Мэри Рассел (№1) - Ученица Холмса

– Точно, – бесстрастно подтвердил он.

– Я... – Я просто застыла в ожидании.

– Ее действия требуют от меня этого. Она знает меня достаточно хорошо, чтобы предположить, что я пойму ее намерения и откажусь сотрудничать с ней. Поэтому я сделаю то, чего хочет она.

В конце концов я решила, что бренди повлияло на интенсивность и качество моих мозговых процессов. Я покачала головой и спросила его:

– А почему бы просто не исчезнуть на несколько дней? Неужели действительно необходимо...

– Бежать? – перебил он. – Ретироваться? Скрыться? Ты совершенно права. Еще сегодня утром я мог бы согласиться, что нескольких дней уединения в квартире Майкрофта или в одном из моих убежищ будет вполне достаточно. – Я содрогнулась при мысли о нескольких днях в той комнате с Холмсом. – Но сегодняшнее происшествие заставило меня изменить свое мнение. Посылка с одеждой – это была всего лишь умная шутка. А вот пуля... Та пуля. Она чуть не задела тебя. Я уверен, что все было просчитано, – произнес он хоть и не глядя на меня, но я все же почувствовала что-то в его голосе.

Чтобы скрыть это «что-то», он резко поднялся и принялся расхаживать взад-вперед по каюте, заложив руки за спину.

– Я начинаю чувствовать себя щепкой, плывущей по волнам неизвестно куда. Очень неприятное чувство. Если бы я была одна, то, скорее всего, доверилась бы волнам, пусть несут куда захотят, а я посмотрю. Но, так или иначе, это не выход из положения.

– И какой же тогда выход? Наступление? Всеобщая атака? На кого? Это все равно что колотить туман битой для игры в крикет. Оборона? Но как защищаться от миража? Она читала сказки Уотсона, мою книгу о пчелах, мои монографии о почвах и следах, которые недоступны для широкого круга читателей, и Бог его знает что еще. Женщина! Она повернула против меня мои же собственные исследования, причинила мне физические и моральные страдания, выбила меня из колеи на целых пять дней, преследовала меня от самого моего дома, пока не вынудила уйти в море. И ты знаешь, – заметил он и достал свою трубку, – она даже проникла в одно из моих убежищ! Да, сегодня, там были следы... Я до сих пор не могу поверить, что это могла сделать женщина. Она предвосхищает мои умозаключения, составляет для меня сценарии моих же собственных действий и при этом оставляет впечатление, что для нее это не более чем увлекательная игра. Даже Мориарти не заходил так далеко, а он действительно был мастером своего дела, причем мастером с большой буквы. – Он замолчал, после чего резко расправил плечи.

– Да, это соперник, не знающий себе равных, – заявил он уже более спокойным голосом и зажег свою трубку. Выпустив изо рта облачко дыма, он продолжил:

– Рассел, я тут подумал над твоими словами, которые ты произнесла сегодня утром. Ты ведь знаешь, что я частенько задумываюсь над мнениями других людей и особенно над твоими. Вынужден признать, что твой протест совершенно оправдан. Ты уже действительно взрослая и, учитывая твою натуру, я был вдвойне неправ, обращаясь с тобой как с Уотсоном. Приношу свои извинения.

Я восприняла это с недоверием, ожидая вероятного подвоха, но он продолжал совершенно бесстрастным голосом, как будто рассказывал мне о погоде:

– Сегодня во время моих бесплодных скитаний среди людских отбросов Лондона я почему-то подумал о твоем будущем. Мне не давала покоя одна мысль, точнее вопрос: «Чем должен заниматься ученик, сдавший выпускной экзамен?» Ведь все экзамены, которые я заставлял тебя сдавать, ты сдала на «отлично». В этом случае выбор у меня небогатый. Учитывая исключительность этого дела, вполне резонно предположить, что самое наилучшее – это убрать тебя из-под огня, как я поступил и с Уотсоном, до тех пор, пока что-нибудь не прояснится. Нет, не перебивай меня. К моему величайшему неудовольствию, я обнаружил, что не могу этого сделать. Я начал думать об этом еще в Уэльсе. Но сейчас, когда все повернулось таким образом, у меня просто нет другого выхода. Поэтому... – Он замолчал, вынул изо рта трубку, посмотрел в нее, сунул обратно в рот и полез в карман. В моей голове мелькнули две мысли: «Слава Богу, наконец-то» и «Боже мой, он собирается избавиться от меня».

