Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Средневековье - Летящая на пламя

ModernLib.Net / Исторические любовные романы / Кинсейл Лаура / Летящая на пламя - Чтение (стр. 25)
Автор: Кинсейл Лаура
Жанр: Исторические любовные романы
Серия: Средневековье

 

 


— Шеридан, — спросила Олимпия дрогнувшим голосом, — ты, наверное, хочешь убить меня?

— Нет! — в ужасе воскликнул он и, повернувшись к девушке, схватил ее за плечо. — Только не тебя, клянусь, принцесса, я никогда не подниму на тебя руку! О Боже!

Его судорожно сжатые пальцы больно впились ей в плечо, но она даже не шевельнулась.

— Но ведь ты, должно быть, злишься на меня после всего, что я сделала. Я сказала, что люблю тебя и доверяю тебе, а затем переметнулась к Френсису.

— Все равно я должен защищать тебя, — горячо возразил Шеридан.

— Я бы на твоем месте пришла в ярость от такого предательства!

Шеридан убрал руку с ее плеча.

— Я должен защищать тебя, — снова повторил он, но на этот раз в его голосе послышались нотки тревоги.

— Так ты не сердишься на меня?

Он замялся.

— Скажи, Шеридан, ты не сердишься на меня?

— Почему ты спрашиваешь меня об этом? Я устал! — взорвался он. — Я устал убивать людей и причинять им боль!

Олимпия поежилась от ночного холода.

— Но ты ведь только что сказал, что чувствовал бы себя лучше, если бы убил кого-нибудь.

— Не просто кого-нибудь, а врага! — воскликнул он. — Врага, а не тебя. Я должен защищать тебя, принцесса. Я не хочу причинять тебе боль.

— Да-да, я верю тебе, — искренне сказала Олимпия. — Я просто хотела выяснить, сердишься ли ты на меня.

— Я уже сказал, что никогда не причиню тебе вреда! — Его голос звучал все взволнованнее. — Как тебе вообще могло прийти в голову такое?

Олимпия пристально взглянула на него.

— Но ведь это не одно и то же, — задумчиво сказала она. — Можно сердиться на человека, но не желать его смерти.

Шеридан не ответил. Олимпия видела, как он тронул рукой свой висок.

— Ты, должно быть, до сих пор сердишься на меня, Шеридан, — повторила она. — Признайся, меня это, конечно, огорчит, но я переживу как-нибудь, только скажи правду.

— У меня болит голова, — раздраженно сказал он. Олимпия снова вспомнила о Джулии, пытаясь представить себе, что бы она предприняла сейчас на ее месте в такой безнадежной ситуации. Но внезапно она поняла, что Джулия ничего не стала бы делать, она отступилась бы от Шеридана. Возможно, она была его любовницей, но самолюбивая красавица не стала бы спасать погибающего человека, стоящего на краю пропасти.

В первый раз в жизни Олимпия была рада тому, что она — не Джулия.

Здесь, посреди пустыни Олимпии открылась истина. Да, Джулия была красивее, умнее, образованнее, но она не любила Шеридана! Олимпия сильно сомневалась в том, что она вообще была способна кого-нибудь любить. Воспитанная этой холодной, равнодушной женщиной, являющейся внешне образцом совершенства, Олимпия, пожалуй, никогда в жизни не узнала бы, что такое любовь, дружба и верность, если бы над одиноким ребенком не сжалился Фиш Стовелл. Он проводил с девочкой долгие часы на болотах Норфолка и согревал ее душу человеческим теплом.

Олимпия, конечно, могла сейчас отвернуться от Шеридана, одержимого демоном, жаждущим крови. Она могла бы сказать, что он опасен… но ведь этот кровожадный демон защищал ее самоотверженно и верно на борту «Терьера», и девушка не могла этого забыть!

Любовь принимает иногда очень причудливые формы. Волк, проживший много лет в лесной трущобе, — не комнатная собачка, но и он временами тоскует по очагу и домашнему уюту.

Луна освещала силуэты верблюдов, взбиравшихся на холм и исчезавших за его гребнем. Когда Олимпия и Шеридан тоже оказались на вершине холма, перед ними открылся величественный вид на долину, залитую призрачным светом. Внизу извивалась цепочка каравана, уходящего вдаль.

