Это случилось в самый канун 1992 года. Сначала на радио "Свобода" (разумеется, по нелегальным каналам) пришло письмо из ЗГВ от группы офицеров-политработников и членов их семей. Я, признаться честно, отложил его в "долгий ящик", ибо "политрабочих" не особенно жаловал, соглашаясь со словами генерала армии Варенникова, что по теперешним временам "комиссарить на Руси стало проблематично", потому после "августовского путча" и полезли многие замполиты в первые ряды "ельцинских демократов". Да и те из "политруков", кто рванул за "полновесной маркой" из частей и соединений ЗГВ, были настолько, простите, "хитротрахнутыми", что ни расположения, ни уважения к себе не вызывали. Уж у этого-то "беженского контингента" какие-либо политические причины ухода отсутствовали начисто. Не так давно с одним таким как-то столкнулся. Так там на морде просто было написано, что Главвоенпрокуратура по нему не зря плачет. Но по тем временам тот случай оказался особым, с чем даже руководство Главной военной прокуратуры не могло не согласиться (встреча с Валентином Паничевым и Алексеем Смертиным у меня состоялась летом 92-го). Вскоре в январе пришло и второе письмо, а потом один из этих офицеров сумел прозвониться с частной немецкой квартиры на "Свободу" по контактному телефону, и меня соединили с ним. Тут-то все и прояснилось. Не буду даже сейчас называть его фамилию по этическим и другим соображениям, назову только звание - майор и национальность - украинец. Кстати, все остальные из этой группы, за исключением одного, оказались уроженцами Украины. Суть же проблемы состояла в следующем.
      В процессе реформы ГлавПУ все замполиты должны были проходить переаттестацию на замещаемые должности воспитателей - помощников командира по работе с личным составом. Семеро упомянутых выше офицеров: в званиях от старшего лейтенанта до майора, ее (эту переаттестацию) успешно прошли. И тут неожиданно выяснилось, что на их должности из России уже направлены новые люди в званиях от капитана до полковника, а офицерам-воспитателям предложено уволиться и ехать себе служить "на ридну Украину" в тамошней "самостийной армии". Был назван и человек, непосредственно отвечавший за вышеупомянутые "ратные подвиги",- помощник Бурлакова по воспитательной работе генерал-майор Иванушкин. Из присланных же офицерами копий документов было видно, что все они дали "присягу на верность России" ("переприсяга" эта заменила советскую, и не давший ее офицер, как правило, в войсках долго не задерживался). Более того, какая, к черту, "украинская армия", если на основании юридически обоснованной и признанной правопреемности Западная группа войск стала объединением российским независимо от национальной принадлежности ее личного состава. То есть налицо была дискриминация офицеров-замполитов по национальному признаку плюс к тому желание некоторых "арбатских шаркунов" найти себе теплое и прибыльное местечко ввиду ликвидации ряда структур бывшего ГлавПУ.
      Это меня и подвинуло на дальнейшие действия. Я понял, что для генерала Геннадия Стефановского данный вопрос будет звучать уже не по адресу и позвонил в Москву новоявленному "воспитателю-помощнику номер один" Николаю Столярову. Вкратце изложив суть дела и процитировав кое-что из имевшихся на руках документов, я попросил Столярова высказать свое мнение на сей счет. Столяров говорил пространно и долго, назвав учиненный в отношении офицеров-замполитов произвол "попранием основ новой российской демократии", а Западную группу войск - "реликтом застойных времен". Что ж, как говорится, из песни слова не выкинешь. Мнение "главного армейского воспитателя" я дал без каких-либо купюр, все как есть. Не знаю, что уж там подумал о товарище Столярове лично сам главком ЗГВ Бурлаков, но передача вызвала негативный резонанс у командования группы войск и особенно у генерала Иванушкина. Некоторые из этих офицеров потом ушли на Запад, а остальных вместе с семьями депортировали в бывший Союз. Куда? В Россию, на Украину? Этого я не знаю и поныне.
