ниже и ниже и все дальше от спасения. Когда я повернул влево, волна подняла корму, и его, очевидно, затянуло под яхту.

Я почувствовал это, когда услышал удары по днищу и корпус задрожал. Я тут же выключил мотор, но было поздно: позади нас тянулся кровавый шлейф. У меня волосы встали дыбом, когда на поверхность моря всплыло тело Мульдера, представляющее сплошное кровавое месиво. Я оторвал веревку и рванул яхту вперед, чтобы оставить этот ужас за кормой, чтобы его не увидела Анжела. Голова Мульдера попала под винт. Он был мертв.

Мимо нас на высокой скорости прошел «Керак», и его корпус, возвышающийся, как гора, закрыл от нас все небо на востоке. Лица, выглядевшие на такой высоте крошечными, прильнули к окнам, разглядывая нас. Одинокая фигура, стоящая на выступающей площадке мостика, швырнула нечто, показавшееся мне спасательным плотом, в сторону «Сикоракс», и, подхваченная ветром, эта штука перевернулась в воздухе, и из нее посыпались на серую воду красные розы. Это был венок, цветы для погибшей девушки.

Кильватерная струя от танкера была похожа на штормовую темную волну. Я резко развернул «Сикоракс» и уменьшил скорость. Так мы встретили первый вал — носом вперед. Нас подбросило, и вода с грохотом вырвалась из-под нашего корпуса, когда мы ринулись вниз. Вторая волна опять подняла нас, гик закачался, и я подумал, что подъемник наверху вот-вот сломается. В бессильной злобе я погрозил кулаком вслед уходящему танкеру.

— Что случилось? — спросила Анжела, увидев спиленные поручни в том месте, где раньше был Мульдер.

— Он погиб, — ответил я, — это моя вина.

Нос яхты пошел вниз в образовавшуюся в океане черную яму, и мы врезались в очередную волну.

Анжела зашаталась, но «Сикоракс» уже пробивалась вверх.

— Кто погиб? — спросила Анжела, и я понял, что у нее шок.

— Мульдер.

Ее глаза ничего не выражали.

— А Тони?

— Мне очень жаль, — проговорил я, не зная, что можно сказать в этом случае. Мне действительно было жаль и Анжелу, и ее мужа, и даже Мульдера, которому я полуразвязал страховочный ремень. Теперь это будет мучить меня по ночам... Человек потерял жизнь из-за того, что я ослабил веревку. Господи, еще один кошмарный сон в дополнение к тому, где человек кричал: «Мама!», когда я штыком протыкал ему живот.

«Керак» исчез в пенистом море. Волна улеглась. Я разворачивал «Сикоракс» и вздрогнул, услышав характерный свист. Я заставил Анжелу взять руль, спустился в каюту и склонился над приемником. Вики мяукнула со стола с картой, и я, пока брал микрофон, успел промямлить ей какие-то успокаивающие слова. Динамик ожил:

— Торговое судно «Керак» обращается к яхте «Сикоракс». Прием.

— Я «Сикоракс», — ответил я. Морская волна сотрясла нос яхты, захлестнула нас и даже обожгла мне лицо.

— Это капитан Сендмен? Прием. — Голос принадлежал Яссиру Кассули.

— А кто же еще?! — рявкнул я в ответ.

Наступило молчание.

— Я не видел людей на борту «Уайлдтрека». Может, вы подходили близко и разглядели там кого-нибудь? Прием.

— Я был там. — Меня уже не заботили правила хорошего тона. Я слишком устал, был ранен и продрог до костей.

В приемнике раздался свист. Анжела смотрела на меня абсолютно пустым взглядом.

— Вы были на борту? Прием, — спросил Кассули, и я уловил в его голосе нотку недоверия.

— А почему бы тебе просто не отвалить? — Но я не нажал кнопку, и он не услышал моих слов. Включив микрофон, я произнес: — Я был на «Уайлдтре-ке». Там нет ни одной живой души. Беннистер мертв. И Мульдер тоже.

