Мифы Древней Греции (№1) - Плененные сердца

Эвелина почувствовала, как лицо ее вспыхнуло.

— В жизни не слышала такой чепухи! — растерянно произнесла она, прижимая руки к лицу.

— Да с кем вы обе говорите? — недоуменно спросила Аннабелла.

Леди Эль и Эвелина не удостоили ее ответом, а уж Психея и вовсе не обратила на Аннабеллу никакого внимания. Она подошла к своей новой приятельнице, стоявшей перед зеркалом в одной муслиновой рубашке, отделанной выцветшей розовой лентой. Обхватив пальцами талию Эвелины, она широко раскрыла глаза.

— Я никогда еще не видела такой тонкой талии. Как жаль, что современная мода скрывает такое совершенство.

Эвелина чувствовала себя в высшей степени неловко. Слегка наклонив голову, она взглянула на себя в зеркало. Вздев на нос очки, она присмотрелась к себе критически. Ну что ж — покатые плечи, стройная длинная шея, руки, ей-богу, красивы, не иначе как в результате лазания по деревьям!.. Что еще? Грудь, можно сказать, недурна, действительно тонкая талия, плавно переходящая в бедра, и, наконец, длинные ноги с весьма изящными лодыжками. Она вспомнила, как восхищался ими Брэндрейт всего несколько часов назад. Что бы он подумал, если бы увидел ее сейчас? И что это он последнее время все не идет у нее из головы!

16

Лорд Брэндрейт похлопывал хлыстом по своим бриджам из оленьей кожи. Он направлялся из конюшни к дому мимо старого дуба. Солнце пригревало ему спину. Посередине сада он остановился и оглянулся по сторонам. Некогда самое очаровательное место, с планировкой в духе середины семнадцатого века, лежало вокруг него, в сущности, в руинах. Планировка, конечно, уцелела, но клумбы заросли, растения одичали, особенно розы, с их густыми, лишенными цветов ветвями.

В минуту какого-то удивительного душевного прозрения он понял, что сердце его сейчас в таком же состоянии, как этот сад. Бог весть почему. Ведь он никогда не пренебрегал своим благополучием. Ни одну сторону его жизни нельзя было счесть запущенной. Ну, действительно — здоровье прекрасное, поместья управляются твердой, надежной рукой, с большим тщанием он исполняет свои обязанности в палате лордов, оказывает всяческое уважение своей семье. Откуда же у него такое чувство, что вся жизнь его, как этот сад, лишь тень того, чем она должна бы быть? Где-то в глубине своего сознания он смутно ощущал, что его неудовлетворенность имеет какое-то отношение к Эвелине. Вот еще загадка!

С досадой пожав плечами и решив, что ему следует покинуть Флитвик-Лодж сразу же после состязания, Брэндрейт направился к задней двери дома. Последнее время мысли об Эвелине его почему-то особенно беспокоили. Утром, когда он болтал с Аннабеллой, у него возникло ничем не оправданное желание, чтобы Эвелина вышла и присоединилась к ним. Впрочем, подобные странные желания донимали его теперь чуть ли не ежечасно. Да, да, он хотел видеть ее, спорить с ней о чем угодно, хотя бы и ни о чем, наблюдать за тем, как она вздергивает сползающие ей постоянно на нос очки, обмениваться с ней улыбками, когда что-то развлекало их обоих. Вот всего этого он желал теперь постоянно, ощущая какое-то незнакомое доселе недовольство то ли собой, то ли всем миром.

Господи, что с ним происходит? Он словно начинает дорожить ее обществом, ценить ее присутствие. Силы небесные — он просто тоскует без Эвелины! Той самой Эвелины, которая всегда раздражала его, испытывая его терпение. Женщины, которая положила конец его единственной надежде на счастье восемь лет назад, настроив против него ту, кого он любил и желал сделать своей женой.

