На острове Колибрия

– Раз!

Улыбка раздражала Корвича, это было очевидно; он нахмурился еще больше.

– Два!

Корвич стал мрачнее тучи. Неужели он вышел из равновесия?

– Три!

Капитан медленно поднял руку. Утренний свет играл на дуле пистолета, оно казалось нацеленным верно. Билли изобразил на своем лице полную уверенность в счастливом для него результате этого выстрела и в последующей достойной мести.

Поможет ли насмешка? Ослабят ли гнев и сомнение эту опытную руку? Корвич был рассержен!

Он выстрелил.

И… промахнулся!

Сначала Копперсвейт не мог этому поверить. Он думал, что ранен, он положительно чувствовал это, потом подумал, что должен это чувствовать, и лишь понемногу он понял, что его усмешка, действительно, достигла своей цели: он был невредим. Он услышал, как вздох облегчения сорвался с его губ, которые теперь совсем уже не смеялись.

– Раз!

Теперь его черед. Усилием воли он снова изобразил на лице улыбку. Она спасла его, так почему же ей не послужить для его мести и для защиты дела принцессы Ариадны?

– Два!

«Надо быть справедливым даже к дьяволу». Корвич знал, что находится на волосок от смерти, но он не боялся. Другое дело – Петр Хрозия и Набуков, а также и врач, которых Билли наблюдал уголком глаза. Среди них заметна была явная растерянность.

– Три!

Копперсвейт поднял пистолет. Инстинкт подсказывал ему, что он должен стараться убить врага, и разум поддерживал его в этом. Но американская традиция, рассчитывавшая давность трех поколений, предостерегала его, что даже попытка сделать это, навлечет на него вину в убийстве. Он мог сражаться за принцессу, ударом отвечать на удар, он охотно умер бы за нее; но тут, в эту минуту, когда он уже готов был торжествовать, он с изумлением увидел, что, несмотря на грозные последствия, он не мог убить человека, не мог принудить себя к этому даже ради нее! Должен был найтись другой путь. В бессильной злобе на собственные предрассудки, он расхохотался.

– На этот раз я только прострелю вам рубашку! – крикнул он и спустил курок.

Это была пустая похвальба. Но тут подтвердились его искренние слова о том, что правое дело укрепляет руку бойца. Лужайку застлал тяжелый дым. Запах пороха наполнил ноздри Билли. Он почувствовал головокружение и… увидел рваную черную дыру в белом рукаве рубашки невредимого Корвича.

Что же дальше?

Где же это Набуков? Куда бегут рыжий Хрозия и светлобородый доктор? Билли услышал возглас Загоса:

– Оставаться на местах! Новая зарядка! Еще по два выстрела каждый!

Но бежавшие не слушали его. Они приближались к Билли.

– Они что-то замыслили, берегитесь! – крикнул Загос, но опоздал.

Копперсвейт увидел людей, мчавшихся на него от опушки, и, взяв свой пистолет за дуло, приготовился встретить их.

– Бегите, Загос! – крикнул он. – Обо мне не думайте! Помните, что я сказал вам, ради принцессы!

Нападавшие были уже возле него. Он взмахнул рукояткой пистолета, ударил направо, ударил налево… Теперь усмешка была на лице рыжего Хрозии. Доктор фон Удгест предательски подскочил к Билли сзади и поднял какое-то оружие. Раздался глухой стук, и Билли упал. Смутные мысли проносились в его мозгу. Корвич когда-то предупреждал его, что у него будет болеть голова. Что значат эти звуки? Может быть, это стук конских копыт, топот коня, уносящего Загоса во Влоф?

Секунду он утешался этой надеждой. Но следующая секунда уже погрузила его во мрак, слишком глубокий для того, чтобы надеяться или бояться.

