«Белая чайка» или «Красный скорпион»

— Скорее всего это самая вероятная версия, — согласился судмедэксперт.

— Не говоря уже о любовном свидании, — загорелся Виктор Мариан.

— Я вам сказал, что могло быть самой вероятной версией, — повторил врач. — Но, кроме следа в проколотом мозге, налицо еще и спиралевидные следы на ногах, которые невозможно оставить так же легко и быстро.

Виктор Мариан продолжал наступление:

— А что, если веревка послужила убийце для того, чтобы оттащить тело? После молниеносного убийства он обвязал жертве ноги, потом прыгнул в воду, держа другой конец веревки в руках, и оттуда тащил труп, и никто его не видел. За две минуты решены все задачи — и убийство, и сокрытие трупа.

— Изобретательно, — признал врач, — как идею можно принять. Веревка могла послужить и для связывания ног, и для волочения трупа. Это было убийство, совершенное либо после преодоления сопротивления жертвы, либо внезапно. Этим объясняются или могут объясняться и необходимость веревки, и следы на ногах.

— Разрешите? — вмешался капитан Винтила. — В случае сопротивления жертвы понадобились бы по крайней мере двое. Один человек вряд ли справился бы с Даном Ионеску. В случае же внезапного убийства вообще хватило бы, извините, полчеловека.

— То есть женщины… — угадал его мысль Ион Роман. — И в этом смысле тоже нельзя ограничивать круг подозреваемых.

— Особенно в этом! — подчеркнул Виктор Мариан.

Тудор, по обыкновению, молча выслушивал все теории, идеи и предположения своих сотрудников. Он знал, что одна из гипотез, возникающих в этом деле, должна была убедить и стать истиной. Храня молчание, он размышлял, все ли гипотезы найдены. Чтобы упорядочить их, ему понадобилось всего одно уточнение:

— Нельзя ли в случае с Даном Ионеску установить время смерти? Хотя бы приблизительно.

Виктор Мариан был готов добавить несколько слов к незавершенному, как ему казалось, вопросу, но Тудор остановил его непривычно резким жестом. Занятый поисками ответа, судмедэксперт не обратил внимания на эту молчаливую дуэль.

— Мы примерно в таком же положении, как и в случае с Раду Стояном, — начал судмедэксперт. — К сожалению, нет официальных свидетельских показаний, чтобы указать точное время… Поэтому удовольствуемся приблизительным. И чтобы не ошибиться, не дать маху, как говорится, могу официально утверждать, что смерть наступила в промежутке, составившем не более двенадцати часов до момента обнаружения трупа и не менее десяти часов. То есть между половиной шестого и половиной восьмого вчерашнего дня. Раньше или позже этого времени

смерть не могла наступить. Прошу рассматривать это как показание, которое будет дано суду. Дан Ионеску был убит вчера вечером между половиной шестого и половиной восьмого.

Только услышав этот категорический ответ, Тудор дал высказаться Виктору Мариану:

— Крайне важно не повлиять на медицинское заключение, — сказал он в свое оправдание. — Мы ведь тоже строим предположения…

— Так точно, — в свою очередь, извинился Мариан и обратился прямо к врачу: — Разрешите сначала кратко прочитать вам записку: «Пишу в спешке. Жду тебя ровно в шесть там, где договорились, у омута. Ты ведь знаешь, где это, не так ли?» Если эта записка была адресована Дану Ионеску и если она попала к нему, обозначенное в ней время можно считать временем убийства?

— Если после шести вечера никто не видел Дана Ионеску живым и здоровым, эту записку можно оставить в деле как доказательство времени убийства. Она приобретает ту же ценность, что и показания Иона Романа по делу Раду Стояна… Даже не зная о записке, мы указали вам временной интервал, ровно в середине которого стоит час, указанный в записке. Стало быть, это более надежно его подтверждает. Но не будем преувеличивать… В случае с Раду Стояном мы установили время смерти на основе свидетельских показаний без медицинской проверки. Это не означает, что медицинское исследование не подтвердило бы установленное время. В случае с Даном Ионеску наоборот: мы установили время, и экспертиза его подтвердила… Понимаю теперь, почему, вам не дали зачитать записку до моего заключения…

— В результате, — встрепенулся Виктор Мариан, — мы можем зафиксировать время, обозначенное в записке: шесть часов вечера — как время смерти Дана Ионеску!