Ему стало больно при одной мысли о Сьюзен Лоренс, ставшей теперь леди Фелмершэм. Он любил ее, как не любил никакую другую женщину ни до нее, ни после. Он уже совсем собрался сделать ей предложение, когда Эвелина высказалась при ней в его адрес так, что у него не осталось никакой надежды жениться на прекрасной, обаятельной мисс Лоренс. А теперь эта испортившая ему жизнь старая дева как будто просто «вычеркнула это из памяти. Каково?! Питать к ней после этого какую-то привязанность или даже простой интерес невозможно — это было бы предательством его любви к Сьюзен.

С такими грустными мыслями Брэндрейт быстро поднялся по ступеням террасы. Он должен забыть об Эвелине, выбросить из головы все, кроме необходимости уехать как можно скорее из Флитвик-Лодж, подальше от нее. Остались только состязание с Шелфордом и окончательный разговор с леди Эль об античной скульптуре. Он все-таки купит мраморного Зевса. После этого ему здесь больше нечего делать.

Он провел два часа, тренируясь перед гонками, которые должны были состояться на следующий день. Он вполне мог рассчитывать на успех, особенно теперь, когда он овладел способностью сохранять равновесие, пуская лошадей рысью. Маркиз основательно проголодался после своих усилий и теперь направлялся на кухню, где надеялся уговорить кухарку приготовить ему что-нибудь перекусить. Тогда он мог бы спокойно удалиться в бильярдную и насладиться покоем в одиночестве.

Когда он чистил лошадей, старший конюх сообщил ему, что дамы заперлись в библиотеке и просили их не беспокоить. Бильярдная находилась рядом с малой гостиной в западном крыле дома. Библиотека помещалась в восточном кры» ле, рядом с бывшим кабинетом хозяина. Там мистер Генри Родон занимался делами и спасался от забот и внимания супруги. Маркиз был бы не прочь посидеть в библиотеке, где запах кожаных переплетов и вообще царивший в ней мужской дух успокаивал его. При жизни дяди Брэндрейт игрывал там с ним в шахматы, в крибедж или в триктрак, пока тот не приканчивал графин бренди.

Он любил Родона, как и своего отца. Если бы он только знал, насколько покойный запутался в долгах незадолго до своей кончины, он, без сомнения, помог бы ему. Однако ужасные факты о том, что Родон попал в руки ростовщиков, выплыли на свет только после похорон. При этом странно было то, что Генри Родон прожил всю жизнь солидным, степенным человеком. Внезапная перемена в его характере совершилась всего за полгода до его смерти. Никто не мог объяснить, что произошло с почтенным хозяином Флитвик-Лодж, переродившимся в одно мгновение. Но, так или иначе, Родон умер прежде, чем успел поправить свои дела и обеспечить будущее любимой жены. Брэндрейту остается теперь только убедить леди Эль расстаться с бюстом Зевса, и все устроится наилучшим образом.

Искусно польстив кухарке по поводу вчерашнего ужина, он был вознагражден за свою любезность кружкой пива и тарелкой со свежим хлебом, холодной курицей и тремя пирожными с клубникой. Со всеми этими благами в руках он и направился в бильярдную.

Мысли его все еще были заняты долгами дяди и печальным положением леди Эль, когда до него донеслось приглушенное хихиканье, свидетельствовавшее, на его взгляд, о непременном присутствии где-нибудь поблизости женщин. Звук этот ему нравился. В женском смехе было что-то бодрящее в самый тоскливый и мрачный день.

Он взглянул в сторону библиотеки, недоумевая, почему смех доносился из малой гостиной, если дамы, как он понял, заперлись в библиотеке.

Дверь из малой гостиной внезапно открылась, и на пороге появилась миссис Браун, экономка, с грудой одежды в руках. Он узнал лиловое платье, в котором видел утром Эвелину, и не мог понять, куда, собственно, потащила его миссис Браун.

Экономка выглядела весьма озабоченной.

Наклонившись, чтобы поднять волочившуюся по полу ленту, она не заметила маркиза, пока не налетела на него. Пиво плеснуло на лиловый муслин.

— О, сэр! — шепотом проговорила миссис Браун, отскочив от него. — То есть милорд, прошу прощения, но вам сюда никак нельзя.

