Сказки на всякий случай

– Какое там! – рассмеялся Добрый День. – Я только начинаюсь… и у меня ещё знаете сколько работы!

Тогда Водитель Троллейбуса облегчённо вздохнул и, извинившись перед пассажирами, всё ещё ждавшими от него ответа, поприветствовал каждого в отдельности, с удовольствием произнеся раз десять:

– Добрый День!

А потом закрыл двери и отправился дальше, весело поглядывая по сторонам и размышляя при этом так: «Значит, если утро доброе, то и день добрый. Ну, а если день добрый, то и вечер, конечно, добрым будет– иначе и быть не может! А что… здорово ведь тут, на нашей планете, всё устроено!»

БОЛЬШАЯ ШИШКА НА МАЛЕНЬКОЙ ГОЛОВЕ

Понятно, что для сказки этой можно было бы выбрать и что-нибудь получше, чем Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове… например, Маленькую-Шишку-на-Большой-Голове – уж она-то, во всяком случае, была бы привлекательнее! Но, увы, выбор был сделан раньше, чем об этом успели подумать: дело в том, что Большая Шишка уже сидела на Маленькой Голове в тот самый момент, когда сказка начиналась… Ничего хорошего в этом, конечно, не было, но куда ж тут денешься: когда на такой Маленькой Голове такая Большая Шишка, о чём-нибудь другом и писать трудно!

Короче говоря, Большая Шишка сидела на Маленькой Голове и довольно противно на вид усмехалась.

– Чему усмехаемся? – деловито спросил Медный Пятак, как раз в этот момент находившийся на пути к Большой Шишке (к шишкам всегда прикладывают медные пятаки… хоть это и странно).

Большая Шишка с неприязнью посмотрела на Медный Пятак и ответила:

– Сижу хорошо – вот и усмехаюсь. Прямо посередине головы сижу… повезло мне!

– И как же Вас посадить-то умудрились? – полюбопытствовал Медный Пятак, причём в основном из вежливости, поскольку история шишки его на самом деле совершенно не интересовала.

– Я начну издалека, – приступила к рассказу Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове, и Медный Пятак сразу заскучал: он не ожидал, что эта шишка такая словоохотливая, потому как давно привык к молчаливым шишкам.

– Был жаркий летний день, – неторопливо продолжала Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове. – Столбик термометра поднялся до отметки тридцать два градуса выше нуля… Люди бродили по городу в поисках прохладного тенистого уголка…

– Опустите, пожалуйста, эти подробности, – строго сказал Медный Пятак (пятаки вообще народ строгий), – и переходите ближе к делу.

– Уже перешла, – огрызнулась Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове, – а именно: когда начала говорить о людях. Один из этих людей спрятался от солнца под яблоней. У него была маленькая голова. И вдруг яблоко на самой верхушке яблони совершенно внезапно созрело. Ветка, вскормившая спелый плод, не выдержала его веса и сломалась. Яблоко начало падать и угодило прямо по голове тому, кто прятался от солнца под яблоней. – Тут Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове выдержала торжественную паузу. – Так я и появилась на свет…

– Какая романтическая история! – заиздевался Медный Пятак, уже совсем готовый прихлопнуть Большую-Шишку-на-Маленькой-Голове. Но та, оказывается, ещё не закончила.

– И сегодня, – добавила она, – я с радостью приветствую бесконечную жизнь!…

После этих слов почти прихлопнувший её Медный Пятак вынужден был остановиться. Ему сделалось неловко прихлопывать Большую Шишку именно сейчас, сразу после того, как она поприветствовала бесконечную жизнь. Но так или иначе, а надо было выходить из этого нелепого положения – и Медный Пятак не нашёл ничего лучше, чем философски заметить:

– Видите ли, дорогая моя Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове, жизнь не так бесконечна, как Вам кажется.

– Неужели? – разочаровалась Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове. – Какая жалость! Мне казалось, что годы пойдут медлительной чередой, а я буду расти и развиваться…

– Ну уж нет! – не выдержал Медный Пятак, в задачу которого как раз и входило то, чтобы шишки не росли и не развивались. Потом спохватился и добавил: – Видите ли, дорогая Вы моя, вся прелесть жизни в том, что она имеет конец.

