Хотя командующий фронтом и разрешил перенести КП, но по его ответу Харитонов понял, что тот недоволен. Это огорчило Харитонова, но он тут же упрекнул себя, что сам часто был резок с комдивами, когда они докладывали ему обстановку в особо напряженные моменты.
      В то же время он не переставал делать то, что в этот момент представлялось ему главным. Он непрерывно связывался с частями. Ему докладывали, что на переднем крае противник не предпринимает активных действий.
      "Я поднял зверя и не убил. Зверь огрызается!" - соображал он.
      Бомбы с оглушительным треском начали ложиться где-то недалеко от узла связи. Харитонов снова мельком обменялся взглядом с Зиной. Она схватила карандаш и торопливо написала несколько слов на обрывке узкой телеграфной ленты.
      Он видел, как она замедленным движением руки отодвинула от себя записку на край стола, так, чтобы он мог прочесть.
      "Уходите, уходите отсюда! - прочитал он. - Во дворе есть укрытие. Сводку я вам принесу, а если вызовут, сообщу!"
      Раздался оглушительный треск, потолок рухнул, горница заполнилась дымом. Показался с озабоченным лицом Шпаго и вслед за ним, с бронзово-невозмутимым лицом, ординарец Харитонова Айдаров.
      - Товарищ генерал! - доложил Шлаго- Летучка узла связи и наша машина выведены из строя.
      - Позаботьтесь о другом транспорте! - распорядился Харитонов.
      Зина делала отчаянные попытки спасти телеграфный аппарат.
      Харитонов, отстранив ее, взвалил аппарат на плечи. Она бросилась к рации. Харитонов направился к выходу в уверенности, что Зина следует за ним. Ему казалось, что он слышит за собой ее легкие шаги и частое дыхание. Бережно опустив аппарат у края дороги, он оглянулся, Зины не было.
      Узел связи уже весь был охвачен дымом. Огонь побежал по кровле и бревенчатому венцу, сбрасывая на крыльцо куски шифера.
      Харитонов бросился в горящее помещение.
      Зина, стоя к нему спиной, одной рукой загораживалась от дыма, а другой пыталась потушить вспыхнувшие провода, не замечая, что ее ватная телогрейка тлела, вот-вот готовая вспыхнуть.
      Харитонов, схватив ее за руку, с силой повлек к выходу и, добежав с ней до обочины дороги, указал на рыхлый, ноздреватый снег в глубине кювета.
      - Туши ватник, а то сгоришь! - отрывисто проговорил он ничего не понимавшей и не чувствовавшей в этот момент девушке. - Да говорю тебе, горишь! - сердито повторил он и с силой толкнул ее в кювет.
      С переездом КП в Долгонькое налети неприятельской авиации прекратились. На переднем крае противник не предпринимал активных действий.
      Харитонову, естественно, приходило на ум, что он слишком засиделся в Богородичном, этим, видимо, и объяснялась бомбежка.
      Так думал не только Харитонов, так думали и в штабе фронта, и в штабе направления, и в Ставке. Все думали, что Клейст не в состоянии нанести удар во фланг нашей ударной группировке с юга.
      Клейст искусно создавал такое впечатление у нашей разведки. Это уже был не прошлогодний Клейст, с него сбили спесь, и он стал действовать менее нагло, умело маскируя накапливание сил для осуществления своего замысла.
      Из поражения под Ростовом Клейст сделал вывод, что там потерпела поражение доктрина Гудериана, а не его, Клейста, доктрина, согласно которой крупные операции могут осуществлять танковые соединения лишь вместе с пехотой.
      Вот почему вместо танковой армии Клейст сформировал армейскую группу, в ее ударную группировку вошли дае танковые, одна моторизованная, одна горнострелковая и семь пехотных дивизий.
      Эта армейская группа получила название "КЛЕЙСТ". По числу батальонов "Клейст" превосходил армию Харитонова в полтора раза, по орудиям в два раза, по танкам в шесть с половиной раз, а на участках прорыва это превосходство оказалось еще больше.