— Я вам сказал лишь, что оно соответствует и прекрасно вписывается в промежуток времени, предполагаемый нами как период, когда было совершено убийство… Но поскольку это не показания очевидцев, как в первом случае, за точность ручаться не приходится, может быть, он задержался, опоздал…

— Понимаю, — кивнул Виктор Мариан. — Я тоже не имел в виду шесть ноль-ноль — конечно же, около шести.

Ион Роман вытащил из кармана блокнот, раскрыл наугад, что-то записал, потом стал читать:

— Так… Раду Стоян, в возрасте… То есть порядок изменился, начну с первого убийства. «Дан Ионеску, 26 лет, убит 7 июля около шести часов вечера одним или несколькими неизвестными лицами…» Второе: «Раду Стоян, 25 лет, убит 7 июля около семи часов вечера, одним или несколькими неизвестными лицами…» Третье: «Пауль Соран, 27 лет, подвергся нападению с целью убийства 8 июля около часа ночи, одним или несколькими лицами…» Примерно так нужно было бы начать наш рапорт, но как вспомню всех троих… Уф! Мы знаем, когда они были убиты, знаем как, но главного не знаем — кем и почему!

Судмедэксперт собрался уходить:

— Я бы попросил вас прежде всего запомнить факты, вытекающие из нашего разговора, голые точные факты. Идеи и гипотезы могут навечно повиснуть в воздухе, вы знаете это лучше меня. Почти вся наша жизнь состоит из идей и гипотез, возможно, из тысяч, но всего несколько оказываются рабочими. Каждый случай, кто-то говорил, порождает еще и сотню гипотез… Не сомневайтесь, я поставлю вас в известность о каких бы то ни было изменениях, хотя и не представляю себе, что еще могло бы показать медицинское исследование по всем трем случаям.

Тудор поблагодарил врача и проводил его до машины. Вернулся он быстро и прежде всего обратился к капитану Винтиле:

— Немедленно поезжайте в порт. Постарайтесь узнать, какие суда проходили вчера между половиной шестого и половиной восьмого в районе «Белой чайки».

— Прошло всего одно судно, — прервал его Ион Роман. — «Альбатрос». Из Сулины в Мангалию.

— Прекрасно! — продолжал Тудор. — Разыщите этот «Альбатрос». Нас интересует следующее: возможно, кто-то из экипажа разглядывал в бинокль побережье и наблюдал драму возле «Белой чайки». Свидетель на берегу видел только один борт яхты и не мог знать, что там происходило у другого борта. Может быть, яхта служила ширмой, заслонившей драму от наблюдателей с берега. То есть нас интересует возможный свидетель, который мог видеть другой борт яхты. Только сопоставив показания обоих, мы получим ясную картину событий в районе «Белой чайки». И вот еще что: такой свидетель мог бы рассказать нам о пловцах, находившихся в воде в период убийства. Нас интересует их число и расположение, чтобы сравнить с показаниями, снятыми на берегу… Твоя задача — попасть на корабль как можно быстрее. А там уж как повезет.

— Понял! — бодро отозвался капитан Винтила.

После его ухода Тудор обратился к Иону Роману несколько извиняющимся тоном:

— Знаю, что тебе надо отдохнуть, но для того, что я задумал, ты подходишь лучше всего… Хорошо бы, вернее, крайне необходимо получить от каждого постояльца гостиницы установочные данные: имя, фамилия, год рождения, профессия и т. д. и т. п., а также снять краткие показания, где и как он провел время вчера между пятью вечера и двумя часами ночи, имена свидетелей, которые могут подтвердить это, дата и подпись.

