Генрих Иосифович сообщил, что все материалы уже в суде, ждут своей очереди, суды, как известно, забиты всевозможными исками и тяжбами, и дело до них дойдет не очень скоро. И ещё после паузы он меланхолично сказал, что были у него двое серьезных мужчин, советовали забрать иски из суда. Обещали за это вполне приличные деньги, и намекали, что не стоит упираться. По их словам, делать такие предложения им поручил господин Благасов, в чем лично он, Шварцман, сильно сомневается.
      - Что вы им ответили? - Алексею было любопытно узнать, как поступил Генрих Иосифович.
      - Я им посоветовал переговорить по этому вопросу с господином Андреем Ивановичем Юрьевым.
      - Вас Андрей Иванович уполномочил делать такие заявления? - удивился Алексей.
      - Конечно. Он мне специально звонил, представился вашим тестем, но предупредил, что это только для меня. Я вас-таки поздравляю, хотя Оленьку очень любил.
      - Спасибо, Генрих Иосифович... Что они вам ответили?
      - Очень удивились. И спросили, кто такой этот чмо, Андрей Иванович.
      - А вы?
      - Я им объяснил, что Андрея Ивановича они точно знают, потому что это Юрась. Так мне велел говорить Андрей Иванович. А я, простите, Алексей Георгиевич, был бы никудышным юристом, если бы не знал, кто такой Юрась. Серьезный у вас тесть, поздравляю ещё раз. Они растерянно ушли, эти двое.
      Алексей понял, что Андрей Иванович, как и обещал, начал "принимать свои меры". И верит Алексею, не сомневается, что тот не "кинет" его любимую дочь.
      В один из дней Алексей оделся в старые замызганные джинсы и потертую куртенку, которую напяливал на себя, когда лез под машину.
      - Ты куда в таком прикиде? - удивилась Тая.
      - На благасовское кладбище, - не стал скрывать Алексей.
      - Я с тобой!
      - Ни в коем случае. Ты мне, юная леди, будешь мешать.
      На рейсовом автобусе Алексей доехал до кладбища и с независимым видом вошел на его территорию. Старый знакомец Кеша как обычно вертелся у входа, скользнул взглядом по Алексею, но не узнал его.
      Алексей и сам не очень ясно представлял, к чему этот его кладбищенский "визит". Но с каких-то пор он стал думать, что ключи ко многим тайнам живых находятся именно на погостах - кладбищах.
      Был будний день, и народу у могилок было немного. На скамеечках устало и просветленно сидели старики и старушки, в дальний конец прошли могильщики с лопатами. Они весело скалились по какому-то поводу, и их смех неуместно разносился по дорожкам.
      На скамеечке за оградкой одной из могил сидел относительно молодой человек в поношенном костюмчике, давно не стираной рубашке. Бородка у него была всклочена, волосы, которых редко касалась расческа, гривой свисали на плечи. У человека в руках была старенькая гитара, и он пел:
      Сон мне снится - вот те на:
      Гроб среди квартиры.
      На мои похорона
      Съехались вампиры.
      Он заметил, что Алексей остановился, слушает его, и чуть "прибавил" звук:
      Стали речи говорить
      Все про долголетье,
      Кровь сосать решили погодить
      Вкусное - на третье...
      Человек с гитарой, словно он был на сцене, объявил: "Владимир Высоцкий. "Мои похорона" в исполнении Симеона Миусского, а проще Симы-пономаря". Он доверительно объяснил:
      - Миусский потому что раньше был прописан на Миусском кладбище. Но меня оттуда изгнали коллеги-бомжи, завидующие моему таланту. И вот я здесь...
      - Любишь Высоцкого? - спросил Алексей.
      - Как все нормальные люди. Это вам не нынешние трясуны тупые. Высоцкий - это жизнь, уложенная в песню!
      Сима-пономарь снова запел - тихо и задушевно:
      Зарыты в нашу память на века
      И даты, и события, и лица.
      А память, как колодец, глубока,
      Попробуй заглянуть - наверняка
      Лицо - и то неясно отразится...
