Свинцовый шторм

— А что в тележке?

— Кофе, сухое молоко, яйца, консервы и тому подобное.

— Яйца надо на пять секунд опустить в кипяток — так они дольше сохранятся.

Анжела понесла яйца обратно в дом, а я принялся укладывать консервы в сумку-холодильник, чтобы они не заржавели от попадания морской воды и чтобы на них не стерлись этикетки. В такие же сумки я сложил пакеты с сухими супами, свежий хлеб, фрукты, овощи, печенье, вареные бобы, еще бобы, ирландское виски, еще виски, маргарин, фруктовые кексы в железных коробках, соль, сахар, ветчину в банках и говяжью тушенку. На этом мой приблизительный перечень портящихся продуктов заканчивался, и я надеялся, что не забыл ничего жизненно важного. Пакетики с чаем, стиральный порошок, спирт для компаса, рис, овсянка, дезинфицирующие средства, мультивитамины, кулинарное масло, керосин для лампы, мыло. Я думал не столько о поисках Беннистера, сколько о последующем путешествии. У меня имелось подозрение, потихоньку перерастающее в уверенность, что я никогда не найду «Уайлдтрек». Я решился на это донкихотство, потому что не сумел отказать прекрасной блондинке, но если наши поиски окажутся напрасными, я немедленно поворачиваю «Сикоракс» носом на юг. Потому-то я так основательно и запасался провизией, чтобы мне хватило ее на весь путь от Англии до побережья Канады, а затем туда, где растут пальмы и сосны. Фруктовый сок, орехи, бульонные кубики, еще виски, запасные лампочки, фитили и жидкость для мытья, которая также могла служить и шампунем в соленой воде.

Ветер все усиливался, барометр падал. К ночи нагрянет настоящий ураган. Беннистер получил свой быстрый старт, вот и у меня будет такой же.

Анжела принесла яйца, и я надавал ей еще кучу поручений: мне нужен уголь или кокс. Ракетницы. Мне нужны свитера, носки и легкая одежда. Мне нужны самые лучшие непромокаемые костюмы, какие только есть в доме. Мне нужны секстант, карты, самый хороший спальный мешок и вентилятор.

— Все, что хочешь, Ник. Бери все, что тебе надо.

Я облазил весь дом в поисках того, что мне может пригодиться. Непромокаемые костюмы у Беннистера были намного лучше моих. Я взял у него два секстанта, чтобы иметь запасной. Я нашел карты Северной Атлантики и побережья Канады. Я снял с «пежо» аккумулятор, в дополнение к тем двум, что уже стояли на «Сикоракс». В ящике письменного стола я обнаружил великолепный ручной радиопеленгатор и комплект запасных батареек. Схватил с полки охапку книг. Еще виски. Я снял с «Уайлдтрека-1» фашины.

Все шкафы на «Сикоракс» я забил до отказа. Анжела помогала мне, сваливая припасы в кучу на пол каюты. Иногда я даже не знал, что она туда кладет, но ничего — в пути у меня будет много времени, чтобы все рассортировать.

Я пополнил запасы воды и принайтовил на палубе три канистры с дизельным топливом. Банки с моторным маслом я убрал подальше вниз, ибо вряд ли мотор проработает столько, чтобы оно ему понадобилось. В эллинге я нашел сломанный привод и, поразмыслив, взял и его — на досуге попробую починить и использовать.

А еще мне были нужны лекарства. Анжела съездила на своем «порше» в город и вернулась с кипой бинтов, пластырей, ампул для инъекций и обезболивающими. Я попросил ее сходить к врачу и выписать рецепты на местную анестезию, транквилизаторы, антибиотики и бензедрин. Я наскоро нацарапал доктору записку с объяснениями, зачем они мне понадобились, и Анжела все привезла. Еще виски, картофель, мука, сухие хлебцы, эль, шоколад, бритвенные лезвия, бекон, леска, антисептическая мазь, солнцезащитные очки.