Он извлек из кармана портсигар и достал оттуда маленький свернутый клочок тонкой бумаги, бросил его передо мной и занялся вытряхиванием пепла из трубки, в то время как я развернула листок. На нем было всего лишь пять строк, написанных в спешке от руки неровным почерком:

Египет – Александрия – Саид Абу Бахадр

Греция – Фессалоники – Томас Каталеро

Италия – Равенна – Фр. Доменико

Палестина – Яффа – Али и Махмуд Хазр

Марокко – Рабат – Питер Томас.

За каждым именем следовал ряд цифр, напоминавших обозначение радиочастот. Я подняла голову, но Холмс вновь стоял у иллюминатора спиной ко мне.

– Я уже не раз говорил, что считаю недооценку опасности проявлением скорее глупости, чем храбрости, тем более в нашем положении. Иначе, если бы я руководствовался другими принципами, я не дожил бы до своих лет. Это так же верно, как и то, что положение вещей очень серьезное. Я признаю это не без стыда. Но рассчитываю на время и расстояние. Я знаю, хотя пришел к этому медленно и болезненно, что они могут быть сильным оружием. Должен признаться, что все происходящее не по мне. Я предпочитаю прямую атаку, ее интенсивное развитие и быстрое завершение.

– И что же вы предлагаете, Холмс? – спросила я настороженно. Самое долгое его путешествие длилось три года; нечто подобное, несомненно, отразится на моем университетском дипломе.

– Это продлится не очень долго. Но достаточно, чтобы посеять сомнения у нашего противника. Может быть, она в чем-то ошиблась? Или я попросту решил исчезнуть? Где же я? Кроме того, это позволит Майкрофту и бестолковому Скотланд-Ярду распространить информацию и начать расследовать мое исчезновение. К тому моменту, когда мы вернемся (я вздрогнула: мы!), она уже упустит свой шанс. Она будет в ярости, потеряет осторожность, обнаружив, что мы поломали ее планы, ее традиционную тактику угрозы, вызова, ответа и контратаки. К счастью или к несчастью, ты тоже вовлечена в это дело. – Мое внутреннее ликование быстро сменилось нахлынувшими противоречивыми вопросами и чувствами: «Может быть, он хотел исчезнуть, потому что с ним была я? И куда он собирался отправиться? В Тибет?»

– Более того, ты вовлечена в него в качестве моей помощницы. Под влиянием сложившихся обстоятельств у меня нет выбора: я должен тебе доверять.

Я не нашла никакого разумного ответа на это заявление и выпалила первое, что пришло мне в голову:

– А что бы вы сделали, если бы в ту ночь я вошла в свою комнату через дверь?

– Гм. Интересно. Ладно, это к делу не относится. Мы сейчас здесь, и это так, а не иначе. И, чтобы удовлетворить твои требования о равных правах для партнеров, я предоставляю тебе право принять следующее наше решение. Куда мы поедем? Знаешь, Рассел, – весело добавил он, – я, пожалуй, не помню, был ли у меня хоть какой-нибудь отпуск за последние четверть века.

За истекшие трое суток я видела бомбу в своей комнате и последствия взрыва еще одной на спине Холмса, провела тринадцать трудных и напряженных часов, добираясь до Лондона, едва не пристрелила Холмса, пыталась приобщиться к высокой моде, образчики которой превратились в лохмотья, почти ничего не ела, мало спала, мерзла, а кроме всего прочего, в меня еще и стреляли, и теперь, после всего этого, от меня ждали какого-то решения. Это было уже слишком, но я себя переборола.