Глава XX. Дикая гонка

Услышав крик Билли, лейтенант Загос больше не раздумывал: он должен был помогать американцу, будучи приставлен к нему принцессой, но его долг перед ней самой стоял на первом месте. Дуэльный кодекс требовал от него заботы о человеке, чьим секундантом он был, но эта дуэль переросла в драку, и его честь подсказывала ему, что в первую голову он должен подумать не о спасении Копперсвейта, а о безопасности той женщины в «Сплендид-отеле», которая оставалась одна во Влофе и от которой, как говорил Билли, зависело счастье ее королевского высочества. Этот заговор, к чему бы он ни сводился, может найти свое завершение лишь тогда, когда заговорщики овладеют норвежкой. Они обыщут весь город, а между тем в ней ведь вся защита принцессы Ариадны от короля Павла.

Нападение произошло со стороны замка. Загос же привязал лошадей на противоположном конце лужайки. Он бросился туда в то время, когда Билли еще боролся со своими коварными врагами.

Он бежал во весь дух, но все-таки чуть не опоздал. Набуков стоял под деревьями, спиной к нему. Чего ради пробрался сюда этот подхалим Миклошей?

– Это что такое? – воскликнул Загос.

С обнаженной шпаги Набукова капала кровь. Одна из лошадей уже билась в предсмертных судорогах на траве.

Загос понял. Одновременно со своим возгласом он выхватил шпагу. Негодяй услышал, повернулся и тотчас сделал выпад. Все же он был захвачен врасплох. Ни тот ни другой не произнесли ни слова. Загос при первом же натиске отбил всторону клинок противника и своим насквозь пронзил Набукова.

Все было кончено. Убийца лошади рухнул как бревно. Одержав победу, Загос поспешно освободил свою шпагу, вскочил в седло и поскакал по аллее.

За собой он услышал крики, но не обернулся. Выстрелы – но он даже не подумал о том, что они могут попасть в него. Он несся по зеленой аллее, по которой так недавно еще проезжал с гораздо более легким сердцем. Вот и домик привратника, вот и закрытые ворота, и сам привратник возле них. И что же – привратник держал в руке пистолет!

Загосу некогда было отдавать приказания, некогда целиться в этого нового врага. Ворота были в шесть футов высоты, и сверху – острые шипы! Возьмет ли лошадь это препятствие? Должна взять! Загос сжал коленами бока своего коня, поднял его… Конь взвился, привратник выстрелил. Он стрелял наугад, не ожидая такого отчаянного прыжка. Пуля пролетела мимо; копыта лошади опустились на дорогу по ту сторону стены. Конь и всадниквырвались из парка Дворки.

И снова безумная скачка!

Загос бешено мчался в сторону столицы, но он должен был считаться с утомлением своего коня. Проскакав две мили, он сделал передышку, прислушался и, не обнаружив признаков погони, поехал умеренной рысью. Проехав плато «Крыша Колибрии», он начал долгий спуск к равнине.

Горные пастухи оглядывались на раннего путника. Крестьяне, обрабатывавшие свои скупые поля, смотрели ему вслед. Солнце поднялось уже высоко, и лошадь все больше проявляла признаки усталости. Загос проехал через деревню. Перед гостиницей бродячий бард платил за поздний завтрак песней – каким-то преданием из стародавнего прошлого острова – перед трактирщиком, деревенской знатью и группой зевак. Гвардеец шагом проехал по улице на своем взмыленном коне, пока не скрылся из виду, а потом постарался наверстать потерянное время, пустив лошадь галопом, настолько быстрым, насколько позволяла крутизна спуска.

Вскоре он достиг сравнительно ровного участка дороги. Тут он снова собрался было прибавить ходу, как вдруг услышал далеко позади, но вполне внятно, нечто заставившее его тотчас подобрать поводья.

Не ошибся ли он?

Нет, чистый горный воздух донес до него наконец звуки погони. И от этой погони у него не было надежды уйти. Он услышал частый треск бешено мчавшихся мотоциклов. Ближе, ближе! Какая польза могла быть тут от усталой лошади?