      - Чувствуешь, какой глубокий смысл? Зарыто все в память, как в землю зарывают. И ничего не отразится... Вчера тут одного хоронили... Богатые были похороны, гроб бронзовый, венки не из проволочек сплетены, а из чего-то сияющего - сверкающего. Землицу запросили у центральной аллеи, других покойников потеснили, чтобы ему, новенькому, значит, угодить... А когда присыпали, пошли к выходу провожавшие, переговариваются тихо: "Туда ему и дорога, допрыгался..." Понял? Жизнь человека, когда он сюда попадает, сразу становится прошлым. И если в нем покопаться - ой-ой-ой, чего наковырять можно!
      - Симеон - странное, редко имя, - сказал Алексей.
      - Редкое - да. Но не странное, истинно русское. Про святого Симеона слышал? То-то!
      У человека на лице явно читалось затяжное страдание.
      - Душа требует? - сочувственно спросил Алексей.
      - И не говори! Горит, стерва, это ты точно заметил. А залить нечем.
      - Сходишь?
      - Слетаю! - оживился Сима-пономарь - На крыльях! Здесь недалеко.
      Алексей протянул ему несколько десяток, предупредил:
      - Никаких "чернил" и "самопала". И на закуску что-нибудь возьми. Хватит?
      - Если одну "гранату" взять, то оно конечно, но с другой стороны, если она одна, то в ад ещё не возьмут, а в рай дорогу не найдешь.
      Алексей засмеялся, - добавил ещё денежных купюр и предложил:
      - Бери две , закуску и бутыль воды какой-нибудь.
      - Гуляем! - провозгласил с душевным подъемом Сима и умчался, припевая на ходу: "Уже в дороге, уже в пути..."
      Он появился с пакетом в руке, поманил таинственно Алексея:
      - Пойдем со мной. Внушаешь доверие. Говоришь, тебя Алехой кличут?
      - Да.
      Симеон привел его к маленькой недостроенной часовенке, с наглухо заколоченными окнами. Дверь её была на замочке, но у Симеона имелся ключик, он открыл, и они вошли внутрь, оставив дверь приоткрытой, чтобы пробивался свет.
      На возвышении в центре часовенки стоял старый диван, явно притащенный с ближайшей свалки, ещё имелись такого же происхождения стол и стулья.
      - Мои апартаменты, - объявил Сима. - Осмотрелся? Дверь закрываю от любопытных взоров. Береженого и на погосте Бог бережет.
      Он закрыл дверь, зажег огарок свечи, достал с деревянной полки граненые стаканы, чашки, разложил на газете закуску.
      - Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда. Все нужное вокруг лежит, надо только нагнуться и поднять.
      Сима явно имел в виду если не свалку, то мусорные баки близлежащих жилых домов.
      - Ты кто? - спросил кладбищенский человек после того, как они, не торопясь, со вкусом выпили.
      - Не знаю, - вполне искренне ответил ему Алексей. - Да и кто что знает о себе - кто он, что он? Ты лучше объясни, где это мы находимся.
      Симеон ухмыльнулся:
      - Лет пять назад какой-то придурок из новых русских решил при жизни построить себе часовню-склеп, чтобы лежать в ней спокойно и ближе к Богу, поскольку часовенки - Божьи домишки. Начал строить и куда-то сгинул. А часовенку не трогают, поскольку частная собственность, за все уплачено. Вот я и решил: чего ей пустовать? Объявится хозяин, живой или мертвый освобожу ему эти апартаменты. Ты выпьешь или пропустишь?
      - Выпью, - сказал Алексей и незаметно выплеснул содержимое стакана под стол.
      - Свой человек, - заметил Сима и хлопнул очередной стакан, чутко прислушиваясь, как разливается по худому, жилистому телу алкоголь.
      - Спасибо, брат, спас. Квартиру взял или дачу, или ещё чего? Денежки-то с неба не валятся, их добывать надо.
      - Еще чего, - неопределенно ответил Алексей.
      - Понятно. - Сима глубокомысленно уставился в темный угол и предложил:
      - А хочешь, я тебе свою спою? Хороший ты мужик...