– Что-то лично я в этом особенной прелести не вижу, – подозрительно взглянув на Медный Пятак и явно ему не поверив, ответила Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове.

– Да как же не видите-то… – засуетился Медный Пятак, – когда тут всё просто яснее ясного! Возьмите любого великого учёного древности… или великого поэта древности… или великого композитора древности – все они уже давно скончались! Только их посмертная слава живёт.

– Вы хотите сказать, что и моя слава будет жить? – заинтересовалась Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове.

– Конечно! – заверил её Медный Пятак. – Когда Вы уйдете из жизни, Вам поставят огромный памятник и напишут на нём: «Большая Шишка». И люди будут проходить мимо памятника и оплакивать Вашу кончину. И грустно говорить: «Всё проходит».

Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове задумалась, а потом сказала:

– Как красиво… Но я ведь так мало ещё успела в жизни!

Тут из-под неё раздался голос:

– Успели Вы, положим, вполне и вполне достаточно! У меня от Вас вся моя маленькая голова раскалывается. Скорее бы уж Вы прошли… как всё проходит!

После этих – в общем-то, правильных – слов Медный Пятак и накрыл Большую-Шишку-на-Маленькой-Голове: точно и аккуратно, как отродясь делали все медные пятаки на свете – спросите бабушку или дедушку, если не верите!

Чувствуя, что становится всё меньше и меньше, Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове задумчиво произнесла:

– Кажется, я уже начинаю проходить…

– Всё проходит, – утешил её Медный Пятак.

Но Большая… нет, теперь уже Средняя… или даже Маленькая-Шишка-на-Маленькой-Голове не слышала этого утешения: она представляла себе памятник с надписью «Большая Шишка» и толпы людей у подножия памятника. Люди возлагали цветы и плакали, возлагали цветы и плакали… а потом раздался троекратный гром орудий – и вся картина потонула в пороховом дыму. К этому моменту Большая-Шишка-на-Маленькой-Голове прошла. Как всё проходит.

ОЧКИ ДЛЯ ДАЛИ И ОЧКИ ДЛЯ БЛИЗИ

Очки для Дали сидели на носу и ужасно воображали.

Ещё бы не воображать: они были только что куплены за большие деньги, имели роскошную черепаховую оправу с золотыми винтиками, надёжные дужки с золотой цепочкой и, без сомнения, сильно украшали нос! Хоть нос этот и был так себе нос… обыкновенная картошка!

Но главное, из-за чего они воображали, было то, что очки эти предназначались для дали. Для бескрайней, для прекрасной дали, в которой через них можно было разглядеть всё до мельчайших подробностей.

– Ну-ка, что у Нас там происходит в прекрасной Австралии? – лениво спрашивали сами себя Очки для Дали и обращались в сторону Австралии. Потом зевали и отвечали со всевозможной скукой: – Ах, всё то же… опять эти кенгуру повсюду скачут, надоели просто!

– Неужели Вы можете видеть, что происходит в Австралии? – восхищённо спрашивала шляпа по имени Боб.

– Мы можем и дальше видеть, – нехотя отвечали Очки для Дали. – Мы для этого специально предназначены. – В разговоре о себе они решили пользоваться формой «Мы», поскольку именно так говорят о себе высокопоставленные особы, чаще всего короли. – Например, Мы можем видеть, что происходит на других планетах… на прекрасном Марсе, там, или на прекрасной Луне.

– Страшно, страшно интересно! – продолжала восхищаться шляпа по имени Боб. – Не расскажете ли о том, как сейчас на Луне?

– Да всё так же, – отвечали Очки для Дали. – Ничего особенно интересного. Одни лунные камни – и никакой жизни.

– А Вас когда-нибудь будут снимать? – любопытствовала шляпа по имени Боб.

– Боюсь, что нет, – устало сообщали Очки для Дали. – Люди ведь страшно близоруки! Обычно они ничего не видят дальше собственного носа.

– А Вас надо снимать, когда спать ложатся?

