Она видела, как строили Берлинскую Стену, и она видела, как ее сносили. Природа наградила ее красотой, так что она могла заработать себе на хлеб. А каково было некрасивым? Задумывался ли я когда-нибудь о том, каково было некрасивым женщинам, с покрытыми шрамами лицами и потерянными конечностями? Кому нужны калеки? Она быстро повзрослела, ей пришлось работать с тринадцати лет. Ей повезло, потому что солдатам нравились ее светлые волосы и голубые глаза, ее грудь и попка. Она смеется.

– Да, многим нравилась моя попка, как и все остальное. В основном это были французские парни, которым нравится этот способ. Я была красива, и они мечтали о моем теле. Я откладывала деньги, которые они платили мне, и однажды смогла купить себе жилье. Я работала в поте лица, чтобы построить новую жизнь. Моему брату было девять лет, когда он погиб. Матери – двадцать восемь, а отца убили в тридцать один. Я осталась совсем одна.

Слезы снова текут по ее лицу. Я не знаю, что сказать, я чувствую себя полнейшим мудаком. Просто киваю в ответ. Я вижу, как Картер пьет пиво из бутылки и смеется, смеется над ебанутым Томом, которому так повезло нарваться на ебанутую бабку, нажравшуюся шнапса или как там это у них называется. Дряхлую выжившую из ума бабку. Марк сочувственно качает головой, доволен, что это случилось не с ним. Пожилой женщине сложно сказать «иди на хуй, оставь меня в покое», независимо от того, откуда она и как она тебя заебала. Нельзя сказать старому человеку «отъебись, сука».

Картер и Марк отворачиваются, возвращаются к своему разговору, английские парни пьют и наслаждаются жизнью. Им не о чем беспокоиться. В этой старой женщине они, наверное, не видят ничего, кроме слабости и болезней. Мы молодые и сильные. Нас не волнует никто, кроме нас самих. Скажи «нет» плохим мыслям. Держаться вместе и иметь силу уйти, когда твое время пройдет, не причинять другим проблемы. Когда-нибудь это случится с каждым из нас. С теми, кто доживет. Что интересного может рассказать молодым парням эта клуша? Но мне интересно. Я пытаюсь представить ужас войны. Для женщин и детей она должна быть настоящим кошмаром. Для беззащитных женщин и детей. Их оставили платить за грехи их мужчин. Матерей – смотреть, как их детей закалывают штыками на улице. Маленьких мальчиков и девочек – смотреть, как их матерей насилуют русские, немцы, кто угодно. Кто угодно, кроме англичан. Наверное, всегда кому-то приходится расплачиваться, и неважно, виноват в чем-то ты лично или нет. Вот и верь после этого во всякие «подставь другую щеку». Женщина достает платок и вытирает слезы. Смотрит прямо перед собой, запутавшись в своих воспоминаниях.

Я окидываю взглядом улицу, чувствуя всю прелесть нахождения в Берлине. Надо бы заткнуть эту тетку и перестать думать. Не знаю, почему, но я чувствую, что Берлин – это круто. Может быть, это история, намертво засевшая в наших головах. Все эти рассказы и фотографии, которыми нас пичкали в детстве. Здесь был эпицентр холодной войны, грань между Востоком и Западом. Коммунистов уже нет, но воспоминания о Стене еще свежи.

Женщина стара, она настрадалась на своем веку, но она сохранила чувство собственного достоинства. Может, она шизофреничка, я не знаю. Я же не какой-нибудь ебучий доктор. Но она довольна, что жива и может рассказывать. Однажды она умрет, и это случится скорее рано, чем поздно. В каком-то смысле ее уже нет, потому что перестраивающим Берлин финансистам нет дела до переспавшей с тысячами союзных солдат девчонки. В современном обществе нет смысла в чувстве собственного достоинства. И не важно, что это Германия, потому что все обычные немцы, и из городских кварталов, и деревенских лачуг, никого больше не интересуют. Пидорам из банков плевать на то, как называлась захваченная Советами деревня из детских воспоминаний. Это новые диктаторы, и им на нее насрать, им лучше, если бы ее вообще не было – банкиры, промышленники и прочие подобные им мрази. Теперь они смотрят в нашу сторону, на очереди – Англия.

