«Белая чайка» или «Красный скорпион»

Ион Роман изумленно развел руками и понял, что его заход не удался. Он почувствовал, как у него вдруг исчезли остатки доброжелательности и вежливости.

— Разве вы не были вчера вечером в театре? — спросил он.

Вчера вечером?! — Она словно силилась вспомнить. — А-а-а, да! Конечно, да. Мы были все вместе, вы вроде бы тоже. Нас всех, кажется, Пауль пригласил. Ах, лучше бы было не ходить!

Ее вздох на этот раз был глубже, за ним последовал короткий плач, прерываемый глухими гортанными всхлипами. Через пару минут на лице Елены вновь сияла улыбка, а глаза, без каких-либо признаков недавних слез, часто и неуверенно мигали.

Ион Роман решил подражать Тудору — задавать вопросы и выслушивать ответы, не поднимая глаз или глядя на какой-нибудь предмет.

— Я думал, между вами давняя дружба…

— В какой-то мере, — ответила Елена. —Мы познакомились очень давно, я уже забыла, где и когда. Он был милый и симпатичный мальчик, но немного назойливый. Нет, не вообразите себе бог знает что! Что вы! Ему просто нравилось меня видеть. Он говорил, что любит смотреть на меня, как на цветок. Представьте себе, он даже за руку меня ни разу не взял за все время нашего знакомства. Но и я ему руки не предлагала!

Ион Роман чувствовал себя жертвой какого-то розыгрыша. Ему хотелось посмотреть по сторонам, чтобы обнаружить тех, кто над ним посмеивается. Но на лице девицы ему не удалось найти ни следа насмешки или притворства. И голос ее был на удивление естественным. Когда же он обманывался — в последние 24 часа или теперь?.. Ему все-таки удалось взять себя в руки:

— Вы не знаете, Раду Стоян когда-нибудь жаловался на сердце? — холодно и прямо, как на допросе, спросил он.

— Кто? — Елена немедленно подчинилась суровому вопросу. — Раду? У Раду болело сердце? Да это, честное слово, просто смешно. Это все равно, что сказать, что я уродина или что Сильвия Костин — красавица. Будьте же серьезны, господин… как вас…

— Ион Роман, — невольно отрекомендовался сыщик.

— Очень приятно! — немедленно расплылась в улыбке Елена. — Кажется, это же имя назвала и Тинкуца, когда просила сойти вниз. Но, в самом деле, зачем вы меня вызвали? Только затем, чтобы узнать, была ли я знакома с Раду?

Ион Роман вышел из себя:

— Вы можете хотя бы две минуты побыть серьезной? Кончайте этот… — Он чуть не произнес «балаган», но вовремя удержался. В конце концов, какое ему было дело до интимных отношений этой девицы? Тем более что он пока не мог различить, где истина, а где одна видимость: Елена будто не слышала его вопроса. Ее глаза стали пустыми, а рот начал совершать некий ритуал, который должен был неминуемо завершиться плачем. Он решил ее встряхнуть новым вопросом:

— Стоп! Секундочку! Сегодня, после обеда, у вас было свидание с ним, на пляже или в море?

— Сегодня? — Елена вновь подчинилась ледяному тону. — У меня никакого свидания с ним не было. И не могло быть. Мы еще в театре условились больше не встречаться. Не совсем же он был дурак. Кто вам наплел такое, господи?

В ее голосе и поведении, казалось, появились злость и желание бороться. Ион Роман решил воспользоваться этим и сказал:

— Барышня! Мы хотим, чтобы в той мере, насколько вам это известно, вы ответили нам, болело ли сердце у Раду Стояна, и было ли у вас сегодня после обеда свидание на пляже. Больше нас ничего не интересует. Без лишних слов, да или нет?

— Нет и нет! — не колеблясь ответила Елена. — Не-е-е-т! И не сердитесь, но мне не хотелось бы, чтобы меня еще спрашивали об этом Раду Стояне.

Елена поднялась. Никто бы не поверил, что ее лицо может принять такое жестокое, злобное и агрессивное выражение, как в тот момент.