— Ага! — понятливо кивнул Ион Роман. — Битва за алиби.

— И еще за кое-что, — добавил Тудор. — Каждый собственноручно напишет свои показания в твоем присутствии, и мы сможем сверить его почерк с почерком смертных приговоров.

Глава III

1

— Знаете, что мне кажется самым странным? — сказал Виктор Мариан, оставшись с глазу на глаз с Тудором. — Глухое молчание вокруг нас…

— Это не молчание, это страх, ужас, — тут же отозвался Тудор.

— Все странно, абсурдно, нереально. Прежде всего это тройное убийство. Трое молодых, здоровых, благополучных людей приговорены к смерти и с такой легкостью казнены… Я говорю — трое, потому что третий спасся чудом. После удара он уже был на пути в мир иной… Потом организация убийств. Все трое вызваны одинаковым способом, но каждый убит иначе, чем другой. Каждого вызывают, и каждый сам идет на встречу. Каждый получает записку, но не показывает ее другим. Не абсурдно ли?.. Потом невозможность нащупать побудительный мотив. Столько вопросов и загадок вокруг стиля этих убийств, что даже не задумываешься, вернее, не приходит в голову задуматься о побудительных причинах… Вспоминаю, что говорил Ион Роман… Заговор против молодости.

— Не знаю… — беспомощно развел руками Тудор. — Пока не знаю. Но эта точка зрения — самая простая, это решение годится для безнадежных случаев. Попробуем представить себе маньяка по методу судмедэксперта. Представим его в облике совершенно нормального человека, одержимого, однако, навязчивой идеей: ненавистью к трем молодым красивым парням. И он начинает их уничтожать… Возникает куча вопросов. Разве из всей молодежи здесь, на побережье, эти трое самые молодые и красивые? И самые идеальные объекты для его ненависти? Есть и другие. Почему же он выбрал именно этих из всего пансионата? Почему ни одна из двух местных красавиц не стала жертвой маньяка? Он что, мужененавистник? И самый трудный вопрос. Почти у всех маньяков один способ убийства. Одни вешают, другие травят, третьи душат, четвертые стреляют, но обычно каждый остается верен своему излюбленному способу. Мы имеем три разных способа — вода, изощренная техника, кинжал. Убийство Дана Ионеску — воистину виртуозное убийство — спицей, сзади, между черепными костями, сквозь мозжечок проткнуть мозг — молниеносная смерть. В какую-то долю секунды, вероятно, без всякого риска живой человек превращен в труп. И наряду с этим в час ночи, в кромешной тьме, вопреки непредвиденной буре, то есть в условиях повышенного риска, пытаться осуществить другое убийство… Не абсурдно ли?.. Или же второе убийство. Возле яхты, на виду у всех, в лучах солнца, среди купающихся, пытаться утопить человека, которого, несомненно, можно было бы убить без осложнений и риска при другом удобном случае. Удача явно сопутствовала убийце… То есть у каждого убийства свой стиль, не правда ли?..

— Может быть, у каждого убийцы? — осмелился предположить Виктор Мариан. — Не проще ли исходить из того, что у каждого убийства свой автор?

— Разумеется, проще, что, однако, не означает, что это ближе к истине. Как в этом случае объяснить три назначенных свидания со смертью? Две записки наверняка написаны одной и той же рукой. Не надо даже экспертизы. Соединение букв, построение фразы, стиль и это «не так ли?»— своего рода скрытый, манящий вопрос, порядок строк — все свидетельствует в пользу одного автора. Все говорит за то, чтобы и третью записку отнести к тому же авторству. Уверен, что не ошибаюсь. Все три смертных приговора, вернее, все три вызова на казнь принадлежат одному и тому же лицу.

— А обязательно, чтобы прокурор или судья, то есть автор записок, был к тому же и палачом? — спросил Виктор Мариан.

