ЛАВРОВЫЙ ЛИСТ, РАЗОЧАРОВАННЫЙ В ЖИЗНИ

Не каждый мог похвастаться таким прошлым, как у Лаврового Листа. Были времена, когда из него сплетали венки и венчали ими победителей. Победители въезжали в Древний Рим на слонах и тут же подставляли головы народу, который обожал возлагать на эти головы лавровые венки, что означало славу. А до славы победители были просто сами не свои. И понятно, что ни одна победа в древности не обходилась без Лаврового Листа.

А вот уж как оно случилось, что с голов победителей Лавровый Лист угодил прямо в суп, – до сих пор остаётся загадкой. Это как если бы вдруг горностаевыми мантиями, которые так любили носить короли, вдруг начали полы мыть… Но что случилось, то случилось – ив настоящее время Лавровый Лист был полностью разочарован в жизни.

– Ах, я полностью разочарован в жизни! – то и дело доносились его вздохи из кастрюли с супом. – Жизнь теперь лишена для меня всякой прелести.

– А какая же такая прелесть была в Вашей жизни раньше? – с любопытством спросила его Поварёшка, зависшая над кастрюлей.

– Вас, скажите-ка Вы мне, как зовут? – поинтересовался Лавровый Лист, присматриваясь к ней.

– Поварёшка, – не задумываясь, ответила Поварёшка.

– По-ва-рёш-ка? – ужаснулся Лавровый Лист. – А полное имя… простите?

– Это какое Вы имеете в виду? – начала задумываться Поварёшка.

– Полное! – строго повторил Лавровый Лист. – Например, у Книжки полное имя Книга, у Ножки – Нога, у Кочерёжки – Кочерга, а у Вас?

– Наверное, Поварёга… – совсем уже задумалась Поварёшка. – Или Поварга. Или… Нет, Вы знаете, мне кажется, что Поварёшка – это и есть мое полное имя!

– По-ва-рёш-ка… – ещё раз повторил Лавровый Лист и содрогнулся. – Боюсь, что с таким именем, как у Вас, не следует интересоваться моим прошлым… Я, видите ли, благороден. Благороден и вечнозелен.

Поварёшка перестала задумываться и, в упор глядя на Лавровый Лист, бестактно заметила:

– Что-то в данный момент Вы не вечнозелены. Вы, скорее, болотны. И скрючены. Но, может быть, данный момент не относится к Вечности!

– К Вечности относятся все моменты, в том числе и данный, – наставительно произнёс Лавровый Лист и добавил: – К сожалению… Ибо как раз в данный момент жизнь и лишена для меня всякой прелести.

– Ну, давайте уже наконец про прелесть, – устало взмолилась Поварёшка, всё ещё вися над кастрюлей и не решаясь зачерпнуть супа.

– Да Вам бесполезно рассказывать! – вздохнул Лавровый Лист. – Вы никогда не поймёте, как это больно – упасть с головы героя в кастрюлю с супом…

– Конечно, не пойму! – согласилась Поварёшка. – Я часто падаю в кастрюлю с супом – это совсем не больно.

– Но Вы же не с головы героя падаете в кастрюлю с супом!

Тут Поварёшка опять ненадолго задумалась и призналась:

– Нет, не с головы… А Вы зачем росли на голове героя?

– О-о… – застонал Лавровый Лист. – Я, конечно же, не рос на ней, глупая Вы Поварёшка! Я её, простите, венчал!

– Вы её, простите, – что?

– Венчал! То есть был возложен на неё, украшал её собою – понимаете?

– Не понимаю… – честно сказала Поварёшка. – Я не понимаю, как Вами, таким… таким малосимпатичным, вообще можно кого-либо украсить! А уж на голову Вас положить… – это, я извиняюсь, полный идиотизм!

– Идиотизм? – взревел Лавровый Лист из кастрюли. – Да за одно моё прикосновение ко лбу люди каких-нибудь две тысячи лет назад готовы были всё отдать!

– Две тысячи лет назад? – опешила Поварёшка. – Значит, Вы такой несвежий?

Лавровый Лист выдержал долгую паузу и, даже не взглянув на собеседницу, сказал:

– Вы дура, Поварёшка!

– Ах, дура? – возмутилась та и, подцепив Лавровый Лист, вылилась в первую же подставленную ей тарелку.

