Харитонов вызвал начальника политотдела и долго с ним беседовал.
      Начпоарм Медников был на десять лет моложе Харитонова.
      Он был секретарем Московского горкома комсомола, затем вместе с Харитоновым служил в штабе Московского военного округа.
      Харитонову пришелся по душе этот боевой политработник, не утративший комсомольского задора. Главное, чего Харитонов требовал от начальника политотдела, - это чтобы вся пропагандистская работа в частях строилась на живых примерах.
      - Сейчас всю эту работу надо нацелить на один вопрос, который занимает каждого бойца. Если затянешь к нему в душу, то увидишь среди множества волнующих его вопросов главный: могу ли я, советский пехотинец, одолеть танк? Нужно ликвидировать еще имеющуюся в среде наших пехотинцев танкобоязнь. Как это сделать? Созовите слет лучших истребителей танков. Распространите их опыт. Начните с коммунистов и комсомольцев сто тридцать шестой дивизии!
      Отпустив начальника политотдела, Харитонов вызвал секретаря партийной организации штаба и, как член партийного бюро, предложил собрать внеочередное собрание коммунистов.
      Собрание коммунистов штаба происходило в шахтерском клубе. Все оборудование шахты было эвакуировано, в том числе и клубное имущество. Комнаты, еще не так давно ласкавшие глаз коврами и картинами, как бы обнажились.
      Собрание не начинали оттого, что Харитонов был вызван на узел связи. Когда он, окончив разговор со штабом фронта, торопливо проходил по клубному коридору, его остановила пожилая женщина. В руках у нее был портрет Ленина.
      - Вот, - проговорила она. - Ленина вам принесла... Просил у меня ваш секретарь. Собрание же у вас... Вы только с собой не увозите. Я здешняя уборщица. Получила расчет. Так что меня уже нет. Но я тут! Готовлюсь пережить извергов. Я их в гражданскую пережила... Все, что им глаз колет, спрятала... Для вас достала!
      Как ни торопился Харитонов на партийное собрание, он приостановился и с удивлением посмотрел на уборщицу. Он хотел было заверить ее, что враг будет отброшен от Новошахтинска, но женщина взглянула на него таким твердым взглядом, что Харитонов промолчал. Взгляд этот как бы говорил: "Глаза мои лучше видят беду. Не я нуждаюсь в вашем утешении, а вы нуждаетесь в моей ласке, в моем благословении!"
      - Да! Видно, для этой старой шахтерской матери все они были только сыны ее, еще не знавшие как следует, что такое жизнь, а она знала! На ее глазах родилась эта жизнь. И все эти годы ее не покидала тревога за судьбу этой жизни, когда только пробивались первые ростки ее и когда она расцвела ярким цветом...
      Харитонов передал портрет секретарю партийной организации и сел в первом ряду. Секретарь открыл собрание. Выбрали президиум. Харитонов тоже был избран и занял место за столом рядом с председателем.
      Председатель объявил повестку дня. Харитонов взял слово.
      - Товарищи коммунисты! - начал он. - Все мы понимаем, что партийная организация штаба армии призвана помочь командованию обеспечить выполнение боевой задачи с честью! Но одного этого сознания мало! Надо, чтобы каждый коммунист ясно представлял себе, какая именно нужна помощь от него, учитывая сложность предстоящей операции в связи с особой обстановкой на участке нашей армии.
      И Харитонов просто рассказал о занимавших его все это время мыслях.
      - Все дело в том, - продолжал он, - чтобы каждый из вас перестал себе представлять эту войну книжно. То, что вы выучили по учебникам, никуда от вас не уйдет. Надо живо соображать свои действия, учитывая боевой опыт. Симфонии великих композиторов создавались из народных мелодий. Плохо будет, если вы, разъехавшись в дивизии, будете там только приказывать. Вы там должны быть творцами победы. А это значит: не выпуская из головы общего плана, координируя" боевые действия частей, чутко реагировать на все мельчайшие изменения обстановки. Не выполняйте механически моих приказов. В этом отношении я вам предо-"
      ставляю инициативу. Правильно проявлять ее можно и должно, если исходить из общей цели! Победу творит солдат. Многие из вас только недавно вернулись из частей. Давайте коллективно осмыслим живой боевой опыт. Возьмем ценное, отбросим ненужное.
