Сказки на всякий случай

Тут уж сосредоточиться пришлось Старенькому Гостю.

– Маршировать-то я хорошо умею, – размышлял он. – А когда-то умел, конечно, и вальс танцевать, только это было очень давно… Даже не знаю, получится ли у меня теперь.

– Конечно получится! – убеждённо сказала Одновальсовая Лестничка Наверх. – Когда идёшь по лестнице в один вальс, этот вальс сам собой получается.

И у Старенького Гостя действительно сам собой получился вальс – правда, только один вальс, но больше от него и не требовалось. Зато в этом своем вальсе Старенький Гость мгновенно взлетел к самой мансарде – и там, в мансарде, его даже не узнали: настолько он за один вальс помолодел!

С тех пор гости в доме не переводились. Ещё бы – кому же не хочется помолодеть за один вальс! И каждый, приходя в дом, первым делом спешил в мансарду, вальсируя по Одновальсовой Лестничке Наверх, а там…

А там начиналась уже совсем другая жизнь, о которой надо писать уже совсем другую сказку.

МАЛЕНЬКОЕ СКВЕРНОЕ СЛОВО

Если кому-то говорят: «Не сквернословьте, пожалуйста!», – значит, этот кто-то произнёс слово, которое нельзя произносить. Есть в мире такие слова, которые нельзя произносить. Они называются «скверные». Правда, вряд ли нам ответят на вопрос, почему их нельзя произносить. А раз так – не будем спрашивать… не очень-то и хочется!

Между прочим, тут самое странное вот что… Все знают: скверные слова нельзя произносить, а нет-нет возьмут да и произнесут. Как-то так получается… многие даже говорят, будто само собой получается! Дескать, живёшь себе – и совсем не хочешь произнести скверное слово, а хочешь произносить только хорошие и прекрасные слова – и даже произносишь их всё время… Но вдруг – на тебе: само собой произносится скверное слово! Прямо хоть плачь…

Так, во всяком случае, было рассказано одному Маленькому Скверному Слову – так оно это и запомнило. А когда запомнило, то сразу же дало себе обещание: никогда и ни за что не произноситься.

Кстати, Маленькое Скверное Слово не знало, что оно означает. Пыталось выяснить, да все только опускали глаза и говорили: «Мы тебе это когда-нибудь потом объясним». А потом всегда забывали…

Время от времени – слыша, как произносятся другие слова, – Маленькое Скверное Слово задумывалось: «А интересно всё-таки, как оно бывает – про-из-но-сить-ся? Вот повезло же некоторым словам! Особенно «да» и «нет»: подумать только, тоже ведь совсем коротенькие, а не скверные… Они на каждом шагу произносятся – без конца только их слышишь… Иногда даже дважды подряд: «да-да» – или «нет-нет». А то и трижды: «нет, нет и ещё раз нет!» – это обычно очень громко говорится. А меня и один раз произнести нельзя, даже и тихо нельзя – язык отсохнет!»

Как это – «язык отсохнет», Маленькое Скверное Слово, конечно, тоже не знало – просто когда-то услышало, что Одна Мама сказала Одному Сыну, который почти уже начал произносить Маленькое Скверное Слово: «Смотри, язык отсохнет». И Один Сын сразу же прекратил произносить Маленькое Скверное Слово, и хоть рот уже было открыл, всё равно не произнёс. Само же Маленькое Скверное Слово и подавно не произнеслось: оно ведь себе обещание дало и обещание это держало. Тем более что неприятно, наверное, увидеть, как язык у кого-то отсыхает!…

– Тебя, что же, никогда-никогда-никогда не произносят? – с ужасом спрашивали Маленькое Скверное Слово другие слова.

Маленькому Скверному Слову было стыдно сказать, что да, мол… никогда-никогда-никогда, – и оно начинало придумывать всякие неправдоподобные истории.

– Нет, ну почему же… – например, отвечало оно. – Говорят, какой-то человек даже специально ушел в пустыню, где никто не мог его видеть и слышать, с одной-единственной целью – чтобы меня произнести…

– И… что? – затаив дыхание, спрашивали другие слова. – Произнёс?