Невдалеке впереди рос густой кустарник, и Загос въехал прямо в него. Он спешился и привязал коня. Потом, вытащив пистолет, выглянул из своего укрытия.

Он едва успел проделать все это. Еще немного и было бы уже поздно.

Сперва показалось облако пыли, потом обрисовались согнутые фигуры – числом шесть, причем одна из них – на машине с пустой боковой коляской. Ближе, ближе, и вот они уже поравнялись с кустами!

Загос нажал собачку. Один из мотоциклистов скатился на придорожную траву. Но остальные не остановились. Они умчались, прежде чем лейтенант успел еще раз выстрелить.

Загос выбежал на дорогу. Упавший ездок был мертв и, как предполагал офицер, под широкой дорожной накидкой был одет в гвардейскую форму. Загос узнал Михаила Психоса, известного пьяницу и забияку.

Лейтенант понял, что теперь положение переменилось. Почему преследователи не остановились? Он упрекал себя в том, что не сбил ездока машины с боковой коляской. Преследователи не хотели задерживаться потому, что человек, сидевший в засаде, не был предметом их главного интереса. Копперсвейт – ведь они знали о его пакете? Его схватили, обыскали и не нашли при нем документа. Очевидно, враги решили, что бумага вернулась к ее владелице. Вот почему им достаточно было обогнать Загоса. Важнее его особы была для них беззащитная женщина во Влофе, в «Сплендид-отеле».

Загос с лихорадочной поспешностью осмотрел мотоцикл убитого, попробовал еще работавший мотор. Кроме погнутой ручки руля, все было цело, как и три минуты назад.

Он вывел из кустов свою лошадь, повернул ее к западу, перекинул ей через голову поводья и хлопнув ее ладонью по мокрой спине, пустил одну по направлению к деревне, где пел сказитель баллад. Лошадка хорошо поработала в это утро, и Загос был еще настолько юн, что ему жаль было расстаться с ней. Но время было неподходящее для сантиментов. Он должен был спешить, как только мог.

Вперед! Он остановил двигатель, пустил его снова, вскочил в седло и умчался по ровной дороге.

Вперед! Он достиг нового спуска и, пренебрегая опасностью, ринулся по нему вниз.

Вперед! На высшей скорости он начал пересекать равнину, простиравшуюся до города, и в облаке пыли покрыл эту часть пути.

Старые стены Влофа, большие ворота. Теперь днем они были, конечно, открыты, но пришлось замедлить ход ради выезжавшей из них крестьянской повозки. Когда Загос разминулся с ней, его окликнули двое сонных часовых, явно получивших только что какие-то указания.

– По делу, – с трудом выдавил Загос из своего пересохшего горла, – по делу ее королевского высочества принцессы Ариадны.

– Однако… – часовые колебались.

Загос двигался вперед, хотя и тихим ходом.

– Вы знаете, кто я.

– Но…

Они были в пяти шагах впереди него, а за ними лежало пятьдесят ярдов мощеной и сравнительно свободной улицы. Лейтенант заставил себя небрежно рассмеяться и пустил машину полным ходом. Он знал, что часовые не посмеют стрелять среди бела дня в офицера в гвардейской форме.

Он нырял в узкие улочки – вправо, влево, словно челнок ткацкого станка, так как в этой части города не было прямых длинных улиц. Но он все ближе приближался к своей цели. Он нарушал все правила движения, не обращал внимания на ругательства, предостережения, возгласы протеста подвергавшихся опасности пешеходов и обгонял экипажи не с той стороны, как полагалось. Он не убавил хода до тех пор, пока не вылетел на широкую площадь Святого Иоанна Дамаскина. Тут он соскочил с машины, бросил ее у тротуара, перебежал через террасу и ворвался в контору «Сплендид-отеля».

Владелец учреждения, этот человек, рот которого почти перерезал пополам его лицо, оказался на месте; он был один в маленькой конторе, когда утомленный поездкой Загос распахнул дверь.