— Сожалею, — ответил Ион Роман, не глядя на нее, — но пообещать вам этого не могу, особенно после услышанного. Был бы признателен, если бы вы попросили господина адвоката Жильберта Паскала спуститься на пару минут…

23.50

Адвокат Жильберт Паскал снова повел себя так, будто над ним был занесен невидимый меч. Не проронив ни слова, он уселся в кресло, видно, решив вообще не открывать рта. Молча выслушал извинения Иона Романа. Сыщик намеренно затягивал паузу, пока адвокат не сделал первого беспомощного движения — провел руками по ногам, добравшись почти до пяток.

— Я к вашим услугам, — пробормотал он.

— Всего лишь несколько вопросов… но очень важных, — сгустил краски Ион Роман. — Вы были знакомы с Раду Стояном?

— Я ждал этого вопроса, — ответил адвокат. — Само собой разумеется, я его. знал, как и всех подчиненных, всех служащих, особенно способных. Если вас это интересует, могу вас заверить, что Раду Стоян был очень одаренным работником. Впрочем, он и очень быстро рос по службе. У него были и свои недостатки, не касающиеся работы… как и у каждого человека. В настоящий момент о нем можно говорить беспристрастно, и если до сих пор я допускал некоторые высказывания в его адрес, то я беру свои слова обратно и очень о них сожалею. Я уже сказал — у каждого человека свои изъяны… Что это был молодой человек с большим будущим, так это наверняка!

Иону Роману не хотелось влезать в область, разговор о которой ему казался неудобным. Он ограничился тем, что изрек наконец мучивший его вопрос:

— Вы случайно не знаете, страдал ли Раду Стоян каким-нибудь заболеванием сердца?

Адвокат Жильберт Паскал медленно выпрямился. Его лицо посуровело, губы шевелились и вздрагивали. Момент был тягостным, решение принималось нелегко:

— Я вам дам точный ответ, но сначала попросил бы, насколько это, разумеется, возможно, дать мне аналогичный ответ на вопрос, который меня с некоторых пор мучает: ваш вопрос — это просто вопрос, который задают в подобных обстоятельствах для занесения в протокол, или вам это действительно крайне важно выяснить? Хочу уточнить, что ваш ответ ни в коей мере не обусловит мой…

— Нам действительно очень важно это узнать…

— Спасибо, — с болью в голосе сказал адвокат. — Я так и думал, что там у яхты произошло что-то страшное и непонятное… Нет, Раду Стоян никогда не страдал заболеванием сердца. Повторяю: это очень точный ответ. Наши служащие обязаны ежегодно проходить медицинский осмотр, результаты которого заносятся в специальную карточку ввиду возможности заключения особого страхового договора. Его карточка относится к категории «0-2», самой выгодной для страхующегося. Я думаю, вы меня понимаете. За ничтожный годовой взнос, установленный в таком размере, естественно, только для лиц, относящихся к категории «0», означающей, что они совершенно здоровы, их наследники могут получить громадную компенсацию, размеры которой относятся к категории «2», то есть сотни тысяч лей. В данном конкретном случае, разумеется, речь идет о возможном договоре, о самой идее договора, которая, однако, могла быть очень легко воплощена в официальный документ.

— Понимаю… Следовательно, Раду Стоян абсолютно точно не имел никакого кардиологического заболевания.

— Абсолютно точно! — еще раз подтвердил адвокат.

— Вот, собственно, и все, из-за чего я вас побеспокоил, — извиняющимся тоном проговорил Ион Роман.

— Спасибо, — сказал адвокат. — Но именно в этой связи, я думаю, должен дать вам еще один ответ, вернее, уточнение.

Речь адвокату давалась явно с трудом. Его руки, челюсти и губы беспрерывно вздрагивали.

— Да! — наконец решился он. — Произошла ошибка. Мадемуазель Елена пока еще не является моей дочерью, вопреки тому, что здесь считают. Она мне приходится двоюродной племянницей, но очень скоро я ее удочерю… Раньше или позже это бы выяснилось, и мне было бы еще более неловко.