К шести утра мы почти закончили. Дул очень сильный юго-западный ветер. Если такая погода сохранится, то пробиться вверх по реке до мыса Лизард и через штормовое море до мыса Мизен будет очень тяжело. Но зато потом я быстро доберусь до высоких широт, а оттуда спущусь вниз, к месту встречи.

Мой тендер оказался все еще в эллинге. После того как Анжела затащила в каюту последние две коробки, я поднял шлюпку на крышу и перевернул ее вверх дном. Кроме нее, у меня не было никаких спасательных средств, даже надувных жилетов. Когда я привязывал последний канат к поручням на корме, начался дождь. И вдруг оказалось, что все уже сделано, и осталось только попрощаться.

Я поцеловал Анжелу. Мы стояли у реки под дождем, и я поцеловал ее еще раз. Я крепко прижимал ее к себе, потому что в глубине души не хотел разлучаться с ней.

— Я ничего не могу обещать, — сказал я.

— Я знаю.

— Теперь тебе остается только ждать.

— Да. — Ночная суматоха заглушила ее отчаяние, и теперь ей было неловко оттого, что она толкнула меня на это безумие. Но пока оставался хотя бы ничтожный шанс, я не мог лишить Анжелу права использовать его. В конечном счете мне все равно пора уже было отправляться в свое путешествие, так что сейчас я просто делал небольшой крюк к северу от намеченного маршрута, туда, где море было холодным, серым и мрачным.

— Прощай. — Я очень хотел остаться с ней, но отлив уже торопил меня. Не было ни оркестра, ни аплодисментов, только перегруженная яхта, ледяной ветео и мелкий дождь. — Я напишу когда-нибудь.

— Обязательно. — Голос ее звучал как-то скованно.

— Я люблю тебя.

— Не надо об этом, Ник.

Это было печальное расставание и безрадостный отъезд. Мотор не заводился, но кливер уже тянул нос «Сикоракс» от причала. Анжела отдала швартовы, я поднял грот и бизань. Между корпусом яхты и берегом забурлила вода, а я укладывал канаты.

— В каюте для тебя подарок, — произнесла Анжела. «Сикоракс» уже быстро двигалась, подхваченная отливной волной и бурным течением, и Анжела решила, что я не расслышал ее слов. Она сложила руки рупором и прокричала опять: — В каюте, Ник! Подарок!

Я махнул рукой, показывая, что все понял, но у меня не было времени спуститься в каюту, пока я не выведу «Сикоракс» в главный канал. Справившись с этой задачей, я зафиксировал руль, пошел вниз и открыл те две коробки, что Анжела принесла последними. В одной оказались кошачьи консервы, а в другой — маленький черный котенок, и, едва я поднял крышку, он впился в меня своими острыми, как иголочки, коготками.

Я подошел к фальшборту и посмотрел назад, но Анжела уже ушла с причала. Сидя на ступеньках каюты, котенок с удивлением рассматривал свой новый дом и меня заодно.

— Я буду звать тебя Анжел, — сказал я ему.

Анжел зашипел на меня. Шерсть у него на загривке поднялась дыбом. Я очень надеялся, что он окажется морским котом. А еще я надеялся, что он принесет мне удачу.

Проплывая мимо пивной, я подумал: когда теперь доведется посидеть здесь? Кто-то, узнав «Сикоракс», помахал мне из окна, и я тоже помахал в ответ. Там, в дальних морях, я не раз вспомню эту забегаловку, где можно было просто поболтать и выпить пива, но сейчас мне предстояло входить в узкость, и я отогнал ностальгические настроения и сосредоточился на маневрировании. Отдыхающие, припарковавшие свои машины на берегу реки, сосредоточенно наблюдали за мной. «Сикоракс» уже утратила весь свой показной лоск, и туристы видели перед собой обычную тяжело груженную яхту, отправляющуюся в дальние странствия, чья красота определяется исключительно ее навигационными качествами. Котенок забрался в кубрик и оскалил на меня свои зубки. Я почесал его за ухом и с умилением наблюдал, как он карабкается на крышу и точит там свои коготки о веревки шлюпки.

— Анжел, — попробовал я окликнуть его, — Анжел.