Голос Кассули приобрел металлический оттенок:

— А что это было за тело, которое тянулось за вашей яхтой, капитан? Прием.

— Мульдер. Я пытался спасти его, но не смог.

— Что случилось? Прием, — настаивал Кассули.

— Мульдер умер. Просто умер, — проговорил я. Подняв голову, я поискал «Керак», но тот уже затерялся в вихрях ветра. Они видели меня на экране радара и в любой момент могли вернуться. — Это был несчастный случай, — сказал я в микрофон.

— А Беннистер? Прием.

Я колебался. Я должен был дать волю своему гневу и выложить Кассули все. Я должен был обвинить его в убийстве. Я должен был сказать ему, что его дочь никто не трогал. Я должен был объяснить, что его рафинированная принцесса выбрала себе в любовники этого зверя, бура, но почему-то посреди океана эта правда казалась неуместной. Было уже слишком много убийств, слишком много злобы, и пришло время положить всему этому конец.

Одна месть тянет за собой другую, а у меня был шанс оборвать эту зловещую цепочку.

— Вы меня слышите, «Сикоракс»? Прием.

— Беннистер погиб случайно, — соврал я и, лишь произнеся эти слова, подумал, что за моими аргументами стоит обычное стремление выжить. Ведь стоило мне только обвинить Кассули в убийстве, как он тут же развернул бы свой танкер и раздавил «Сикоракс», как спичечный коробок. — Все три смерти были случайностью, Кассули, все три.

Но мой неуклюжий намек повис в воздухе. Кассули молчал, и я слышал только шум ветра и моря и отголоски уходящего шторма. «Керак» исчез, и слабо потрескивало радио. Несколько минут я смотрел на север, но ничего не появилось из мрака. Кассули был удовлетворен и, наверное, считал, что отныне душа его дочери может скитаться там, где ей заблагорассудится. Вот и все.

Я заглушил мотор, спустил изорванный штормовой кливер, убрал рамы, Анжела помогла мне спуститься в каюту, и там я наконец сорвал с себя жесткий и мокрый разодранный костюм и занялся своими болячками. От холода и усталости меня била дрожь. Анжела нашла в себе силы сделать мне суп из бычьих хвостов, закутала меня в одеяла и крепко прижала к себе, словно хотела согреть меня теплом своего тела.

— Тони был уже мертв?

— Да.

— И это был несчастный случай? — уточнила она, и я понял, что Анжела слышала мой разговор по радио.

— Да, несчастный случай. — Я содрогнулся, вспомнив Беннистера с окровавленным горлом, но кровавый шлейф позади «Сикоракс» заслонил от меня ту картину. На секунду я закрыл глаза.

— Ник, пожалуйста, скажи мне правду... — Под ее тяжелым взглядом я смешался, но, черт побери, какую службу может сослужить сейчас эта самая правда? Допустим, я расскажу Анжеле все, но во что это выльется при ее-то импульсивной натуре? Нет уж, все кончено, и пусть она лучше остается в блаженном неведении. Я сделал попытку встать с койки, но Анжела не пустила меня.

— Ник!

— Мне нужно поставить курс на Сен-Джон, — сказал я.

— Ник, что случилось с Тони? — упрямо повторила она. По корпусу стучали волны, и яхту мотало из стороны в сторону.

— Они попали в аварию, — на ходу сочинял я, — Мульдер сломал ногу, а Тони ударился головой. Я не думаю, что Фанни уж очень старался его спасти, но все-таки это был несчастный случай. Беннистер потерял сознание. Наверное, он умер от переохлаждения. Его доконал холод. Ведь там было страшно холодно. — И я невольно поежился.

— Это тебе рассказал Мульдер? — недоверчиво спросила Анжела.

— Я сам видел тело. — Я закрыл глаза. — Это был несчастный случай.

Господи, хоть бы она поверила мне! Так будет лучше. Если рассказать ей правду, разве она удержится, чтобы не использовать ее? Она может попытаться вызвать Кассули в суд и уж наверняка сделает так, чтобы все узнали, кто был любовником ее дочери, а как бы ни сложилась ее жизнь, Анжеле совершенно ни к чему наживать себе такого врага. Так думал я, пытаясь хотя бы перед самим собой оправдать свою ложь.

