СТАРИННЫЙ СУНДУК СО ВСЯКИМ ДОБРОМ

В том, что Старинный Сундук наполнен всяким добром, сомнений ни у кого не было. Зачем бы он иначе был окован железом? Железом сундуки оковывают тогда, когда внутри спрятаны какие-нибудь большие ценности, – чтобы никто из посторонних в этот сундук не проник. А к нашему Старинному-Сундуку-со-Всяким-Добром полагался ещё и замок, причём довольно массивный.

Где хранился ключ от этого замка, знала только Бабушка, да только никому не говорила. Видимо, и в самом деле заперты были в сундуке какие-то сокровища. Потому-то и относились к Старинному-Сундуку-со-Всяким-Добром невероятно почтительно: на него не только сверху никогда ничего не клали, но даже и старались обходить его стороной.

Старинный-Сундук-со-Всяким-Добром был старше всех в доме. Он стоял на своём месте уже тогда, когда только возводили стены – даже крыши над домом ещё не было. А Старинный-Сундук-со-Всяким-Добром, тем не менее, внесли – по слухам, строители тогда еле-еле справились с ним и чуть не уронили на ещё нетвёрдый по тем временам пол! Если бы это случилось – пол обязательно проломился бы, и его пришлось настилать заново. Но все обошлось – так Старинный-Сундук-со-Всяким-Добром и попал туда, где стоял по сей день – в угол гостиной. Его никогда не открывали – и потому оставалось лишь гадать о том, какие точно ценности в нём спрятаны.

– Говорят, сундук этот наполнен золотом и драгоценными камнями, – то и дело неслышно поскрипывали Половицы – мастерицы придумывать всяческие таинственные истории: в них до сих пор ещё жил ужас тех времен, когда строители едва удержали над ними Старинный-Сундук-со-Всяким-Добром.

– И вовсе не золотом и не драгоценными камнями наполнен он, – отзывался вечно вертевшийся вокруг своей оси Глобус, – а картами и планами столетней давности, на которых точно указаны все места на земном шаре, где до сих пор хранятся несметные сокровища древних цивилизаций!

Книжные Полки разражались дружным хохотом и отвечали:

– Никаких карт и планов там и в помине нет! В Старинном-Сундуке-со-Всяким-Добром лежат древние книги: прочитаешь их– и получишь власть над всем миром.

Много чего, стало быть, говорили о Старинном-Сундуке-со-Всяким-Добром – но только вот что было несомненно: добра в нём было изрядно, а уж какого – в общем-то, ведь и неважно! Хотя всем вокруг, конечно, страшно хотелось заглянуть внутрь, да Бабушка, у которой одной только и был ключ от массивного железного замка, всё не разрешала и не разрешала.

А однажды ночью в комнату, где стоял Старинный-Сундук-со-Всяким-Добром, забрались целых три вора. Они хотели сломать замок, вытащить несметные сокровища и убежать с ними в Америку, где их никто не знал и где, как всем известно, можно продать любые несметные сокровища за большие деньги.

Целых три вора долго бились над замком, но он был такой массивный, что сломать его никак не получалось. И тогда целых три вора в ярости принялись лупить по крышке чем ни попадя. Только тоже напрасно: Старинный-Сундук-со-Всяким-Добром был окован железом, так что разбить его не удалось бы и целой армии воров.

На страшный грохот в комнату, улыбаясь, вошла Бабушка. В руке она держала ключ от Старинного-Сундука-со-Всяким-Добром.

Бабушка спокойно взглянула на целых трех воров и сказала:

– Здравствуйте, дорогие мои целых три вора, как поживаете и зачем пожаловали?

Целых три вора, конечно, тут же вежливо поздоровались с Бабушкой, раскаялись и принялись объяснять ей, что на самом деле никакие они не воры, а просто очень любопытные люди, которым ужасно интересно посмотреть, что спрятано в Старинном-Сундуке-со-Всяким-Добром. В ответ Бабушка только рассмеялась:

– Видимо, мне и в самом деле придется открыть сундук, чтобы вокруг него никаких тайн больше не было!