— Очень трудный вопрос, — признался Тудор. — Он преследует и меня. Трудный, потому что…

— Потому что ведет к ужасным осложнениям… — подхватил его мысль Виктор Мариан. — Один вызывает, а другие убивают… Или в лучшем случае — один вызывает, а другой убивает. Соучастников, по крайней мере, двое. Остается и еще один вариант: один вызывает, оба убивают…

— Да, арифметика проста и правдоподобна, но в данном случае надо отбросить гипотезу убийцы-маньяка. Маньяк, безумец, одержимый был, есть и останется убийцей-одиночкой. Убивает без видимых и ощутимых причин. А без таких причин сообщники не могут существовать… Чтобы встретились два маньяка, в одном и том же месте, в одно и то же время и у обоих была бы одна и та же навязчивая идея… это уж слишком! Версия группового убийства, со многими сообщниками, должна основываться либо на крайне сильных, либо на идейных побудительных мотивах, как, например, бывает в случае заговора или политического терроризма, что, думаю, не вяжется с этими случаями и данной ситуацией.

Виктор Мариан, словно сдаваясь, поднял руки:

— Ей-богу, ничего не понимаю. Помутилось в голове, силы покинули. Боюсь искать новые гипотезы. Как будто бьюсь в резиновую стену, а она меня отталкивает…

Легкая, чуть заметная улыбка появилась на лице Тудора:

— Уверяю, это состояние долго не продлится…

— Вы меня лучше знаете, — усмехнулся молодой детектив. — А нельзя ли было все-таки начать что-нибудь делать? Кое-какие факты существуют, есть и вещдоки: три убийства, три роковых вызова, орудие одного из убийств и наших руках. Не понимаю, почему мы ничего не предприняли против этого Марино?

— Наступит время и для этого, — ответил Тудор. — Я не спешил потому, что его действия не показались мне достаточными для старта. Слишком похоже на жест самоубийцы. Если он с утра прогуливается по террасе, то не мог не заметить, что терраса под наблюдением. Пытаться в этих условиях избавиться от оружия, которым совершено убийство, равнозначно попытке самоубийства.

— Но как же иначе он мог от него избавиться? — спросил Виктор Мариан. — Бросил нож в кусты, считая, что никто ничего не заметил… Я пытаюсь влезть в шкуру этого человека. Прогуливаюсь с оружием в рукаве и, улучив благоприятный момент, выбрасываю его, надо же от него избавиться…

— Не буду категорически возражать против идеи, навеянной твоим перевоплощением, — ехидно заметил Тудор. — Может случиться и такое. Но более вероятно, что преступник, который по глупости оставил при себе оружие, совершенно банальное оружие, ищет другой способ избавиться от него в тот миг, когда почувствует себя загнанным в угол. Почему бы его не спрятать в нише коридора, или в общей душевой, или в мусорной корзинке возле чужой двери? Когда оружие можно спрягать только на территории гостиницы, какое значение имеет, будет это внутри или снаружи. Имеет значение лишь одно: остаться незамеченным в этот момент. То, что произошло с. Марино и этим оружием, можно охарактеризовать следующим образом: избавляясь от ножа, он избрал самый верный способ, чтобы засветиться, что есть глупость. Даже если бы оружие нашли в его номере, он мог бы сказать, что нож подбросили. Тогда, спрашивается, зачем он выбрал единственный способ, который мог его выдать?.. Я думаю, не в связи с Марино оружие могло бы послужить отправной точкой, а во всем сплетении обстоятельств, которые связали его с Марино… и это не требует спешки. Не будем уподобляться традиционно глупым сыщикам из детективных романов, которые тупо и жадно сразу же заглатывают любую наживку, насаженную на удочку автора… Важнее обрести уверенность, что нож, найденный, увиденный, спрятанный либо пущенный в дело Марино, — это действительно орудие преступления.

— Значит, у вас появилась какая-то идея, которую вы пока скрываете? — почти обрадовался Виктор Мариан.