      Так что, завершая свой рассказ о первых контактах с командованием и офицерами ЗГВ, могу еще раз повторить уже сказанное ранее: многие случаи так называемого дезертирства порождались произволом и нездоровой обстановкой стяжательства, охватившей личный состав группы. И не вина в том Бурлакова. Кстати, я до сих пор убежден, что он был честным человеком, а все то, что приписывали главкому журналисты и "слева" и "справа", в реальности не стоило и выеденного яйца. Другое дело: почему на все обвинения в свой адрес он отвечал молчанием и нежеланием защищаться? Наверное, таков был приказ свыше. А что касается самой Западной группы войск, то выводить ее, если уж принято такое решение, следовало только с казарменного положения и в сжатые сроки (все равно ведь в большинстве своем бросали офицеров и солдат в "медвежьи" необжитые углы, вопреки лживым посулам об их обустройстве на немецкие марки), а не так, чтобы в конечном итоге и морально и физически развалить и уничтожить самое крупное по численности и самое боеспособное соединение Вооруженных Сил СССР. Видимо, и тут сработал приказ. Интересно вот только чей?
      С Матвеем Бурлаковым я вновь увижусь на окончательном этапе вывода ЗГВ. На тех самых памятных торжествах в Берлине, где немцы побыстрее выпихнули из бывшей ГДР "оккупантов" - последнюю нашу мотострелковую бригаду, от души посмеялись над президентом-алкашом и его "калинкой-малинкой", а затем торжественно проводили своих "освободителей" из числа трех оставшихся "держав-победительниц".
      КОМАНДИРОВКА В МОСКВУ
      После окончания пресс-конференции в Мальвинкеле я все же успел обратиться к спешно уходившему министру обороны Шапошникову с вопросом о возможности поработать в России - создать цикл радиопередач о Вооруженных Силах. Ответ маршала был краток: "Выходите на моего пресс-секретаря генерала Манилова, обсудите этот вопрос с ним и приезжайте". Это по возвращении в Мюнхен я почти что сразу и сделал. Позвонил Валерию Леонидовичу по телефону, сослался на разговор с Евгением Ивановичем и объяснил, что я задумал и что, собственно говоря, хочу. Мне было рекомендовано подать письменную заявку по факсу и соответственно указать в ней, с кем из числа руководителей министерства, аппаратов и штабов я хотел бы провести беседы. Также было рекомендовано приготовить вопросы и тоже либо отправить их по факсу, либо привезти с собой. Прикинув объем предстоящей работы, я, не медля ни дня, к ней тут же и приступил, учитывая в первую очередь то обстоятельство, что вопросы военным профессионалам требовали и моего профессионального подхода к той или иной теме. Работенка выпала не из легких, но за пару месяцев я с ней все же справился. То есть к середине апреля 92-го я был уже практически "боеготов". Само собой разумеется, отправил я и факс, на который был получен ответ, что Управление информации Министерства обороны готово оказать мне содействие в данной работе. В моем списке кандидатов на интервью числились более двадцати высокопоставленных военных. К слову сказать, решив не ограничиваться одними Вооруженными Силами, аналогичную просьбу я отправил факсом в Министерство безопасности и в Службу внешней разведки России. Оттуда, правда, письменных подтверждений я не получил, так что фактически располагал лишь приглашением Минобороны, дававшем мне возможность пойти в Генеральное консульство, к тому времени из советского ставшее уже российским, и попросить въездную визу.