После того как Поварёшка кончила своё дело, её погрузили в кастрюлю, и она не могла больше следить за обедом. А когда её вынули из кастрюли и понесли мыть, она на всякий случай обвела глазами стол и увидела на одной из тарелок прилипший к краешку Лавровый Лист.

– Там ему и место! – удовлетворённо сказала сама себе Поварёшка, которая всё-таки в душе побаивалась: а не окажется ли вдруг этот малосимпатичный Лавровый Лист на голове одного из гостей после обеда!

НАСТЕННЫЙ БАРОМЕТР, КОТОРЫЙ ЧАСТЕНЬКО ВРАЛ

Можете не сомневаться, Настенный Барометр прекрасно знал, что врать нехорошо. И если бы его спросили: «Настенный Барометр, хорошо ли – врать?» – то он бы, конечно, сразу ответил: «Нет, врать нехорошо». Но, тем не менее, он врал. Причем врал частенько. И это всех вокруг ужасно раздражало.

– Вы когда врать-то перестанете? – спрашивала Настенный Барометр Кукушка, специально для этого выскакивая из часов на пять минут раньше. – Почему у Вас стрелка показывает на «тепло и солнечно», когда на улице холодно и пасмурно?

– Потому что будет тепло и солнечно, вот увидите, – твёрдо отвечал Настенный Барометр.

Но, понятное дело, врал.

– Вы и третьего дня это говорили, – напоминала Кукушка, – а теплее и солнечнее не стало. Стало ещё холоднее и пасмурнее, вот!

– А по-моему, стало теплее и солнечнее… – возражал Настенный Барометр и безнадёжно глядел за окно.

– Нет, ну подумайте, – возмущалась Кукушка, – Вы ведь даже и сейчас смотрите всем прямо в глаза и врёте! Эй, Градусник, – кричала она в форточку, – что там у Вас?

Градусник висел за окном на улице и трясся.

– Что-что! – брюзгливо откликался он. – Холод собачий, вот что! Всего три градуса выше нуля – и это в апреле-то!

– А Вы говорите – тепло и солнечно! – оборачивалась Кукушка к Настенному Барометру. – Ну, как Вам после этого верить?

И она опять залетала в часы, дурным голом прокричав перед этим целых четырнадцать раз.

Впрочем, Настенному Барометру так и так никто давно не верил. Все знали, что когда он показывает «лёгкая облачность» – жди бури, а когда «тепло и солнечно» – готовься к продолжительным холодам и дождям. Стрелка его постоянно находилась по правую сторону шкалы, а на правой стороне шкалы всё всегда в порядке. Это на левой располагаются низкие облака, штормы и ливни… но туда стрелка Настенного Барометра просто в жизни не наведывалась, словно бы и не было никакой левой стороны шкалы.

– Он всё время уклоняется вправо! – то и дело уличал Барометр Нудный-Пренудный Маятник, сам равномерно качавшийся то вправо, то влево. – Между тем в мире должно быть равновесие – иначе никакого порядка не будет. Сколько вправо качнулся – столько же и влево качнись… на том Земля стоит! – И Нудный Пренудный Маятник демонстрировал, как всё это надо проделывать, в надежде, что когда-нибудь Барометр поймёт. Но Барометр не понимал.

– Вы же из-ме-ри-тель-ный прибор! – взывал к Барометру Сумасшедший Счётчик. – Вы не можете позволить себе ни малейшей небрежности!

– Я и не позволяю, – упорствовал Барометр. – Вы можете упрекнуть меня в чём угодно, только не в небрежности: я очень внимательно слежу за погодой.

– Тот, кто внимательно следит за погодой, не путает «ясно» с «пасмурно»! – надрывался Сумасшедший Счётчик и бегал так быстро, что счета за электроэнергию измерялись уже пятизначными цифрами.

Только Барометр не путал «ясно» с «пасмурно». Барометр вообще не путал ничего ни с чем. Дело было просто в том, что он всегда надеялся на лучшее… и не его вина, что лучшее обычно заставляло себя долго ждать. Не его вина, что вместо солнца, на которое он так надеялся, приходили тяжёлые грозовые облака, вместо тепла – холод, вместо спокойного дня – шторм… Не его вина, что мир так часто обманывал его ожидания.

…а как-то зимним утром в комнате заболел один цветок. Он вдруг весь пожелтел и пожух и уже через несколько дней превратился в пучок сухой соломы. Что с ним только ни пытались делать! И поливали его сахарной водой, и пересаживали в другой горшок, и меняли землю на специальную, купленную в цветочном магазине, – ничего не помогало.