– Ни в коем случае! – предостерегали Очки для Дали. – Иначе ведь во сне будет ничего не видно: снилось, дескать, что-то, а что – не разглядел… То ли это был прекрасный Санкт-Петербург, то ли прекрасная планета Венера! И, знаете что, не наползайте-ка Вы на Нас так, шляпа по имени Боб! Нам из-за Вас положение дел в отдалённой китайской провинции плохо видно.

От смущения шляпа по имени Боб тут же уползала почти совсем на затылок, а когда её начинали поправлять, страшно упиралась, чтобы опять ненароком не наползти на Очки для Дали.

Конечно, Очки для Дали сильно преувеличивали свою зоркость: как ни крути, а очки, даже и для дали, – это всё-таки не бинокль и уж тем более не подзорная труба. Да и спать в них было совсем не обязательно: сны и без очков вполне замечательно видно.

Так что ближе к вечеру Очки для Дали всё-таки сняли с носа и аккуратно положили на письменный стол.

– Будемте знакомы, – сразу же услышали Очки для Дали – и сразу же возмутились.

– Как это – «будемте знакомы»? – У них от возмущения даже чуть стёкла из оправы не вылезли. – Мы с кем попало не знакомимся!

– А это и не кто попало, – рассмеялись в ответ. – Это тоже очки. Только для близи. Очки для Близи… стало быть, разрешите представиться.

Собеседником действительно оказались очки – в совсем дешёвой проволочной оправе и со стёклами в мелких царапинках. Да и заушники у них, к тому же, были совсем лопоухие: просто непонятно что, а не заушники!

– Добро пожаловать на письменный стол, – сказали они. – Будьте как дома.

– Дома? – чуть не взревели Очки для Дали. – Да Вы знаете ли, где Наш дом? Наш дом – в прекрасной Австралии, на прекрасном Марсе, на прекрасной Луне! А тут у Нас… так, временное пристанище. Пересадочный пункт!

– Экие Вы… важные, – сказали Очки для Близи. – Отсюда такие дали и не видны…

– Разумеется, не видны, – смилостивились Очки для Дали. – А уж тем более Вам и Вам подобным… которые только вблизи видеть способны!

Этот разговор мог бы, наверное, продолжаться и дальше, но прекратился, потому что Очки для Близи были посажены на нос.

– Ну-ну, – сказали Очки для Дали. – Сейчас-то всё и откроется! Сейчас-то и станет понятно, что на нос по ошибке посадили не те очки. Вот смеху-то будет!

Но Очки для Близи продолжали оставаться на носу и обратно не спешили.

– Эй, Вы там! – крикнули Очки для Дали. – Слезайте-ка с носа, да поживее! Сквозь Вас все равно ничего не видно: ни прекрасной Австралии, ни прекрасного Марса, ни прекрасной Луны. Только сквозь Нас можно увидеть бескрайние дали!

Однако ответа не последовало. Зато последовали тихие слова, не обращенные ни к кому, – просто тихие слова, сказанные в пустоватом пространстве засыпающего дома:

– Что за чудо – этот маленький цветок! У него такие тонкие прожилки и совсем крохотные, но на редкость искусно выполненные тычинки… Наверное, Господу Богу пришлось немало потрудиться, чтобы создать всю эту красоту. Поистине ювелирная работа! Ну-ка, ну-ка… а по краям лепестков – совсем незаметные ворсинки…

– О чём там говорят? – силились понять Очки для Дали, сверкая новенькими стёклами и чуть ли не падая с письменного стола.

Оставим их. Им в жизни, наверное, не увидеть – а уж не понять и подавно – того, что видим и понимаем мы с вами: самое прекрасное всегда находится вблизи. Правда, заметить его очень трудно… особенно если под рукой нет таких специальных очков – Очков для Близи.

ДЫРКА ОТ БУБЛИКА

Один прехорошенький Бублик внезапно начал стесняться дырки у себя в животе. И пусть тому, кому кажется, что так не бывает, не кажется, что так не бывает: на самом деле так очень часто бывает! Живёт себе, например, прекрасный веснушчатый человек – и вдруг в один самый что ни на есть будний день начинает стесняться своих веснушек… И сколько ни говори, что веснушки ему к лицу, – он только стесняется, да и всё!

