— А разве тут не все сказано? — вопросом на вопрос отвечает она, столь же негромко и на удивление твердо.
— Вообще-то да, причем даже больше, чем вам кажется. Опорными в данном случае являются слова «вплоть до последующего пересмотра». Дело не закрыто, приговор не окончателен и обжалованию подлежит.
— Покамест.
— От вашего ответа попахивает цинизмом.
— Физически я вполне пригодна, я совершенно оправилась от ран.
— Бесспорно. В самом деле, медперсонал просто пришел в восторг; в каком-то смысле вы им показались даже более пригодной, нежели прежде. Но ваш «первый полет» оказался бы тяжким испытанием даже для опытного офицера. Вы натолкнулись на Волчью Свору, ваш корабль изрешетили, убили половину экипажа, а кончилось все это Первым Контактом с внеземной цивилизацией. Большинству не повидать столько за всю свою службу. А вы еще и недурно себя зарекомендовали. — По голосу Элиаса ясно, что в его устах это наивысшая похвала, перевешивающая даже Солнечный Крест, которым наградили Николь.
— И все-таки меня приземлили, — уже в самой невыразительности ее интонаций сквозит едкая горечь, словно слова олицетворяют собой злокозненного врага, одолеть которого можно, просто выговорив их.
— Да.
— Я чувствую себя пригодной, доктор Элиас, я могу справиться со своими обязанностями!
— Ой ли, лейтенант? Можете ли? Буду откровенен: голоса членов комиссии едва не распределились в вашу пользу, ибо ни один из них так и не выработал окончательного мнения. С эмпирической точки зрения вы совершенно правы; вы прошли аттестационные испытания с блеском, как и в первый раз. У вас имеется великолепный повод для восстановления в правах, ведь в конечном счете мое решение основывалось на интуиции. В своем ведомстве летный состав выбираю я.
— Я должна была догадаться. Вы пускались во все тяжкие, чтобы вышвырнуть меня из космоса с того самого мгновения, как я тут появилась.
— Потому что считал вас дерзкой и самоуверенной, таких искусников и быть-то не должно, ваше искусство просто обрекало вас, по моему мнению, на какую-нибудь дурацкую, легкомысленную ошибку, идущую от избытка уверенности в собственных силах, которая стоила бы вам жизни, а налогоплательщикам — корабля, сиречь многих миллионов долларов. Как выяснилось, мне тоже свойственно заблуждаться.
— Если так было в прошлый раз, то может оказаться и в этот.
— На сей раз все обстоит иначе. Теперь я знаю вас, Николь. По-моему, не хуже, чем вы сама. На сей раз вам даже не понадобится заступничество Кэнфилд. Если вы хотите поставить по сомнение мое решение, вам всего-навсего требуется подать апелляцию. Держу пари, что вы будете летать уже через месяц. — Он вытаскивает из стола еще лист бумаги и подвигает его Николь. С первого же взгляда Николь узнает в нем стандартный бланк. — У вас имеется такое право, как и у всякого другого, и многие этим правом охотно пользуются.
— Но многие ли добились успеха?
— Не стоит терять надежды. На подготовку персонала уходит масса сил и средств, так что неразумно швыряться людьми налево и направо. Мы всего-навсего люди, и вовсе не гарантированы от ошибок. Как в ту, так и другую сторону. Быть может, это одна из таких ошибок. Дьявол, может, вы и правы — наверное, я снова исходил из личной предубежденности, на что мне уже однажды указывали. — Николь удивленно поднимает на него глаза, гадая, кто это за нее вступался. — Ваше дело практически верное, лейтенант, — заканчивает Элиас, указывая на бланк.
Николь касается листка, больше всего на свете желая подписать его; потом решительно встряхивает головой, отодвигает его и встает, бездумно, чисто механически вытягиваясь по стойке «смирно». Элиас — человек сугубо штатский, но она-то нет, и семь лет службы оставили свой отпечаток.
— Это все, сэр?