      Прежде всего надо было заполнить визовую анкету, что я и сделал. Далее возник вопрос с гражданством СССР. Долгих девять лет я не мог получить ни подтверждения, ни опровержения по поводу моего статуса гражданина СССР, хотя обращался по этому вопросу неоднократно. И вот в самый канун "августовского недоворота" Генконсульство Советского Союза меня "обрадовало", прислав по почте сообщение о том, что гражданином СССР я больше не являюсь. Почему в канун "путча"? До сих пор не знаю. Ехать на Конгресс так называемых соотечественников и размахивать "демократической виолончелью", то есть, простите, автоматом Калашникова, я не собирался. В общем, собрав все необходимые для получения въездной визы "малявы" и "ксивы", я ранним апрельским утром отправился в Генконсульство России. Мидовский чиновник рассматривал факс на бланке Министерства обороны как рассматривают опасную и смертельно ядовитую змею. Примерно так же он потом посмотрел и на меня, спросив при этом, как я оказался в Германии, где мой советский паспорт, что я делаю на радио "Свобода", зачем я записал в визовую анкету Ленинград (такого города больше не существует) и при чем тут Министерство обороны РФ. На эту длинную вопросительную тираду я посоветовал поискать ответы в моей анкете, а причастность Министерства обороны к данной акции выяснить непосредственно в аппарате министра. В общем, по первому разу визу в Россию мне не дали. Пришлось еще раз звонить в Москву, заполнять по новой анкету, старательно выводя "Санкт-Петербург", и снова топать в Генконсульство. На этот раз обошлось без намеков на серпентарий. Въездную визу мне выдали сроком на два месяца.
      Теперь вопрос встал о командировке. Командировку в Россию на месяц от начальства я получил без проблем, а остальное урвал от своего отпуска. А кроме всего прочего, необходимо было оставить и с десяток выпусков программы "Сигнал", дабы не создавать пробелов в эфире, с чем я и справился уже где-то к началу мая (в дальнейшем перед каждой командировкой в Россию это у меня вошло в обязательную практику). Вот тут-то и случился казус. Из-за предстоящего собственного дня рождения я как-то пропустил, что двумя днями ранее, 7 мая, состоялось рождение российских Вооруженных Сил. Министром обороны России стал генерал-афганец Павел Грачев, которому я как-то напоминал в одной из радиопередач, что не он, а дядя Вася Маргелов является создателем современных ВДВ (это-то я знал еще с детства - у меня дядя в конце 50-х служил срочную в Витебской 103-й), а приглашавшей меня стороне - маршалу авиации Шапошникову предложили переехать в бывший штаб Варшавского Договора на Ленинградском проспекте - возглавить командование Объединенными Вооруженными Силами СНГ, которых нет и никогда не было.
      Что-либо менять уже было поздно, но на всякий случай я еще раз прозвонил кабинет генерала Манилова. Тот заверил меня, что данные административно-кадровые перестановки существенного влияния на мою работу не окажут. Окрыленный этими словами, я пошел заказывать у администрации радио "Свобода" билет на московский рейс американской авиакомпании "Дельта", летающей из Франкфурта-на-Майне, и 22 мая 1992 года, после почти 10-летней разлуки, ступил наконец на российскую землю.
      МОСКВА: ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
      Перед тем как отправиться в аэропорт, я, конечно, созвонился с Москвой и попросил Володю Пластуна решить несколько организационных вопросов. То есть обеспечить меня надежной крышей над головой на период проживания в столице и не менее надежными "колесами". С Минобороны о такого рода сервисе договоренности не было, а в московское бюро "Свободы" я решил не обращаться, исходя из своего долголетнего опыта, гласившего, что "обещанного три года ждут", а на РС так все и четыре. Владимир Никитович не велел беспокоиться - в "Шереметьево-2" встречать столь долгожданного гостя он прибудет лично. Попросил только захватить кое-что из англоязычных материалов по афганской войне. И наконец ранним майским утром я нарисовался в Мюнхенском аэропорту. Почти часовой перелет до Франкфурта я проспал, а там был просто убит тем, сколько мне тащиться пешком до этой самой гребаной "Дельты". В голове мелькнула мысль о том, что лучше было бы полететь беспересадочной немецкой "Люфтганзой", но потом я вспомнил, что "щедрый дядюшка Сэм" оплачивает билет только на собственных авиалиниях, так что услуги других авиакомпаний пришлось бы оплачивать из своего кармана. Впоследствии я привык летать с пересадками, обнаружив в этом не только минусы, но и определенные плюсы. В тех, конечно, случаях, когда не надо было просиживать в ожидании самолета часами, иначе я так надирался, что меня не хотели запускать в салон.