– Неизвестно, – вздыхало Маленькое Скверное Слово. – Потому что из пустыни он не вернулся…

– А что же с ним там случилось? – допытывались другие слова.

– Да язык отсох! – как бы равнодушно отзывалось Маленькое Скверное Слово.

– Кошмар какой! – в один голос восклицали другие слова и смотрели на Маленькое Скверное Слово осуждающе.

Тогда ему самому становилось стыдно за свою только что придуманную историю…

В общем, ужасная была жизнь у Маленького Скверного Слова – тут и говорить нечего. Время шло, а лучше не становилось – даже наоборот, становилось хуже. Потому что культура речи всё повышалась и повышалась. И повысилась настолько, что Маленькое Скверное Слово подумало: «Если она будет и дальше так повышаться – меня вообще скоро забудут. Потому что слово, которое не произносится, – забывается».

И Маленькое Скверное Слово с горя решило отправиться в дальние края… на Восток. Для этого оно собрало рюкзачок и завело себе ботинки покрепче, потому что идти решило пешком: денег на билет в дальние края у него всё равно не было. А на следующее утро вышло из дома с твердым намерением – потеряться в дальних краях навсегда. Бес-след-но.

Маленькое Скверное Слово шло и шло – не оборачиваясь назад и ни с кем не знакомясь по дороге: стыдно ведь представляться новым знакомым – я, мол, такое маленькое скверное слово, которое нельзя произносить, а то язык отсохнет! Все от тебя просто в разные стороны шарахаться начнут!

Неизвестно, какой длины путь проделало Маленькое Скверное Слово, но однажды оно заметило, что совсем перестало понимать речь окружающих. «Как это удивительно! – подумало Маленькое Скверное Слово. – Раньше я всё понимало, а теперь совсем ничего не понимаю!…»

Но не успело оно так подумать, как почувствовало, что произносят… его! Причём произносят громко и отчётливо, при всем честном народе, на главной площади какого-то большого города.

Маленькое Скверное Слово тут же зажмурилось: оно совсем не хотело видеть, как у того, кто его произнёс, отсыхает язык… зрелище не из приятных. Но, поскольку вокруг было тихо, глаза пришлось-таки открыть.

Всё оставалось как прежде – и язык явно ни у кого не отсох. Маленькое Скверное Слово осторожно огляделось и увидело, что стоит в толпе, в последних рядах, – и все, кто был рядом с ним, приподнимаются на цыпочки, силясь разглядеть происходящее у большого здания, где горит высокий огонь.

А там некто, одетый во все золотое, всё громче и отчётливее стал повторять его – Маленькое Скверное Слово.

Оказалось, что в местном языке оно вовсе не считалось скверным – даже наоборот! Оно было одним из имен Бога и произносилось только в особо торжественных случаях.

– Ну и странно всё в этом мире, – сказало себе Маленькое Скверное Слово.

И улыбнулось.

ОДНОРАЗОВЫЙ СТАКАНЧИК

Стаканчик узнал, что он одноразовый, когда его подали какому-то посетителю кафе.

– У Вас нет одноразового стаканчика? – спросил Посетитель Кафе, и ему ответили:

– Есть.

И подали именно его, Стаканчик.

– Я одноразовый!… – с ужасом подумал Одноразовый Стаканчик и чуть не разрыдался. Между прочим, услышав такое, поневоле разрыдаешься: сам-то Одноразовый Стаканчик полагал, что в этом мире ожидает его долгая и верная служба – в него будут то и дело наливать всякие жидкости и выпивать из него всякие жидкости, а потом мыть его и ставить, например, в посудный шкаф, рядом с другими стаканами и стаканчиками, бокалами и бокальчиками, чашками и чашечками.

А вон как выходит… Выходит, что если он и годен на что-то, то только один раз.

– И это – жизнь? – спросил себя Одноразовый Стаканчик и сам себе ответил: – Нет, никакая это не жизнь. Не жизнь, а сплошное отчаяние! Меня, значит, выбросят сразу после того, как выпьют из меня… выпьют – что?

