Товарищ генерал

      Быстрая проверка этих данных Суриным помогла Харитонову предотвратить ошибку командира корпуса. Оказывается, немцы в плен подбросили своих разведчиков и книжки им подсунули фальшивые.
      8 февраля части 6-й армии перерезали железную дорогу Харьков-Лозовая. Они успешно продвигались к Днепропетровску и Запорожью. Проезжая места, где дрались в окружении бойцы и офицеры армии, которую Харитонов в прошлом году прикрывал, видя эти засыпанные снегом овраги, где отбивались от численно превосходящего противника его товарищи по оружию, командарм снова переживал горечь тогдашнего поражения.
      Шпаго, догадываясь о душевном состоянии командарма, в свою очередь не мог не размышлять об этом. Вдруг Харитонов повернулся всем телом к адъютанту и неожиданно спросил:
      - Ты Маркса читал, майор?
      - Читал, товарищ генерал! - еще не зная, к чему клонит Харитонов, неуверенно ответил Шпаго.
      - Его ответы на вопросы дочерей... - напомнил Харитонов.
      -Этого не читал! - искренне признался адъютант.
      - Дочери спросили его: ваша отличительная черта? Знаешь, что он ответил?
      - Не знаю, товарищ генерал!
      - Единство цели! - -с расстановкой произнес Харитонов и, помолчав, добавил:-Да вот что огорчает: стремительное продвижение танков не обеспечивается такой же бесперебойной, быстрой доставкой горючего. Проходимость автомашин в условиях этих метелей не может сравниться с гусеничным ходом танков. Да и осталось вполне исправных не густо. Не более пятнадцати, как сообщает командир корпуса. Правофланговый стрелковый тоже изрядно оторвался от баз снабжения. Противник разрушил дороги, взорвал мосты, вывел из строя железнодорожные станции. Попробуй снабжать войска в этих условиях!
      - Сейчас вся надежда, товарищ генерал, на советских людей освобожденных районов! - воскликнул Шпаго. - Вы посмотрите, стар и мал выходят на расчистку дорог. На санях от села к селу везут снаряды, патроны, продовольствие прямо на передовую.
      А оттуда раненых. Я, товарищ генерал, без слез не могу на это смотреть. Я же украинец! Сердце переполняется гордостью. Так всех бы и расцеловал!
      Харитонов выпрямился, вскинул глаза на адъютанта и, повеселев, словно преобразился.
      - А я что ж, по-твоему, слепой? Не вижу? Не чувствую? Хоть и волгарь, а, сам знаешь, Украину люблю! Я здесь за Советскую власть дрался, Днепрогэс строил. И в эту войну второй год кружусь. Меня Клейст отсюда за Дон укатал, а я опять здесь. Думаешь, спроста это?
      - Знаю, товарищ генерал, что вы любите Украину. Помните, остановились у пограничного столба. Я вам стихи читал из армейской газеты. Наш фронтовой поэт Вышеславский Леонид, мой тезка, сочинил про чайку. Как она бумерангом возвращается в родные места. И стихи заканчивались так: "Нам тоже надо возвратиться. Такими уж мы рождены!"
      Надежда Федоровна, часто замечая озабоченность мужа, видела свое призвание в том, чтобы создать ему сносные условия быта.
      Она хлопотливо устраивала свой семейный очаг во всех этих десятках сел, которые менялись на пути движения армии в неизвестном ей направлении, взяла на себя всю переписку с его родными, которые теперь оказывались в таком же положении, как и она в то время, когда недоумевала, почему он не отвечал на ее письма.
      Она писала сестре Харитонова:
      "Здравствуй, Шура!
      Федя получил твою открытку. Большое спасибо. Пишу за него я.
      У него нет времени, очень много работы, результаты которой ты должна знать по газетам. Вот уже третий месяц, как живу у Феди.
      Счастлива, что имею возможность быть около него. Шура, пиши чаще, получить письмо на фронте-большая радость. Желаем здоровья. Целуем.
