Лучшая подруга

Может быть, для нее он и не значил ничего, но Слоан испытал настоящее потрясение, которое не мог забыть. Оно оставило неизгладимый след в его душе и заставило посмотреть на Рэйчел другими глазами.

Неожиданно он спросил:

– Вы останетесь? Я имею в виду, поужинать с нами?

– Ты что, папа! – сказала Саша. – Рэйчел же всегда остается, когда привозит нас.

Рэйчел улыбнулась ему с некоторым напряжением и быстро кивнула. А затем начала открывать коробку.

– С Сидни все в порядке? – спросила она.

Он кивнул.

– Да, дырка в зубе была маленькой, и заморозка даже не понадобилась.

– Хорошо, потому что я знаю, как она боится уколов.

– Это кто боится? – спросила Софи, усаживаясь за стол.

Слоан взглянул на дочь и спросил:

– А кто принесет салфетки и лед?

Она закатила глаза и, вздохнув, пошла за салфетками.

– Пойду позову Сидни, – сказала Саша и выскользнула из кухни.

– Что же у вас здесь происходит? – спросила Рэйчел, глядя на рассыпанную по полу муку и миску с тестом.

Слоан тяжело вздохнул.

– Завтра зимняя школьная ярмарка. Сидни сказала, что нужно испечь шестьдесят пирожных.

– Ой, точно! – сказала Софи, принесшая лед. И мне тоже нужно принести в школу пирожные.

Слоан помрачнел. Он, кажется, начинает терять терпение.

– Что значит тоже? – спросил он, негодующе посмотрев на дочь.

Софи пояснила:

– Мне тоже нужны пирожные, шестьдесят штук.

Рэйчел и Слоан притихли, в ужасе переглянувшись.

– Саша! – крикнул он, не в силах больше сдерживаться.

Дочь появилась на кухне вместе с Сидни.

– Что такое? – спросила она.

Но Слоана беспокоил только один вопрос:

– Тебе нужны пирожные для завтрашней ярмарки?

– Всего шестьдесят штук.

Слоан откинулся на спинку стула. В глазах у него потемнело.

– Как мы приготовим сто восемьдесят пирожных за ночь?

Софи посмотрела на него в изумлении:

– Мы? Мы с Сашей не можем. Мы должны сделать рекламное объявление для ярмарки.

– И не забывай, – добавила Саша, – у нас еще…

– Я уже знаю, – прервал их отец, раздражаясь еще больше, – у вас много уроков на понедельник.

Саша кивнула.

– Ничего, я вам помогу, – быстро отозвалась Рэйчел.

– О нет, я не могу допустить, чтобы вы потратили на это вечер перед выходными, – возразил Слоан.

– Ерунда. – Она помешала рис в кастрюле.

Он задумался. Возможно, вдвоем им бы и удалось справиться.

– Я только боюсь, нам не хватит продуктов…

– После ужина я схожу за всем недостающим, пока вы будете размешивать то, что уже лежит в миске. Не беспокойтесь. Мы справимся.

Слоан улыбнулся, услышав ее оптимистические заверения. Рэйчел – удивительная женщина, в ее присутствии все вокруг преображается.

Пока они с Рэйчел отмеряли порции, замешивали тесто и разливали его в формы, Слоан вы-. ступал в роли внимательного ученика. Ее кулинарное мастерство ничем не уступало организаторскому таланту на работе. В офисе ее административные способности ни у кого не вызывали сомнения – они были безупречны. Она утверждала, что всему обучилась по ходу дела и никогда раньше не была знакома с тонкостями приготовления выпечки. Но она сразу же сообразила, что надо добавить в тесто и как его разделать.

Вечером, когда первая партия выпечки была готова, теплая и мягкая, с густым ароматом шоколада, Рэйчел, прищурившись, предупредила Слоана, что он получит по рукам, если только покусится хотя бы на одно из пирожных. Он рассмеялся в ответ, но пообещал сдержаться, пока не будут готовы и вынуты из духовки все сто восемьдесят штук. Только тогда, сказала Рэйчел, ему будет позволено удовлетворить свою страсть к сладкому.