      Он тронул струны гитары и тихо не то запел, не то заговорил, растягивая слова:
      Здесь только тени бродят
      И клены шелестят,
      В уютных домовинах
      Покойники лежат...
      - Домовина - это по-старославянски гроб. Хохлы и сегодня еЩе гробы домовинами называют, - объяснил Сима. - Нравится мне это слово. Мягкое, от земного "дом".
      Он продолжил свою песню:
      Отброшены пороки,
      Угас пожар страстей,
      Святые и пророки
      Спят тихо под землей...
      Он ожидал одобрения, и Алексей сказал:
      - Берет за сердце. Были люди, а стали тени, и жизнь у них на том свете скучная - ни пороков, ни страстей. А нас они видят?
      - Конечно. И сразу определяют, какой человек пришел - хороший или плохой. Вот ты им понравился.
      - С чего взял? - удивился Алексей.
      - Слышишь, какая тишина стоит? Ни потрескиванья-перестука, ни шороха земли... Знают, что ты вреда им не причинишь.
      Алексею было немного не по себе. Вот сидит на кладбище, можно считать, под землей, в чьей-то будущей могиле-склепе, при шевелящемся на сквознячке свечного огарка, слушает песни про вампиров и тени. И словно нет там, наверху, другой жизни, отделен он от неё не только тонким слоем земли, но и разделившими живых и мертвых пластами времен.
      - Расскажи о том, как ты поселился на кладбище, - попросил он Симу.
      - Все очень просто. Я был инженером на маленьком предприятии, производили мы всякую металлическую мелочь для домашнего употребления. День за днем - одно и то же. Жена запилила, вечно ей денег не хватало. Мне приятели говорили, что она погуливает, но я не верил. А потом как-то прихожу с работы пораньше, а она в постели с каким-то лбом. Я взвыл, но они на пару меня быстро успокоили, вышвырнули на лестницу. И пошел я, куда глаза глядят. Забрался на кладбище, слава Богу, лето было, прикорнул у чужой могилки, забылся в беспамятстве. И этой ночью, тихой и бесшумной, понял я, что кладбище - это единственное место, где меня никто не обидит. Гитару на одной могилке нашел, какая-то компания приятеля погибшего проведывала, малость выпили парни и девицы, все позабывали. Вот и живу так... как сегодня. С утра ничего не было, даже кусочка хлеба, а к обеду, видишь, уже пируем. Мир не без добрых людей, а на кладбищах людям особенно хочется быть добрыми, словно откупаются от Бога и покойников добротой. Я не один здесь "прописан", нас несколько таких горемык. Вот скоро Анька прибежит, телка, только я, как говорят, не по этой части - алкоголик...
      Сима рассказал о себе искренне и без излишней жалостливости, только все равно Алексей не мог понять, как можно живому поселиться на кладбище. А Сима, желая поразить понравившегося гостя, стал рассказывать, какие бывают здесь драмы и трагедии, когда хоронят.
      - Я с этого кладбища скоро съеду, - вдруг сказал он. Так говорят о том, что поменяют квартиру или переедут в другой район.
      - Почему?
      Сима выпил, уже не предлагая Алексею, рассудив, видно, что ему больше достанется, закусил колбаской.
      - Нехорошие дела здесь стали твориться, добром это не кончится.
      - Покойники из могил встают? - пошутил Алексей.
      - Если бы это...
      Он наклонился ближе к Алексею:
      - Не продашь?
      - Нужно мне...
      - Заметил я, что в позднее время приходят сюда странные парни, что-то делают возле некоторых могил. Выследил, проверил, когда никого не было. Тайники... В пакетиках - белый порошок, то есть наркотики.
      - Ничего себе! - ошарашено пробормотал Алексей.
      - Вот-вот... Понаделали, суки, тайников на кладбище. Но если я проследил, - сказал рассудительно, - то и другие смогут. Нагрянут менты, заметут всех, не станут разбираться, кто злодей, а кто чистенький, как слеза младенца.
      - Это уж точно.