      Мне недостаточно того, что вы пишете в своих донесениях. Бумага не в силах заменить устную речь!
      То, что говорил Харитонов, было близко и понятно всем и всех располагало рассказать о том, что наблюдал каждый в только что прошедших боях, чему раньше не придавал значения. Теперь это казалось важным и нужным. Каждый спешил высказаться, и много крупиц нового ценного опыта борьбы с танками противника выявилось на собрании. Харитонов слушал и запоминал, широко раскрыв веселые карие глаза.
      Из дневника Володи Ильина
      "...Сегодня улетел в Москву Подлесков. За то время, что я ездил с ним, я многому у него научился. По его совету, решил прежде всего научиться хорошо писать короткие корреспонденции.
      Я их пишу, прочитывая донесения в политотделе армии, и диктую девушке-связистке, которую зов'ут Зина. Всякий раз чувствую себя неловко, когда она выстукивает сухие строчки моих информации.
      Так и кажется, что она ждет большего, как-то настораживается, готовясь передать такое, что растрогает ее, но не выказывает разочарования, когда я вновь и вновь диктую свои сообщения.
      Она как бы приучила себя ничему не удивляться.
      "Видно, так надо!" - можно прочесть в эти минуты на ее милом лице.
      Я как-то спросил ее:
      - Понравился вам очерк Подлескова о Карташове?
      Она смутилась:
      - Мне там понравилось чувство автора. А я бы хотела узнать, что чувствовал Карташов.
      Я рассказал ей о своей встрече с Карташовым. Она слушала,
      широко раскрыв глаза.
      - Отчего же вы так не напишете, как рассказываете? - спросила она.
      Я замялся.
      - Это потом, после войны. Если останусь жив!
      Она взглянула на меня с недоумением.
      На узел связи вошел командующий армией и, увидев меня, пригласил к себе. Несколько минут он пристально меня разглядывал, потом медленно заговорил:
      - Можете вы сочинить письмо, в котором надо нечаянно проговориться о том, где мы, вероятнее всего, ждем удара противника? Пусть это будет село восточнее Таганрога. Сочинить надо с умом, желательно немедля, вот в той комнате, - указал он на раскрытую дверь в столовую. - И сами понимаете, что ни одна живая душа не должна знать об этом!
      Уединившись, я долго думал, как написать письмо.
      Я старался представить себе автора письма. Боец? Сержант?
      Офицер? Откуда родом? Кому пишет? Матери? Сестре? Подруге?
      Кто и в каком состоянии может так проболтаться?
      Когда я уже совсем отчаялся отыскать лицо, которое способно было на такое дело, я вдруг обрадованно вскрикнул: в моем воображении возник Шиков.
      Как только я представил себе этот характер, я понял, что письмо будет.
      Сочинив письмо, я показал его командующему.
      Он очень смеялся.
      - Я думал, что вы газетчик, а у вас есть писательская жилка.
      Письмо - портрет! Вам надо писать рассказы! Как выглядит человек и как выглядит место, где он работает и живет, это я и сам вижу. А вот о чем он думает, об этом хочется прочесть. Годам к сорока, когда жизнь узнаете, напишите роман-он и она. Как они понимают себя, как понимают друг друга и как понимают жизнь.
      Командующий вынул из кармана блокнот и, полистав, остановился на одной записи.