      Федя и Надя".
      Она действительно была счастлива, и только одно обстоятельство расстраивало ее.
      Не только Шпаго отказывался выполнять ее незначительные поручения, но и муж почти всегда становился на сторону адъютанта, когда между нею и адъютантом возникали разногласия при выборе квартиры.
      Посмотрев квартиру, выбранную адъютантом в селе, куда они снова должны были переехать, Надежда Федоровна осталась недовольной.
      - Нет, это совершенно неподходящая квартира для командующего! Потрудитесь подыскать другую!
      - Надежда Федоровна, - возразил Шпаго, - зачем я буду искать другую, когда я нахожу, что эта для него самая подходящая!
      Шпаго выбирал квартиры, исходя из интересов дела, объяснить это гражданскому лицу, хотя лицо это и была жена командующего, он не считал возможным.
      Харитонов, как всегда, одобрил его выбор, после чего Шпаго подал командующему рапорт о переводе его в полк. Жаловаться на жену командующего он не хотел. Он вообще не любил жаловаться и сеять раздоры между людьми. К тому же он понимал значение Надежды Федоровны в жизни человека, к которому питал дружеские чувства. По его глубокому убеждению, наступил момент, когда он наконец имел право перейти в полк. Он высказал свою просьбу Харитонову.
      В глазах Харитонова мелькнуло выражение такой искренней горечи и он так сердечно принялся упрашивать адъютанта не покидать его, что Шпаго согласился забрать рапорт.
      Надежда Федоровна, ничего не сказав мужу о своем конфликте с адъютантом, решила настоять, чтобы муж переменил квартиру.
      Оставшись с ним наедине, она сказала, что может с ним находиться и в конуре, но, она не понимает, отчего он все время предпочитает соглашаться с адъютантом, а не с ней в вопросах, которые с самого начала их совместной жизни были предметом ее забот.
      - Ведь и на фронте можно устраиваться по-разному, - доказывала она. Ты много работаешь, сильно устаешь, отдохнуть как следует не можешь. Если твой адъютант не думает об этом, то меня это не может не огорчать. Ты-командующий армией, а все время предпочитаешь жить, как солдат.
      - Надюша, я понимаю тебя, - мягко возразил Харитонов, - ты хочешь, чтобы мне было лучше. Но уверяю тебя-это не поза!
      Если бы не любовь к тебе, то не только на фронте, но и в тылу спал бы, как Суворов, на жесткой кровати, а еще лучше-на сене... Я не вменяю это в обязанность другим. Не осуждаю их.
      В конце концов это дело вкуса. А вот то, что тебе кажется, будто я все время соглашаюсь с адъютантом в вопросах, которые составляют твою компетенцию, то позволь сказать тебе, что вопрос о выборе квартиры на фронте и в тылу-разные вещи. Не буду объяснять почему! - улыбнулся он.
      Его улыбка вызвала в ней обиду и негодование.
      - Твой адъютант во всем старается показать свое пренебрежение ко мне. Я не могу это объяснить иначе, как только тем, что без меня ты вел себя так, что дал ему повод думать, будто совсем не любишь меня. Он хочет, чтобы я уехала!.. Если я мешаю... я уеду!..
      - Надюша, успокойся, пойми, прошу тебя!.. - воскликнул Харитонов. - Ты все еще не понимаешь некоторых явлений нашей жизни, видишь поверхностную сторону... На мне генеральские погоны, на нем-майорские, я-командующий армией, он-адъютант...
      Но он и я в одной партийной организации состоим! Как ты этого не можешь понять? Он никаких козней против тебя не строит. Ты можешь, вспылив, что угодно думать обо мне, но о нем...
      Он не договорил. Она внимательно его слушала, и ее голубые глаза, еще за минуту перед тем блестевшие негодованием, наполнились слезами.
      ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
      Продолжая наступать, войска Харитонова освободили Новомосковск-город, расположенный почти у самого Днепропетровска. В штаб стрелкового корпуса явилась молодая женщина Ольга Куликова, связная Днепропетровского подпольного обкома партии.
      - В Павлограде все готово к вооруженному восстанию! - рассказывала она. - Просим ускорить наступление, так как гитлеровцы подтягивают к Павлограду резервы! "
      Командир корпуса связался с Харитоновым. Харитонов и рад был, что население города готово оказать помощь своей армии, и в то же время думал о том. что гитлеровцы подтягивают резервы, а у него уже нет сил, чтобы противостоять их контрудару.
      Нельзя было, однако, не помочь пазлоградцам.
      12 февраля подпольщики расклеили в городе листовки. Они оповещали, что Павлоград окружен советскими войсками. Жандармы и полиция бежали. В суматохе комсомолец Алексеев проник в комендатуру и унес портфель, где оказалась карта дислокации немецких войск.
      Три вооруженные семерки проникли на кожевенный завод.
      Кто-то донес немцам. Гитлеровцы оцепили завод. Отважные повстанцы заняли круговую оборону, вывели из строя 150 вражеских солдат.
      На одной из заводских стен сохранилась надпись:
      "Нас было 21. Стояли насмерть. Погибаем, но не сдаемся!"
      15 февраля из штаба корпуса вернулась Ольга Куликова с согласованным планом удара по врагу. В ночь на 16 февраля девятнадцать боевых групп подняли восстание. Из концлагеря освободили советских военнопленных.
      Две боевые группы окружили штаб фашистского полка, ворвались в здание, а потом повели бои за каждый этаж, за каждый коридор и одержали победу. В это время на улицах заговорили репродукторы. Началась передача сводки Совинформбюро. В условленный срок 17 фе.враля гвардейцы Харитонова решительной атакой отбросили оборонявшиеся на подступах к Павлограду немецкие войска и с ходу ворвались в город.
      19 февраля части Харитонова освободили Синельниковекрупный железнодорожный узел на подступах к Запорожью.
      Впервые за время войны немцы в тылу услышали из уст Геббельса признание:
      "Мы переживаем на Востоке военное поражение! Натиск противника в эту зиму предпринят с ожесточением, превосходящим все человеческие и исторические представления!"
      А Гитлер так был встревожен натиском советских войск, что отказался вылететь из своей ставки в Германию, на празднование очередной годовщины нацистской партии.
      Два дня он совещался в Запорожье с видными военачальниками фашистского вермахта, готовя контрудар по войскам Харитонова. Армия Харитонова, занимавшая огромный рубеж от Краснограда до Синельникова, была истощена в непрерывных боях.
      Как ни старался Харитонов преодолеть образовавшийся разрыв между устремившимися вперед танками и их обеспечением горючим, разрыв этот увеличивался. Танки оказались без горючего и боеприпасов на открытых местах. Наступила оттепель. Неприятельская авиация не замедлила воспользоваться безоблачной погодой и начала бомбить остановившиеся танки. Немецкие войска, имевшие к тому времени десятикратное превосходство в танках, ринулись на Павлоград навстречу друг другу и вышли в тыл передовым частям армии Харитонова. Немцы захватили село, где находился штаб танкового корпуса.
      Командир корпуса вместе с тяжело раненными начальником особого отдела и адъютантом выехал на машине по направлению к селу, где находился штаб Харитонова.
      Шофер вел машину, пока хватило бензина. Доехали до небольшой деревушки, где не было неприятельских войск, и остановились в доме сельской учительницы,
      Шофер пешком отправился в Рождественское.
      Узнав о тяжелом положении комкора, Харитонов вызвал Сурина, и тут же было решено направить в село самолет "У-2". Ему не требовалось большой взлетной площадки, и он мог легко и быстро приземлиться в любом месте. Немцы называли его "Рус фанер".
      Было услоалено, что командир корпуса в течение этой ночи даст несколько сигналов летчику, облегчая ему приземление.