— Мы закончили, мисс Ши, можете идти. Она отдает честь и делает поворот кругом, больше подходящий для строя ромбом на параде Академии ВВС, находящейся в четверти миллиона миль отсюда, в тени колорадской ветви Скалистых гор — а затем выходит из кабинета, печатая шаг.
— Центральный Лос-Анджелес, — на пробу произнесла Николь, стряхивая задумчивость. — «Барон» Ноябрь восемнадцать тридцать шесть Сьерра, от вас на десять тысяч пятьсот, азимут двести восемьдесят, удаляюсь от радиомаяка Даггет, тридцать миль, иду на визуальной к Мохаве, как поняли?
Всего в какой-то миле под ней распростерлась от горизонта до горизонта бескрайняя пустыня. Однообразие пейзажа нарушают лишь небольшие группы скал да изредка возносящиеся к небу одинокие утесы. Целое море тускло-желтого цвета, пестреющее там и сям более темными коричневыми и красно-оранжевыми помарками, но ни клочка зелени. Бесценное, редкое свидетельство того, что сегодня Земля осталась почти такой же, какой ее застали индейцы многие эпохи назад. Искусственный спутник, производящий здесь съемку местности, мог бы вынести вполне очевидное заключение, что планета совершенно необитаема — или, во всяком случае, ее цивилизация находится в самой зачаточной стадии развития. «Разумеется, пока он не собрал бы данные по составу атмосферы», — отметила про себя Николь. Полстолетия неустанной, все более настойчивой охраны среды обитания принесли щедрые плоды — воздух стал куда пригоднее для дыхания, а в морях уже можно купаться, — но до окончательного исцеления атмосферы еще идти и идти.
Николь вновь вызвала Лос-Анджелесскую диспетчерскую и на сей раз удостоилась ответа.
— Тридцать шесть Сьерра, прием подтверждаю, — сообщил очередной компьютерный голос, столь же приятный и лишенный индивидуальности, как слышанный в Вегасе, как две капли воды похожий на голоса всех диспетчеров до единого, разбросанных по всему континенту. Люди выходят на связь лишь в случае непредвиденных проблем; в остальных случаях системой успешно заправляют компьютеры. — Ваша текущая позиция находится вне пределов нашего непосредственного радарного сопровождения, — чего в общем-то и следовало ожидать при подобной высоте полета над этой пересеченной, гористой местностью. — Но рекомендуем учесть, что ваш курс проложен через закрытую для полетов воздушную зону, военный полигон.
— Вас поняла, Лос-Анджелес. Имею допуск для пролета над полигоном по направлению на аэропорт Мохаве, — неподалеку от города, к северу от обширной военной базы, известной под названием Гражданского испытательного авиацентра, — и намерена запросить из Эдвардса пеленг, прием.
Она с трудом подавила зевок — не от усталости, а скорее из-за нехватки кислорода на такой высоте — и резко обернулась вправо, уголком глаза поймав какое-то движение далеко внизу. Пожалуй, ничего страшного; должно быть, кто-то гоняет по дюнам, и солнце сверкнуло на ветровом стекле.
— Вас понял, тридцать шесть Сьерра. Связывайтесь с КДП[7] Эдвардс на частоте сто двадцать четыре и восемь десятых.
— Один-два-четыре-точка-восемь, Лос-Анджелес, вас поняла.
— Тридцать шестой Сьерра, здесь Лос-Анджелес, как поняли? — вторгся в беседу новый голос, на этот раз наделенный индивидуальными интонациями. Николь уселась поровнее и быстро оглядела небосвод перед собой.
— Здесь Сьерра тридцать шесть, слушаю.
— Назовите тип своего самолета еще раз. Этот вопрос вызвал у Николь улыбку. Значит, ничего серьезного; этот вопрос ей доводится частенько слышать от диспетчеров основных авиатрасс, персонал которых привык иметь дело с новейшими достижениями инженерного искусства, в отличие от обожаемых Николь захолустных аэродромчиков, где по сей день помнят прежние деньки и прежние самолеты.
— «Бичкрафт», — пояснила она неведомой собеседнице. — «Барон», модель Б, от «браво», пятьдесят восемь, прием.
— «Барон»? — недоверчиво переспросила та.