Амстердамские проститутки могли бы стать орудием убийства, заражая английских парней какими-нибудь циркулирующими в крови тропическими вирусами. Но последнему поколению английских хулиганов наплевать. Мне плевать на всю эту хуйню. Никто не может исправить то, что было полвека назад. По крайней мере, мы выиграли войну и не делали того, что делала Красная Армия. А теперь мы пьем пиво в том самом городе, который когда-то бомбили наши самолеты. Это впечатляет. Где мы и что делаем. Сидим в Берлине и слушаем эхо далекого прошлого. Жизнь – для тех, кто живет сейчас.

Марк пытается помочь мне, говорит, чтобы я выкинул из головы пенсионеров и подумал лучше о тех мудаках, кто остался дома перед ящиком. О счастливчике Роде, который ходит с женой по магазинам, пытаясь угодить своей миссис, и слушает дома коллекцию диско-хитов Мэнди, в то время как его друзья в Германии пьют немецкое пиво. Мы в центре мира. Ну не мира, может быть, просто в центре нового, современного рейха. Мы же так много слышали о Берлине в детстве.

Когда мы были маленькими, Берлинская Стена еще стояла, мы росли на холодной войне и гонке вооружений. Мы битком набиты антисоветской пропагандой, садистами из КГБ и доморощенными левыми, всеми этими про-пидорскими, про-черными, анти-эелыми мудаками. Долгие годы нас учили ненавидеть этих мразей, окопавшихся на Востоке и пытающихся уничтожить нашу культуру. Слушая эту женщину, я словно возвращаюсь в прошлое. То, что она рассказывает, достаточно правдоподобно, и я не могу представить, чтобы англичане вели себя как русские. Может быть, когда потеряешь двадцать миллионов, все остальное для тебя теряет значение, но это не английский путь. Мы не какие-нибудь массовые убийцы. Мы сражались, потому что у нас не было выбора, и мы делали это с честью. Поэтому немцы хотели сдаться англичанам. Поэтому и еще потому, что убили слишком много русских.

Женщина смотрит на Марка и кивает. Она знает намного больше меня, и я чувствую себя маленьким рядом с ней. По сравнению с ней я не видел ничего. Марк не уходит, и она перестает плакать. Ее чувство собственного достоинства мог бы увидеть каждый, просто смотрю я один. Она говорит, что пошла по магазинам и присела просто на минутку, и какая-то часть меня хочет дальше слушать ее, какая-то требует послать ее на хуй и избавить меня от всей этой ерунды. У меня уже голова разболелась от разговоров про ангелов и всего остального. Сейчас кругом ебанутые.

Футбол – серьезная вещь, но все-таки это только игра. Мы делаем то, что хотим, нам никто не отдает приказов. Я не хочу думать о растерзанных женщинах и детях. От таких мыслей мне становится плохо, независимо от того, чьи это женщины и дети. И когда она наконец уходит, я прячу ее образ куда-то далеко внутрь Теперь все это опять кажется мне нереальным, вроде увиденного в кино. Ее время ушло, как время тех пенсионеров, что защищали мою страну во время войны. Мы уважаем их, конечно, но уважение не значит, что мы должны все время думать о них. И правительству по хую, будь-то консерваторы или лейбористы. Им больше нравится тратить деньги на самих себя. Люди с улицы – это так, для статистики.