— Как бы я хотел, чтобы эта ночь никогда не кончалась, — прошептал Шеридан. — А еще я хотел бы никогда не рождаться на свет.

В его голосе слышалась такая боль, что у Олимпии комок подкатил к горлу. Ее верблюд, покачиваясь, медленно спускался с косогора и снова занял свое место в колонне.

— Спой что-нибудь для меня, — попросила она. Шеридан взглянул на нее, но в темноте Олимпия не могла разглядеть выражения его лица. Ночь становилась все беспросветнее, луна ушла за облака.

Он запел чуть хрипловато и сначала неуверенно, как будто забыл слова песни. Над песками пустыни поплыла мелодия «Гринсливз». Голоса тихо переговаривавшихся людей затихли. Когда наступила полночь, прекрасный голос Шеридана окреп, набрал глубину и звучность. Олимпию охватили сладостные воспоминания о родных краях и о днях, проведенных на острове.

Путешественники разбивали лагерь уже в полной темноте, чтобы отдохнуть немного в шатрах до нового сигнала собираться в дорогу, который должен был прозвучать перед самым рассветом. Шеридан остался в шатре Олимпии по собственной воле и отказался от чубука. Он отослал служанку и погасил лампу.

Лежа в ночной прохладе на ковре рядом с Олимпией, он обнял ее, погладил по щеке и волосам и нежно дотронулся до круглого подбородка девушки. Олимпия поцеловала его ладонь и обняла Шеридана.

В их объятиях не было страсти, а лишь жажда быть вместе — чувство, которое они испытывали в течение многих месяцев, живя на необитаемом острове. Как и тогда, Олимпия повернулась на бок и удобно устроилась, положив голову на плечо Шеридана.

— Ты так прекрасна, — прошептал он в темноте, — ты — самое замечательное создание из всех, которых я когда-либо знал в жизни.

Глава 24

— Я знаю, как все это будет, — сказал Шеридан Олимпии, вздохнув, когда придворные маги начали пристально вглядываться в свои жаровни, наполненные раскаленными углями. Они должны были решить: пора ли им вести этого прорицателя, безумного чужеземца, к паше Исхаку, могущественному визирю Восточной Анатолии, или нет. — У этого паши хворая жена или сын, страдающий косоглазием. А между тем от меня ждут одного: когда на моих губах выступит пена и я начну двадцать девять раз подряд повторять что-нибудь вроде бессмысленной фразы: «Кит заплачет ровно в полночь».

Олимпия закусила губу, наблюдая за тремя евнухами, одетыми в белые одежды. Они неслышно ступали своей грациозной мягкой поступью, похожие на сказочных насекомых. Олимпия и Шеридан стояли у арки ворот, ведущих в сад, каменная ограда которого изнутри была выложена узорной плиткой с синим, зеленым и золотым орнаментом.

Шеридан был по-своему прав — от него действительно ожидали диких выходок, хотя сам он вел себя совсем иначе. Шеридан обычно кланялся в восточной манере, а затем заводил с хозяевами дома обстоятельную беседу по-арабски; Олимпия в это время сидела здесь же без чадры в присутствии мужчин, которые могли видеть женское лицо, пожалуй, только в собственном гареме. Как и предсказывал Шеридан, его вежливость и здравомыслие вкупе со спокойным, полным достоинства поведением Олимпии, свободным от привычных для арабов условностей, производили более благоприятное впечатление на окружающих, чем припадки и судороги, которые были свойственны бродячим дервишам и прорицателям Востока.

Наконец Шеридану и Олимпии сообщили, что они должны ждать еще пять часов, прежде чем наступит благоприятный момент для встречи с пашой. Девушка понурила голову, услышав это известие: она очень устала, проведя в седле целую ночь и все утро, пока они спускались с нагорий Курдистана. А затем служанки, прислуживающие в гареме паши, искупали ее, натерли тело благовониями и одели в роскошный наряд. Олимпия была так утомлена долгой дорогой, что ее не могли взбодрить даже сказочная красота дворца Исхак-паши и мечети с минаретами, похожие на видения из «Тысячи и одной ночи». У подножия холма, где располагался дворцовый ансамбль, простиралась зеленая долина, а на горизонте в красноватой дымке виднелась снежная вершина далекой горы Арарат.

