- Ты чего, дурак... Развздыхался тут мне чего?
      - Не знаю прямо с чего начать, Виктор Ильич.
      - Что у тебя еще?... Еще чего?
      - Кудрявцев арестован, Виктор Ильич.
      - Дура-а-ак!! - завопил Сосновский, бросая трубку. Новость сильно его напугала. Так вот почему этот так... Иванов этот так говорил... Так самоуверенно ага. Переиграл он их. По всем статьям того, этого... Бестолочи! Дармоеды! Ничего не могут!... Думать не могут... Все за них... Устал! Как же он устал! А что если барин этот... Кудрявцев этот... Что если рассказал... Об их разговоре этому? Ведь это, как того... Как повернуть ага. Как посмотреть на это... Представить как... Можно и как заговор... С целью переворота заговор?
      И Виктору Ильичу стало совсем страшно.
      А ночью к нему опять Этот приходил. И уже не во сне ага... Сидел там в углу... В кресле сидел... Зрачками красными сверкал... Страшно! А за окном ветер... И ветки по окну. Господи! За что ему... За что такие муки?!
      Но стоило только Виктору Ильичу вспомнить Бога, как Этот не выдержал, встал с кресла, подошел и сел на кровать Сосновского.
      Виктор Ильич хотел было разбудить жену, но не смог не того... Даже пальцем не смог... Тело будто ага... Замерзло все будто.
      - Ты что ж, негодник, опять упоминаешь при мне имя этого ничтожества? - грозно спросил Этот.
      - Извините! - униженно пролепетал Сосновский.
      - Дурак ты, Витя! Мелкий шут и ничтожество. Разочаровал ты меня. Я надеялся, что из тебя со временем выйдет большой злодей. А ты по каждому пустяку нюни распускаешь. Противно смотреть. А я поддерживал тебя всячески, думал, что со временем можешь меня заменить. А то измаялся я вконец.
      - Но как же... Вы ж великий... Вы ж миром, можно сказать... Правите, можно сказать.
      - Дурак ты, Витя. Побывал бы в моей шкуре, тогда бы узнал, что значит мое величие. Это как у Пушкина в "Годунове" - "кровавые мальчики в глазах". А теперь представь, что это не сиюминутно, а постоянно и вечно. И даже с ума сойти мне не дано. А ты говоришь?! Мне может позавидовать только идиот. Я ведь сам раньше, как вот ты, думал. Главное - слава, уважение и почести. И что б весь мир у твоих ног. А какими средствами это достичь - какая разница. Важен сам итог. Вот и довыступался, заслужил должность, пропади она пропадом!
      - Так вы что же... Тоже были... Как я были?
      - А ты что, до сих пор меня не узнал? - спросил Этот.
      Сосновский внимательно пригляделся. Лицо Этого кого-то ему напомнило. Очень даже напомнило. Но как он не напрягал память - вспомнить не смог. И тут на Этом вместо партикулярного платья оказался красивый военный френч. А на голове эта... Фуражка на голове. Неужели?!... Неужели этот... Неужели Гитлер?!... Сам Адольф Гитлер?!
      - Так вы этот?... Вы фюрер этот?
      - Он самый, - грустно рассмеялся Гитлер. - Сидел бы в ефрейторах, глядишь бы и заслужил прощение Создателя. Так нет, - в фюреры захотел. Вот и допрыгался.
      - А кто ж там того... Я извиняюсь. Кто там до вас был?
      - Был тут один еврей. Большой злодей. Долго меня дожидался. Теперь у меня в Антихристах ходит. - Гитлер вздохнул, горько сказал: - Стоило мне все жизнь с евреями воевать, чтобы получить еврея себе в заместители!
      - А кто он... Такой кто? Уж не этот ли... Не Иисус ли? - робко спросил Сосновский. И самому стало жутко от своего вопроса.
      - Что ж ты такое говоришь, дурья твоя башка?! Выдумал тоже. Обнаглел! Иисус там Богом работает. Он - великомученник. Там по заслугам каждый награжден.
      - А-а, - сказал Сосновский. - Так он есть?
      - Кто?
      - Бог?
      Но Сосновский так и не получил ответа на волновавший его вопрос. Этот изчез.
      Виктор Ильич открыл глаза и увидел, как сквозь плотные шторы в комнату пытается достучаться утреннее солнце. И понял, что то был только сон. Сон и ничего больше! А как будто есть тут... Был тут. Он провел рукой по лицу. Оно было холодным и мокрым от пота. До сих пор поджилки того... Трясутся ага. Господи, как хорошо! Что ничего этого... Враки все! Ничего ни того... Напридумывали все. Приснится вот, и пошли... Придумывать пошли. Человек сам себе... Сам себе и этот, и тот. Сам.
      Стоило Вмктору Ильичу появиться у себя в кабинете, как следом зашел референт и протянул ему что-то, пояснил:
      - Это повестка из Генеральной прокуратуры, Виктор Ильич. Только-что посыльный принес. Я расписался в получении.
      Сосновский взял повестку, прочитал: "Для предъявления обвинения".
      Какого ещё того?!... Это настолько ошеломило и напугало Виктора Ильича, что он здорово осирчал - затопал ногами, закричал на референта:
      - Дурак!! Как ты смел того... Без меня, дурак?! Как смел без меня... Расписаться без меня?!
      - Извините, Виктор Ильич, - пробормотал вконец растроенный, побледневшй референт. - Я думал как лучше.
      - Как лучше! - передразнил его Сосновский. - Дурак! Вот теперь, дурак, сам ступай,.. Оправдывайся ступай. - Виктор Ильич вернул референту повестку. - Скажешь - нет меня. Заболел мол. В больнице мол и все такое.
      - Конечно, конечно, Виктор Ильич, - проговорил референ, пятясь к двери. - Все скажу, не беспокойтесь.
      - Пошел вон, дурак!
      После ухода референта Сосновский нервно забегал по кабинету. Ишь чего того, этого... Чего удумали! Обвинение ага! Сволочи! Надо срочно надо... В больницу надо. А там за границу. Обвинение! А вот накось - выкуси! Виктор Ильич, кривляясь и строя рожицы, показал кукиш кому-то невидимому. Они считают, что с ним уже... Ошибаются. Не все ещё того... кончено ага. Он и оттуда... Они ещё запомнят. Он такое еще... Обнаглели! Кровью ещё того... Умоются кровью ага. Как же он их всех... Ненавидел как!
      Сосновский подошел к окну, посмотрел вниз. Там по улице сновали машины. Тротуары были запружены людьми. Какие... Смешные какие. Маленькие. И он впервые почувствовал к ним зависть. Ходят вот и ничего, никого... Не боятся никого. А он? Сволочи! Маленькие такие. Как эти... Как клопы ага. Так бы всех ногтем, ногтем... Передавил бы всех. Чтоб никого, ничего. Устал.
      И, вдруг, Виктору Ильичу вспомнился сегодняшний сон. А что если там все... На самом деле там все?! От этой мысли у него прошел озноб по спине. Стало жутко холодно, страшно и одиноко.
      1999 год г.Новосибирск