Такого саморазоблачения Ион Роман не ожидал. Но манера, в которой оно было сделано, а особенно отчаянные попытки адвоката сохранить остатки достоинства, побудила его безразлично пожать плечами. Словно освободившись от тяжелейшего груза, адвокат нашел в себе силы улыбнуться:

— Благодарю вас, — сказал он. — Я был бы счастлив узнать, по мере возможности, разумеется, что с помощью честных и добровольных ответов дело прояснится.

24.00

Владимиру Энеску не составило большого труда нейтрализовать тигрицу, сторожившую Пауля Сорана. Пара комплиментов, обворожительная улыбка, интригующий взгляд произвели должный эффект — женщина исчезла во мраке пансионата. Зато сам Пауль Соран никаким уговорам не поддавался. Он, не двигаясь, лежал на кровати, не в состоянии связать двух слов. Иногда бормотал что-то бессмысленное, бросал на своего гостя странные взгляды, упорно отказывался его слушать. Чувствуя себя бесполезным и смешным в этой комнате-склепе, Владимир Энеску дважды собирался уходить, но всякий раз его уже на пороге в последний момент молящим голосом останавливал Пауль Соран. И он оставался, думая, что ему, наверное, суждено пройти через эту муку. Он нашел себе место в темном углу, возле открытого окна. Контуры гостиницы еле угадывались по желтому свечению окон. Спустя некоторое время в одном из окон возник силуэт Сильвии Костин. Виднелось лишь смутное очертание, еле различимое дрожащее пятно на желтом фоне, но это могла быть только она. Между двумя окнами небольшое расстояние, а мрак еще более сокращал его, и если бы она прошептала… пугливо и устало текли его мысли. Неожиданно сверкнула молния, предвещая новую бурю. В болезненном мертвенно-белом свете он отчетливо увидел прячущееся за занавеской лицо Сильвии.

— Опять начинается? — вопрос Пауля Сорана привел журналиста в чувство, словно холодный душ. — Или это отголоски, проклятое напоминание?..

— Слава богу, ты пришел в себя, — набросился на него Владимир Энеску. — Вероятно, ты в сговоре с дьяволом — оживаешь в полночь.

Пауль Соран приподнялся на локтях и удивленно осмотрелся:

— Быть не может! — запротестовал он. — Какая полночь? Скажи, сколько на твоих?

Владимир Энеску присел возле него на кровать.

— Столько же, что и на твоих. Час дьявола, пропади он пропадом. Скажи, ты что-нибудь помнишь?

Пауль Соран прикрыл глаза, и его лицо на мгновение исказилось жестокой гримасой.

— Я помню все, — прошептал он. — Я только и делаю, что вспоминаю и вспоминаю. Каждую секунду, каждую долю секунды. Воспоминания, словно стрелы, вонзаются в душу. Зачем я потащился в порт? Если бы я остался с Раду и остальными…

— Кончай самобичевание, — прервал его Владимир Энеску. — С тобой или без тебя, Раду все равно бы не спасся.

— Ты с ума сошел! — Пауль Соран вмиг оказался на ногах. — Намекаешь, что это был не несчастный случай или я ошибаюсь?

— А ты ни минуты не думал о чем-то другом за те пятнадцать тысяч секунд, что ты находишься здесь?

— Почему же, думал… — чуть слышно произнес Пауль Соран. — Я почти все время думал о самоубийстве… Но иногда мелькала и другая мысль, куда более ужасная. Боюсь, что это всего лишь кошмарная фантазия… Может быть, все гораздо проще. Знаешь, что пришло мне в голову? Я представил себе, что читаю в газете сообщение о случившемся. Будто сам этого не видел, а теперь читаю, и передо мной не образы, а строки. Закончив чтение, я наверняка бы сказал: «Нелепый случай! Такой хороший пловец!» И все. А больше никаких мыслей на этот счет у меня не возникло бы. Если бы я не знал Раду, если бы не любил его, если бы все не произошло на наших глазах, я легко бы поверил и забыл!