Шеридан попытался успокоить Олимпию — он хорошо знал местные обычаи и этикет. Олимпия кивнула, тяжело вздыхая. Но, взглянув на усталое лицо девушки, Шеридан помрачнел, в его глазах блеснул холодный огонек, он что-то отрывисто бросил арабам и взял Олимпию за локоть.

Обычно об их приходе хозяину дома докладывал слуга или евнух шептал на ушко высокопоставленному лицу их имена — так было во время визитов в дома богатеев и сановников на всем пути из Джидды в Багдад. Но сейчас Шеридан не стал соблюдать эти условности, он быстро увлек Олимпию через сад в небольшой внутренний дворик, где бил фонтан, а оттуда — в покои Исхак-паши, который в это время возлежал на подушках дивана, стоявшего на возвышении в центре зала для приемов.

Шеридан довольно небрежно поклонился и, к ужасу Олимпии, не сняв обуви, двинулся между низкими скамеечками, где сидели, сгорбившись, гости и просители паши, к возвышению, устеленному коврами. Не раздумывая он вступил на ковер и усадил ошеломленную Олимпию прямо на диван рядом со старым толстым визирем. А затем с бесстрастным видом Шеридан уселся сам по другую сторону от хозяина дома. На груди Шеридана поблескивал тескери хилаал, бросавшийся в глаза окружающим. Сам он был одет теперь по-турецки — в шаровары, просторную рубаху из красного бархата, украшенную вышивкой, однако вместо восточных туфель на нем были европейские сапоги. Шеридан, хлопнув в ладоши, возлег на диван визиря, вытянув ноги.

Исхак-паша, на голове которого возвышался украшенный перьями тюрбан, побледнел. Олимпия затаила дыхание. Она уже достаточно хорошо знала восточный этикет и понимала, что они нарушили его, нанеся визирю смертельное оскорбление. Но когда, внезапно прервав гробовое молчание, гости начали один за другим вставать и приветствовать низкими поклонами Шеридана и Олимпию, изумленная девушка поняла, что правитель всего этого края дрожит от страха, а вовсе не от ярости.

Олимпия взглянула на Шеридана и была поражена выражением его лица. Он хранил ледяное спокойствие, лишь его глаза пламенели холодным огнем. В эту минуту он действительно был похож на пророка. В него вновь вселился демон, как и в день битвы с пиратами на борту «Терьера».

— Мы вызываем благоговейный ужас, — сказал Шеридан по-английски загробным голосом, как будто уже начал изрекать приговоры судьбы. — Этот маленький бочонок жира думал, что приобрел две дорогие игрушки, и намеревался порадовать ими султана, ожидая от него за это вознаграждения. — Шеридан угрожающе улыбнулся несчастному паше, поглаживая свой тескери, как будто это было его оружие. — Но дело обернулось совсем иначе, не правда ли, мой дорогой мешок с дерьмом? Мы не собираемся развлекать тебя. Мы устали и хотим спать; вообще-то мы ловкие ребята, даже Мустафа не смог бы придраться к тому, как мы обвели тебя вокруг пальца. Жаль, что его нет сейчас с нами, но мы, пожалуй, справимся и без него. Кстати, вот и трубки. — Шеридан с угрюмым видом оглядел всех присутствующих и продолжал говорить по-английски: — Притворись, что затягиваешься, а затем изобрази на лице отвращение и с царственным видом отбрось трубку в сторону.

Шеридан кивнул, и сейчас же к помосту из дальнего конца зала устремились слуги. Они положили на столик перед каждым гостем по длинной трубке. Олимпия взглянула на поданный ей чубук, мундштук которого был усыпан драгоценными камнями, и поднесла его ко рту. Она чуть не задохнулась от крепкого запаха табака и постаралась сдержать кашель.

— Ких! — фыркнула она, произнося междометие, которым бедуины обычно вспугивали залезшую в мешок с зерном крысу, пытаясь ее прогнать, и отбросила мундштук.