Она проходит сквозь моб английских хулиганов. Маленькая блондинка, закаленная годами великих демократических экспериментов. Парни расступаются, дают ей дорогу. Дорогу тени из прошлого. Перед моими глазами проносятся стратегические ракеты, гранаты и шрапнель. Интересно, сама ли она придумала про ангелов? Я пытаюсь представить их. Все, что приходит на ум, – это жирные херувимы, но я знаю, что она не их имела в виду. Я думаю о том, замужем ли она, есть ли у нее дети, и начинаю жалеть, что не спросил. Хэппи-энд никогда не помешает.

– Чего она тебе рассказывала? – спрашивает Марк, усаживаясь рядом. Он смотрит мне в лицо и смеется. – Что с тобой, ты, мудило? Ты выглядишь так, как будто увидел привидение. Да, конечно, она была слегка бледная, но ничуть не бледней наших английских сумасшедших. Все они одинаковые.

– Она рассказывала, как русские убивали людей в ее деревне, и как она пробиралась в Берлин через леса.

– Не очень весело, – кивает Марк. – Но немцы все это вполне заслужили. Они мочили русских, евреев и так далее, так чего они хотели? Гитлер не думал об этом, когда бомбил Лондон? Они убили многих наших парней. Она же не протестовала против бомбардировок Лондона и не выступала против истребления жидов. Она не думала, как это, когда детей отнимают у родителей?

– Она сама была ребенком. Здесь нет ее вины, правильно? Я имею в виду, она ведь не знала, что происходит. Она лично в этом не виновата.

– Наверное. В любом случае, нечего об этом переживать. Это все в прошлом.

– Эти русские были ебучими подонками, – присоединяется Брайти. – Коммунисты – поганые мрази. Их хватает здесь, в восточном Берлине. Мы с Харрисом попозже собираемся поехать, посмотреть на них. Должны подъехать его знакомые из Лейпцига. Они с Востока, поэтому знают, о чем речь, они выросли под этими пидарасами. Они знают, где их искать. Можете тоже поехать с нами. Соберем фирму. Среди них есть несколько футбольных хулиганов, но в основном это нефутбольные скины.

Незачем смешивать футбол и политику, по крайней мере я так считаю. Но если есть повод помахаться, то почему бы и нет? По крайней мере пока это не затрагивает женщин и детей. К нам подходит Харрис и с ним несколько внушительно выглядящих парней Почти все трезвые. Харрис говорит Билли, что не слишком на это надеется, потому что в том месте в восточном Берлине, о котором они говорят, в основном одни мудаки. Студенты и мирные обыватели, хиппи и прочий белый мусор. Но мы пока в западном Берлине и можем посмотреть достопримечательности.

Нам повезло, мы сразу нашли гостиницу. Мы ожидали теплой встречи на вокзале, но местные еще спали. Наконец мы пришли на эту улицу, привлеченные яркой вывеской. Харрис повел Экспедиционный Корпус на ресепшен. Старый турок за стойкой читал газеты. Он как раз закончил арабскую и принялся за немецкий вариант Он выглядел усталым и нехотя поднял голову. Перед ним стояла чашка какого-то говна, напоминавшего турецкий кофе. Я сразу вспомнил его коллегу по ремеслу из Амстердама. Ночное братство, замешанное на черном кофе. Абдул уставился на нас через свои стекла. Харрис спросил, есть ли свободные номера, но на хозяина это не произвело впечатления. Он устал, и вид потенциальных клиентов ему не понравился. От клиентов пахло выпивкой и железной дорогой. Короткие стрижки, татуировки, джинсы, кроссовки, небольшие бэги и флаг Святого Георгия на плечах у одного из нас Его вполне можно понять. Абдул говорит, что мест нет. Харрис несколько мгновений молча смотрит на него, потом разворачивается. Мы идем назад к двери.

Внезапно все меняется. Наверное, кофе ударило Абдулу в голову.

– Эй! – кричит он нам вслед. – Вы англичане?

Харрис оборачивается и кивает.

– Ну да, приятель, мы англичане. Тебе это не нравится?

