— Между прочим, в свете дальнейших событий просьба оставить Мефодия выглядит очень подозрительно, — добавил Марк. — Как и то, что Великович напился, — наверное, впервые в жизни.

Мне не понравилось проворство, с которым они плели удавку на кроткого Лёнича.

— Эй, вы! Не очень-то расходитесь, — охладила я их прокурорский пыл. — Человек, любящий семью, едва ли захочет, чтобы его дети на вопрос: «Где ваш папа?» — отвечали: «В тюрьме».

— Да! — оживился Генрих. — И потом, не думаете же вы, что Лёничу было проще убить Мефодия, чем выставить из дома?

— Кто знает? — глубокомысленно изрек Прошка. — Правила хорошего тона относительно убийства ничего не говорят, а выгонять гостя запрещают. Великович — человек вежливый.

— Пусть даже это и так, остается еще одно возражение, — сказала я. — Лёнич умен — надеюсь, с этим никто не спорит? Он хороший шахматист и умеет просчитывать варианты. Предположим, он решил убить Мефодия и для этого зазвал его на вечеринку к Генриху. Разве не разумно было с его стороны предупредить о приходе Мефодия хотя бы за пару часов? Он ведь должен был понимать, что наше неведение делает его подозреваемым номер один?

— Вот она, женская непоследовательность! — воскликнул Прошка. — Сначала ты наговариваешь на человека, а через минуту с пеной у рта его защищаешь. Поздно, мадам Плевако! Против фактов не попрешь: никто, кроме Великовича, не мог предвидеть присутствия жертвы на пьянке, а значит, и замышлять убийство. Ну разве что убийца таскал с собой яд постоянно в надежде…

— Варька, когда наша электричка? — перебил его Марк, посмотрев на часы.

— В десять двенадцать. До Белорусского ехать минут сорок.

— Да? Поздравляю! Мы должны были выйти три минуты назад.

После бодрящей пробежки, совмещенной с не менее бодрящей перебранкой, мы вскочили в закрывающиеся двери последнего вагона электрички. Многочисленные попутчики лишили нас возможности продолжить прерванное обсуждение, зато дали возможность переварить уже сказанное.

"Допустим, это не самоубийство, — размышляла я. — Допустим, Великович не виновен. Кто еще мог угадать, что Мефодий заявится к Генриху? Да, пожалуй, любой, кроме нас пятерых. Мы определенно знали: Генрих никогда не пригласит Мефодия из-за Марка, у которого при одном упоминании этого имени портилось настроение. Остальные же, зная о гостеприимстве Генриха, вполне могли предположить, что Мефодий будет в числе приглашенных. За исключением Сержа. Мы все, не считая Марка, поддерживали с ним приятельские отношения и не раз выслушивали его жалобы на Мефодия, пока их сотрудничество не приказало долго жить. А в утешение пересказывали ему свои злоключения с тем же героем. Вряд ли после этих рассказов Серж надеялся встретить у Генриха всеобщего мучителя.

А Глыба и Гусь? С ними мы почти не общались. С одной стороны, эти двое были не в курсе наших проблем с Мефодием, но с другой — вообще не знали, что Генрих поддерживает с ним отношения. В годы нашей учебы их ничто не связывало. Только благодаря Прошке, который на пятом курсе поленился самостоятельно написать дипломную программу и попал к Мефодию в должники, Марк, а за ним и Генрих, и Леша были вынуждены взять на себя заботу о бездомном гении. Если Глыба и Мищенко об этом не знали, они никак не могли ожидать, что Генрих позовет Мефодия, а если знали — тем более".

Я поняла, что зашла в тупик, и решила попробовать иной путь. А если убийца знал, у кого живет Мефодий? Естественно было предположить, что Генрих пригласит на новоселье Великовича — он работает в том же институте. Так же естественно допустить, что Лёнич расскажет о приглашении живущему у него Мефодию, а тот захочет увидеться с бывшими соучениками и напросится в гости. Допущений, конечно, многовато, но все они логичны. Итак, нужно выяснить, кто знал о том, что Мефодий поселился у Великовича.

Поставив перед собой эту задачу, я переключилась на предстоящую встречу. Интересно, удалось ли Сержу заманить Безуглова? Конечно, не явись Глыба на совещание, мы можем лишиться нужных ключей к разгадке, зато мне будет легче. Кто бы знал, в каком напряжении меня держат его злобные подначки и косые взгляды! Слава богу, видимся мы нечасто, только когда я приезжаю к Сержу на работу, но и эти мимолетные встречи заводят меня надолго. Нет, если Глыба отказался почтить нас своим присутствием, я не расстроюсь. Хуже будет, если он взамен отправится на Петровку. Тогда вся надежда на Селезнева.