      Изобразить такого Симу наркокурьером или хранителем тайника - дело простенькое и для милиции выигрышное: нашли, раскрыли, пресекли.
      - Что посоветуешь? - спросил Сима.
      - Делай ноги, - вполне искренне сказал Алексей.
      - Еще чуть присмотрюсь и, пожалуй, смоюсь отсюда. Неспокойно становится. Братва оттяпала кусок кладбища, хоронит своих... И не все из них, заметь, покинули этот мир по своей воле. Сегодня какой день? - вдруг спросил Сима.
      - Четверг.
      - Жаль, что не суббота. А то бы я тебе показал колоритную пару.
      - Не можешь показать - так расскажи.
      Сима уже основательно выпил, но держался стойко, "перегрузки" были ему привычны.
      - Месяца три назад закопала братва одного своего паренька. Похороны Были пышные - жуть. С иномарками у кладбищенских ворот, священником, венками и цветами, плакальщицами и слезами. Хоронили застреленного в какой-то разборке и очень восхваляли в речах его доблесть - закрыл собою друга. Молодая вдова очень красиво страдала... Так вот сейчас иногда по субботам приезжают проведать покойного его вдова и тот самый близкий друг, которого он заслонил. Колоритная пара... Постоят у могилы, помолчат, цветочки поправят. И кажется мне, Алеха, что у вдовушки при взгляде на дружка убиенного мужа высыхают слезки.
      - Живые тянутся к живым, - глубокомысленно изрек Алексей.
      - Возражать не могу, - согласился Сима. - И осуждать не смею. Но вот обрати внимание: братва хоронит своих в одном месте, компактно, речи произносят про доблесть, вдовам и родителям на виду у всех толстые пакеты с баксами вручают... Нет, бежать отсюда надо, пока всех подряд не похватали и в ментовку не уволокли.
      - А много братанов хоронят?
      - Много и часто...
      Алексей сделал зарубку в памяти: надо бы посмотреть на того парня, что приезжает сюда по субботам. В его еженедельнике "Преступление и наказание" мелькнула информация о кровавой разборке, которая случилась в лесочке за кольцевой дорогой. Алексей обратил на неё внимание потому, что среди нескольких вероятных участников бандитской разборки упоминались: убитым Олег Шилов, он же Шило, и участником - Марк Пашков, известный под кличкой Паша. Автор возмущался, что Паша опять вышел сухим из воды, так как доказал, что в это время был совсем в другом месте, якобы у своей подруги. Алексей понимал, к чему относится нервный всхлип репортера "опять!" Когда он во время работы в прокуратуре расследовал убийство известного коммерсанта, там в роли подозреваемого проходил Марк Пашков - бывший капитан спецназа. Алексей провел несколько допросов, но доказать ничего не смог. Да и не очень стремился, так как предприниматель был большим мошенником, и Алексей считал, что его отстрел - невелика потеря для общества. Бывший капитан-спецназовец был в этой не такой уж и редкой трагедии мелким стрелочником, а кто заказчик - он знал, но дотянуться до него не мог, ничего накопать против него не удалось. Пашков-Паша произвел на него впечатление решительного, смелого и осторожного человека. Он назвал адрес "подруги", её фамилию, имя и отчество, попросил, пряча глаза: "Можно сделать так, чтобы её муж ничего не узнал? Это моя бывшая супруга, а ныне жена моего друга, мы с ней учились вместе в школе, потом я воевал, она получила похоронку, вышла замуж, ну и... Понимаете?"
      Алексей вызвал "подругу" не повесткой, которую мог увидеть её муж, а телефонным звонком. Молодая женщина, учительница музыки, немедленно примчалась, все подтвердила. Она тоже попросила: "Только, умоляю, пусть муж ничего не знает. Он такой... Такой". Какой у неё муж, Алексей так и не узнал, ибо его не волновали переживания молодой дамочки по фамилии Шилова...
      И вот - пожалуйста, объявились, не запылились...
      Алексей так задумался, вспоминая, что Сима это заметил и спросил участливо:
      - Ты че, Алеха? Грусть-тоска, она съедает душу.
