Маленькая повесть о большом композиторе, или Джоаккино Россини

Однажды, уже в самом конце гастролей, композитор решил отметить день рождения своей жены. После спектакля у супругов Россини собрались друзья. Веселый ужин и приятная беседа неожиданно прервались шумом толпы на улице. Посланный слуга принес весть, что собравшаяся толпа, в большинстве своем итальянцы, была привлечена ложным сообщением, что в честь маэстро «лучшие артисты Вены собираются устроить серенаду». Все были ошарашены сообщением. Первым пришел в себя маэстро. «Нельзя допустить, – воскликнул Россини, – чтобы все эти славные люди ушли разочарованными. Раз они ждут концерта, то за дело, друзья! Мы дадим им концерт ex abrupto[15]». И концерт начался! Сначала Россини заиграл вступление к арии Елизаветы, которую превосходно спела Изабелла Кольбран. С улицы неслись крики: «Да здравствует! Да здравствует! Будьте благословенны! Еще, еще!» Дуэт тенора Давида и синьорины Экерлин вызвал новую бурю восторгов. Потом запел Ноццари арию из «Зельмиры», а Кольбран «проворковала» с Джоаккино, своим Ринальдо, «полный неги отрывок знаменитого дуэта из „Армиды“„, как рассказывал венский корреспондент. Восхищению слушателей не было границ. „Пусть выйдет маэстро!“ – громыхала толпа. Когда же Россини появился в окне и стал раскланиваться, крики усилились. „Да здравствует! Да здравствует! Спойте, спойте!“ Тогда Россини спел арию из „Цирюльника“ – «Фигаро здесь, Фигаро там“. Было уже два часа ночи, толпа расходиться не хотела. Россини и его друзья, утомленные спектаклем и концертом, решили уйти спать. А недовольство толпы возрастало. Только полиции удалось восстановить порядок.

Через несколько дней после этого импровизированного концерта, 22 июля 1822 года, Россини с супругой покинули гостеприимную Вену. Но перед этим в его честь был устроен пышный прощальный банкет, на котором благодарные венцы преподнесли ему «скромный» подарок – 3500 дукатов на золотом подносе – в знак искреннего восхищения и преклонения перед талантом. Россини же сочинил арию «Прощание с венцами». Эта ария могла бы остаться незамеченной в потоке сочиненной маэстро музыки, если бы семь лет спустя не была использована в увертюре к «Вильгельму Теллю».

Вот и кончилась заграничная гастроль Джоаккино Россини. Это было счастливое время в его жизни, наполненное интересными встречами и новыми впечатлениями. А впереди было возвращение на родину.

Глава 14.

ПРОЩАНИЕ С ИТАЛИЕЙ И…

Италия встретила супругов Россини палящим зноем. Вилла в Кастеназо гостеприимно раскинула перед скитальцами-хозяевами свой тенистый парк, под сенью деревьев которого было так хорошо укрыться от жары. Шел конец июля. Наконец-то теперь можно было отдохнуть, отвлечься от постоянных театральных забот, спешных заказов и нервотрепки постановок. Но для Джоаккино это отнюдь не означало не делать ничего, он просто не мог жить так, ничего не делая, работа стала потребностью, формой существования. И в эти жаркие летние дни он занимался созданием учебника по вокалу. В письме к венскому издателю Артарии от 15 августа 1822 года он уже сообщал: «Школа пения» почти окончена, спокойствие деревни немало в этом помогло». Вероятно, речь здесь идет о сборнике вокальных упражнений «Практический метод современного пения», изданном впоследствии в двух частях. Вот где пригодились певческие навыки Россини (недаром он был академиком пения) и огромный опыт работы в оперных театрах!

Впервые за долгое время композитор мог никуда не торопиться, ведь до карнавального сезона 1822/23 года, на который еще до поездки в Вену был заключен контракт с венецианским театром «Ла Фениче», оставалось много времени. Однако неожиданно пришедшее письмо прервало отдых. Сам канцлер Меттерних приглашал Россини принять участие в Веронском конгрессе, где должны были встретиться главы государств, состоявших в Священном союзе. А это мероприятие сулило вылиться в большой праздник. Значит, будут новые произведения, новые постановки старых опер, обычные в таких случаях суматоха, спешка и волнение. Итак, окончилось спокойствие. Разве мог Джоаккино отказаться от участия в таком важном и интересном событии! Композитор рассказывал впоследствии, что в своем послании светлейший князь называл его богом гармонии и в самой изысканной форме спрашивал о возможности его присутствия там, «где так нуждаются в гармонии». В связи с этим Россини иронически отметил: «Если бы ее можно было достичь посредством кантат, то, конечно, желаемая гармония была бы достигнута, ибо я должен был за самое короткое время сочинить целых пять для Negozianti и для Nobili[16], для праздника Согласия и еще для чего-то!»