      - "В сущности, когда мы читаем или созерцаем художественное произведение нового автора, - прочел он, - основной вопрос, возникающий в нашей душе, всегда такой: "Ну-ка, что ты за человек? И чем отличаешься от всех людей, которых я знаю, и что можешь мне рассказать нового о том, как надо смотреть на нашу жизнь?" Если же это старый, уже знакомый писатель, то вопрос уже не в том, кто ты такой, а "ну-ка, что можешь сказать мне еще нового? с какой стороны ты теперь осветишь мне жизнь?" Вот эти слова Толстого не забывайте! - заключил он, убрал блокнот и, сняв со стены старую полевую сумку, начал нагружать ее различными предметами солдатского обихода. - Да-а, - деланно сурово проговорил он, - нечего сказать - тип, которого вы мне придумали! Мало того, что выдал в письме военную тайну, еще и сумку забыл во время ночного поиска! Водку, наверно, пьет - и перепил! А? Давайте положим флягу с водкой. Все будет понятно!
      В хату вошел сержант, в котором я с радостью узнал Синельникова.
      Командующий, передавая ему сумку, сказал:
      - Забудь ее в "ничейной" полосе во время ночного поиска!
      В тот же день Синельников со своим напарникам отправился в разведку. В "ничейной" полосе он как бы нечаянно забыл сумку, но зоркий глаз Горелкина расстроил все дело.
      - Ты что ж это?! Видно, плохо на тебя подействовал госпитальный харч? Совсем распустился!
      Синельников вернулся с мучительным чувством бойца, не выполнившего задания. Он стоял перед командующим смущенный и растерянный.
      - Ничего! Мы это дело поправим! - добродушно рассмеялся командующий.
      В это время к командующему пришел член Военного совета.
      Командующий, рассказав ему о неудаче с письмом, воскликнул:
      - Ну, теперь видно, что политическое воспитание бойцов у нас неплохо поставлено. Бдительность!
      Корняков со своей обычной усмешкой, помолчав, заметил!
      - Есть выход! Одного послать!.."
      После своей неожиданной встречи с писарем Шиков потерял спокойствие. Главным его желанием было ускользнуть от этого отталкивающего человека. Шиков пришел к мысли, что лучше всего переменить место службы. Он стал соображать, как это сделать.
      В памяти его возник Ростов, штаб округа, где у него было много знакомых. В сущности, к нему там неплохо относились, он сам виноват, что не удержался в военторге. Теперь он вернется туда как фронтовик. Это оценят!
      Но как выбраться отсюда?
      В Ростове в то время располагалось много госпиталей. На пересыльные пункты то и дело направлялись команды выздоравливающих. Шиков вызвался сопровождать одну из таких команд.
      Отправляясь в Ростов, он предусмотрительно захватил с собой свой' чемодан. В дороге он спросил водителя, где тот думает заночевать.
      - А я там постоянно останавливаюсь в одном и том же месте, как на квартире! - сказал водитель.
      От этих слов на Шикова повеяло теплом домашнего уюта. Он мысленно представил себе домик на окраине Ростова, отца, мать, сестру Катю. В памяти возник сад, старые, с глубокими морщинами в коре, яблони, гладкие стволы вишен. Нетерпеливое желание поскорей увидеть то, что он в свое время не ценил, откуда мечтал вырваться, захватило Шикова.
      Машина остановилась возле обнесенного забором домика.
      Шиков угадал его чутьем. Было темно. Улицы не освещались. Окна домов также не пропускали света. Он долго стучал, никто не откликался. Подошла женщина в тулупе и валенках. Шиков по голосу узнал соседку. Она теперь дежурила по ПВО. Женщина обрадовалась ему и в то же время была чем-то смущена. Шиков узнал, что город беспрестанно подвергается бомбежкам, что есть много жертв среди населения. Ферапонт Иванович и Степанида Харлампиевна с месяц тому назад погибли в бомбежку. Катя работает в госпитале, живет у подруги. Где живет подруга, женщина не знала.
      Ошарашенный таким известием, Шиков попытался было снова войти в дом, но двери с улицы и со двора были наглухо забиты.
      Он пошел разыскивать коменданта и увидел город, превращенный в военный лагерь. Там и тут можно было различить земляные валы, перекопанные улицы, сновали воинские патрули, поблескивали во тьме глаза дежурных ПВО в подъездах зданий. Ветер и мороз сковали город.