— Двухмоторный винтовой, шестиместный, примерно 1985 года.
— И до сих пор летает?!
— Спасибо, очень хорошо. Диспетчер восторженно присвистнула.
— Ну, тогда спокойного вам воздуха, Сьерра тридцать шесть. Однако советуем проявлять повышенную бдительность. Вы в этакой ничейной полосе между Вегасским центром, нами и Эдвардсом. А при вашей высоте мы не можем обеспечить пристойной радарной поддержки.
— Вас поняла, Лос-Анджелес, и искренне признательна.
Николь переключила главный дисплей на радарный обзор, отрегулировав локатор, чтобы получить отчетливое изображение предстоящего пути.
Прошло уже четыре года с той поры, когда она в последний раз ступала по грунту пустыни. После окончания Академии ВВС Николь послали в Эдвардс, чем порядком ее шокировали, поскольку она профилировалась на астронавта и должна была перейти в распоряжение НАСА. Впрочем, как выяснилось, тогдашний командир Гражданского испытательного авиацентра Гарри Мэкон послал индивидуальный запрос на распределение Николь на базу, и изрядную часть проведенного там года Николь являла собой нечто вроде его тени, волоча на себе все рутинные обязанности, причитающиеся помощнику командира базы, но заодно приобретая бесценный летный опыт. Вершиной ее здешней карьеры стало приглашение занять кресло второго пилота в полете, оказавшемся первым и притом успешным испытанием управляемого спускаемого многоразового корабля XSR-5. А неделю спустя Николь была участницей мемориального полета над могилой Гарри. И через месяц уже направлялась в НАСА.
И вот круг замкнулся — она возвращается. Ступенью выше, ступенью ниже — какая разница? В душе Николь до сих пор сохранилось какое-то оцепенение, и она уже начала сомневаться, что хоть когда-нибудь сумеет оттаять окончательно.
Моргнув, она снова посмотрела направо и чуть повернула штурвал, дав самолету легкий крен вправо, чтобы оглядеть пустынный пейзаж. Затем сняла солнечные очки — быть может, без них взор станет острее. Ее тревожило замеченное уголком глаза движение, даже и не движение, а отпечатавшийся на сетчатке след образа; правду сказать, это могло лишь почудиться, но лучше убедиться наверняка. Она снова усмехнулась, но на сей раз совсем невесело. Самое скверное в полете то, что толком разглядеть хоть что-нибудь — дьявольски сложная задача. Бесчисленное множество раз — уж и не упомнишь, сколько именно, — Николь сообщали, что к ней приближается другой летательный аппарат, и даже говорили, где именно его надо высматривать, но даже самый пристальный взор обнаруживал там лишь пустой воздух. Просто поразительно, что столь громадный вблизи самолет может бесследно затеряться в небесах, едва оторвавшись от земли.
Она нажала на тангенту передатчика, чтобы запросить из Эдвардса пеленг.
И в этот миг самолет будто наткнулся на стену.
Ни звука, ни предупреждения — просто перед фюзеляжем мелькнул стреловидный силуэт с двумя кинжалами пламени, оставляющими позади него парный инверсионный след, с грохотом метнувшись к звездам, должно быть, как раз преодолев звуковой барьер, потому что ударная волна раз в десять превосходила его размер; окаменевший воздух грубо сокрушил нос «Барона», швырнул его в одну сторону, а Николь в другую. Ударившись головой о стену, она вскрикнула. Индикаторы на всей приборной доске полыхали рубиновыми вспышками тревоги, путаясь с посыпавшимися из глаз искрами, а какая-то неуступчивая тяжкая длань упорно пыталась выдрать Николь из кресла и размазать по потолку.
Распахнув глаза, она обнаружила, что погнутые очки криво свисают с кончика носа, а тело ее вклинено в угол между сиденьем и левой стороной фюзеляжа. Мир закружился, как волчок, слева направо, настолько быстро, что больше миллисекунды смотреть было невыносимо. Николь тотчас же осознала, что ее постигло то, чего боятся все летчики: плоский штопор. Самолет несется к земле по такой тесной спирали, что крылья не могут поддерживать самолет, а элероны — опереться о воздух для маневра. А если неосторожно дать тягу, вращение будет лишь ускоряться и ускоряться.