      А что же представляла собой оборона Харитонова? Четыре дивизии первого эшелона оборонялись на 105-километровом фронте, и Харитонов снова строил оборону из расчета малой численности войск на большом участке фронта. И с этой тщательно продуманной обороны в начале мая сняли три танковые бригады, кавалерийский корпус и стрелковую дивизию. То есть у обороны отняли ее глубину, отняли то, что делало ее маневренной и гибкой на танкоопасных направлениях, - отняли подвижные силы.
      Печальнее же всего было то, что, проглядев накапливание сил Клейста, наша фронтовая разведка слишком долго перепроверяла сообщение партизан отряда Карнаухова. Ими была засечена танковая дивизия противника на подступах к Славянску.
      Их сообщение, переданное через связную Военному совету 9-й армии, тотчас было отправлено Харитоновым и Корняковым в штаб фронта.
      Пока разведотдел фронта перепроверял это сообщение, снятые с обороны Харитонова войска, выполняя приказ командования фронта, пытались овладеть селом Маяки. Как выяснилось позже, та частная наступательная операция'была ненужной в сложившейся обстановке. Два дня обескровленные части приводились в порядок, но возвратить их в прежние места уже не представлялось возможным.
      17 мая Харитонову сообщили с узла связи, что его срочно вызывает к аппарату Гущин. Как ни преувеличивал Гущин тревожные явления на участке его дивизии, Харитонов понял, что положение и в самом деле тяжелое.
      - Веду неравный бой!.. Отбил четыре атаки... Понес большие потери... Боевые порядки бомбит авиация... Противник атакует танками! - доносил комдив.
      Ответить ему Харитонов не успел. Связь с КП дивизии прекратилась,
      Харитонов распорядился направить к Гущину офицера связи.
      Затем он приказал соединить себя с другими дивизиями, но и с ними уже не было связи. Возле самого узла просвистел снаряд.
      Вбежавший в помещение Шпаго сообщил, что на той стороне оврага показались фашистские танки.
      - Видимо, ошиблись! На их карте этот овраг не значился! - пояснил он.
      - Вот и хорошо, что ошиблись! - невозмутимо сказал Харитонов. - Пока они будут рыскать, мы отсюда уедем!
      Но не успел он это сказать, как дом, где они находились, сотрясся от прямого попадания снаряда. Харитонов по 'счастливой случайности, как это бывает на войне, был только контужен. Шпаго, усадив командующего в машину, велел Мише ехать к переправе. Затем он снова вбежал в разрушенное помещение и увидел Зину, склонившуюся над столом возле аппарата СТ. По столу густым красным пятном расплылась кровь. На полу ворочался тяжело раненный Краевич.
      Шпаго заметался в поисках машины начальника штаба, но ее не было видно. Неподалеку остановилась санитарная машина. В кабине спорили шофер и медицинская сестра. Это была Люся.
      - Товарищ водитель! - негодовала она. - Я вам приказывала не останавливаться и не ждать, пока этот обстрел прекратится!
      Надо быстро проскочить... А вы опять свое!
      - Что значит-свое? - невозмутимо возражал шофер. - Машина для вас что? Бесчувственная? И потом, у меня нет медальона.
      - Какого медальона? - не поняла Люся.
      - Медальона с адресом моей семьи. Мне не успели выдать!
      - Ну так что же?
      - Без него нельзя послать извещения о моей смерти... Сами небось получили!
      - Товарищ водитель! Вам не стыдно? - упавшим голосом произнесла Люся.
      Шпаго, приблизившись, узнал в шофере своего бывшего ездового Васильчука. Васильчук служил в его взводе, когда Шпаго, окончив военное училище, командовал кавалерийским взводом.
      - Васильчук, ты? - воскликнул Шпаго.
      - Я, товарищ капитан!
      - Ну, здравствуй и давай быстро помоги мне вынести из этого разрушенного дома раненого начальника штаба и связистку! Оба тяжело ранены!..