Слуга, стоявший рядом, с ужасом взглянул на нее. Он мгновенно поднял трубку, исчез и вскоре вернулся с другой, украшенной еще более роскошно, чем первая. Но Олимпия отвергла и ее. Визирь вспотел от волнения и обратился к Шеридану, выражая свою тревогу.

После того как слуга вынес еще две трубки, а визирь уже, похоже, был близок к сердечному приступу, Шеридан сжалился над ними и распорядился, чтобы подали чай.

Шеридан начал задавать визирю отрывистые вопросы, а тот с готовностью давал на них пространные ответы. Когда наконец они встали, чтобы уйти, Исхак-паша тоже вскочил на ноги и проводил их до выхода из зала, все время повторяя какую-то фразу. Оставшись наедине с Шериданом, нагруженным фигами и пирожками с сыром, Олимпия спросила, что с такой серьезностью твердил им визирь.

— Он провожал нас фразой, которой провожают только самых высоких, почетных гостей, — ответил тот, мрачно улыбаясь. — «Будьте счастливы и богаты, как наследный принц!» Так примерно это переводится. Мы буквально ошеломили старика.

Олимпия глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. У нее до сих пор болезненно сжималось сердце при мысли о том, как они обошлись с влиятельным сановником в его собственном дворце.

— У тебя на удивление крепкие нервы, — заметила она.

— Запомни, что мы находимся теперь не на Аравийском полуострове, а на территории Османской империи, и поэтому вот этот знак, — Шеридан указал на висевший на его груди тескери, — откроет мне все двери. Именно он произвел такое неизгладимое впечатление на этого жирного борова, Исхак-пашу.

— Шеридан, что с нами будет дальше?

Он помолчал, задумчиво глядя на циновку, на которой они сидели.

— Я не знаю, — ответил он и пожал плечами. — Исхак говорит, что во все провинции разослан указ султана. Великий Махмуд желает видеть безумного англичанина, на груди которого висит полумесяц. Это может сулить нам и добро, и зло. Похоже также, что Фицхью не терял времени даром, он сразу же обратился к британскому послу в Стамбуле, требуя вернуть ему невесту и возместить убытки, причиненные нападением на корабль. Поэтому нас, оказывается, давно уже ждали в Османской империи.

Олимпия опустила глаза, а затем огляделась в комнате, предоставленной им пашой. Она была очень простой, уютной и милой. На полу лежали пестрые мягкие коврики, а стены были выложены узорными керамическими плитками с росписью, до слуха доносилось тихое журчание фонтанов со двора.

— Мы находимся в опасности?

Шеридан засмеялся и, вытянув ноги, прислонился спиной к низкому диванчику.

— Ты совсем не изменилась! Конечно, нам грозит вполне реальная опасность. То, что этот Исхак-паша потеет от страха в нашем присутствии и подобострастно расшаркивается, вовсе не означает, что он питает к нам добрые чувства. Он великодушен к нам только до тех пор, пока мы имеем наглость вытирать свои сапоги об его диван. А мы это делаем только потому, что чувствуем поддержку султана, вернее, его заинтересованность в нас. Но как только Исхак-паша узнает, что султан отвернулся от нас, мы дорого заплатим за нанесенное ему оскорбление. Он расправится с нами с восточной изощренной жестокостью.

Олимпия с сомнением взглянула на Шеридана.

— В таком случае зачем мы так рисковали, не лучше ли было бы оставаться вежливыми, соблюдая местные обычаи?

— Просто мне показалось, что ты не желаешь простаивать часами в ожидании, когда небесные светила примут нужное расположение, позволяющее нам переступить порог дворца.

— Да, пожалуй, ты прав, — вздохнула она.

— Надо сказать, что у них здесь чрезвычайно медлительные звезды, слишком лениво двигающиеся по небосклону, — пробормотал Шеридан, подкладывая под голову обшитую бархатом подушку и удобно устраиваясь на ковре.

Олимпия пыталась улыбнуться, но все равно не могла унять тревогу, охватившую ее. Шеридан дотронулся до ее щеки.