Тут он задумался. Может быть, если уж он одноразовый, из него выпьют что-нибудь совершенно необычное? Хоть и один раз, зато чтоб навсегда запомнилось!… Например, какой-нибудь этакий сок из этакого никому не известного фрукта с труднопроизносимым названием… а что, тогда ещё ничего! Тогда вполне можно сказать, что тебя использовали для торжественного случая… А может быть, вовсе и не сок из него выпьют – выпьют из него, скажем, волшебный напиток, который превратит пьющего в великана! И тогда все начнут спрашивать:

– В какой, в какой, в какой же такой стаканчик был налит этот волшебный напиток?

И им ответят:

– Да вот в этот Одноразовый Стаканчик!

А потом Одноразовый Стаканчик поставят под стеклянный колпак и будут хранить в музее, чтобы все, кто туда придёт, могли увидеть, в какой же именно стаканчик был налит знаменитый волшебный напиток! И все будут удивляться:

– Смотрите-ка… кто бы мог подумать, что волшебные напитки наливают в самые обыкновенные одноразовые стаканчики!

«Наверное, так и случится! – уверил себя Одноразовый Стаканчик. – Иначе всё несправедливо в этом мире».

А его, между тем, уже поставили на столик кафе, поблизости от какого-то совсем хилого и полуживого Цветка, задыхавшегося от жары.

– Простите, пожалуйста, – обратился к Цветку Одноразовый Стаканчик, видя, что тот практически погибает, – Вы тоже одноразовый?

– Я?! – возмутился Цветок. – Да Вы с ума сошли!… Я не только не одноразовый, но даже и не однолетний! Я многолетний и цвету каждый год – просто как заведённый.

– А я вот… одноразовый, – признался Одноразовый Стаканчик. – Грустно, правда?

– Грустно, – согласился Цветок. – Но я знавал таких: их тут миллионы прошли перед моими глазами – одноразовые тарелки, одноразовые ножи, одноразовые ложки, одноразовые вилки… И, конечно, одноразовые стаканчики. С большинством из них я так и не успел познакомиться – настолько быстро их выбрасывали. А тех, с кем успел… их я уже забыл: это всё были такие короткие знакомства!

– Меня Вы не забудете, – пообещал Одноразовый Стаканчик. – В меня нальют волшебный напиток, который превращает обычного человека в великана… – Тут он смутился и добавил: – Или что-то вроде…

– Сколько работаю в этом кафе – ни разу не слышал о том, что бы здесь подавали такие напитки, – усомнился Цветок.

– Их и не подают, – заверил его Одноразовый Стаканчик. – Подадут один раз – и всё.

– Он, наверное, ужасно дорогой, такой напиток… – задумчиво сказал Цветок. – Хотел бы я, чтобы и на меня капнули капельку… тогда бы я стал баобабом!

Одноразовый Стаканчик не понял, зачем цветку становиться баобабом, но смолчал. И как раз в этот момент в него начали что-то наливать: это была бесцветная жидкость, очень прозрачная… и она – о, ужас! – довольно сильно напоминала воду.

– Кажется, я ошибся, – прошептал Одноразовый Стаканчик, обращаясь к Цветку. – Вам придется забыть меня, как и прочие одноразовые стаканчики в Вашей жизни.

Тут Посетитель Кафе залпом осушил Одноразовый Стаканчик и воскликнул:

– Волшебный напиток!

– Волшебный? – переспросил Цветок – и, так и не дождавшись превращения Посетителя Кафе в великана, добавил: – Это же обыкновенная вода!

– Обыкновенная вода и есть волшебный напиток, – ответил Посетитель Кафе, а потом налил в Одноразовый Стаканчик ещё воды – и снова залпом осушил его. А потом ещё. И ещё. И ещё… – Я не знаю точно, сколько именно порций волшебного напитка выпил он из Одноразового Стаканчика, но говорят, что это был необыкновенно жаркий день!

СТРЕЛА, ПУЩЕННАЯ ИЗ ЛУКА

Ради этого стоило жить: ощущение медленно натягивающейся тетивы, короткое замешательство и – вперёд!