И все это совершенно беззвучно, хотя двигатели должны уютно рокотать. Причина проста: оба пропеллера застыли совершенно неподвижно.
И снова подсознание единым махом отреагировало куда быстрее, чем успела оформиться мысль; когда Николь постигла, что к чему, тело уже пришло в действие — выйти на горизонтальный полет, снизить подачу топлива и разблокировать двигатели, чтобы позволить набегающему воздуху раскрутить винты вхолостую. Этот маневр равнозначен прогулке по проволоке, но обычно проблем не составляет. Однако оказавшись в конверсионном следе, Николь вынуждена была сражаться не только с турбулентностью, но и с остатками смеси в двигателях, которая в сочетании с выхлопами и залившим карбюратор бензином образовала густое месиво тяжелых углеводородов. Для двигателей внутреннего сгорания это все равно, что барахтаться в трясине. А раз смесь обеднена кислородом, зажигания не происходит, и двигатель мгновенно глохнет.
«Барон» сотрясался с такой силой, что Николь не могла сфокусировать взгляд на приборах, не могла определить высоту; впрочем, это и не важно, потому что показания альтиметра — одно, а расстояние до грунта — совсем другое. Согласно картам, среднее возвышение составляет пятьдесят шесть футов над уровнем моря, но отдельные гребни и утесы возносятся до четырех тысяч футов. В таком сумасшедшем низвержении индикатор темпа спуска абсолютно бесполезен; если пытаться высчитать, много ли времени в запасе — отправишься на тот свет прежде, чем успеешь заняться собственным спасением. И снова, пока эти мысли фейерверком вспыхивали на горизонте сознания, руки Николь двигались будто сами по себе — одна обогатила смесь до предела, а вторая заработала ручным подсосом, чтобы закачать в карбюратор свежее топливо. Парные двигатели осложняли проблему, поскольку вращение против часовой стрелки создавало центробежную силу, гнавшую топливо прочь от правого двигателя, но зато заливавшую бензином левый. То, что придется в самый раз одному, для другого окажется или чересчур много, или слишком мало. И подсказать, где остановиться, может лишь интуиция.
Николь повернула ключ зажигания. Ничегошеньки. Чертыхнувшись сквозь зубы, она скрипнула зубами, когда подкатившая под горло желчь обожгла рот. Затем повторила процесс, сосредоточившись на одном двигателе и болезненно скривившись, когда пара небольших взрывов тряхнула самолет, но чувствуя в душе благодарность, потому что выхлопы означали, что зажигание сработало. Пропеллер завертелся, и Николь принялась манипулировать дросселем и смесью, пытаясь добиться идеальной комбинации. При этом ее порядком удивил собственный крик, прозвучавший будто со стороны:
— Да, да, да, ДА!!! — когда трехлопастный пропеллер закрутился все быстрее и быстрее, этот сукин сын работал черт-те как, то и дело хлопали взрывы не догоревшей в цилиндрах смеси, сопровождаемые облаками черного дыма, но двигатель все-таки работал. Широко открыв дроссель, Николь подала ручку до упора вперед, вывернув штурвал и вдавив педали рулей. «Барон» падал хвостом вперед — в штопоре такое случается, — но теперь, когда она заставила воздух обтекать крылья, он даст им опору и позволит рулям и элеронам сделать свое дело. Разумеется, при этом самолет сильно теряет высоту, и есть риск просто спикировать на песок пустыни. Но иного выбора все равно нет. Самолет яростно содрогался, словно собирался вот-вот развалиться на куски, но эта конструкция выдержала испытание временем — среди самолетов «Барон» являет собой нечто вроде легендарного фургона первопроходцев Дикого Запада. И когда двигатель надсадно завыл, вторя неистовому, яростному воплю самой Николь, полет вдруг выровнялся, горизонт остановил свое коловерчение, и с ошеломительной внезапностью все вдруг стало тихо и спокойно.
