На острове Колибрия

– Что все это значит, Обрадович? – спросил Павел. Его и без того мрачное лицо еще больше нахмурилось.

– Мы искали ваше величество.

– Вы нашли меня.

– Мы предполагали, что ваше величество в Дворках. Мы нашли перерезанный телефонный провод и исправили линию. Пробуя ее, мы вскоре получили сообщение из замка от американского представителя, что ваше величество отбыли в Квильф. Мы отправились туда по другой дороге, но не застали ваше величество на охотничьей даче. Тогда мы…

– Я не требую у вас отчета, генерал. – Король топнул ногой. – Я спрашиваю вас, зачем вы меня искали?

Браня себя за невнимание, Билли теперь подошел к Загосу и убедился, что лейтенант только сильно контужен и, несомненно, скоро оправится. Но ответ Обрадовича сразу заставил Копперсвейта вновь забыть о Загосе.

– Вследствие выпущенной Тонжеровым прокламации народ восстал и требует республики.

Король вскинул голову, ноздри его толстого носа раздулись:

– Что такое?!

Даже гвардейцы теперь отпустили принцессу. Она взглянула на Павла. Он сказал ей раньше, что в стране восстание, а теперь почему-то он сам был изумлен вторичным известием об этом! Она не могла угадать, что его пустая выдумка так скоро превратилась в суровую действительность.

Громким и четким голосом солдата Обрадович, теперь уже вполне овладевший собой, продолжал:

– Ваше величество, армия заодно с народом, и я предоставил свою шпагу в распоряжение народа. Я гарантирую вашему величеству безопасность. Угодно вашему величеству сдаться?

Слова Цезаря: «И ты, Брут!» – были полны горечи и покорности судьбе; но покорность судьбе была не в характере Павла Миклоша, – а тут еще, словно в знак крушения всей его жизни, его так недавно еще преданные гвардейцы уже сдавали кавалеристам свое оружие! Его лицо стало пепельно-серым. Несомненно сознавая, чем грозит ему его поступок, он все же поднял пистолет и выстрелил. Пуля, минуту назад предназначавшаяся для Билли, сразила Обрадовича.

Все было кончено в мгновение ока. Павел III – еще на миг более чем «фактический» король – опустил пистолет, скрестил руки и повернулся лицом к ближайшим революционным солдатам. И тотчас, прежде чем офицеры успели вмешаться, их группа вскинула ружья и положила узурпатора рядом с бывшим главой его армии.

Принцесса подбежала к своему кузену, Билли последовал за ней. Он положил голову умирающего к себе на руку.

– Я не мог ответить иначе, – сказал Павел. – Пусть это послужит на благо тебе одной, Ариадна, но

измена должна быть наказана во что бы то ни стало.

Любил ли он ее? Любил ли он кого-нибудь? Этого никто никогда не узнает. С лица мертвого исчезла его постоянная усмешка, и оно было исполнено выражения глубокой умиротворенности.

Слабый, как ребенок после тяжелой болезни, Билли поднялся на ноги и, отведя в сторону ошеломленную Ариадну, начал объяснять ей, что знал сам. В это время в облаке пыли подкатила коляска, в которой Доббинс приехал в Дворки, и из нее вышел американский представитель, а за ним Раслов, Ксения и норвежка. Там, в замке, Доббинс успел еще раз переговорить с премьером.

К ним направился, прихрамывая, уже пришедший в себя Загос. Вид у него был довольно жалкий, но он все же не забыл отдать честь. Доббинс поглядел кругом и с тем спокойствием, которое он с недавнего времени стал проявлять, сделал очевидные выводы. Он увидел, что Билли невредим, и сказал:

– Я не думал, что вы попадете к Миклошу раньше Обрадовича. – Он указал лейтенанту на своих спутников. – Когда я сказал им правду, они очень охотно поехали со мной!

Эльга Хольберг и Ксения опустились на колени перед телом Павла. Потом обе подняли заплаканные глаза на все еще полную безмолвного недоумения принцессу.

– Он был моим мужем! – воскликнула одна.

– Он был моим сыном, – сказала другая.

Их обступили солдаты, а заместитель Обрадовича, бронзовый сорокалетний офицер, подошел к группе, состоявшей из Раслова, Доббинса и Копперсвейта. Пухлые руки барона тряслись, его дряблые щеки были цвета недожаренной телятины.