      Мысли в голове роились самые разные. Все-таки я отсутствовал дома почти десять лет. Улетал-то при советской власти, а прилетаю вообще неизвестно при какой, туманно называемой за неимением лучшего "свободным рынком и дерьмократией". В общем, взгромоздившись на борт "Боинга-737", я занял свое "коронное" место для курящих в хвосте (хотя согласно билету мог рассчитывать на лучший прием в бизнес-классе) и начал присматриваться к обстановке. Самолет был, что и говорить, "битком": американские туристы всех мастей, кучка каких-то проповедников-сектантов, воспользовавшихся счастливым случаем "поохмурять" православный люд, да несколько немецких то ли туристов, то ли бизнесменов, летевших с таким выражением лиц, словно они уже ждали, что после приземления в "вильде Руссланд" их всех немедля пустят на корм белым медведям. Разительный, кстати, контраст с оживленными и веселыми американцами-"отморозками".
      Борт вскоре вышел на взлетную. Я быстро достал припасенный заранее "сопливчик", чтобы успеть принять сто граммчиков "за отрыв носового колеса", и спустя несколько минут уже был в воздухе - курсом на Россию. Полетное время составляло по расписанию почти три часа, и, решив немного убить его (спать уже не хотелось), я еще раз занялся перепроверкой вопросов моим будущим "звездно-лампасным" респондентам. Через некоторое время стюардессы начали развозить по салону еду и напитки. Есть не хотелось, а вот вопрос напитков меня весьма заинтересовал. Выяснилось, что спиртное на борту никак не лимитировано, и мои так называемые сто грамм превратились в целый литр первоклассного скотча. Потом я даже полюбил авиакомпанию "Дельта", и не в последнюю очередь именно за этот вид сервиса. Остальные авиакомпании, особенно немецкие, очень уж жались насчет спиртного, приходилось расходовать свой НЗ. Каждый раз встречая меня потом в "Шереметьеве-2", братан, Игорь Морозов, не забывал спросить, на сколько литров скотча я нанес ущерб бюджету "дяди Сэма". Но не буду здесь слишком уж уподобляться моему старому знакомому, покойному ныне писателю Веничке Ерофеееву. Пишу ведь не "Москва - Петушки", а "Мюнхен - Москва"...
      Наконец самолет тяжело плюхнулся на шереметьевскую посадочную полосу и, трясясь на "родных ухабах", подрулил поближе к аэровокзалу. На борт зашел пограничник, равнодушно оглядел салон, после чего автобус доставил пассажиров "Боинга" в комплекс здания для прохождения паспортного и таможенного контроля. Подошла и моя очередь. Старший прапорщик за стеклянным окошком долго разглядывал мой паспорт, затем меня, потом снова паспорт, потом визу, потом недоуменно снова меня, и, наконец, что-то на дисплее своего компьютера. Не приняв никакого решения и не задав ни одного вопроса, по селектору он вызвал старшего смены. Им оказался майор. Вдвоем они еще раз повторили упомянутую уже процедуру, а затем майор спросил меня, кто и где выдал мне сей документ и на каком основании. Начиная заметно нервничать, я ответил, что там и так все по-немецки и по-русски понятно написано, но если нужно, я повторю. Майор и после этого не понял, какие у меня дела в Министерстве обороны, однако уточнять больше не стал. В конце концов после тридцатиминутной заминки штамп в визу все же был поставлен. Мне разрешили пройти.