Она вдруг замолчала, не находя слов, и сильно покраснела.

Брэндрейт понял, что она смущена этой внезапной встречей, и постарался ее успокоить:

— Ну, ну, голубушка. Ничего страшного не произошло. Да расскажите мне, что происходит. Говорят, дамы в библиотеке, но я явственно слышу очаровательный голосок Аннабеллы. Безусловно, здесь и леди Эль, и Эвелина. Я прав?

Ободренная его тоном, миссис Браун кивнула:

— Не знаю, кто вам сказал, что они в библиотеке, милорд. Кто бы это ни был, он ошибся. Дамы в гостиной, с ними еще одна особа, во всяком случае, мне показалось… — Она умолкла, и новая волна краски залила ей щеки. — А мисс Аннабелла принесла мисс Эвелине подарок, и они все его рассматривают. — Сделав реверанс, она добавила уже на ходу: — Простите, милорд, но я должна поспешить за рабочей шкатулкой ее милости. Они не знаю что подумают, если я не вернусь через несколько минут.

— Понимаю, — произнес он медленно, размышляя, чем бы это они были заняты. Он был преисполнен любопытства, но не желал мешать экономке выполнить данное ей поручение. Брэндрейт не стал ее задерживать.

Дождавшись, пока миссис Браун скрылась за углом и шаги ее затихли, он повернулся к двери, оставшейся самым заманчивым образом приоткрытой. Маркиз бесшумно приблизился к щелке, откуда лился в темный холл яркий солнечный свет.

Первой он увидел Аннабеллу, которая сидела у стола, перебирая разноцветные ленты. Затем леди Эль. Она держала перед собой какой-то предмет, внимательно его рассматривая.

— Я чувствую себя совершенно обнаженной, леди Эль, — услышал он голос Эвелины. Затем он увидел и ее, стоящую перед высоким зеркалом. Она казалась чем-то озабоченной, что было, впрочем, вполне естественно, поскольку стояла она там в одной только тонкой рубашке.

Маркиз был поражен. Во-первых, тем, что Эвелина была полураздета, а потом тем, что ее фигура, едва прикрытая полупрозрачной тканью, никак не желала совмещаться в его голове с образом той Эвелины, которую он привык видеть перед собой каждый день.

Как зачарованный, он следил за тем, как она подняла руки и медленно распустила волосы, словно находясь в каком-то волшебном полусне.

— Вы думаете, мне лучше остричь волосы? — спросила она, когда они упали волной, свесившись ей до пояса.

Ответ последовал не сразу, но, когда леди Эль заговорила, слова ее прозвучали как-то непонятно.

— Я не согласна с вами, Бабочка. Длинные волосы не так подчеркивают ее овал лица. Я думаю, ей была бы больше к лицу короткая стрижка, как у Каролины Лэм.

Бабочка? Что бы это значило? Эвелина уже называла это имя раньше, когда, стоя в дверях гостиной, пыталась представить им не иначе как привидение. Поскольку каждому было ясно, что пришла она совершенно одна. Как она тогда смутилась! Брэндрейт ничего не мог понять. Он помнил только, какой довольной выглядела леди Эль, когда Аннабелла разбудила ее и объяснила, что произошло.

— Я совершенно согласна с Бабочкой, — сказала Эвелина, бросив на Леди Эль предостерегающий взгляд. — Быть может, мне следует их завить, но стричься я бы не хотела.

— Откуда здесь бабочка? — спросила Аннабелла из-за стола, где она распутывала вишневую ленту.

— Это, знаешь ли, одна из… олимпийских гостий нашей тетушки, — объяснила Эвелина.

— А она здесь? — уточнила Аннабелла, оглядываясь по сторонам. — Не помню что-то, разве есть греческая богиня по имени Бабочка?

— Бабочка не богиня. Она — смертная по имени Психея, которую полюбил Эрот и вознес на Олимп.

