Знаменитые приватиры, «морские волки» Елизаветы I (Ф. Дрейк, М. Фробишер, Р. Гренвилл, Т. Кавендиш), отдали все силы разрушению и разорению испанских торговых трасс, стали пионерами в морской экспансии Англии и по иронии судьбы вписали свои имена на страницы истории пиратства, так как зачастую действовали на свой страх и риск. Так Дрейк, вернувшись в Англию после очередного грабительского рейда по испанским колониям, предпочел не афишировать свои подвиги, так как застал в стране потепление в отношениях с Испанией и опасался, что его выдадут испанским властям в качестве морского разбойника. Фробишер же, не достав в очередной раз каперской грамоты, был посажен в тюрьму за пиратство.

Та же двойственность обнаруживается и в других действиях правительства. Когда в Нидерландах разгоралась борьба против Испании, то главную опору сопротивления составляли так называемые «морские гёзы» (гол. «geuzen», от фр. «gueux» — «нишие», как назвал в насмешку один из придворных наместницы Маргариты Пармской бедно одетую группу нидерландских дворян, подавших в 1566 году петицию о преобразованиях в стране) — жители прибрежных районов, ведущие борьбу с испанцами на море. Организовав блокаду портов страны, они грабили испанские торговые караваны, нападали на прибрежные гарнизоны и города, захватывали испанские корабли, т. е. занимались самым настоящим пиратством, но политически окрашенным. С 1568 года принц Вильгельм I Оранский, возглавивший борьбу с испанцами, начал выдавать этим партизанам-пиратам каперские грамоты с разрешением вести войну против испанцев, установив отчисление 1/3 захваченного в пользу освободительных сил. Елизавета I, заинтересованная в ослаблении Испании, открыла английские порты для гезов, и до весны 1572 года они базировались на английском побережье. Однако опасение открытого конфликта с Испанией заставило королеву в феврале 1572 года отказать гёзам в убежище.

Символично, что когда испанская «Непобедимая армада» приближалась к Англии, то сообщение о появлении первых испанских кораблей в Ла-Манше пришло от английских пиратов: некий Флемминг пришел с этим известием в Плимут и, готовый сражаться с испанцами, сдался командующему флотом лорду Хоуарду.

Другой сложный вопрос — где проходила грань между официально разрешенным каперством и незаконным пиратством. Дело в том, что каперские грамоты порождали массу недоразумений. Попытки следственных властей, заподозривших судно в грабеже, установить, капер это или пират, часто заходили в тупик. Дело в том, что любой здравомыслящий пират старался раздобыть для себя такое «отпущение грехов» и, обезопасившись с его помощью, действовал безбоязненно.

Как только начиналась новая война, разбойничьи суда устремлялись на военные базы воюющих стран, и главари бандитских шаек, не обременяя себя излишними размышлениями, вступали в договор с местным губернатором и становились добровольцами на службе у какого-нибудь европейского монарха. Пираты Карибского моря знали, что наиболее перспективным местом для получения каперской грамоты была французская Тортуга. От ее губернатора Бертрана д'Ожерона почти всегда можно было получить разбойничью лицензию на грабеж испанцев. Пираты, в свою очередь, выплачивали ему 1/10 часть захваченной добычи. Восторженную оценку этой стороны деятельности д'Ожерона дал доминиканский монах Жан Батист Лаба, путешествовавший по Вест-Индии в 1696 году. «Мне не приходилось, — сообщает он, — когда-либо видеть правителя более бескорыстного, чем он. Он едва соглашался принять малую долю того, что принадлежало ему по праву каперских грамот, выданных им во время войны. А когда у нас был мир с испанцами и наши флибустьеры от нечет делать могли отправиться к англичанам на Ямайку и повести туда свои суда, он позаботился снабдить их грамотами из Португалии, которая тогда воевала с Испанией, и наши флибустьеры продолжали представлять опасность для испанцев».

В том случае, если пирату, по тем или иным причинам, было нежелательно заходить на Тортугу, его с распростертыми объятиями встречал губернатор английского острова Ямайка сэр Томас Модифорд, столь же трепетно относившийся к подобным просьбам [11].