      В село вылетел пилот Бойко. Он благополучно приземлился.
      Командир корпуса распорядился прежде всего увезти раненного в живот начальника особого отдела. Бойко доставил на аэродром раненого и снова вылетел в село. /На этот раз он имел твердое указание привезти командира корпуса. Но командир корпуса снова уступил место тяжело раненному адъютанту. На всякий случай он отправил с летчиком свои личные документы и генеральскую форму, а сам переоделся в гражданскую одежду. Когда Бойко прилетел в третий раз, сельская учительница сообщила ему печальную весть-комкора арестовали.
      - Он выдал себя за старого учителя, но так как он не проживал в этом селе и у него не было документов, то он был задержан для выяснения личности, - рассказывала учительница. - По-видимому, его здесь продержат некоторое время, а потом отправят Б Павлоград, - предполагала она.
      Бойко, прилетев на аэродром, сообщил об этом Сурину. Тот посоветовался с Харитоновым. Было решено высадить невдалеке от этого села разведчицу, которая должна была открыть местонахождение командира корпуса и сообщить по радиопередатчику, куда надо выбросить десант, чтобы спасти его.
      Сурин отобрал для этой цели двадцать смельчаков.
      Разведать местопребывание командира корпуса вызвалась вернувшаяся в это время из госпиталя Зина.
      Не станем вдаваться в подробности, каким образом попал Бойко в армию к Харитонову, скажем лишь, что он переписывался с Зиной, когда она находилась на излечении в госпитале. Она писала ему, что по выздоровлении будет настаивать, чтобы ее направили в ту армию, - которой командует Харитонов.
      "Все наши девчонки, - писала она, - немножко были влюблены в него, и я тоже, пожалуй даже больше других, потому что глубже понимала его. Такого человека нельзя не полюбить. Ты в этом убедишься, когда близко узнаешь его. В нем нет ничего фальшивого, неискреннего, это человек большой правды. Мы многому у него научились, и если я способна теперь писать тебе так искренне, то этой искренности в выражении сокровенных чувств я научилась у него. Он нам рассказывал о своей жизни, о своей первой любви, как сильно он любил девушку, которая стала его женой, как она делила с ним все трудности, как помогала ему преодолевать их. Я представила себе образ этой девушки и решила, что у меня должен быть свой Харитонов, не готовый, а такой еще сырой парнишка, который так же бы меня любил и гак же ставил перед собой большую цель в жизни. Как бы я была счастлива, если бы таким парнем оказался ты. Но мне иногда кажется, что у тебя нет той целеустремленности, какая была у него в твоем возрасте. Есть бесшабашная удаль и золотое сердце, а этого еще мало, чтобы стать настоящим мужчиной. Я восхищаюсь той верностью, которую он пронес через всю жизнь к любимой девушке, а когда думаю о тебе, мне кажется, что ты легко можешь увлечься другой девушкой.
      Пойми, Петя, с какой требовательностью я отношусь к тому чувству, которое у меня есть к тебе, и если ты найдешь в себе мужество понять это и сказать мне, что ты не тот, каким^ я тебя хочу видеть, что ты только всего-навсего хороший, честный, простой, веселый и озорной парень, я найду в себе силы разлюбить тебя!"
      Получив такое признание, Бойко был потрясен. Он чувствовал, что непонятная еще ему сначала сила души Зины, светившаяся в ее глазах, теперь выразилась в ее письме.
      "Неужели, - думал он, - она не будет любить меня, если я буду не такой, как Харитонов? Я не представляю себя в роли генерала, особенно пехотного. Командовать и управлять я не умею, учить людей тоже не могу. Могу быть только верным товарищем и выполнить любое задание правительства в своем летном деле".
      Он попытался в таком духе написать ей, но письмо показалось ему ребяческим, к тому же слишком сумбурным.
      Бойко не отправил письма. Заветным его желанием сделалось при первом же свидании с Зиной изъяснить ей это на словах.