Куда вперёд, зачем вперёд… ах, всё равно! Счастье было в том, чтобы лететь, звеня и пронзая плотный воздух, – лететь и ни о чём не думать.

«Не думай ни о чём!» – подтолкнула надёжная рука, и Стрела-Пущенная-из-Лука покинула тетиву.

Только дело-то в том, что никакая стрела не может лететь вечно. Короток путь стрелы – короток и ясен. Стрела должна поразить цель, а уж какая это цель – за стрелу заранее подумают.

Например, маленький чёрный кружок в центре большого круга, заключающего в себе ещё и другие круги, поменьше. А что – достойная цель! Воткнуться прямо в центр – с аппетитным таким хрустом, и чтобы оперение на хвосте ещё секунду-другую подрагивало: знай, дескать, наших! А потом оглядеться по сторонам, увидеть, что другие стрелы ой-как-далеко-от-тебя воткнулись, и – легко вздохнув – сказать: «Каждому своё!»

Или вон тот фанерный болван… тоже хорошая цель. У него между подбородком и животом красный такой треугольник на левой стороне груди нарисован: прямо в треугольник этот и угодить. Пробить фанеру насквозь и высунуть остриё с другой стороны: «Здра-а-асьте, а вот и я, не ждали?»

В воздухе-то на размышления уже совсем никакого времени нет. Тут дело такое: думай-не думай, а полетишь туда, куда направили – слишком надёжна рука и слишком крепка тетива!

– Вы не видите, что ли, куда летите, Стрела-Пущенная-из-Лука? – услышала она вдруг.

Времени на разговоры у Стрелы-Пущенной-из-Лука совсем не было, но оставлять вопрос без ответа ей тоже не хотелось, поэтому она на мгновение задержалась и сказала:

– Куда направили, туда и лечу!

– И куда же Вас направили?

Этот вопрос поставил Стрелу-Пущенную-из-Лука в тупик. Она не знала, куда её направили. Она забыла спросить… Да и не требовалось этого от неё – спрашивать! Требовалось лететь, звеня и пронзая плотный воздух, – лететь и ни о чем не думать.

– А если Вы воткнётесь во что-нибудь живое?

Разговор затягивался – и Стрела-Пущенная-из-Лука, решив положить ему конец, коротко ответила:

– Это меня не касается.

– Тогда посмотрите во-о-он на того Старого Воробья, сидящего на ветке. Через пару секунд Вы угодите прямо в него.

Стрела-Пущенная-из-Лука задержалась ещё на мгновение, чтобы посмотреть на Старого Воробья. Старый Воробей действительно сидел на ветке и читал книгу «О вкусной и здоровой пище». Угодить прямо в него Стреле-Пущенной-из-Лука вовсе не улыбалось.

– Может быть, всё ещё и обойдётся, – уклончиво сказала она. – Может быть, Старый Воробей в последний момент улетит.

– Он читает книгу «О вкусной и здоровой пище», – напомнили Стреле-Пущенной-из-Лука. – А когда он читает такие книги, то забывает обо всём на свете. Даже о том, что умеет летать. Все мы забываем о том, что умеем летать, когда дело касается вкусной и здоровой пищи.

– Но я не могу изменить направления полёта! – воскликнула Стрела-Пущенная-из-Лука. – Пусть этот Старый Воробей сам выбирает: или вкусная и здоровая пища, или жизнь!

– К сожалению, слишком многие в такой ситуации выбирают вкусную и здоровую пищу.

– Ну, что ж… – вздохнула Стрела-Пущенная-из-Лука. – Тогда я ничем не могу ему помочь. Слишком поздно. До него уже один миллиметр!