Когда война заканчивалась, пираты не расставались с доверенностью — документ бережно хранили в капитанском сундуке. Он мог всегда пригодиться и поднимал престиж его владельца. Находились среди пиратов и настоящие коллекционеры, в чьих руках оказывались грамоты на разбой, полученные от государств-противников. С такими любителями двойной игры, как правило, не церемонились. Одним словом, с каперскими грамотами было много всякой путаницы и несообразностей. Показательную историю о том, сколь интересные судьбы подчас складывались у каперских грамот, можно почерпнуть из дневников Уильяма Дампира. В 1685 году, находясь в Панамском заливе, он стал свидетелем встречи английских и французских пиратов. «Капитан Гронье продемонстрировал свое расположение, предложив капитану Дэвису и капитану Свану новую грамоту от губернатора Пти-Гоав. Для последнего было обычным делом давать незаполненные бланки своим капитанам с наставлением передать их тому, кому они посчитают нужным. Таким образом, грамоты губернатора Пти-Гоав предоставляли убежище и приют любому из отчаянных искателей удачи и этим способствовали росту их богатства, силы и репутации. Капитан Дэвис принял грамоту; на руках у него, впрочем, была старая грамота, доставшаяся по наследству от умершего капитана Кука, который, в свою очередь, заполучил ее от капитана Тристьяна вместе с его барком [12]. Капитан Сван, однако, отказался взять ее, сказав, что у него есть грамота от герцога Йоркского [13]… Я никогда не читал ни одной французской грамоты, пока был в здешних водах, и не знаком с их содержанием, но с тех пор я узнал, что истинный смысл их заключается в том, чтобы даровать свободу рыбной ловле и охоте на дичь. Причина подобного в том, что остров Эспаньола, где расположен Пти-Гоав, принадлежит частью французам, частью испанцам, и, когда наступает мир, эта грамота выдается как обоснование каждой из сторон защищать себя от вмешательства противника. В действительности же французы не ограничивают их действие одной Эспаньолой и подобным обманным путем предоставляют возможность опустошать любую часть Америки, на море и на суше».

Порой же случались и совершенно невообразимые истории. Вот, например, какой случай мог бы рассказать один из очевидцев:

«Сначала чиновник изумленно воззрился на подателя бумаги, а затем контору заполнили раскаты оглушительного хохота. Один Господь Бог знал, да, может быть, еще сам герой этой истории мог бы припомнить, при каких обстоятельствах он получил этот серьезнейший документ. Безграмотный темный мужлан, он горделиво помахивал листком и утверждал, что, прочитав его, все сразу поймут, какой перед ними важный господин. Ведь сам король Дании доверил ему свидетельство о каперстве. Возможно, датский чиновник, выписавший документ этому лихому вояке, пошутил, а может, просто разбойник не сумел добыть другую бумагу с печатью, но бесценная грамота, которой так дорожил хозяин, гласила, что „подателю сего разрешено охотиться на диких коз“».

Не всегда каперская деятельность прекращалась с окончанием войны. Так, в разгар англо-голландских морских войн английские торговцы Эдмунд Тэрнер и Джордж Кэрью получили право на каперские действия в отношении голландских судов. Они могли захватывать торговцев, пока не будет собрана сумма в 151 612 фунтов стерлингов, которая должна была погасить потери от захваченных в

1643 году английских судов. Любопытной была оговорка в тексте свидетельства, разрешающая новоиспеченным каперам продолжать свою деятельность и после заключения мира с Голландией, если к этому времени они не сумеют возместить свой убыток.

Однако каперскую активность подогревали не только войны. Другими важными источниками каперских грамот становились внутриполитические столкновения, вражда правящих группировок, приобретающая масштабы военного конфликта, и, конечно, революции, заявившие в XVI — XVII вв. свои права на переделку мира.

В 1644 году в Англии началась гражданская война. Линия политического противостояния разделила страну на два лагеря — приверженцев короля Карла I и сторонников Парламента. Противоборствующие стороны сражались не только в самой Англии — ожесточенные столкновения охватили самые отдаленные уголки безбрежных морей, дав несколько любопытных примеров каперской практики, например, на стороне короля.

Капитан Джон Макнелл имел веские основания быть недовольным революционными властями. Как-то раз в его доме веселилась компания его друзей, и, изрядно выпив, они прошлись по адресу парламентских властей, за что хозяин был приговорен к штрафу и тюремному заключению. Из развития дальнейших событий становится ясно, что подобные разговоры были не случайны. В августе

1644 года проштрафившийся капитан привел торговый корабль на остров Св. Иоанна в Индийском океане. Во время перехода некоторые из членов экипажа с подозрением присматривались к капитану, и Макнелл решил развеять их сомнения в отношении своей революционности. Он знал верные способы заслужить доверие экипажа и пообещал, придя в порт, устроить знатную пирушку на берегу. На нее он увел своих трех помощников, священника, врача, боцмана, плотника и четырех купцов, чьи товары лежали в трюме его корабля.