— Хорошо, что у тебя есть силы взять себя в руки, — позавидовал Владимир Энеску. — Хорошо, что ты свалился там, на пляже, и закрыл глаза, а открыл их только здесь, чтобы не видеть ничего в этой темноте.

— Вряд ли твои слова помогут прояснить дело, — сказал Пауль Соран. — Оно темнее мрака или, как говорил поэт, таинственнее тайны мрака…

— Тогда тебе лучше снова сомкнуть веки, пока ты окончательно не придешь в себя…

— Пожалуй, последую твоему совету, — согласился Пауль Соран. — Чувствую себя как на ящике с динамитом, когда малейшее сотрясение может вызвать взрыв. Просто-напросто хочу поберечься, наверное, я трус… Не могу избавиться от одной навязчивой идеи: где Дан?

— Я уже давно сам себя об этом спрашиваю… И нахожу лишь один ответ: в Мангалии, у своей безымянной красавицы.

Еще до того, как журналист закончил фразу, Пауль Соран сделал протестующий жест рукой.

— Нет! — уверенно произнес он. — В Мангалию он не поехал. Во-первых, потому, что попросил бы у меня мотоцикл…

— Твое «во-первых» звучит неубедительно, — перебил его журналист. — Зачем ему было просить мотоцикл? Можно поехать на такси…

— Согласен… — кивнул Пауль Соран. — Но есть еще и «во-вторых». Утром, до того, как мы расстались, то есть до того, как я пошел в театр, Дан просто-напросто потребовал, чтобы я был вечером, после семи, на полчаса в его распоряжении… Я сказал, что у меня спектакль, и тогда он взял с меня честное слово, что я его подожду в театре во время антракта. Раду был свидетелем. Больше он ничего не захотел мне сказать. И даже просил ни о чем не спрашивать. Он был тверд и решителен, таким я его раньше не знал…

— Тогда его опозданию есть объяснение, — сказал Владимир Энеску. — Видимо, в городе его застигла буря…

— Не спеши! — остановил его Пауль Соран. — Перед обедом я говорил с Раду по телефону и попросил его сказать Дану, что спектакля не будет и что вечером я буду ждать его в пансионате.

— А если Раду не передал ему?

— Я тоже задавал себе этот вопрос, — ответил Пауль Соран. — Но ты-то сам можешь себе представить, чтобы Раду забыл или сделал вид, что забыл о просьбе?

— Ты прав, — признал Владимир Энеску.

— Более того, — продолжал Пауль Соран. — Я еще попросил Раду передать хозяйке, что мы будем ужинать все вместе, втроем, из-за отмены спектакля, а хозяйке сообщил об этом Дан, так что…

— Веско! — сказал Владимир Энеску. — Но в этом случае задержка Дана становится несколько странной… А он тебе ничего не сказал относительно встречи в антракте?

— Абсолютно ничего! Впечатление у меня об этом смутное. Скорее это результат самого поведения Дана. Можно было подумать, что речь шла не о каком-то романтическом тайном свидании, а о какой-то крайне необходимой встрече. Не знаю, понимаешь ли ты меня… Я же тебе уже сказал: он буквально потребовал, словно приказ мне отдал… Не хочешь глоток коньяку?..

— А я-то думал, что ты не слышал мой рассказ про бутылку и слезы сицилийца! — слегка поддел друга Владимир Энеску. — Один я в любом случае пить не буду, и, честно говоря, вообще не хочется…

Пауль Соран бесцельно взглянул на часы, затем растянулся на кровати, уставив лицо в потолок:

— Мне тоже ничего и никого не хочется…

Владимир Энеску было подумал, что его выставляют вон, но, когда увидал, что Пауль Соран лежит без движения с закрытыми глазами и с плотно стиснутыми губами, выражавшими бессилие и боль, он пожал плечами и сам решил его оставить в покое. Лишь на пороге задержался на несколько секунд в уверенности, что и в третий раз услышит просьбу остаться. Ему хотелось ее резко отклонить. Но на этот раз просьба не прозвучала, и он покинул пансионат.