Так и с Бубликом. Как-то раз он оглядел себя пристально – и впервые увидел, что в животе у него дырка.

– Ой, да у меня дырка в животе! – сказал он… с большим, что называется, изумлением.

А сказав – смутился и попытался прикрыть эту дырку чем-нибудь… да где там! Дырка-то чуть ли не больше самого Бублика была!

– Как же я с такой дыркой всё время жил? – не на шутку озадачился Бублик. – Заметно ведь очень…

– Конечно, заметно! – услышал он около себя и понял, что говорил вслух. А отвечала ему стоявшая неподалёку Маслёнка. – Будь я Вами, – продолжала она, – я тотчас бы укатилась куда-нибудь с глаз долой! И дело, между прочим, вовсе не в том, что у Вас дырка в животе.

– А в чём дело? – ещё больше озадачился и так уже довольно сильно озадаченный Бублик.

– Дело в том, – терпеливо ответила Маслёнка, – что это дырка, ничем не заполненная… Сама по себе дырка не беда: мало ли у кого в животе дырка! У меня, например, тоже дырка… но она заполнена маслом. Которое едят! В Вас же, собственно, и есть-то нечего: Вы почти из одной дырки состоите! А дырок не едят.

– Ну, положим, – не согласился Бублик, которому показалось, что это уж слишком, – во мне ещё и тесто есть… с маком!

– Только так мало, что об этом и говорить не стоит, – безжалостно заявила Маслёнка. – Откусишь от Вас кусочек – и сразу в бездну проваливаешься… Кому такое понравится? То ли дело какая-нибудь булочка потолще – там уж откусишь так откусишь! Да и масло есть куда намазать. К Вам же и не поймёшь, как подступиться: куда ни глянь – одна сплошная дырка. Вы даже хуже, чем сыр, который… м-да, хуже которого уже, казалось бы, ничего не бывает! В сыре тоже дырки, да хоть не такие, по крайней мере, большие, как в Вас. И не такие глубокие… не насквозь всё-таки!

– Что верно, то верно, – согласился на этот раз Бублик. – Во мне до неприличия большая дырка… и совершенно насквозь! В меня хоть смотри как в подзорную трубу… – Он помолчал и спросил у Маслёнки: – Вы, значит, думаете, что меня есть не станут?

– Конечно, не станут, – рассмеялась Маслёнка. – Хотя… чего только не едят, доложу я Вам! Я даже слышала, что в Китае, например, едят крыс – жарят и едят… Конечно, с отвращением едят. Так и Вас будут, если вообще будут… с от-вра-ще-ни-ем. Потому как Вас есть – всё равно что пустой воздух ртом хватать.

После этих слов Бублик совсем огорчился. И от огорчения решился вот на что: напыжился и – откатился за чайник на столе. За чайником было тепло, но одиноко… а край стола находился совсем близко.

«Вот брошусь сейчас со стола в пропасть, – начал было подумывать Бублик, – и дело с концом. И даже не попрощаюсь ни с кем. Да и не с кем мне прощаться: кому я такой нужен? Меня есть – всё равно что пустой воздух ртом хватать!»

Между тем за столом стало шумно – и Бублик решил пока не бросаться со стола в пропасть, а подглядеть, что там происходит. А там происходило волнение.

Все искали Бублик.

– Ну, как же… – говорил кто-то, – должен ведь здесь где-нибудь Бублик-то быть! Я сам его в булочной покупал и сам на стол клал – куда ж он мог запропаститься?

Из сада срочно вызвали Собаку и устроили ей допрос, не съела ли она ненароком единственный Бублик. Собака клялась и божилась, что Бублика и в глаза не видела, а потом разобиделась в пух и прах и ушла в сад, где даже легла на землю спиной к дому… вот как!

Бублику ничего не оставалось, как незаметно выкатиться из-за чайника… тут-то его и нашли. Обрадовались– и стали с удовольствием поедать.