Конгресс, проходивший с середины октября до середины декабря, имел целью разработать планы борьбы со все разраставшимся в Европе революционным движением, планы весьма мрачные и реакционные. Но эта встреча монархов превратилась в роскошное торжество, подобно Венскому конгрессу, когда после разгрома наполеоновской армии обсуждалось будущее Европы. Пышные балы, великолепные спектали следовали один за другим, подобно фейерверку. Сильные мира сего развлекались! Специально созданная комиссия решила устроить грандиозное представление с участием балета и хора, причем в нем должны были быть заняты более сотни человек. Текст поручили сочинить веронскому поэту Росси, а музыку попросили написать Россини. Времени, как всегда, было в обрез, поэтому композитор скомпоновал партитуру спектакля из своих прежних сочинений. В этой спешке туго пришлось и Росси, который был вынужден в одном из эпизодов трижды переделывать стихи, поскольку губернатор боялся касаться политики. А обойти ее никак не удавалось. Тогда решили не печатать текст, чтобы было непонятно, о чем идет речь!

Необходимость заимствовать музыку из своих предшествующих произведений не прошла для Россини бесследно. За кантату «Святой союз» композитор должен был получить от Торговой палаты 100 луидоров золотом. Однако случайно узнав, что это не новое сочинение, а удачная комбинация из старых, купцы возмутились. Председатель палаты даже советовался с юристом, но последний подтвердил, что автор имеет право так поступать. Заплатить пришлось, однако тогда купцы захотели завладеть хотя бы оригиналом этой партитуры. Но Россини оставил его себе и правильно поступил. В такой короткий срок он сделал почти невозможное.

В дни Конгресса Россини, популярнейший композитор Италии, оказался в центре внимания развлекавшейся знати, решавшей все важные политические дела в промежутках между балами и другими увеселениями. Композитора представляли и монархам, в числе которых был русский царь Александр I. «Он и король Англии Георг IV, – рассказывал Россини, – были самыми любезными коронованными особами, с которыми мне когда-либо доводилось встречаться. Трудно представить себе, насколько привлекательна была личность последнего. Но и Александр был великолепный, поистине подкупающий человек». Россини наперебой получал приглашения во многие самые знатные дома, где нередко становился исполнителем лучшего номера развлекательной программы, ведь он превосходно пел и играл на рояле. Общение же с этим человеком было очень приятным, его любезность, находчивость и остроумие стали общеизвестными.

На первый взгляд может показаться странным, что Россини, композитор-патриот, благоденствует среди этого сборища тиранов. И пригласил сюда его, автора «Итальянки в Алжире» и «Моисея», «Сороки-воровки» и «Танкреда», любезным письмом сам Меттерних, душитель Италии. Но не мог композитор не принять приглашения, так как популярность среди правителей открывала еще более широкую дорогу его произведениям, которые несли в себе патриотические идеи и прогрессивные взгляды автора и о многом говорили простым людям, вдохновляя их на борьбу. Россини, вращаясь в свете, смог больше сказать своему народу, чем если бы он был гордым изгнанником. К тому же при личном контакте «грозные господа» оказывались довольно приятными собеседниками. Вполне естественно, что общение с ними для Россини было лестным. Возможно, со стороны композитора имела место доля артистического тщеславия. Единственно, в чем его нельзя упрекнуть, – это в измене своим патриотическим идеалам.