      Комендант, проверив командировочное предписание Шикова, выдал ему ордер на ночлег в гостинице.
      Шиков долго не мог уснуть. Тяжелые, неясные чувства томили его. Ему вспомнилась мать. Он помнил только то, что относилось к нему, как она обращалась с ним. Он принимал это как должное.
      Теперь нет у него больше существа, у которого он мог найти сочувствие и поддержку во всех своих передрягах. Впервые за всю свою жизнь Шиков ощутил, что это, собственно, и есть горе.
      В сравнении с ним все остальные его горести казались ему вроде ушиба, который легко заживет. Это было непоправимо. Рыдания подступили к горлу, и он заплакал. Он плакал беззвучно, широко раскрыв рот, чтобы не слышно было всхлипываний. Слезы катились по его лицу.
      Катя Шикова унаследовала свою внешность от матери, которая в молодости была первой красавицей в станице. Недаром Ферапонт Шиков, будучи в то время скотопромышленником, обратил на молодую батрачку внимание и даже осчастливив ее бракосочетанием по православному обряду в приходской церкви.
      Катя с детских лет испытывала чувство сострадания к тем, кто жаловался на свои несчастья. Из чувства сострадания, а не из корысти ее мать отдалась в молодости Ферапонту Шикову. Не его лихо закрученные усы и золотая цепочка от часов сделали ее женой Шикова, а жалость, которую он вызвал в ней своим горестным видом и искренним отчаянием в тот момент, когда его усы и золотая цепь не возымели успеха.
      Когда Кате исполнилось шестнадцать лет, она хотела вступить в комсомол, но был 1937 год, и .Катю не приняли, как дочь бывшего скотопромышленника. Пройти мимо этого события с той легкостью, с какой отнесся брат, Катя не могла. В насмешливо-пренебрежительном отношении брата к комсомолу угадывала Катя какую-то фальшь. Его насмешки напоминали ей колкие замечания тетки Фелицаты Ивановны, когда та видела новое платье соседки. Тетка отвергала платье с точки зрения изысканного вкуса, но Катя чувствовала, что тетка очень хотела бы иметь такое платье.
      Свое горе Катя не пыталась скрывать.
      Тетка возмущалась:
      - Тебя не приняли? Ну что ж, ты недурна собой. Выйдешь замуж за ответственного работника и преуспеешь больше этих шумноголосых!
      Отец уверял:
      - Тысячи людей жили и живут без комсомола. Проживешь и ты!
      Только мать искренне сочувствовала Кате. В глазах ее можно было прочесть: "Сколько еще обид вынесешь! Такая уж наша женская доля".
      Катя возвращалась с заседания комсомольского бюро, где ей было отказано в приеме в комсомол, с таким чувством, точно у нее удалили какой-то нерв, заведовавший в ее душе счастьем. На перекрестке ее догнала Женя Харитонова, одноклассница. Взяв под руку, сказала:
      - Делай все, как мы, и будешь комсомолкой!
      Катя с благодарностью взглянула на свою сверстницу. Женя @ыла членом комсомольского бюро, редактором стенной газеты.
      Катя с ее помощью втянулась в общественную жизнь школы.
      И через год Катю приняли в комсомол. В числе рекомендующих была Женя Харитонова.
      В 1941 году девушки окончили десятилетку. А когда враг начал приближаться к Ростову, их мобилизовали на оборонные работы. Спустя некоторое время Женя стала замечать в Кате какуюто перемену. Уже не было в ней того энтузиазма, который охватил ее в первые дни этой тяжелой работы.
      Когда Женя упрекнула ее, Катя упавшим голосом сказала:
      - Знаешь, Женя, кажется, и в самом деле я не такая, как ты...
      Я слабохарактерна. Я хочу помочь маме!.. Мне предлагают перейти на работу в штабную столовую официанткой... Я это уже решила.