Течение моих мыслей снова изменилось. Правильно ли я сделала, что доверилась практически незнакомому человеку? Причем доверилась, не заручившись согласием друзей, хотя они замешаны в этой истории не меньше моего. Теперь, если Селезнев нарушит слово, мне действительно останется только уйти в короткий полет с университетской башни. Что ж, зато перед смертью я буду точно знать, что нельзя полагаться на личные симпатии, когда речь идет о безопасности и благополучии друзей. Надо будет сочинить достойную эпитафию в назидание доверчивым дурочкам — будущим жертвам обаятельных негодяев.

Сочинение эпитафии пришлось отложить на потом, потому что мы приехали. Через десять минут я открыла свою калитку и с облегчением отметила, что перекрасить «Запорожец» Леша успел, но не успел разобрать. Хоть в чем-то повезло! Теперь не придется полагаться на электрички.

Леша встретил нас на крыльце.

— Наконец-то! Я уж думал, вы опоздали на последнюю электричку. Все приехали полчаса назад.

— И Глыба? — тихо спросила я.

Леша мрачно кивнул. Я догадалась, что Безуглов уже успел высказать свое отношение ко мне и к происходящему. Чуткий Генрих обнял меня за плечи и шепнул на ухо:

— Не вешай нос. Пусть только попробует тебя задеть!

Как будто я не в состоянии справиться сама!

Мы вошли в дом, миновали веранду и очутились в жарко натопленной кухне. На горбатом диване с допотопными валиками сидели в напряженных позах Безуглов и Мищенко. Серж в комнате перебирал старые журналы.

— Привет! — радостно крикнул он, увидев нас в открытую дверь, и выбежал навстречу, чтобы чмокнуть меня в щечку. (Марк скривился.) — Варька, золотко, ты как хозяйка должна решить, где мы расположимся. Я предлагаю комнату — тут больше места, а Леша настаивает на кухне, чтобы не оставлять без присмотра печь. Но, на мой взгляд, топить больше ни к чему, ты как считаешь?

— На мой тоже. Давай раздвинем этот стол и поставим чайник.

— Располагайте мною, моя прекрасная леди!

Пока мы, обмениваясь любезностями, расставляли стол, остальные обменивались рукопожатиями. Меня всегда смешила эта комичная мужская привычка и серьезность, с которой представители сильного пола исполняют ритуал; особенно забавно это выглядит, когда их много.

— Прошу к столу, господа! Прихватите с собой пару стульев.

Все зашумели, загремели стульями, устраиваясь вокруг овального стола.

— С чего начнем? — спросил Серж, в силу начальственной привычки расположившийся во главе.

Игорек Мищенко — когда-то тощий и нескладный парень, а теперь пузатый и нескладный дядя — склонился над портфелем и достал литровую бутылку импортной водки.

— Давайте помянем Мефодия.

В комнате воцарилась гробовая тишина. Гусь никогда не страдал особой тактичностью, но даже он мог бы сообразить, что пить за упокой души убиенного в обществе убийцы как-то не принято. Но больше всего меня поразило другое. Предложение исходило от человека, которому покойный сломал жизнь. От Мефодия пострадали многие, но только Игорек пережил из-за него настоящую драму. Я вспомнила, какое у него было лицо, когда он смотрел на Мефодия не далее как в пятницу. От его взгляда можно было прикуривать. А сейчас, глядя на благостную скорбную физиономию Гуся, можно было подумать, будто скончался его любимый дедушка. De mortuis aut bene aut nihil? О мертвых — ничего, кроме хорошего?

Тишину нарушил скрипучий голос Глыбы:

— Пусть сначала Ворона — (это мое университетское прозвище среди недоброжелателей) — объяснит, кого она выгораживала, когда избавлялась от трупа и через Сержа науськивала нас врать милиции.

— Не исключено, что тебя, — быстро ответила я, опережая присутствующих джентльменов, готовых вступиться за даму. — Мы собрались именно затем, чтобы это выяснить.