После окончания веронских торжеств Россини с женой спешно направились в Венецию, где их с нетерпением ждал театр «Ла Фениче». Там Россини должен был не только написать новую большую оперу, но и поставить своего «Магомета II», приспособив его к голосам новых исполнителей. Работа, конечно, ждала напряженная, однако вполне выполнимая. Но все случилось совершенно иначе. Дело в том, что после окончания Конгресса многие коронованные особы, направляясь на родину, заехали в легендарный город на воде! А это значило, что придворные увеселения продолжились, только теперь в Венеции. Россини попросили продирижировать двумя концертами, что отвлекло его от основного замысла. Опера же, как и намечалось, прозвучала 26 декабря 1822 года. Все было недоделано, певцы выступили неудачно. Опера была «торжественно» освистана. На другой вечер, когда Россини вышел из театра и стал садиться в гондолу, группа молодчиков буквально напала на него с оскорбительными выкриками. После этого случая решили давать «Магомета» не целиком, а только одно действие, и исполнять еще отрывок из «Риччардо и Зораиды». Однако положение этим не спасли.

Неудачи такого рода для молодого, но уже опытного композитора стали привычными. Да и расстраиваться-то было некогда. С одной стороны, его ругали, с другой – с нетерпением ждали обещанной к этому карнавальному сезону новой оперы. Замысел этого произведения появился у Джоаккино давно, еще в благословенные дни спокойного отдыха в Кастеназо. Россини вновь хотел перенести на оперную сцену трагедию Вольтера. Его выбор пал на «Семирамиду». Вот уж непривычный по тем временам оборот – композитор сам выбирает сюжет! Конечно, не исключено, что при заключении контракта импресарио мог предложить свою тему будущей оперы, но уже не мог навязать ее композитору. Теперь Россини уже был величиной, с которой приходилось считаться. Либретто на этот раз должен был подготовить старый знакомый – Росси, с которым Россини связывали не только совместные работы на Веронском конгрессе, но и такие удачные оперы, как «Брачный вексель» и «Танкред». На сей раз, несмотря на довольно сложную интригу, либретто получилось удачное. А сюжет сводился к следующему.

Царица Вавилонии Семирамида становится соучастницей отравления своего мужа Нино. Убийство совершает Ассур, ее возлюбленный, который рассчитывает стать царем. Перед смертью царь Нино, обо всем догадавшийся, успевает сообщить о предательстве другу и поручить ему своего сына. Друг прячет мальчика от коварного Ассура и воспитывает его вдали от родины под именем Арзаче. Но все это предыстория. Действие оперы начинается, собственно, с того момента, когда Арзаче, уже взрослый и ставший известным полководцем, приезжает в Вавилон. Как раз в это время Семирамида собирается выбрать себе супруга. Оракул предсказывает ей, что спокойствие, которого царица не знала со дня смерти своего первого мужа, вернется к ней, когда царем станет Арзаче. Ему и предлагает она свою руку. В этот момент открывается могила Нино и вышедшая оттуда тень царя предсказывает Арзаче будущее царствование, прося, однако, спуститься в могилу и принести жертву. Во время коронации Арзаче великий жрец открывает ему тайну его происхождения и отдает письмо отца. Когда Арзаче направляется на могилу Нино принести жертву, там его поджидает Ассур, который хочет убить соперника. Идет к могиле и Семирамида, чтобы защитить Арзаче. И случается непоправимая путаница: Арзаче нечаянно убивает свою мать, приняв ее за Ассура, которого хотел в жертву его отец.

Росси удалось удачно расположить эти события, что помогло Россини создать яркое и остродраматическое полотно. Пребывание в Вене и знакомство с произведениями Бетховена и Вебера не прошли даром. Мелодическое очарование осталось, но появилось единство музыкального развития, к которому стремился композитор с самого начала своего творческого пути. В «трагической мелодраме», как назвал он свою оперу, это выразилось прежде всего в связи увертюры с последующим музыкальным материалом, в разработке ярких тем, становящихся лейтмотивами. Такая новация не была для Россини чуждым, привезенным из-за границы приемом. К ней он шел все годы. Вспомним «микролейттемы», действовавшие в пределах одной сцены (в финале I действия «Танкреда») или одного номера (тема «рождения идеи» в дуэте Фигаро и графа в «Севильском цирюльнике»). И вот тема четырех валторн из увертюры вновь возникает в финале I действия, в сцене клятвы повиновения царице и ее супругу. А в момент появления тени убитого царя возникает мотив, который можно назвать «лейтмотивом тени», – он будет еще не раз звучать впоследствии. Необычайно красочно в опере использованы хоры, которые вплетаются естественно и непринужденно в общий ход драматического действия с его ансамблевыми и сольными номерами. Россини всегда стремился к выразительности речитативов (вспомнить хотя бы речитатив Изабеллы в последнем действии «Итальянки в Алжире»), и в этой опере ему удалось достичь подобной пластичности и выразительности практически на протяжении всего произведения. Большим богатством отличается и гармонический язык «Семирамиды», и ее оркестровка, в которой вводится дополнительная группа духовых инструментов.