— Я позабочусь о тебе, принцесса…

Она опустила голову. В комнате стало тихо, слышны были лишь шелест листьев да журчание воды. Шеридан медленно опустил ресницы, скользнув взглядом по фигуре Олимпии. Издалека донесся протяжный голос муэдзина, созывающего верных слуг Аллаха на вечернюю молитву.

— Они разодели тебя как попугая, — заметил Шеридан. Впервые с тех пор, как они покинули остров, он сделал замечание по поводу ее внешности. Олимпия тут же скинула с себя тяжелый халат из парчи, в котором ходила во дворец паши, и внезапно залилась краской смущения, бросив взгляд на себя. На ней были тонкие шаровары, расшитые цветочным узором, и блуза из прозрачной ткани, сквозь которую просвечивала ее грудь. Поверх блузы был надет узкий распашной кафтанчик в тон шароварам, выглядевший более скромно, но плотно облегавший фигуру девушки.

— Я страшно растолстела, — сказала Олимпия. Шеридан закинул руки за голову и молча улыбнулся. Олимпия сидела, поджав под себя ноги, и поглядывала на Шеридана, думая, попросит он сейчас трубку с гашишем или нет. После перехода через пустыню он ежедневно продолжал курить одурманивающее зелье, избегая тем самым любых попыток Олимпии поговорить с ним о том затруднительном положении, в котором они оказались. Олимпия не. тратила сил впустую и не пыталась пробить глухую стену, которой он отгородился от нее, но она внимательно наблюдала за ним. Как ни странно, сегодня Шеридан не стал просить служанку принести ему чубук. Он нежно погладил Олим-пию по руке и бедру, покрытому легким шелком.

— Я ничего не забыл, — произнес он как бы про себя, — я думаю о тебе каждый день.

Олимпия закрыла глаза. По всему ее телу разлилась сладкая истома. Она так давно была лишена его нежности, однако одно-единственное прикосновение руки Шеридана к ее бедру разбудило в душе знакомое волнение, словно искра, зажегшая огонь.

Ей так хотелось его ласки. Олимпия поймала руку Шеридана и сжала ее в своей.

— Шеридан, — мягко спросила она, — как ты себя чувствуешь?

Она думала, что он притворится, будто бы не понял вопроса. Но Шеридан, похоже, ждал его. Он задумался на мгновение, как будто прислушиваясь к себе, а затем ответил:

— Я чувствую себя совершенно нормально. — Он снова прижал руку к ее бедру, его лицо озарилось улыбкой. — По-моему, даже чертовски здорово!

Олимпия глубоко вздохнула. Казалось, в стене между ними наконец появилась трещина. Не зная еще, права она или нет, и руководствуясь своим женским чутьем, Олимпия протянула руку навстречу этому человеку, в глубине серебристых глаз которого как будто виделся дикий волчий нрав. Ей так хотелось вернуть Шеридана в мир реальности.

— А как ты чувствовал себя там, в приемном зале визиря? — спросила она, поигрывая пальцами его загорелой руки, лежащей у нее на бедре, поглаживая и лаская их. Его пальцы мгновенно сжались в кулак. Шеридан не сразу ответил.

— Я не помню, — наконец резко бросил он.

Олимпия ощутила, как напряглись его мышцы. Она попыталась заставить его снова расслабиться.

— Нет, ты должен помнить это, — мягко настаивала она. — Ведь мы были там совсем недавно.

— Я чувствовал себя прекрасно, — сказал Шеридан и убрал свою руку с ее бедра.

Олимпия взяла его руку и снова положила на прежнее место, поглаживая тыльную сторону.

— Ты ведь не считал себя мертвым, правда?

Она почувствовала, как расслабились его мышцы. Он уставился в сводчатый потолок, выложенный золотистыми и небесно-голубыми керамическими плитками и расписанный стилизованными цветами и арабскими письменами.

Олимпия продолжала поглаживать его руку, не зная, что еще сказать.

