Глава 7

К утру субботы я была достаточно здорова и дико зла. Какой-то выродок опоил моего пса еще даже до того, как он официально стал моим. В одиннадцать я выписалась из Маунт-Оберн и прошла четыре-пять кварталов до дому. Шла несколько нетвердо, но шла. «Бронко» (Стив спас его от принудительного отгона) был припаркован на подъездной дорожке за моим домом, а чемодан все еще лежал сзади.

В свой обеденный перерыв Стив завез Рауди, который, кажется, потерял несколько фунтов, и как только он ушел, в заднюю дверь постучался Кевин. Он принес бумажный пакет с продуктами и пожелал сделать себе гамбургер. По неизвестным мне причинам миссис Деннеги покинула лоно Римско-католической Церкви и стала адвентисткой седьмого дня. В ее доме Кевину не позволяется ни хранить, ни готовить, ни есть мяса.

Готовить Кевин не умеет, но понимает, что меня об этом лучше не просить, так что мы разговаривали под скворчание и дым фарша, подгоравшего на чугунной сковородке.

— Как тебе Роналд Кафлин? — спросил он, без особого эффекта помешивая в сковородке.

— По мне, у него замечательно выдрессированная собака — лучшая из всех, каких я

видела. Если бы он в четверг вечером не был в патруле, он мог бы победить у продвинутых. А еще он потрясающий сантехник.

— Вот нас и интересует его визит в туалет, — сказал Кевин.

— А я думала, вас интересовал Гэл Шагг.

— Пока неясно, при чем он тут, но в последнем происшествии он не замешан.

— Как это произошло?

— Непонятно. Ты принесла в арсенал этот термос, свалила вещички на скамейку и там и бросила. Шагга в здании не было, он, вообще-то, прохлаждался в Леверет-Хауз. Там были какие-то проблемы.

Гарвардские студенты живут на дому, а не в общежитиях. Так легче держать фасон, будто это и впрямь английский Кембридж, а не мужланский Новый Свет. Снаружи Леверет-Хауз — несколько больших вентиляционных шахт, куда университет спускает излишки тепла, и холодными ночами к ним сходятся погреться бездомные. Поскольку их присутствие не добавляет университету европейского шарма, университет пытается отгородить шахты и вывести оттуда бродяг. Я знала, в чем там проблема, потому что читала в больнице «Глоб». Кое-кто из студентов организовал демонстрацию, чтобы защитить права бездомных на подержанное тепло Гарварда. Там, должно быть, Гэла и видели.

— Кафлин, — повторил Кевин. Он соскреб мясо со сковородки на две булочки для гамбургеров — одна из них великодушно предназначалась мне — и добавил кетчупа, который капал с его запястий, опушенных блондинистыми волосками.

— Всегда верный республиканец, — сказала я.

— Что?!

— Согласно Рейгану, это — овощное. Кетчуп.

— Ну ты даешь. Прямо в жилу. О Кафлине говори!

— Рон Кафлин — казначей клуба. Славный малый.

— Доступ к кассе, — бросил Кевин.

— Да нет никакой кассы. Мы берем по несколько долларов за урок, из этого платим за аренду арсенала и платим Винсу и Розе примерно десятую часть того, чего они стоят. Страховку платим. В прошлом году мы провели два состязания и одну выставку, и не смогли бы организовать их без помощи.

— От Стэнтона.

— Он пожертвовал призы, а по-моему, и деньгами кое-что дал. А ты решил — Рон собирается сбежать с кассой клуба? Ты вызывал в последнее время водопроводчика? Клуб мог бы целый год работать на то, что он берет за установку раковины в ванной. И потом, казначей — самая скверная должность в клубе. Сплошные бумажки. И хотя денег всегда не хватает, от этого не легче.

— Верно, — подтвердил Кевин. И, указывая на второй гамбургер, лежащий в лужице застывшего жира, добавил: — Не хочешь? Все еще нездорова?

— Еще не в себе, — соврала я. — Но спасибо. Ешь сам.

— Понимаешь, Холли, — сказал он, — по-моему, некоторые из ваших — фанатики. Ты — нет, но некоторые — да. И этот Кафлин, сдается мне, таков. Ну вот он сидит себе, пересчитывает свои гроши. Все его дружки надеются, что Стэнтон опять выкарабкается. И все эго время Кафлин знает кое-что, чего вы, остальные, не знаете. Что коли старикан тю-тю, то все ваше.