Целых три вора затаили дыхание, а Бабушка подошла к Старинному-Сундуку-со-Всяким-Добром, вставила ключ в замочную скважину и повернула его.

Железный замок, который не открывали уже много лет, удивлённо клацнул и повис на дужке. Бабушка сняла его и с трудом подняла крышку Старинного-Сундука-со-Всяким-Добром. Медленно опустив руки в сундук, она достала из него какое-то пушистое белое облако и легонько подбросила это облако в воздух.

– Моё подвенечное платье! – с грустью сказала она, и подвенечное платье застыло над комнатой, а потом внезапно рассыпалось в серебристую пыль…

Пыль эта медленно оседала – и вот уже всё в комнате было покрыто ею: и скрипучие половицы, и вечно вертевшийся вокруг своей оси глобус, и книжные полки, и сама Бабушка, и даже целых три вора.

А больше в Старинном-Сундуке-со-Всяким-Добром ничего не оказалось. Впрочем, это никого не огорчило: все зачарованно смотрели на гостиную, преображённую серебристой пылью… Драгоценной серебристой пылью прошлого, под покровом которой комната казалась залом королевского дворца, Бабушка – прекрасной принцессой, а целых три вора – целыми тремя безнадёжно влюблёнными в неё пажами.

ТОЛСТЫЙ ЧЕРВЯК, ОБЛАДАВШИЙ ДАРОМ КРАСНОРЕЧИЯ

Толстый Червяк, о котором мне, хочешь не хочешь, придётся рассказать, нигде не учился: даром красноречия он обладал от природы. И не говорите мне, что так не бывает, – очень даже бывает! Наградит природа по ошибке какого-нибудь червяка таким даром – и потом уже ничего не попишешь. Разглагольствует червяк направо и налево, а восхищённые слушатели только уши развешивают – и сидят с развешенными ушами… Червяку же больше ничего и не надо: он жив, пока его слушают. А его всегда слушают: дар красноречия ценится высоко. Значит, он всегда и жив, этот червяк.

Вот и наш Толстый Червяк был жив – даже жив и здоров. Потому что питался одними витаминами, а именно – яблоками. Он на яблоне жил – там же и был здоров. Причем очень здоров – здоровенный такой червяк! Но его редко видели: он на прогулки почти не выходил, а только сидел в яблоках и питался.

Впрочем, сегодня Толстому Червяку пришлось выйти на прогулку: яблоко немыслимой величины, когда-то висевшее на самой макушке яблони, было успешно доедено – и теперь на ветке красовался один черенок, к которому Толстым Червяком была приколота записка: «Съедено целиком 14 августа». И подпись стояла: «Толстый Червяк».

Покончив с формальностями, Толстый Червяк облюбовал себе ещё яблоко, пожелтее, и, напевая походную песню, пополз к нему.

– Минуточку! – остановило Толстого Червяка Жёлтое Яблоко, когда он уже приготовился заползать внутрь. – Вы куда это такой бодрый?

– На пир, на пир, на пир! – пропел Толстый Червяк и остановился.

– И чем же Вы пировать собрались? – поинтересовалось Жёлтое Яблоко.

– Да вот, собрался Вами… – вяло уточнил Толстый Червяк, – если Вы, конечно, не против.

– Покажите мне здесь на яблоне хоть одно яблоко, которое было бы не против того, чтобы Вы им пировали! – усмехнулось Жёлтое Яблоко, на всякий случай прикрываясь листочком. Прочие яблоки дружно рассмеялись.

– Рано вы смеётесь… – предупредил Толстый Червяк. – В этом саду ведь ваша яблоня не единственная. В этом саду яблонь видимо-невидимо! – Тут он прислушался. – Слышали?