      Люся, мгновенно позабыв о шофере, выскочила из кабины и помчалась к раненым. Шофер тоже вылез, неторопливо подошел к задней дверце кузова и с силой потянул к себе лежавшие под кожаной скамейкой санитарные носилки.
      - Я, товарищ капитан, только до таких особ, как эта фельдшерица, неподатливый, - с усмешкой объяснил он, подстраиваясь в ногу Шпаго. - Она до меня формально, и я ее формальностью оглушаю!
      В огороде, возле погреба, спиной к ним, прислонясь к стене, стоял боец. Шпаго тронул его за рукав. Боец обернулся. Шпаго с трудом узнал Айдарова: одно ухо его было оторвано и висело на мочке, бинокль разбит, грудь окровавлена, клок ватной штанины валялся на земле.
      - Посмотрите, товарищ капитан, что эти сукины сыны со мной сделали! - с горечью произнес ординарец.
      Когда раненых перенесли в машину, Люся уселась с ними.
      Шпаго сел рядом с Васильчуком. Едва машина тронулась, Васильчук снова заговорил:
      - Вы не представляете себе, товарищ капитан, какая это фельдшерица! Звание-это еще не все! Культуры не хватает!..
      Неизвестно, как 'долго бы еще изливал Васильчук свое недовольство Люсей, если бы внимание его не было привлечено большой группой машин и повозок, беспорядочно разбросанных по обеим сторонам шоссе.
      - Видите, что делается! - вздохнул Васильчук. - Опять бескультурье. Стой! - крикнул он, сняв ногу с акселератора и хватаясь за ручной тормоз. - Ну куда прешь? Не видишь, санитарная?
      Харитонов неподвижно стоял возле переправы и молча глядел на вереницу машин и повозок, которые густым потоком в несколько рядов въезжали на широкий настил моста и растекались на том берегу в разные стороны.
      От его взгляда не ускользала ни одна деталь этого тяжелого отступления. Отступали тылы. На всех лицах было выражение озабоченности и крайнего напряжения душевных сил. Все понимали, что танки противника могли оказаться у переправы. Противник не мог не пытаться отрезать пути отхода всем этим дивизионным и армейским тылам.
      Встретив взгляд Харитонова, люди успокаивались, полагая, что он-то уже наверно все знает, и если он тут, на этом берегу, и не торопится на тот берег, то и им надо проявлять выдержку. Но, как и они, он не знал размеров случившегося.
      "Я должен управлять боем, но сейчас я не управляю им! - думал Харитонов. - В каком положении находятся мои войска? Видимо, противник расстроил, расчленил их. Продолжают ли они вести бой? Занимают ли они прежние рубежи или отходят? В каком направлении? Как восстановить связь с дивизиями и скоординировать их действия, чтобы уничтожить прорвавшиеся танки?"
      - Товарищ командующий, ну что вы здесь стоите?! Давайте отойдем в лесок! - услышал он голос Шпаго.
      - Да! Да, - сказал Харитонов, превозмогая усталость. - Что?
      В лесок?.. А ты где был? Айдаров где? Краезич? Корняков? Ты не с того берега? Ну, как там расположился штаб? Есть ли связь с дивизиями?
      - Товарищ генерал! - с горечью сказал адъютант. - Айдаров тяжело ранен. Очень тяжело ранены начальник штаба и Зина. Я их с большим трудом отвез в госпиталь на. том берегу. Штаб наш в лесу, в двух километрах от Изюма. Связи нет. Корняков в частях... Прошу вас, отойдем в лесок. Вы сейчас упадете!
      Харитонов уже почти не чувствовал своего тела. Вдруг новые звуки донеслись до него, он поднял голову и, сделав над собой усилие, очнулся.
      Воздух прочертил снаряд. Из-за пригорка справа высунулся и исчез фашистский танк. Машины и повозки, не успевшие взойти на мост, рассредоточились, втягиваясь в поросшие лозняком балки.