Но он жаждал пирожных не только из-за их потрясающего запаха и аппетитного вида. Причина заключалась и в том, что они были приготовлены Рэйчел и напоминали ему вкус ее губ во время поцелуя на вечеринке. Он вновь и вновь мечтал ощутить его.

Наблюдая, как она ловко перекладывала пирожные на сетку для охлаждения, Слоан видел ее губы, соблазнительно поблескивавшие в свете лампы. Чтобы заставить себя отвлечься от них, он сосредоточил все свое внимание на коробке, в которую складывались уже остывшие пирожные.

Как она хороша сейчас, хлопочущая и раскрасневшаяся! Что бы он делал без нее! Она всегда приходила на помощь, всегда была рядом, особенно с тех пор, как он остался один с детьми. Что же теперь стоит между ними, что мешает ему?

– Что-то не так? – спросила Рэйчел. – Вы как-то очень печально выглядите.

– Ничего, – поспешил ответить он.

Слишком поспешил, как будто его действительно что-то угнетало. Такая нарочитость не укрылась от Рэйчел. Она обеспокоенно взглянула на Слоана.

Невыносимо. И как поступить теперь, когда она задает прямой вопрос о его состоянии, которое он всячески стремился скрыть?

– Я просто с нетерпением мечтаю заполучить пирожное из коробки, – солгал он, чтобы успокоить ее.

Ее губы и жажда поцеловать их замучают меня до смерти, думал Слоан. Нет, он не мог позволить себе выдать свои переживания. Он все еще сомневался в своих чувствах. Она не представляет себе его страданий, и не надо. Он почти справился с собой, эта маленькая ложь оказалась для него спасительной.

– Нет уж, давайте побережем их, – предупредила Рэйчел, – мы не можем допустить, чтобы их форма пострадала. Иначе все наши усилия сведутся на нет.

Она была так серьезна, что он Невольно улыбнулся.

– Конечно, нас никак не устроит принести их в помятом виде, – сдерживая смех, согласился он.

– Мы не можем стать посмешищем на ярмарке, – сказала Рэйчел, казалось не замечая его веселого настроения.

«Я должен сказать тебе о том, чего я хочу…» эта четкая мысль внезапно возникла в голове Слоана, краткая и ослепительная, как взрыв бомбы, и жар разлился по всему его телу.

Но он только сжал губы, чтобы сдержать непроизвольное желание рассмеяться, отчего лицо его исказила насмешливая гримаса.

– Только что вы были чем-то расстроены, удивленно заметила Рэйчел, повернувшись к нему, – а теперь смеетесь. Что на вас нашло?

– Я и сам не знаю, – честно признался он. По-моему, я просто устал.

Конечно, усталость. Он прекрасно осознавал, что провел весь день на ногах в офисе. Да и приготовление пирожных весь вечер – слишком утомительное занятие. Было уже около одиннадцати часов, а встать ему пришлось в шесть утра. Он действительно чувствовал себя очень уставшим.

Именно усталость привела его к зацикленности на губах Рэйчел и вывела из равновесия.

Утомление, в самом деле, но какой-то голос говорил ему: «Думай что хочешь, продолжай лгать себе и дальше, если тебе так удобнее».

– А теперь, – тихо сказала Рэйчел, – вы снова помрачнели. – Она вздохнула. – Нам обоим действительно пора лечь спать.

Он прекрасно знал, что в ее словах нет никакой двусмысленности, но ничего не мог поделать с собой и улыбнулся в ответ.

– Я только «за».

Явный намек, сквозивший в его голосе, заставил ее пристально посмотреть на Слоана. Он и сам удивился тому, насколько вкрадчиво и призывно прозвучали его слова.

Все внезапно изменилось из-за одной короткой фразы.

Как будто воздух в одно мгновение раскалился и сердце забилось чаще. Он почувствовал, что ему необходимо снять свитер.