Вызвали знакомого Садовника. Садовник пощупал пучок соломы руками, посмотрел на него через лупу и сказал:

– Пройдёт ещё несколько дней – и его можно будет хоронить.

– И это всё, что Вы можете сказать? – с ужасом спросили Садовника.

– Да нет… – отвечал тот. – Только что ж говорить о несбыточном? Цветок спасло бы, пожалуй, несколько очень тёплых дней, проведённых под открытым небом, но таких дней не бывает зимой.

Ответив так, знакомый Садовник ушел домой грустными шагами.

– Что у нас на термометре? – поинтересовался кто-то.

– Минус двадцать семь.

– А на барометре?

– На барометре – как всегда… «тепло и солнечно».

– Хоть бы уж в такую-то минуту вёл себя подобающим образом! – сказал Нудный-Пренудный Маятник Сумасшедшему Счётчику.

Все промолчали, а вечером накануне следующего дня Барометр обратился к миру с вот какими тихими словами:

– Дорогой Мир! Ты всегда обманывал мои ожидания. Ты никогда не шёл навстречу моим прогнозам. Но я всегда любил тебя и ни единого раза на тебя не обиделся. Мне казалось, что – как бы там ни было – мы с тобой всё равно большие друзья. Не заслужил ли я многолетним терпением, чтобы ты один раз пошёл мне навстречу? Сегодня я, как всегда, буду предсказывать «тепло и солнечно»… к чему огорчать людей ожиданием бед? Но сегодня – в отличие от всех остальных дней – пойди мне навстречу, только один раз, прошу тебя! Подари нам всем несколько тёплых летних дней, чтобы этот милый цветок на окне выздоровел!

В тот же миг стрелка Барометра ушла совсем далеко вправо – туда, где никогда ещё не бывала.

И тут настало лето. Недолгое – с восьмого января по пятнадцатое. Однако этих дней хватило на то, чтобы цветок на окне выздоровел.

А когда за окном опять завьюжило, он удивлённо огляделся и сказал: «Как быстро в этих краях наступает зима!»

СТАРЫЕ КАЧЕЛИ

Городскому парку исполнялось сто пятьдесят лет – и уже за день до этого городской парк было не узнать. Если бы здесь сейчас каким-нибудь чудом оказались Бабушка с Дедушкой, они просто в обморок бы упали – до того всё изменилось за один сезон!

На месте небольшого озера, по которому Дедушка катал Бабушку в лодке, стояли подбоченясь Американские Горки – со всеми своими блестящими рельсами и разноцветными сиденьями для тех, кто любит взлетать высоко в небо и тут же с радостными криками возвращаться на землю. Поговаривали, что горки эти сделали сами американцы и что уж кто-кто, а американцы знают толк в таких вещах!

Там, где раньше был сверкающий каток и где Дедушка, взяв Бабушку за руку, выделывал на льду головокружительные кренделя, а Бабушка только ойкала и хваталась за сердце, сейчас располагался Автопарк. Выбирай себе любую крохотную машинку и катайся по распростёршейся вокруг глянцевой пластиковой поверхности, специально наезжая на другие машинки и заставляя менее опытных водителей истошно визжать!

А там, где когда-то стояли узорчатые беседки и где Дедушка, какой бы он ни был строгий, однажды всё-таки поцеловал Бабушку, заманив её под одну из узорчатых крыш, теперь располагался Павильон Страха. Из павильона этого положено было возвращаться с бледными лицами и трясущимися руками, облегчённо вздыхая оттого, что никому из страшных монстров так и не удалось схватить тебя в темноте за рукав… иначе бы ты точно умер от такой жути!

И всё это было новёхонькое, с иголочки, пахло свежей краской, манило необычными овальными формами и находилось за специальными ленточками, которые сперва ещё надо было торжественно перерезать такими огромными праздничными ножницами, – и только после начинать развлекаться… ах, до чего же сильно и здорово развлекаться!

Нет, Бабушке с Дедушкой здесь завтра определённо нечего было бы делать.

Единственное в городском парке, что так и оставили нетронутым, были Старые Качели, кособоко топорщившиеся в самом дальнем углу. Три брёвнышка – два по бокам, одно сверху – да лохматая веревка, к концам которой привязана некрасивая деревянная дощечка.