      В лесу, где расположился штаб Харитонова, было по-весеннему зелено. Молодая трава остро-зелеными иглами пробивалась сквозь прошлогодние листья. Утренняя прохлада врывалась в шатер, где забылся тревожным сном Харитонов. Он спал на земле, подстелив бур,гу, в головах лежала полевая сумка.
      Ему снилось, что он мальчик. Он идет по селу в новой кумачовой рубахе, подаренной ему сельским учителем за лучшее исполнение стихов Некрасова. Ему хочется, чтобы все видели его обнову*
      Вдруг отец дернул его за рукав и отчитал:
      - Ишь, тоже нашел чем куражиться! Рубаху за стихи получил!
      Поэт Некрасов сочинил, а ты только наизусть выучил!
      Отец повел его по мглистому берегу Волги и привел к большому ржавому котлу, откуда доносился стук многих молотков.
      - Лезь! - сказал отец.
      Он влез, его оглушило таким грохотом, что он хотел было податься назад, но отец подтолкнул его и, подав молоток, сказал:
      - "Бей!.."
      * * *
      - ...Товарищ генерал, приехал командующий фронтом.
      Это уже был голос Шпаго, и не во сне, а наяву. Харитонов вскочил, плеснул на руки и. лицо воды из фляги, утерся носовым платком, расчесал волосы, надел фуражку и приготовился отдать рапорт командующему фронтом.
      Выйдя из шатра и не увидев никого, кроме часового, он с недоумением посмотрел на адъютанта.
      - Командующий фронтом ждет вас у палатки оперативного отдела!
      Возле палатки оперативного отдела, заложив руки за спину, ни на кого не глядя, мерил шагами землю высокий генерал в кожаном пальто. Харитонов начал отдавать рапорт. Командующий фронтом не остановился и не взглянул на Харитонова. Было такое впечатление, что командующему фронтом в этот момент представлялось более важным отсчитывать свои шаги. Он то надвигался на Харитонова, то резко поворачивался к нему спиной с сомкнутыми за спиной руками.
      Вдруг он остановился и, не размыкая рук, едва слышно проговорил:
      - Потери?
      Харитонов ответил, что потери его велики.
      - Откуда БЫ это знаете? - рассердился командующий. - Сидите тут, как запорожец за Дунаем... Отсыпаетесь... Маевничаете...
      Харитонов хотел было сказать, что у него тяжело ранен начальник штаба, выведен из строя узел связи, что сам он еще не оправился от контузии... что офицеры штаба, посланные в войска, не вернулись... что оборону его лишили глубины и маневренности...
      и что удар Клейста во фланг нашей ударной группировке можно было упредить, если бы разведотдел фронта учел сведения, полученные от партизан... И еще о чем-то очень важном хотел он сказать, но удержался: он не любил жаловаться на объективные причины, кроме.того, он понимал, что командующий сейчас не станет их выслушивать.
      Командующий фронтом снова повернулся и стал мерить шагом землю. Затем он начал отдавать распоряжения штабным офицерам, как если бы Харитонова тут не было.
      - Дайте сюда карту! - обратился командующий фронтом к начальнику оперативного отдела.
      Тот подал карту.
      Командующий развернул ее на плоской крыше своего автомобиля, начал сличать со своей. Затем он возвратил карту и, садясь в машину, не глядя на Харитонова, проговорил:
      - Во исполнение приказа Главкома Юго-Западного направления я отстраняю вас от должности. Сегодня же сдайте дела и выезжайте в Шандриголово!
      Когда машина командующего фронтом скрылась между деревьями, Харитонов молча удалился к себе. Шпаго понимал, что Федор Михайлович должен некоторое время остаться наедине со своими мыслями. Прежде чем пойти к Харитонову, он долго одиноко бродил по лесу.
      Меньше всего он думал о своей личной судьбе. Должность адъютанта только в его глазах была высокой должностью, а для многих людей, он это знал, такая должность была связана с представлением о человеке небоевом, угодливом и расторопном. "Да, это одно из тех тепленьких местечек, говорили фронтовики, - где человек может, не рискуя жизнью, пользоваться всеми благами, которыми и сам начальник не пользуется!"