      В том, что Харитонов именно такой, каким описывала его Зина, Бойко убедился, когда его авиаполк был придан этой армии, а звено, в котором он летал, было выделено для обслуживания штаба армии.
      Он несколько раз вылетал с Харитоновым в дивизии. Обрадовало его, что Харитонов любил летчиков, в прошлом командовал десантным корпусом и под буркой носил куртку парашютиста.
      Еще более обрадовался Бойко, когда однажды Харитонов показал ему снимок, где он был сфотографирован вместе с Чкаловым.
      Это обстоятельство окрылило Петю Бойко в предстоявшем объяснении с Зиной.
      Как раз в ту ночь, когда он, получив все необходимые инструкции, подготовил самолет к вылету и, сидя в своей кабине, поджидал радистку, в заднюю кабину вошла девушка. Сопровождавший ее Сурин дал знак отправления. Мотор заработал, и самолет, пробежав несколько метров, легко оторвался от земли.
      Набирая скорость, Бойко летел по маршруту, который ему был указан Суриным, и так как уже стемнело и все небо было покрыто сплошными облаками, то ориентироваться он мог только по приборам.
      Подул южный ветер, в облачной мгле образовались проемы, которые все увеличивались, и наконец небо совсем очистилось, и засияли в нем бесчисленные мелкие звезды.
      Показался лесной массив. Бойко, сделав над ним несколько кругов, пошел на снижение.
      Когда самолет приземлился, Бойко подрулил в укромное место и вылез из кабины.
      - Ну как, не замерзли? - спросил он, подойдя к задней кабине, из которой виднелся только кончик шлема радистки.
      Вскоре показалась скованная меховым комбинезоном женская фигура.
      - Зина! - вырвался у него возглас.
      - Петя! - сказала она вполголоса. - Ничего не говори... Потом все расскажешь... Помоги снять комбинезон!
      Когда комбинезон был снят, Зина оказалась в хорошо сшитом зимнем пальто. Встряхнув кудрями, она легко надела отороченную мехом шапочку и, слегка примяв ее сзади тонкими пальцами, ласково спросила.
      - Ты знаешь, что ты должен делать?
      - Ага! - проговорил он, любуясь ею.
      - Проводи меня, - сказала она шепотом.
      Дойдя с ним до опушки леса, Зина замедлила шаг, остановилась, повернулась к Пете и заглянула ему в глаза. В углах ее губ мелькнула страдальческая улыбка.
      - Ты - моя земля... И мне трудно от тебя оторваться... - протяжно, ласково проговорила она. - Ой, как вычурно говорю!
      Она быстро отвернулась от него и пошла не оборачиваясь.
      Бойко несколько минут стоял, не отрывая глаз от ее стройной фигуры и плавно покачивающихся рук.
      Школа отстояла далеко от других домов, это было новое строение с черепичной крышей.
      Учительница оказалась женщиной лет пятидесяти с мягкими чертами лица. Видно, она была очень красивой в молодости, но теперь от былой красоты остались только глаза и какая-то удивительно достойная манера держаться.
      Зина у нее заночевала, а чуть забрезжил рассвет, отправилась разыскивать дом, где находился комкор.
      На другой окраине села, возле дома у дороги на Павлоград, она увидела немецкую машину и догадалась, что комкора увезут из этого дома. Она заговорила с шофером: не может ли он подвезти ее до Павлограда? Тот ответил, что все зависит от его начальника.
      Начальник был молодой офицер из павлоградской комендатуры.
      Он вышел в сопровождении унтер-офицера и солдата, которые вели высокого худого старика.
      Зина обратилась к офицеру.
      Тот после некоторого колебания объявил, что, к сожалению, подвезти не сможет.
      Добравшись до Павлограда на другой попутной машине, Зина остановилась у врача городской больницы, работавшего здесь около сорока лет. Зина показала ему записку учительницы, и он принял ее как дальнюю родственницу.