      - Да нет, это я так...
      В часовенку заглянула молодая деваха, вопрошающе уставилась на Симу.
      - Вползай, Анька, - пригласил Сима.
      Она просунулась в дверь и снова прикрыла её, стрельнула глазками в Алексея.
      - Новенький? Пополнение в наших рядах?
      Было ей лет двадцать пять, одежда на ней - простенькая, опрятная.
      - Живет тут неподалеку, - объяснил Сима. - Прибилась к нам потому, что муж её здесь лежит, зарезали по пьянке.
      - Ага, - без печали подтвердила Анька. - Прибегаю к нему и Симу заодно проведываю.
      - Господи, Твоя воля, - озадаченно думал Алексей, - кого тут только не встретишь! Судьбы такие, словно придуманы сумасшедшим.
      - Мужики, нальете мне? - заискивающе спросила Анька.
      Алексей налил ей полстакана, она медленно выпила, оценивая напиток.
      - Чистая, магазинная, хорошая. Где разжился, Сима?
      - Это он поставил.
      - Что обмываешь, красавец?
      Она села на стул, широко расставив ноги. Губы у неё были накрашены без меры, но лицо ещё не покрылось синюшным алкогольным цветом.
      - Знакомство, - ответил Алексей.
      - Тогда будем знакомы. Захочется - приходи ко мне в любое время дня и ночи.
      - Так уж и в любое время? - подыгрывая ей, спросил Алексей.
      Сима рассмеялся:
      - Анька, расскажи хорошему человеку...
      Женщина уже по-хозяйски взяла бутылку, налила в свой стакан.
      - Я знаю, чего он желает послушать. Хозяин этого кладбища - сдвинутый психопат...
      - Благасов?
      - Он. Да здесь все знают, что он сумасшедший... Я как-то у Симы до темноты засиделась за бутылкой, выскочила, бегу домой, мне тут недалеко, если через дыру в ограде. Он меня встретил, остановил, дерганый какой-то, нервный. Спросил, кто я и что здесь делаю. Я ему объяснила: мол, Анька я, погрустила на могилке мужа. Он и говорит: "Покажи могилку". Я его узнала, деваться некуда, скажет завтра своим псам, меня вообще сюда не пустят. Привела к могилке, я её в порядке содержу, не стыдно перед людьми. Он меня за руку держал, а у него рука холодная и подрагивает. Молчал, а потом стал бормотать что-то про то, что его здесь все покойники слушаются. Я дрожу от страха, а он не отпускает. И вдруг спрашивает: "Ляжешь на могилку мужа своего?" Я ему и отвечаю, что, мол, за сотенную я и на гвозди лягу...
      Анька хихикнула, с удовольствием вспоминая, как ловко ответила она всемогущему Благасову.
      - Он сунул мне бумажку и приказал: "Ложись". Быстро со мной управился, а потом стал говорить, что давно мечтал, значит, заполучить вдову на могиле её мужа. Мечтатель тоже! Но страшно мне стало, убежала, а дома смотрю - сто баксов отвалил. Я потом долго переживала: может, это дьявол какой притворился хозяином, чтобы меня, значит, обратать? Любят они, нечистые, земных женщин. Но баксы настоящими оказались, неделю мы на них гуляли...
      Алексей не знал, что и думать. Рассказанное Анькой казалось таким невероятным, что действительно на него повеяло промозглым холодом. Но он припомнил, как однажды ночью пригласил его Благасов на ужин среди покойников. "Все-таки он сумасшедший", - решил Алексей и поднялся, чтобы попрощаться. Сима и Анька его не удерживали: пусть уходит хороший человек, самим больше достанется...
      ...В субботу к обеду Алексей снова приехал на это кладбище. Он стороной обошел часовенку, чтобы не попасться на глаза Симе или Аньке, вышел в дальний угол, где был "бандитский" участок. Он их заметил издали: у одной из могил стояли молодая женщина в трауре и мужчина в черном костюме.
      Алексей подошел поближе, присмотрелся. Точно: Елена Шилова и Марк Пашков, он же Паша.