      На таможне я уверенно направился к "зеленому" коридору". Совсем юный страж "свободного экономического пространства", узрев меня с объемистым "сидором", тут же спросил: "Валюта есть?" Я ткнул пальцем в нужную графу декларации. Тот оживился: "Покажите!" Я достал несколько долларовых "косарей" (всей налички было порядка шести "кусков") и показал ему, добавив, что все остальные "хрусты" точно такие же. "Покажите все!" Мне вполне хватило до этого "содержательной беседы" с пограничниками, поэтому я, уже по-настоящему выходя из себя, сказал, что все остальное предъявлю в присутствии начальника таможни "Шереметьево-2", назвав имя, фамилию, отчество, а также номера служебного и домашнего телефонов данного лица. Услышав это, другой таможенник, видимо, поумнее или поопытнее первого, велел мне побыстрее проходить и не блокировать "зеленый коридор". Надо сказать, что во все мои последующие командировки в Россию погранконтроль и таможню я проходил гладко и без заминки, порой даже через дипкоридор.
      Я выплеснулся в зал ожидания. Со всех сторон сразу понеслись заманчивые предложения с кавказским акцентом: "Бырат, Масква дэшэво давэзу!", "Дарагой, далэко эхат, тачка нужин?" Никак не реагируя на весь этот навязчивый извозный сервис либо же огрызаясь на далеко не литературном английском, я прошел в глубь зала и, конечно, того, кто должен был меня встречать, не увидел. Ведь в лицо-то мы, получается, друг друга и не знаем. "Все, картина Репина "Приплыли"... Я в запарке фрайернулся настолько, что забыл обменяться "особыми приметами",- мелькнула запоздалая трезвая мысль (сказал, правда, про наколки на левой руке, да вот только в России это не такая уж и особая примета). "Ладно,- подумал я чуть погодя и не особенно впадая в панику,- можно еще позвонить в бюро РС, или на худой конец (вот только чей?) воспользоваться "кавказским извозом". Еще раз пристально присмотревшись к наводняющей "Шереметьево-2" публике, я увидел слегка рыжеватого, уже начинающего заметно лысеть человека среднего роста, в остальном ничем особым не примечательного. Человек этот тоже пристально оглядывал зал. "Может, это и есть Володя Пластун,- прикинул я,- тем более что и стоит он возле окошка, где по внутренней трансляции дают объявления для прибывающих. А, была не была, спрошу!"
      Я подошел к нему:
      - Владимир Никитич?
      - Да, а вы Валерий? Ну именно таким я вас себе и представлял.
      Володя сказал мне, что несколько раз просил объявить для меня место своего нахождения. Я, в свою очередь, объяснил причину почти часовой задержки.
      - Все ясно,- сказал Владимир Никитич,- твою фамилию, видимо, не успели убрать из "черного списка", поэтому и вышла некоторая неразбериха.
      Мы вышли из здания аэропорта и после представления меня человеку за рулем (впоследствии один из постоянных московских авторов "Сигнала", подполковник запаса Михаил Елистратов) и еще одному пассажиру в салоне "Жигулей" (хозяину квартиры на Ленинском проспекте, где мне предстояло жить) поехали в направлении Москвы. "Шестерка" принадлежала Володе. "Это,сказал мне Пластун,- единственное, что я приобрел за несколько лет службы "за речкой".
      Чуть отъехав от Шереметьева, остановились. Володя достал бутылку коньяка, стаканы и плеснул на троих помалу. "За встречу на родной земле!" Мы выпили, и тут я как то сразу почувствовал, что впредь никогда не буду испытывать "жажду" в России. Забота была одна - только бы не спиться. Но этого, слава богу, не случилось. Как правильно заметил Владимир Никитич, а до него и Веничка Ерофеев, русский человек должен знать, когда выпивает: "с кем, где, когда, что и сколько". По второй накатили за знакомство. На "третий", выйдя из машины, по традиции выпили молча и стоя.