0.20

Одиночество и особенно убийственный мрак, к которому, казалось, Ион Роман был приговорен, угнетали его. Не получалось даже намека на какую-то здравую мысль. В голове роились кошмарные видения, которые, тягуче растворяясь, заставляли его открывать глаза. Возвращение Владимира Энеску показалось ему благом.

— Нашли Дана Ионеску? — сразу же забросил удочку сыщик. — Он вернулся?

— Нет, представьте себе! — ответил журналист и подробно рассказал о своем разговоре с Паулем Сораном.

— Невероятно! — окончательно очнулся Ион Роман. — Мне совсем не нравится эта несостоявшаяся встреча. Почему он ее назначил и не пришел? И какого черта его понесло в город? Кто его вызвал? Ведь он совершенно не собирался никуда ехать, а потом вдруг вскочил в такси к сицилийцу, и готово…

Владимиру Энеску пришла в голову новая мысль:

— А что если у него в городе было свидание с безымянной девушкой? Пошли в кино, а когда закончился сеанс, разразилась буря. Они укрылись в каком-нибудь ресторанчике и позабыли обо всем на свете. Возможно он пытался дозвониться…

— Очень возможно, — перебил его Ион Роман, — но почему он отправился в город так неожиданно? Пара секунд для поездки в город значения не имеет. Может быть, его эта девушка вызвала по телефону или кто-нибудь еще?.. Надо узнать в бюро обслуживания.

Дежурный припомнил, что во время обеда Дана спрашивал по телефону какой-то мужчина. Услышав, что в холле Дана нет, он сразу же попросил Раду. Больше никто ни до, ни после его не спрашивал.

— Это был Пауль! — воскликнул Владимир Энеску. — Он хотел сообщить, что спектакль отменен и что в театр заходить за ним не надо… Следовательно, у него была другая встреча в городе, заранее назначенная… Но мне вообще-то пора идти…

Владимир Энеску показал рукой в окно, в котором появился свет стремительно приближающихся фар. Когда капитан Винтила вошел в холл, там уже был только Ион Роман, понуро застывший в оазисе блеклого света. Журналист без особого сожаления покинул его.

— Есть новости? — спросил Ион Роман. — Важные?

Капитан медлил. Наконец он произнес:

— Не знаю, как их классифицировать… Причина смерти официально засвидетельствована: острая сердечная недостаточность. Как и время смерти — время, которое отметили и вы— 19 часов 4 минуты…

— Это что, совершенно точно? — сурово спросил Ион Роман.

— Совершенно точно, — ответил капитан Винтила. — Врач сказал, что причина смерти неотделима от выражения лица. Они относятся к одному и тому же времени, какое указывали и вы. Смерть наступила в момент, когда вы в бинокль увидели его лицо, заверил меня судмедэксперт, а весь процесс длился всего несколько секунд. По этой части не может быть никакой ошибки…

— Следовательно, Пауль Соран уже не мог его спасти, — заключил Ион Роман. — Как бы ни спешил.

— Даже если бы его немедленно вытащили из воды, сказал врач. Конечно, если бы в тот момент на берегу оказалась «скорая помощь» с самым современным реанимационным оборудованием и если бы спасать его начали сразу же, как только он оказался на берегу, тогда, может быть, и был бы какой-то шанс. Но это, сказал врач, из области чудес.

Сыщик вздохнул с облегчением:

— Все-таки это какая-никакая новость, и мы должны сообщить ее спасателю. Чтобы ему не казалось, будто он что-то не сделал для спасения своего друга. Я слышал, как он там, на пляже, несколько раз пробормотал: «Если бы только я доплыл раньше, если бы немного пораньше…»

— Мы можем ему сказать даже больше. Цитирую вам слова врача из медицинского заключения: «Клиническая смерть Раду Стояна наступила еще до того, как лицо, вытащившее его на берег вошло в воду». Он сказал мне, что этот пункт необходим для того, чтобы ободрить спасателя, избавить его от чувства вины. Это сделано после того, как я спросил врача, не может ли спасатель перейти в категорию подозреваемых…

— Что означает… — вставил Ион Роман, которому не терпелось услышать полный отчет капитана.