Поедаемый Бублик был счастлив, как будто у него был день рождения. А когда от вкусного теста оставалось совсем немножко, он даже успел услышать такой чрезвычайно приятный разговор:

– Люблю я эти бублики!

– Да за что же, когда там внутри воздух один – такой же, как и вокруг?

– И совсем не такой, как вокруг, а другой! Это воздух тёплый и ароматный, пахнущий полем, печью, дымком и маком… Самый вкусный на свете воздух! Такого воздуха нигде больше не найдёшь, кроме как внутри румяного бублика.

– Ты ещё скажи, что самое вкусное в бублике – это дырка от бублика…

– А вот так и скажу. Именно так и скажу!

ШОКОЛАДНЫЕ ЯЙЦА И ШОКОЛАДНОЕ ЯЙЦО

Вообще-то, каждый знает, как заранее угадать, что за секрет спрятан в шоколадном яйце. Конечно, не точно угадать, но хоть приблизительно… Для этого шоколадное яйцо трясут около уха и слушают: раздаётся оттуда стук или нет. Если раздаётся – значит, там какие-то детали, из которых потом надо будет самому что-нибудь собирать… например, машинку или самолет, или – еще лучше! – зверя доисторического. Они все обычно в яйце разобранными лежат… например, у зверя – голова отдельно, тело отдельно, ноги отдельно! Но, конечно, лучше всего, если из яйца никакого стука не раздаётся: значит, там целая фигурка. Фигурки эти кол-лек-ци-о-ни-ру-ют и устраивают всякие выставки, так что если кому такое яйцо досталось, – считай, повезло!

Из нашего же Шоколадного Яйца стука не раздавалось, а раздавался… писк. Конечно, если потрясти, потому что если не трясти, то ни из какого шоколадного яйца ничего не раздастся! А тут – писк раздавался, только очень тихий. И когда стали распределять шоколадные яйца, всем, конечно, хотелось получить именно то, что с писком внутри. Но распределение на сегодня закончилось, а это Шоколадное Яйцо так никому и не досталось: продолжало лежать рядом с другими – теми, из которых стук раздавался, и теми, из которых ничего не раздавалось.

Полежали они полежали и начали делиться друг с другом тайнами: шоколадные яйца – между нами говоря – ужасные болтуны. Вот уж кому точно никогда никаких тайн доверять нельзя: всё равно всё выболтают – не успеешь нажать на них посильнее.

И вот какие начались, стало быть, разговоры:

– Если Вы никому ни слова, я Вам расскажу, что во мне спрятано… Маленькая такая черепашка, у которой в руке труба. Сама черепашка зелёненькая, а труба красная. Только Вы поклянитесь, что ни-ко-му!

– Конечно, клянусь! – громко восклицали в ответ.

– Это в чём же Вы там клянётесь, позвольте поинтересоваться?

– Я клянусь в том, что никому не расскажу, что у моего соседа внутри такая маленькая черепашка, у которой в руке труба! Сама черепашка зелёненькая, а труба красная!

– А у Вас-то самого что внутри? – кричали с дальнего конца стола. – Мы, честное слово, не проболтаемся!

– У меня колечко с маленьким синим камнем, только об этом ни гу-гу!

– Разумеется, ни гу-гу! – надрывались в ответ. – Я вот тоже никому не говорю, что у меня внутри динозавр с разинутой пастью.

– Динозавр? – ужасались все вокруг. – А выглядите Вы так безобидно, словно у Вас внутри цветок-ромашка!

– Цветок-ромашка, – отзывались с совсем другого конца стола, – находится во мне, только этого никто не должен знать!

– Никто и не знает! – успокаивали его.

Вскоре тайн ни у кого ни от кого больше не было… кроме, пожалуй, одного-единственного шоколадного яйца, из которого, если его потрясти, раздавался писк.

– А Вы чего про себя всё скрываете? – начали приставать к нему. – Страшно хотелось бы знать, что у Вас внутри, разрази нас гром – никому не скажем!

– У меня внутри… – помедлило Шоколадное Яйцо, – у меня внутри большой сюрприз.