      В хозяйственном отделе штаба у нее был знакомый офицер, и он уверял ее, что перевод в столовую будет оформлен на законном основании.
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      В конце октября 1941 года Клейст подписал приказ о наступлении на Ростов. Клейст не считал этот день каким-то особенным в своей жизни.
      Пусть журналисты и историки занимаются описанием взятия Ростова событием, которое он предрешил. Он мастер своего дела и сам себе высший суд.
      Клейст уже давно исповедовал эту философию равнодушия к людскому мнению. Понятие о военном деле связывалось у него с представлением о науке, отрешенной от мирских дел. Клейст с юношеских лет ставил себе в пример Архимеда, который знал только свои чертежи. В себе самом Клейст не находил изъянов.
      Разве он гнался за чинами в том возрасте, когда тщеславие всего более одолевает человека? Нет! В чине майора он пробыл восемь лет. Лишь на сорок пятом году жизни ему был присвоен чин подполковника. Два месяца тому назад ему исполнилось шестьдесят лет, из коих сорок были отданы военной службе.
      Медленное повышение в чинах и должностях на самом деле объяснялось не отсутствием честолюбия в характере Клейста, а общим положением Германии, которая в первое время после Версальского мира до минимума сократила свои вооруженные силы.
      Клейст начал быстро выдвигаться с 1932 года, когда английские реакционные круги, движимые ненавистью к СССР, пытались установить контакт с верхушкой германского генерального штаба.
      В немецкой армии они делали ставку на сочувствующих им немецких аристократов.
      Первый генеральский чин и должность командира дивизии Клейст получил в 1932 году, во время президентства фельдмаршала Гинденбурга.
      Второй генеральский чин ему присвоили ровно через год. Это был 1933 год - к власти пришел Гитлер.
      Спустя два года Гитлер открыто переходит к развертыванию германской армии. Клейст получает чин генерала кавалерии.
      Огромные кредиты, полученные от американских банкиров, и сотни миллионов марок от эксплуатации немецкого рабочего класса Гитлер бросил на перевооружение Германии.
      Тогда-то и была создана доктрина, согласно которой молниеносные танковые марши должны принести победу Германии в самый короткий срок над любой страной.
      Доктрин-у эту создал Гудериан, автор книги "Внимание! Танки!".
      В генеральном штабе Гейнца считали "горячей головой". Там более котировался Эвальд Пауль Людвиг фон Клейст - хладнокровный, рассудительный аристократ. В нем видели будущего руководителя танковых войск, считая, что он сможет образумить и уравновесить пылкого Гудериана.
      Но в 1938 году в жизни Клейста произошло первое серьезное потрясение. Во время чистки германской армии он был уволен Гитлером. В отличие от своих коллег из генеральской касты, Клейст слишком откровенно выказывал в первые годы власти Гитлера свое аристократическое пренебрежение к нацистам. Ему это припомнили, Гитлер вынужден был сделать эту уступку штурмовикам, лавируя между ними и генеральным штабом. Но через год Клейст снова был призван в армию: готовилось нападение на Польшу.
      Биограф Клейста Отто Моль в книге, выпущенной в ФРГ, так озаглавил свой панегирик о нем: "Эвальд Пауль Людвиг фон Клейст. Хладнокровие. Расчет. Рассудок".
      Моль пишет: "Едва ли можно найти такую главу в прусско-немецкой истории, где фамилия фон Клейст не играла бы выдающейся роли... Едва ли кто-либо другой так ярко олицетворял собой символ меча и лиры, личной непритязательности, неусыпной совести и сознания ответственности, как род Клейстов. Быть большим, чем казаться! - таков был девиз этого рода".
      В тех же тонах пишет Моль о победах Клейста в Польше, Бельгии, Франции, Югославии, Греции. Рассказывая о том, как, "далеко опередив пехоту, танки Клейста соединились под Брест-Литовском с танками Гудериана, окружив польские войска в районе Радома", Отто Моль восклицает: "Впервые в истории крупные танковые соединения, действуя самостоятельно, решили исход сражения!"