      ПО СТРАНИЦАМ ПРОГРАММЫ "СИГНАЛ"
      О своем заочном знакомстве с Владимиром Никитичем я рассказал в предыдущей главе книги. Теперь же хочу дать несколько фактов из биографии этого человека. По профессии Володя ученый-востоковед. Более 12 лет он провел на Востоке - в Иране, в Индии и в Афганистане. Имел ли он отношение к советской разведке? Имел, числился в действующем резерве ПГУ КГБ. Но на все вопросы неизменно отвечал, что к данной организации он никакого отношения не имеет, а вся его действительная военная служба сводилась к срочной на флоте. Преподавал одно время язык фарси в Высшей школе КГБ. "Может, за это и присвоили генерал-лейтенанта?" - иногда как бы невзначай проговаривался Володя. (Хотя некоторые знакомые офицеры КГБ, заслышав про пластуноское "генеральство", скептически усмехались.) Но как бы там ни было, а на момент известной операции "Шторм 333", поменявшей в декабре 79-го власть в Афганистане, Владимир Пластун был 2-м секретарем советского посольства в Кабуле. Потом он не единожды возвращался в Афган под "крышей" армейского ГлавПУ или с удостоверением спецкорреспондента "Правды" в кармане, уже после вывода наших войск. Его блестящие материалы по афганской войне и по таджикско-афганскому узлу новейшего времени, я думаю, запомнились многим. Удивил он меня и обилием афганских орденов и медалей, при почти что полном отсутствии наград советских. (Я насчитал их 17.) А более всего - своим отношением к афганцам. Владимир Никитович никогда не считал наше присутствие в Афганистане "ошибкой". В его понимании "ошибка" была не в желании оказать военную помощь соседней с нами стране и ее народу, а в том, как эта помощь была осуществлена. В конечном итоге, волей наших нерадивых политиков, мы их предали, бросили на произвол судьбы. Не раз я слышал от него эту фразу, с которой трудно было не согласиться.
      Несмотря на свое высокое положение в советском прошлом, Владимир Никитович жил очень скромно. Главной ценностью в жизни он считал и считает книги и свою научную работу (научное наследие Владимира Пластуна поистине огромно, но издание его трудов по исламскому Востоку также требует и немалых денежных средств, хотя книгу о Наджибулле он все же смог издать в соавторстве с Владимиром Андриановым.)
      Последний раз мы очно виделись осенью 98-го, а в 2000 году Владимир Пластун перебрался жить в Новосибирск, где получил место в Институте истории и этнографии. Мы время от времени созваниваемся и переписываемся, обмениваемся информацией, вспоминаем о прошлом. Владимир Никитович был и навсегда останется в моей жизни тем человеком, который оказал существенное влияние на развитие моего нынешнего отношения к прошлому и настоящему Афганистана. Я многому у него научился и считаю за честь назвать себя его учеником. (Чуть не сказал "студентом". На фарси - это "талиб".)
      Володя познакомил меня со многими замечательными людьми из своего окружения. Об одном из них, генерале КГБ Викторе Спольникове, он и рассказывает.
      Владимир Пластун
      Жизнь и смерть генерала Виктора Спольникова
      "Смерть разведчика" - так была озаглавлена крохотная заметка, скорее даже некролог, опубликованный в одной из московских газет и посвященный генерал-майору Виктору Спольникову. Я хорошо его знал. Мы с Виктором Николаевичем работали в одни и те же годы в Иране и в Афганистане. Я никакого отношения к разведке не имел и не имею, за исключением нескольких лет преподавания на полставки в Высшей школе КГБ в области подготовки оперативных кадров для работы в Афганистане в восьмидесятые годы. Даже я тогда не знал, что Виктор Спольников - разведчик.