— Нет. — Внезапно он заговорил шепотом: — Мне кажется, что нет. — Шеридан нахмурился, не сводя глаз с потолка. — То, что мы самовольно вошли туда сегодня, было чертовски рискованным шагом. Но они хотели заставить тебя простаивать у ворот часами, а ты выглядела такой измученной, была похожа на увядший цветок, такая прекрасная в своих роскошных новых одеждах и такая поникшая от усталости, что я не мог поступить иначе. — Он взглянул на нее. — Я должен был это сделать. Иногда па меня накатывает какое-то странное состояние, и я не могу остановиться, тогда иду напролом. В ту минуту я готов был убить всякого, кто попытался бы задержать нас.

Лицо Шеридана снова застыло, как будто собственные слова не понравились ему. Олимпия снова почувствовала в нем кровожадного волка, готового вонзиться своими клыками в человеческую плоть.

— Спасибо, — сказала она, пытаясь поддержать разговор. — Я рада, что ты всегда готов прийти мне на выручку.

Шеридан недоверчиво глянул на нее. Олимпия понимала, что он борется с самим собой, словно пытается сдержать в себе зверя. Но что будет, если этот зверь одолеет Шеридана?

Олимпия подняла его тяжелую руку и начала осыпать ее поцелуями. Шеридан наблюдал за ней. «Вернись ко мне, — молила девушка мысленно. — Я верю в тебя. Верю, что есть другой выход из этого тупика, в который ты попал». Однако взгляд Шеридана оставался все таким же настороженным. Но вот наконец уголки его губ дрогнули, и он смущенно засмеялся.

— Ты рада? — В его вопросе слышались надежда и сомнение. Шеридан показался Олимпии в эту минуту по-детски незащищенным.

— Да, — ответила она, сжимая его руку. — Очень рада.

— Это просто отлично, — сказал он. — Это вселяет в меня уверенность и надежду. Теперь я точно знаю, что мне делать, как себя вести и что говорить. Я теперь знаю, чего хочу: я хочу опекать тебя и защищать. И я сумею уберечь тебя от опасностей. Я заставлю всех считаться с тобой и относиться к тебе должным образом. Знаешь, это чувство наполняет меня гордостью и отвагой.

Олимпия улыбнулась и, наклонившись к нему, поцеловала Шеридана.

— Я тоже горжусь тобой, — сказала она и взглянула ему в глаза, опасаясь снова увидеть в них волка, кровожадного демона, с которым бесполезно разговаривать. — Тебе удастся уберечь нас от всех опасностей, и при этом тебе не надо будет никого убивать.

— Но я должен буду делать это, — заявил он с выражением неожиданной ярости в лице.

— Нет, Шеридан, вовсе не надо, потому что в этом нет никакого смысла и после убийства ты будешь чувствовать себя еще хуже.

Шеридан учащенно задышал.

— Я не хочу убивать, но что-то внутри меня заставляет думать об этом… Я ничего не могу с собой поделать. Мне надо держать себя в узде, если же я потеряю контроль над собой… — Шеридан застонал. — Если бы ты знала, что я сделал… ты бы возненавидела меня.

Олимпия дотронулась до его щеки.

— Я никогда не возненавижу тебя, Шеридан. Обещаю тебе. Клянусь тебе всем сердцем.

Он закрыл глаза и порывисто обнял ее, прижав к своей груди.

— Почему ты хотела бросить меня? Почему?

— Потому что я была дурой, — прошептала Олимпия. — Дурой и трусихой.

— Ты испугалась меня и до сих пор боишься.

— Нет! — Она выскользнула из его объятий и посмотрела ему в глаза. — Нет. Послушай меня, я все скажу. Я испугалась не тебя, а Джулии.

Шеридан изумленно уставился на нее.

— Я боюсь ее, потому что она красивая, потому что всегда знает, как себя вести и что сказать. Именно поэтому я и хотела уйти к Френсису. Ведь я знаю, что никогда не буду такой, как она. — Олимпия закусила губу. — Я ревновала тебя, потому что ты любил ее.

Шеридан смотрел на нее, хмуря густые брови.

— Я любил Джулию? — недоуменно переспросил он. Она смущенно пожала плечами, стыдясь своей откровенности.

— Так ты говоришь о Джулии Плам? — снова медленно произнес он, начиная наконец понимать, в чем дело.

Олимпия прижалась щекой к его груди и кивнула.

— О Боже! Да ты действительно считаешь меня безнадежным идиотом!