— Не то чтобы идея… — заколебался Тудор. — Я все думаю о старте, а наш нож все же как-никак один из элементов, собранных в отправном пункте. Однако связь между ними проследить нелегко. Если бы эта связь была прямой и очевидной, мы могли бы считать, что обрели крупицу истины. Итак… что мы имеем на старте: три записки, оружие и, главное, неудавшееся убийство, жертва которого вскоре сможет говорить…

— А не грозит ли ему опасность там, в больнице? — вдруг спохватился Виктор Мариан.

— Ну что ты! Пока ни один из постояльцев отеля не может выйти… нет… Твердо убежден, что все эти трагедии, которыми нам приходится заниматься, своими причинами и последствиями не выходят за пределы отеля и пансионата. Нам, ей-богу, унизительно на уровне самых дешевых бульварных романов развивать теорию блуждающего душегуба или банды, действующей из дальнего логова, цель которой — одурачить читателя… Но до тех пор, пока не заговорит Пауль Соран, надо, чтобы заговорили записки. Пока они нам не ответят, является ли найденное оружие орудием преступления, нужно получить все возможные ответы в связи с этими странными, так покорно принятыми приговорами. Потому что если и есть что-то сверхстранное, суперабсурдное, то это как раз записки с их колдовской силой. Каждая записка — загадка, как сама по себе, так и в силу своей магии. Иногда мне даже кажется, не в самих ли записках, собственно, кроется уникальный в своем роде мотив преступления. Знаю, это абсурдно, три убийства не совершают просто так, чтобы испробовать завораживающую силу нескольких строк… Если бы не было этих загадочных обстоятельств вокруг каждой записки…

— Вполне естественно, что у каждой своя особенность, — сказал Виктор Мариан. — Но каждая адресована разным людям… Содержание каждой, мне кажется, особенно после того, как записки возымели эффект, является приказом, подлежащим исполнению. Приходи в назначенный час, в такое-то место, и все!

— Это только на первый взгляд так, — возразил Тудор, — и именно это мне и не дает покоя. Больше того, тон записок кажется мне вялым, неуверенным, туманным.

Виктор Мариан был ошеломлен. Текст записок он знал наизусть. Чем вызвано подобное впечатление Тудора? В каждой записке две с половиной строчки…

— Представляю, о чем ты думаешь, — прервал его Тудор. — Текст каждой записки очень краток, может, даже слишком краток для рокового рандеву, и в каждой, даже самой неразборчивой, указан час… Я тебе говорил, что это лишь внешние признаки. Давай прочитаем записку, адресованную Дану Ионеску…

— Я ее помню наизусть! — встрепенулся молодой детектив. «Пишу в спешке. Жду тебя ровно в шесть там, где договорились, у омута. Ты ведь знаешь, где это, не так ли?» Предельно ясно!

— Нет! — возразил Тудор твердо. — Совсем не ясно. И совсем не похоже на записку, написанную на бегу… Знаю, мы любим произносить эту фразу, когда спешим и хотим поприветствовать кого-то, сказать или, наоборот, не сказать что-то важное. Но я не чувствую, что эта записка написана на бегу, потому что после фразы, которая призвана представить дело именно таким образом, следует текст гораздо более длинный и путаный. Если ты действительно пишешь в спешке несколько строк, прежде всего, я думаю, не надо это указывать, но если ты хочешь изобразить спешку, более естественным было бы продолжение: «…жду тебя в шесть часов там, где договорились» Или: «…пишу в спешке, жду в шесть у омута». Какой смысл в словах «где условились» или «у омута» (в зависимости от варианта записки) и затем в их повторении почти в том же виде: «…ты знаешь где, не так ли?»… Разве в записке не повторяется трижды место встречи, хотя написана она на бегу? Думаю, что в голове у автора записки был какой-то замысел, если он решил избрать эту расплывчатую, неясную форму…

— Замысел? — удивился Виктор Мариан. — Может, это просто вопрос стиля?