И не он один ощутил перемену. Рэйчел слабо улыбнулась.

– Если бы, – спокойно сказала она, – я не знала вас так хорошо, Слоан Рэдклифф, я бы решила, что вы надо мной издеваетесь. Это негуманно.

Он с растерянной улыбкой посмотрел на нее.

– Может быть, вы все же не знаете меня настолько хорошо, как полагаете.

Он-то уж точно себя не знал. Он и представить не мог, что с ним может такое твориться.

Тысячи противоречивых импульсов терзали его.

Он испытывал невыносимые мучения.

Ее медовые глаза блеснули, когда она ответила.

– Возможно, вы правы.

У него вырвался невольный смешок.

– Я рад, что хотя бы не так предсказуем, – Он смотрел в ее глаза. – Приятно знать, что я могу удивить вас после стольких лет знакомства.

Когда он говорил, от него исходило нечто похожее на магнетическое чувственное притяжение. Он приблизился к ней настолько, что их лица почти соприкасались.

– Предсказуемость и косность – слова, которые я бы никогда не стала использовать применительно к вашему характеру. – Она повысила голос:

– Я бы сказала – напротив: совсем недавно вы повели себя весьма неожиданным образом.

Ее темные глаза были полны изумления, а рот приглашающе полуоткрылся.

Ему так хотелось поцеловать ее губы. Она, конечно, об этом даже не догадывалась, стоя перед ним и словно пребывая в какой-то лунатической растерянности.

Слоан не думал ни о чем. Ему хотелось поступить необдуманно. Он жаждал наконец поддаться страстному импульсу, не задумываясь, какой оценки заслуживает.

Где-то в самой глубине сознания он жаждал близости с Рэйчел, прикосновения к ее губам.

Даже не реального поцелуя, а некоего тесного энергетического контакта. Она быстро, коротко вздохнула, и он ощутил прохладу ее дыхания на своей коже.

Она явно была удивлена его поведением. Вообще-то он и сам себе удивлялся. Однако ему меньше всего хотелось анализировать сейчас причины происходящего. Повинуясь ее очарованию, он привлек Рэйчел к себе и прижался губами к ее губам. Кровь бешено застучала у него в висках.

Он почувствовал во рту сладкую горечь шоколада и отступил от Рэйчел, посмотрев ей в глаза:

– Вы все-таки съели пирожное.

Глаза заблестели, несмотря на то что она хмурилась. Слоан подумал, что не видел ничего более сексуального в своей жизни, чем выражение ее лица в эту минуту.

– Только кусочек, – пояснила Рэйчел, – пока вы укладывали девочек спать.

Теперь уже не расхохотаться было невозможно.

– Но вы обещали побить меня, если я съем хоть одно.

Ее лицо виновато вытянулось.

– Я же не по-настоящему собиралась вас побить…

– И правда, – согласился Слоан, кивнув, – вы только сказали, что дадите мне по рукам.

Выражение виноватости на ее лице усилилось.

– Неужели я так сказала?

Она выглядела глубоко раскаявшейся, отчего возбуждение Слоана только возросло.

– Знаете, как в книгах советуют поступать с плохими девочками? – Слоан подвинулся еще ближе, На ее лице появилось намеренно испуганное выражение.

– И как же?

– Наказывать их, – ответил он нежно.

– Каким же образом? – в тон ему спросила Рэйчел.

– Поцелуями.

– О, ужас.

В ее глазах что-то сверкнуло. Неуловимое и таинственное.

Атмосфера накалилась до предела. Множество воспоминаний и всяческих мыслей атаковали его сознание, но ему удалось отогнать их от себя, как досадную помеху.

Ее пальцы погрузились в его волосы.

– Вы хотите так сурово наказать меня… – прошептала Рэйчел, – так, как я того заслужила…

Наконец их губы соединились в поцелуе.

Лунный свет холодной ясной ночи освещал заснеженные ветви деревьев. Рэйчел дрожала от холода, сидя у раскрытого окна в своей комнате.