Олимпия, все еще пряча лицо, замерла, не веря своим ушам.

— Я просто ненавижу эту стерву!

— Мустафа сказал… — Олимпия затаила дыхание. — Сказал, что она была твоей любовницей.

— Можно подумать, что он много знает обо всем этом.

Кровь застучала в висках Олимпии, ее сердце гулко колотилось в груди. А что, если слуга опять солгал ей? Помолчав немного, она все же не смогла сдержаться и спросила:

— Так она на самом деле была твоей любовницей? Шеридан повернулся и погладил Олимпию по голове. Его рука заметно дрожала.

— Ты ревнуешь меня? Ревнуешь к Джулии? Олимпия потупила взор.

— Но как же мне не ревновать тебя?

— Бедная, слепая принцесса. Разве можно ревновать к Джулии? — Шеридан покачал головой. — Да, ей бы это, конечно, понравилось! Она была бы в восторге, услышав твои слова. Готов поспорить, что эта холодная сучка попортила тебе много крови за то время, пока ты находилась на ее попечении.

Олимпия с трудом заставила себя улыбнуться.

— Все было не так ужасно, как тебе кажется. Мне вообще казалось, что она не очень-то заботилась обо мне.

— Джулия не понимает смысла слова «заботиться». И я уверен, что она действительно испортила тебе много крови, принцесса. Она заставила тебя поверить в то, что ты некрасива, что у тебя плохая фигура, поэтому ты боялась меня, пряча свое тело, казавшееся тебе уродливым. — Шеридан провел рукой по бедру Олимпии, не сводя глаз с ее груди, просвечивающей сквозь прозрачную ткань. — Никогда не верь ей. Ты прекрасна. Ты совершенна.

Олимпии так хотелось поверить ему, но это было очень трудно сделать. Она слегка отодвинулась, и его рука упала на ковер.

— Мне кажется, что ты ее очень хорошо знаешь.

— Она была любовницей моего отца. — Шеридан горько улыбнулся, видя, что Олимпия изумлена. — Я удивил тебя? Да, я действительно чертовски хорошо знаю Джулию. Она впервые соблазнила меня, когда мне было шестнадцать лет и я находился дома на побывке. В то время я, правда, думал, что инициатива исходила от меня. Я хотел напакостить отцу, ты понимаешь? Но с годами, приобретя жизненный опыт, я понял, что все было наоборот. Как в этом конкретном случае, так и во многих других.

— Так она была любовницей твоего отца? — повторила Олимпия, не в силах оправиться от потрясения.

— Ну да, бывшая любовница, — сказал Шеридан и махнул рукой. — По всей видимости, старик выгнал ее много лет назад, и она вынуждена была искать себе место, чтобы заработать на жизнь.

Но Олимпия все еще никак не могла свыкнуться с мыслью о том, что Джулия, всегда одетая со строгой элегантностью в черное платье и так пекущаяся о репутации своей подопечной, была долгое время любовницей богатого старика. Возможно ли такое?

— М-мустафа говорил мне…

— Могу представить, что именно он мог сказать. Да, она действительно явилась ко мне, когда я, выйдя в отставку, вернулся домой. И я воспользовался ее приходом в своих целях… Я ведь всегда подчеркиваю, что не святой. А Джулии только того и надо было, она готова была заманить меня в ловушку…

Он осекся и нахмурился. Олимпию охватила тревога, и она положила ладонь на руку Шеридана.

— О чем ты?

Он отвернулся в сторону.

— Так, ни о чем. Ничего серьезного.

Шеридан загрустил и погрузился в задумчивость. А потом снова повернулся к Олимпии и, не говоря ни слова, крепко обнял ее.

Олимпия закрыла глаза и прижалась к его груди, чувствуя сквозь тонкий шелк своей одежды напряженное тело Шеридана, одетого в бархатную рубаху. Его пальцы беспокойно теребили прядку густых волос девушки.

— О Господи, какой же я жалкий ублюдок, — еле слышно прошептал он, прижавшись губами к ее шее. — Я люблю тебя. — Голос Шеридана сорвался. — Я очень люблю тебя, принцесса.