— А… — Аннабелла утратила к этой теме всякий интерес. — Ну, кто бы она ни была, я с ней согласна. Только Каролина Лэм может позволить себе такую прическу. А как насчет Эмили Каупер? У нее волосы подлиннее и смотрятся тоже очень мило.

— Ты забываешь, что у леди Каупер вьющиеся волосы, — вмешалась леди Эль. — Такой стиль Эвелине не подойдет. У нее они к тому же слишком густые. Впрочем, Психея и вправду права. Мы должны оставить твои волосы длинными, как у нее, чтобы они падали каскадами локонов. Ты когда-нибудь пользовалась папильотками?

Эвелина отрицательно покачала головой.

— Разумеется, нет, — отвечала она вполне искренне.

Брэндрейт слышал весь этот разговор урывками. Он был слишком поражен видом Эвелины, чтобы думать о том, подходит ли ей стиль Каролины Лэм или Эмили Каупер. Он видел только, что волосы ее великолепны. Он никогда не представлял себе, насколько они у нее длинные и густые. Цвет их всегда казался ему привлекательным, но до этого момента — быть может, потому, что он видел их сейчас на фоне ее тонкой талии и почти прозрачной рубашки, — он ни разу не испытал желания взять их в руки и зарыться в них лицом. Боже, неужели он сходит с ума? Откуда у него такие чувства?

Ему хотелось заговорить, запретить Эвелине стричь волосы, но у него, слава богу, хватило здравого смысла не обнаруживать своего присутствия. Он понимал, что должен немедленно удалиться и незаметно проследовать в бильярдную. А лучше всего — затвориться в библиотеке. Но его ноги, казалось, приросли к полу. Он просто не мог двинуться с места. Вид Эвелины совершенно парализовал его. Его глаза были прикованы к ее талии. Смог бы он обхватить ее пальцами? Брэндрейт подумал, что смог бы. Он готов был отдать состояние за то, чтобы попробовать.

В это мгновение он почувствовал: что-то изменилось. В позе Эвелины появилось какое-то напряжение. Он быстро взглянул в зеркало, где мог видеть ее лицо, и понял, что она заметила его присутствие. Глаза ее широко раскрылись. Всякая другая девица наверняка бы взвизгнула, заметив, что за ней, полуобнаженной, наблюдает мужчина. Но не Эвелина!

Она улыбнулась той мимолетной улыбкой, какой она иногда обменивалась с ним, когда их развлекало что-то, чего не замечали другие. Он не мог не улыбнуться в ответ, вернее, как-то криво ухмыльнуться, как мальчишка, застигнутый врасплох. Будь она там одна, он вошел бы в комнату. И там уж придумал бы, как поступить. Боже! Неужели только вчера он целовал ее?

Кисти рук у него заломило. Как, однако, тяжело держать так долго кружку и полную тарелку. Он приготовился отвесить Эвелине одобрительный поклон и предоставить ее заботам тетки и кузины, когда, к его удивлению, она направилась прямо к нему со словами:

— Ах, боже мой, миссис Браун оставила дверь открытой. Я ее прикрою лучше, пока кто-нибудь не увидел меня раздетой.

Маркиз был так удивлен ее поступком, что челюсть у него буквально отвисла и он едва не выронил и кружку и тарелку. Высоко подняв голову и глядя на него в упор, Эвелина молча шла к нему. Маркиз мог только неподвижно созерцать ее. Какой мужчина из плоти и крови выдержит такое? Заговорит ли она с ним, когда подойдет поближе? Быть может, он бы смог убедить ее выйти и закрыть дверь за собой. С каким бы наслаждением он бросил на пол все, чем заняты сейчас его руки, и заключил ее в объятия!

Приблизившись к двери, она остановилась, так что он не смог бы дотянуться до нее. Покачав головой, она насмешливо прошептала:

— Распутник!

И со стуком захлопнула дверь.

Он вздрогнул при этом звуке и в этот же момент словно очнулся от сна. Как будто вид ее напустил на него какие-то чары и только теперь он смог от них освободиться.

Медленно повернувшись, Брэндрейт отошел от двери. Сделав несколько шагов, он перевел дыхание и глубоко вздохнул.