– Брат американского джентльмена? Офицер осведомляется о нем? Но его нет! Никто не видел, как он ушел, но когда служанка недавно пошла прибрать у него, комната оказалась пустой.

Глава XXI. «Неведомо куда»

Читатели, вероятно, заметили, что, кроме таких серьезных случаев как дуэль, лейтенант Загос не особенно считался с формальностями. Так и в этом случае он обошелся без них.

Хорошо зная, с кем он имеет дело, Загос, входя, закрыл за собой дверь. Владелец отеля, ничего не подозревая, стоял перед ним. Спокойно, но проворно Загос обхватил пальцами левой руки жилистую шею, которая была так соблазнительно близко. Затем его правый кулак нанес хозяину гостиницы удар, устранивший его от участия в ближайших событиях. Владелец отеля был связан, и в рот ему был вложен кляп. Загос вышел из конторы, запер за собой дверь и положил ключ в карман.

Он поднялся по лестнице и путем недолгих расспросов нашел комнату, которую занимала норвежка. Здесь еще не был восстановлен порядок, и вид комнаты ясно показывал, что в ней происходила борьба. Ковер был скомкан, на полу валялись перевернутый стол и сломанный стул.

Загос позвонил горничной. Она вошла, робкая и несомненно уже запуганная. Угрозами и деньгами лейтенант заставил ее говорить. Брата американца схватили четверть часа назад люди, подъехавшие к заднему входу отеля на мотоциклах, один из которых был с боковой коляской.

Загос сбежал с лестницы, прыгая через три ступеньки. Захваченная им машина была там, где он ее оставил. Он снова вскочил на нее и помчался.

На этот раз его путь был недолог. Менее чем за шесть минут он достиг Рыцарской улицы и дверей американской миссии. В тот миг, когда он поднимался на ступеньки, навстречу ему показалась скромная фигура Тонжерова. Загос не питал любви к республиканцам, но ему ничего не оставалось, как идти вперед. Он сухо поклонился, и Тонжеров ответил ему вежливым поклоном. Офицер знал дорогу в миссию. Он быстро прошел мимо швейцара и без доклада влетел в кабинет американского представителя.

Доббинс сидел среди своих носов, держа возле уха телефонную трубку. Его немного плаксивый голос говорил в трубку.

– Это британское посольство? Скажите лорду Дэнмоу, что я только что получил новую партию…

Он увидел Загоса и тотчас повесил трубку.

– Что это значит, что вы врываетесь таким образом?

Загос начал представляться. Но Доббинс перебил его:

– Я знаю, кто вы. Я видел вас в театре в обществе моего секретаря, то есть… моего бывшего секретаря. Я спрашиваю вас, почему вы вошли сюда без доклада. Потрудитесь ответить на это.

Лейтенант не стал тратить слов. Он разом выложил все свои новости.

На его слушателя они произвели смешанное впечатление. Доббинс подскочил, потом опять сел. Он обрушился с упреками по адресу безрассудного Билли. Потом заявил, что он ожидал именно чего-нибудь в этом роде. Он клялся, что мальчишка помешает ему довести до конца какую-то неясную, но, по-видимому, ценную идею. Но все-таки он заявил, что Копперсвейта необходимо спасти.

– Раслов? – как эхо повторил он брошенное Загосом имя. – Вы говорите, что за всем этим стоит Раслов? Вы говорите неправду!

Загос вспыхнул.

– Мне некогда, и вы старше меня. А то я бы…

– Прострелили мне голову? Хорошо, я прошу извинения! Но Раслов… я говорю вам: если вы не лжете, то вы сошли с ума.

– А я вам говорю…

Доббинс снова снял телефонную трубку. Этикет не смущал его; вместо того, чтобы попросить разрешения явиться к премьеру, он вызвал Раслова в миссию. Он намекнул о чем будет речь и потребовал незамедлительного прихода премьер-министра. Самое удивительное было то, что премьер-министр согласился немедленно прибыть.