Я не заполнил форму С1328, часть 1, ставящую в известность таможенную службу ее величества о том, что я отправляюсь за границу. Эта чертова С1328! «Сикоракс» не была зарегистрирована, а отсутствие регистрационных документов осложнит мое пребывание в иностранных портах. Черт бы побрал этих бюрократов! В мире развелось так много брюзжащих чиновников, но «Сикоракс» поплывет, куда захочет, несмотря ни на что! Впереди показался городской причал и устье реки, где полуштормоврй ветер разбивал об отмели пенящиеся волны. Из-за сильной облачности уже почти стемнело, а в городе так тепло светились огоньки... Голубой неоновый крест на фронтоне англиканской церкви сверкал, как маяк, и я помолился за свою маленькую яхту, которая отправлялась бороздить огромный океан. Дождь хлестал нас, и котенок громко пищал в знак протеста.

Вдруг на каменном пирсе, рядом с городским доком, сверкнули автомобильные фары. Приблизившись, я разглядел синий «порше» и подумал, что Анжела решила еще раз проводить меня. Она подбежала к заправочному понтону и замахала мне обеими руками. Я помахал ей в ответ, недоумевая, почему сейчас она прощается со мной столь энергично, а всего каких-то полчаса назад наше расставание выглядело довольно прохладным.

— Мне нравится котенок! — крикнул я как можно громче.

— Ник! Ник! — Тут я увидел, что она подзывает меня. Я повернул руль и повел яхту к понтону. К нему были пришвартованы два моторных катера, и Анжела уже перелезала через полуют того, что побольше. Она встала на самой кромке, держась за пиллерс. В руке у нее была большая сумка.

Я поставил «Сикоракс» против ветра и дал возможность приливному течению отнести меня к катеру. Анжела бросила сумку на палубу, на секунду замерла и, ухватившись за мою руку, прыгнула в кубрик.

Я положил руль вправо и выбрал шкоты поперек кливера, чтобы сделать поворот. Я заметил, что дверца в машине осталась открытой и фары горели.

— Ты уверена? — спросил я ее.

— Конечно нет, но... — У Анжелы был странно сердитый голос.

— Но что?

Глаза у нее покраснели от слез.

— Твоя нога. Ты можешь погибнуть там, Ник.

— Со мной все будет в порядке, — пообещал я.

— И ты сказал, что яхта пойдет быстрее, если на борту будут два человека.

— Это так, — я растравил паруса, и они захлопали на ветру, — но только в том случае, если один из них не страдает морской болезнью. — Мне до боли хотелось, чтобы она поплыла со мной, но я привык реально смотреть на вещи.

Анжела отогнула ухо и продемонстрировала мне полоску пластыря.

— Фармацевт сказал, что это обязательно поможет. — Похоже, Анжела приобрела эти полоски, когда покупала мне лекарства и прочие снадобья. Следовательно, у нее было достаточно времени, чтобы обдумать свое решение.

— Но в море придется нелегко, — предупредил я ее. Пока «Сикоракс» спокойно дрейфовала на волнах, на тот случай, если Анжела передумает и захочет вернуться на понтон.

— Если ты сейчас дашь мне выбор, — предупредила она, — то, возможно, я и не останусь.

Но я не дал ей выбора. Вместо этого я поставил ее у руля, а сам выбрал шкоты.

— Так держать. Видишь белый столб прямо по курсу? Правь все время на него.

Я подхватил с палубы ее сумку и поднял стаксель. Я был так счастлив, что, казалось, мог пройти по воде.

Нос «Сикоракс» рассек волну у отмели, и нас окатили первые брызги. Итак, мы втроем выходили в открытое море.

Часть четвертая

Анжелу мучила морская болезнь. Днем и ночью ее колотил озноб, и на нее было жалко смотреть. Я уговаривал ее перейти в кубрик, на свежий воздух, но она только отстранялась от меня. Совершенно беспомощная, Анжела лежала на подветренной койке, закутавшись в одеяла и придвинув поближе цинковое ведро.

Котенок чувствовал себя прекрасно.