      Затем она отправилась в комендатуру и сказала, что едет в Днепропетровск к матери, гостила у тетки, но там начались бои.
      Мать одинока и больна... Вся беда в том, что у нее в дороге похитили документы 'и деньги... Она просила выдать ей пропуск в Днепропетровск. Ее личность может удостоверить здешний доктор.
      Внешность Зины произвела впечатление на коменданта, и так как она немного знала немецкий язык и могла кое-как объясняться без переводчика, то комендант не торопился выдавать ей пропуск.
      Зина тоже не торопилась. Она узнала, что командир корпуса находится в тюрьме среди других задержанных лиц. Из Днепропетровска сюда должен был приехать следователь гестапо, чтобы установить личность задержанных. Нужно было торопиться с освобождением комкора.
      Разведав численность гарнизона, состоявшего из одного взвода"
      комендантской службы, Зина передала эти сведения по крохотному радиопередатчику Сурину.
      Затем она снова явилась к коменданту и стала еще настойчивее просить, чтобы комендант выдал ей пропуск в Днепропетровск.
      У коменданта в это время находился человек, которого читатель хорошо знает. Человек этот был писарь, пропавший без вести в Ростове, после того как Шиков передал ему секретные сведения об уязвимых местах ростовской обороны. Зина никогда не видела его и даже не подозревала о его существовании, но писарь, которому Шиков показал фотографию связистки, свидетельницы его предательства, запомнил ее и теперь искоса поглядывал на Зину.
      Писарь был искусный разведчик. Он не пренебрегал никакой работой и предпочитал сам в единственном своем лице олицетворять целое учреждение, то есть от начала до конца доводил то или иное дело, не доверяя никому, а если вынужден был вовлекать в свои дела кого-либо, то вовлекал людей неискушенных и уничтожал их после того, как то, чего он от них требовал, было достигнуто. Так он поступил и с Шиковым.
      Лица, коими он пользовался для достижения своих целей, подвергались им такой обработке, которая всегда имела в виду характер обрабатываемого.
      Он безошибочно определил, что девушка, вошедшая в кабинет коменданта, была та, о которой ему рассказывал Шиков.
      Но была ли она советская разведчица или переоделась, чтобы избежать плена вследствие окружения немецкими войсками остатков советского танкового корпуса, - этого он еще не решил.
      - Фрейлейн, - обратился он к Зине, - господин комендант пригласил меня, чтобы облегчить ему объяснение с вами. Господин комендант велел мне послать запрос в город Днепропетровск, где- проживает ваша матушка. Уже одно то, что господин комендант решил вам сообщить о том, что обычно делается негласно, доказывает, во-первых, что он вам доверяет, во-вторых, что мотивы задержки с выдачей вам пропуска не те, которые могут возникнуть у вас как у хорошенькой девушки. Не так ли?
      - Да, я вполне удовлетворена этим объяснением, - ответила Зина, чуть наклонив голову и опустив глаза. Затем она медленно перевела дыхание и поднялась.
      Возвратясь, она подумала прежде всего о том, что за ней следят и надо уничтожить передатчик. Хорошо, что она успела передать сообщение Сурину. Но если комкора переведут в областное гестапо, она должна вовремя предупредить об этом, а у нее не будет передатчика. "Рискнуть?! мелькнула мысль. - Нет, я положительно не гожусь для такого дела. Здесь недостаточно умения смело глядеть в глаза смерти. Как я неопытна, беспомощна, как слабо разбираюсь в людях, несообразительна, а потому и нерешительна в каких-то пустяках, от которых зависит все!" - упрекала она себя.
      Это душевное состояние сменилось полным спокойствием.
      "Не буду ничего предпринимать. Если арестуют, постараюсь оттянуть время. Станут допрашивать -скажу, что должна подумать.
      Неужели не дадут день на размышление? Ведь прилетят наши!
      Если спасут комкора, то спасут и меня. Если не спасут его, то и мне незачем жить!"