Какое-то мгновение Николь могла лишь сидеть и изумленно глазеть перед собой, пока «Барон» с ревом несся всего в нескольких сотнях футов от поросших кустарником скал и вершин деревьев юкка. Дыхание вырывалось из ее груди короткими, неглубокими рывками, словно отчаянные, механические вздохи марафонца, столкнувшегося со «стеной» — тем отрезком дистанции, где и тело, и разум подвергаются высшей пробе. Она не шевелилась, обратившись в живую статую; вряд ли сейчас у нее нашлись бы силы шелохнуть хоть пальцем. Наконец, Николь ухитрилась дотянуться до дросселя и уменьшить подачу смеси, доведенную до красной черты. Но тут же ощутила реакцию опасно завихлявших рукояток управления, сопровождаемую дрожью стрелки альтиметра; пока что с самолетом удается справляться, но чуть убери тягу — и низвержение с высот возобновится.
До нее вдруг запоздало дошло, что из наушников не слышно ни звука; коснувшись головы ладонью, она обнаружила, что их больше нет на месте. Зато ладонь заалела и стала липкой; Николь решила оставить все как есть и не исследовать причин. Пока она может управлять самолетом, совершенно неважно, насколько сильно она ранена; если же она будет не в состоянии удержать штурвал, знание о тяжести собственных ран делу ничуть не поможет. Должно быть, наушники вместе с микрофоном сорвало с головы во время удара об обшивку. Сняв очки, она оглядела исковерканную оправу и расколовшееся при ударе стекло. Еще немного, и она лишилась бы глаза. Бросив взгляд на индикаторы радиостанции, Николь убедилась, что та работает — «Спасибо, Господи, за мелкие одолжения!» — и переключила его на громкоговорители, взяв микрофон из зажимов, удерживающих его на месте между двумя передними сиденьями.
— «Барон»… — начала было она, но тут же осеклась, изумившись тому, что голос прозвучал настолько хладнокровно. Ни дрожи, ни заикания — лишь легкая сипловатость, отличающая интонацию от нормального разговора во время нормального полета.
— «Барон» восемнадцать тридцать шесть Сьерра, прошу откликнуться любую станцию. SOS, повторяю, SOS. Местоположение… э-э, где-то к северу от Барстоу, в пределах полигона Эдвардс, высота около шести тысяч. На одном двигателе, пилот ранен. Если вы меня слышите, прошу откликнуться. Прием.
Ответ раздался тотчас же, но был сильно искажен помехами — не исключено, что падение повредило антенны.
— «Барон» тридцать шесть Сьерра, здесь КДП Эдвардс, принял ваш аварийный вызов. Назовитесь, — пожалуйста.
— Николь Ши, лейтенант ВВС США. Следую к новому месту службы в Эдвардс, пересекала полигон по направлению к Мохаве. Что-то… — она помолчала, пытаясь рассортировать впечатления, — …едва не врезалось в меня. Очень мелкое, очень быстрое, выхлопом заглушило оба моих двигателя и швырнуло в штопор. — Теперь Николь сообразила, что за считанные секунды упала почти на милю, и наморщила лоб; если бы она замешкалась хоть на миг или сделала ошибочный ход, если бы двигатели не завелись со второй попытки, то третьей бы уже не было. Она уже была одной ногой на том свете. — Из штопора я вышла, полет стабильный, где-то сто десять узлов на трехстах футах. Была бы признательна за прямой азимут на Эдвардс.
— Тридцать шесть Сьерра…
— Эдвардс, повторите, прием неустойчивый. — Николь поманипулировала шумоподавителем и регулятором усиления, пытаясь улучшить качество приема, тут же подумав, что сбоит не оборудование, а она сама. То ли слух отказывает, то ли цепочка между ухом и мозгом.
— Барстоу ближе, тридцать шесть Сьерра, — диспетчер медленно, отчетливо проговаривал слова, чтобы они наверняка дошли до адресата. — Предлагаю вам свернуть…
— Поняла, Эдвардс, — перебила она, — но между мной и Барстоу горы, а я сомневаюсь, что смогу перевалить хоть через пригорок. А к вам изрядная часть пути — под горку.