– Тут у каждого внутри большой сюрприз! – ответило Шоколадное-Яйцо-с-Динозавром. – Мой, например, называется динозавр, но это, конечно, секрет от всех. – Тут оно немножко помолчало и вдруг сообщило: – А когда Вас потряхивали, я слышало писк.

– Наверное, Вам просто показалось, – растерялось Шоколадное Яйцо.

– Сперва и я так подумало, – призналось Шоколадное-Яйцо-с– Динозавром. – Потому как чтоб шоколадные яйца пищали – такого пока никто не слышал. Но потом я прислушалось повнимательнее… и, могу поклясться, услышало настоящий писк. Я ещё спросило само себя: «Что бы это могло значить?» – но ответа от себя так и не получило. – Тут оно помолчало и добавило: – От себя не получило, а от Вас надеюсь получить.

Шоколадное Яйцо задумалось. А задумалось вот о чём: остаётся ли сюрприз сюрпризом, если о нём рассказать? Тут ведь, понятно, есть о чём задуматься! Потому что никто же не говорит: «У меня для тебя сюрприз вот в этой коробочке: откроешь её, а там леденцы!» – все просто говорят: «У меня для тебя сюрприз вот в этой коробочке…» – и умолкают! А уж какой сюрприз– это тебе, дескать, ещё предстоит увидеть! В том-то самое интересное и есть…

– Знаете, – хорошенько подумав, сказало Шоколадное Яйцо, – я всё-таки не скажу Вам, что у меня внутри. А то потом неинтересно будет.

– Ну и не говорите, – обиделись другие шоколадные яйца, а одно из них даже добавило: – Это потому, наверное, что в Вас вообще никакого сюрприза нет – один писк и есть!

– Конечно, конечно! – закричали остальные. – Нету в нем ни чего, а если есть, то что-нибудь такое… о чём и говорить-то стыдно!

…а на следующий день новая ватага детей получила в подарок оставшиеся шоколадные яйца. Шоколадное-Яйцо-с-Писком досталось Самому Маленькому, который тут же и принялся вскрывать его, а прочие шоколадные яйца затаили дыхание.

Не успел Самый Маленький открыть Шоколадное Яйцо, как оттуда с шумом выпорхнул шоколадный птенец, полетал по комнате и весело сиганул прямо в открытое окно.

– Ну и сюрприз! – рассмеялись шоколадные яйца. – Птенец… кто ж не знает, что из каждого яйца может вылупиться птенец? Какой это сюрприз, в самом-то деле!

Только Самый Маленький все глядел и глядел в открытое окно, куда улетел его шоколадный птенец из Шоколадного Яйца. От такого можно было бы и заплакать, но Самый Маленький терпел и не плакал. Скорее всего, он знал, что сюрприза большего, чем этот, в жизни его не будет никогда.

СТАРАЯ ТРУБА, ЛЮБИВШАЯ ПУСКАТЬ ДЫМ КОЛЕЧКАМИ

…а все потому, что, когда дым пускают колечками, – это довольно красиво! Чудесные такие колечки, похожие на баранки или маленькие бублики, медленно плавают в воздухе. И очень интересно за ними наблюдать, потому что сначала они как бы плотные и правильной формы, а потом рассеиваются и превращаются в небольшие облачка, которые очень скоро совсем растаивают. Но тогда имеются уже обычно новые колечки…

– Вы нарочно пускаете дым колечками или просто по-другому не умеете? – иногда спрашивали Старую-Трубу-Любившую-Пускать-Дым-Колечками те, кто с ней был мало знаком или вообще не знаком.

– Как же не умею? – отвечала Старая-Труба-Любившая-Пускать-Дым-Колечками. – Умею струйкой, умею клочьями… за долгую жизнь чему только не научишься. Только колечки, они мне больше нравятся: такие… такие рукодельные! И такие нежные…

– До чего же она всё-таки сентиментальная и несовременная! И неэффективная… В наше время главное – скорость: чем больше дыма за минуту выпустишь, тем лучше, значит, работаешь. А тут… просто хоть не смотри! – возмущалась Выхлопная Труба одного автомобиля, часто отдыхавшего возле подъезда.