      Казалось бы, доказана доктрина Гудериана. Но во главе первой танковой группы, созданной для нападения на Францию, поставлен не Гудериан, а Клейст. Ему подчинены танковые корпуса Гудериана и Рейнгардта. Об этом позаботились Браухич и Гальдер из главного командования сухопутных войск.
      Моль умалчивает, куда девалась "неусыпная совесть" Клейста, когда он вторгся во Францию, нарушив нейтралитет Бельгии и Люксембурга. Биограф Клейста подчеркивает лишь, что "французская кампания закончилась такой же молниеносной решительной победой и генерал фон Клейст был произведен в генералполковники".
      Далее мы узнаем, что "8 апреля Клейст перешел югославскую границу и на четвертый день захватил Белград. 27 апреля он вступил в Афины. Германский вермахт одержал новую победу в блицкриге. Поставив под контроль Гитлера Балканы, Эвальд Пауль Людвиг фон Клейст обеспечил южный фланг будущего Восточного фронта!"
      Так, видя причину побед Клейста в Западной Европе в личности самого Клейста, его биограф пишет и о первых его успехах на Восточном фронте. А о поражениях? О них он или умалчивает, или ссылается на русскую погоду, русское бездорожье и... на трагическую судьбу.
      "Многие из Клейстов, - горестно замечает Моль, - умерли при странном трагическом стечении обстоятельств. Как будто им не суждено было совершить в жизни всего! Генерал-фельдмаршал Эвальд Пауль Людвиг фон Клейст, полководец второй мировой войны, также не был исключением из этого!"
      Нельзя ли, однако, найти более реальное объяснение? Начнем с первого поражения Клейста. Моль проглядел его. Он проглядел и человека, который нанес Клейсту это поражение. Моль пишет:
      "Вместе с 11-й армией под командованием Манштейяа Клейст разбил в битве на побережье Азовского моря две советские армии.
      После чего Клейст захватил 20 октября Сталине и, после вынужденной остановки в результате неожиданно наступившей распутицы, 21 ноября занял Ростов-на-Дону".
      Итак, вынужденная остановка из-за распутицы, длившейся целый месяц! А как было на самом.деле? Было Дьяковское сражение, в котором Клейст потерял одну треть своих танков, не прорвав оборону нашей 9-й армии, "разбитой" на побережье Азовского моря. Она под командованием Харитонова отразила наступление Клейста на Ростов как раз в то время, когда, по словам Моля, в трагическую судьбу Клейста вмешалась русская распутица. Клейст недооценил Харитонова. Вот где причина того, что Клейсту "не суждено было совершить в жизни всего". И надо ли сожалеть об этом?
      Сколько бы еще горя причинил он миллионам людей, если бы ему удалось совершить все!
      Да и был ли он олицетворением тех добродетелей, какими его наделил биограф? Одно можно сказать с уверенностью - свой именитый род он обесславил службой античеловеческой морали Гитлера. И как бы ни воображал себя Эвальд Пауль Пюдвиг фон Клейст человеком над классами, над партиями, служил он интересам крупных немецких монополий, которых больше занимало не то, что он о себе думал, а то, что он для них делал.
      Им была нужна кавказская нефть, и Клейст двигался в этом направлении. Он решил идти не прямо на Ростов, а нанести удар севернее, с задачей обойти город с севера и востока. Он предполагал, что Ростов был сильно укреплен и с запада его обороняла свежая вновь сформированная 56-я отдельная армия. - Севернее же оборонялась ослабленная в непрерывных боях 9-я армия Харитонова.
      Клейст решил, что наносить удар следует на участке 9-й армии.
      Самым уязвимым местом Харитонова Клейст считал правый фланг, так как он был более удален от Ростова. Рассматривая карту положения наших войск, Клейст отметил село Дьяково - самую крайнюю точку правого фланга Харитонова, где был стык с соседом.
      В ночь на первое ноября Харитонов не ложился спать.