      - Пашков! - негромко окликнул его Алексей.
      Мужчина быстро сунул руку под пиджак, но Алексей быстро сказал:
      - Не надо, Марк. Я не хочу тебе зла.
      - Тогда зачем выследил, важняк? - зло спросил Пашков.
      - Я уже давно в прокуратуре не работаю. И не выследил я тебя, а случайно встретил, капитан.
      - Отойдем в сторонку, не будем мешать Елене грустить.
      Они отошли от могилы, бывший капитан закурил. Был он хмур и недоволен тем, что ему помешал Алексей вспоминать что-то свое у могилы друга, и, может быть, каяться.
      - Ты тогда по-человечески поступил, важняк, - наконец, произнес Пашков. - Уважаю... Есть дело?
      - Пока нет, - ответил Алексей. - Но может быть...
      - Тогда и поговорим. Я от должка не отказываюсь.
      Пашков что-то прикинул:
      - Позвони. Телефон мой у тебя есть - в "деле".
      Он не поверил Алексею и проверял его.
      - Я же сказал, что в прокуратуре больше не работаю, и доступа у меня к материалам твоего старого дела нет.
      - А про новое знаешь?
      - Да, - не стал скрывать Алексей. - Читал...
      - Ничего не докажут, - с надеждой сказал Пашков.
      - Думаю, что не докажут, - подтвердил Алексей.
      - Запиши телефон...
      Хождение по мукам капитана Пашкова
      Бывший капитан спецназа Марк Пашков воевал в первой чеченской войне. При заполнении в более поздние времена своих анкет и биографий для кадровиков слова "первая чеченская" он писал с малых букв, ибо считал её позором для России. Он ещё в школе мечтал стать спецназовцем. До изнеможения "работал" в школьном спортзале, не пропускал ни одно занятие в школе восточных единоборств.
      Однажды вечером, уже в десятом классе, он возвращался из школы домой. В переулке он увидел, как двое рослых - маленькие стриженые головки на широких, обтянутых одинаковыми кожаными куртками, плечах - Прижали к стене девушку и уже разорвали в клочья её юбку. Они торопились, пока в переулке пусто: редкие прохожие, заметив насильников, торопливо поворачивали обратно. Лишь какая-то маленькая героическая старушка кружилась рядом с ними, причитала тоненьким голосочком: "Что же вы творите, ироды окаянные?" Один из насильников словно бы нехотя ткнул её кулаком, и она полетела на землю: "Погоди, бабулька, щас и тебе вдуем". Девушка уже откричалась и теперь лишь жалобно всхлипывала.
      Марк поставил свою сумку со спортивным костюмом, "адидасами" и прочим снаряжением на асфальт тротуара.
      - Отпустите её, - предложил довольно миролюбиво парням.
      - Сгинь, сопля! - завопил один из них.
      Был Марк высоким и казался нескладным. Через минуту оба парня лежали на тротуаре, уткнувшись головками в стену дома.
      Девушка подтянула уже стянутые до колен трусики, прикрылась ладошками и умоляла: "Спаси меня! Спаси!" Она выглядела такой истерзанной и беззащитной, что Марка охватила ярость, как во время боевых поединков. Он по очереди приподнял парней и постучал их головками об асфальт. Мелькнула мысль, что надо бы каждому врезать носками своих, на толстой рифленой подошве ботинок, в пах, но решил, что это уж слишком.
      Он присмотрелся к девушке - это была его одноклассница Лена Лозовская, отличница, на школьных концертах игравшая что-то сложное на скрипке. И сейчас рядом с нею валялась в грязи эта скрипка в футляре.
      Марк поднял скрипку, взял Лену за руку и увел её в конец переулка, в ближайший открытый подъезд.
      - А бабушка? - Лена говорила, все ещё заикаясь от страха.
      - Очухается раньше тех и уйдет. Старушки, они выносливые, - успокоил девушку Марк. Он дернул молнию на сумке, достал свои спортивные брюки, протянул Лене.
      - Сними лохмотья, одень это, чтобы до дома дойти.