У автомобиля этого было единственное достоинство: он умел ездить очень быстро. Правда, при этом выпускал из себя такую толстую струю дыма, что прохожие в страхе разбегались, боясь отравиться… а это очень и очень легко могло произойти, ибо выхлопные газы ядовиты. Но разве такие мелочи интересуют тех, кому важны только бешеные скорости?…

– Когда едешь этак… километров сто или больше в час, тебе уже не до колечек, – со знанием дела объясняла Выхлопная Труба. – Тут уж вообще ни о чем не задумываешься. Колечки всякие на ум приходят, когда делать нечего. А если я тоже начну дым колечками пускать? Автомобиль ведь просто посреди дороги остановится – и дело с концом!

– А Вы когда-нибудь пробовали это – колечки пускать? – полюбопытствовал высоченный Дорожный Знак «Стоянка запрещена», рядом с которым как раз и стоял автомобиль, Выхлопной Трубой прямо на тротуар.

– Вот еще, – возмутилась Выхлопная Труба, – глупости какие!

Будь моя воля, я и Старой Трубе запретила бы… нечего тут выпендриваться своими колечками! Какой от них прок?

– Да чем же Вам колечки-то мешают? – хором зазвенели Телеграфные Провода.

Выхлопная Труба хотела было перечислить… да пресеклась на вдохе, потому что ответить на такой вопрос непросто. Красивые вещи и правда ведь мешают то одному, то другому – только вот как-то непонятно, чем мешают. Стоит себе, к примеру, чистый дом посреди дороги – глаз не оторвать… так нет же: возьмёт кто-нибудь да и напишет какую-нибудь гадость на только что покрашенной стене. А спросишь: «Чем же Вам, дорогой, эта только что покрашенная стена мешала?» – ни слова в ответ. Или растёт цветок невозможной красоты на обочине, глядишь – р-р-раз, и сорван! И нет цветка…

Вот и Выхлопной Трубе колечки мешали – трудно сказать, чем, но мешали. Наверное, тем, что… были, существовали! Посмотришь в воздух – колечки… ну, рукодельные, ну, пусть даже нежные… А вот чего ради они тут – поди пойми! Катаются себе по воздуху… всех только с толку сбивают!

Вдруг Выхлопной Трубе стало понятно, как отвечать, и она громко сказала:

– Колечки эти мне не мешают – они меня просто раздражают.

Страшно раздражают. Потому что никому от них никакого проку… глупость просто летучая. Прямо переловила бы их и отравила выхлопными газами!

От такого её страшного заявления у некоторых даже голова закружилась. А Телеграфные Провода хором сказали:

– Эх, заткнуть бы Вас навсегда, Выхлопная Труба… До чего же Вы тут всем надоели – стоите и чадите!

– Причем стоите и чадите там, где даже останавливаться незаконно! – от души присоединился высоченный Дорожный Знак «Стоянка запрещена».

– Нет, Вы всё-таки скажите, скажите – какой от этих колечек прок? – настаивала Выхлопная Труба.

Но все уже перестали разговаривать с ней, и, сколько она потом ни кашляла, стараясь привлечь к себе хоть чьё-нибудь внимание, ничьего внимания ей, конечно, привлечь не удалось, потому что внимание всех было направлено на колечки, которые опять покатились по воздуху из Старой-Трубы-Любившей-Пускать-Дым-Колечками.

…а вечером к дому подошел один учёный, специально приехавший из далёкой жаркой страны полюбоваться на колечки. Он долго стоял и смотрел на них, потом открыл огромную папку со всякими редкостями и, обратившись к Старой-Трубе-Любившей-Пускать-Дым-Колечками, спросил:

– Дорогая Вы моя Труба, не позволите ли взять пару Ваших колечек на память?

– Пожалуйста! Возьмите хоть все… я еще навыпускаю, – смутилась та.

Учёный с величайшей осторожностью поймал тонкими пальцами два колечка и прикрепил их к картону булавочками.