Но несмотря на явное и успешное продвижение Россини по пути оперной реформы, рудименты и атавизмы традиционного итальянского жанра сериа проникли и в это произведение. Совершенно неожиданно партия мужественного Арзаче оказалась поручена женскому голосу! Нельзя сказать, чтобы характер главного героя в серьезной опере еще не сформировался, особенно после «Отелло» или «Моисея в Египте». Скорей всего, это была дань традиции старых времен, когда на итальянской сцене царствовали кастраты. Данью привычке публики явилось и изобилие украшений, всей этой вокальной «акробатики», столь милой сердцу слушателей. Некоторые исследователи называют это «дефектами», недостатками оперы. Но разве от этого она стала хуже? Сколько всего нового, яркого и интересного приносит с собой партитура «Семирамиды»! К тому же Россини отлично знал психологию слушателей, которые любят встречать даже в новом произведении хоть что-то знакомое, – радость частичного узнавания приносит им наслаждение, что выливается в общий успех представляемого творения. Поэтому можно предположить, что в головокружительном триумфе «Семирамиды» сыграли свою роль не только достоинства, но и недостатки.

Прием оперы был восторженным сверх всех ожиданий. Сразу после увертюры раздалась буря аплодисментов. Правда, первое действие было принято весьма настороженно, зато второе уже прерывалось выражениями искреннего одобрения. После спектакля была длительная овация. В первый вечер композитор вызывался 9 раз! А после спектакля восхищенные слушатели проводили Россини домой на 30 иллюминированных гондолах под звуки популярнейших отрывков из разных опер Джоаккино, исполненных австрийским духовым оркестром.

Австрийским? Ничего странного. Ведь вершители судеб Европы после «напряженной» работы во время Веронской конференции заехали отдохнуть в Венецию. А город из мраморных кружев, словно в сказке поднявшийся со дна морского, встретил высокопоставленных гостей увеселениями. Среди знатных слушателей был и могущественный австрийский канцлер «князь Меттерних, чрезвычайно интересовавшийся музыкой и действительно кое-что в ней понимавший». «Все вечера, – вспоминал Россини, – он присутствовал на репетициях моей новой оперы в «Фениче» и, казалось мне, был очень счастлив, что мог там укрыться от своего политического окружения». Поэтому нет ничего удивительного, что для большей пышности чествования полюбившегося композитора он выделил оркестр. Композиторскому тщеславию Россини все это очень льстило.

Впрочем, артистическая жизнь уже приучила Джоаккино к резким контрастам своего проявления, когда шумные овации нередко соседствовали с не менее шумными провалами и рядом с самыми лестными похвалами и поощрениями уживались самые гневные обвинения. Постоянно было одно – неустанный труд музыканта. Вот и «Семирамида», как писали газеты, была окончена всего за 5 недель! Если быть абсолютно точными – за 33 дня. А ведь это продуманнейшая партитура! Но Россини не видел в этом ничего необычного и удивительного. Просто есть так, как есть. Истинно талантливый человек обычно не придает значения своему таланту: «…У меня было хорошее чутье, – говорил о себе Россини, – да и писалось мне легко». «Семирамида» звучала каждый вечер до конца карнавального сезона, вызывая бурные восторги венецианцев. А Россини уже думал о своей поездке в Лондон, куда его звал договор. Как подлинно творческий человек, он не мог остановиться на достигнутом, а новые творческие искания требовали новых впечатлений. Поэтому и получилось, что «Семирамида» оказалась последней его оперой, написанной для Италии.

Глава 15.

…ВПЕРЕД, К НОВЫМ ГОРИЗОНТАМ!

Но как можно уехать, не побывав в милой сердцу Болонье! И конечно, сразу после своих венецианских триумфов увенчанный славой маэстро направился в этот город. Встреча с нежно любимыми родителями, со старыми и добрыми друзьями будила в Джоаккино массу самых глубоких и трепетных чувств, дарила ему истинное отдохновение и воодушевляла на новые творения. Несколько месяцев супругам Россини удалось провести в дорогих сердцу местах. Но из Лондона настоятельно напоминали о заключенном контракте. Итак, Россини-композитор и его жена, для которой была предусмотрена роль примадонны, причем на самых выгодных условиях, отправились в путь. Это произошло 20 октября 1823 года. 9 ноября супруги были в Париже, где намеревались сделать короткую, дней на 10 – 20 остановку.