Но она даже не пошевелилась, чтобы взять с постели одеяло и укрыться.

Возможно, именно в тепле и комфорте она сейчас нуждалась меньше всего. Ей нравились холод и темнота ночи, она совершенно ничего не чувствовала. Гусиная кожа, стучащие зубы, оцепенение. Ее как будто парализовало.

Чувство вины, которое теперь нахлынуло на нее, было более острым и сильным, ранило глубже, чем леденящее дыхание зимы, лившееся сквозь старое открытое окно.

Как могла она так бесстыдно флиртовать со Слоаном?

Он устал. Он сам сказал об этом. Все потому, что он поддразнивал ее. Его жаркий поцелуй явно не мог быть просто случайностью. Она должна была остановить его. Она должна была быть бдительной. По крайней мере попытаться остановить. Когда он начал делать глупости,.., когда он начал с ней флиртовать.., следовало проявить благоразумие.

Но она ничего не сделала. Она не способна была рассуждать и поддалась искушению.

Почему она позволила ему подойти так близко и сказать:

– Перестаньте мучить меня и поцелуйте.

Ну, возможно, не следовало резко отстранять его, но стоило поинтересоваться, что происходит. Помочь прийти в себя. Рэйчел вздохнула и задрожала от холода.

– Прости меня, Оливия, – прошептала она, глядя в окно, в надежде, что ее слова достигнут небес и будут услышаны подругой.

Слезы заструились по ее щекам.

– Прости меня… Я поступила ужасно. Я предала тебя.

Рэйчел чувствовала себя распущенной, продажной женщиной. Все самые грубые слова приходили ей на память, когда она думала о своем поступке.

Она могла бы рассмеяться, припомнив, как Оливия называла тех, кто ей не нравился, в пору их детства. Но она не смеялась. Она даже не улыбнулась.

Ей вспомнился совет, который дала ей Диана во время беседы в кафе. И Рэйчел даже позволяла себе думать, что это была правда. Однако мысль о том, что Оливия хотела бы, чтобы она и Слоан были счастливы, соединившись, не казалась Рэйчел правдоподобной. Оливия потратила слишком много сил, ей пришлось слишком долго бороться за свое счастье со Слоаном, чтобы она была рада видеть рядом с ним кого-либо другого.

Кого-либо другого.

Рэйчел, скорее, могла представить себе, что подруга указует на нее огненным перстом и глаза ее полны гнева:

– Проститутка, шлюха.

Рэйчел чувствовала себя так, словно ужасное обвинение было выжжено у нее на лбу. И самое худшее заключалось в том, что Рэйчел была уверена: Оливия никогда не смирится с таким положением дел.

– Почему ты не хочешь припарковать машину? – спросила Софи, недовольно наморщив лоб.

Саша проворчала:

– Ты что, не пойдешь с нами?

– Ты должен пойти на ярмарку, папа, – сказала Сидни. – Что подумают учителя, если ты даже не появишься там?

– Ты хочешь сказать, они будут недовольны, если я не куплю что-нибудь на ярмарке?

Чувствуя себя смертельно уставшим, Слоан знал, что спор с детьми бесполезен. Поэтому он припарковал машину и тяжело вздохнул.

Вчера он вымотался до предела: сначала работа в офисе, покупка продуктов, приготовление пирожных.., потом.., эротические фантазии насчет Рэйчел, не дававшие ему уснуть. Все время воображая себе их поцелуй и мучаясь от неудовлетворенного желания, он проснулся таким же уставшим, каким отправился в постель накануне вечером.

Но самым большим мучением было его чувство вины. Оно придавило его плечи с тяжестью гранитной плиты.

Что бы подумали его дочери, если бы узнали?

Что бы каждая из них подумала?

Что бы подумала Оливия?

Вопросы, которые он задавал себе, не давали ему покоя, сверля мозг и причиняя настоящие мучения.

Мечты о Рэйчел преследовали его всю ночь.