— Нет! Это не вопрос стиля… Я начинаю все больше склоняться к мысли, что первая фраза «пишу тебе на бегу» имеет своей целью извинение. Пишу на бегу, потому что не могу сказать нечто важное. А что самое важное в записке? Время встречи? Возможно. Но оно указано точно — шесть ноль-ноль, чтобы не было сомнений. Поищем важное. Место встречи? Возможно. Но оно не указано точно. Отсюда слова «где условились» и в конце — «знаешь где, не так ли?». У какого омута? У какого из двух? У Большого или Злого?.. Выходит, автор записки, убийца, запамятовал место встречи? Или свидание было назначено устно, и о нем записка только напоминает? Письменно или устно назначенное свидание было встречей со смертью, но разве не абсурдно звать кого-то на казнь, не зная точно места, где она должна состояться? В такой редакции записка скорее доказывает, что место казни неизвестно или забыто…

— Но это никак невозможно! — встрепенулся Виктор Мариан.

— Знаю, что невозможно, — ответил Тудор. — Молниеносное убийство средь бела дня, при возможных свидетелях не может быть совершено с бухты-барахты. Если время уточнено, тем более нужно уточнить место. А записка вместо этого в лучшем случае уводит от него, сбивает с толку…

— Возможно, только нас… только на нас она производит такое впечатление, — сказал Виктор Мариан. — Мы так истолковываем…

Тудор несколько секунд смотрел на Виктора Мариана, словно обдумывая его слова, потом устало и неуверенно согласился:

— Да… Возможно. Наверно, все зависит от нашего восприятия. В конце концов, решающее значение имеет то, как истолковал смысл записки получатель…

Глубоко вздохнув, Виктор Мариан секунду наслаждался одержанным успехом, а потом вспомнил, какую характеристику дал всем трем запискам Тудор:

— Вы считаете, что у записки, адресованной Паулю Сорану, есть свои странности? К счастью, мы сможем поговорить с Паулем Сораном, и, быть может, они прояснятся.

— Вы имеете в виду, я чувствую, время встреч в эту ужасную бурю?

— Не знаю, имеем ли мы право час встречи квалифицировать как ужасный, — сказал Тудор. — Все зависит от времени, когда была написана первая записка. До семи вечера погода была прекрасная, особенно после обеда. Это видно и из дневника Владимира Энеску. Утром тоже дождь шел не все время. Если записка была написана в солнечную погоду и получена в солнечную погоду, странность не в этом… Странно место встречи. К чему эта романтическая встреча, среди ночи, в столь малоромантическом месте — возле заброшенного колодца, источающего зловоние, по словам Владимира Энеску. Почему именно там?

— Для меня ответ прост: только там убийца мог избавиться от трупа!

— Действительно! — согласился Тудор. — Это одна точка зрения… Одной стороны. Встреча же потому и называется встречей, что касается двух сторон…

— К счастью, как вы сказали, у нас есть Пауль Соран, который сможет ответить на этот вопрос…

— Да… — задумался Тудор. — Он ответит, но странность останется. Потому что Пауль Соран все же пошел на свидание возле колодца… Нужно отметить, что место так или иначе благоприятствовало убийце… Это единственная здравая мысль.

— А я что говорю? — воскликнул Виктор Мариан. — Только там можно было избавиться от трупа…

— А зачем ему избавляться от трупа? После предыдущих подвигов…

— Знаете, о чем я думаю? — загорелся молодой детектив. — Первое убийство можно было принять за несчастный случай. Второе тоже. Разве отсутствие третьего трупа не могло нанести на мысль о новом несчастном случае на воде? Кому пришло бы в голову искать в заброшенном колодце исчезнувшего человека, после того как двое, один за другим, гибнут в море? Я вижу побудительный мотив и для третьего убийства. А что, если Раду Стоян, когда его вытаскивали из воды, шепнул из последних сил спасателю пару слов, разоблачавших убийцу, создавших для него угрозу?.. Значит, нужно было устранить опасного свидетеля…

— На часть предположений… — задумчиво произнес Тудор, — нам ответит Пауль Соран. И может быть, разъяснит смысл этих загадочных слов «ты знаешь, кто тебя зовет, не так ли?».