Яблоки ничего не слышали. А Толстый Червяк, оказывается, слышал, – и сказал:

– Вот так вы и живёте… Живёте – и ничего не слышите! А между тем если бы вы прислушались, то услышали бы, как только что с соседней яблони полетело вниз одно прекрасное яблоко. Оно ударилось о ствол и раскололось вдребезги. Замечу с прискорбием: жизнь его прожита напрасно… Ибо лишь то яблоко, которое вылупилось из цветка, созрело и съедено, вправе сказать: «Жизнь моя прожита не напрасно!»

– Это мы и без Вас знаем, – ответило ему Жёлтое Яблоко, а прочие яблоки дружно закивали. – Но ведь если в яблоке завелся червяк, есть его уже не станут. Так что держитесь-ка от меня подальше, господин хороший!

Толстый Червяк тонко улыбнулся и – как будто бы даже охотно – отполз от Жёлтого Яблока на почтительное расстояние. А с этого почтительного расстояния сказал, продолжая тонко улыбаться:

– Как узко Вы мыслите! Мыслить же надо широко. Каждое яблоко, которое вылупилось из цветка и созрело, должно быть съедено – так?

Яблоки опять дружно закивали.

– А кем оно будет съедено – это ведь, в сущности, неважно! – воскликнул Толстый Червяк. – Между тем как яблоко, только что сорвавшееся с соседней яблони, никогда уже не будет съедено никем. Оно погибло впустую. Подумайте о тех из вас, кого ждет такая же участь! Подумали?

Яблоки подумали и загрустили: от такой участи никто из них не был застрахован.

– А теперь подумайте о тех из вас, кого оставят на яблоне, потому что висят они слишком высоко. Подумали?

Яблоки подумали и с ужасом посмотрели на те яблоки, которые действительно висели слишком высоко над землей.

– А теперь подумайте о тех из вас, кого соберут и положат в ящики. В ящиках жарко и тесно. Некоторые из вас сгниют, так и не успев попасть на стол. Подумали?

Яблоки подумали и совсем скисли: сгнить в ящике… что же в этом хорошего?

– А теперь подумайте о тех из вас, о ком забудут и кто всю зиму пролежит на боку в холодном подвале, а потом сморщится и потеряет всю свою свежесть и сочность. Подумали?

Яблоки подумали и пришли в отчаяние: нет ничего хуже, чем пролежать на боку в холодном подвале всю зиму…

– И что же из всего этого следует? – торжественно провозгласил Толстый Червяк.

Яблоки молчали: они не знали, что из этого следует.

– А из этого следует, – помог им Толстый Червяк, – что я бы на вашем месте занял очередь ко мне на приём: я один могу гарантировать вам, что вы будете съедены немедленно и, значит, жизнь ваша будет прожита не напрасно. Посмотрите во-о-н на тот черенок, на котором приколота записка: «Съедено целиком 14 августа» – разве это не доказательство правоты моих слов? Однако… – тут он вздохнул на всю толщу своего организма… – всех я, конечно, принять не смогу: у меня ведь тоже время ограничено!

И яблоки в панике стали наперебой записываться к Толстому Червяку на приём. В конце концов записались все. Он же, прочесав яблоню снизу доверху, написал на каждом из плодов порядковый номер поедания и, покончив с формальностями, бодро сказал:

– Ну, что успею – то успею.

И пополз к Огромному Зеленому Яблоку, записавшемуся первым.

Успеть ему, однако, удалось мало – ибо непосредственно при вползании в яблоко он сам был скушан пролетавшей мимо случайной птицей. Правда, после этого птице некоторое время пришлось растерянно посидеть на яблоне.

– Впечатление такое, будто я съела какой-то гвоздь, – пожаловалась она другой птице, тоже пролетавшей мимо.