— Эвелина, — прошептал он, не замечая выбежавшую ему навстречу миссис Браун, которая едва успела отшатнуться, чтобы избежать нового столкновения с ним. Он пошел дальше, моргая, как спросонья. У него было странное чувство, что за ним следят, в особенности когда из-за потемневших рыцарских лат в углу холла до него долетел странный, явно мужской смех. Он обернулся в ту сторону, но ничего не увидел.

Быть может, такие же ощущения испытывала и Эвелина? Он вспомнил, как всего минуту назад она говорила о Психее так, словно видела ее наяву. Чудеса, да и только!

Уж не привидения ли здесь завелись?

Подойдя к двери библиотеки, Брэндрейт толкнул ее ногой и со вздохом облегчения вступил в этот приют покойного дяди Родона. Здесь, по крайней мере, он будет избавлен от общества не только дам, но и духов, возымевших вдруг необъяснимый интерес к обитателям Флитвик-Лодж.

Выпив глоток домашнего пива, он решил, что ему следует быть поосторожнее с Эвелиной. Если он станет продолжать злоупотреблять ее невинностью, она, пожалуй, неправильно истолкует его поступки.

Но если у него по-прежнему будет возникать непреодолимое желание обнять и поцеловать ее, он сам окажется не в состоянии понять собственные намерения.

17

Психея переводила взгляд с леди Эль на Аннабеллу, стараясь убедиться, видела ли какая-нибудь из них, как Брэндрейт наблюдал за полураздетой Эвелиной. Она чувствовала себя виноватой. Следовало бы предупредить леди Эль о его присутствии. Но она видела, что обе дамы были слишком заняты. Леди Эль старалась разобраться, какой фасон больше пойдет к шелку, а Аннабелла все еще возилась с лентами и кружевами. Они были так поглощены своими занятиями, что ни одна из них не заметила скандального поведения маркиза и совершенно неприличного демарша Эвелины.

Психея нервно стиснула руки. Ах, надо было бы сказать леди Эль, как только Брэндрейт появился. Но с каждой секундой, в особенности с того момента, как Эвелина увидела, что маркиз наблюдает за ней, Психея все больше чувствовала себя обязанной хранить молчание. Что-то удивительное произошло — не с Эвелиной, поскольку ее новая подруга и раньше обладала способностью сохранять полное хладнокровие в любой ситуации, — но с Брэндрейтом. Он вдруг увидел Эвелину совершенно в ином свете, чего никак не могло бы случиться при обычных обстоятельствах! Какой подарок судьбы, что эта глупая экономка — столь же некрасивая, сколь и рассеянная — не закрыла за собой дверь. Сама бы Психея ни за что до такого не додумалась. Даже и пробовать бы не стала. Она вообще считала, что все смертные женщины, особенно благородного происхождения, должны быть ужасно сконфужены, если их застанут раздетыми.

Но какова Эвелина! Психея с любопытством смотрела на свою приятельницу, то подбиравшую, то распускавшую волосы перед зеркалом. Хотя вряд ли Эвелина отнеслась к случившемуся так же, если бы у дверей обнаружились мистер Шелфорд или мистер Элленби. Она, конечно, не замедлила бы пожаловаться тетке на совершенно неприличное поведение джентльменов. Подумать только, подглядывать за ней! И она бы уж ни за что не прошлась по комнате перед тем, как закрыть дверь, чтобы позволить им как следует на себя насмотреться.

В общем и целом Психея была довольна. Все получилось как нельзя лучше. Подойдя к Эвелине, она шепнула, что ей необходимо на некоторое время вернуться на Олимп. Но завтра она непременно будет присутствовать на состязании.

Психею до глубины души тронуло, как огорчилась Эвелина этим известием. Порывисто обняв свою новую подругу. Психея поблагодарила ее за то терпение, с которым Эвелина выслушала рассказы о ее домашних неурядицах.