— Как второй двигатель?
— Следующий пункт повестки дня.
— Вас понял, тридцать шесть Сьерра. Вертолет уже поднялся и направляется к вам. Если можете, передайте по системе «свой-чужой» код пятьдесят пять ноль-ноль, две пятерки, два нуля.
Устройство автоматического ввода не работало, так что Николь набрала код вручную.
— Передаю, Эдвардс.
— Принято, тридцать шесть Сьерра. Тогда поверните влево, азимут двести шестьдесят.
Она сделала широкий, медленный, плавный разворот, стараясь как можно меньше перегружать единственный двигатель. Снова положив самолет на прямой, горизонтальный курс, она включила зажигание второго двигателя.
Взрыв едва не поверг ее на землю. В капоте двигателя с грохотом разверзлась дыра размером с футбольный мяч, почти без дыма, но зато с пышным хвостом пламени. Одним ударом схлопнув дроссель, она отсекла подачу топлива, дернула за спуск огнетушителя, чтобы затопить двигатель пеной, одновременно стараясь овладеть взбрыкнувшим самолетом, раскачивающимся, словно плоскодонка на штормовых волнах. Гудок зуммера сообщил о том, что она и так уже знала: самолет снова заваливался на хвост, скорость упала, угрожая падением подъемной силы, а вместе с ним — и просто падением. Что ж, придется выжать из уцелевшего двигателя все, на что тот способен, и к чертям последствия, опустить нос, отдавая драгоценную высоту в обмен на скорость и управляемость машины, пойти ва-банк в надежде, что игра стоит свеч. Обошлось сотней футов с мелочью. Но слишком много рубиново заполыхавших индикаторов однозначно говорят, что пытаться снова набрать высоту — риск совершенно недопустимый. Единственный способ отдалиться от земли — удерживать самолет на той же высоте над понижающимся грунтом. Николь совершенно автоматически оглядела окрестности, присматривая место для вынужденной посадки, если дойдет до худшего. Хотя это означало бы, что самолету конец. Впрочем, при таком скверном профиле грунта и сесть-то негде.
— Тридцать шесть Сьерра, мы зарегистрировали потерю высоты.
— Двигатель совсем накрылся. Смахивает на то, что взорвался цилиндр. Был пожар, но потушен. Ситуация под контролем. Самолет тоже. Но он совсем не похож на резвого жеребца, Эдвардс.
— Если обходиться с ним ласково, тридцать шесть Сьерра, то «Барон» наверняка отплатит вам тем же.
Этот человек знает толк в самолетах. Везет же ему. А может, и ей заодно.
— Пока все более-менее. — Николь подалась вперед, вытянув шею, чтобы взглянуть через ветровое стекло. — Эдвардс, по-моему, я засекла ваш вертолет.
— Так точно, тридцать шесть Сьерра, взаимно.
— Большущий, — отметила она, больше для себя. — Впечатляет.
По сути, она даже преуменьшила; рядом с «Сикорским» ее самолет показался бы просто игрушкой, каждая лопасть его пяти винтов превышала размах крыльев «Барона», а в грузовой отсек легко вошел бы весь фюзеляж. Вертолет занял позицию слева от нее, удерживаясь в приличном отдалении, чтобы поток воздуха от его винтов не сбросил самолет на землю.
Осталось еще миль пятьдесят; обычно на такой полет уходит не более четверти часа, если только ветры не дурят, но прошел едва ли не час, прежде чем впереди раскинулась обширная поверхность сухого озера и замаячил в отдалении сам Эдвардс. КДП регулярно вызывал Николь, проверяя, все ли у нее в порядке. А пару раз в паузах между переговорами она была напугана странным шумом в кокпите, но тут же, с досадой тряхнув головой, осознавала, что это ее же собственный голос. Она громко мычала мелодию одной из любимых песен Лайлы Чени и вспомнила, как однажды, когда они едва-едва разминулись с верной смертью, Паоло да Куна со смехом сказал ей, сидя за столиком с остатками сэвише[8] и паэллы[9] и бутылкой превосходной текилы, что все зависело от безупречности ее действий, и она провела все без сучка без задоринки. Ощутив укол боли — «Проклятие, сейчас не время и уж тем более не место!» — она подумала, что, наверное, никогда не сможет излечиться от горечи утраты. Быть может, теперь настал ее час присоединиться к нему и Гарри Мэкону. Рухнуть здесь раз плюнуть.