Россини давно хотел побывать в этом городе, славившемся бурной культурной и интеллектуальной жизнью. Правда, его музыка достигла столицы Франции значительно раньше автора, хотя «вплоть до 1817 года дорога на сцены «столицы мира» была для нее, повсеместно известной в Италии и благосклонно принятой в ученой Германии, закрыта. Немалую роль в этом сыграл директор «Театр Итальен» в Париже Фердинандо Паэр. Однако со всех сторон стекались слухи об изумительных успехах молодого итальянского композитора, и парижане хотели вынести свое суждение о нем и насладиться его «божественными» звуками. Тогда директор театра, бывший сам композитором и боявшийся конкуренции, постарался организовать как можно худшее исполнение избранной оперы, которой оказалась «Итальянка в Алжире». Разочарование было настолько велико, что парижские газеты высказали сомнение по поводу того, имеет ли право Россини называться «прославленным маэстро»! В течение последующих двух лет оперы Россини не появлялись на парижской сцене. И только в 1819 году новые вести о триумфах композитора вынудили «Театр Итальен» поставить «Счастливый обман». С тех пор в Париже зазвучали оперы «божественного маэстро», а любители музыки разбились на поклонников и противников Россини. В числе приверженцев были не только простые любители оперной музыки, пренебрежительно называвшиеся «дилетантами», но и представители интеллектуальной среды города – писатели, поэты, художники, среди которых можно назвать имена Бальзака, Стендаля, Мюссе, Делакруа. «Антироссинистами» стали многие композиторы старшего поколения, такие, как Крейцер, Лесюэр, Бертон, Катель и даже Керубини, видевшие в нем опасного конкурента. Кроме того, изумительная, всех восхищавшая легкость россиниевской музыки казалась им пустой и несерьезной, недостойной музыкального искусства. К ним присоединились и посредственные сочинители типа Персюи, Лебрена, музыка которых рядом с творениями Россини оказывалась беспомощной и заурядной. Среди противников Россини был и Берлиоз, гневно обрушивший на него свою критику: «Кто сможет отрицать, что все оперы Россини, взятые вместе, не смогут выдержать сравнения с одной строчкой речитатива Глюка, тремя тактами вокальной мелодии Моцарта или Спонтини и худшим из хоров Лесюэра!…»

Такие споры сделали имя итальянского композитора необычайно известным в Париже. Все с нетерпением ждали появления в городе этой знаменитости. И Россини появился в качестве… аккомпаниатора! Трудно придумать что-либо более неожиданное, если не знать подоплеку этого дела. А все было чрезвычайно просто. В Париже жил старинный друг и одноклассник Джоаккино, певец и учитель пения Огюст Пансерон. Естественно, что Россини, столь ценивший своих друзей, сразу поспешил с ним встретиться. И был очень удивлен его грустным и задумчивым видом. Разговор начал с обычного вопроса: «Как дела?» – «Ничего», – последовал печальный ответ. Джоаккино встревожился не на шутку. «Я не верю тебе. Ты мучаешься. С тобой случилось несчастье? Скажи!» – требовал Россини. «Хорошо, если ты хочешь, я скажу тебе правду. Мой брат призван в армию, а я не хочу, чтобы он шел, но чтобы оплатить замену, мне пришлось бы взять в долг, ибо те немногие деньги, которые дают работа и экономия, составят лишь часть необходимой суммы, далеко не достаточной. А брать в долг – жертва для меня слишком болезненная». Россини несколько времени оставался в задумчивости, как вдруг бодро провозгласил: «Я сразу избавлю тебя от неприятности, – и, видя недоумение в глазах друга, добавил, – организуй концерт в пользу брата». – «Концерт в Париже! – разочарованно проговорил Пансерон, – он не окупил бы даже расходов». Но тут мысль его заработала: «Вот если бы ты согласился сопровождать меня на фортепиано и позволил бы поставить твое имя на афишу!» – «Располагай мной и моим именем как хочешь!» – воскликнул Россини, обрадованный тем, что вывел своего друга из мрачной апатии и может помочь ему. Так и получилось, что парижане сначала познакомились с ним как с аккомпаниатором.