— Боюсь, что я ничем не смогла вам помочь, — сказала Эвелина. — Но откуда мне знать, что такое быть замужем несколько тысяч лет, пусть даже и за самим Эротом! Я бы очень хотела побывать у вас дома, на Олимпе. Как это, должно быть, интересно.

— К сожалению, это невозможно. Ели бы Зевс увидел вас, нам обеим не сносить бы голов в буквальном смысле! Он бы отдал их Циклопу!

Психея притворно вздрогнула, потом снова засмеялась. Зевс уже несколько столетий не совершал таких чудовищных поступков.

— Прошу вас, не смешите меня, — прошептала Эвелина, — а то Аннабелла подумает, будто я и вправду сошла с ума. Скажите мне только, неужели Эрот так рассердился на вас за ваше вмешательство в наши дела, что не желает простить вас?

— Очень меня это волнует! — передернула плечами Психея. — Хотела бы я только… впрочем, не важно! Если я сейчас не уйду, мне никогда не уйти!

Обняв Эвелину на прощание, она исчезла сквозь стену гостиной.

Часом позже она сидела, слушая Эрота и с каждым словом все больше приходя в уныние. Она нервно теребила золотые ленты своего платья. Ее ноги в золоченых сандалиях чуть-чуть не доставали до мраморного пола, так что со стороны ее можно было принять скорее за напроказившего ребенка, чем за взрослую женщину.

— И во-вторых, моя любезная супруга, почему это ты продолжаешь нарушать приказ Зевса и вмешиваться в дела этих несносных смертных? Не понимаю, что тебя в них прельщает. Все они абсолютно никчемные существа, как тебе известно.

— И я была когда-то смертной, — вставила она, глядя на паутинообразную инкрустацию из аметистов в мраморном полу.

Он пропустил ее замечание мимо ушей.

— Мне нет необходимости повторять тебе, что сплетни о твоей деятельности начинают распространяться даже среди низших существ. Эриннии давно уже потешаются над твоими выходками. У одной из них змеи так и шевелились на голове, когда она мне говорила: «Где же твоя Психея? Мы ждем. Если она не поостережется, ей одна дорога — к нам в Аид. Сам Зевс сошлет ее сюда!» Можешь себе представить, каково мне знать, что над тобой — а следовательно, и надо мной, надо мной! — потешаются даже в подземном царстве Персефоны. Разве тебе больше дела нет до моих чувств? Ты думаешь только о себе.

Психею это все мало тронуло. Ей казалось, что возлюбленный Эрот больше заботится, что подумают небожители о нем, а вовсе не о чувствах жены.

— Я не сделала ничего такого, чтобы повредить тебе, Эрот, мне только хотелось развлечься. — Тут она подняла голову и встретилась с ним взглядом, не опустив при этом глаз. — Мне же нужно было чем-то заполнять одинокие дни и часы.

— В высшей степени неудовлетворительное объяснение, — возразил он. — Каковы бы ни были твои чувства ко мне — хотя я догадываюсь, что ты считаешь меня чудовищем, — прошу тебя прекратить всякое общение со смертными. Если Зевс узнает, что ты нарушаешь его приказы, я не смогу защитить тебя от его гнева. И потом, ну что тебе в них? Они не обращают внимания на уроки, которые дает им Судьба, и совсем не почитают нас. А следовало бы! Они о нас и думать забыли.

— Что же в этом удивительного? — не сдержалась Психея. — Все, чем боги занимались, так это крали девушек из их домов и поставляли другим сладострастным божествам. И Олимп нас помилуй, если кто-нибудь осмеливался перечить какой-нибудь богине в неподходящий момент. Того и гляди, превратят тебя в дерево или в оленя, а то и вообще расстанешься с жизнью. Меня только удивляет, что культ Олимпа так долго продержался. Слишком долго, на мой взгляд!