Для него этот мир, постоянно убегающий от ветра и содрогающийся от ударов волн, был самым лучшим из всех возможных. Он спал на коленях у Анжелы, радуя ее своей доверчивостью. А днем носился по яхте, выделывая такие акробатические номера, что я все время боялся, как бы его не смыло за борт. Но этот маленький чертенок прекрасно знал, как надо избегать волн. Как-то раз он вскочил на галс грота и повис на парусе, растопырив лапы, а прямо под ним бушевал океан, сотрясая шлюпку на крыше кубрика. С тех пор котенок полюбил грот, и теперь, когда он быстро карабкался по парусу, я всерьез беспокоился, как бы он не разорвал его своими коготками. Он запутывался в усах гафеля и висел там, словно черный паук на большой белой стене. Потом Анжел каким-то образом выпутывался и спускался вниз. Другим его любимым местом был стол, и стоило только открыть карту, как он тут же прыгал на нее и сворачивался клубочком у циркуля. А когда я пытался сбросить его, он шипел на меня, и я прокладывал курс от одной его шерстинки до другой.

Для управления «Сикоракс» мы использовали все имеющиеся у нас средства. Небо по-прежнему закрывали облака, ночи были темные. Последнее, что мне удалось разглядеть, — это огоньки на ирландском побережье, а дальше мы пошли вслепую. Я никак не мог заставить работать этот хваленый радиопеленгатор Беннистера. Когда я нажимал на кнопку, загорался маленький красный индикатор, и все. А затем ничего. Наконец мое терпение иссякло, и я выбросил его за борт, понося при этом все современные штучки. «Мейфлауэр» достиг берегов Америки без единой силиконовой цепочки, и я смогу.

И вот мы, как и «Мейфлауэр», мчались на северо-запад под парусами. Анжела устроилась на подветренной койке, и, стало быть, ей не угрожала опасность свалиться во сне, а я спал соответственно с наветренной стороны и, выкроив для сна часок-другой, привязывал себя к стене, чтобы не проснуться на полу. Однажды я приготовил суп, но Анжела с отвращением оттолкнула его. У меня никогда не было морской болезни, но я хорошо знал, что это такое. В первый день ей казалось, что она умирает, правда, потом это ощущение пропало. Вот так спасительные полоски пластыря!

Зато «Сикоракс» все было нипочем! Она словно говорила мне, что за последние несколько месяцев ей пришлось пережить немало чепухи, но теперь, слава Богу, она делает то, что у нее получается лучше всего. Поначалу, правда, как всегда, возникало много проблем. Шкотовый угол кливера начал протираться, и я временно заменил его штормовым кливером и целый вечер штопал жесткую парусину. Уплотнитель, проложенный вокруг трубы, вылез. Это была моя вина, и два часа я под дождем забивал его обратно. Через два дня замолчало коротковолновое радио, и ни уговоры, ни постукивания, ни ругательства не могли его оживить. Я забеспокоился, потому что без радио невозможно проверить точность показаний хронометра. Мы плыли как Бог на душу положит, основываясь на интуиции и траверсных таблицах, пока не разошлась облачность и не выглянуло солнце. Тогда я смог с облегчением вздохнуть, надеясь, что хронометр показывает правильное время. В трюмы набиралась вода, и время от времени я откачивал ее, но это было в порядке вещей. Прокладки вокруг трубы вскоре уплотнились.

Но основной проблемой была моя усталость. Помощника из Анжелы не вышло, поэтому мне приходилось стоять у руля круглые сутки. Я так и не починил автоматическое управление, которое все еще лежало под тендером. В принципе «Сикоракс» замечательно держала курс, плывя с приспущенным парусом и зафиксированным рулем, но для этого направление ветра должно быть постоянным, и мне все равно приходилось часто вставать и уточнять его по компасу. Самая большая неприятность случилась на восьмой день, когда сорвало кронштейн на крепежной планке паруса. Я проснулся и к своему ужасу услышал, как полощется стаксель. Яхту шатало, как пьяную, и я еле добрался до палубы.