И впечатление это было, видимо, правильным, потому что Толстый Червяк явно переел яблок, а в яблоках на самом деле ужасно много железа…

СВЕЧНОЙ ОГАРОК

Весь новогодний праздник в доме жгли свечи: на то он и новогодний праздник, чтобы жечь свечи! Для этого в доме даже погасили лампы и лампочки: кто-то сказал, будто электрический свет и пламя свечей друг с другом не сочетаются. Наверное, так оно и было: во всяком случае, сами по себе свечи выглядели просто волшебно! Их пламя было причудливым и мерцало… Весь дом погрузился во тьму, по которой словно золотые блёстки рассыпали: это огоньки свечей вспыхивали тут и там, преображая знакомые предметы в таинственные и загадочные. Покосившийся письменный стол казался приготовившимся к прыжку драконом, растрёпанная софа – разлёгшимся на полу чудовищем, а колченогий торшер с замысловатым абажуром – ведьмой на метле, собирающейся в полёт.

Свечи горели-горели, а потом погасли – и сразу вслед за этим один год сменился другим.

– Здравствуй, новая жизнь! – громко сказал кто-то, и все обрадовались.

В новой жизни уже не было места свечам – повсюду включили мощные лампы дневного освещения. Они давали так много света, что он проникал в каждый уголок, – и в доме сразу же исчезло всё таинственное и загадочное. Приготовившийся к прыжку дракон так и не совершил своего прыжка, снова став покосившимся письменным столом. Разлёгшееся на полу чудовище больше никого не пугало: кого же испугает растрёпанная софа? Да и ведьма на метле не успела собраться в полёт, на глазах превратившись в колченогий торшер с замысловатым абажуром.

Когда в доме окончательно забыли обо всём таинственном и загадочном, маленький Свечной Огарок, ещё во время новогоднего праздника укатившийся куда-то, поднапрягся и, продвинувшись сантиметра на три по ковру, оказался на виду у всех.

– И не скучно вам тут? – пискнул он в пространство.

– У нас новая жизнь, – ответили ему, – и, конечно же, нам не скучно.

– Извините, пожалуйста, – смутился Свечной Огарок и опять куда-то укатился.

А новая жизнь шла своим чередом. Лампы дневного освещения горели вовсю, больших праздников не намечалось, а про небольшие праздники к ночи уже и не помнили. За так и не совершившим прыжка драконом – покосившимся письменным столом – вели сложные расчёты, на давно уже не страшном разлёгшемся на полу чудовище – растрёпанной софе – отдыхали, глядя телевизор, а не успевшую собраться в полёт ведьму – колченогий торшер с замысловатым абажуром – использовали лишь для того, чтобы перед сном почитать при вечернем свете последние известия в газетах.

Ещё через некоторое время застучали молотки, завизжали пилы, забурили буры… в доме началось Большое Строительство. Потолки взлетели к самому небу, стены раздвинулись до горизонта, путь из одной комнаты в другую стал занимать целую четверть часа.

Новая жизнь несла с собой только радости.

– Давно не было такого удачного года! – говорили вокруг. Однажды, посреди всеобщего счастья, снова выкатился откуда-то Свечной Огарок и снова пискнул в пространство:

– Вам все ещё не скучно?

На его глупый вопрос даже не стали отвечать – настолько ничего общего не имел этот вопрос с совсем новой жизнью. И Свечной Огарок, по своему обыкновению, опять укатился куда-то… никто не заметил куда.

А в доме принялись менять всё подряд: так и не совершившего прыжка дракона – покосившийся письменный стол – отправили на свалку, давно никому не страшное чудовище – растрёпанную софу – спровадили на дачу, а не успевшую собраться в полёт ведьму – колченогий торшер с замысловатым абажуром – кажется, поставили в чулан… Бескрайнее пространство дома заполнили кожаной мебелью простой и удобной формы, на стены повесили картины, полные квадратов и треугольников, лампы дневного освещения заменили встроенными в потолок прожекторами, дававшими столько света, сколько требовалось в данное время суток… Новая жизнь радовала как никогда.