— Ты сама-то соображаешь, что говоришь?! — прошептал Купидон. Он ходил по спальне большими шагами. Взмахи его огромных крыльев колыхали занавески на постели, как ветер белье на веревке. Но когда она высказала такое возмутительное мнение, он резко остановился с обиженным и испуганным выражением на лице. — Боюсь, что я тебя потеряю из-за твоего взбалмошного поведения. Неужели ты меня совсем больше не любишь? Может быть, тебе хотелось бы, чтобы мы никогда не встречались и я никогда не уводил тебя из отцовского дома? У Психеи слезы подступили к глазам.

— Это, наверное, то, что ты пыталась дать мне понять все эти десятилетия? — продолжал он. — Ты жалеешь, что стала моей женой, вместо того чтобы остаться с отцом и всеми теми, кого уже нет много тысяч лет? Стало быть, я сделал ошибку, любовь моя?

Психея чуть не сорвалась с места и бросилась к любимому. Ей так хотелось разгладить складки у него на лбу, поцелуями заставить его умолкнуть. Но она поступала так уже трижды за последнее столетие, и каждый раз неделю-другую спустя супруг ее снова становился холодным и отчужденным.

Поэтому, не сходя с места, она отвечала:

— Тебе, пожалуй, и впрямь не стоило на мне жениться. Твоя мать была права. И сейчас я и правда жалею, что меня не похоронили вместе с моими родными.

Как только эти слова были произнесены, ей показалось, что целая плотина прорвалась в ее нежном сердце. Слезы хлынули у нее из глаз. Она выбежала из спальни, чтобы найти приют в маленькой комнатке, куда вела дверь из столовой. Там она упала на колени у софы, обитой золотой парчой, и дала волю своему горю, властвовавшему в ее сердце уже целую вечность.

Только несколько часов спустя, когда на мир опустилась ночь. Психея поднялась с уставших колен. Она была рада, что Эрот не последовал за ней. Она больше не верила его словам, не верила, что эти слова будут подкреплены делами, рассчитанными на то, чтобы вернуть ее любовь. Сердце ее замкнулось. Она снова вспомнила об Эвелине, обдумывая тщательно все происшедшее, но эти мысли отступали перед ее собственной болью. Ей хотелось сказать Эроту, что, помогая смертным, особенно в сердечных делах, она искала для себя покоя. Но разве он мог ее понять?

Немного придя в себя, она с удовольствием оглядела комнату. По цвету и убранству на Олимпе не было ничего подобного. Используя самые яркие тона, зеленый, синий и фиолетовый, она расписала одну стену бабочками, изящными созданиями, порхающими среди высокой травы. Ткани она напряла сама, так как нигде не могла найти того, что ей нужно. Темно-красные и пурпурные цвета царили здесь. На стене напротив бабочек висели ее собственные работы, всего около двадцати, преимущественно портреты и пейзажи. Среди них были изображения дворца, в котором она провела детство, и даже несколько видов Англии, ее любимого местопребывания последние сто лет.

Эрот не любил эту комнату, называл ее вульгарной и вот уже два десятилетия не входил сюда.

Психея была довольна этим, поскольку всегда могла рассчитывать спокойно побыть в ней одна.

Она прислушалась к тишине ночи. Не было слышно ни звука. На Олимпе все ложились рано, если, конечно, Вакх не затевал один из своих праздников. В пустоте было свободнее передвигаться, да никто и не заметит. А дело предстояло такое, что свидетели ни к чему. Она не сказала об этом Эвелине, но вернулась она на Олимп вовсе не для встречи с мужем. Психея собиралась проникнуть в апартаменты свекрови и похитить не только пояс, который она нехотя вернула Афродите, но и ее знаменитые любовные эликсиры. Пора было наконец соединить Брэндрейта и Эвелину.

18

Психея выскользнула из дворца в теплую туманную ночь, двигаясь беззвучно, с легкостью бабочки, чьим именем она так охотно пользовалась. Накидка из прозрачного газа вздымалась, как парус, у нее за спиной. Длинные извилистые аллеи, соединявшие дворцы один с другим, освещались волшебными, ниоткуда идущими лучами. Овладевшее ею чувство возбуждения ускоряло ее шаги и биение сердца. Она глубоко вдыхала влажный ночной воздух, испытывая легкое головокружение. Когда ей случалось присваивать кое-что из имущества других богов и богинь — исключительно для блага смертных, разумеется, — она была безмерно счастлива. Блаженно вздыхая, она неслась по аллеям, словно крылатая посланница громовержца — божественная Ирида.