– За один миллиметр можно много успеть… Стреле-Пущенной-из-Лука за один миллиметр не удалось успеть много. Удалось только успеть заглянуть в книгу, открытую на странице сто двадцать шесть, где речь – судя по заголовку– шла о варениках с вишнями: Старый Воробей оказался сладкоежкой. Удалось ещё успеть заметить, что очки у Старого Воробья сползли на самый кончик клюва, потому что он задремал над варениками с вишнями. Удалось еще успеть услышать счастливый вздох во сне: видимо, снились Старому Воробью именно вареники с вишнями. Вот, собственно, всё, что удалось успеть Стреле-Пущенной-из-Лука за один миллиметр.

Того, что она успела за один миллиметр, ей хватило только на совсем крохотный сдвиг в воздухе – полградуса, не больше. И, со всего размаха врезавшись в эти самые вареники с вишнями, виноватые во всём, во всём, во всём… – она вышибла книгу «О вкусной и здоровой пище» из лапок Старого Воробья, от неожиданности чуть не свалившегося с ветки. Увлекаемая тяжёлой книгой, воткнутая в неё Стрела-Пущенная-из-Лука упала на землю и сломалась под тяжестью переплёта.

Оказавшись на земле и рассматривая оперение на хвосте, отлетевшем в сторону, Стрела-Пущенная-из-Лука вспомнила, что так и не взглянула на того, кто говорил с ней наверху. Она посмотрела в небо.

Но в небе никого не было – кроме Старого Воробья, который, отдуваясь, летел в библиотеку за другой книгой.

УКАЗКА, КОТОРАЯ ЗНАЛА ВСЁ

Это так Указка-Которая-Знала-Всё сама про себя говорила: я, дескать, указка, которая знает всё. Сперва, когда она во всеуслышание что-нибудь подобное заявляла, ей не верили и не обращали на её слова никакого внимания. А потом стали смеяться над ней… Но в один прекрасный день смеяться надоело – тогда-то к указке и пристало это насмешливое прозвище: Указка-Которая-Знала-Всё. Впрочем, постепенно вокруг забывали, что это только насмешливое прозвище, и начинали думать, что такое у указки имя… а вскоре стали относиться к ней с почтением – как к указке, которая действительно знает всё: почему же иначе её, дескать, называют «Указка-Которая-Знала-Всё?» Такие вот, стало быть, произошли перемены… и в них, вообще-то говоря, нет ничего удивительного: так, к сожалению, часто случается.

Указка-Которая-Знала-Всё работала в школе. Ею преподавали географию и историю.

Когда нужно было показать какую-нибудь страну, какой-нибудь океан или какие-нибудь горы, всегда прибегали к её помощи. Указка-Которая-Знала-Всё точно очерчивала соответствующее пространство на карте – и сомнений не оставалось: это и была Та Самая Страна, Тот Самый Океан или Те Самые Горы.

Или когда требовалось выяснить, какими путями достигали Европы путешественники и торговцы в древности, брали Указку-Которая-Знала-Всё и опять вели ею по карте. И тут, конечно, тоже никаких сомнений не оставалось: именно Этими Самыми Путями путешественники и торговцы в древности и достигали Европы!

Ясно, что Указку-Которая-Знала-Всё в школе ужасно боялись – и всегда тщательно готовились к урокам, чтобы не сердить её.

Потому-то со временем Указка-Которая-Знала-Всё стала считать себя ну-у… если не самим Господом Богом, то, во всяком случае, правой рукой Господа Бога. Как будто всё вокруг принадлежало ей одной…

Она прямо так и говорила:

– Ну-ка, посмотрим, где тут у меня Индия?

Или:

– Куда же у меня Люксембург сегодня запропастился?

Или:

– Надо проверить, на месте ли мои Гималаи!

Ужас, одним словом. И ни к чему хорошему это, конечно, привести не могло… так что уже довольно скоро к Указке-Которая-Знала-Всё стали обращаться с куда большим трепетом: дескать, простите, пожалуйста, за беспокойство, но не покажете ли Вы нам, где находится Ваш Северный Ледовитый Океан?

А Указка-Которая-Знала-Всё ещё и капризничать начинала:

– Я же только позавчера вам Северный Ледовитый Океан показывала! Сколько ж раз надо показывать-то? Могли бы запомнить наконец!

И так вот капризно далее…

А ещё через некоторое время поблизости от доски появилось странное такое объявление:

«Объявление.