Взглянув на двухдюймовый клочок бумаги в своих руках, на котором было написано пять строк, я спросила:

– А это все?

– Ни в коем случае. Капитан Джонс готов просто кружить по морю, если мы попросим его об этом, или доставить нас в Южную Африку. Главное, что нам нужно, это держаться подальше от Соединенного Королевства недель шесть или восемь.

– Два месяца! Холмс, я не могу отсутствовать два месяца, меня выгонят, если я столько пропущу. А моя тетя поднимет на ноги целую армию. А миссис Хадсон, а Уотсон...

– Миссис Хадсон отправляется завтра в путешествие.

– В путешествие? Миссис Хадсон?

– Кажется, ей нужно навестить родственников в Австралии. Не беспокойся и о Уотсоне; самая большая опасность, которая его подстерегает там, куда его спрятал Майкрофт, это подагра. Преподаватели в университете не будут иметь ничего против, поскольку их проинформируют, что ты уехала по срочным семейным делам. Тетю тоже поставят в известность о том, что ты в отъезде.

– Боже праведный! Если Майкрофт сможет ее приручить, ему просто цены нет. – Я чувствовала, что мои доводы разбиты.

– Итак?

– Кто эти люди? – спросила я. Холмс взял бумажку из моих рук.

– Это почерк Майкрофта, – ответил он.

– И у Майкрофта есть... дела, связанные с поездками по этим местам?

– Вроде того. Он сказал, что если мы решим ретироваться с поля боя, то могли бы принести кое-какую пользу Его Величеству. – Глаза Холмса светились восторженным огнем, и я поняла, что он уже все решил. Он помахал бумажкой перед моим носом. – Я уже испытал на себе, что задания Майкрофта всегда несут в себе массу развлечений, – добавил он.

Я забрала бумажку обратно, расправила ее на столе и указала на четвертую строку:

– Вот.

– Что?

– Палестина. Израиль, Сион, Святая Земля. Я хочу прогуляться по Иерусалиму.

Холмс медленно покачал головой.

– По правде говоря, я не выбрал бы это место. Греция – да. Марокко – может быть. Даже Египет, но Палестина? Очень хорошо, выбор твой, и я уверен, что наша противница никогда не догадается, куда мы поехали. Палестина так Палестина.

К полуночи мы проплыли мимо побережья Франции и, сохраняя радиомолчание, продолжили путь. Капитан Джонс зашел к нам в каюту. Он резко выделялся среди членов команды редкими рыжими волосами, довольно запущенными ногтями, прямой осанкой и суровыми, но вежливыми манерами. Мальчик был уменьшенной копией своего отца. Все они были отобраны Майкрофтом, который где-то прятался вместе с Уотсоном.

– Добрый вечер, Джонс, – сказал Холмс. – Бренди? Или виски?

– Нет, спасибо, сэр. Я не пью в море. Не стоит искать приключений, сэр. Я спустился к вам, чтобы спросить, не определились ли вы с дальнейшим маршрутом.

– Палестина, Джонс.

– Палестина, сэр?

– Палестина. Знаете – Израиль, Сион, Святая Земля. Полагаю, этот маршрут обозначен на ваших картах?

– Конечно, сэр. Видите ли, дело в том... Вы ведь давно там не были? Теперь это далеко не лучшее место. Там была война, вам, должно быть, известно об этом? – проговорил он.

– Конечно, известно. В Лондоне отдадут все необходимые распоряжения.

– Очень хорошо, сэр. В таком случае я ложусь на курс сегодня?

– Можно и утром, Джонс, нам незачем спешить, не так ли, Рассел?

Я открыла глаза.

– Совершенно незачем, – произнесла я и снова закрыла их.

– В таком случае утром, сэр, мисс. – Его шаги затихли наверху.

Холмс тихо встал, и я почувствовала, что он смотрит на меня.

– Рассел?

– М-м-м.

– Сегодня больше ничего делать не надо. Иди спать. Или тебя опять укрыть одеялом?

– Нет-нет, я пойду. Спокойной ночи, Холмс.