      Обаятельный и довольно общительный человек. И в то же время, как это ни парадоксально, сдержанный и замкнутый. С ним можно было посидеть, поговорить по душам и выпить, причем немало, но он всегда оставался трезвым, оставался разведчиком. Не киношным, а настоящим.
      В феврале 1994 года я был в Тегеране на научном семинаре по приглашению иранского правительства. В перерывах между заседаниями бродил по знакомому городу и совершенно случайно встретился с полицейским на углу улиц Фирдоуси и Надыри. Он, довольно пожилой человек, остался служить новому исламскому режиму, но помнит старые монархические времена. И что странно, помнит случай совершенно невероятнейший, когда кто-то из советских разорвал на себе рубаху и кинулся в подъезд дома именно на этом углу.
      Было это в середине шестидесятых годов. Виктор Спольников, к тому времени прочно сидел под "крышей" нашего посольства в Тегеране. Надо было из этого дома, вернее из квартиры, вынести документы и микропленки одного из работавших на комитет иранских генералов в отставке. Дом был уже окружен "саваковцами" - агентами шахской тайной полиции. Вроде бы все выглядело безнадежным. Вышколенные инструкторами ЦРУ США, агенты САВАК были неплохими специалистами, однако Спольников тоже знал свое дело. Как рассказал мне тот полицейский и как впоследствии подтвердили товарищи Спольникова по работе, он пошел по-русски, на "ура". Подойдя к подъезду дома, где, забаррикадировавшись в ожидании неминуемого ареста, сидел тот самый генерал, Виктор рванул на себе рубашку до пупа и ринулся по лестнице в его квартиру. Саваковцы опешили. Предпринять они ничего не успели. Зато Виктор успел сделать все, что нужно: документы и микропленки вынес, передал тут же одному из своих и, прикидываясь пьяным, объяснил саваковцам, что приходил к знакомому, но попал не туда. Одна деталь: почему саваковцы были так ошеломлены? Дело в том, что Виктор Спольников был татуирован по всем правилам нашего послевоенного времени. На груди от одного плеча до другого - изображение орла с распростертыми крыльями и с грудастой обнаженной женщиной в когтях. Именно это на время и ошеломило агентов САВАК, когда он обнажил свой мощный торс.
      Вообще Виктор Спольников был человеком очень неординарным, сообразительным, аналитически воспринимавшим любую ситуацию. А именно анализ и является краеугольным камнем в работе разведчика-профессионала. Далее, став начальником представительства КГБ в Афганистане, то есть попросту резидентом в данной стране, а до этого пройдя через Ирак, Ливан, Египет, Мексику и Соединенные Штаты, он как специалист по исламскому Востоку сосредоточился на Кабуле. Ох, трудные были для него, как и для всех нас, служивших и работавших там, эти времена! Помню, как, возглавляя резидентуру в Кабуле, он отстаивал идею координации действий представителей советских силовых министерств в Афганистане. Причина? Вот только один пример: генерал из Министерства обороны, предположим, называет в рапортах в Москву количество вооруженных формирований афганских моджахедов что-то около пятисот, МВД - восемьсот, МИД - одну тысячу, а КГБ - тысячу пятьсот. Кто из них прав? Убежден, что КГБ. Почему? Министерство обороны было просто зациклено на снижении цифр, поскольку из Москвы немедленно спросят: "А на кой хрен мы держим этот ограниченный контингент, если количество вооруженных формирований с каждым годом не уменьшается, а увеличивается?" Следовательно, нужно подать на начальственный стол угодную для него цифру. То же самое с МИД и МВД. Виктор Спольников предлагал на тот момент, чтобы все ведомства и службы согласовывали (не для доклада в Москву, а для общего дела) конкретные факты и отсылали информацию от имени всех ведомств, а не от каждого по отдельности. Приняли вроде бы это предложение Спольникова. Но, как говорится в одном из наших старых детских фильмов, "нормальные герои всегда идут в обход". И шли, официально подписывая совместную сводку, а в обход отправляя другие, оправдывающие себя данные. Частенько ко мне в Министерстве обороны тогдашней Демократической Республики Афганистан прибегал майор и спрашивал (в третий раз я был в Афганистане под "крышей" ГлавПУ, в качестве эксперта Главного Политического Управления Вооруженных Сил Республики Афганистан): а что эти доложили наверх? Чтобы, не дай бог, самому не ошибиться. Мы со Спольниковым прекрасно понимали причину этих межведомственных противоречий и в числе немногих с самого начала были категорически против афганской авантюры в том ее виде, в котором она и вошла в историю.