— Не пойму, о чем ты, — вставила я.

— Кое-что получает домоправительница. Кое-что племянник. Двое-трое из кодлы собачников. А вам, ребята, остальное, — заявил Кевин. Одна собака. Один дом. Со всем содержимым. Плюс остальное. Они еще не уверены — шестьсот или восемьсот тысяч долларов.

— Шутишь!

Хотела бы я знать, известно ли это было остальным в клубе. И что было не очень-то благородно, хотелось бы знать, в курсе ли Роджер Сингер.

— Я как услышал, чуть со стула не упал, продолжал он. — Завещать все своре собак! Для фанатика это, конечно, мотив. Я, конечно, еще не все там проработал, но знаешь ли, это, должно быть, только часть всего.

Едва Кевин ушел, я позвонила Рону Кафлину. Не за тем, конечно, чтобы спросить, не он ли задушил д-ра Стэнтона и отравил меня и Рауди, а просто узнать, где документы Рауди. Как сказал Кевин, Рон более или менее знал о завещании.

— Знаешь, Холли, он мне говорил, — сказал он. — Но понимаешь, все меняется. Он мог в любой момент переменить завещание. А я ведь никогда его не видел. Только планы слышал. И не хотелось бы мне, чтобы кто-то оказался обойден.

— Роджер, по мне, не просто обойден, более чем обойден, — сказала я. — Или он знал?

— Должен бы. Фрэнк был не из тех, кто стал бы его зря обнадеживать.

У Рона была установка на то, что все мы несправедливы к Роджеру. Мы все знали, что с тех пор, как у д-ра Стэнтона стало ухудшаться зрение, Роджер все время его возил. Мы знали также, что Роджер делал для дядюшки многое другое, составляя ему компанию, высиживая с ним долгие воскресные обеды. Хорошо ли так говорить? Мы сомневались в кажущемся альтруизме Роджера. Мы чувствовали: его мотивы не так уж чисты. В особенности сомневались мы в искренности его интереса к дрессировке, в основном потому, что видели: он обучает Лайон только на вечерних занятиях по четвергам. Короче, мы заключили, что он подлизывается к богатому дядюшке.

У Рона не было бумаг Рауди, и он предложил мне то, что я и так сделала бы, а именно пошарить в библиотеке д-ра Стэнтона. Дом д-ра Стэнтона находился всего в нескольких кварталах от меня и для шикарного конца Эпплтон-стрит был невелик. Он очень в духе Кембриджа, то, что гарвардцы называют кембриджианский, — маленький английский коттедж. Рауди все равно надо было вывести, и я решила — Милли будет приятно его повидать, так что я пристегнула поводок и пошла. Милли долго служила д-ру Стэнтону, и в последний год он то на нее жаловался, то о ней тревожился. Жалобы были на то, что она слишком с ним носится, а беспокойство он высказывал по поводу ее здоровья, хотя, с моей точки зрения, миниатюрные женщины вроде Милли живут до ста лет. Меня иногда мучил вопрос, не отказывается ли она от дополнительной работы — принимать людей, которые приходят, чтобы попользоваться библиотекой, и однажды я спросила об этом д-ра Стэнтона, но он сказал, что это входит в ее обязанности и что кто-то другой так или иначе выполняет за нее ее работу по дому.

Когда я звонила в дверь, мои мысли крутились вокруг того, что будет с Милли теперь, насколько мала ее доля наследства и есть ли у нее куда пойти. Я заключила, однако, что она, должно быть, еще в доме, и не ошиблась. Она ответила на звонок и, как обычно, быстро зашаркала, чтобы впустить меня. Спина у нее была более обычного согнута, от остеохондроза по-моему, и ей пришлось долго наклоняться, чтобы поцеловать Рауди, что, кажется, было у них традиционным приветствием. Он весил чуть ли не больше ее, и, глядя на них обоих, я вспоминали безвкусные плакаты с изображением сенбернара или дога в компании крошечного белого котенка с бантиком. Когда он лизнул ее в лицо, она протянула руку, помахала ею и торжественно пожала лапу, которую он подал ей в ответ. Я и не знала, что он это умеет.