Вокруг мелькала пышная растительность, цвели гранатовые деревья, разносился нежный запах лилий, и слышались крики павлинов в парке у дворца Геры. Психея особенно боялась этой чрезвычайно мстительной богини, супруги Зевса.

Совы Афины, любимые птицы богини-воительницы, заухали на нее, когда она пробегала мимо дворца премудрой дочери царя богов. Расположенные террасами сады Афины украшали причудливо подстриженные оливковые деревья.

Высокие стебли кукурузы колыхались над оградой расположенного по соседству дворца Деметры. Из всех богинь Психея была больше всего расположена к этой. Остальные обитатели Олимпа дразнили Деметру кукурузной богиней — ласковое прозвище, данное ей смертными. Деметру это нисколько не обижало, она и внимания не обращала на их насмешки. Перед ее дворцом поля алых маков и желтых нарциссов окружали пруды, по которым на длинных ногах величественно выступали журавли.

Когда Психея ощутила душный аромат роз и услышала курлыканье сотен голубей, она замедлила шаг.

Роза была любимым цветком ее свекрови, а голуби влекли по небу ее колесницу.

Психея остановилась. Слабый отблеск фонаря дрожал на розовеющих облаках. Она плотнее стянула на плечах газовую накидку — радостное возбуждение постепенно уступало в ней место ужасу перед тем, что она намеревалась совершить. Конечно, не в первый раз, но страшно все равно. Это можно было назвать только одним словом — вероломство. Да она просто преступница! Но стоило ей только вспомнить, как дружно объединились против нее муж и свекровь, желая подчинить ее, заставить вести себя в соответствии с их понятиями, — и начавшие было терзать ее укоры совести почти совсем исчезли. Чудовище, терзавшее ее, превратилось в жалкую мошку, которую окончательно раздавил азарт удачливого игрока.

Психея смело двинулась вперед.

На расстоянии примерно в сто футов она отчетливо могла разглядеть дворец Афродиты. В этом величественном здании не было дверей, а в оконных отверстиях стекол. О преступлениях на Олимпе и не слыхивали, здесь все было известно всем заранее и записано Мойрами в Книгу судеб. В защите от сил природы здесь не нуждались. Погода всегда была неизменно прекрасная. Осадки выпадали только в виде мягкого тумана, а лучи солнца благотворно действовали на кожу.

По мере того как первоначальный ее страх исчезал. Психея испытала с новой силой острое и необыкновенно приятное возбуждение. Войдя в восточную аллею, отделявшую владения Афродиты от покоев Артемиды, Психея быстро приблизилась к дверям дворца. О, здесь было прекрасно и величественно, высота потолков доходила до тридцати футов. Поддерживаемое коринфскими колоннами здание было украшено причудливыми и розовыми тканями. Золотые вышивки, колеблемые ветром, мерцали, колыхаясь, как морские волны на закате.

Повсюду стояли розы. Розы, розы — море роз. Их тяжелый аромат настигал повсюду. Точное отражение — отметила про себя Психея — темперамента ее свекрови.

Спальня Афродиты была расположена в центре здания. Прокрадываясь по пышным залам, Психея с восхищением посматривала на чудо архитектуры — движущуюся крышу, дающую возможность звездам сиять по ночам над постелью Афродиты. Афродита спала. Впервые за много тысяч лет Психея увидела свекровь спящей. Свои первые кражи Психея совершала днем, когда точно знала, что Афродиты нет дома. Увидев ее теперь, она подумала, что никогда еще богиня не выглядела такой доброй. Она спала, совсем по-детски подложив руку под щеку.

Психея подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть ее. Только во сне могла Афродита казаться такой безобидной и невинной. В гневе она была страшна! Психея достаточно наслушалась рассказов о проделках богини любви за тысячелетия ее царствования.