– Большое спасибо, – поблагодарил он. – У меня на родине, в далёкой жаркой стране, никто никогда таких колечек не видел. То-то обрадуется народ моей страны, когда я покажу их ему!

И он уже совсем начал уходить, но тут Выхлопная Труба не выдержала и крикнула:

– Эй Вы, Учёный, а какой от этих колечек прок?

Тогда Учёный остановился и с удивлением посмотрел на Выхлопную Трубу, а потом все услышали:

– Какой от этих колечек прок?… Да никакого!

Прижимая папку к груди, он отправился в свою далёкую жаркую страну, но по пути ещё раз обернулся и торжественно – так, чтобы все запомнили! – произнёс:

– Никакого проку от этих колечек нет. Решительно никакого.

И с пониманием дела улыбнулся Старой-Трубе-Любившей-Пускать-Дым-Колечками, которая, конечно, тоже улыбнулась ему в ответ.

ГЛИНЯНЫЙ СВИСТОК

Глиняный Свисток был очень весёлый: то и дело рассыпался тонкой трелью – всегда одной и той же, но на редкость красивой. А выглядел он как маленькая дудочка с разноцветными полосками: глина была искусно раскрашена всеми цветами радуги – оттого и трель у него, наверное, получалась такой весёлой.

Дули же в Глиняный Свисток все кому не лень. Едва завидят его где-нибудь – оставленным на столе в саду или забытым на скамейке – и давай дуть в небольшую дырочку на боку! Глиняный Свисток и рад стараться: раздаёт свою одну и ту же, но на редкость красивую трель направо и налево – а окрестные птицы ему отвечают…

И всё-то было хорошо, да вот однажды залетела в сад музыка: это одна Скрипочка-из-Соседнего-Дома исполняла какой-то школьный этюд – исполняла пусть и не очень хорошо, зато очень замысловато. С этого времени и загрустил Глиняный Свисток, только вот о чём загрустил – поди пойми. Подберут его на столе в саду, подуют в дырочку, а Глиняный Свисток – ни гу-гу. Его уж и продували, и прочищали… даже немножко глины вокруг дырочки откололи, а он молчит – и всё тут!

– Вот незадача! – сокрушались все вокруг. – Такой весёлый был Глиняный Свисток– и на тебе… Куда ж подевалась из него вся его трель?

А трель из Глиняного Свистка, конечно, никуда не подевалась: так и была внутри. Только стал Глиняный Свисток бояться трель свою наружу выпускать: больно уж незамысловатой была эта трель по сравнению с мелодией Скрипочки-из-Соседнего-Дома!…

«Никуда она не годится, моя трель, – размышлял он, полёживая на боку где-нибудь в саду. – Какой из меня музыкальный инструмент? Вот Скрипочка-из-Соседнего-Дома – это я понимаю! Она настоящий музыкальный инструмент. Играет по нотам… а я и нот-то никаких не знаю – свищу да свищу… как Бог на душу положит!»

Между тем Скрипочка-из-Соседнего-Дома постепенно осваивала свой школьный этюд. Не сказать, чтобы он делался от этого прекрасней, однако звучал всё уверенней. И чем уверенней он звучал, тем безнадёжней становилось положение Глиняного Свистка. Да оно и понятно: какой же Глиняный Свисток может тягаться с пусть даже ещё и неумелой Скрипочкой!…

Окрестные птицы, наверное, думали то же самое. Они теперь летали над садом, словно потеряв что-то, и пели все реже и реже. Настало время, когда они совсем перестали петь. И все вокруг сразу забеспокоились: что же это, дескать, случилось с птицами? А птицы тем временем послали в сад одну Несовершеннолетнюю Сойку, которая, осторожно опустившись на краешек стола в саду, сказала:

– Извините, пожалуйста… но тут у вас был где-то очень весёлый Глиняный Свисток с такой… запоминающейся трелью – он, что же, теперь – исчез?

– Он никуда не исчез, – ответили ей. – Вон он и до сих пор лежит на боку на садовой скамеечке, только почему-то уже не свистит… Мы его и продували, и прочищали… и даже, каемся, откололи немножко глины вокруг дырочки, а он как в дырочку воды набрал!