Я вымок до нитки, пока поворачивал «Сикоракс» по ветру, укреплял кливер и заводил шкоты грота. Затем, зацепив страховочный фал, я отправился на поиски потерявшегося шкота. У меня ушло десять минут на то, чтобы разыскать его и вернуться в кубрик. Затем я зацепил шкот на планке кливера и выровнял курс. На вантах горели ночные ходовые огни, а за ними, пугающие, как призраки, вставали волны, накатывающиеся на нашу яхту. Я откачал из трюма воду и, валясь с ног от усталости, забрался в каюту.

Анжела проснулась и простонала:

— Что случилось?

— Отскочила планка, не о чем беспокоиться.

— Почему у тебя нет нормальных лебедок, как у Тони?

Я подумал, что появление интереса к окружающему — первый признак воскрешения.

— Потому что эти блестящие современные штучки не будут смотреться на «Сикоракс», а кроме того, они стоят по сто фунтов каждая. — Я почувствовал боль в спине, пока стаскивал с себя тяжелый непромокаемый костюм. — Хочешь поесть?

— О Боже, нет. — Она опять застонала, когда яхта ударилась о волну. — Где мы?

— К западу от Ирландии и к востоку от Канады.

— Мы тонем?

— Пока что нет. Но ветер явно чего-то от нас хочет.

Через час я снова проснулся, потому что яхту бросало и крутило. Я опять облачился в непромокаемый костюм, вышел на палубу и увидел, что дело дрянь. Я спустил грот и поднял штормовой трисель, спустил кливер и поднял бизань. Яхту качало так, словно ее пытались опрокинуть в это свистящее море. Я спустил трисель и переоснастил его как бизань-стаксель. Это сразу придало «Сикоракс» равновесие, необходимое в такой сумасшедший шторм. Мы уже далеко забрались на север, ночи стали светлее и короче, и мне было ясно видно, как ветер и ливень словно покрывают верхушки волн кремом, а ямы между ними заполняют бурлящей пеной. Дважды бушприт «Сикоракс» зарывался в воду, и гора воды, смешанной с дождем, обрушивалась на палубу, докатываясь до самого кубрика. Мне даже негде было укрыться — только перевернутый тендер в какой-то степени защищал меня от разъяренной стихии. Мне приходилось часто откачивать воду из трюмов.

Такая погода сохранялась весь остаток ночи, следующий день и следующую ночь. Утром мне удалось поспать часок, а когда я проснулся, погода была такая же сумасшедшая. Я откачал из трюмов воду и опять поспал. Затем выпил бензедрин. К середине второй ночи ветер стал понемногу стихать и удары волн уже не были такими сильными. Я зафиксировал руль, оставил паруса приспущенными и забрался на койку. Анжела плакала от отчаяния, но у меня не было сил успокоить ее. Я хотел одного — забыться во сне.

Я проспал пять часов, вернее, продремал. Выбравшись из сырой койки, я увидел, что шторм кончился. Я с отвращением натянул промокший свитер и вышел на палубу. Передо мной расстилалась бесконечная водяная пустыня, прорезаемая маленькими сердитыми волнишками, отголосками ушедшего шторма. Я спустил бизань-стаксель, отвязал гик и гафель, поднял грот и кливер, а затем распустил бизань. Потом я отправился в трюм и откачивал воду до тех пор, пока боль в спине не стала совсем уж нестерпимой. У меня болел каждый мускул, каждая клеточка. Это и называется хождением под парусами. Ветер стих до четырех баллов. Среди утренних облаков уже проглядывало чистое небо, и день обещал быть солнечным. На западе поверхность воды серебрилась, и я сел, привалившись к кубрику, не имея сил двинуться дальше. Поглаживая кубрик, я похваливал «Сикоракс» и благодарил ее за то, что она сделала. Котенок, услышав мой голос, замяукал, напоминая, что его не кормили уже несколько часов. Я открыл люк и спустился в промокшую каюту. Котенок терся о мои ноги. Я больше не называл его Анжелом, так как каждый раз на это имя откликалась Анжела. Я открыл банку кошачьих консервов и с трудом удержался, чтобы самому их не съесть. Потом я подмел пол в каюте, вытер то, что выплеснулось из цинкового ведра, и попытался убедить себя, что это как раз и есть та жизнь, о которой я так долго мечтал длинными больничными ночами.

