Глава 6

Из Рамсгейта они отплыли на судне почтового ведомства, державшем курс на Мадейру и Гибралтар. Проведя две недели в обществе сэра Шеридана, Олимпия не могла не изумиться его осторожности и предусмотрительности. Она сама уже с трудом узнавала себя в краснощеком подростке, которого разыгрывала на людях. Поэтому девушка просто не верила, что кто-то мог проследить весь их путь во время скитаний по Рамсгейту, где они несколько раз меняли имена и переезжали с квартиры на квартиру в самых бедных кварталах.

И вот наконец в одночасье они превратились из бедняков, одетых в старую поношенную одежду, в состоятельную пару — путешествующего по свету джентльмена и его сестру-калеку, которую он будто бы вез на лечение. Вскоре к ним присоединился Мустафа, неизвестно откуда взявшийся и исполнявший роль слуги, повара и мальчика на побегушках. Он везде успевал, и поэтому нанятая Шериданом для Олимпии служанка лишь помогала ей одеваться, не имея других забот. Что само по себе, по мнению Олимпии, было неплохо, поскольку девица отличалась удивительной ленью и готова была спать целыми сутками. Олимпия не имела ни малейшего желания жаловаться на нее. Днем она сидела на палубе в кресле, втиснутом в узкое пространство между мачтой и канатом, свернутым кольцом. Ее единственной собеседницей была чахоточная леди, отдыхавшая в соседнем кресле. Время от времени к Олимпии подходил сэр Шеридан, чтобы поинтересоваться ее самочувствием; Мустафа поправлял плед, и оба вновь исчезали с поразительной быстротой по каким-то своим мужским делам, в которые Олимпия не была посвящена.

Девушка сидела, глядя на море и размышляя с беспокойством, а порой и отчаянием, о том обороте, который приняли события. Отправляясь в это путешествие, она ждала от него всего чего угодно, но только не скуки. Последние две недели она провела взаперти, с тоской глядя на изношенные вылинявшие занавески, облупленные тазы и грязные окна дешевых квартир, которые они снимали. Ей было запрещено выходить на улицу, разговаривать с людьми, а кроме того, она почти не видела своего отважного защитника, который целыми днями был занят, готовясь к отъезду, а ночи проводил неизвестно где.

Когда она однажды осмелилась спросить его, где он бывает по ночам, Шеридан ответил, что это не ее дело и ей не следует повсюду совать нос.

Олимпия живо представила себе тайные встречи с членами нелегальных организаций, явки и пароли, письма, подписанные вымышленными именами руководителей подпольных групп, и ее охватил трепет восторга, несмотря на легкое раздражение от того, что Шеридан ничего не хотел ей об этом рассказывать.

После обеда на верхнюю палубу поднимался старший сын чахоточной леди и уводил ее в каюту, чтобы она могла вздремнуть там часок-другой. А за Олимпией никто не приходил, и ей становилось обидно. Она вынуждена была долгие часы просиживать в одиночестве на палубе, поскольку якобы не могла самостоятельно спуститься в свою каюту, будучи «калекой».

Однажды к Олимпии, сидевшей в полном одиночестве, подошел матрос с ведром дегтя в руках. Он робко кивнул девушке, и его песочного цвета косичка чуть дернулась в такт движению головы. Матрос присел на корточки около ее кресла и начал замазывать дегтем трещины в палубе рядом с мачтой. Работая, он беспрестанно зевал.

— Вас, должно быть, клонит в сон, — сказала Олимпия, пытаясь завязать разговор.

Парень вздрогнул и, повернувшись к Олимпии, с изумлением посмотрел на нее.

— Мэм?

— Я сказала, что вас, должно быть, клонит в сон. Вы зевнули три раза подряд.

— А-а! — протянул он и пожал плечами. — Это оттого, мэм, что мы все здесь мало спим. Четыре часа отдыха, и снова заступай на вахту.

— Четыре часа? — удивилась Олимпия. — Но почему так мало?

— Таков приказ капитана, мэм. И простите, мэм, но нам запрещено разговаривать во время вахты, тем более с пассажирами.