Свалившееся на него невыносимое бремя вины, давившее и переполнявшее сердце, не давало покоя. Если он не преодолеет его, то никогда не сможет выбраться из своего подавленного, мрачного состояния.

– Мне нужно сделать одно дело, – сказал он дочерям. – Я не задержусь долго. Вернусь минут через двадцать, самое большее через час. Вот тогда я и куплю пирожные, которые мы с Рэйчел приготовили. Хотя бы несколько штук.

Когда сестры выбрались из машины, он напомнил:

– Не забудьте о пирожных.

– Вот они, – подняла Сидни сумку с коробкой, где лежали пирожные. Сестры сделали то же самое.

Саша обернулась, взглянув на машину. Она как будто кого-то искала.

– Рэйчел обещала прийти. Ты не знаешь, когда она появится?

Услышав имя Рэйчел, Слоан почувствовал себя так, словно его ударило током.

– Я не знаю ее планов, – сказал он. – Но если обещала, значит, придет.

Саша кивнула, успокоившись.

– Точно. Рэйчел никогда нас не подводила.

Улыбнувшись ей в ответ, Слоан согласился:

– Еще бы.

Глава 6

Продавщица цветочного магазина заворачивала букет белых роз. Но Слоан так был поглощен своими мыслями, что почти не замечал происходящего. В середине зимы живые цветы стоили гораздо дороже, чем в любое другое «несезонное» время. Ему пришлось потратить почти все, что лежало у него в кошельке. Розы были ее любимыми цветами, и Слоан надеялся, что этим хоть как-то сгладит остроту своих переживаний и чувства вины.

Розы всегда восхитительны, во всякое время года, но в январе они просто неотразимы. Деревья стояли голые, трава – замерзшая и сухая, а жизнь города словно замедлялась и замирала, в то время как его обитатели предпочитали больше времени проводить в своих теплых домах.

Пустынная и серая аллея кладбища была совершенно безлюдна.

Но он и не ожидал никого встретить.

Он просто пришел по зову сердца. По настоятельному внутреннему побуждению.

В памяти Слоана воскрес тот день, когда состоялись похороны жены. Небо было ясным и солнечным, стояла летняя жара, изводившая всех, кто пришел проститься с Оливией.

Его дочерям выпало тяжкое испытание. И они выдержали его, ни одна из них даже не заплакала ни дома, ни во время траурной церемонии на кладбище. Они прошли одна за другой, прощаясь с матерью.

О нет, теперь они не плакали. Пока Оливия медленно угасала от рака, они плакали день и ночь, и никто не мог их успокоить. Остановить развитие болезни врачи оказались бессильны.

Химиотерапия тоже не помогла. Облучение не дало никаких результатов. Ничего.

Угрызения совести вновь шевельнулись в его душе. Подобно змее, они подтачивали его. Он медленно поехал дальше по аллее.

Как мог он считать себя врачом, целителем и не смог помочь собственной жене, которая умирала на его глазах? В течение долгих недель она страдала, а он ничего не мог сделать. Опухоль увеличивалась медленно, давая метастазы по всему организму, уходили месяцы, и все это время он продолжал работать, принимать пациентов.

Подступивший к горлу комок мешал дышать.

Ему не хватало воздуха. Он пытался подавить гнетущее чувство и мысленно вернуться к тому, о чем думал прежде, – как его маленькие дочери держались за руки в тот день.

Слоан знал, они чувствовали поддержку друг друга, какую всегда чувствуют сестры. Жестокое потрясение сплотило десятилетних детей около него. Он ничего не говорил им, не просил их не плакать, но они понимали отца без слов и только держались около него, как будто ища защиты.

Плакать больше они не могли, за долгие месяцы болезни Оливии они выплакали все свои слезы. Он помнил вечер накануне похорон, когда все четверо сидели на ковре в гостиной и плакали в голос, как маленькие дети.