– Спокойной ночи, Рассел.

* * *

Я пробудилась ранним серым утром, когда звук двигателей изменился. Проходя через каюту за стаканом воды, я увидела силуэт Холмса, который сидел на стуле, прижавшись коленями к подбородку, с трубкой в руках, и смотрел на море. Ничего не сказав, я вернулась к себе, и не думаю, что он меня заметил. Я проспала весь день и проснулась только теплым, почти летним вечером.

Впрочем, что уж там было говорить о лете, поскольку вслед за солнечной погодой последовали несколько дождливых недель, но все же солнца было достаточно, чтобы мы с Холмсом смогли позагорать на палубе. Лондон, укутанный покрывалом своих тяжелых желтых туманов, представлялся нам другим миром, в то время как мы грелись и дремали под теплым солнцем, и я частенько ловила себя на мысли, что хорошо бы наша преследовательница уже умерла от бронхита или от воспаления легких.

Дни летели быстро. К моему удивлению, Холмс не тяготился вынужденным бездействием, а отдыхал и веселился. Целыми часами мы играли в различные интеллектуальные игры. Он демонстрировал знание тонкостей кодов и шифров. Мы проводили эксперименты на предмет того, когда различные нагретые вещества начинают самовоспламеняться, но капитану это не понравилось, и мы прекратили эти опыты. Прошло Рождество с горящим пудингом и свечами, с крекерами и бумажными коронами, и после обеда Холмс поднялся на палубу с шахматной доской.

Мы сыграли с ним всего лишь несколько партий до моего поступления в Оксфорд, и некоторое время теперь приноравливались к гамбитам и стилю игры друг друга. За последние полтора года я значительно повысила свой уровень в этом отношении. Мы играли регулярно, несмотря на то что с самого начала черный слон, а затем, белый король упали за борт и нам пришлось использовать вместо них солонку и большой земляной орех.

Холмс выигрывал большинство партий, но не все. Он был хорошим игроком, с живым воображением, однако предпочитал немыслимые гамбиты и отчаянные комбинации хорошо построенной позиционной обороне или атаке. Шахматы были для него не более чем упражнением, порою скучным, и всегда лишь жалкой альтернативой настоящей игре.

Однажды жарким полднем, когда мы проплывали мимо острова Крит, Холмс в очередной раз поднялся на палубу с шахматами. Мы сыграли три полупартии, которые иначе и назвать было нельзя, ибо я сдавалась все три раза на середине игры, видя, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Однако в четвертой завязалось отчаянное сражение. В ответ на мой захлебнувшийся ферзевый гамбит он повел настолько яростное наступление, что мои фигуры оказались парализованными. Я попробовала сыграть ладьей, но через два хода потеряла ее. Вражеские пешки почти вплотную приблизились к моему королю, который был защищен одним лишь ферзем. Именно с его помощью мне удалось несколько разрядить обстановку, но тут Холмс ударил своими тяжелыми фигурами, и вскоре мой ферзь был съеден его конем.

– Что с тобой, Рассел? – участливо спросил он, – это не похоже на тебя.

– Так уж вышло, Холмс, – ответила я и пошла пешкой, после чего картина внезапно резко изменилась не в пользу моего оппонента. Его король попал под удар двух пешек и слона, в то время как мой был надежно прикрыт оставшимися фигурами. В три хода я поставила ему мат.

Мне хотелось прыгать, скакать, целовать от радости капитана Джонса, но вместо этого я попросту рассмеялась. Он посмотрел на меня с изумленным выражением лица, потом, выйдя из этого состояния, хлопнул себя по колену и залился восторженным смехом. Наконец он вернулся к доске, проанализировал последние шесть ходов и покачал головой.

– Неплохо, Рассел. Здорово. Признаться, такого я не ожидал. Мои дети меня превзошли, – с пафосом произнес он.

– У меня была похожая ситуация в игре с преподавателем математики несколько месяцев назад, вот я и извлекла из нее урок.