— Он хороший мальчик, — сказала она. — Очень вежливый.

— Хороший, — подтвердила я. — Я уж о нем позабочусь.

Она расплакалась, и мы долго проговорили о д-ре Стэнтоне. Выпили чаю с печеньем в бледно-зеленой кухоньке, оформленной в пятидесятые годы, и она все рассказывала, как беспокоилась за д-ра Стэнтона, и как волновался он сам и как ему стало гораздо лучше на прошлой неделе.

— И я уж думала, он выкарабкается, — сказала она.

— О деньгах он беспокоиться не мог, — предположила я.

Очевидно, он все-таки беспокоился, или так выходило по словам Милли.

— Нынче все так дорого, — пожаловалась она, и я представила, что произошло. Один из них, верно, пошел в лавку Формаджи и купил круглый хлебец из кислого теста, за который взяли два двадцать пять. Когда он или она, кто бы то ни был, вернулся, они долго говорили о том, что раньше хлеб стоил пять центов целая булка, и Милли всерьез отнеслась к этому эпизоду. Мне стало любопытно, сколько же платил ей д-р Стэнтон.

Потом, сколько-то с ней посидев, я попросилась в библиотеку, и она меня туда впустила. Когда я впервые эту библиотеку увидела, то подумала, будто д-р Стэнтон ради нее и купил дом, но, узнав, что библиотечное крыло он пристроил, поняла — библиотека была добавлена к коттеджу. Что мне больше всего, кроме книг, нравилось, так это дерево: деревянные полки на всех четырех стенах, теплый деревянный потолок, дубовый паркет, кленовый письменный стол. И конечно, книги, фильмы и видеозаписи — рай для жаждущего знаний: книги по дрессировке Персела, Лидхема, Стрикланда, Келера — кого угодно; дневники Пири из экспедиций на собачьих упряжках; издания под типовыми названиями: «Это — … порода собак», «Познакомьтесь с… », «Полный перечень… » — обо всех, от карликового пинчера до йоркширского терьера; плюс родословно-племенные книги, старые выпуски ежеквартальников по собаководству, комплекты ветеринарных журналов, «Собачьей Жизни», «Американской Собачьей Газеты». Мало этого, в городе, где больше библиотек на душу населения, чем в любом другом месте мира, здесь была единственная кембриджская библиотека, куда можно прийти с собакой. Рауди чувствовал себя абсолютно дома. Он улегся за большим кожаным креслом и заснул.

Я часто приходила к д-ру Стэнтону покопаться в литературе и взять несколько книг для чтения, но в этот день разглядывала стены. Если бы там висела родословная Рауди, я бы ее и раньше заметила, подумала я, но все равно проверила. Однако, как я и помнила, там была только пара гравюр с изображениями охотничьих собак, так что я прошла к столу, где, по мнению Милли, должны были лежать бумаги Рауди. Там, рядом с телефоном, перекидным календарем и письменным прибором, стояла фотография Рауди на заснеженной лужайке — и все. Хотя Милли дала мне ключ от тумбы стола — справа внизу, — дверца была не заперта и папка из манильской бумаги, помеченная именем Рауди, содержала полную запись медицинских осмотров и прививок Рауди — рукой д-ра Стэнтона — плюс несколько фотографий, сертификат о прививке против бешенства примерно годичной давности, кембриджская лицензия на собаку и полис агентства страхования здоровья животных.

— С прививками у тебя порядок, парнище, и собачьего кашля у тебя нет, — сказала я. — Но бумаг твоих здесь нету.

Перед уходом я расписалась в том, что беру на дом книгу Ридла и Силы «Полный справочник по аляскинским лайкам» и племенную книгу маламутов, где есть более чем полная информация о любом маламуте, когда-либо зарегистрированном АКС: пол, дата рождения, регистрационный номер, масть, имена производителей, заводчик, владелец и т. д.