— Я тоже люблю тебя, — отозвалась она, погладив его по щеке.

Шеридан застонал и покачал головой. Он выпустил ее из объятий и начал ходить по комнате из угла в угол.

— Ты не можешь любить меня, не можешь, — сказал он с усилием. — Ты даже не знаешь…

Он оборвал себя, безнадежно махнув рукой.

— О завещании твоего отца? — спросила Олимпия и села на ковре. — И о том, что именно Джулия заставила тебя сделать мне предложение? Я знаю об этом. Мустафа все рассказал мне.

Олимпия опустила глаза.

— Но на моей совести есть кое-что и похуже. Олимпия бросила на него настороженный взгляд.

— Я написал письмо твоему дяде. Я думал, что смогу продать тебя ему, когда мы прибудем в Рим. Но это было до того, как мы с тобой…

Олимпия смотрела на него в упор, не сводя глаз. За окнами смеркалось, тени в маленьком саду становились все длиннее.

Шеридан со вздохом прислонился спиной к облицованной изразцами стене. Закрыв лицо руками, он в отчаянии замотал головой.

— Я все равно люблю тебя, Шеридан. Он опустил руки и уставился в пол.

— Ты связалась с Фицхью из-за того, что я негодяй и мошенник, ведь правда?

— Так я говорила самой себе, — честно призналась Олимпия. — Но я думаю… я думаю, что сделала это прежде всего из-за Джулии. Когда я узнала, что вы с ней были любовниками… — Она пожала плечами. — Я решила, что ничего не значу для тебя.

— Да ты для меня — все! — воскликнул он.

Олимпия взглянула на него, но Шеридан опустил голову, избегая ее взгляда.

— Ты единственный смысл моей жизни, — продолжал он. — Я доставлю тебя в Рим живой и невредимой и никому не позволю тронуть тебя хотя бы пальцем.

Олимпия встала и, подойдя к нему, взяла его руки в свои.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что я — единственный смысл твоей жизни?

Шеридан взглянул на их переплетенные руки. Олимпия пригладила его волосы и дотронулась до маленького шрама, рассекавшего бровь Шеридана.

— Я начал морскую службу в десять лет, принцесса, — тихо сказал он. — Мой отец однажды заявил мне, что отправляет меня в Вену, где я смогу учиться музыке. Но это была шутка. Старик очень любил разыгрывать окружающих. Я думаю, он все же намеревался вскоре забрать меня, вернуть домой. — На скулах Шеридана заходили желваки. — Просто не могу поверить в такую жестокость. Но ведь я был совсем ребенком, гардемарином — одним из десяти тысяч подобных мне, а тут еще началась война с французами… Одним словом, отец так и не явился за мной. Может быть, он не смог меня разыскать.

Шеридан нахмурился, теребя пальцы Олимпии. Олимпия крепко сжала его руку в своей.

— Но как это ужасно! Это несправедливо — посылать детей на войну!

— Нет, все выглядело не так уж и плохо, — продолжал он, подыскивая слова и запинаясь. — Не знаю, понимаешь ли ты, что такое тесная связь человека с другими людьми. Это больше чем дружба. На корабле между людьми возникает нерушимый союз. Что грозит всем, грозит и тебе. Когда в первый раз по нашему кораблю был произведен выстрел, я так испугался, что даже не мог закричать. Меня пробрал понос, я издал неприличный утробный звук и наложил в штаны. Представляешь, какая это была вонь? А тем временем от порохового дыма вокруг нечем было дышать. Каждый раз, когда корабль содрогался от нового залпа, я думал, что мы идем на дно. Кроме меня, на судне был еще один гардемарин, прослуживший на флоте уже несколько лет. Он увидел меня в таком жалком состоянии, в котором я находился. Я оцепенел от ужаса и стыда и готов был хлопнуться в обморок. И тогда этот парнишка крикнул мне что-то смешное и глупое, какую-то шутку — я даже не помню какую. Я сразу же начал смеяться, и он тоже засмеялся. Представляешь, мы стояли и смеялись посреди кромешного ада. — У Шеридана нервно заходил кадык. — Его звали Гарри Давер. Не знаю, что с ним стало потом…


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31