Сразу по прибытии в Париж Россини сделал необходимые визиты «вежливости» наиболее крупным парижским композиторам того времени: Лесюэру, Керубини, Мегюлю. Все до этого момента были противниками удачливого итальянца, но веселый нрав Россини, его общительность и любезность сделали свое дело: у композитора сразу явно уменьшилось количество недругов. А с Керубини его впоследствии свяжет добрая дружба, он будет даже принимать самое деятельное участие в семейных делах строгого директора консерватории.

Через неделю после прибытия Россини в столицу Франции в одном из парижских ресторанов состоялся роскошный обед в честь знаменитого гостя. Зал был украшен овальными медальонами, окруженными гирляндами цветов, внутри золотыми буквами были написаны названия опер маэстро, над креслом виновника торжества сияли его инициалы. Когда Россини вошел в зал, оркестр заиграл увертюру из «Сороки-воровки». В первой части обеда исполнялись популярные фрагменты из разных опер композитора, и, как свидетельствуют газеты, восхищенные обедающие почти не ели и сидели тихо, разговаривая мало. Наконец настало время тостов, первый из которых провозгласил Лесюэр: «За Россини! Его пылкий гений открыл новую дорогу и обозначил новую эпоху в музыкальном искусстве!» Россини в долгу не остался, торжественно произнеся: «За французскую школу и процветание консерватории!» Тостов в тот день было произнесено множество, в особенности если учесть, что приглашенных было более 150 человек! Вспоминали композиторов и умерших, и живущих, их заслуги перед искусством. Крики «браво» смешивались с музыкой, причем звучали уже отрывки из произведений не только Россини, но и Глюка, Гретри, Моцарта.

Обожание французами знаменитого итальянского маэстро стало просто удивительным. Впрочем, почему удивительным? Ведь еще 11 ноября в «Театр Итальен» прозвучал «Севильский цирюльник»! Эту оперу выбрал на свой бенефис Мануэль Гарсиа. Успех был полный. Автора приветствовали бурными аплодисментами, вызывали на сцену, а после спектакля оркестр Национальной гвардии устроил серенаду под окнами Россини. Восторженное почитание было небезосновательно. Однако, как и во всем, что становится слишком большим, здесь также были смешные стороны. И веселые французы не упустили случая от души посмеяться. Особенно это касалось банкета, на который была сочинена пародия под названием «Россини в Париже, или Великий обед». Для этого им потребовалось всего 13 дней! Вот уж поистине «россиниевская» скорость! 29 ноября водевиль-пародия был представлен на суд зрителей. И некоторые меломаны осудили его! Они увидели в этом оскорбление величия «несравненного гения» и профессоров консерватории, совершенно забыв при этом, что подлинное величие оскорбить нельзя. А авторы этой остроумной насмешки настолько не хотели обидеть Россини, что перед постановкой советовались с ним и предложили композитору убрать из текста все, что ему не нравится. Но они плохо знали мудрого насмешника Россини. Хорошо все, что умно, еще лучше – то, что остроумно. И невзирая на лица. Джоаккино мог посмеяться над кем угодно, в том числе – над собой. Именно поэтому он не выкинул из водевиля ни слова.

И все же надо было отправляться в Лондон. Контракт «есть контракт, и столица Англии уже заждалась «пезарского лебедя». 7 декабря 1823 года супруги Россини выехали из Парижа, 13 декабря были на месте. Английская композиторская школа в то время находилась на довольно низком уровне, тяготение же к искусству звуков было огромным. Поэтому в Англию съезжались музыканты из разных стран, поскольку там всегда была работа, которая к тому же хорошо оплачивалась. Ввиду дефицита музыкальных кадров там часто можно было встретить и посредственности. Приезд в Лондон композитора масштаба Россини вызвал необычайное оживление английской музыкальной общественности. Концерты, оперные спектакли следовали один за другим. Меломаны буквально сходили с ума, все хотели видеть, слышать итальянского маэстро, брать у него уроки. При этом и участие в концерте, и уроки оплачивались непривычно щедро. Россини рассказывал после: «В Лондоне я много зарабатывал, но не как композитор, а как аккомпаниатор. По правде говоря, в Италии мне и в голову не приходило получать деньги за аккомпанирование; это было бы мне противно. Но в Лондоне так поступали все, ну и я последовал этому обычаю. За мое и моей жены участие в музыкальном вечере я назначил довольно высокую цену в 50 стерлингов. И все же мы были приглашены на пятнадцать таких вечеров. Впрочем, в Лондоне у музыкантов нет другой цели, как только зашибать деньгу, и они прекрасно в этом преуспевают!» Однажды для того, чтобы помогать Россини в аккомпанементе, на вечер прислали валторниста Буцци и контрабасиста Драгонетти. Эти знаменитые в то время виртуозы могли бы давать сольные концерты, поэтому Россини очень удивился. Но еще большее удивление вызвал ответ на вопрос о том, есть ли у них их партии: «Нет, мы подыграем как-нибудь». Во избежание недоразумений Россини предупредил музыкантов, что даст им знак, где подыграть.