Я понимала, что Роджер Сингер должен бы знать, где бумаги, однако Роджеру мне звонить не хотелось, частично потому, что у меня до сих пор сохранились смутные подозрения, будто он попытается забрать Рауди, но больше оттого, что он три-четыре раза приглашал меня туда-сюда, а я всегда отказывалась. Простите за грубую аналогию, одна из самых распространенных проблем с поведением кобелей — их привычка зримо направлять сексуальное влечение на мебель, человеческие ноги и так далее. Пояснять ли эту мысль? Роджер всегда напоминал мне этих псов — сама не знаю почему, хотя большинство наших он поражал скорей своей бесполостью. Как бы то ни было, даже если он знал про Стива, я не хотела делать ничего, что могло быть истолковано как призыв. Я все же ему позвонила, выразила соболезнования и спросила о документах. Голос его звучал вежливо, но беспомощно.

— Вы разве не знали? У Рауди нет документов. Он отказной пес.

Я не поверила. Отказной? Возможно. Но без документов? Я знала, конечно, что Рауди уже не был щенком, когда его взял д-р Стэнтон. Это случилось больше года назад, и Рауди выглядел тогда месяцев на десять. Я слышала также, как д-р Стэнтон говорил; что Рауди приемыш, и всегда полагала, что его надо вернуть заводчику. В отличие от зоомагазина, добросовестный заводчик возьмет обратно пса, у которого проблемы со здоровьем, темпераментом, нравом — с чем угодно. Заводчикам приходится брать и выросших собак. Супружеская пара покупает собаку. Они из-за нее спорят и вздорят и решают ее усыпить, если заводчик ее не заберет. Рауди отдали явно не из-за проблем со здоровьем, так что, согласно моей догадке, он просто был слишком буен для своего первого владельца и отношения у них не заладились. Я не особенно верила, что он отказной. Во-первых, над многими отказными псами хозяева попросту издевались, а он не выглядел псом, над которым издевались. Во-вторых, отказываются обычно от собак, купленных в магазине, а он казался мне — и Баку, конечно, — дорогой призовой выставочной собакой, фактически псом из такого питомника, в котором и мог его купить человек вроде д-ра Стэнтона. Наконец, хоть я и знала, что д-р Стэнтон прекратил выступления, мне и в голову не приходило, что он мог взять собаку без документов, собаку, которую никогда не смог бы показать как породистую или использовать как производителя.

Но все-таки Роджер кое-что мне сказал — имя адвоката д-ра Стэнтона, и в воскресенье я до него добралась: позвонила ему домой, что едва ли ему понравилось.

— Я ищу бумаги для его пса, — сказала я.

— Да берите любые, — ответил он. — Собакам ведь все равно. Или, еще лучше, выводите его прямо на улицу. Все время приводите на одно и то же место. Идея до него дойдет.

— Нет, нет. Его регистрационные бумаги из АКС. Формы из АКС. И наверное, родословную.

— Они ценные?

— Не особенно. Но для доктора Стэнтона они, по-моему, ценность имели. Я думала, он мог оставить их у вас. Или в банковском сейфе.

— Извините. В таком случае я бы знал.

Я сварила себе кофе и достала племенную книгу и бумажку, на которую списала татуировку — ВФ 818769. Кофе предназначался, чтобы не заснуть, — если не слишком разбираешься в родословных, за сюжетами племенной книги не уследить, — но я сразу увидела, что кофе мне не понадобится. Последняя линия шла от Фрости Найт, владелец Адака, — к Антар-Тики, владелец Янг, декабрь 1986 года. Как раз в это время Рауди, должно быть, и родился, так что тогда было еще рано вносить его имя в племенную книгу.

Для заводчика волчьих собак мой отец во всем, что касается Американского клуба собаководства, — реакционер, каких свет не видывал. Он хочет, чтобы гибрид волка и собаки признали как породу. (Вообще-то, АКС сейчас признает их тем, чем они в действительности являются, — интересными дикими животными.) Бак понимает, что в ближайшее время их не признают, но говорит, что планирует это на будущее. Планирование, кажется, состоит в том, что он старается втереться в доверие к верхушке Американского клуба собаководства. Или, может быть, как и волки, он — стайное животное, и АКС так долго был его стаей, что он просто не может изменить своей ему верности. Как бы то ни было, он до сих пор знает уйму народу в АКС, и если хочет, чтобы там ему в чем-то посодействовали, то знает, к кому обращаться за помощью. Думаю, многие из этих людей помнят Марису. Я позвонила Баку насчет регистрационного номера, и, поскольку до завтрашнего утра АКС был закрыт, он обещал позвонить туда на следующий день, а потом сообщить мне.