— Да… Версия самоубийства путем отравления отпадает. Но следы на ногах более напоминают те, что остаются от сжатия пальцами, а не веревочными петлями. И ни в коем случае не металлическим тросом. Однако нельзя исключать, что они оставлены резиновыми кольцами от ласт.

— Ясно… — сказал Ион Роман. — Следы могли быть оставлены только пальцами, что означало бы, что мы имеем дело с убийством, или резиновыми кольцами, что не опровергало бы полностью версию несчастного случая…

— Судмедэксперт еще более категоричен, — счел необходимым уточнить капитан Винтила. — Все зависит от одного-единственного факта, который должен быть официально установлен с помощью свидетельских показаний, а именно: были ли у Раду Стояна эти следы на ногах, когда он входил в воду, или нет, то есть пользовался ли он незадолго до этого резиновыми ластами из комплекта для подводной охоты или нет. Если нет, то отпадает версия несчастного случая, или, лучше сказать, следы могут объясняться только захватом пальцами…

— Если что-то в этом роде будет установлено, то это прямо наводит на вывод об убийстве! — сказал Ион Роман. — Вероятно, такие показания можно будет получить… и я теперь понимаю тех свидетелей, которые в ходе дачи показаний колеблются и по десять раз передумывают, прежде чем давать категоричный ответ. Я, например, точно помню, что у Раду Стояна никаких следов на ногах не было. Я это твердо знаю, потому что сравнивал его ноги с женскими, когда он еще находился в гостинице перед отходом на пляж. Те же очертания, та же стройность линий, может быть, больше размером, но все равно вписывались в стандарт совершенства. Если бы я увидал на них какой-нибудь синяк, мне, вероятно, такое сравнение не пришло бы в голову. Остается единственная возможность — он пользовался ластами от водолазного снаряжения в промежуток времени между его уходом из гостиницы на пляж и моим прибытием туда. Но это можно легко установить…

Капитан Винтила достал из кармана картонную коробочку, вынул из нее какой-то комок и стал его с величайшей предосторожностью разворачивать. Это был листок мокрой, совершенно набухшей от воды бумаги, покрытый синими пятнами.

— Вот что я обнаружил в кармашке плавок, — сказал он. — Похоже на письмо или записку, написанную чернилами…

Прочитать было уже ничего не возможно. Вода превратила буквы в синие расплывчатые пятна. Лишь местами можно было различить где черточку, где крючок, а где размазавшуюся точку. Несколько различимых знаков, если сопоставить их с общей площадью чернильных потеков, указывали на то, что в записке были всего две-три строчки, написанные на середине листка.

— Как жаль, что ничего нельзя разобрать! — посетовал Ион Роман. — В любом случае, на письмо это никак не похоже. Это, скорее, похоже на записку, на сообщение, на… А не какая-то ли цифра была на месте этого пятна?

Ион Роман поместил листок под лампу таким образом, чтобы свет падал точно на пятно, которое, как показалось, раньше было цифрой.

— Вроде бы семь, — неуверенно произнес он. — А ты что думаешь? Семь или четыре?

— Больше похоже на семерку, — ответил капитан Винтила. — Что бы эта цифра могла означать?

— Поскольку на этой бумажке всего не более трех строчек, что могут означать три строчки, кроме просьбы о свидании? И что может означать эта цифра, кроме времени свидания?.. А коль скоро свидание было назначено с помощью записки, должен существовать и посредник, доставивший записку по назначению…

Голова Иона Романа заработала как часовой механизм. Через минуту перед ним стояла носатая горничная. Ему уже не было нужды притворяться сердитым. Взгляд и голос достаточно выдавали состояние крайнего напряжения и суровый настрой. Горничная начала дрожать.

— Хочу с самого начала с тобой договориться. Краткие, ясные и, главное, честные ответы. То, что ты ответишь сейчас, повторишь и на суде. Договорились?