— Тридцать шесть Сьерра, здесь Эдвардс.
— Валяйте, Эдвардс, — откликнулась Николь, испытывая к собеседнику благодарность за то, что он перебил безрадостный поток мыслей. — Здесь тридцать шесть Сьерра.
— Вы видите поле?
— Так точно.
— Тогда ладно, передаем вас с рук на руки. Связь с Вышкой на частоте сто двадцать и семь десятых.
— Один-два-ноль-точка-семь, — повторила она. — Спасибо за помощь, КДП.
— Всегда пожалуйста, тридцать шестая. Пока что удача сопутствовала вам, так держите же ее за хвост до самого дома.
— Уж постараюсь.
Николь ввела частоту на второй канал передатчика, потом перебросила ее на первый; в случае ошибки это даст возможность переключиться обратно на частоту КДП. Вышка уже ждала ее.
— Альтиметр ноль восемь, тридцать шесть Сьерра, — сообщили оттуда, и Николь соответственно отрегулировала показания барометрического альтиметра. Страховка для страховки страховки, потому что ту же информацию отображали — причем куда более точно — встроенный радиоальтиметр и приемник, считывающий информацию с передатчика Вышки. Если понадобится, можно узнать высоту полета с точностью до миллиметра. Пока же, без малейших усилий со стороны Николь, судьба подарила целых две с половиной тысячи футов, благодаря понижению уровня грунта от плоскогорья высотой в пять тысяч футов до плоскости озера, приподнятой всего на две тысячи двести футов. К несчастью, уцелевший двигатель чем дальше, тем больше пошаливает, с каждым разом взревывая все недовольнее. Показания датчика компрессии то и дело скакали — один цилиндр почти наверняка работает не в такт; возможно — да чего там, скорее всего — головка цилиндра треснула.
— Направление ветра триста одиннадцать…
— Черт, — в сердцах проронила она. Мало того, что встречный, так еще почти боковой.
— …скорость пятнадцать, в порывах до двадцати пяти.
Чем дальше, тем хуже. Николь прикинула, не отказаться ли от посадочной полосы и не приземлить ли «Барон» прямо на озеро. Это проблем не составит, сухое озеро Роджерс — одна из главных причин местонахождения базы Эдвардс именно здесь. Твердая, плоская, как блин, поверхность раскинулась на многие мили во все стороны и являет собой идеальное место для посадки. Николь поделилась своими раздумьями с Вышкой.
— Поддерживаем, тридцать шесть Сьерра. Если ваши дела настолько плохи, то это может оказаться наилучшим выходом.
Потрясно. Осталось только начать да кончить.
Она чуть прибрала дроссель, подав штурвал вперед, чтобы опустить нос самолета, и начала неспешный, осторожный спуск со скоростью сотни футов в минуту. Следующим пунктом программы надо привести самолет к ветру, воспользовавшись его силой и для торможения, и для сохранения стабильности полета. В одномоторном самолете отказ двигателя означает, что ты управляешь большим, неуклюжим да вдобавок не столь уж обтекаемым планером. Но если самолет двухмоторный, то уцелевший двигатель постоянно норовит завернуть самолет в противоположную сторону — в данном случае правый двигатель все время заворачивает нос налево. Противодействовать его норову можно, лишь до упора выжав правую педаль; двигатель тянет в одну сторону, элерон — в другую, и самолет летит более-менее ровно. Повернуть налево — не проблема, надо лишь уступить естественному сносу, а вот для поворота направо надо убавить обороты и дать преимущество элерону. Испробовав это, Николь убедилась, что стрелка компаса начала поворачиваться.