– Не ожидал, что ты поймаешь меня пешками. Хорошая комбинация.

– Да, согласна. Иногда приходится приносить в жертву ферзя, чтобы спасти партию.

Он с удивлением посмотрел на меня, потом его лицо внезапно изменилось: черты обострились, а само лицо побледнело, несмотря на то, что его кожа была коричневой.

– Холмс? Холмс, с вами все в порядке?

– Гм? А, да, Рассел, все нормально. Лучше не бывает. Благодарю тебя за интересную игру. Ты предоставила мне много пищи для размышлений. – Суровое выражение его лица смягчилось, и он улыбнулся. – Спасибо, дорогая Рассел. – Он едва дотронулся рукой до моей щеки, после чего встал и ушел вниз. Я осталась сидеть на залитой солнцем палубе, победа в моих руках превратилась в пепел.

Я не видела его до тех пор, пока мы не прибыли в Яффу.

Отступление

Передышка

Глава 13

Пуп земли

...Оно сослужит хорошую службу – восстановит наше мужество и вдохновит на поиски в новом направлении.

Я не подозревала, насколько сильно жаждала увидеть Палестину, пока один из ее городов, предложенных нам в списке, не появился в моем поле зрения. Я не сомневалась, что однажды совершу паломничество к истокам моего народа, однако паломничество – это запланированное событие, к которому разум и, наверное, сердце должны готовиться заранее. Я же была в смятении, почва уходила у меня из-под ног, родные места таили в себе угрозу, но эта чужая земля встретила меня, укрыла и обогрела. Я, у которой не было ни дома, ни семьи, нашла здесь и то и другое.

Палестина, Израиль, самые несчастные из стран; на протяжении четырех тысяч лет их разоряли, грабили и разрушали. В третьем тысячелетии до Рождества Христова – саргонские аккадцы[3], в конце второго тысячелетия нашего времени – англичане. Святая для половины мира узкая полоска земли, каждый дюйм которой истоптан ногами завоевателей, бесплодная земля, единственное богатство которой – ее дети. Палестина.

К концу дня мы плыли на юг вдоль отдаленного берега, но с наступлением темноты капитан повернул на восток, к порту. Появился Холмс со своим рюкзаком, и едва забрезжил рассвет, нас отвезли на шлюпке к берегу. Место нашей высадки было южнее Яффы, или Яфо, города, европейское население которого во время войны было вынуждено бежать от арабского натиска. Можете представить мое состояние, когда нас передали в руки двух арабских головорезов и покинули. Прежде чем лодка исчезла в ночи, мы растворились в глубине опустошенной войной земли.

Они не были головорезами, точнее, должна отметить, они были не совсем головорезами. Они даже не были арабами. Мы называли их так, как они нам представились, – Али и Махмуд, но в более холодном климатическом поясе их бы скорее нарекли Альбертом и Мэттью, а их английский говорил о хорошем университетском образовании. Холмс объяснил, что, хотя они, по их заявлению, были родными братьями и даже близнецами, на самом деле в лучшем случае они являлись братьями троюродными. Я не стала дальше интересоваться ими и ограничилась наблюдением за их жестами, которыми они сопровождали свою арабскую речь.

Если двое наших спутников не были теми, за кого себя выдавали, то они были далеко не единственными в своем роде. Это с таким же успехом относилось и к судну, на котором мы прибыли из Англии, и к его команде, члены которой вряд ли были простыми моряками, несмотря на присутствие на борту ребенка; и даже мы двое были не теми, кем представлялись: отцом и сыном, двумя загорелыми светлоглазыми бродягами. Само наше присутствие на этой земле казалось мне слегка нереальным. Первые две недели мы просто слонялись без очевидной цели, выполняя различные поручения, которые казались нам бессмысленными. Мы добыли документ из закрытого дома, возродили пошатнувшуюся дружбу двух старых друзей, составили детальные карты, двух до зевоты незначительных районов. В течение всего времени нашего пребывания там меня не покидало чувство, будто за нами наблюдают, хотя я и не могла поручиться, что кто-то испытывал наши способности или ждал, когда подвернется подходящее для нас дело. Тем не менее жизнь была достаточно опасной и лишенной всяких удобств. Вскоре я вошла во вкус подобной жизни, как это случалось уже раньше, в Уэльсе. Если Майкрофт имел целью организовать нам экстравагантные каникулы, то, бесспорно, он в этом преуспел.