Пирушка началась, но вскоре капитан куда-то пропал, и компании пришлось продолжать без него, недоумевая о причинах исчезновения своего собутыльника. Утром, продрав глаза, гуляки вышли на берег и увидели, что корабль уходит в открытое море.

Ночью на палубе происходили большие дела. Подвыпивший Макнелл явился на борт и, созвав команду наверх, приказал всем поднять руки. Некоторые члены команды были за капитана, и с оружием в руках окружили матросов, заставив их повиноваться.

Капитан, отхлебнув из огромного кубка вина, обратился к экипажу с проникновенной речью: «Джентльмены. Буду краток. Я захватил корабль для короля, и завтра, как только мы отчалим, вы получите по 100 реалов каждый». Капитан знал, что говорить. «На корабле, — продолжал он, — товары купцов. Вы получите 2/3, а король — 1/3 и корабль. Затем пойдем к берегам Красного моря и поищем добычу. А кто против, — меч предупреждающе сверкнул в руках оратора, — так этим „парламентским псам“ он быстро голову снимет». Не советовал капитан и вплавь добираться до берега — он сообщил, что прикажет стрелять по плывущим. Запуганной команде пришлось повиноваться, и Макнелл вышел в море. Правда, солидного разбоя не получилось. Капитан не доверял своей команде. Сделав несколько захватов, корабль в январе 1645 года пришел в Бристоль, порт короля. Здесь Макнелл передал все захваченные ценности представителям Карла I и пообещал служить делу монархии до конца, выразив надежду, что сможет собственными руками изрубить в куски некоторых членов Парламента. Но и Парламент не дремал.

В 1645 году к английской крепости Сен-Мэри в Мэриленде (Сев. Америка) подошло купеческое судно «Реформейшн» («Преобразование»). Само название корабля выдавало в его хозяине противника королевской власти. Так оно и было. Капитан Ричард Ингл был прекрасно известен местному губернатору-монархисту. В 1644 году Инглу пришлось бежать из Мэриленда в Англию за непочтительные слова в адрес монарха. Теперь он вернулся с каперской грамотой, полученной от революционных парламентских властей, и был готов наказать подлых аристократов. Гражданская война часто бывает удобным прикрытием для обогащения и сведения личных счетов. Ингл захватил голландское судно, стоящее в акватории, высадил десант и, разогнав гарнизон, занялся грабежом. Погрузив найденные грузы на судно, капер прошелся вдоль берега, разоряя прибрежные поселения, при этом уделяя особое внимание богатым усадьбам мэрилендских аристократов и католических священников. Пример Ингла вызвал цепную реакцию на побережье, превратив его в очаг антикоролевских выступлений.

Наконец, основанием для предоставления каперской грамоты могла стать забота правительства о защите своих границ, своей торговли от пиратов. Собственно с этого каперство и началось[14]. В истории есть немало примеров подобных каперских грамот, самой знаменитой из которых стала грамота, данная Уильяму Кидду.

Парадоксально, но факт — до конца XVII в. испанские власти отказывались пускать в обращение каперские свидетельства. Казалось, трудно было бы отыскать более подходящее средство, чтобы отомстить обидчикам — англичанам, голландцам и французам — и силами предприимчивых опытных испанских навигаторов положить конец их разбойничьей деятельности у испанских побережий Старого и Нового Света. Кроме того, привлечение частных лиц привело бы к экономии государственных средств, а быстрые маневренные каперские флотилии могли бы действовать намного эффективнее, нежели королевский флот.