И уж Бог знает как случилось, что попался кому-то под руку молчаливый Свечной Огарок… Где удалось ему пережить все изменения в доме, так и осталось загадкой. Его покрутили в руках и хотели выбросить в мусоропровод, но неожиданно помедлили, поставили в дорогой подсвечник и зажгли.

Пламя вспыхнуло так ярко, что встроенные в потолок прожекторы отключились один за другим, осознав полную свою ненадобность, – и дом погрузился в непроглядную мглу. Только крохотный огонёк свечи трепетал в бескрайнем пространстве, – то и дело мерцая и выхватывая из темноты прошлого покосившийся письменный стол, который казался приготовившимся к прыжку драконом, растрёпанную софу – похожую на разлёгшееся на полу чудовище, и колченогий торшер с замысловатым абажуром – ведьму на метле, собирающуюся в полёт…

– Вы только взгляните… – тихо сказал кто-то, – как же она была прекрасна, наша старая жизнь! Как таинственна и как загадочна!…

Но в последний раз вспыхнул огонек Свечного Огарка – и не стало никакого Свечного Огарка… только маленькая лужица воска вокруг дорогого подсвечника.

Встроенные в потолок прожекторы, почуяв неладное, зажглись во всю мощь… и в их надёжном свете кожаная мебель отчётливо проступила простотой и удобством форм, картины на стенах снова охотно предъявили свои квадраты и треугольники всем желающим.

Новая жизнь продолжалась…

ПОЗОЛОЧЕННАЯ РАМА

Ох, если бы Вы видели эту Позолоченную Раму! Она была такой огромной, что впору только во дворце каком-нибудь вешать – так нет же, повесили в жилом, извините за выражение, помещении… Причём всё, что висело на стене до этого, сразу же, конечно, пришлось убрать: Позолоченная Рама заняла собой всю стену целиком. И, между прочим, стены даже еле хватило: будь стена на миллиметр короче, Позолоченная Рама не поместилась бы.

– Слава Богу! – вздохнули все, когда она наконец поместилась и, между прочим, застонала при этом так, как если бы ей переломали все кости.

– Ну, что же… – сказала Позолоченная Рама, выждав, пока домочадцы, налюбовавшись заключённой в ней картиной, разошлись по делам. – Посмотрим, посмотрим, что это я тут обрамляю!

А обрамляла она один замечательный натюрморт. Хоть вы, конечно, знаете, что такое «натюрморт», рассказать о таком натюрморте всё-таки стоит. На нём – как и вообще на картинах, которые называются «натюрморты», – не было, конечно, ни людей, ни природы… а были только овощи, фрукты и всякие вещи, но зато что это была за красота!

Пара отменных золотых яблок в центре, с десяток изумительных мелких абрикосов, небрежно разбросанных по столу, три грациозные виноградные грозди, свисавших из небольшой фруктовой вазы на переднем плане… И ещё – мраморная голова какого-то Великого Мыслителя, это уже на заднем плане, и стопка книг. А кроме того, стакан в золотом подстаканнике – и рядом с ним, на столе, золотая ложечка и маленькая ажурная тарелочка с аккуратно надкушенным поджаристым сухариком! Одним словом, совершенное загляденье…

– Такой потрясающей живописи тут ещё никогда не бывало! – произнесла Хрустальная Люстра, счастливая оттого, что ей выпала честь отражать в своих хрусталиках хотя бы некоторые из предметов, изображённых на картине.

– Вы правы, – хриплым от волнения голосом ответил Старый Граммофон. – Теперь в этой комнате всегда будет праздник!

Остальные молчали, восхищённо любуясь картиной. А о Позолоченной Раме не было сказано ни слова. Придирчиво осмотрев всё, что она обрамляла – до последней мелочи, – Позолоченная Рама тяжело вздохнула и сказала:

– Да-а-а… пожалуй, многовато мне приходится обрамлять. И кому только могло прийти в голову напичкать меня такими увесистыми предметами? Одна эта дурацкая голова Великого Мыслителя чего стоит… и книги, да ещё целая стопка! Надо же было додуматься – так перегрузить хрупкую раму!