      Лена натянула брюки, подкатала их, для пробы сделала несколько шажков и робко улыбнулась, понимая, что выглядит в них нелепо.
      - Спасибо тебе, Марк.
      Марк отвел её домой и сдал с рук на руки перепуганным родителям, интеллигентным евреям в нескольких поколениях. Мама Роза плакала навзрыд, папа Яков, низенький, с ранним брюшком, все норовил притронуться к дочери. Марк быстренько ушел, потому что чувствовал себя неловко под потоком благодарностей.
      На следующий день Лена принесла в школу аккуратно уложенные в пакет брюки и сунула Марку записку: "Пожалуйста, приди в семь часов к музыкальной школе, я боюсь возвращаться одна". Марк её встретил и потом поджидал у музыкальной школы каждый вечер.
      Парней-насильников они больше не встречали, очевидно, те были "залетными" и приехали в их район поразвлечься.
      Это были необыкновенные весна и лето. Они заканчивали школу, и, как все в таком возрасте, считали себя взрослыми. Елена твердо знала, что она поступит в Институт культуры, станет преподавательницей музыки. Препятствий этому не было никаких - золотая медаль лежала уже у неё в кармане, точнее, в сумочке, родители имели возможность помочь ей получить такое образование, какое она хочет. У Марка дела были иными. Отец из семьи ушел давно и исчез, сын его не интересовал. Мать работала уборщицей, выгуливала собак у объявившихся богатеньких русских, словом, бралась за любую работу, лишь бы дотянуть сына до окончания школы. Он должен был пойти в военное училище там одевали, кормили и обучали за казенный счет.
      Ко времени выпускного бала Елена уже прочно числилась девушкой Марка Пашкова, а когда они оставались наедине, очень охотно целовалась и прижималась к нему высокой грудью. На выпуском балу они сидели вместе, много танцевали, все вокруг пребывали в восторженном состоянии, и кто-то из выпускников истошно завопил: "Горько!" Под бурные, как говорят в таких случаях, аплодисменты они поцеловались. Ни он, ни она не сомневались, что поженятся, как только хоть немножко встанут на ноги. Все лето они провели на даче у родителей Елены. В первый же вечер, когда они остались вдвоем, Елена уставилась на него своими темными, бездонными глазами и спросила, очень волнуясь: "Я все думаю, Марик, чего же ты ждешь?" Она звала его Мариком. Марк пробормотал что-то невразумительное, он, терзаясь по ночам, гнал от себя мысли о близости с Леной. "Мама и папа уверены, - тихо сказала Лена, - что мы уже давно... Ну ты понимаешь... Моя предусмотрительная мама даже пыталась рекомендовать мне какие-то таблетки..."
      Марк улыбнулся смущенно: "Мне рассказывали в моей спортивной школе бывалые ребята, что в Германии заботливые мамы, провожая дочерей на свидание, проверяют, не забыли ли они взять эти... резиновые штучки... А ты что сказала Розе Наумовне?" "Я отказалась от... таблеток. Решила, что первый раз все должно быть естественно, как природа определила".
      Лена взяла Марка за руку и повела в свою комнату, из которой он вынырнул только утром, стараясь не встретиться с её родителями.
      Лена без экзаменов, как медалистка, поступила в институт, Марк - в военное училище. Они постоянно встречались, объявив родителям, что поженятся, как только закончат учебу. Марк в увольнительные оставался ночевать у Лены, и её родители смотрели на это просто и без особых волнений.
      Через два года случились важные события. Папа и мама Лены уехали в Израиль, на свою историческую родину. А Лена отказалась, так как не хотела расставаться с Мариком. Марка, который в училище обратил на себя внимание особистов превосходными физическими данными и спокойным характером, перевели в другое училище, со специальной - "варварской", как её вскоре определил Марк - программой занятий. Училище было совершенно закрытым, курсантов редко выпускали "на волю". Лена очень скучала, приезжала несколько раз в училище, но дальше КПП её не пускали, объясняя, что здесь обычная воинская часть и никаких курсантов не имеется.