      Эта мысль несколько утешила ее. И это было кстати, потому что вскоре явился переводчик.
      - Простите, что пришел без приглашения, - извинился он. - Но вы сами понимаете, что я пришел к вам не в гости. Я человек, жизнь которого уже в прошлом. В мои годы думают о спасении души...
      Зине показалось, что ей надо было ответить на эти слова как-то игриво, кокетливо, но она поняла, что это у нее выйдет фальшиво, и она, встав со своего кресла, предпочла стоять молча, опустив глаза. Она не знала, что самая опытная артистка не могла бы придумать лучшей манеры держаться с этим человеком.
      - Ваши манеры свидетельствуют, что вы принадлежите к порядочной семье и хорошо воспитаны, - учтиво сказал переводчик.
      С губ Зины готова была сорваться насмешливая реплика, но она только вопросительно на него взглянула, как 'бы недоумевая: к чему все это?
      Она уже нащупала верное оружие в предстоящем поединке.
      Этот человек умеет говорить, и он ничем не рискует, а она, будучи втянута в разговор, может проговориться, поэтому она молча будет изучать его, а чтобы не быть каменной и не производить впечатление замкнутой или испуганной, надо менять выражение лица.
      Когда она впервые пришла в комендатуру и разговор надо было начинать ей, она чувствовала себя более неуверенно. Ее изучали, рассматривали, оценивали, как фокусника или актера, теперь она будет поступать так же. Внешность писаря, в свое время поразившая Шикова, поразила и Зину.
      Переводчик Продолжал стоять со шляпой в руке и в пальто.
      - Я принят вами с холодной вежливостью, и это вполне понятно! Иначе и не может поступать порядочная девушка, которая думает лишь о том, чтобы скорее заключить в объятия старушку мать! - сказал он все тем же учтивым голосом. - Я не хочу вас ни о чем расспрашивать, и вы ничего не должны знать обо мне, Я пришел вам сообщить, что я не отослал запроса...
      - Отчего? - спросила Зина.
      Переводчик замялся:
      - Право, не знаю. Но мне почему-то показалось, что так будет лучше!..
      - Вы продолжаете думать, что я все выдумала? - вспыхнула она.
      - Я ни о чем не хочу думать. Но у меня есть такая дочь, как вы... Впрочем, это уже лирика... Так, значит, можно послать?
      - Конечно!
      - Странно! - протяжно проговорил переводчик. - Я понимаю, что вы должны меня ненавидеть... Я служу в немецкой комендатуре... Но неужели вы не понимаете... О нет, я не хочу сказать - раскаяние... это слишком красиво... Я уже сказал вам, что у меня есть дочь, такая, как вы... Она там... На той стороне. Своим поступком я хочу облегчить если не свою старость, то ее участь... Ведь вы бы могли удостоверить, что ее отец оказал вам услугу...
      - Услугу? Мне? - удивилась Зина. - Но я не нуждаюсь в ней.
      И вам это не принесет пользы. Ведь я для них только девушка, проживающая на территории, оккупированной немцами!
      - Вы все-таки могли бы мне помочь, и я бы мог спасти вас, потому что как ни отлично вы играете свою роль, но против вас есть улика, неожиданно сказал переводчик, пристально взглянув на Зину.
      Она выдержала его взгляд.
      - Мне хорошо известно - продолжал переводчик - что вывоеннослужащая Советской Армии. Связистка по специальности.
      Припомните младшего лейтенанта, с которым вы ночевали в санчасти запасного полка...
      Зина, не меняясь в лице, проговорила:
      - Вы старый и неглупый человек. Подумайте: в каком свете вы будете выглядеть, открыв во мне переодетую советскую связистку? Отправьте ваш запрос, и вы убедитесь, что спутали меня с кем-то.
      - Но я видел у него ваше фото... Вы были в военной форме...
      - Почему же думаете, что это было мое фото? - спокойно возразила Зина. - Вот вы, например, живо напоминаете мне мою тетю... но я же не стану на этом основании донимать ее, что онаэто переодетый вы!