Нельзя сказать, что мы находились под его контролем. Имя Майкрофта открыло для нас несколько дверей, сгладило некоторые шероховатости, однако путешествовать, пользуясь время от времени его именем, вовсе не означало быть под его защитой. В самом деле, во время наших скитаний по Святой Земле мы не раз попадали в довольно интересные ситуации, порою весьма опасные. Холмс, к примеру, едва не угодил в руки бандитов, и нам пришлось выкручиваться по собственному усмотрению.

Мы оба получили ранения, но не очень серьезные. В меня раз стреляли из пустыни, в другой раз я подверглась нападению трех вооруженных бандитов в арабском квартале. Их даже не остановило обнаруженное под моим тюрбаном такое количество волос, им было все равно, кого грабить – мужчину или женщину. В тот день я едва не совершила убийство, но моей жертвой мог стать не бандит, а Холмс – за ту медлительность, с какой он пришел мне на помощь.

Я, как уже говорила, нашла сочетание некоторой нереальности и азарта довольно привлекательным. Все это давало мне определенное представление о том, что такое разведка. Единственное, о чем я думала тогда, это о том, что мы были вне досягаемости нашей таинственной преследовательницы, и о том, что Майкрофт нам здорово помог в этом деле.

Впрочем, не буду утомлять читателя подробным отчетом о нашей поездке в Палестину; хотя в ней было немало интересного, она не имеет практически никаких точек соприкосновения с делом, которое заставило нас туда приехать. Это было отступление, основной пользой от которого было то, что мы установили баланс в наших отношениях и приняли решение о дальнейших действиях по расследованию нашего дела, в то время как Майкрофт и Лестрейд собирали для нас информацию. Эта поездка изменила мой внутренний мир, дала мне возможность почувствовать вкус истории, а ощущение Палестины как своего рода убежища сделало меня еврейкой в еще большей степени. Но все это представляет больший интерес для меня, чем для читателя.

Я не собираюсь перегружать читателя описанием местных достопримечательностей. Короче, четыре дня мы жили в грязной хижине близ Яффы, потом двинулись на юг. Мы шли через заброшенные поселения кочевников, мимо разрушенных храмов, через пустыню, раскаленную даже в январе. Мы шли и ехали по дикой местности к Мертвому морю и на исходе дня, прежде чем взошла луна, окунулись наконец в его целительные воды, и я почувствовала свет звезд на моем обнаженном теле. Мы повернули на север и прикоснулись к покрытым трещинами остаткам мозаичных полов, к выложенным из цветного камня изящным рыбам и нежным гроздям винограда, и среди впечатляющих руин храмовых стен и, уже более поздних, следов побед генерала Алленби. Мы спали в бедуинских палатках из козьих шкур и в пещерах, выдолбленных в скалах, на теплых плоских крышах под звездами и в роскошных пуховых постелях во дворце паши, и под армейским грузовиком, и под рыбацкой лодкой, и просто на земле под открытым небом. Мы пили холодный кислый лимонад с евреями в сионистском поселении, горячий, приторно сладкий мятный чай с бедуинским шейхом, «Эрл Грей» с консервированным молоком в доме высокопоставленного офицера в Хайфе. Мылись мы довольно редко (в этом заключается один из главных недостатков моего маскарада).