      В редкие встречи, когда Марку удавалось вырваться в город, Лена упрашивала его расписаться. Он написал "по команде" пять рапортов, наконец, на шестом появилась резолюция начальника училища: "Разрешаю". Судя по всему, получить раньше это заветное словечко мешало то, то родители Лены уехали в Израиль на постоянное место жительства. Лену проверили и убедились, что она является достойной гражданкой. К том уже, времена быстро менялись.
      Но все-таки начальник училища, молодой генерал, пригласил Марка для беседы:
      - Вы знаете, на что обрекаете свою молодую жену?
      - Надеюсь. Мы любим друг друга, и наши отношения проверены временем.
      - Вскоре вы закончите училище... Вас направят в одну из так называемых "горячих точек", скорее всего в Чечню. Вы будете командиром спецгруппы и действовать вам предстоит в чужой среде, как видите, я избегаю военной терминологии, но все-таки скажу: в ближнем тылу противника...
      - Меня этому обучили.
      - Вы месяцами не будете видеть свою супругу, а она вас. Ваши письма будут идти к ней кружным путем. Если вас убьют, она будет получать, увы, жалкое пособие.
      - Но что же делать? - удивился Пашков. - Отказаться от любви? Оставаться холостяком? - Отслужить положенное, отдать свой офицерский долг Отечеству и - пожалуйста...
      - Спасибо, товарищ генерал, за совет, но я очень прошу не препятствовать мне... нам.
      - Как знаете... Вы свободны.
      Пашков попал в Чечню лейтенантом, через год стал капитаном. Он был бы уже майором, но его группа - он, радист, минер, врач и десять автоматчиков вышла из очередного рейда, в котором гонялась за полевым командиром, а проще - бандитом, и расположилась на отдых в горном селении. Они были полностью автономны в своих действиях, подчинялись лишь своему непосредственному начальству. Группа заняла один из домов, и капитан Пашков по рации доложил своему полковнику, где он и его группа находятся.
      - Здесь пьянь идет, - сказал он.
      - Сильно? - полковника трудно было удивить. - Без берегов.
      - Что за вояки пьют?
      - Федералы. Судя по всему - контрактники. Сотня бойцов, три брони.
      - Не вмешиваться! - резко приказал полковник. - Высылаю "вертушку"...
      Но события разворачивались стремительно. Возле дома притормозил бронетранспортер, на его броне сидел пьяный до невменяемости майор, бережно опекаемый лейтенантиком из прилипал, а оба они крепко держали связанную молодую чеченку. За бронетранспортером бежала вопящая женщина - наверное, мать девушки. Чтобы удержать её на расстоянии, два пьяных солдатика лениво постреливали в воздух и под ноги.
      Майор уставился на Пашкова и с удиВлениЕм, заикаясь, спросил:
      - Ты кто?
      Капитан был в камуфляже, без погон.
      - Протрезвеешь, тогда поговорим по душам, - мрачно пообещал он.
      Майор вдруг весело заорал:
      - Айда ко мне на свадьбу! Женюсь на этой "чешке!"
      "Чешками" неизвестно почему называли чеченок. Майор скаБрезно ухмылялся.
      - Отпусти девушку! - все ещё мирно посоветовал Пашков, хотя его окатила лютая злость. Он со своими парнями гоняется по горам за бандитом, а здесь какой-то придурок превращает во врагов целую деревню!
      Стрелки-автоматчики Пашкова, привыкшие к разным неожиданностям, уже с оружием в руках окружили бронетранспортер.
      - Поделим полюбовно! - веселился пьяный майор. - Сначала я ей брошу пару палок, а потом пришлю тебе!
      - Разоружить! Под броню - заряд!
      Майора, лейтенанта и солдатиков мгновенно и сноровисто лишили оружия. Девушку-чеченку сняли с брони, Пашков жестом показал ей и матери, чтобы спрятались в доме, под бронетранспортер заложили взрывчатку, чтобы не двигался.
      - Пошли вон! - скомандовал Пашков майору и его банде. - Прямо по дороге! Оглянетесь - открываю огонь.