– Это правда, – спросил он, – все эти разговоры про республику?

Офицер утвердительно кивнул, после чего Доббинс отозвал его в сторону.

– Вы вовремя починили провода, – сказал Доббинс, приглаживая свои волосы и разглядывая свои пальцы, чтобы убедиться, что краска не сходит.

– Мы люди военные, – ответил офицер.

– И вам долго пришлось ждать у импровизированного приемника?

– Десять минут.

– Ну что ж, я ведь только штатский! Конечно… гм… я не фигурирую в вашем отчете – официально?

– Только неофициально, сэр.

К ним подошел павший премьер.

– Мистер Доббинс, я вижу, что вы рассказали мне не обо всех шагах, предпринятых союзными представителями!

– Это все работа Тонжерова, – поправил его Доббинс. – Что касается нас, то мы будем настаивать на плебисците!

– Плебисцит – под пушками кораблей? – Гм… да, барон.

Раслов стоически пожал плечами.

– – Англичане – ревностные республиканцы вне своей империи. – Он обратился к офицеру: – Какие условия вы мне предлагаете?

– Никаких. Мы дадим вам охрану до материка и билет первого класса в Вену.

– Билет заказан уже вчера, – добавил Доббинс. Он подошел к Копперсвейту, стоявшему у большого

камня с красивой певичкой из кафе «Колибрия». Они, как дети, держали друг друга за руки и рассматривали измятую веточку ландыша, которую Билли извлек из каких-то недр своей одежды.

– Довольно приключений, Билли!

К молодому человеку уже вернулась его обычная дерзкая манера:

– Еще одно – и самое большое. Я собираюсь жениться на принцессе, потому что она – уже больше не принцесса.

– Еще бы ты не собирался! Ты ведь собирался с самого начала! – шепнул Билли американский представитель; он повертел кончики усов, потом поцеловал руку избранницы Билли.

– Дорогая девочка, – сказал он, – мне очень жаль, что вы платите за это такой ценой!

Глаза, так похожие на лесные озера, серьезно посмотрели на него.

– Родина мне дороже моей короны. Форма правления должна зависеть от воли большинства народа, а большинство – несомненно за республику. Быть может, мой ум не одобряет, но сердце… Да все это и не зависит от меня. Теперь это вопрос решенный. Даже до моей поездки в Америку я мечтала, чтобы народ высказал свою волю, а теперь… – Она улыбнулась и, отняв у Доббинса свою руку, вложила ее в обе протянутые навстречу руки Билли. – Не жалейте ни о чем, мистер Доббинс. – Она воспитывалась при дворе и умела вернуть комплимент: – Если вы отняли у меня трон, то вы дали мне короля!

– Я?… я?… – Доббинс искренне всполошился. – Вы не должны трубить направо и налево, что я как-нибудь замешан в этой дикой истории!

– Гм!… – произнес Билли: – Вы замешаны – неофициально!

– Тогда вы оба держите язык за зубами. Есть в Квильфе телефон? Мне нужно переговорить.

Доббинс покинул их, но, если бы он и остался, они бы этого не заметили. Ибо Билли уже не способен был видеть кого-либо кроме Ариадны, а она могла видеть только Копперсвейта.

– Вы для меня будете больше, чем королевой! – клялся Билли.

Итак, в Квильфе Доббинс опять оказался у телефона. Он говорил по-французски с влофской телеграфной конторой:

– Говорит американский представитель. Я хочу послать телеграмму… Да… «Мистеру и миссис Джордж Ванастреп Копперсвейт, Нью-Йорк»; Нью-Йорк считается по кабелю за одно слово; не сосчитайте мне его за два!… «Для предупреждения женитьбы Билли на певичке из кафе – запятая – женю его на экс-принцессе – точка. Нос А прим – запятая – альфа – точка». Подпись – «Доббинс».

Он повесил трубку, пригладил свои крашеные волосы и с мыслью о скорейшем возвращении к своим излюбленным носам пошел распорядиться об отъезде, насвистывая «Птичку-колибри», песню древнего дома Стратилатосов.

[1] Журфикс – прием гостей в определенный день недели.