В 1666 году советник одной испанской торговой палаты предложил привлечь для охраны американских вод фламандских приватиров. Через три года похожее предложение последовало от арматоров [15] Бискайского залива: судовладельцы были готовы отправить восемь — десять кораблей к берегам Новой Испании, однако взамен хотели получить право беспошлинной торговли с колониями. Им было отказано, так как предоставление подобных привилегий означало бы официальную лазейку для контрабанды в обход строго регламентируемого кодекса испанской торговли. Но развал океанских торговых линий и наглое хозяйничание пиратов в Вест-Индии заставили испанские власти пойти на смягчение существующих правил. В феврале 1674 года вышел указ, предоставлявший на выгодных условиях каперские свидетельства. Вскоре в Вест-Индии появились испанские каперские суда — небольшие галеры, приспособленные для плавания на мелководье, с пушкой на носу и четырьмя орудиями на корме, которые сразу превратились в серьезную помеху для пиратов и контрабандистов, особенно в заливе Кампече, побережье которого было известно всему миру как центр добычи и переработки драгоценного кампешевого дерева.

И наконец следующий запутанный вопрос, на который также невозможно получить однозначный ответ, — в какой степени зависели владельцы каперских грамот от политической конъюнктуры. Когда речь идет о Европейском регионе с реально существующей в нем возможностью жестко контролировать приватирскую и пиратскую деятельность, то можно отметить, что правительства располагали здесь достаточными рычагами давления. В Англии, например, после 1588 года каперские свидетельства выдавались любому купцу, который привел доказательства ущерба, причиненного ему испанцами. Предоставлялись они только на шесть месяцев, но легко возобновлялись. Десятую часть добычи каперы отдавали в пользу королевы (или лорд-адмирала); если они отказывались платить эту «десятину», то против непослушных заводились уголовные дела. С восшествием же на престол Англии Якова I и начавшимся потеплением в отношениях с Испанией, вышел ряд указов, требовавших возвращения каперских грамот. Английские приватиры потеряли свою работу и были вынуждены либо осваивать новую профессию, либо перебираться в другие, более отдаленные районы, например в Средиземное море [16]. Другой пример — Война за испанское наследство. С ее окончанием высвободились сотни приватиров, а последовавшая демобилизация флотов еще более расширила рынок свободных рук. Однако взрыва пиратства в европейских морях не последовало.

Совсем иная ситуация возникла в отдаленных колониях, куда и перемешалась волна приватиров и авантюристов, порождая сложный, пестрый и многообразный разбойничий мир, такой, например, как береговое братство флибустьеров Вест-Индии. Как они зависели от перипетий европейской политики, на чьей стороне они сражались?

Мир разбойников Вест-Индии был слишком сложен, пестр и многообразен, чтобы мог быть получен простой ответ. Примем во внимание ряд обстоятельств.

Береговое братство, объединявшее людей, специальностью которых был морской разбой, являло собой многонациональное формирование. Представление о разбойнике вообще как о человеке, с горящими от алчности глазами рыскающем по морям в погоне за добычей, достаточно распространено, но подобное восприятие упрощает действительную картину вещей. Ошибочно думать, что пират-флибустьер был начисто лишен представлений о таких понятиях, как «моя отчизна», «мой король», «наши купцы» и т.п. Национальному происхождению в разбойничьей среде могли до поры до времени не придавать значения и грабить испанские колонии «единым фронтом». Однако и в этот период «интернациональной солидарности» нередко случались конфликты во внутрифлибустьерской среде, например между французами и англичанами.

В 1683 году барк французского капитана Тристьяна, с экипажем из французов, среди которых затесались восемь — десять англичан, стоял на рейде французского порта Пти-Гоав. Англичанам уже давно было не по душе общество французов, и они отважились на смелую акцию. Когда Тристьян отправился с частью команды на берег, англичане устроили так, чтобы за ними последовали и другие французы, — сами же тем временем захватили корабль, срочно набрали экипаж из местных жителей и быстро ретировались, пока известие о захвате не дошло до французского губернатора и Тристьяна.

Постоянные конфликты сопровождали и совместные англо-французские разбойничьи плавания. Яркий пример тому — экспедиция Генри Моргана в Пуэрто-дель-Принсипи в 1668 году, когда убийство француза англичанином фактически раскололо пиратское братство. Та же тенденция обнаружилась во время знаменитого похода буканьеров в Панаму в 1685 году. Когда пиратская флотилия столкнулась в Панамском заливе с испанским военным флотом и оказалась под угрозой уничтожения, среди запаниковавшего воинства тут же вспыхнули национальные распри: француз капитан Гронье отделился со своими людьми от главных сил и убрался восвояси, предоставив англичанам самим разбираться с испанцами [17].