Что-то случилось тогда. Что-то навсегда сблизило их. Он никогда не осознавал до того момента, насколько близки и дороги ему его дети. Трагедия с их матерью открыла ему истину и заставила почувствовать эту близость во всей полноте.

Когда он думал о Саше, Сидни и Софи, у него вдруг возникало чувство, что сейчас они отдалились от него. Слоан не понимал, куда исчезло ощущение близости, объединившее их после смерти Оливии…

Он подъехал к могиле жены и с изумлением увидел прямо у обочины дороги машину Рэйчел.

Он вышел из машины и взял букет, который привез с собой.

Улыбка появилась на его лице, свежий холодный воздух окутал его после того, как он вышел из теплого салона машины. Слоан знал, что Рэйчел приезжает на кладбище каждую неделю… иногда по субботам она брала с собой девочек.

Но раньше он не понимал смысла ее визитов.

Он застегнул куртку до подбородка, чувствуя, что быстро замерзает, и остановился, увидев ее впереди, у могилы. Она не оглянулась, ветер дул в его сторону, и она, вероятно, просто не услышала его появления. Слоан мог бы окликнуть ее.

Но он просто стоял, глядя на Рэйчел в странном оцепенении, и любовался ее огненно-рыжими волосами и ярко-зеленым пальто.

Звук ее голоса удивил его. Однако обращалась она не к нему, а к Оливии.

– Пожалуйста, – звучали ее слова в морозном воздухе, – прости меня, я очень, очень сожалею.

Он почувствовал, как его сердце заныло от боли. Почему она просит прощения? Слоан тут же начал искать ответ. Что-то в ее словах задевало и его. Именно так же он ощущал себя в эту минуту. Ее тон был близок и понятен ему.

Он пришел сюда, чтобы просить прощения.

Именно чувство вины привело его. И для него тяжело было видеть, что и у Рэйчел есть причины страдать.

Он медлил окликнуть ее, полагая, что она собирается сказать еще что-нибудь. Да, он подслушивал. Но ему нужно было понять, за что она просит прощения у Оливии.

Наконец Рэйчел проговорила:

– Я знаю, вне зависимости от того, что я чувствовала, мне не следовало его целовать.

Значит, она тоже испытывала чувство вины за случившееся между ними прошлой ночью на кухне. Не все из сказанного ею было понятно Слоану, но он услышал достаточно, чтобы догадаться, что Рэйчел привело на могилу Оливии глубочайшее раскаяние.

Не думая, Слоан шагнул вперед.

– Рэйчел, – произнес он.

Удивленное выражение на ее красивом лице заставило его улыбнуться.

– Я не мог не слышать, что вы говорили, – сказал он. – Вы не должны ни за что просить прощения. Ни за что. Это только моя вина. И мне за нее отвечать. Вы ничем не провинились перед Оливией.

Рэйчел выглядела потрясенной. Она опустила свои темные глаза, не веря тому, что он говорил.

Приблизившись, он ухватился за рукав ее пальто окоченевшими пальцами.

– Я совершенно серьезно говорю вам, Рэйчел, вы невиновны в том, что произошло вчера.

Вместо того чтобы взглянуть на него, она еще ниже опустила голову.

Он поднял букет.

– Видите, я чувствую себя так же, как и вы. Я пришел искупить свою вину.

– Она любила белые розы, – еле слышно произнесла Рэйчел.

Голос ее был чуть громче шепота. Она все еще не смотрела на него.

– Я думал, что здесь мне станет легче. – Он наклонился и положил цветы на плиту из розового гранита. А затем выпрямился и снова посмотрел на Рэйчел. – Я не хочу, чтобы вы терзали себя. Наш поцелуй целиком на моей совести. Вы меня слышите?

На несколько секунд воцарилось молчание, но наконец Рэйчел подняла на него глаза.

Он смотрел на нее, выжидательно изогнув брови. И прежде чем она успела заговорить, добавил:

– Нос у вас совсем красный. – Он легко коснулся пальцами ее лица. – И щеки совсем холодные. Вы давно приехали?