Северный Ледовитый Океан и прочие океаны, а также озёра и большие реки будут отныне показываться только раз в неделю – по понедельникам, с 9.00 до 10.00. Горы, хребты и возвышенности можно увидеть по вторникам, с 11.00 до 12.00. Равнины, низменности и подобную чушь показываю только по средам, с 14.30 до 15.00. Показ государств и столиц – по четвергам, с 16.45 до 17.00. Остальные дни – выходные. Подпись: Указка-Которая… и так далее».

Хочешь не хочешь, а с объявлением этим приходилось считаться. Спросит кто-нибудь учителя в пятницу: где, скажем, находится Индонезия, – а учитель в ответ: «В следующий четверг покажу». Вот и жди аж целую неделю! Но делать, как говорится, нечего…

Дальше – больше. Рядом со старым объявлением стали появляться другие. Например, такое:

«Объявление.

Доступ в горы отныне закрыт навсегда. Подпись: Указка-Которая… и так далее».

Теперь уж приходилось смиряться с тем, что школьники никогда не узнают, где находятся те или иные горы. Но поделать было ничего нельзя: с Указкой-Которая-Знала-Всё не поспоришь!

…а однажды в понедельник в класс пришла новая учительница. Познакомившись с учениками, она спросила:

– Кто покажет мне, где находится Индонезия?

И один Двоечник ответил:

– Это у нас раньше четверга никак не получится…

Тут Учительница рассмеялась, вызвала его к карте, дала ему Указку-Которая-Знала-Всё, и Двоечник отправился в Северную Америку и стал там искать Индонезию: Указка рассеянно бродила по карте и никак не могла сообразить, куда ей двигаться…

Тогда все ученики очень удивились и заявили Учительнице:

– Это ужасно странно! Потому что раньше Указка знала всё.

И всегда всё правильно показывала.

А Учительница покачала головой:

– Ни одна на свете указка ничего не знает. Все указки на свете только указывают. А знать и указывать – это совершенно разные вещи, дорогие мои!

С этими словами Учительница сама взяла Указку-Которая-Знала-Всё и правильно показала ею, где находится Индонезия. К слову сказать, Указка очень сильно сопротивлялась, потому что по понедельникам никогда не показывала государств. Учительница даже была вынуждена нажать на Указку, чтобы та не крутилась. Тут Указка-Которая-Знала-Всё и сломалась пополам.

Так что во вторник Учительница пришла в класс с новой указкой. Указка эта была очень симпатичная и совсем молодая. Когда-нибудь и ей, конечно, тоже предстояло превратиться в Указку-Которая-Знала-Всё. Правда, ещё очень не скоро!…

ФРАК СО СТАЖЕМ

Фраки бывают очень старые – просто настолько старые, что порой только диву даёшься: до чего же, дескать, старый фрак! Мало того, что давно никуда в гости не ходит, – даже и сидит плохо… И не помнит ничего! Про такие фраки как раз и говорят: фрак со стажем…

А стаж – это сколько лет фрак прослужил. Если десять лет прослужил – десять лет стажа, если двадцать, то двадцать лет… и так далее – скажем, до ста лет. Больше ста лет ни один фрак не прослужит: вытрется весь или порвётся… непригодным, одним словом, станет!

Итак, фраки бывают очень старые. Это, кстати, потому, что их, вообще-то, берегут: свой собственный фрак редко кто заводит – нечасто ведь фрак в жизни нужен бывает. А когда бывает нужен, его всегда напрокат можно взять. Так все и поступают… правда, конечно, делают вид, будто фрак их собственный и вообще новый. Только какой же он новый, когда сидит плохо и не помнит ничего?

– Что ж Вы ничего не помните-то? – сказала Фраку-со-Стажем золотая Заколка-для-Галстука. – Мы же с Вами прошлой весной встречались – на приёме в одном посольстве! Там ещё подавали осетрину в вине… как такое можно забыть? И на жене посла было платье цвета свежей ветчины! А один дикий человек даже перепутал платье с ветчиной – отрезал кусок рукава и съел…

– Не помню, – сказал Фрак-со-Стажем.