      Зина рассмеялась. Переводчик тоже рассмеялся, что было неожиданно и так не шло к его длинному лицу.
      - Странная вы девушка! - сказал переводчик, внезапно оборвав смех. Прощайте, милая барышня, - проговорил он вкрадчиво любезным тоном. Вернее, до скорой встречи!
      Переводчик поднялся со своего стула и, церемонно склонив голову, надел шляпу.
      * * *
      Приехав на НП, Харитонов прежде всего спросил, как выполнено задание по спасению командира корпуса.
      Сурин сообщил, что самолет приземлился удачно, автоматчики атаковали тюрьму, захватили в плен коменданта и переводчика, освободили командира корпуса, связистку, учительницу и врача, которые помогали ей.
      Харитонов, обрадованный таким известием, счел нужным лично поблагодарить участников десанта.
      Он тотчас отправился к разведчикам. Синельников, руководивший отделением, атаковавшим комендатуру, рассказывал:
      - Ну вот, товарищ генерал, значит, уничтожили охрану, кинулись в подвал. А там Зину истязают! Тут мы, товарищ генерал, не выдержали, съездили по харе переводчика и коменданта так, что, если их допрашивать станете, извините, если они будут заикаться...
      - Где Зина? - спросил Харитонов.
      - В санчасти, товарищ генерал, мучили ее сильно... Мы вовремя поспели...
      В тот же день состоялся допрос переводчика. Харитонов, взглянув на переводчика, не мог отделаться от мысли, что лицо его ему знакомо.
      ...1913 год. Рыбинское купечество торжественно и разгульно отмечало трехсотлетие дома Романовых. На воротах купеческих особняков развевались трехцветные флаги. Лепные изображения русалок, чаек и морского бога Посейдона чередовались с нимфами и богом торговли Меркурием. Водяные лилии соседствовали с головами быков и рогатыми козлами, игравшими на свирелях. Из венецианских окон со стеклышками цвета морской волны спускались ковры. Один из таких особняков находился рядом с селом Васильевским и принадлежал управляющему судостроительным заводом Локтеву.
      Локтев держался замкнуто, надменно. Он как бы вовсе не соприкасался с окружающим его миром, считая дурным тоном народные зрелища. Бои на колышках, пляски под гармонь вызывали у него кривую усмешку. У него была яхта, на которой он катался со своим семейством-женой, дочками и сыном.
      Локтев-сын стоял теперь перед Харитоновым. Он был старше Харитонове.
      В тот памятный для Харитонова празднично-горластый день четырнадцатилетний Федя с любопытством глазел на чужое веселье.
      Особняк Локтева был обнесен высоким забором, но ребята проделали в нем щель, чтобы смотреть бесплатно представление из жизни, им неведомой.
      Барышни и молодые люди танцевали на коньках, среди них и этот человек. Он был тогда студентом коммерческого института, и о нем ходили слухи, будто он тратил огромные деньги на всякие свои прихоти. И хотя он был тогда моложе и одет наряднее, Харитонов узнал его и вспомнил, как по знаку Локтева-младшего к подъезду подкатили узкие высокие санки с медвежьим пологом.
      Кучер восседал на облучке. Дворник отворил ворота. Локтев-сын с одной из барышень уселся, в санки. Мгновенно, сам того не сознавая/ Федя Харитонов взобрался на холм, у подножия которого пробегала дорога в город, и, когда рысак поравнялся с его укрытием, сбросил ему под ноги бревно. Рысак шарахнулся, санки опрокинулись...
      - Мы, кажется, знакомы! - проговорил Харитонов. - Помните трехсотлетие дома Романовых? Это я вас тогда перевернул. Силы свои пробовал. А когда образование получил у рыбинских большевиков, то и покрепче саданул. Не только ваши санки, но и все ваше праздное житье перевернулось. Вы, видимо, не извлекли из этого урок. Опять приходится учить вас!