— Глеб, смени тон, — спокойно, но решительно сказал Марк. — Базар нам ни к чему. По крайней мере восемь человек из присутствующих заинтересованы в том, чтобы пролить свет на гибель Мефодия. Если ты намерен нам мешать, вывод напрашивается сам собой. Когда Варвара просила вас никому не рассказывать о последней встрече с покойным, она понятия не имела, что он умер насильственной смертью. Решение мы принимали впятером и несем равную ответственность. Почему мы его приняли, тебе уже известно. Так что постарайся обойтись без личных выпадов.

— Так с чего мы начнем? — снова перехватил инициативу Серж. — Варька, ты говорила, будто у тебя есть какие-то соображения…

— Да. Соображение первое. Мефодий пришел к Генриху без приглашения, неожиданно для всех нас. Атропин, которым он отравился, к числу распространенных в быту веществ не относится. Им не чистят ванны и ботинки, не морят крыс и насекомых, не лечат от гриппа или бессонницы. Его нужно было добывать специально. Кто это сделал? Учитывая все сказанное, напрашивается ответ: сам Мефодий. Поэтому для начала давайте обсудим возможность самоубийства. Тем более что, как ни кощунственно это звучит, она предпочтительнее других. Лёнич, на этот вопрос можешь ответить только ты: какое настроение было у Мефодия в последние дни? Не замечал ли ты у него признаков депрессии?

Лёнич зачем-то снял очки, повертел их в руках и снова водрузил на внушительный нос.

— Нет, ничего такого я не припомню. Злился он — это да. На ребят, у которых жил раньше, особенно на тебя, Сергей. Жаловался, что ты его обманул, и мечтал посмотреть на твою физиономию, когда он закончит какие-то свои программы. Но в основном настроение у Мефодия было нормальное. Он любил посмотреть телевизор и с удовольствием обсуждал с нами фильмы и передачи. Хорошо спал, с аппетитом ел, на здоровье не жаловался. Да, неделю назад ему прислали из дома деньги, и он загорелся идеей собрать компьютер. Нам-то с женой компьютер ни к чему, а Мефодий без него страдал. Так вот, он три раза ездил на радиорынок, приценивался к деталям, кое-что даже купил. И все рассказывал нам, какую мощную соберет игрушку, как доделает свои программы, продаст их и купит квартиру себе и нам. Нет, у меня даже мысли не возникало, что он думает о самоубийстве.

Я облегченно вздохнула. Теперь у меня не оставалось сомнений: Великович не убивал. В противном случае он не отверг бы версию о самоубийстве столь решительно. Генрих, очевидно, разделял мои чувства. Он перехватил мой взгляд и подмигнул.

— Хорошо. Тогда перейдем к следующей версии. Я заранее прошу прощения за бестактность, — (Глыба громко хмыкнул), — но хочу напомнить, что мы должны рассмотреть все кандидатуры. Лёнич, ты узнал о намерении Мефодия пойти к Генриху за три часа до сбора. У тебя было время подсуетиться и достать атропин. Вас с женой наверняка тяготил лишний жилец, тем более такой неудобный, как Мефодий. Все мы знаем, что он отличался, мягко говоря, неаккуратностью, наплевательским отношением к чувствам окружающих, высокомерием — попросту говоря, свинством. Возможно, он обидел или даже смертельно оскорбил тебя или твою жену, а то и причинил какой-нибудь вред ребенку. Конечно, все это слабовато для мотива, но лучшего мы не видим. В общем, скажи: ты не убивал Мефодия?

Лёнич криво улыбнулся и покачал головой:

— Нет. Я понимаю, что выгляжу подозрительно. Привел Мефодия к Генриху, бросил его там, жаловался на жизнь…

— Ну уж и жаловался! — перебил его Прошка. — Слышал бы ты, как жалуются некоторые!

Не знаю, на кого он намекал, но Марк, судя по ледяному взгляду, брошенному в Прошкину сторону, подозревал, что на него.

— Я даже заходил с Мефодием в магазин за этим злосчастным портвейном, — продолжал Лёнич. — И дома у нас в последнее время действительно было очень напряженно. Но я не убивал, поверьте.

Я кивнула.

— Честно говоря, я в этом не сомневалась. Что ж, поехали дальше…

— А может, сначала перекусим? — жалобно проскулил Прошка.

Думаю, Марк не убил Гаргантюа на месте только потому, что не любил устраивать свары в присутствии посторонних. Будь мы одни, Прошке наверняка пришлось бы туго. Не исключено, что Марк и здесь не удержался бы от рукоприкладства, но нашего обжорку поддержали Глыба и Мищенко. Пришлось устроить перерыв, сделать бутерброды и налить чай.