Не дожидаясь ответа, он обнял ее. Ей надо согреться, так ведь можно и заболеть.

– Вам нужно выпить чашку горячего кофе, сказал Слоан.

– А что насчет ярмарки? – тихо спросила она. Как девочки? Я ведь обещала им…

– Не волнуйтесь, – ответил он. – С ними все в порядке, они уже в школе. Я предупредил их, что мы появимся чуть позже. У нас есть время согреться и выпить кофе.

– Я немного замерзла, – согласилась Рэйчел.

– Я бы сказал, что вы промерзли до костей.

Пойдемте скорее.

Он пришел сюда, чтобы просить прощения у Оливии за свою недостойную выходку. Но все, что он сделал, – положил цветы и теперь торопился уйти. Он чувствовал себя ужасно. Но позаботиться о Рэйчел казалось ему просто необходимым. Она, бедняжка, еле стояла на ногах. Ее надо срочно увезти отсюда. Его покаяние могло подождать. К тому же прошлый опыт подсказывал, что даже после раскаяния чувство вины нередко возвращается вновь.

Рэйчел молча наблюдала, как официантка разливает кофе в белые пластиковые чашки, стоявшие на столике перед ней и Слоаном. Она не имела сил взглянуть на него – настолько ее расстроила их неожиданная встреча на кладбище.

Он застал ее, когда она разговаривала с Оливией и пыталась хоть как-то оправдаться перед ней.

Что побуждало ее, оставшуюся в живых, обращаться во всеуслышание к умершей? Так, как будто Оливия действительно способна была слышать ее? Рэйчел отлично сознавала, что подруга не слышала ее.., и не могла простить. К чему тогда она так глупо вела себя, прося прощения, которому просто неоткуда было взяться?

Из замечания Слоана она поняла, что он слышал только последние ее фразы. Если бы он приехал на кладбище на две минуты раньше, то услышал бы каждое слово – всю ее исповедь. Но он сам признался, что ничего не слышал. И к счастью, потому что его шокировали бы ее признания.

Стоя среди надгробий, Рэйчел наконец дала волю своим чувствам. Позволила себе сказать всю правду. Оливии. Облакам и деревьям, траве и ветру. И возможно, даже Слоану, постоянно присутствовавшему в ее мыслях.

Она ничего не утаила. Ни того, что она любит дочерей Оливии. Ни того, что она знает, как необходима девочкам мать, которую она стремилась заменить, и стать не только другом семьи, но и близким, почти родным человеком. Ни того, что она почти теряет рассудок в присутствии Слоана. Ни, наконец, того, что отчаянно влюблена в него и всячески пытается скрыть это уже в течение нескольких лет.

Она сказала и о том, что на нее и на Слоана нашла какая-то одержимость, вдруг позволившая ей выплеснуть страсть, которую она так давно и усердно подавляла. Но ответом ей было невыносимое бесконечное молчание. Могла ли она убедить Оливию, что желает добра Слоану? Что с его стороны это была случайность? Или же она пыталась убедить в этом саму себя, осуждая свое поведение и свои чувства, переживая душевный разлад и муки совести на могиле подруги. И глубокая печаль и сожаление вылились наконец в страстную исповедь-покаяние. За все. За ее эгоистически-собственническое отношение к Софи, Сидни и Саше. Ее вожделение к Слоану. За недопустимый, недостойный поцелуй, который она себе позволила.

И что же произошло, когда вдруг появился Слоан?

Ей следовало бы немедленно уйти, удалиться, как только она его увидела. Но ею овладело искушение, не позволившее двинуться с места, такое сильное, что она не могла справиться с ним.

Значит, вина целиком лежит на ней. Ей нужно было вовремя остановиться, как-то предотвратить случившееся.

Робко скользнув взглядом по его лицу, она исподволь наблюдала, как он размешивает сахар в кофе. Ей вдруг стало очень жаль его.

Воспрянув духом, Рэйчел решила, что не должна ни о чем беспокоиться. Он не мог слышать, что она говорила. Если бы он узнал о ее исповеди, разве он стал бы терпеть такое?