Старые Качели оставили здесь на память – на память о тех днях, когда сюда ещё заходили Бабушка с Дедушкой. На память о том скучном времени, когда и в помине не было ни Американских Горок, ни Автопарка, ни Павильона Страха. Не было даже жвачки и кока-колы… вот какое ужасное было это время, ужаснее не придумаешь!

– Наверное, тогда все просто умирали с тоски! – сказали в полной предпраздничной тишине Американские Горки. – Вообразите себе нудное раскачивание на этих качелях… метр вверх, метр вниз, метр вверх, метр вниз… – и так до бесконечности. Ничего себе, острое ощущение!

– Просто смех, а не острое ощущение, – донеслось со стороны Автопарка. – Наверное, никто и не визжал тогда…

– Да уж, конечно! – подхватил Павильон Страха. – А если и визжал, то уж, во всяком случае, не трясся… чего ж трястись-то в метре от земли?

Ворвавшийся в городской парк Вечерний Ветер со свистом пронёсся по блестящим рельсам Американских Горок, потанцевал на глянцевой поверхности Автопарка, заглянул в Павильон Страха и вылетел оттуда с веселым поухиванием. А потом от нечего делать тронул Старые Качели, которые жалобно скрипнули…

– Они ещё и скрипят! – с отвращением воскликнули Американские Горки. – Хорошенькое занятие – качаться взад-вперёд под скрип брёвен…

– Бесплатное удовольствие! – усмехнулся Павильон Страха. – Но ничего не поделаешь: тогда ещё не знали, что такое настоящие дорогие аттракционы.

Ответом на его слова был тоненький скрип Старых Качелей – такой жалобный, что дорогие аттракционы прохохотали до утра.

А наутро в городской парк вбежала весёлая орава детей.

Дождавшись, пока будут перерезаны все ленточки до одной, орава ринулась в неизвестное. До чего же весело взлетали дети к небу на Американских Горках, до чего громко визжали, сталкиваясь в Автопарке с разными машинками, до чего сильно тряслись, выходя из Павильона Страха!

А потом… что ж потом?

Потом, налетавшись, навизжавшись и натрясшись, дети собрались в дальнем углу парка, у Старых Качелей. И принялись по очереди раскачиваться: метр вверх, метр вниз, метр вверх, метр вниз… – под едва слышный скрип брёвен.

– Идите сюда! – кричали детям дорогие аттракционы. – На что вам эти Старые Качели? Они только и делают, что скрипят!

– Они не скрипят, – отвечали дети. – Они рассказывают… надо просто понимать их язык: скрип-скрип, скрип-поскрип, скрипи-скрипи, скрип-поскрип! Они рассказывают чудесные истории из далёкого прошлого… Про небольшое озеро, про сверкающий каток, про узорчатые беседки – и даже про то, как однажды Дедушка поцеловал Бабушку!

– Но мы тоже умеем рассказывать! – за всех обиделись Американские Горки. – Мы говорим на языке металла и искр. Мы говорим о прекрасной Америке, о покорении индейцев, об охоте на диких животных в саваннах и прериях…

– Только вы ведь рассказываете свои истории за деньги, а Старые Качели – бесплатно, – отозвались дети, стараясь не пропустить своей очереди качаться на Старых Качелях.

– Чем же это бесплатные истории лучше, чем истории за деньги? – недоумённо воскликнули хором Американские Горки, Автопарк и Павильон Страха.

Дети с удивлением посмотрели на дорогие аттракционы и пожали плечами: ещё никто и никогда не задавал им такого вопроса… такого очень и очень странного вопроса! Они не знали на него ответа, но одно знали точно: самые лучшие на свете истории – это истории, которые рассказывают бесплатно.

БУМАЖНАЯ ПТИЧКА, ОБИЖЕННАЯ НА УРАГАН

Ну и ураган свирепствовал над городом! Такого урагана даже няня не помнила, а уж няня-то всё помнила: и когда вставать, и когда к столу садиться, и когда гулять, и даже когда спать укладываться… у няни ведь самая хорошая память в мире. А тут сама няня сказала: «Такого урагана даже я не помню», – и это значило, что такого урагана просто никогда не бывало.