Анжела пересела на другую койку и провела рукой по своим грязным волосам.

— Я хочу в ванну! Боже мой, как я хочу в ванну!

Металлический щелчок приемника заставил нас обоих вздрогнуть.

— Яхта «Сикоракс», ответьте торговому судну «Керак». Прием. — Голос был незнакомый, с ярко выраженным американским акцентом.

Анжела взяла микрофон.

— "Керак"? Это «Сикоракс». Прием.

Казалось, невидимый собеседник ничуть не удивился тому, что микрофон взяла женщина.

— Мы считаем, что корпус «Уайлдтрека» представляет опасность для судов. Вы можете подтвердить, что там никого не осталось?

Анжела взглянула на меня. Я кивнул.

— Живых там нет, — сухо произнесла она.

— Спасибо, «Сикоракс». Конец связи.

От этого разговора мне стало не по себе. Я задвинул обратно крышку кубрика и вскарабкался на палубу, Анжела — за мной. Мы не проронили ни слова, но подумали об одном и том же: неужели этот огромный танкер вернется, чтобы раздавить нас как неудобных свидетелей гнева свихнувшегося толстосума? Мы ждали минуты две, и вот из молочной мглы на севере начал вырисовываться силуэт. «Керак» возвращался.

Он вернулся, чтобы поставить точки над "i". От его носа расходились гигантские волны — танкер шел на полной скорости. Я поискал глазами «Уайлдтрек», но не увидел его среди волн. А вот на танкере его видели хорошо, и всю свою массу направили на эту несчастную полузатопленную яхту.

«Керак» нанес свой решающий удар, и я не сомневался, что эта махина даже не почувствовала толчка. Она подцепила полузатопленный корпус, как скрепер подцепляет плавающее бревно, и на секунду «Уайлдтрек» повис на носовом утолщении «Керака». Потом передо мной в последний раз мелькнула голубая полоска — елочная игрушка против огромной стальной стены, — и раздавленный «Уайлдтрек» скрылся под воду — туда, где покоились останки Надежны Беннистер, туда, где нет ни штормов, ни света, а есть только вечное молчание. Лицо Анжелы не выражало ничего.

— А тело Тони все еще там?

Я взял ее за руку.

— Да.

«Керак» с остервенением утюжил это место. Круглые окна ходовой рубки напоминали злобно горящие глаза. Внутри горел свет; были видны фигуры людей, наслаждающихся комфортом огромного судна.

И тут наконец Анжела заплакала. Она любила Беннистера настолько, что даже вышла за него замуж. Она украсила волосы цветами ради красивого и надежного мужчины, и вот теперь этот прекрасный сон исчезал под тысячами футов ледяной воды...

— О Боже! — всхлипнула Анжела, и это прозвучало, как молитва. Я ничего не сказал, просто стоял и смотрел, как танкер удаляется в серую пустоту океана. И только когда он совсем скрылся из виду, мы заговорили.

— А в Сен-Джоне есть аэропорт? — тихо спросила Анжела.

Я кивнул.

— Ник?

— Все в порядке, — ответил я. — Я понимаю. — Я хорошо знал, что Анжеле всегда будет страшно на маленькой яхте в огромном море, но все же лелеял какую-то надежду. А теперь надеяться было не на что, потому что Анжела возвращалась домой, и я направил «Сикоракс» на запад. На запад — в сторону Канады, на запад — навстречу расставанию, на запад — подальше от того места, где мертвые могут спокойно спать среди вечного безмолвия до тех пор, пока соль не разъест их кости, и тогда они будут скитаться, словно некая туманность самого моря, пока однажды солнце не высушит весь океан.

«Сикоракс» беспечно разрезала зеленоватые волны — она, по крайней мере, была у себя дома.

А мы с Анжелой плыли и молчали.

Эпилог

Стояла суровая зима. Морозы, туманы и стужа проникали в каждую клеточку тела. И все же это была суровая зима в хорошем месте. Я люблю Ньюфаундленд. Это прекрасное место, где честные люди выполняют свою честную работу.