– Я много чего хотел сказать вам, – начал Слоан.

Ее глаза застыли в молчаливой тревоге, они были устремлены прямо на него. Слишком уж явно его признание совпадало с ее мыслями.

Но он продолжал смотреть в чашку, которую держал в руках. Как бы он отреагировал, если бы узнал о ее чувствах?

Тревога терзала Рэйчел, и она не могла справиться с дрожью во всем теле.

Он вздохнул, не поднимая глаз.

– Тот поцелуй не был для меня всего лишь ошибкой, которой я стыжусь, – наконец снова начал говорить Слоан.

Подавленность его тона удручала ее. Жалость переросла в сочувствие, на смену которому пришло беспокойство. Глубочайшее чувство сострадания и нежности охватило Рэйчел. Ей было невыносимо видеть его безнадежное отчаяние.

Несколько вопросов крутились в ее голове, но она продолжала молчать, считая, что ему надо дать высказаться до конца.

Очень долго он сидел молча, не шевелясь.

Когда он опять заговорил, его голос звучал совсем тихо:

– Я допустил ее смерть, Рэйчел.

Он не уточнил, кого имеет в виду, но было ясно, что речь идет об Оливии.

Ей хотелось погладить его, как ребенка, прикоснуться к его руке, произнести слова утешения, сказать, что нельзя так думать. Но что-то останавливало ее. Впервые она видела Слоана настолько убитым горем.

Конечно, она могла бы поддержать его сейчас. Он выглядел таким.., хрупким. Таким уязвимым. И Рэйчел подумала, что если она дотронется до него, то ощутит трепет, как от прикосновения к старинному зеркалу, хранящему воспоминания о тысячах теней прошлого.

– Если я действительно хороший врач, – Слоан говорил почти шепотом, – почему, черт возьми, я не смог спасти свою собственную жену?

Он не ожидал ответа на свой вопрос. Рэйчел это знала. Она чувствовала, что его гнев обращен не против нее, а против самого себя.

– Вы не онколог, – мягко заметила она.

– Вы полагаете, это имеет значение?

Его вопрос, откровенный и жестокий, задел ее. Но она поняла, что Слоан не стремится ее обидеть. Его мучили угрызения совести. Глубоко личное, непримиримое чувство вины. То, что было спрятано в его душе в течение длительного времени, вдруг вышло наружу.

Годы она жила с сознанием своей греховности из-за чувства любви к мужу своей лучшей подруги, которое с недавних пор стало сильнее, чем прежде. Но теперь, видя истинное состояние Слоана, она вдруг поняла, что все ее страдания несопоставимы с его муками. По сравнению со свинцовой горечью, лежавшей у него на сердце, они были легкими как пух.

– Да, – сказала она, кивнув, – я думаю, это имеет огромное значение. Вы прекрасно знаете, что Оливия находилась под наблюдением самого лучшего специалиста по опухолям молочной железы.

Ее замечание было нелепо, но таким образом она пыталась убедить его, что обвинять себя в смерти жены абсурдно.

– Я должен был отследить начало заболевания, – сказал он, – должен был заметить, что она больна. У нее были налицо все признаки.

– Никаких признаков не было. А если и были, то только Оливия могла заметить их. Но она не обращала на них внимания. В этом не может быть никаких сомнений.

– Мне следовало сразу же убедить ее сделать анализы…

– Слоан, гинеколог осматривал ее, – возразила Рэйчел. – Он знал свое дело и выполнял прежде всего обязательное медицинское правило. Такое же, как то, что женщина после сорока лет ежегодно должна делать маммографию. Вы же не могли сделать это за нее. – Рэйчел, остановилась, чтобы перевести дыхание. Но похоже, ее слова мало подействовали на Слоана.

В его глазах вспыхнул огонь раздражения.

– Вот за это я и наказан, – отрезал он. – Именно поэтому я виноват в ее смерти.