Через час на горизонте показался русский крейсер-торпедоносец класса «Аврора» в сопровождении двух эсминцев, которые подозрительно направили свои бинокли на «Сикоракс». Я, как полагается, просигналил английским флагом. В ответ на эсминце поднялся красный флаг с серпом и молотом. После обмена любезностями я включил высокочастотный передатчик.

— Русское судно, ответьте яхте «Сикоракс». Слышите меня?

— Доброе утро, малыш. Прием.

Радист, наверное, ожидал моего выхода в эфир, так как ответил сразу же. Его голос был таким жизнерадостным, будто он только что позавтракал ветчиной с яйцами или что там еще едят на завтрак русские.

— Вы можете уточнить мне координаты и время? Прием.

Мы переговаривались на аварийной волне, которую вряд ли кто еще слушал.

— Я не знаю, работают ли наши американские приборы спутниковой связи, — усмехнулся он. — Ждите.

Я улыбнулся его словам, и на моем лице треснула солевая корка. Через минуту он дал мне координаты и время с точностью до секунды. Пожелав мне удачи, три серых судна проследовали в южном направлении по океану, покрытому рябью.

Мы шли хорошо. Уже прошли оконечность плато Рокэлл, хотя и севернее, чем я предполагал. Если Беннистер продвигался на своей яхте почти с такой же скоростью, то он уже должен был обогнуть Сен-Пьер. Погрешность хронометра не превышала секунды, и это успокоило меня.

— С кем ты разговаривал? — Анжела перевернулась на своей койке.

— С русским эсминцем. Он дал наши координаты.

— Русские помогли тебе? — с недоумением спросила она.

— А почему бы, черт возьми, им не помочь? — Я тихонько столкнул котенка с плато Рокэлл и поставил на карте крест карандашом. — Может, выпьешь кофе?

— Да, пожалуйста.

Явно начиналось возрождение. Я приготовил кофе и поджарил омлет. Но Анжела сказала, что не в состоянии есть яйца, хотя через пять минут попробовала съесть немного из моей тарелки. Затем схватила ее и съела все до конца.

— Еще?

— Пожалуйста. — Я сделал еще. Возрождение шло полным ходом. Она нашла сигареты и закурила. Когда мы загружали «Сикоракс», Анжела спрятала двадцать блоков сигарет в форпике и туда же сунула второй спальный мешок и комплект непромокаемой одежды. — Это на случай, если я решу прийти сюда, — объяснила она. Сейчас она сидела в кубрике, курила и смотрела из-под опущенных ресниц на дымку над горизонтом. Она оторвала полоску пластыря за ухом. — Хватит дурацких экспериментов. — И с этими словами она выкинула пластырь за борт.

Выглядела она ужасно: бледная как мел, волосы спутаны, глаза красные.

— Доброе утро, моя красавица, — сказал я.

— Надеюсь, на этой чертовой яхте нет зеркала? — Она мрачно осмотрелась вокруг и ничего не увидела, кроме серых волн. Позади нас висели облака, черные, как наши грехи, а впереди небо было серым, словно промокашка. Она нахмурилась. — Ник, и тебе действительно нравится такая жизнь?

— Да, очень.

Котенок делал свои дела в желоб для стока воды с наветренной стороны, как будто знал, что море все смоет. Затем он осторожно забрался на колени Анжелы и там немедленно приступил к ритуалу утреннего умывания.

— Ты не можешь звать его Анжел, — сказал Анжела.

— Почему?

— Потому что мне это не нравится. Давай назовем его Прикси?

— На моем судне не может быть кошки с таким именем.

— Хорошо, — она почесала кошке шейку, — тогда Вики.

— Почему Вики?

— В честь Креста Виктории, конечно.

— Это нескромно.

— А кто узнает, если ты никому не расскажешь?

— Я буду знать.