– Вот видите? – воскликнул Доббинс, вешая трубку. – Он не посмел бы прийти сюда, если бы был замешан в таком деле.

– Он и не подумал бы прийти, – сказал Загос, – если бы не считал необходимым успокоить вас. Он не дурак, я его знаю.

Прошло несколько минут. Доббинс, казалось, вернул себе полное самообладание. Он начал разговаривать о носах. Загос нетерпеливо барабанил пальцами по столу. Доббинс вернулся к своей сложной задаче – приведению в порядок своих коллекций. В то же время он напевал про себя, а Загос мешал ему, шагая по загроможденному полу.

– Он не станет говорить при мне.

– Кто? Барон?

– Да. Он и вообще не скажет правды, а при мне будет совсем молчать.

– Вы можете спрятаться за портьерой. Драпировки у окон достаточно плотны и длинны.

Слуга доложил о приходе «его превосходительства».

– Хорошо, – сказал Загос и направился к окну. Там ему, действительно, легко было укрыться.

И было как раз время. Материя еще немного колыхалась, когда вошел барон. Он был толст, красен и слащав, как всегда. Он покосился на портьеру и, погладив свои усы, улыбнулся своей масляной улыбкой. Доббинс на своем лучшем французском языке сообщил ему самое необходимое. Премьер выслушал его с таким видом, как будто Доббинс говорил о сущих пустяках.

– Дорогой сэр, у вас нет прямых, достоверных сведений, подтверждающих это обвинение… это абсурдное обвинение, будто бы ваш молодой друг был оглушен и захвачен в плен.

– Нет, – сказал Доббинс, – конечно, прямых сведений у меня нет.

– Тогда позвольте мне сказать вам, что вас грубо ввели в заблуждение. Мы, колибрийцы, культурный народ, не то, что ваши молодцы Дальнего Запада. Такие вещи, о которых вы говорите, просто невозможны у нас. Эта история, – пожалуйста, не сердитесь на меня, – прямо смешна. Как только вы позвонили мне, я в свою очередь позвонил в замок Дворки. Начальник караула заверил меня, что там ничего подобного не произошло.

– Однако, – сухо возразил Доббинс, – есть один факт, мимо которого мы не можем пройти, а именно тот, что мой… гм… мой молодой друг в самом деле исчез.

Раслов опять улыбнулся.

– Все это именно оттого, что ваш друг так молод. Поверьте, дорогой мистер Доббинс, молодые люди одинаковы везде – и в Америке и в Колибрии. В этом наши страны сходны. Я предостерегал мистера Копперсвейта, это правда. Но, уверяю вас, это относилось всецело к нашим дипломатическим делам. Это не имело никакого отношения к настоящей истории. Он очутился один в новой для него стране. Он хочет видеть ее достопримечательности и не хочет, – что может быть более естественного? – давать отчет в каждом своем поступке.

Доббинс согласился, что, как человек пожилой, он иногда забывал принимать в расчет свойства молодости.

– Но мальчика необходимо найти, – добавил он.

– Вы слыхали о гротах в Салосе? – спросил барон.

Доббинс не слышал о них. Дрожащей рукой он пригладил свои чернильные волосы.

– Они удивительны. Это одна из достопримечательностей Колибрии. Они расположены на противоположном конце острова. Этими гротами любуются сквозь стеклянное дно лодки, и на всем свете ничто не может сравниться с ними, кроме разве ваших Бермудских островов. Так вот, я связался с начальником полиции, – о, без всякого шума и огласки! – и он выяснил, что мистер Копперсвейт сегодня рано утром выехал в том направлении. Я сразу не сказал вам об этом, потому что, – вы простите меня: в нашей несчастной стране всякое дело сразу так осложняется! – потому что я хотел знать, как далеко зашел ваш таинственный осведомитель.