Сначала стало темно, как ночью, а потом всё вокруг засвистело, завыло, загудело и понеслось… Сперва по воздуху полетели листья с деревьев, потом бумажные салфетки и стаканчики, не удержавшиеся на столиках летних кафе. Потом газеты и журналы, выхваченные прямо из рук и открытые на самом интересном месте. Потом шляпы и шарфы, сорванные с прохожих. Вслед за ними вещи потяжелее – сумочки и сумки, зонтики и зонты, даже пластмассовые столы и стулья, которые не успели убрать в помещения…

И уже через несколько минут чего только было не встретить в воздухе! Неслась доска объявлений, бумажки с которой упархивали в разные стороны. Несся горшок с цветами, разбрасывая вокруг себя комья мокрой земли. Неслась свежая пицца, напоминавшая летающую тарелку и стрелявшая зелёным горошком. Несся штатив с рубашками, размахивая рубашками, как крыльями. Несся даже детский велосипед, крутя колесами в воздухе. Оказалось, что всё на свете прекрасно умеет летать! Было здорово и страшно…

А когда ураган начал вырывать из земли сначала цветы, потом деревья, которые поменьше, за ними – те, что побольше, и, наконец, столбы вдоль дорог, стало понятно: скоро от города и вовсе ничего не останется.

Но ураган прекратился так же внезапно, как налетел, – и все пошли собирать свои вещи по городу.

– Простите, пожалуйста, Вы не видели последнюю страницу «Известий» от вчерашнего числа? Я там одну статью не успел дочитать!

– Как же не видел… видел! Она влетела в окно дома номер двенадцать на соседней улице.

– Вам не попадалась записка на бумаге в клеточку, записка начиналась словами «Дорогой мой»? Я не успела дописать в ней одно предложение…

– По-моему, её унесло в сторону Большого театра…

– Вы не заметили, куда полетело моё мороженое, такое… рожком и надкусанное с двух сторон?

– Конечно, заметила! Оно полетело на юг вслед за каким-то блинчиком, вымазанным клубничным вареньем.

В конце концов кое-что удалось найти – дочитать, дописать, доесть… а одной бабуле даже удалось найти и довязать недовязанный чулок!

И потом, как после каждого урагана, в городе стало совсем тихо… Тогда-то и послышался вдруг – с у-жа-са-ю-щей отчётливостью – чей-то тонкий плач.

Плакала Бумажная Птичка, лежавшая на боку на скамеечке в городском парке.

– Вы потерялись? – спросил проносимый мимо неё Толстый-Чемодан-с-Золотыми-Застёжками.

– Да нет! – всхлипнула Бумажная Птичка. – Гораздо, гораздо хуже…

– Что же может быть хуже? – приостановился Толстый-Чемодан-с-Золотыми-Застёжками: он не представлял себе ничего хуже, чем быть потерянным.

– Ураган забыл меня! – тихо сказала Бумажная Птичка с такой обидой, что Толстый-Чемодан-с-Золотыми-Застёжками вынужден был даже остановиться совсем, а Бумажная Птичка продолжала: – Он, Ураган, всех носил в воздухе, всех… даже эту ужасную пиццу, стрелявшую зелёным горошком! И многих унёс с собой в дальние страны. А ко мне только прикоснулся один раз и перевернул на бок… Я думала, что он вернется, и ждала! Но Ураган забыл меня…

– Вы просто какая-то совсем глупая птичка! – возмутился Толстый-Чемодан-с-Золотыми-Застёжками. – Чего ж в этом плохого, что Вас Ураган забыл? Тут радоваться надо… а то бы занёс он Вас куда-нибудь – и поминай как звали! Вот тогда-то, и правда, было бы из-за чего слезами обливаться.

– Уж лучше бы занёс! – мечтательно сказала Бумажная Птичка. – Он ведь такой… бравый. Да только… забрал с собой каких-то неподходящих. Забрал бы меня – я бы… я бы за ним на край света полетела!

– А за мной полетите? – неожиданно спросил Толстый-Чемодан-с-Золотыми-Застёжками. – Я сейчас как раз на край света направляюсь.

Бумажная Птичка перестала плакать, подумала и ответила:

– За Вами не полечу. Потому что Вы не прекрасны: Вы толстый и… и золота больно много. А Ураган… Ураган был прекрасен!

– Ураган был не прекрасен, но ужасен. Вы же, Бумажная Птичка… Вы всё-таки… глупее некуда! – искренне сказал Толстый-Чемодан-с-Золотыми-Застёжками и поспешил на край света один.

А Бумажная Птичка лежала на боку на скамеечке в городском парке и думала об Урагане. И о том, какой интересной была бы её жизнь, унеси он её с собой в дальние страны. Здесь же… здесь ничего интересного впереди не было.