      Сознавая всю важность своей работы, Шпаго мысленно не раз ловил себя на том, что его тянет в полк, на строевую должность.
      Строевая служба была его призванием, да и командование щедро награждало строевых офицеров, а он, Шпаго, за десять месяцев войны не удостоился ни одной боевой награды. Что же он скажет жене и дочкам, когда разыщет их после войны, если он и они останутся в живых? Как сумеет все это объяснить им? "Ты плохо воевал, - скажут они, - раз у тебя нет наград!"
      Теперь ему открывалась возможность уйти в полк.
      Шпаго представил себе Харитонова, вся жизнь которого была у него на виду. Представил себе, как Харитонов одиноко садится в машину и уезжает один.
      "Нет, не могу его оставить, провожу до штаба фронта. Буду с ним, пока все выяснят и разберут!"
      Незаметно для себя он вышел на тропу, которая вела в кавалерийский взвод. Лошади стояли под навесом. Шпаго подошел к своей. Она так кротко посмотрела, так ласково дотронулась губами до его руки, что ему сделалось не по себе. Этот кавалерийский взвод был в армии сверхштатным. Шпаго сформировал его из отличившихся бойцов, после того как штаб дважды подвергся внезапному нападению. Взвод, конечно, расформируют. Шпаго не решался сказать об этом кавалеристам. Поговорив о самых обыкновенных вещах, он направился к Харитонову.
      По дороге он увидел запыленный вездеход Гущина. Комдив сделал знак шоферу остановиться и, выйдя из машины, справился о здоровье Харитонова. Шпаго отвечал в обычном тоне. Комдив начал издалека вводить Шпаго в курс тех вопросов, с которыми он намерен был обратиться к командующему армией.
      - Вам, товарищ полковник, лучше приехать в другой раз и поговорить с новым! - огорошил его Шпаго.
      На багровом лице Гущина выразилось сначала недоумение, потом почти одновременно сожаление и озабоченность.
      - Ну что ж, капитан, спасибо, что предупредил! - тоном человека, привыкшего к превратностям судьбы, сказал комдив и, помолчав, добавил:-У меня в третьем хозяйстве нет начальника штаба... Давай оформляйся! Если повезет, так через год командовать полком будешь!
      Шпаго было обрадовался, но, поразмыслив, сказал, что он сначала должен проводить Харитонова и неизвестно, сколько времени пробудет с ним в штабе фронта.
      - Справедливость требует, чтобы я оставался с ним, пока не разберутся в его деле!
      - Э, милый, чего захотел! Справедливости! - протяжно проговорил Гущин. - Знаешь, сколько людей на этом свихнулось! Я тоже когда-то этим болел, но эта корь, слава богу, прошла. Их, правдоискателей, много по Руси шаталось. С посохом через наше село брели, от шавок отбивались...
      Шпаго уже не раз слышал такие речи от так называемых "мудрых" людей. И всякий раз с ужасом думал, "Неужели и я с годами стану таким? Но вот уже мне тридцать лет, а я по-прежнему невосприимчив к этой "мудрости". Только если раньше я протестовал, оспаривал, переубеждал таких "мудрецов", то теперь я понимаю, что не всегда это уместно".
      - Да пойми ты, - продолжал Гущин, - ты же не его человек.
      К нему был назначен отделом кадров. А если ты покажешь излишнюю к нему приверженность, к тебе будут относиться с недоверием при новом. И мне уже тебя взять не придется. Ну, в общем, решай!..
      Гущин сел в машину. Мотор затарахтел, и вездеход начал разворачиваться.
      - Товарищ полковник! - с волнением заговорил Шпаго. - Возьмите к себе мой конный взвод... Жаль, если его расформируют...
      Вы знаете, какие там люди, а лошади какие!..
      - Стой! - резко остановил Гущин шофера. - Это надо обмозговать... Это дело стоящее!