Отбоя от уроков тоже не было. Когда кто-то из знакомых музыкантов выразил недоумение по поводу баснословных цен, назначаемых маэстро, тот сказал, что это совсем небольшая плата за мучения, которые он испытывает, слушая голоса своих учеников и учениц.

Кипучая лондонская жизнь захватила Джоаккино. Нередко он возвращался домой только чтобы переодеться или поспать. И все же иногда выдавались свободные часы. Тогда маэстро любил прогуляться. Всеобщее любопытство вызывал роскошный цветной попугай, сидевший на плече Россини. Лондонцам импонировала также элегантная, слегка полноватая фигура этого изысканно одетого человека, любезно отвечавшего на приветствия. Но Россини не был беззаботен. Проницательный корреспондент одной из лондонских газет писал: «Его лицо умное, серьезное, без следа той живости, которая в основном характеризует его оперы». Впрочем, композитору было из-за чего беспокоиться. Ведь опера, для создания которой он приехал в Лондон, продвигалась чрезвычайно туго, а потом работа и вовсе приостановилась из-за финансовых неполадок театра.

Зато популярность Россини привлекла даже королевское внимание. Однажды композитора посетил русский посол и передал ему приглашение ко двору. «Первый джентльмен Европы», как называли тогда Георга IV, захотел принять у себя итальянскую знаменитость. И вот 29 декабря 1823 года композитор был представлен королю, о чем восторженно сообщала лондонская пресса. С тех пор маэстро начал довольно часто бывать у своего августейшего знакомого и покровителя. Во дворце принца Леопольда, зятя Георга IV и будущего короля Бельгии, каждый четверг устраивались музыкальные утренники. Россини стал их постоянным посетителем. У принца был приятный бас, и он с удовольствием пел различные дуэты с герцогиней Кент, обладавшей великолепным сопрано. Россини аккомпанировал им, иногда принимая участие в пении, причем с таким вкусом и изысканным искусством, что вызывал восхищение слушателей. Нередко приезжал на эти утренники и король, который любил не только слушать, но и петь в ансамбле. У Георга IV был посредственный невыразительный бас. Однажды августейший любитель пения неожиданно остановился во время исполнения дуэта с Россини и сказал, что допустил ошибку и хочет поправиться. Возможно, это была не единственная ошибка коронованного певца. Россини прервал игру и, любезно улыбаясь, заметил: «Сир, вы имеете право делать то, что вам нравится, – и галантно добавил, – поступайте как хотите, я буду следовать за вами до могилы».

19 апреля 1824 года произошло событие, потрясшее Англию. Ушел из жизни великий поэт, вся жизнь которого была как романтическая поэма, – лорд Байрон. Он пал смертью, достойной героев, воспетых на страницах его произведений, сражаясь за свободу и независимость греческого народа. И конечно, Россини не мог не откликнуться на это трагическое событие. Памяти поэта-романтика он посвятил кантату «Жалоба муз на смерть лорда Байрона» для тенора, хора и оркестра. На первом исполнении партию тенора исполнил автор. Эту кантату иногда называли также и октетом, поскольку она была написана для восьми голосов, главным из которых, конечно, был голос солиста.

Уже в конце своего пребывания на английской земле Россини посетил Кембридж, приняв участие в традиционном университетском фестивале. Он несколько раз выступал в концертах этого праздника, причем иногда с сопровождением органа в церкви св. Марии. С огромным успехом были исполнены некоторые номера из «Севильского цирюльника», в том числе знаменитая ария Фигаро «Место! Шире раздайся, народ!