Каркас «Сикоракс» не пострадал от столкновения с «Уайлдтреком». Оторвался только один медный лист, и потребовалось всего несколько минут, чтобы поставить его на место во время отлива. Я привел в порядок поручни, а из прочной парусины мне сделали новый штормовой кливер. На оплату паруса ушли мои последние сбережения, но Вики и я не голодали. Я нашел левую работу на причале.

Вики заметно подросла. На борт забежала крыса, но прожила она ровно столько, чтобы успеть пожалеть о своем переселении. Вики, впервые почувствовав вкус крови, пренебрегла моими поздравлениями и прошествовала по обледеневшим шпигатам, победно подняв хвост. Теперь она составляла мне компанию, она и фотография Анжелы, которую я повесил над койкой.

Я перебрал мотор, сварил радар-отражатель из металлолома и установил его под спредером. Итак, моя яхта была готова.

В начале весны я повел «Сикоракс» на север, и не прогулки ради, а чтобы испытать мотор и новый кливер. Мы плыли до тех пор, пока на небе не засверкали отраженные ото льда солнечные лучи. С северо-запада дул сильный холодный ветер, и задолго до появления коварных льдов, когда небо стало бесцветным и пропали облака, я закрепил стаксель и ослабил грот — и «Сикоракс» поплыла по воле волн.

Я уже раз десять перечитывал письмо Анжелы и теперь читал его в последний раз. Суд признал, что Беннистер и Мульдер погибли из-за слишком сильного напряжения в современных гонках в океане. Нигде не были упомянуты ни имя Кассули, ни его присутствие на месте гибели «Уайлдтрека». А моим письменным показаниям, нотариально заверенным, едва уделили внимание. Суд решил признать, что смерть наступила в результате несчастного случая. Анжела считала, что фильм обо мне можно было бы развить в целую программу минут на пятьдесят, и спрашивала, не могу ли я приплыть на «Сикоракс» в Англию, чтобы она смогла доснять концовку? Но она хотела, чтобы я вернулся домой не только ради этой концовки. Ей перешла компания Беннистера, и она надеялась на мою помощь. «Пожалуйста, Ник, — писала она, — возвращайся домой».

Я сидел, уставившись на сверкающий лед, и холод постепенно подбирался ко мне. Был велик соблазн вернуться домой и обменять медаль на комфорт, дружбу и благополучие. Но я должен был побороть его. Я всего лишь обычный работяга и не могу тягаться с теми блестящими людьми, которые делают телевидение и деньги. Если я вернусь, мне придется соперничать с яркими, острыми умами. Там, дома, был мир, в котором правят Кассули и подобные ему.

Но я уже сказал, что отправляюсь в Новую Зеландию. Определенной причины этому не было. В конце концов это могла быть и утопия — просто цель, которая удерживает меня в кубрике, и при этом я никому ничем не обязан. Год назад я смотрел из окна больницы и нашел звезду, которую поймал в зеркале секстанта, а теперь я был там, где звезда поймала меня. Я был один со своей морской кошкой и счастлив. Мне ни с кем не надо было конкурировать, я никому не завидовал и никому не желал зла. Здесь, в море, я мог быть честным, потому что море не терпит лжи. Здесь я не видел тяжелых снов, здесь по ночам меня не мучили военные кошмары, а моя нога, как и перебранный мотор, почти не подводила меня.

Значит, здесь я и останусь. Я освободил фок, и «Сикоракс» нырнула носом, пока делала поворот, а Вики вцепилась когтями в дрожащие листки письма Анжелы. Я поднял кошку и почесывал ей шейку, пока «Сикоракс» не поймала ветер и не поплыла вперед.

— Теперь, когда мы приехали, — сказал я, обращаясь к Вики, — куда мы отправимся?

1

Кеч — двухмачтовое гафельное парусное судно.

2

Смэк — одномачтовое рыболовное судно.

3

Вооруженные силы Аргентины.

4

Не за что (исп.).