Горничная испуганно кивнула.

— Если настроена говорить правду, — сжалился Ион Роман, — то нечего бояться. Тебя кто-нибудь сегодня посылал с запиской через дорогу? До обеда или даже после обеда, перед тем, как идти на пляж?

— Сегодня?! — всполошилась горничная. — Никто меня никуда не посылал ни с какой запиской.

— А когда посылали? — не отступал Ион Роман.

— Всего один раз, в пятницу…

— Кто, к кому? — коротко спросил он.

— Барышня Елена послала меня с запиской к господину Дану Ионеску. Но велела мне держать язык за зубами, а то она страшно рассердится… И я до сих пор держала…

— К Дану Ионеску или к Раду Стояну? — недоверчиво переспросил Ион Роман. — Ты, случаем, не путаешь?

— Что же, я его не знаю, что ли? — обиженно воскликнула горничная. — Господин Раду — это тот, которого уже нет, бедного. Красив был, как ангел. Я бы на месте барышни уцепилась за него руками и ногами. Такого красавца, как он, бедняга, я никогда не видела и не увижу!.. Ни ему, ни кому другому я никаких записок не носила. Только господину Дану Ионеску, всего один раз, в пятницу.

Капитан Винтила задал другой вопрос:

— Записка предназначалась ему самому, или он должен был передать ее кому-то другому?

— Голову на отсечение дать не могу, — ответила горничная, — но сильно мне сдается, что она была как раз ему самому…

— Что тебя заставляет так думать? — снова спросил капитан.

— А вот смотрите… Я ему передала записку поздно, как раз тогда, когда он входил в номер господина Петрини, чтобы поиграть в карты. Время позднее. А после… то есть, когда они уже закончили играть в карты, должно быть, под утро, на заре господин Дан вернулся в гостиницу по лестнице, которая со стороны пляжа… Барышня Елена оставила дверь незапертой… Раз господин Раду не попытался… А коли господин Дан вошел вовнутрь и запер дверь, я думаю, записочка предназначалась ему… Только не втяните меня в какие-нибудь неприятности.

Ион Роман был просто ошеломлен и выпалил первое, что взбрело на ум:

— А другую записку ты никому не относила?

— Ни в коем случае, и думать не смейте, — уже более уверенным тоном ответила горничная. — Даже не знаю, как барышня Елена все это подстроила, они ведь друг с другом никогда не встречались. Только в воскресенье ночью чуть скандал не вышел. Господин Петрини ввалился к ней в номер, а господин Раду еще не ушел. Господин Петрини был в халате, но ловко выкрутился — сказал, что перепутал комнаты, и при этом ржал, как жеребец. Только через час настал его черед…

— В воскресенье, после театра? — Ион Роман никак не мог прийти в себя. — Господин Петрини?

— Откуда мне знать, после чего. Но говорю вам, положа руку на сердце: в ночь с воскресенья на понедельник господин Петрини был у барышни Елены… В субботу, на рассвете, был господин Эмиль, как мне показалось… В пятницу, тоже перед самым рассветом, я уже сказала, прокрался господин Дан. А в четверг ночью господин Пауль. Только господин Энеску не удосужился, хотя девица эта, чтобы вы знали, один раз даже выскочила перед ним в чем мать родила…

Ион Роман был не в состоянии слушать дальше. Он велел горничной немедленно возвращаться на свое место, но она не ушла, пока не поклялась всеми святыми и обоими родителями, что ничего не утаила, а если что и забыла, то не нарочно.

0.50

Тудор сразу же почувствовал, что за время его отсутствия что-то произошло, но не стал торопить события. Он вручил Иону Роману тетрадь в черной обложке, сопроводив свой жест пояснениями.