Когда же в конце XVII в. Франция оказалась в состоянии постоянной войны с Голландией и Англией, национальный вопрос стал барьером, разделившим некогда единое сообщество.

Примером может служить история, произошедшая в 1689 году, когда корабль англо-французской флибустьерской шайки стоял на якоре у острова Сен-Кристофер. Неожиданно пришло известие о том; что началась Аугсбургская война. Пираты тут же разделились на два лагеря. Англичане, находившиеся в большинстве, избавились от своих собратьев по ремеслу, французов, вышвырнув их на берег. Корабль же они увели в английское владение, к острову Невис, где получили каперскую грамоту, разрешающую действия против французской торговли.

Как мы помним, для разбойника было крайне важно иметь каперское свидетельство. В жилах этих грубых парней в просоленных истрепанных одеждах и с нечесаными космами, потерявших стыд и совесть в погоне за неживой, текла кровь голландцев, шведов, французов, англичан, что часто сдерживало желание принять грамоту враждебного их стране государства, так как тогда они стали бы изгоями среди своих соплеменников. Поэтому, говоря о флибустьерах Карибского моря, мы всегда должны иметь в виду, что для них разбой был разбоем, но разбою в национальных интересах (читай — с каперской грамотой) всегда отдавалось предпочтение[18]. Заметим, что в далекой Европе знали об этих потенциальных океанских союзниках и нередко прибегали к их услугам. Взаимоотношения англичанина Генри Моргана с губернатором английской Ямайки сэром Томасом Модифордом — яркое тому подтверждение. Мы подробнее остановимся на них в главе, посвященной Моргану. Здесь же приведем несколько эпизодов, проливающих свет на сотрудничество пиратов-французов с французской администрацией.

Англо-франко-голландская война (1672 — 1674)

1673 г. — генерал-губернатор французских Антильских островов Жан Шарль де Баас готовит экспедицию против голландского владения — острова Кюросао. Ему на помощь направился правитель острова Тортуга Бертран д'Ожерон на собственном корабле «Экюель» с отрядом французских буканьеров.

Во время плавания корабль попал в шторм и разбился на рифах к югу от Пуэрто-Рико. Высадившиеся на берег буканьеры были частью перебиты испанцами, а частью (в том числе и д'Ожерон) взяты в плен. В свою очередь, и экспедиция де Бааса не имела успеха.

Франко-испано-голландская война (1674 — 1678)

1678 г. — флот вице-адмирала Жана д'Эстре готовит экспедицию для захвата того же Кюросао. В ее составе находилось более десятка флибустьерских судов. Самоуверенный адмирал, впервые оказавшийся в местных водах, не воспринял советов опытных офицеров и в один миг потерял всю эскадру, выведя ее точно на рифы у островов Авес. Любопытно, что флибустьеру шевалье де Граммону было поручено остаться на месте крушения и приводить разбитые корабли в порядок.

Война Франции против Аугсбургской лиги (1688 — 1697)

1694 г. — губернатор французской части Сан-Доминго Жан Дюкасс совершает совместный с флибустьерами победоносный опустошительный рейд против Ямайки.

«Ущерб, нанесенный врагу этой операцией, — информирует французский миссионер Ж. Б. Лаба, — составлял более 12 млн, не считая военною 50-пушечного корабля, который они захватили, и множества других торговых судов, которые они увели с собой, посадили на мель или сожгли на берегу. Захваченных и поделенных между собой негров-рабов насчитывалось 19 сотен, но взятых отдельными лицами и не отнесенных к общей добыче было значительно больше. Что же касается денег в отчеканенной монете, мебели, товаров и предметов сахарного производства, то просто невозможно подсчитать точно стоимость всего этого. Достаточно сказать, что захваченного хватило на то, чтобы обогатить порядочное число флибустьеров и обитателей побережья, а Дюкасс и его офицеры сколотили такие огромные состояния, что им могут позавидовать наиболее богатые люди Европы».

Впрочем, французскому правительству не удалось воспользоваться огромной добычей, захваченной на Ямайке, — в декабре 1694 года, возвращаясь во Францию, корабль «Темерэр» с сокровищами на борту столкнулся с англичанами и после ожесточенного боя был захвачен.