Мы приберегли Иерусалим на самый конец, кружа вокруг него в наших скитаниях, дважды приближаясь к нему мучительно близко и как бы в смущении удаляясь, пока наконец не подошли к нему однажды вытянутыми высохшими холмами в компании кучки бедуинов и их истощенных коз. Мы стояли в лучах заката, на вершине Елеонской горы загоревшие дочерна, со сбитыми ногами и пропыленные насквозь (даже Холмс, обычно чистоплотный как кошка). Перед нами возвышался он, город городов, пуп земли, центр Вселенной, который, кажется, растет из самых недр земли, на удивление маленький, как драгоценный камень. Сердце замерло у меня в груди, и мое сердце запело во мне, и древний иврит полился из моих уст: «Возрадуйтесь с Иерусалимом, и поставьте во главе веселия своего, вселюбящие его». Мы полюбовались закатом, после чего легли спать прямо среди могил, к ужасу наших проводников. А на утро мы увидели солнце, обнявшее нежными руками стены города, и пробудившее его к сверкающей, бурлящей жизни. Я возрадовалась и почувствовала невыразимую благодарность за все это. Мы сидели, ожидая, и только когда лучи превратили бело-золотые стены в ослепительно сверкающие, мы вошли в город. Радость переполняла меня. Три дня мы ходили по его узким улицам, ели на его базарах, вдыхали запах его храмов. Мы трогали его стены, чувствовали его пыль на губах и, когда его покидали, – ощущали в себе важную перемену.

Мы шли теперь на север, цвет неба потемнел, и мы остановились, развели два костра, поставили три палатки, достали воды и сварили мягкое и нежное козье мясо, которое, казалось, было основной едой Али и Махмуда, после чего Махмуд угостил нас кофе, который сам приготовил и разлил по маленьким чашечкам. Вскоре наши спутники отправились отдыхать. Мы с Холмсом не торопились отходить ко сну. Он курил, а я смотрела на созвездия. Неожиданно для себя я запела, и звезды услышали древний гимн Изгнания, песнь людей, оторванных от своей земли, от дома своего Господа и принужденных плакать на реках Вавилона сотни поколений назад.

Мой голос затих. На вершине горы завыли шакалы. Откуда-то издалека донесся шум мотора, прокричал петух. Наконец, с чувством облегчения, напоминающим то, что приходит после долгих, мучительных размышлений, когда вырисовывается окончательное решение, я встала, чтобы пойти в палатку. Холмс потянулся и выбил пепел из трубки.

– Я должен поблагодарить тебя за то, Рассел, что ты привезла меня сюда. Антракт оказался весьма поучительным.

– В этой стране есть еще одно место, где я хотела бы побывать, – ответила я ему, – мы будем проходить через него на пути в Акку. Спокойной ночи, Холмс.

* * *

Спустя два дня мы сидели на вершине горы, открытой всем ветрам, и смотрели вниз на пропитанную кровью Ездрилонскую долину. Здесь генерал Алленби разбил турецкую армию пятнадцать месяцев назад; здесь крестоносцы потерпели отчаянное поражение семьсот тридцать лет назад; здесь состоялось не одно сражение за последние три тысячи лет за право владения узкой полоской земли, соединяющей Египет и Африку с Европой и Азией. Гора Мегиддо (Ар Мегиддо), возвышающаяся над долиной, дала имя последней решительной битве: здесь суждено начаться Армагеддону. Однако в тот вечер до нас доносились лишь отдаленный лай собак и звон колокольчиков, привязанных к шеям коз. С утра нам надо было продолжать путь к Акке, крепости крестоносцев, где нас должна ожидать лодка, чтобы вернуть в холод английского января и к продолжению борьбы с неизвестным противником. Все время, что были здесь, мы лишь косвенно касались причин, которые привели нас сюда, но я знала, что Холмса раздражало вынужденное безделье, в то время как другие делали его кровную работу, даже если этими «другими» был его брат Майкрофт. Однако он умело скрывал свое раздражение. Наконец, на вершине той горы, глядя на поле многочисленных битв, я рискнула затронуть тему, которую мы оба старательно избегали.

– Итак, Холмс, Лондон ждет нас.

– Да, Рассел, ты права. Это действительно так. – В его серых глазах внезапно загорелся огонь, который я не наблюдала несколько недель.

– И каков будет ваш план?