— Так чья кандидатура у нас на очереди? — возобновил совещание Серж, дожевав кусок колбасы.

— Мы, конечно, можем перебрать всех в алфавитном порядке, — сказала я. — Но прежде мне хотелось бы задать вам один вопрос: кто из вас знал, что Мефодий живет у Лёнича?

Ответом мне было молчание.

— Лёнич, вспомни, ты кому-нибудь говорил об этом? Не обязательно присутствующим.

Он задумался, потом покачал головой:

— Нет. Разве что жена могла рассказать кому-нибудь из подруг, но вряд ли ее подруги знакомы с кем-то из вас. Другой круг.

— Но ты все-таки расспроси ее. Мир, как известно, тесен.

— Хорошо.

— Ну все, — сказала я. — Мои соображения исчерпаны. Пусть теперь высказываются другие.

— Я все думаю: почему убийца выбрал атропин? — заговорил Марк, выждав минуту-другую. — Яд нетипичный, да и вообще, какой это яд, если смертельная доза — двести граммов? Аспирин и тот токсичнее. Откуда он вообще знал, что атропином можно отравить? Варька, ты заглотила детективов больше, чем все мы, вместе взятые. Ты читала где-нибудь об убийстве атропином?

Я отрицательно покачала головой:

— Не помню. Ты прав, яд нетипичный. Книжные отравители пользуются цианидом, мышьяком, вероналом и прочими снотворными, наркотиками, змеиным ядом, гиосцином, болиголовом, фосфором и даже бензином, но про атропин я, по-моему, не читала. Но это ничего не значит. Убийца мог полистать какой-нибудь медицинский справочник. Наткнулся на атропин и решил, что он ему подходит. Прозрачная жидкость, без запаха, достать сравнительно легко…

— Как — легко? — неожиданно перебил меня Мищенко. — Где?

— Думаю, в любой глазной клинике или непосредственно у окулиста.

Лёнич вдруг закашлялся, выронил бутерброд, вскочил, потом снова сел и обвел нас диким взглядом.

— Ребята, — сказал он потрясенно, — по-моему, убийца наметил в козлы отпущения меня. Моя жена — окулист.

— Вот это да! — ахнул Серж. — Похоже, ты прав, Лёнич. Мефодий жил у тебя, ты привел его к Генриху, вы с женой не чаяли, как выпроводить гостя, твоя жена — окулист… Все одно к одному. Скажи, кто из нас мог затаить на тебя злобу?

Лёнич пожал плечами:

— Никто. Вы же знаете, я почти ни с кем из сокурсников не вижусь. Только с Генрихом, но у нас хорошие отношения и нет поводов для взаимных обид. Работаем мы в разных отделах, над разными темами, изредка играем в шахматы и советуемся, если случается затык при решении какой-нибудь задачи. Вот и все.

— Ну хорошо, а кто из нас знал, что твоя жена — глазной врач?

Великович снова пожал плечами:

— Как вы понимаете, у меня не было причины скрывать ее профессию. Я мог упомянуть о ней в разговоре с любым из вас.

— Со мной, например, — встрепенулся Генрих. — Самого разговора уже не помню, но я знал, что твоя Наташа — окулист.

— И я знала, — быстро сказала я, пока никто не успел сделать далеко идущих выводов, — от Генриха. Наверное, многие об этом слышали, просто о таких вещах обычно не вспоминаешь, пока не возникнет нужда.

До этой минуты совещание протекало без эксцессов, и я уже надеялась, что удастся обойтись без них совсем. Как же, размечталась! Глыба был тут как тут.

— А я-то было поверил, что Ворона на сей раз и впрямь не собирается шельмовать, — проскрипел он. — Глупец! Надо же: сел играть с девицей, нечистой на руку, да еще доверил ей раздачу!

— Выбирай выражения, Глеб!

— Все мы знаем, чем вызвана твоя неприязнь к Варваре. Постыдился бы выставлять себя на посмешище.

— Если тебе нужен мордобой, мог бы сказать прямо. К чему эти околичности?

Среди моих друзей редко увидишь такое единодушие. Скромно потупив взор, я позволила себе понаслаждаться этой сценой, но, когда стало ясно, что джентльмены готовы перейти от слов к делу, вмешалась:

— Может быть, вы позволите господину Безуглову объясниться? Чем я навлекла на себя твою немилость, Глыба?