      Когда Шпаго вошел в палатку и молча остановился у входа, Харитонов некоторое время не замечал адъютанта.
      Увидев его, нахмурил брови и, не поднимая глаз, глухо проговорил:
      - Ну вот, капитан, мы с тобой уже не командуем армией...
      Пусть Миша готовит машину в Шандриголово. Давай простимся.
      - Я вас не оставлю, товарищ генерал! - воскликнул Шпаго.
      Харитонов недовольно поморщился.
      - К чему это? - с досадой проговорил он. - Ты адъютант командующего армией, а не мой личный адъютант. Мне теперь адъютант не положен. Знаешь, что меня ждет?
      - Что бы вас ни ожидало, я поеду с вами. Провожу вас! - настойчиво повторил Шпаго. - Я, правда, небольшого звания человек, но я коммунист, и с моим мнением не могут не посчитаться.
      Честь ваша будет восстановлена!
      - Ты думаешь? - оживился Харитонов.
      Лицо его, -мгновенно просветлев, снова нахмурилось.
      - Слушай, капитан, если на то пошло, буду с тобой откровенен, как всегда. Мне не безразлично, в каком звании бить врага.
      Мизинцем или кулаком. Но ты видишь, что кулаком я не справился. Давай распорядись отъездом. А я пойду прощусь с сослуживцами.
      Прощание было недолгим, Харитонов, ничем не выдавая своего волнения, держался просто. Он сказал, что и при новом командующем каждый должен отдавать свои силы и способности на разгром врага, как и при нем.
      - Служим Родине, а не лицам... - напомнил он. - Честь Девятой армии должна быть восстановлена. Всю ответственность за это поражение беру на себя. Вам выражаю благодарность за честную службу. Как бы ни решилась моя судьба, одного права своего не уступлю-права защищать Родину в любом звании, пока бьется в груди сердце, пока голова на плечах!
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      В Шандриголове, где располагался в это время штаб Южного фронта, Харитонов, избегая встреч с бывшими сослуживцами, проехал прямо к коменданту и, позвонив от него в приемную командующего фронтом, доложил с своем прибытии. Старший офицер для поручений при командующем сказал, что о его прибытии будет доложено и о.дне приема он будет извещен. Шпаго тем временем договорился о квартире. Это был домик на окраине села с большим яблоневым садом. Легкие пушинки носились в жарко нагретом воздухе, перелетали с яблонь в степь. Дети обступили машину.
      Харитонов, разостлав бурку на траве под яблоней, принялся развлекать их. Достав цветные карандаши "Тактика" и несколько пустых коробок от папирос "Аэлита", он живо набрасывал на внутренней стороне коробок красочные эскизы.
      Ночь он провел без сна, обдумывая предстоящее объяснение с командующим фронтом. Но чем больше он думал, тем сбивчивее становились его мысли. Он вдруг почувствовал, как начало покалывать и нестерпимо ныть сердце. Он пробовал зажать его рукой, прижать к подушке, но оно не унималось. Боль сделалась невыносимой.
      Лишь утренний короткий сон немного освежил его.
      Поднявшись в обычный час, Харитонов приступил к утренней зарядке. Проделав несколько сложных упражнений, он растерся влажным полотенцем, выпил стакан крепкого чая и, решительно отогнав назойливые мысли, снова занялся с детьми, с минуты на минуту ожидая, что за ним пришлют. Но от командующего никто не появлялся. В нетерпеливом ожидании провел он весь следующий день-опять никто не явился. Дни проходили, а вызова все не было. Шпаго с утра куда-то исчезал, приказав Мише никуда не отлучаться от командующего. И Миша придумывал себе все новые и новые занятия по уходу за машиной.
      Однажды Харитонов застал Мишу в расстроенных чувствах.
      - Ты что? - участливо спросил Харитонов.