— Если бы можно было разгадать и записку, адресованную Раду Стояну, — улыбнулся Виктор Мариан, — кто знает, какие еще новые тайны и загадки возникли бы?

— Эта записка и так, без прочтения, сама по себе является одной из тайн, — сказал Тудор. — В ней своя странность…

— Вы имеете в виду цифру, которую можно различить? — спросил Виктор Мариан. — Сомневаетесь, что это время встречи?

— Нет. Что касается времени, автор записок весьма пунктуален, он даже добавляет слово «ровно» после каждого указанного числа. Странность в другом. Почему эта записка оказалась в кармане плавок и зачем для свидания нужны были плавки? Записка, оставленная в кармане пиджака, в книге, где-то в комнате, — это понятно, но засунутая в плавки, в которых идут купаться, — по крайней мере, странно, если не абсурдно. Этому должно быть особое объяснение… Ты, кажется, хочешь что-то сказать. Давай!

— Спасибо, — кивнул Виктор Мариан. — Я тоже искал объяснение этому. Может быть, записку ему передали прямо на пляже. Не непосредственно, иначе достаточно было бы устно назначить рандеву, а через третье лицо… или оставили в каком-то условленном месте, где Раду Стоян должен был ее обнаружить?

— Похоже на правду… Тогда время получения записок приобретает исключительную важность. Узнать бы это до разговора с Паулем Сораном…

— Сделаю все возможное, — отозвался Виктор Мариан.

2

Через некоторое время после ухода молодого детектива Тудора навестил худосочный, длинный парень с виноватыми глазами, которые с ходу напомнили ему одного из героев дневника Владимира Энеску.

— Эмиль Санду, — отрекомендовался гость.

— Адвокат Эмиль Санду, — добавил Тудор.

Гость сделал несколько глотательных движений и с болью, возмущением и досадой заявил:

— Провалился на римском праве… из-за конфликта абсолютно частного порядка с одним из ассистентов, а точнее, агентов профессора, отъявленным негодяем. Они не захотели принять у меня экзамен…

— Секундочку! — прервал его Тудор. — Чем обязан вашему визиту? Вам нужна какая-нибудь информация или вы добровольно хотите дать показания?

— Добровольное показание, — словно нехотя ответил тот.

— Прекрасно. В этом случае, если ваше имя настоящее, его следует автоматически дополнить и подлинной профессией. Хочу, чтобы все было ясно. Студент? Какого курса? Какого факультета?

Эмиль Санду от каждого вопроса вздрагивал словно от звука выстрела, хотя Тудор тона вовсе не повышал.

— Эмиль Санду, студент четвертого курса факультета права. Вообще-то я должен был сам знать, как представляться в подобных случаях.

Движением руки Тудор предложил ему продолжать. Посетитель с готовностью повиновался:

— Я бы предпочел сохранить инкогнито, но подозреваю, что в данной ситуации это невозможно… Конечно, если вы никому не скажете… Я хочу сообщить следующее: я видел, как один из постояльцев гостиницы что-то прятал в кустарнике. Если бы это было нечто иное, я бы не пришел к вам. Но мне показалось, что это был нож, и довольно странный нож… И я подумал, может быть, вас заинтересует этот факт… Как будущий адвокат я обязан помогать правосудию…

— Благодарю вас, — ответил Тудор, — мы высоко ценим ваш жест. И, поскольку считаем его очень важным, хотели бы, чтобы это показание прозвучало и на суде, причем в самых точных выражениях. Итак, что именно вы видели?