Ну, положим, хрупкой-то Позолоченную Раму никак нельзя было назвать… Рама эта была дубовой, а стало быть, довольно тяжёлой. И очень помпезной! Она, в сущности, не так хорошо и подходила к заключённому в ней натюрморту, потому что отвлекала от него внимание… да ещё и сияла, как только что начищенный самовар! Только что ж тут поделаешь: все позолоченные рамы испокон веков убеждены в том, что это на них приходят смотреть зрители!…

– Ну, начнём… – деловито сказала Позолоченная Рама – себе сказала: с ней ведь в комнате никто не разговаривал. – Пора приниматься за дело. Если я сама не облегчу свою участь – никто не поможет!

И сразу после этих слов стопка книг полетела на пол, а на картине, рядом с мраморной головой Великого Мыслителя, образовалось пустое место.

– Вот так-то лучше! – крякнула Позолоченная Рама и распорядилась в пространство: – Уберите книги с пола!

Впрочем, выполнить её приказ было некому: домочадцы, как сказано, давно разошлись по своим делам.

– Что она себе позволяет? – в панике спросила Хрустальная Люстра, обращаясь к Старому Граммофону. Но тот в ответ только покачал своей едва державшейся трубой и послал Хрустальной Люстре взгляд, полный боли.

– Теперь перейдём к этой дурацкой голове Великого Мыслителя, – решила Позолоченная Рама – и, напрягшись, выпихнула мраморную голову за свои пределы. Голова со страшным грохотом упала на пол и раскололась на части. А задний план картины почти совсем опустел.

– Тут ещё шторка какая-то пыльная! – Позолоченная Рама чихнула, обнаружив на заднем плане занавес из тёмно-красного бархата. Понятное дело, занавес тоже полетел за пределы рамы и, падая на пол, накрыл стопку книг и осколки мраморной головы Великого Мыслителя.

– Вот здорово получилось! – обрадовалась Позолоченная Рама. – Теперь хоть их там, внизу, не видно…

– Остановитесь! – не выдержала Хрустальная Люстра, подрагивая всеми своими хрусталиками.

Даже не удостоив её взглядом, Позолоченная Рама прикинула на глаз, не слишком ли много в ней фруктов, установила, что, пожалуй, всё-таки слишком, и принялась выбрасывать один за другим… да так увлеклась, что скоро все фрукты оказались на полу – раскатившись в разные стороны.

Теперь на картине были только небольшая ваза из-под винограда, стакан в золотом подстаканнике, рядом золотая ложечка да ещё маленькая ажурная тарелочка, на которой беспокойно ёрзал аккуратно надкушенный поджаристый сухарик!

– Оставлю одни золотые вещи, – присмотревшись ко всему этому, объявила Позолоченная Рама. – А сухарик, пожалуй, съем.

Услышав такие ее слова, поджаристый сухарик сам пулей вылетел за пределы Позолоченной Рамы, а вслед за ним – ваза, стакан и тарелочка. Картина опустела: на ней уже не было ничего, кроме золотого подстаканника и золотой ложечки.

– Ну, не красота ли? – сама себе сказала Позолоченная Рама и победоносно огляделась по сторонам.

На неё смотрели с ужасом.

…а вечером в доме держали семейный совет. Никто не мог понять, как получилось, что почти все изображённые на картине предметы выпали из рамы, однако решили, что для одного золотого подстаканника и для одной золотой ложечки эта Позолоченная Рама слишком велика. Её сняли со стены и, вынув остатки картины, отнесли на чердак.

Там Позолоченная Рама стоит и до сих пор – совершенно пустая.