— Но почему? — возмущенно спросила она. Парень снова пожал плечами.

— Не могу знать, мэм, — сказал он и многозначительно взглянул на Олимпию. — Так приказал капитан.

Олимпия помолчала, а матрос снова принялся за работу. Задумавшись, она начала, как всегда, покусывать нижнюю губу, но когда парень нагнулся совсем рядом с ее креслом, она снова заговорила с ним шепотом:

— Капитан, наверное, жестоко с вами обращается? Матрос замер, а затем оглянулся по сторонам и, не сказав ни слова, продолжил свою работу. Не поднимая головы, он промолвил, понизив голос:

— Да, он очень крут. Работаешь целыми днями без выходных и даже словом не можешь ни с кем перемолвиться. Нас кормят хуже, чем собак. Тухлой солониной.

— Тухлой! А вы говорили ему об этом?

Матрос бросил на нее быстрый взгляд и снова опустил голову.

— Простой матрос не имеет права разговаривать с капитаном, мэм. Это не положено. Капитан отдает приказы, а мы их выполняем. Мы не смеем жаловаться, мэм.

— Но тогда чем же вы отличаетесь от рабов? Неужели у вас нет никаких прав?

Парень не ответил ей. Олимпия кипела от негодования, чувствуя, как бешено бьется сердце у нее в груди.

— Сэр, — горячо зашептала она, — я думаю… я полагаю, что смогу помочь вам.

Парень бросил на нее удивленный взгляд.

— Я прекрасно сумею справиться с этим делом, — убежденно заявила она. — Я точно знаю, как облегчить вашу участь и сделать так, чтобы справедливость восторжествовала.

Говоря это, Олимпия имела в виду те многочисленные политические памфлеты и трактаты, которые успела прочитать за свою жизнь и которые содержали подстрекательские идеи общественного преобразования на якобы справедливый лад. Однако, видя по выражению лица, что матрос не верит ей, Олимпия не удержалась и выпалила:

— Вы, наверное, думаете, что я всего лишь слабая женщина, но, уверяю вас… — Она осеклась, вовремя спохватившись. Парень глядел на нее во все глаза. Придя в сильное смущение, Олимпия продолжала: — Вы можете полностью доверять мне. Я должна сказать вам по секрету — только это строго конфиденциально, — что я путешествую инкогнито с… — Олимпия закусила губу, — …с братом. Возможно, вы не узнали его, но это капитан Шеридан Дрейк. Только прошу вас, никому об этом не говорите! Будучи сторонниками демократии, мы с ним направляемся сейчас… в одно место, где вскоре произойдет революция.

Матрос открыл рот от изумления.

— О Боже! — выдохнул он. — На борту этой посудины сам капитан Дрейк? Настоящий герой?

Олимпия кивнула.

— Вы все верно поняли, но только никому ни слова об этом.

Парень облизал пересохшие от волнения губы и замотал головой. Олимпия улыбнулась.

— Теперь вы понимаете, что я действительно могу помочь вам, если вы будете делать то, что я скажу. Вы согласны?

Он вытер губы рукавом. Олимпия увидела, как на его загорелом горле заходил кадык.

— О Боже! — повторил матрос. — Можете рассчитывать на меня, мэм, я с вами!

Олимпия скрыла от него охвативший ее восторг. Все происходило так, как она и представляла себе: одного дуновения свежего ветра свободы достаточно для того, чтобы несчастный угнетенный человек расправил плечи. Лицо матроса просветлело, оно дышало теперь радостью и благоговением. Сердце Олимпии трепетало в груди от сознания того, что источником этой светлой радости была она сама.

Нет, она не подведет этого несчастного. Олимпия явственно слышала зов судьбы.

— Я все знаю! — воскликнул Шеридан, с громким стуком закрывая за собой дверь, и привалился плечом к косяку. Он грозно взглянул на Олимпию. — Мне следовало привязать вас к койке!

Олимпия слегка оправилась от неожиданности и облегченно вздохнула.