– Но он сам…

Барон поднял свою пухлую руку.

– Все равно. С тем концом острова нет ни телеграфного, ни телефонного сообщения. Мы цивилизованны, но мы еще не Англия. Тем не менее, вполне достоверно, – вполне, я вам ручаюсь в этом, – что мистер Копперсвейт там и вернется через день или два. Если с ним не приключится какой-нибудь беды! Гроты в Салосе – посещаемый в это время года курорт, куда едут ради воздуха и развлечений. Впрочем, если вы хотите, я охотно пошлю туда доверенного человека.

Доббинс казался до глупости доверчивым.

– Я не настаиваю, но я хочу все знать.

– Вы и узнаете. Если не случилось какого-нибудь несчастья…

Так разговор и закончился! Барон откланялся. Но не успел он выйти, как его место занял разгоряченный Загос:

– Что же, по вашему, я лжец? Или сумасшедший? – кричал он.

С Рыцарской улицы до них донеслись голоса продавцов вечерних газет. Что-то в их возгласах привлекло внимание Загоса, который вышел купить экземпляр. Вскоре он вернулся с газетой в руке.

– Послушайте!

Он перевел заметку под заголовком «Придворные новости»:

«Его величество, отдыхавший вчера в замке Дворки, отбыл сегодня утром на королевскую охотничью дачу в Квильф, в трех милях расстояния, и предоставил Дворки в распоряжение ее королевского высочества принцессы Ариадны и ее свиты. Государственный канцлер выезжает сегодня туда для составления брачного договора. Там же ее королевское высочество при содействии баронессы Расловой закончит последние приготовления к высочайшей свадьбе, которая, как сообщалось в предыдущем выпуске, состоится ранее предположенного, а именно ровно через неделю».

– Вот видите! – взволнованно воскликнул Загос. – Теперь вы догадываетесь, кто упрятал Копперсвейта и почему? Он слишком много знает!… А вы ничего не хотите делать!

Доббинс заморгал.

– Вы хотите сказать, что…

Но лейтенант уже выбежал из комнаты.

Он выбежал из миссии, подбежал к мотоциклу и, вскочив, помчался в королевский дворец.

Там теперь оставался только взвод пьяных гвардейцев. Капрал любезно осведомил Загоса, что рота его полка была вызвана ко дворцу вместе с отрядом мотоциклистов и затем отбыла, сопровождая коляску с принцессой Ариадной и баронессой Расловой.

Глава XXII. Под арестом

Кто-то шевелился за дверью.

Билли почувствовал это и лишь тогда окончательно понял, что его куда-то перенесли. Он поднял голову, в которой ощущал глухую боль.

Он находился в маленькой круглой комнате с каменными стенами, освещенной окном, расположенным на высоте четырех футов над узкой кроватью, на которой он лежал. В окне была железная решетка. На Билли была вся его одежда, кроме пиджака и жилета, которые он снял для дуэли. Но их он не увидел ни на стуле, ни на столе, стоявшем посреди комнаты. Дверь была дубовая, очень старая, прочная. Она была снабжена тяжелым старинным замком, в который в эту минуту кто-то вставлял снаружи ключ.

Дверь отворилась и вошел долговязый рыжий Хрозия. Он нес поднос с едой.

– Привет тебе, пришелец, – обратился к нему Билли.

Его тюремщик даже не поклонился.

– Когда я увижу судью? – улыбнулся Копперсвейт, которому в душе было совсем не до улыбок.

Хрозия поставил поднос на стол, закрыл дверь и прислонился к ней спиной.

– Послушайте, – сказал Билли. – Может быть, я не понял вашего намека, но скажите: вам запрещено разговаривать со мной?

Хрозия отрицательно покачал головой.

– Так это зависит от ваших личных чувств ко мне? Что ж, наши чувства взаимны! Но все-таки я был бы вам весьма обязан, если бы вы сообщили мне, где я нахожусь.