– А я помню! – вмешалась Сумочка-в-Жемчугах. – И ещё помню, как мы с Вами, дорогой Фрак-со-Стажем, совсем рядом стояли – около одного праздничного стола, на котором был рольмопс!

– Кто был? – в ужасе спросил Фрак-со-Стажем.

– Рольмопс, – вздохнула Сумочка-в-Жемчугах. – Селёдка, скрученная в рожок. И залитая винным соусом.

– Бедная селёдка! – вздохнул Фрак-со-Стажем. – А впрочем… не помню…

Золотая Заколка-для-Галстука и Сумочка-в-Жемчугах переглянулись: память Фрака-со-Стажем, и правда, совсем никуда не годилась! Их оскорбляло, конечно, не то, что он не помнил событий, – их оскорбляло то, что он не помнит их. Да и сами посудите: разве по-настоящему воспитанный гость забудет золотую Заколку-для-Галстука и Сумочку-в-Жемчугах?

– А вот меня-то Вы уж, конечно, не могли забыть! – подлетел к Фраку-со-Стажем Шёлковый Галстук, весь в королевских коронах. – Мы с Вами, помнится, долго вместе у окна стояли, когда кофе подавали… с миндальными пирожными!

Фрак-со-Стажем изо всех сил напряг память, но… увы! Ни кофе, ни миндальных пирожных, ни самого Шёлкового Галстука, всего в королевских коронах, не обнаружилось в его памяти. И вот тут-то Фрак-со-Стажем действительно расстроился.

«М-да, – сказал он себе. – Память совсем сдаёт! Скоро меня, разумеется, забросят на чердак, где мне с такой дырявой памятью только и место. Поразительное всё-таки дело: на ткани ни одной дырочки, а память – дырявая!»

Шёлковый Галстук, весь в королевских коронах, ждал ответа… а поблизости от него ждали того же ответа и золотая Заколка-для-Галстука, и Сумочка-в-Жемчугах. Фрак-со-Стажем хотел было сказать что-нибудь вроде: «Да разве Вас забудешь!» – но вместо этого услышал, как сам же и произносит:

– И Вас, к сожалению, не припомню… Прошу извинить!

– Да-а-а… – во всеуслышание пропел Шёлковый Галстук, весь в королевских коронах. – В таком старом фраке уже стыдно и появляться!… – Тут он насмешливо взглянул на Фрак-со-Стажем и спросил: – Надеюсь, это последний Ваш выход?

– Скорее всего, да, – тихо ответил Фрак-со-Стажем и отошёл к сцене, на которой Маленькая Скрипка исполняла какой-то головокружительный этюд Паганини – самого сложного скрипичного композитора в мире.

Маленькая Скрипка впервые была в таком высоком собрании и страшно волновалась, от этого волнения струны у неё ходуном холили, а смычок дрожал. Впрочем, слушали Маленькую Скрипку, слава Богу, не очень внимательно. Да вот… оказалось, что только до поры до времени не очень внимательно: стоило Маленькой Скрипке споткнуться и на минуточку остановиться – взгляды всех присутствующих обратились к ней.

А она, оказавшись в центре внимания, издала некрасивый аккорд и примолкла.

– Что с Вами, Маленькая Скрипка? – В полной тишине голос спросившего прозвучал как гром среди ясного неба.

И тут Маленькая Скрипка расплакалась. Она горестно всхлипывала – и сквозь эти всхлипы с трудом можно было различить слова:

– Я забыла… я забыла, как дальше!

Всем стало неловко.

– Минуточку, – вмешался вдруг Фрак-со-Стажем. – Я помогу Вам. Я помню, как дальше!

…рассказывают, что таких аплодисментов никогда не слышала ни одна скрипка, а тем более – ни одна маленькая скрипка! А наша Маленькая Скрипка… мало того что без запинки доиграла этюд до конца, она ещё и доиграла его так, что почти все присутствовавшие навсегда потеряли покой!