ЛЕСТНИЧКА НАВЕРХ

Вы, конечно, знаете, чем измеряются лестницы – лестницы измеряются маршами. Это так части лестницы называются: допустим, идёт себе лестница и идёт – и вдруг ка-а-ак повернёт направо! Это значит, что вы промаршировали один марш и что теперь новый марш начинается. Потому и говорят: это двухмаршевая лестница, если лестница с поворотом. А бывают ещё трехмаршевые лестницы, четырёхмаршевые и так далее… но все они слишком длинные, и про них долго рассказывать.

Я лучше расскажу вам про короткую Лестничку Наверх, которая и состояла-то всего только из одного марша. Правда – в отличие от вас, которые теперь знают, чем лестницы измеряются, – сама Лестничка Наверх никогда не слышала о том, чем они измеряются… такая уж это была непросвещённая лестничка. Хоть она и состояла всего-навсего из одного марша, а это, казалось бы, совсем легко запомнить!

Лестничка Наверх вела в мансарду. Если вам неизвестно, что такое «мансарда», – это ничего: мансарды совсем не в каждом доме бывают. Они в старых домах бывают, да и то лишь иногда: мансарда – это такая пристроечка сверху на доме. Не второй этаж, а только пристроечка, где внутри комната с низким потолком… уютная весьма.

Вот наша Лестничка Наверх туда и вела. Спросишь её, бывало:

– Куда ведёшь, Лестничка Наверх?

А она и отвечает:

– В мансарду!

Иногда даже смешно получалось: не все ведь знают, что мансарда – это такая пристроечка, и начинают думать, думать: куда же, дескать, эта Лестничка Наверх ведёт, в какие такие края неизвестные?

И некоторые по ней подниматься даже боялись: кто её знает, ещё заведёт куда-нибудь не туда! Но это они, кстати, зря: такая милая Лестничка Наверх, конечно, куда-нибудь «не туда» завести не могла. Её, между прочим, даже всегда специально гостям представляли:

– А тут, – говорили, – у нас лестничка наверх.

Вот Лестничка Наверх и думала, что это имя у неё такое – Лестничка Наверх – и что имени этого вполне достаточно, чтобы с ней познакомиться.

Но однажды она услышала, как какому-то Старенькому Гостю говорят:

– А тут у нас лестничка наверх. Не бойтесь, она недлинная: всего один марш.

Лестничка Наверх, конечно, не поняла, при чём тут марш, и поспешила спросить:

– Как это… один марш?

Ей и объяснили, что лестницы измеряются маршами и что она, стало быть, одномаршевая. Лестничка Наверх сразу глубоко задумалась, а когда Старенький Гость стал подниматься по ней, сказала ему:

– Извините, пожалуйста, дорогой Старенький Гость, но мне кажется, что я всё-таки измеряюсь не маршами.

– А чем же Вы измеряетесь? – даже остановился на полпути Старенький Гость: уж ему-то было доподлинно известно, что все лестницы на свете измеряются маршами!

– Пока ещё не знаю, чем… – призналась ему Лестничка Наверх. – Но точно не маршами. Марши… они для военных. И для тех, кто в походе. А я тут совсем ни при чём!

– Вот тебе раз… – сказал Старенький Гость. – Как же по Вам тогда ходить? Маршировать-то, получается, нельзя!

– Да уж, – согласилась Лестничка Наверх, – лучше не маршировать… если Вы, конечно, не военный и не в походе.

– Нет-нет, я не военный и не в походе, – поспешил заверить её Старенький Гость. – Я мирный учитель литературы. Но Вы, дорогая Лестничка Наверх, всё-таки сосредоточьтесь, пожалуйста, и решите, чем Вы измеряетесь, чтобы я знал, как по Вам дальше идти!

Лестничка Наверх сосредоточилась изо всех сил и наконец решила:

– Пусть все другие лестницы на свете измеряются маршами. А я буду измеряться вальсами. И поскольку я прямая, то есть без поворотов, можно сказать, что во мне один вальс. Я Одновальсовая Лестничка Наверх.