— Ты во всеуслышание заявила, что мы должны рассмотреть все кандидатуры. А как только дело коснулось Генриха, твою беспристрастность как ветром сдуло. И готов спорить, то же самое будет, если речь зайдет о Прошке, Марке или Леше. Я предупреждал тебя, Серж, эта пятерка из кожи вон вылезет, лишь бы повесить обвинение на одного из нас! Ты, как последний дурак, пошел на поводу у шельмы, выгораживал ее перед милицией, смотри теперь, как бы она из благодарности не обеспечила тебе стол и кров в казенном доме. Ничего не скажешь, проявил галантность! Мог бы сообразить, что у них абсолютное большинство. Впрочем, тебя, может, и пощадят, а расплачиваться за твою любезность придется мне, Гусю или Великовичу. Ведь не думаешь же ты, в самом деле, что эти пятеро дадут друг друга в обиду?

Что тут началось! Все закричали и заговорили одновременно, никто никого не слушал, да и невозможно было в таком гвалте что-либо разобрать. Атмосфера быстро накалялась. Естественная развязка казалась уже неизбежной, но Генрих ухитрился предотвратить драку. Он дождался короткого затишья и быстро сказал:

— Так мы ни к чему не придем. Давайте говорить по существу. Ты хотел обсудить мою кандидатуру, Глеб? Пожалуйста. Мы тебя слушаем.

Глыба в общем-то благоволил к Генриху и теперь несколько смутился:

— Я не утверждаю, будто виновен именно ты. Все, что я скажу, может в равной степени относиться к любому из вас пятерых. Или даже ко всем вместе. Вас ведь водой не разольешь. Ворона тут уверяла, что Мефодия вы не ждали. Но это всего лишь слова. Вечеринку устраивали вы. Любой из вас мог пригласить Мефодия — тайком либо с согласия других…

— Постой, Глеб, — перебил его Лёнич. — Я же говорил, что звонил домой в тот самый день, в четыре часа. Трубку взял Мефодий. Именно от меня он впервые услышал о вечеринке. Во всяком случае, он никак не показал, будто знал о ней раньше. И пойти туда решил сам. Я хотел предупредить Генриха, но он уже ушел с работы. Так что ты не прав. Никто из ребят предвидеть визит Мефодия никак не мог.

Глыба посмотрел на него, не скрывая досады, и минуту-другую ожесточенно ворочал мозгами, потом лицо его прояснилось.

— Если они знали, что Мефодий живет у тебя, им наверняка приходил в голову такой вариант. Что им мешало на всякий случай раздобыть заранее атропин? Ну не пришел бы Мефодий, и ладно. Хранили бы яд, пока не подвернется другая оказия…

— Но я никому не говорил, что Мефодий живет у меня!

— Ну и что? У самого Мефодия языка не было? Откуда ты знаешь, с кем он общался, пока ты сидел на работе? Кстати, его желание пойти в гости к Генриху говорит само за себя. Ко мне, например, или к Сержу, или к Гусю он не явился бы ни за какие коврижки. Значит, Генрих был у него в фаворе. Что мешало Мефодию позвонить ему как-нибудь на досуге и сообщить свой новый адрес?

— Ладно, Глыба, — сказала я, прерывая общее молчание. — Ты, конечно, не поверишь, даже если мы впятером поклянемся хором, что понятия не имели о местопребывании Мефодия. Обвинишь нас в сговоре. Что ж, допустим, ты прав. Допустим, кто-то из нас предполагал, что Лёнич приведет Мефодия с собой, и на всякий случай раздобыл яд. Тебе осталось прояснить ма-аленький вопросик. Какой у нас мотив? Ведь никому из нас Мефодий семьи не разбивал.

Игорек Мищенко вскинул голову и посмотрел на меня глазами раненого животного, а Глыба вскочил и заорал:

— Ты эти намеки брось, Ворона! Я себя в этом дерьме вывалять не дам! Мои мотивы были да сплыли и давно быльем поросли. А вот про ваши делишки мне ничего не известно. Вам виднее, кому из вас Мефодий напакостил и каким образом. А напакостить он мог запросто. Большой мастер был по этой части. И как ты ни изворачивайся, в подозреваемых вы все равно останетесь. Я же больше в ваши игры не играю.

С этими словами он отшвырнул стул, вылетел из комнаты и был таков. Я встала, вышла на кухню и посмотрела в окно. Глыба быстро шагал к калитке, на ходу натягивая куртку. Не составляло большого труда вообразить, что этот демарш закончится на Петровке.