      - Началось! - сказал он адъютанту. - Клейст двигается на Дьяково. В этом теперь можно не сомневаться!
      Зайдя в эту ночь к Харитонову, Корняков увидел Шпаго, тихо напевающего украинскую песню. Перед ним лежала свежая оперативная сводка, и он живо наносил в свою походную карту новую обстановку.
      - Где командарм? - спросил член Военного совета.
      - У себя, работает!
      - А вы почему распелись? Мешаете!
      - Зачем я стану ему мешать? Он сам просил. Так, видно, ему легче думать, - объяснил Шпаго.
      - Ну, тогда я уйду. Пусть думает! - сказал Корняков.
      Услышав их разговор, Харитонов выглянул и пригласил к себе Корнякова.
      - Прочти и подпиши, если одобряешь! - указал он на только что составленный приказ.
      Корняков, присев, принялся читать. После того как приказ был подписан, Харитонов попросил Шпаго прочитать приказ вслух, с чувством.
      Выслушав приказ, Харитонов просиял. Потом произошло нечто из ряда вон выходящее. Командующий нагнулся, быстро пробежал несколько шагов, ухватился обеими руками за спинку стула и перемахнул через него с легкостью гимнаста.
      В ту же ночь приказ был прочитан во всех соединениях 9-й армии. Во всех частях были проведены партийные и комсомольские собрания.
      Харитонов и Корняков выехали в части.
      5 ноября утром на позиции 9-й армии обрушился удар танковых дивизий Клейста. В восемь часов утра пошла в атаку 16-я танковая.
      дивизия, но угодила в Дьяковский противотанковый район и очутилась в огневом мешке.
      6 ноября в стык между 136-й и 150-й дивизиями 9-й армии ринулась 14-я танковая дивизия. Она прошла на полном ходу небольшое расстояние и наткнулась на молчавшие окопы 136-й дивизии.
      В полной уверенности, что окопы оставлены пехотой, танки перевалили через них и угодили под огонь артиллерии. Откатываясь назад, танки подверглись контрударам наших подвижных ударных групп с флангов, а с тыла их начали уничтожать горючей смесью к гранатами пехотинцы. Все произошло так, как предвидел Харитонов.
      В начале сражения он был в окопах. На рассвете адский, ни с чем не сравнимый грохот оглушил степь. Как ни готовились бойцы к такой встрече, муторное чувство охватило всех, а новичков в особенности. Мучительны были эти первые минуты напряженного ожидания.
      "Если это смерть, то почему здесь Харитонов?" - рассуждали бойцы. Вот мелькнула неудержимая радость на лице его.
      - Ну что я говорил?.. Куда полез?.. В стык!!! То-то!.. - воскликнул Харитонов.
      Радостное выражение на лице командующего сменилось нетерпением, которое так хорошо знал Шпаго.
      "Быть может, там, где меня нет, куда не достигает мой взгляд, бойцы дрогнули и стали жертвой минутной слабости?" - прочел на этом лице Шпаго.
      - Товарищ генерал! - проговорил он. - Разрешите вам напомнить. Вы не бережете себя. Вы армией командуете, а я з.а вас отвечаю. Пора уходить на НП.
      - А Суворов?'
      - Что Суворов?
      - Он под Измаилом впереди полков был1
      - Так то ж.Измаил! Для него это- как для нас Берлин! Ежели под Берлином так себя вести будете, я вам ничего не скажу!
      Между тем грохот усиливался, воздух и земля содрогались. Рев, свист и скрежет надвигались. Наконец лязг сделался невыносимым.
      В следующее мгновение произошло нечто неожиданное.
      Шпаго показалось, будто он очутился на полотне железной дороги и над ним пронесся тяжелый железнодорожный состав.
      Когда танки перевалили через окоп и их грохот начал удаляться в глубину нашей обороны, Шпаго, открыв глаза, увидел побелевшие губы рядом сидевшего бойца.
      Боец глядел белыми, невидящими глазами. Комья рыхлой земли сбили набок его пилотку, густо обсыпали плечи и грудь.