Хрозия пожал плечами.

– А также, – настаивал Билли, – давно ли я здесь. Тогда тюремщик заговорил:

– Где документ?

– Ваш вопрос заставляет меня думать, что он в сохранном месте.

– Где?

– Я не знаю.

– Вы не скажете?

– Я могу быть так же необщителен, как и другие.

– Хорошо! Если вы скажете нам, где найти документ, вы будете свободны, как только мы получим бумагу.

– Кто это «мы»?

Хрозия подумал, потом сказал:

– Люди, которые держат вас здесь.

– Вы удивляете меня, – шутил Билли; он видел, что из этого субъекта много не выудить. – Скажите «людям, которые держат меня здесь», что я не нотариус. До свидания.

Хрозия все еще не уходил.

– Так вы не скажете?

– Вы талантливо угадываете, – подтвердил американец. – Я не скажу.

Хрозия понял. Его глаза вспыхнули под цвет его волос, от этого он не похорошел.

– Если бы я мог по-своему разделаться с вами…

– Но вы не можете.

– Подождите

– Будьте здоровы, – сказал Билли и принялся за еду.

Хрозия секунду боролся с собой. Потом он вышел. Ключ повернулся в замке.

Пленник тотчас занялся исследованием местности. Он стал на кровать и выглянул в решетчатое окно.

Вдали возвышались горные вершины и виднелись деревушки, рассеянные по более низким склонам. Ближе колыхалось целое море деревьев, а прямо под окном находился розовый сад. В центре его была травяная лужайка, а посреди нее солнечные часы. Но Копперсвейт не пытался прочесть время по падавшей на них тени. Возле солнечных часов стоял толстый румяный человек в очках с золотой оправой. В руках он держал какие-то бумаги. Билли лишь бегло взглянул на него. Рядом с этой судейского вида особой стояла, беседуя с ней, не кто иная, как принцесса Ариадна, и взгляд Билли впился в нее.

Принцесса? Но это все-таки не был королевский дворец: из городского жилища Стратилатосов не было такого вида на горные пики и крошечные домики под ними!

Мозг Билли начал быстро работать.

Военный в роли тюремщика – это значило, что захватившие его люди воспользовались услугами одного из своих. Они не хотели, чтобы о его заточении стало известно.

Круглая комната? Это значит, что он находится в башне.

Эта горная панорама…

Даже без этой подробности он давно бы все сообразил, если бы у него не так болела голова. Очевидно, он все еще находился близко к тому месту, где получил этот предательский удар: он был пленником в замке короля Павла – Дворки.

Но тогда – почему здесь принцесса?

Она стояла там в саду, холодная, бесстрастная. Краснощекий юрист положил на солнечные часы бумагу и с поклоном предложил принцессе перо. Она взяла его. Потом кивнула головой, указывая на место под самой стеной башни, где Билли не удалось бы больше видеть ее. Но тут, в ответ на ее кивок, вышла вперед пожилая дама, а с ней молодой офицер в парадной гвардейской форме. Было ясно, что принцесса собиралась подписать бумагу, и это были ее свидетели.

Билли не имел понятия о том, что она должна была подписать, но после всего случившегося он дал бы голову на отсечение, что этот документ сулил какое-то несчастье. Он хотел крикнуть, чтобы предостеречь девушку. Он уже открыл рот, когда дубовая дверь его камеры вновь распахнулась.

Это вернулся Хрозия.

– Его величество…

Ему не пришлось закончить свое сообщение. Билли повернулся, стоя на кровати. Вдруг он сделал дикий прыжок, всем телом повис на тюремщике и сшиб его с ног. Прежде чем Хрозия успел опомниться, Копперсвейт нанес ему удар по всем правилам бокса. Затем, не теряя времени на то, чтобы проверить последствия этого удара, он бросился вниз по винтовой лестнице, на площадку которой он выскочил.