— На первый взгляд довольно безобидные записки и весьма однообразные. Есть пассажи, которые можно пропустить, но есть и такие, которые следовало бы перечитать. Вот примерно мои впечатления. Эти заметки, когда их прочтешь и сопоставишь с ситуацией, в которой мы находимся, не только любопытны, но и необходимы, особенно в том, что касается взаимоотношений некоторых лиц… Господин Энеску не ошибся, предложив их нам, и правильно сделал. Не знаю, как бы иначе нам удалось освоиться в здешней атмосфере и обстановке. Думаю, хорошо бы тебе это тоже почитать, если не помешают какие-нибудь срочные дела…

Ион Роман не дослушал Тудора и за несколько минут выложил ему все новости: исчезновение Дана, заключение судмедэксперта, неразборчивая записка в кармашке плавок и неожиданные показания носатой горничной.

— Ой! — вспомнил он. — Забыл сказать. Елена пока еще не дочь господина адвоката Паскала, а только племянница…

— Я начал это подозревать, читая записки журналиста, — ответил Тудор. — Вот почему он такой испуганный к нам пришел. Вероятно, боится скандала… В деловой же области чувствует себя на коне.

— А в той самой области чувствует себя на козе. Гнильца всегда где-то найдется… Даже в золотом яблочке. — сказал капитан Винтила, до кончиков ушей покраснев от собственной смелости.

Тудор свободно развалился в кресле. Но Ион Роман все равно ощущал его озабоченность и беспокойство, что начальник проявлял крайне редко. Даже голос его изменился, стал более резким.

— Не оседлать бы нам самим козу, причем задом наперед. Думаю, пришла пора взглянуть на вещи прямо, не закрывая глаза на то, что Раду Стоян был убит. Кто-то, безжалостный, захотел его утопить, и случилось то, что всегда случается в подобных случаях. Сердце обреченного не выдержало испуга и отказало. Мне понятны соображения судебно-медицинского эксперта, впрочем, я его знаю долгие годы как одного из самых сильных спецов в своем деле. Поэтому-то я и ожидал его заключения, чтобы точно знать, от чего плясать. Хотя оно было сделано и не в рекордно короткое время, но выводы следует считать безошибочными, что гораздо важнее. Следовательно, мы уверенно можем исходить из того, что Раду Стоян был убит.

— В заключении есть еще одно уточнение, — добавил капитан Винтила. — Наряду с причиной смерти указывается и время смерти…

— Совершенно верно! — продолжил его мысль Тудор. — И это в обычаях нашего судмедэксперта. Он указывает время с тем, чтобы мы могли сократить список подозреваемых. Если бы существовало хоть малейшее сомнение в отношении точности времени, последнее не фигурировало бы в заключении. Следовательно, мы имеем еще одно достоверное исходное данное — время смерти.

— В таком случае, — вступил в разговор Ион Роман, — это значит, что все лица, находившиеся на берегу, могут быть зачислены в невиновные. Я имею в виду лиц, находившихся на берегу в тот момент, когда Раду Стоян позвал на помощь, то есть Пауля Сорана и Владимира Энеску.

— Если их присутствие на берегу нельзя оспорить, — подчеркнул Тудор, — тогда эти три человека и по существу и по форме невиновны.

— Это я знал с самого начала, — проговорил Ион Роман, — но боюсь, что наш список невиновных этим не ограничится. Поскольку уточнение времени доказывает невиновность лиц не только бывших на берегу, но и находившихся в открытом море, а именно: господина Марино, который заплыл дальше всех, адвоката Жильберта Паскала, Елены, учительницы Сильвии Костин, адвоката Эмиля Санду и архитектора Дориана. В момент предсмертного крика Раду Стояна все они находились в нескольких сотнях метров от яхты.

На это Тудор так же решительно ответил:

— Если их присутствие в открытом море нельзя оспорить, тогда все эти шесть лиц по существу и формально являются невиновными.

Ион Роман несколько раз глубоко вздохнул и только после этого поделился своей ужасной мыслью:

— В таком случае остается один-единственный подозреваемый, поскольку и у дона Петрини железное алиби — его я оставил в портовом зале ожидания. Остается один-единственный подозреваемый — Дан Ионеску, бесследно исчезнувший в полшестого вечера… Но сицилиец высадил его в городе, и я не вижу, когда и как он мог без машины или мотоцикла добраться до Теплой бухты…