Впрочем, уже на следующее утро Бумажная Птичка познакомилась с другой Бумажной Птичкой, присевшей на скамеечку отдохнуть. Они сразу же полюбили друга и где-то поблизости свили себе бумажное гнездо, из которого ровно через полтора месяца прехорошенькие бумажные птенцы разлетелись по всему городскому парку. С тех пор парк стали называть Бумажным парком и приезжать сюда со всех концов света, чтобы поглядеть на резвящихся бумажных птичек.

А наша Бумажная Птичка, конечно, постепенно забыла об Урагане. И, скорее всего, правильно сделала, потому что Бумажная Птичка и Ураган – это всё-таки никакая не пара.

ОЧЕНЬ ХОРОШАЯ КНИГА, КОТОРАЯ СОВСЕМ РАСКЛЕИЛАСЬ

То, что книга может расклеиться, – дело обычное. Книги ведь все на клею: так уж их изготавливают. Конечно, для книг обычно самые прочные клеи используют, которые долго держатся, но тут ещё всё от того зависит, часто ли книгу открывают и закрывают. Если часто, то клей ослабевает – и книга вполне может расклеиться, особенно хорошая книга. А наша Книга как раз хорошей и была – её так и звали: «Очень Хорошая Книга». Потому-то её довольно часто открывали и закрывали.

Но вот однажды эту Очень Хорошую Книгу взяли в руки, а она развалилась – прямо в руках. И все страницы из неё посыпались на пол, а в руках осталась одна только обложка…

Стоявшая на полу не очень чистая Кошачья Миска, увидев такое, осуждающе взглянула на рассыпанные страницы и с укоризной произнесла:

– Соберитесь, милочка! Не дело это – так распускаться.

– Я не распустилась, – виновато прошелестела Очень Хорошая Книга, которая теперь существовала в листах. – Я не распустилась, я просто расклеилась. Многие расклеиваются…

– Конечно, многие, – поддержал Очень Хорошую Книгу Пожилой Обеденный Стол: он давно уже ходил ходуном в разные стороны – причём тоже потому, что был склеен и клей начинал ослабевать, а стало быть, Стол очень хорошо представлял себе, что это значит – расклеиться.

– И вовсе не многие! – горячо, поскольку в неё как раз налили горячего молока, возразила Кошачья Миска. – Я, например, никогда не расклеиваюсь.

– Потому что Вы и не склеены, – отозвался Пожилой Обеденный Стол. – Вы сделаны из цельного куска пластмассы путем продавливания. Вам всё нипочём!

– То-то и оно! – с гордостью согласилась Кошачья Миска: ей очень понравилось, что она сделана путем продавливания.

– А те, кто не сделан путем продавливания, – продолжал Пожилой Обеденный Стол, – они… они бывают такие невозможно… тонкие. Такие тонкие, что, если жизнь не слишком добра к ним, они могут опечалиться, потерять веру в себя, расклеиться. И потом их очень трудно собрать… Таких и вообще-то лучше беречь, потому что их легко потерять.

– Подумаешь, какие нежности! – сказала Кошачья Миска. – А вот мой девиз, например: будь собран и дисциплинирован – и всё всегда будет в порядке.

– Это потому, что Вы сделаны путем продавливания, – заверил её Пожилой Обеденный Стол.

А Очень Хорошую Книгу уже пытались собрать, только собрать её было действительно нелегко. Страницы в беспорядке разлетелись по полу – и теперь никак не получалось соединить их друг с другом в одно целое. То и дело можно было услышать:

– Да где же страница двадцать пять… только что ведь была! И страница сорок пропала… А страницы сто восемнадцать и вообще нигде нет!

– Ох, – вздыхала, между тем, Очень Хорошая Книга, – видимо, я и в самом деле совсем расклеилась…

Немудрено: в Очень Хорошей Книге были только стихи – и стихи эти были такие грустные! Тут уж хочешь-не хочешь, а расклеишься…

Впрочем, наконец все страницы с пола всё-таки собрали на столе – и стали проверять, в том ли порядке они лежат, в каком были.

– Эти тонкие натуры, которые не сделаны, как я, путем продавливания, требуют к себе слишком много внимания! – заметила Кошачья Миска. – Возись с ними целыми днями… да ещё осторожность соблюдай, – подумаешь! – Тут она фыркнула и, с презрением взглянув на Очень Хорошую Книгу, позволила кошке вылакать из себя остывшее молоко. Потом облегчённо вздохнула и добавила: – А что это вообще такое – стихи?