      - Ну, ну! - сказал Харитонов. - Брагин Иван! Очнись, голубчик.
      Брагин перевел взгляд на Харитонова, видимо, не узнавая его.
      Харитонов, слегка раскачивая бойца за плечи, участливо увещевал:
      - Ну что? Оробел немножко? Это пройдет! Давай отряхивайся!
      Брагин смущенно улыбнулся.
      - Дюже оробел, товарищ генерал! Будь им неладно! А вы?
      - Я тоже! - засмеялся Харитонов. - Дадут им сейчас наши артиллеристы. А когда будут пятиться, и ты действуй! Есть у тебя чем бить?
      - Имеется, товарищ генерал!
      - Ну вот и отлично! А нам с тобой, - обратился Харитонов к адъютанту, теперь надо пробираться к артиллеристам. Там теперь главное место сражения! Давай ходом сообщения до НП, а дальше сообразим!
      - До НП вас провожу, товарищ генерал! -решительно сказал Шпаго. - А дальше не пойдем!
      - Почему?
      - Опасно.
      - Вот еще! А где на войне не опасно?!
      - Я отвечаю.
      - А я что, безответственный здесь, что ли?
      - Товарищ командующий, опять вы про Суворова начнете? - вспыхнул Шпаго.
      - Ох ты и хитрец! Ну, не приказываю, а прошу!
      Когда немецкие танки подверглись ожесточенному обстрелу из всех видов нашего оружия, к Клейсту полетели донесения о страшных потерях. Внешне спокойный, он был потрясен печальными известиями, и мысль о том, что он недооценил своего противника, невольно закрадывалась в голову.
      Клейст уже хотел остановить войска. Но в это время он получил приказ Гитлера. Фюрер требовал во что бы то ни стало взять Ростов.
      Приказ имел подтекст: "Взятие и удержание Ростова означает выступление Турции".
      Продолжая наступление, Клейст несколько потеснил части 9-й армии, но прорвать фронт и выйти на оперативный простор не смог,
      Бои в глубине обороны не прекращались.
      Ордена Ленина 136-я дивизия продолжала удерживать Дьяковский рубеж. Между ее левым флангом и другими частями 9-й армии образовался разрыв.
      Командование Южного фронта быстро перебросило сюда одну дивизию из соседней 18-й армии.
      Клейст не мог продолжать наступление, не ликвидировав наш узел сопротивления в Дьякове.
      8 и 9 ноября шли бои за этот важный рубеж. 9 ноября 136-я дивизия оставила Дьяково, но благодаря умелой и стойкой обороне наших частей немецкое наступление выдохлось.
      Клейст потерял около ста тринадцати танков. Его холодный рассудок подсказывал: "Надо отказаться от намеченного плана обойти Ростов с севера и востока!"
      Клейст приостановил наступление своих войск на этом направлении.
      Но и теперь, когда его военное искусство получило столь неожиданную жестокую осечку, Клейст не мог и не хотел винить себя.
      Еще меньше он был склонен усомниться в правильности своей доктрины. Он находил множество причин, отмахиваясь от одной, которую он смутно сознавал, но не хотел признать.
      Об этом предупреждал Бисмарк, а Клейст опровергал это. Он рассуждал так: Бисмарк опасался русских пространств и русской конницы. Но если посадить пехоту на машины? Сделать ее моторизованной? Если кавалерию заменить крупными танковыми соединениями? Что можно возразить против такого довода? Разве не благодаря этому неотразимому, логически правильлому доводу снимались опасения Бисмарка? Если эта доктрина неверна, то что же тогда он, Клейст? И почему он носит генеральский мундир?
      Почему все почтительно слушающего?
      Шиков разыскал сестру и при ее содействии устроился порученцем к приехавшему в Ростов со специальным заданием Лучинину, к тому времени получившему генеральское звание.
      В то время как Шиков уже считал себя вне досягаемости писаря, случилось то, чего он не ожидал.