Глава XXIII. Под пыткой

Кароль Загос был колибриец и не понимал чудаков-американцев. Он был солдат и не желал понимать дипломатов. Но, как колибриец и как солдат, он был человек действия и, как ни боялся он потерять время, он решил нанести еще раз визит в Дворки.

Хотя и не имея возможности прочесть вверенный ему документ, лейтенант, зная своего монарха, нисколько не сомневался в подлинности этой бумаги. Он знал, что принцессу убедили стать невестой короля, только взывая к ее чувству долга. Но он был вполне уверен, что ее тяготила мысль об этом браке, и поэтому – каковы бы ни были связанные с этим браком политические соображения – Загос также был против него. Между тем предъявление этого документа, и только оно одно, могло бы побудить принцессу взять назад свое слово.

Но как доставить ей бумагу? Его, Загоса, теперь ни в коем случае не допустили бы к ней. Пойти к Тонжерову и республиканцам было для него немыслимо. Этим делом должен был заняться кто-нибудь такой, на кого заговорщики не посмели бы поднять руку. Единственным подходящим человеком был американский представитель. Но так как Доббинс, очевидно, сам по себе ничего не предпринял бы, его следовало побудить к действию чем-нибудь находящимся в пределах его служебных обязанностей.

Да, это был план! Доббинса надо было заставить потребовать защиты Билли, как американского гражданина, без основания заключенного под стражу, – потребовать доставить его в такое место, где находилась бы принцесса или откуда можно было бы с ней связаться, а там уже Билли сумел бы, как он выражался, «расщелкать орехи». Только как быть с доказательствами? Прежде чем действовать, Доббинс должен иметь доказательства заточения Копперсвейта. Лейтенант ненавидел само слово «доказательство», но он понимал, что американского представителя нельзя будет сдвинуть с места иначе, как представив ему неопровержимое свидетельство о насилии, учиненном над Билли по приказу Раслова или короля. В этом заключался единственный шанс принцессы Ариадны.

В распоряжении лейтенанта был захваченный им мотоцикл, и он немедленно отправился в путь.

Часовые у городских ворот пропустили его. Он без помехи пересек равнину. Смеясь над тем законом природы, по которому подъем – действие более медленное, чем спуск, он снова взлетел по крутым подъемам, еще раз промчался по «Крыше Колибрии» и наконец увидел деревья обширного парка и серые башни за ними.

Настал вечер, и последние лучи позднего заката заливали местность тусклым золотым светом. В замке, вероятно, уже отобедали и удвоили сторожевые посты. Загос остановил стрекочущий мотор и откатил свою машину в ложбинку в стороне от дороги, в полумиле от замка Дворки. После этого он начал медленно обходить ограду парка.

Он хорошо знал Дворки. Выбрав особенно пустынное место, он прислушался, снял сапоги и, цепляясь руками и ногами за малейшие выступы и трещины в камнях, вскарабкался на стену.

Усевшись на стене верхом, он опять долго прислушивался и оглядывался по сторонам. Он был среди ветвей деревьев. Сквозь них виднелась узкая дорожка. Кроме нее, ничего не было видно; ничего не было также слышно.

Загос намерен был пробраться к замку. Там он попытался бы найти какие-нибудь вещественные доказательства, или же выудил бы показания у кого-нибудь из слуг или тюремщиков, хотя бы ему пришлось тащить этого свидетеля с собой назад до самого Влофа. Сапоги свои он связал и перекинул через плечо, но не решался еще надеть их. Он осторожно спустился на землю и на цыпочках начал двигаться к дорожке.

На полдороге что-то остановило его. Это не было что-либо видимое; и не звук; это был запах – своеобразный неприятный запах того отвратительного сорта сигар, к которому Германии пришлось привыкнуть после 1914 года. Во всем замке могло быть только одно лицо, потребляющее такое курево: доктор фон Удгест, тевтонский лейб-медик короля, прогуливался после обеда по парку своего хозяина.