Недовольная моим упрямством, Анжела проворчала:

— Ее будут звать Вики, и точка. Я правда выгляжу ужасно?

— Ужасно — не то слово. Отвратительно.

— Спасибо, Ник.

— А сейчас, — сурово сказал я, — ты спустишься вниз, разденешься, помоешься, оботрешься насухо, наденешь все чистое, причешешься, а потом поднимешься сюда с песней на устах.

— Ай-ай, сэр.

— Когда вернешься, откроешь передний люк, проветришь каюту и встанешь за руль, курс 289, а я посплю.

— Как, совсем сама? — забеспокоилась она.

— Возьми себе в компанию кошку.

— Вики.

— Можешь взять для компании Вики, — согласился я.

С тех пор кошку стали звать Вики.

* * *

К ночи небо опять затянуло тучами, и, когда поздно вечером меня разбудил звук волн, бьющих по корпусу, я сразу понял, что надвигается новый шторм.

Анжеле опять стало плохо, но уже не так, как раньше. Она начинала привыкать к качке. Я заверил ее, что запор не может продолжаться в течение всего нашего плавания по Северной Атлантике, и в награду получил кислый взгляд.

Но в течение следующих двух дней ее щеки стали приобретать розовый цвет и она начала нормально есть. Готовил, правда, я, так как на яхте этот процесс иногда вызывает чувство тошноты.

Мы двигались довольно быстро. Другие яхты нам не встречались, только, пыхтя, прошел на запад траулер да еще один военный корабль на север. Зато небо сплошь исчертили самолеты, осуществляющие грузовые перевозки между крупными городами. Пассажиры, будь они там, увидели бы из окна только морщинистое однообразное море, а мы, подгоняемые ветром, смотрели, как кит выпускает свой фонтанчик. Анжела испугалась, как ребенок.

— Никогда не думала, что увижу такое, — в изумлении повторяла она.

Но в основном она говорила о своем муже, и я заметил, как отчаянно она ищет оправдания для своего присутствия на «Сикоракс».

— Он скорее поверит, если увидит меня? — вопрошала она. — Он поймет, что это серьезно, если я пошла на такое ради него, правда ведь?

— Конечно, — обычно отвечал я.

Я обращался с ней, как с хрустальной вазой. Лично я предполагал, что Беннистер будет зол, как лев, обнаружив, что его молодая жена проплыла через Атлантику с другим мужчиной, но такая правда Анжеле была ни к чему.

— Не могу поверить, что он действительно в опасности, — сказала она как-то вечером.

— Такое уж у нее свойство, — заметил я. — На Фолклендах опасность тоже казалась нереальной. Впрочем, война всегда нереальна. Все мы прошли специальную подготовку, но о военных действиях никто из нас всерьез и не думал. Господи, какая это была бессмыслица! Лучше не вспоминать. От меня требовалось вести подсчет выпущенных пуль. Вот чему нас учили. Считать патроны и знать, когда надо сменить магазин. А я все посмеивался! Все это казалось нереальным. Я продолжал жать на курок, и вдруг выяснилось, что у меня больше нет патронов, а этот тип с пулеметом уже обходил мой бункер слева, и все, что мне... — Я пожал плечами. — Прости. Я что-то разговорился.

Анжела сидела рядом со мной в кубрике.

— ...И все, что тебе...

— Может, принесешь банку маринованного лука?

— Это случилось, когда тебя ранили? — не отставала она.

— Да.

— И что произошло?

Я изобразил удар штыком:

— Ничего интересного.

Она нахмурилась:

— И тогда в тебя выстрелили?

— Не сразу. Я был похож на мокрую курицу и не мог повернуть назад, потому что это было уже бессмысленно. Вот я и шел вперед. Кричал, помню, как ненормальный маньяк, хотя, честное слово, совершенно не помню, что именно. Глупо, конечно, но иногда мне хочется знать, что же я кричал тогда.

Анжела опять нахмурилась.

— А почему ты боишься рассказать это перед камерой?