– Мне трудно Вам объяснить, что это вообще такое, – сказал Пожилой Обеденный Стол. – Будь я Пожилой Письменный Стол, у меня, может быть, и получилось бы. Попросите-ка лучше Очень Хорошую Книгу объяснить Вам это.

Очень Хорошая Книга не заставила себя просить. Она вздохнула и объяснила:

– Стихи – это просто такие истории, сделанные из души…

– Путем продавливания? – спросила Кошачья Миска.

– О, нет! – возразила Очень Хорошая Книга. – Уж что-что, а стихи не делают путем продавливания!

– Тогда мне неинтересны стихи! – буркнула Кошачья Миска и укатилась под мойку.

…а Очень Хорошую Книгу положили на Пожилой Обеденный Стол и принялись осторожно листать, замирая над каждой страницей. И потом Один Взволнованный Голос сказал:

– Какие великолепные стихи умели писать когда-то! Правда, не удивительно, что книга вся расклеилась… Я и сам весь расклеился, пока листал её.

– М-д-а-а-а, – произнесла из-под мойки Кошачья Миска. – Этих… расклеившихся здесь становится всё больше и больше. Пожалуй, тут только на одну меня и можно положиться. Поистине, в мире было бы гораздо меньше забот, если бы всё на свете делалось путем продавливания!

– Упаси Боже! – неожиданно для себя воскликнул Пожилой Обеденный Стол и смутился.

САРДИНЫ В МАСЛЕ

Это, между прочим, тоже интересный вопрос: как именно в масло попадают те или иные сардины… Понятно, что до этого все сардины плавают в воде, но потом некоторые из них вылавливаются и попадают в масло. После того как они попадают в масло, их закупоривают в специальные такие банки, где они и живут дальше – называясь теперь уже «Сардины в масле». А остальные сардины продолжают плавать в воде, даже не подозревая, что они тоже могли бы стать сардинами в масле, но не стали.

И вот… вопрос в том, что, видимо, это какие-то особые сардины – сардины, которые вылавливаются из воды и попадают в масло. Что уж в них такого особенного, трудно сказать, но именно они ведь всё-таки вылавливаются и попадают в масло, в то время как другие – не вылавливаются и в масло не попадают. Будем считать, что те, которые вылавливаются и попадают, – это самые лучшие сардины, самые сардинистые из всех сардин.

Но о чём я… а-а, вот о чём: несколько сардинок лежали в масле и вели между собой такой разговор:

– Хорошо тут, уютно… лежишь себе в масле – и в ус не дуешь! – Это сказала Центральная Сардинка, которую поместили между двумя другими – Левой Крайней и Правой Крайней сардинками.

– Согласна с Вами, дорогая моя, – живо откликнулась Левая Крайняя. – Просто мороз по коже дерёт, как представишь себе плавание в холодной и солёной морской воде!

Произнеся такие слова, Левая Крайняя Сардинка даже вздрогнула – обе прочие сардинки вздрогнули вместе с ней. Правая же Крайняя Сардинка еще и вздохнула:

– А ведь родственницы наши так до сих пор и мучаются, бедняги… Наверное, они страшно завидуют нам, но тут уж ничего не поделаешь: мы ведь самые лучшие сардины в мире, самые сардинистые из всех сардин! Потому-то нас сюда и поместили. И лежим мы тут в масле… хорошо лежим, как Вы совершенно правильно заметили! – Тут она с одобрением взглянула на Центральную Сардинку и шёпотом закончила – словно её мог кто-нибудь слышать: – Мне кажется, что мы были выбраны как наиболее достойные.

– Хм… – задумалась Центральная Сардинка, – пожалуй. А почему Вам так кажется?

– Потому что, – заговорщически сообщила Правая Крайняя Сардинка, – я слышала, что далеко не все сардинки кладут в масло. Говорят, бывают ещё сардинки в собственном соку… это, наверное, те, которые грешили…

– Которые… что делали? – с ужасом спросила Левая Крайняя Сардинка.

– Грешили! – почти уже совсем неслышно произнесла Правая Крайняя Сардинка и залилась краской стыда. – То есть жили недостойной жизнью. – Почувствовав, что соседки так и не поняли её объяснений, она продолжила: – Жить недостойной жизнью – значит воровать, убивать, обманывать… и так далее.