И тут фюзеляж затрясся; быть может, самолет просто прошел через турбулентные потоки воздуха — подобие булыжной мостовой или классических манхэттенских ухабов для автомобиля, — но Николь тотчас же поняла, что дело отнюдь не в этом. Мимолетный взгляд на приборную доску, а затем на двигатель подтвердил опасения. Обороты заметно упали, и даже невооруженным глазом видно, что винт крутится заметно медленнее. Николь вернула дроссель в прежнее положение, но услышала лишь угрюмое урчание справа и не обнаружила почти никаких перемен в работе мотора.
— Вышка Эдвардс, у меня проблема. По-моему, отказывает рабочий пропеллер. Иду на посадку, с маху и как попало.
— Тридцать шесть Сьерра, здесь одиннадцать Браво, — вертолет. — Мы проводим вас до земли. Если понадобится, у нас на борту и пожарные, и спасатели.
— Надеюсь, обойдемся без них, одиннадцать Браво. Но все равно, спасибо за заботу.
Николь подала штурвал вперед, утроив скорость спуска, приблизив траекторию «Барона» к пикирующей, насколько осмелилась. Спустившись до пятисот футов, она выровняла самолет, а затем одновременно выпустила закрылки и шасси. Самолет норовисто вздыбился, когда изменившийся профиль нарушил плавное обтекание крыльев воздухом, но Николь сумела успокоить его, сохранив высокую скорость относительно воздуха, но в то же время относительно земли двигаясь чуть ли не ползком. Каждый нерв ее трепетал от напряжения, тело улавливало малейшие нюансы в движении самолета, обе руки вцепились в штурвал, на долю секунды упреждая всякую попытку бокового дрейфа, неустанно переводя взор с земли на приборную доску и обратно и даже не осознавая, что губы ее твердят мантру-речитатив, сплетая мелодию песни Лайлы с ласковыми уговорами в адрес «Барона»:
— Давай, «Барон», вот так, большая детка, тебе это по плечу, почти на месте, давай, давай, давай, поехали, нет проблем, почти пришли, ну же, парень, валяй, «Барон»!
До земли не более сотни футов, на хорошем шоссе спортивный автомобиль легко обогнал бы замедлившийся самолет, но для Николь скорость все равно оставалась чересчур высокой. Чуть приподняв нос «Барона», она одним броском одолела последний отрезок спуска и тут же чертыхнулась, когда внезапный порыв ветра в сочетании с экранным эффектом — воздушной подушкой, образовавшейся от сжатия воздуха между крыльями и землей — резко подбросили самолет кверху, дав крен на сторону. Больше некогда нежничать или беспокоиться о последствиях. Николь совсем заглушила двигатель и выжала штурвал вперед до упора. «Барон», в мгновение ока превратившийся из самолета в кирпич с колесами, рухнул, одним махом одолев последние двадцать футов, и грохнулся о землю с такой силой, что шасси и зубы Николь одновременно лязгнули, а ее саму резко вдавило в сиденье. Самолет лениво подпрыгнул, — «Бог весть, что такой удар сотворил с амортизаторами, просто чудо, что стойки шасси выдержали, не сломались, не прошили крылья насквозь, слава Богу, что „Бич“ выстроил эту зверскую машину на славу», — и вперевалочку прокатился еще сотни три футов, прежде чем совсем остановиться.
Николь понимала, что должна покинуть кабину, убежать от самолета как можно дальше, просто на случай, если что-нибудь решит взорваться, но ее вдруг охватила неколебимая уверенность, что ничего не случится. Самолет изо всех сил старался спасти ее, и покинуть его теперь — сродни предательству. Выключив все тумблеры, она послушала, как затихает, понижаясь, вой электроприводов, взглянула на погасшие циферблаты и дисплеи, ласково, с благодарностью похлопала по приборной доске, пробормотав: «Спасибо, самолетик», а уж после отстегнула привязные ремни, поморщившись от боли. Крепкие ремни стерли кожу на ключицах до крови, пока самолет швырял ее туда-сюда. Однако Николь порадовалась перевязи крест-накрест; со стандартными ремнями было бы гораздо труднее, а то и просто невозможно дотянуться до ручек управления в дальнем углу кабины.