— Не знаю... — Я помолчал. — Если честно, то, может, потому, что я все послал к черту. Я оказался не там, где нужно, я был страшно испуган и думал, что вот-вот на нас нападут эти чертовы аргентинцы. Я ударился в панику, вот и все.

— Но в приказе говорится по-другому.

— Просто было темно, и никто толком не видел, что происходит.

Она неправильно поняла меня:

— А сейчас ты жалеешь об этом?

— О Господи, нет, конечно!

— Нет?

— За королеву и Отечество, любовь моя.

Не понимая, она уставилась на меня:

— Ты говоришь правду?

Конечно, я говорил правду, но у меня не было времени распространяться на этот счет, так как солнце село и настало время полюбоваться наступившим вечером. Я взял другой секстант Беннистера со встроенным электронным секундомером и продолжил траекторию звезды до закатного горизонта.

На следующий день ветер совсем стих. Днем еще хоть как-то грело, а к вечеру мы уже натянули свитера, замотали шеи шарфами, а сверху надели непромокаемые костюмы. Ночью, отметив наше местонахождение, я позвал Анжелу на палубу, чтобы показать ей переливающееся северное сияние, охватившее все огромное северное небо. Она смотрела как завороженная.

— Я думала, северное сияние бывает только зимой.

— Круглый год. Иногда его видно и из Лондона.

— Нет!

— Две или три ночи в году, — сказал я, — но вам, горожанам, видно, не до того. Или оно тонет в море неоновых огней.

Огромный, кораллового цвета поток света блеснул и потух в сумерках, а гики «Сикоракс» медленно повернулись. Будь я участником гонок, я бы уже вышел из себя при виде окружающего нас спокойствия. Поверхность моря была абсолютно гладкой и блестела, как полированная сталь. А мы с Анжелой сидели в кубрике и любовались волшебным светом, украшавшим северное небо.

— Ты знаешь, что я забыла? — нарушила молчание Анжела.

— Что?

— Паспорт.

Я улыбнулся:

— Я скажу канадцам, что украл тебя.

Она повернулась так, чтобы можно было опереться о меня. Это был первый интимный жест, который кто-либо из нас допустил за все время пребывания на борту «Сикоракс». Она смотрела на бескрайнее синее небо, усыпанное звездами.

— Знаешь, почему я поехала с тобой, Ник?

— Скажи.

— Я хотела быть рядом. Но дело не в твоей ноге и даже не в Тони — собственно, я до сих пор не уверена, что он в опасности. Я знаю, что должна поверить в это, но у меня почему-то не получается. — Она закурила. — Видишь ли, я очень разозлилась.

— Разозлилась?

— Когда он сказал про нервы новобрачной. И потому, что он не верил мне. — Она принесла из каюты бутылку ирландского виски и стаканы. — Это и есть бегство в море?

— Да, — ответил я. — Так почему ты не воспользуешься случаем и не бросишь курить?

— А почему ты не заткнешься? — И я заткнулся. Какое-то время мы сидели молча. Вспышки северного сияния отражались в воде. — Я вышла замуж за Тони от отчаяния, — неожиданно сказала она.

— Неужели?

— Из-за тебя. — Анжела повернула голову и посмотрела мне в глаза. — Я ведь не должна быть здесь, да?

— Мне хотелось, чтобы ты здесь была, — увернулся я от ответа.

Она улыбнулась.

— Может, я пойду затоплю печку?

— Ты хочешь уйти в каюту, когда сам Господь Бог зажег эти огни?

— А ты хочешь заниматься любовью в холодной каюте? — поинтересовалась она. Я колебался, и Анжела резко спросила: — Ник?

— Но ты же замужем, — неуклюже пробормотал я, сам того не желая, и замер в надежде, что Анжела разобьет все мои жалкие попытки соблюсти приличия.

Она в отчаянии закрыла глаза.

— Мне холодно и одиноко, я испугана и торчу на этой чертовой яхте только потому, что хотела быть с тобой, а ты корчишь из себя какого-то бойскаута. — В гневе она была прекрасна. — Ты знаешь, когда я последний раз просила мужчину лечь со мной в постель?