      Миша долго колебался, прежде чем поведать генералу свою досаду. Оказывается, жена Миши прислала ему письмо, в котором она жаловалась на председателя колхоза и дружка Миши-Дениса. В детстве Денис упал с лошади, сломал ногу, в армию его не взяли, и он никуда не выезжал из родного села. Даша, жена Миши, поспорила с Денисом и в споре пустила самую, как ей казалось, острую, неотразимую стрелу: "Твоей Марине хорошо, когда у нее ты дома. А каково мне, когда мой на фронте кровь проливает?" Денис, нимало не смущаясь, срезал Дашу: "И без твоего мужика Красная Армия справится!"
      Эти слова задели Мишу. Первым и самым понятным его чувством после прочтения письма было осадить Дениску. Даша именно за то- и предпочла Мишу другим ухажерам, что, будучи остра на язык, нередко терялась в споре, как выразился Миша, от недостатка образования. А он, Миша, умело отражал всех возражателей в любом споре.
      Ответить на укол Дениса в первую минуту после прочтения письма представлялось Мише делом самым легким. Но каждая следующая минута ослабляла его задор.
      Справится или не справится без него Красная Армия? "А вдруг и в самом деле справится?" - подумал он.
      И чем больше думал, получалось не в его пользу.
      "Но тогда что же такое я? Зачем меня оторвали от Даши? Зачем со мной разговаривают, как если бы я что-то значил? А медаль "За отвагу"? А то, что мне доверили жизнь генерала? Если бы не я, Харитонов мог попасть в лапы фашистов еще в Колларовке!
      Кет, тут что-то не так!"
      Он уже собрался было отписать Даше в таком духе. Но, поразмыслив, решил, что такое письмо нельзя посылать. Названия мест, где отличился в боях, писать нельзя-цензура не пропустит.
      А так-кто же поверит! Бахвальство не к лицу сержанту и кандидату партии.
      "Так как же написать?"
      Долго думал он и решил написать так:
      "А что касается, что без твоего мужика Красная Армия справится, ты Денису скажи, что, если б без твоего мужика Красная Армия справилась, его бы в армию не взяли, с тобой и малыми детьми не разлучили, так долго в армии не держали, и спал бы он с тобой на пуховой постели, как Денис с Мариной. А без него справляемся и просим об одном - чтоб наших жен не обижал, а помогал им давать фронту все необходимое для окончательной победы над врагом".
      Харитонов с улыбкой слушал рассказ Миши. "Миша не только за себя ответил. Он за всех бойцов ответил. Если его призвали, - значит, без него не справятся. Не так ли и я должен решить этот вопрос? Я должен драться за свое место а строю!"
      Другое чувство, вызванное в его душе рассказом Миши, относилось к жене.
      Она писала, что вернулась в Москву, но встретились затруднения с постоянной пропиской. Она просила прислать адъютанта, чтобы уладить этот вопрос. Он ей ответил, что высылать адъютанта по такому делу считает неудобным, да и незаконным.
      В следующем письме она написала слово "муж" в кавычках.
      Он не понял, чему следовало приписать ее обиду.
      "Благодарю за искренность, - писал он, - но для меня непонятно, почему ты слово "муж" написала в кавычках. Я считаю себя твоим мужем без кавычек. Как и-прежде, мои мысли только с тобой. Напиши, в чем дело. У меня дела идут не совсем гладко. Затерло на одной из очень важных операций. Потерял всякую человеческую норму сна и отдыха. Прилагаю все усилия, энергию и способности, но успеха желаемого пока не добился".^
      Это он писал в конце марта, когда не ладилась операция под Славянском.
      В следующем письме она сетовала на то, что он не отвечает на ее письма. Выражала опасение: получает ли он их? Жив ли он?
      "Если ты занят, - писала она, - и не можешь отвечать сразу, поручи это адъютанту!"
      Он снова должен был ей разъяснить:
      "Письма и открытки получаю регулярно. Бессчетно благодарю, но отвечать на каждое не хватает времени. Ты на это не сердись.
      Мой адъютант всегда со мной и временем располагает таким же.