Он сунул руку в карман своих грязных штанов и извлек оттуда трубку с кисетом.

– Для начала скажи мне, для чего ты привела нас обоих сюда?

– Сюда? Кажется, я говорила вам о моей матери, не так ли?

– Да, ее звали Джудит. Напомни мне эту историю, Рассел. Я стараюсь забывать вещи, которые не имеют отношения к тому, что может пригодиться мне в работе, а библейские истории, как правило, не относятся к категории последних.

Я улыбнулась.

– Может быть, эта история как-нибудь вам пригодится. Я прочитала ее с мамой, когда мне было семь лет. Моя мать была мудрой женщиной и понимала, что изучение религии будет делом трудным, поэтому решила начать с этой истории, тем более что в ней фигурирует ее имя. Американское Джудит, а еврейское – Юдифь.

– История Юдифи и Олоферна.

– Это произошло здесь, в маленьком городке в стороне от Иерусалимской дороги, мимо которого мы только что проходили. Олоферн возглавлял ассирийскую армию, которая пришла покорить Иерусалим. На их пути встал маленький городок. Тогда он обложил его и начал осаду. По истечении тридцати четырех дней в городе кончилась вода, и горожане предъявили Господу ультиматум: дай нам воду в пять дней, или мы позволим этой армии обрушиться на Иерусалим. Весть об этом решении дошла до молодой и красивой вдовы по имени Юдифь. Их малодушные речи возмутили ее. Она надела свое лучшее платье и, покинув город, направилась в лагерь Олоферна. Она сказала ему, что хочет спастись от грядущего разорения, избежать страданий в осаде. Естественно, тот пригласил ее в свой шатер, она напоила его, и, когда, пьяный, он уснул, Юдифь отсекла ему голову и вернулась с ней в родной город. Захватчики отступили, Иерусалим был спасен, а два с половиной тысячелетия спустя женщины, названные в ее честь, рассказывают на ночь своим детям эту кошмарную историю.

– Поучительная история, Рассел, но едва ли ее стоит рассказывать малышам.

– Моя мать начала мое теологическое образование довольно рано. Через год мы уже читали такие истории, перед которыми история о Юдифи кажется детским лепетом. Как бы там ни было, именно поэтому я хотела побывать здесь, чтобы посмотреть, где стояли войска Олоферна. Вы услышали ответ на свой вопрос?

Он вздохнул.

– Боюсь, что да. Кажется, ты поняла, о чем я думал, когда мы сюда плыли, не так ли?

– Об этом трудно было не догадаться.

– И ты предлагаешь в качестве альтернативы вот это? – спросил он, махнув рукой в сторону темнеющей долины.

– Да, – ответила я.

– Нет уж, Рассел, извини, но я не пущу тебя во вражеский лагерь, потому как сомневаюсь, что наш противник окажется беззаботным пьяницей.

– Я не принесу себя в жертву, Холмс, и не покину вас. – Я почувствовала некоторое облегчение, но решила, что буду смелой до конца.

– Я не говорю, что ты должна покинуть меня, Рассел, тебе необходимо лишь притвориться, будто это так. – Он встал, зашел в палатку и вернулся со знакомой деревянной доской в руках. Расставив фигуры так, как они стояли в нашей партии, которую мы разыгрывали у Крита до моей потери ферзя, он развернул доску и приготовился играть черными. На этот раз я взяла его ферзя в оборот и загнала его в угол. Однако борьба шла с переменным успехом, поскольку я знала его намерения и старалась избежать острых углов.

Темп игры постепенно замедлялся, мы все чаще погружались в долгие раздумья. Мы даже не заметили, как над нами начали зажигаться первые звезды, пока Али не принес маленький керосиновый фонарь и не поставил его на камень рядом с нами. Холмс провел сложную комбинацию и съел моего второго слона. Я выиграла ладью, но через два хода его конь забрал мою. (Кони были страшным оружием Холмса.) Махмуд принес две чашечки кофе, сунул их нам в руки, после чего постоял немного, глядя на доску, и, ничего не сказав, ушел.