1697 г. — капитан 1-го ранга Жан Бернар Луи Дежан, барон де Пуэнти, осуществляет захват испанской Картахены, и вновь на помощь его эскадре приходят Дюкасс и особый флибустьерский отряд с Тортуги. Заметим, что при дележе добычи карибские мастера разбоя были виртуозно обведены вокруг пальца вероломным аристократом, который отсчитал им столь незначительную долю добычи, что чуть было не спровоцировал мятеж. Конфликта среди победителей удалось избежать лишь благодаря вторичному разграблению Картахены, осуществленному уже силами одних флибустьеров.

Война за испанское наследство (1701 — 1713)

1705 — 1706 гг. — эскадры капитан-командора маркиза Анри Луи де Шаваньяка и капитана 1-го ранга Пьера Лемуана д'Ибервиля предпринимают успешный рейд против английских владений в зоне Антильских островов. В составе их отрядов действовали флибустьеры, пришедшие с острова Мартиника.

Таким образом, мы видим, что участие французских флибустьеров в войнах Франции было весьма значительным.

Флибустьерская публика была слишком отчаянным и дерзким союзником, чтобы можно было жестко регламентировать и контролировать их действия. Слишком далеко находились Париж и Лондон, чтобы указы, выпускаемые королями, становились обязательными для этих опасных людей. Когда вопрос принимал форму дилеммы — подчиняться приказу свыше и остановить грабеж в связи с изменениями, произошедшими в сферах высокой политики, или продолжить разбой на свой страх и риск, — то флибустьеры часто выбирали второе. Так, в 1678 году в Нимвегене был заключен франко-испанский договор, предусматривающий прекращение враждебных действий с Испанией. Но уже упоминавшийся шевалье де Граммон придерживался на этот счет особого мнения. Зная о запрещении грабить испанцев, он отправился к Кумане, захватил крепость, вывесил французское знамя и пол лозунгом «Да здравствует король» благополучно разграбил все окрестности, нимало не смущаясь тем обстоятельством, что полномочия его грамоты закончились. Точно так же в 1685 году никакие усилия французских властей не остановили его поход на Кампече, знаменитый своими богатствами, полученными от торговли драгоценным кампешевым деревом. Когда явившийся в лагерь флибустьеров губернатор Тортуги Тарен де Кюсси пригрозил разбойникам, де Граммон ответил: «Если мои товарищи по оружию согласны отказаться от своих намерений, то'я готов сделать то же самое». Ответ товарищей не замедлил себя ждать, и одобрительный крик сотен глоток ясно показал, чего стоит на островах власть «Короля-Солнца». Де Кюсси, естественно, никакой грамоты людям де Граммона не предоставил, но флибустьеры вполне обошлись теми, которые были у них на руках, уже упоминавшимися грамотами для охоты и рыбной ловли.

Кампече был захвачен, и пираты прожили в городе полтора месяца, а окончание их пребывания было отмечено совершенно невиданным увеселением. Шевалье де Граммон решил отметить именины своего короля, Людовика XIV. Утром 25 августа флибустьеры прошествовали торжественным маршем по городу, ружейными и пушечными выстрелами отсалютовали в честь короля и затем прямо на улицах устроили торжественный банкет. Изрядно напившись и всласть повеселившись, они вынесли на берег моря сложенные в портовых складах стволы кампешевого дерева — стоимость собранного дерева приближалась к 200 тысячам пиастров. Пираты поднесли к деревянной глыбе зажженные факелы, и темноту карибской ночи пронзила ослепительная вспышка пламени, осветившая весь берег. Огонь весело охватывал сухие драгоценные стволы, повалил дым, и запах пылающего богатства разнесся по всей бухте, смешиваясь с пряным воздухом тропической ночи. Весь мир был ошеломлен известием о том, как отпраздновали именины короля в Кампече. А герой празднества, де Граммон, торжественно изрек: «Ну разве смогут они в Версале тягаться с нашей затеей? Любая их выдумка покажется сущей чепухой».

Итог можно подвести выдержкой из донесения губернатора Кюросао ван Вика, встревоженного участившимися захватами голландских судов их союзниками, англичанами, во время Войны за испанское наследство: «Крайне необходимо, насколько это возможно, гарантировать себя от нападений наших друзей и союзников англичан», (разр. наша. — Д. К.) Он мог бы добавить «и наших соотечественников», поскольку для многих из вольных флибустьеров вопрос о том, на чьей стороне сражаться, в конечном счете означал, как жить сегодня, радуясь тем мгновениям, которые подарила им жизнь, как победить, сражаясь на своей собственной стороне!