      И вот морозной зимой 1994 года мы похоронили генерал-майора Виктора Николаевича Спольникова. Тяжко было. Водка - и та не помогала. На похороны прибыл лично даже Евгений Примаков, директор Службы внешней разведки, и многие, очень многие коллеги Спольникова. Виктор, мужественный человек, покончил с собой - застрелился, чтобы в нынешние трудные времена не быть обузой, как он считал, для жены и детей. Рак - страшная болезнь, но все-таки его доконало и другое. Его книги, опубликованные после того, как он ушел в запас, говорят сами за себя. Кстати, в моей библиотеке есть несколько справочников по КГБ, изданных на Западе. Фамилия Спольникова в них не значится. Он был и навсегда остался советским разведчиком-профессионалом.
      Глава 6
      МОСКВА 92-го:
      КОРРЕСПОНДЕНТСКИЕ БУДНИ
      ЛИХА БЕДА НАЧАЛО
      Утром следующего послеприлетного дня (это, как сейчас помню, был понедельник), проинструктировав секретаршу Люду, как и что отвечать на телефонные звонки, и невзирая на мое средней тяжести похмелье, мы с Михаилом Елистратовым отправились в вотчину МО РФ на Новом Арбате. Необходимо было представиться сотрудникам оборонного ведомства, ибо от этого напрямую зависел и вопрос моей дальнейшей работы в российских военных структурах. По дороге Миша осторожно расспрашивал по поводу моей работы и специфического моего интереса к вопросам обороны и безопасности. По профессиональной постановке вопросов я быстро понял, что имею дело с офицером, в чем Миша несколько не то что неохотно, а скорее осторожно признался. Я, в свою очередь, спросил Елистратова, как он в дальнейшем смотрит на сотрудничество с РС в рамках программы "Сигнал". Миша пообещал над этим подумать. В целом же он как-то сразу расположил к себе своим неистощимым юмором и довольно трезвым аналитическим взглядом на внезапно свалившиеся на головы россиян "рынок и демократию". Так за разговорами мы и добрались до небольшого переулка, расположенного в максимальной близости от белой громады здания МО.
      Миша остался ждать в машине, а я пошел в бюро пропусков позвонить по имевшемуся в моем распоряжении дежурному телефонному номеру. Встречать меня вышли сразу двое старших офицеров Управления информации - полковник Владимир Никаноров и подполковник Владимир Уватенко. В виду того, что пропуск в само здание МО выписать не представлялось возможным (как всегда не было на месте нужного начальника), российские офицеры предложили мне переговорить в здании напротив, принадлежавшем 10-му управлению Генштаба (это единственное из "открытых" подразделений ГРУ). Ознакомив их с моими заявками и отдав копии вопросов представителям высшего военного командования, я спросил, на какой объем от всего этого я мог бы реально рассчитывать. Вместо ответа Никаноров зачем-то поинтересовался моим статусом в административной "табели о рангах" радио "Свобода". Я объяснил. Видимо, решив после этого, что и в "звании" и "по должности" мы равны, он, сославшись на занятость, неожиданно куда-то заторопился, оставив мне в помощники только Уватенко, оказавшегося очень способным и умным офицерам, без содействия которого, я просто никогда бы не выполнил даже половину намеченного объема работы.