— Вы напугали меня! — сказала она и вновь устремила взгляд на широкую доску, лежавшую у нее на коленях. На ней были разложены письменные принадлежности. — Я чуть не посадила кляксу на текст петиции. Но все равно я рада, что вы пришли. Знаете, как плохо питаются матросы на этом судне? Какие у них жалкие порции? Им дают тухлую солонину! Клянусь вам, что это так! А галеты? В них уже черви завелись! — Олимпия содрогнулась от ужаса. — Я вскрыла одну пачку и сама смогла убедиться в этом. Такая еда не годится даже для животных. А капитан к тому же приказал команде заступать на вахту через каждые четыре часа, сделав из одного рабочего дня целых два. Это просто не укладывается в голове. И вот я хочу спросить, как вы думаете, два фунта сливового пирога в день на человека укрепит здоровье матросов?

— Угомонитесь! Да, теперь я понимаю, что должен был посадить вас в мешок и утопить. Дайте мне эту бумагу. — Он выхватил ее из рук Олимпии, пробежал глазами, поморщился и, смяв в кулаке, бросил на пол. Бумажный шарик подкатился к ногам Олимпии, а затем снова к двери, так как корабль сильно качало.

— Я что-то сделала не так? — тревожно спросила Олимпия.

Шеридан бросил на нее испепеляющий взгляд. Он был мрачнее тучи. В тишине до слуха Олимпии донеслись ставшие за десять дней плавания привычными звуки: скрип деревянных снастей, шум вздымающихся волн, завывание ветра.

Олимпия провела кончиком языка по пересохшим губам.

— Я что-то сделала не так, да?

— Вы — моя сестра-калека, — отрезал он. — Мы направляемся в Италию, где вы сможете поправить здоровье.

Олимпия с готовностью кивнула.

— Так почему же, — спросил Шеридан со скрытой угрозой в голосе, — вдруг выясняется, что вся команда ждет начала восстания на борту судна, целью которого является защита прав человека? — Шеридан зло сощурил глаза. — И почему, черт возьми, матросы думают, что… именно я его возглавлю?

Олимпия откинулась назад и прислонилась спиной к стене каюты.

— Нет-нет, я никогда открыто не утверждала, что…

— И почему, — перебил ее Шеридан, — один из матросов пригрозил первому помощнику, обозлившись на то, что не получил дополнительной порции рома?

— О… вы не должны неправильно истолковывать мои поступки. Эти бедняги, в сущности, умирают от голода, имея столь скудный рацион. А тот матрос наверняка не собирался пускать в ход нож. Он хотел только подчеркнуть…

— «Подчеркнуть»! Ради Бога, мэм. Это был нож, нож! Опасное холодное оружие, которым матрос угрожал офицеру! Этот ублюдок должен благодарить Господа Бога за то, что родился под счастливой звездой и этим кораблем командую не я!

— А что бы сделали вы на месте капитана? — в замешательстве спросила Олимпия. — Неужели застрелили бы беднягу?

— Я сделал бы так, что ему самому захотелось бы, чтобы его пристрелили. — Сэр Шеридан наклонился к Олимпии, опершись руками о край койки. — Послушайте, черт бы вас побрал, неужели вы думаете, что команде на этом корабле действительно приходится туго? Что их на самом деле кто-то обижает? Нет, они живут вполне нормально. Черви в галетах — это чепуха, я ел пищу намного хуже и могу вам рассказать, что такое настоящая обида и беда. Беда — это когда матрос должен работать, а у него от цинги так набухли десны, что он дышать не может, захлебываясь кровью. Беда — это когда офицер забивает насмерть матроса за то, что тот забыл поднять сигнальный флажок. Беда — это когда капитан, спятивший параноик, приказавший соблюдать на борту полное молчание на протяжении всего плавания, вдруг лишает двести матросов их порции питьевой воды за то, что его приказ нарушен. — Губы Шеридана скривились. — И как вы думаете, почему? Потому что он услышал, как один из офицеров хмыкнул, хмыкнул, хотя на корабле вот уже месяц стояла гробовая тишина! — Шеридан наклонился над Олимпией. — Я знаю, что такое беда. Ваши подстрекательские речи ведут не к восстановлению справедливости, а к бессмысленному бунту на корабле.