Эмиль Санду покрылся бисером пота:

— Что именно я видел? Честно говоря, я не видел, как господин Марино, а речь идет о нем, вытащил некий предмет из кармана. Я случайно взглянул в окошко как раз в тот момент, когда он бросал этот предмет в кусты. Только после этого я рассмотрел, что это был нож.

— Вы предпочитаете слову «прятал» слово «бросал»? — уточнил Тудор. — Какое из них точнее передает происходившее?

— Думаю, слово «бросал», — ответил Эмиль Санду и тут же с жаром и уверенностью добавил: — Что могу подтвердить в суде под присягой!

— Нет ли у вас других наблюдений относительно поведения господина Марино? Или, может, у вас есть данные по другим вопросам; которые нас интересуют?

Эмиль Санду не знал, как истолковать слова Тудора. Не было ли в них оттенка иронии или насмешки? Не может быть! После такой бескорыстной услуги…

— О других данных и вопросах я не думал, — ответил он. — Если тебя не спрашивают конкретно о конкретных вещах, можно и запамятовать важные подробности. Обещаю, что останусь в вашем распоряжении столько, сколько нужно… Пока я даже толком не знаю, что случилось. Ходят всякие слухи, домыслы, какой-то бред. Я не прошу у вас разъяснений, разумеется… Но о поведении, — мне кажется, вы именно так выразились, — о поведении господина Марино в широком смысле слова я мог бы кое-что добавить. Думаю, что… впрочем, не знаю, в какой мере это вам поможет… Я видел, как господин Марино несколько раз наведывался к учительнице Сильвии Костин… Нет, ничего особенного. Однако время визитов показалось мне этически не слишком урочным… после того, как господин Марино пря… извините, выбросил нож, я видел, как учительница, крадучись, проскользнула в его комнату… Я не преувеличиваю. Действительно, было похоже, что она крадется…

— Под этим вы подразумеваете «не желая быть замеченной»?

— Совершенно верно, — удовлетворенно улыбнулся Эмиль Санду.

— И если человек, который не желает быть увиденным, то есть крадется, но все же замечен другим человеком, — Тудор старался улыбку, — этот последний, невидимый, под какое определение подпадает?

— Ему… повезло! — несколько удивленно ответил Эмиль Санду. — Я не впервые отмечаю, что везение — это тоже занятие, может, даже профессия… И если позволите, у меня вопрос личного порядка: скажите, в последнее время в округе появилась опасность, называемая «красный скорпион»?

— Каков источник этого вопроса? — строго спросил Тудор.

— Источник? — наморщился Санду. — Когда я спросил архитектора Дориана, старого приятеля, что здесь случилось, отчего столько шума и суеты, полиция и «скорая помощь», мне ответил адвокат Жильберт Паскал, который находился в той же комнате, то есть это был не ответ, а скорее непроизвольное судорожное восклицание, в котором звучал прежде всего ужас: «О боже! „Красный скорпион“!..» Больше мне не удалось ничего узнать. Они испуганно посмотрели друг на друга и сменили тему разговора…

— И каков же смысл вашего вопроса? — поддел его Тудор.

— Смысл? Чтобы знать, какие меры предосторожности принять, когда я пойду на пляж…

«То ли дурак, — подумал Тудор после ухода гостя, — то ли прикидывается, скрывает свою сообразительность, как делают новобранцы в армии, чтобы их не трогали? Но тогда зачем приходить сюда? А не затем ли, чтобы „отметиться“?»

3

Сверив почерк на каждом показании свидетелей с почерком записки, адресованной Дану Ионеску, и повторив эту операцию несколько раз, Ион Роман недовольно пробурчал:

— Ничего. Ничего похожего. Я не эксперт в графологии, но и не новичок. И все же у меня впечатление, что почерк на этой записке мне что-то говорит. Чем-то мне знаком, поймите меня правильно…

— Может, потому, что он слишком простой, каллиграфический, без всякой личной окраски? — спросил Тудор. — Это особенность почерка записки… Как будто выведено школьником или школьницей на уроке чистописания…