      Ему достается не меньше, чем мне, так что я не могу его утруждать. Решу задачу, высплюсь и отвечу так, как я привык писать тебе. Не односложно: "жив, здоров", а все, что накопилось в душе".
      В следующем письме она объясняла, что значит "муж" в кавычках. Но это письмо пришло в день отстранения его от должности, и он на него до сих пор не ответил. Он был теперь в таком же положении, как Миша. Обыкновенной почтой невозможно было сообщить Наде о том, что произошло. К тому же он чувствовал себя не вправе огорчать ее таким известием. Но теперь, после беседы с'Мишей, Харитонов засел за письмо.
      "Надюша! Ты пишешь, что для некоторых твоих соседок мужья в лепешку разбиваются. А я якобы слишком скромен, а скромность иногда бывает неуместна. Скромность никогда не мешает.
      Для тебя я рад все сделать. Но больше того, что в моих силах, я не могу. Сейчас у меня дела далеко не веселые. Враг решил мстить за Ростов. Зезать нельзя. Прозевал-вывалишься из тележки с треском. Думаю, что меня еще хватит для того, чтобы покончить с фашизмом, если какая-нибудь случайная пуля или бомба не оборвет мое желание. Совсем недавно я чудом остался жив после одной из бомбардировок. Почему остался жив, когда несколько любимых друзей, бывших со мной, тяжело ранены, - и сам не знаю. Чудом вырвался из-под обломков и пламени разрушенного дома. Но это ничего. На то война. Здесь не у тещи на блинах!"
      Харитонов снова вспомнил обе бомбежки узла связи. И мысли о тяжело раненных друзьях овладели им с новой силой.
      Он вспомнил ординарца. Вспомнил, как Айдаров по-своему понимал геройство. Однажды Айдаров, находясь в кавалерийском взводе охраны штаба, заарканил и увел немецкого мотоциклиста.
      Харитонов похвалил его за геройство. "Это не геройство, товарищ генерал, - возразил Айдаров, - арканить лошадей меня отец в горах выучил. Геройство, если я сам сообразил. Был у меня такой случай. В бою выбыла из строя моя рота, я присоединился к другой. Кончили бой ночью, подходим к полевой кухне с котелками.
      Повар всем наливает, а мне не дает. "Ты не нашей роты. На тебя нет продуктов!" - "'Но я же воевал, кушать хочу, дай!" Повар свое:
      "Я своих бойцов знаю, кто как воюет, а ты, может, в кустах прятался и к ужину поспел!" Вот тут и нужно было мне проявить геройство, сообразить, товарищ генерал! Пошел, принес повару воды, нарубил сухих веток. Он меня за это накормил. Я не лег спать голодный. Этому уже меня никто не учил. Сам догадался!"
      "Где он теперь? - подумал Харитонов. - В каком госпитале?
      Где Краевич, Зина?"
      Послышался легкий стук в дверь и голос адъютанта:
      - Можно, товарищ генерал?
      - Войди! - ответил Харитонов.
      - Товарищ генерал, - начал Шпаго, - мы с Мишей обедаем.
      А вы что, святым духом жить хотите?
      - Не святым духом, а сухим пайком!
      - Как хотите, товарищ генерал, сегодня жэ пойдете в генеральскую столовую, - решительно произнес Шпаго,
      - Ладно! - не желая ссоры, согласился Харитонов.
      Генеральская столовая помещалась в красивом одноэтажном доме под черепицей. Высокое крыльцо вело в коридор. Дверь направо-в зал, другая.раскрыта настежь, во двор. Там была кухня.
      В большой светлой комнате стояло несколько овальных столиков, покрытых свеженакрахмаленныдли скатертями. Ветер надувал палевые занавески у раскрытых окон. Харитонов выбрил самый крайний столик слева от входной двери и сел спиной к окнам, чтобы люди, входя в зал, не сразу обратили на него внимание. Он заказал окрошку и с аппетитом, впервые за эти несколько дней, принялся за еду. В коридоре послышались шаги и недовольный голос Казанского.