Олимпии удалось выдержать его тяжелый взгляд.

— Не понимаю. Я думала, что вы захотите мне помочь.

— Я не помогаю идиотам.

Презрение, слышавшееся в его голосе, было столь же оскорбительным, как пощечина. Олимпия негромко вскрикнула от обиды и разочарования; некоторое время она не могла произнести ни слова, чувствуя, что в горле стоит комок.

— Почему я должен помогать вам? — продолжал Шеридан, заглушая голосом громкий скрип корабельных снастей. — Если бы я вдруг захотел, чтобы меня расстреляли завтра на рассвете, я, пожалуй, действительно совершил бы какое-нибудь дерзкое преступление, но, уверяю вас, более занимательное, чем заговор с целью мятежа в союзе с такой витающей в облаках идиоткой, как вы.

Олимпия открыла было рот, чтобы ответить, но ничего не могла сказать, а только тяжело вздохнула. Близость Шеридана сковывала ее; она чувствовала себя на этой койке как будто в тюрьме и боялась пошевелиться. Корабль качало, и при каждом толчке она чуть не сталкивалась нос к носу с Шериданом.

— Но ведь это все во имя дела свободы и демократии! — чуть не плача воскликнула Олимпия.

— О Боже! — Шеридан отпрянул от нее. — Из-за вас я, пожалуй, лишусь обеда!

— У вас есть по крайней мере обед, которого вы можете лишиться!

— Ну и что? У меня его очень часто не было, поэтому меня всегда радует возможность хорошо поесть. — И Шеридан уцепился за потолочную балку, чувствуя, как неожиданно корабль резко накренился. — А вы, что вы, черт возьми, знаете о голоде? Вы в жизни никогда не пропустили обеда, судя по вашему упитанному виду!

Олимпия зажала рот рукой, стараясь не заплакать. Ведь мужественный человек не должен плакать или отворачиваться от истины, пусть даже беспощадной и глубоко ранящей душу.

— Вставайте! — приказал Шеридан. — Я буду последним дураком, если оставлю вас здесь дописывать проклятые петиции, за которые меня, быть может, вздернут на рее. Если уж кто-то и должен за все это поплатиться, то этим человеком, несомненно, будете вы и, надеюсь, с радостью вызоветесь пострадать за дело свободы.

Олимпия, чувствуя стальные нотки в его голосе, молча повиновалась, хотя ноги не слушались ее. Она старалась идти с высоко поднятой головой, но из-за качки и железной хватки Шеридана, вцепившегося ей в плечо, двигалась довольно неловко. Олимпия споткнулась на ступеньках трапа и чуть не упала. Шеридан подхватил ее за талию и поднял на палубу.

Девушка прищурилась от яркого солнечного света, бьющего в глаза. Шеридан, поддерживая ее под руку, увлек в сторону юта, где работали матросы. Заметив их, Олимпия огляделась вокруг в поисках путей к отступлению, но Шеридан крепко держал ее за руку.

Матросы, занятые каждый своим делом, тоже увидели ее и начали переговариваться между собой. Послышалось шарканье ног, и на ют поднялось еще несколько членов экипажа. Один из матросов кивнул Олимпии. Это был парень с косичкой песочного цвета, который помогал ей составлять петицию. Мало-помалу матросы побросали свою работу и уставились на Олимпию. Она взглянула на капитанский мостик и увидела, что стоявший у рулевого колеса офицер наклонился и тронул за плечо капитана, высокого худощавого человека с большими неловкими руками. Тот моментально повернулся и взглянул на столпившихся на юте матросов.

— Что, черт возьми, все это значит? — рявкнул капитан. Олимпия вдруг почувствовала, что Шеридан отпустил ее руку. Она повернулась и с ужасом заметила, что он бесследно исчез, оставив ее один на один с командой. Олимпию охватила паника. Матросов становилось все больше и больше, они подтягивались к капитанскому мостику, увлекая за собой девушку. Ее колени подкосились, и она чуть не упала, но тут один из матросов с ухмылкой поддержал ее. Олимпия увидела, что у многих из них в руках поблескивают ножи и железные заточки.