– Ничего удивительного, – сказал Шелковый Галстук, весь в королевских коронах, Сумочке-в-Жемчугах. – Наверное, этот фрак когда-то принадлежал дирижёру. Потому он и помнит музыку. Но зато, кроме неё, он ничего не помнит!

И Сумочка-в-Жемчугах от всего сердца согласилась с ним.

А мы, наверное, возьмём да от всего сердца и не согласимся. Ибо, в конце концов, каждый решает для себя сам, что ему помнить, а что – нет!

РАКОВИНА С ОКЕАНОМ ВНУТРИ

…и в один прекрасный день у двух диванных подушек просто лопнуло терпение – именно так внезапно оно всегда и бывает. Это, конечно, не означает, что диванные подушки взорвались, по комнатам полетели пух и перо, а все подумали, что настала зима, и стали натягивать на себя тёплые вещи… отнюдь нет! Терпение у диванных подушек лопается так же, как и у людей, а когда у людей лопается терпение, они просто-напросто оказываются не в состоянии больше терпеть того, что прекрасно терпели раньше.

Вот и диванные подушки оказались не в состоянии больше терпеть присутствия в комнате Раковины-с-Океаном-Внутри.

– У меня есть один знакомый жучок, он живёт где-то в стене за моей спиной, – заговорщически сказала Первая Диванная Подушка Второй Диванной Подушке. – Его имя Древоточец. И сегодня я наконец попрошу его разобраться с этой раковиной.

– Дре-во-то-чец, – по слогам повторила Вторая Диванная Подушка. – Что означает это имя?

– Ах, точно я не помню, – призналась Первая Диванная Подушка. – Но как раз сейчас он поедает стены нашего дома… у него, видите ли, очень мощные челюсти. Не знаю, когда именно, но однажды в конце концов он съест эти проклятые стены – и мы окажемся на свободе, под открытым небом.

– Скорей бы уж! – мечтательно вздохнула Вторая Диванная Подушка, совсем не задумываясь о том, что двум диванным подушкам делать на свободе, под открытым небом…

– Однако речь сейчас не об этом, – не позволила ей мечтать Первая Диванная Подушка. – Сейчас речь о том, что у нас с Вами лопнуло терпение.

– Ах, да! – тут же вернулась в реальность Вторая. – У нас именно что лопнуло терпение! Ибо каждый, кто приходит в дом, немедленно прикладывает ухо к этой уродливой раковине, которая валяется на подоконнике. В то время как уши, со всей очевидностью, существуют не для того, чтобы прикладывать их к раковинам, а для того, чтобы прикладывать их к подушкам. Потому мы и называемся – под-ушки.

– И каждый не только прикладывает к ней ухо, – с яростью продолжала Первая Диванная Подушка, – но ещё блаженно улыбается и говорит: «Я слышу, как шумит океан!»

– И у нас, стало быть, лопнуло терпение, – подытожила Вторая Диванная Подушка и с недоумением закончила: – А при чем тут Ваш Древоточец, который поедает стены?

– Я попрошу его ночью заползти в эту раковину и посмотреть, что там у неё внутри на самом деле. Очень сомневаюсь, что там может поместиться океан… океан раз в пять больше, чем эта раковина!

– Значит, океана там не обнаружится – и тогда мы расскажем всем гостям, что ничего такого внутри у этой раковины нету! – наконец дошло до Второй Диванной Подушки.

Первая Диванная Подушка посмотрела на неё как на безумную.

– Да кто ж нам с Вами поверит, голубушка, если мы такое начнём ни с того ни с сего рассказывать-то? Кому же не понятно, что ни одна подушка не может заглянуть внутрь раковины… они ведь, раковины эти, все извилистые внутри! Подушке в них ни за что не пролезть.

– Хм, но… но если нам всё равно никто не поверит, зачем же посылать туда Вашего Древоточца?

– А затем, что у него мощные челюсти, пуховая Вы голова! И этими мощными челюстями он прогрызёт в раковине огромную дыру. Тогда-то всем и каждому даже без нас станет понятно, что океана не может быть в дырявой раковине.