Лицо чела расплывается в улыбке, и манеры становятся совсем другими.

– Ага! – ухмыляется он. – Хулиганы?

Секундная пауза, после которой мы начинаем смеяться. Вот почему он так разволновался.

– Мы приехали на футбол, – отвечает Харрис.

Абдул фыркает.

– Значит, хулиганы?

Харрис отрицательно качает головой.

– Мы хорошие. Мы не будем громить твою гостиницу, если ты об этом беспокоишься. Мы из Общества За Укрепление Англо-Немецких Взаимоотношений.

Чел не понимает шутки и выскакивает из-за своей стойки Он маленький и круглолицый. Пристально смотрит на Харриса, потом показывает на тату «Челси» и флаг. Тыкает пальцем в остальных.

– Нет, парни, – заключает он, – вы хулиганы.

– Ты чего, издеваешься? – спрашивает Марк.

– Хулиганы! – почти кричит чел. – Заходите и садитесь, парни. Для хулиганов номера у меня найдутся.

Хуй знает, что это с ним; наверное, газет перечитал. Мы садимся, а он начинает лопотать что-то про английских хулиганов, и что будет много драк с немцами. Мы заполняем квитанции, это длится бог знает сколько времени, но зато у Абдула дешевый хулиганский прейскурант. Он даже зовет своего помощника, чтобы тот помог нам отнести рюкзаки. Неожиданно нам попался не очередной старый пидор, а вполне душевный дед. Он все бегает вокруг нас, не зная, чем бы еще помочь. Мир безумен. Определенно безумен. Отель почти в центре и совсем недорогой, и мы направляем нескольких вновь прибывших к Абдулу.

– Скажите своим друзьям, – говорит он, когда мы встречаем его утром. – Скажите им, что хулиганам рады в отеле «Казбах».

Я подхожу к столику, за которым Картер и Гарри разговаривают с тремя миллуоловскими парнями. Я сажусь рядом и слушаю, пытаюсь вникнуть в имена, даты и объединение «Челси» и «Миллуолла». Мы с ними почти одной, южнолондонской крови. Гарри знает их по работе. А один родился в наших краях, и знает еще кого-то, и не успеешь оглянуться, как люди женятся, и приятели расстаются. Забавно, как это бывает. Это невозможно с «Вест Хэмом», они слишком далеко от нас. Так же как «Арсенал» и «Тоттенхэм», с ними мы не можем смешивать свою кровь. Никаких шансов, блядь.

Мы рассекаем вокруг, потом я чувствую голод и заказываю еду у похожего на пидора мудака в белом пиджаке и болтающемся как член черном галстуке. Он убегает и возвращается с порцией холодных колбасок; из чего они сделаны, знает, наверное, только Гитлер. Я пробую; неплохо. Континентальное говно, но сейчас в самый раз. Пидор открывает новую бутылку лагера и протягивает мне. Съебывает. Это настоящая жизнь, сидеть здесь, в сердце фатерланда, и свистеть вслед пробегающим мимо рейх-девочкам. Бутылка ледяного лагера в моей руке. Я смотрю вокруг. Англичан стало больше, они прогуливаются маленькими группами, наблюдают, что почем и кто есть кто. Пьют пиво. Ведут себя мило и приветливо. Пока.

Старая каменная церковь спряталась среди суперсовременных творений архитектуры. Она была похожа на своих английских собратьев, и каким-то образом она уцелела под бомбами Союзников. На месте сожженных домов возникли дворцы из стекла и бетона, большой бизнес пришел на смену разрухе и опустошению. Гарри вспомнил фотографию собора Святого Павла, которую видел в Лондоне, величественный купол, возвышающийся над стеной пламени. Собор Святого Павла тоже как-то сумел уцелеть под немецкими бомбами. Все говорили, что это настоящее чудо; наверное, тогда люди увидели в этом знак, что Бог на стороне англичан. Всегда здорово иметь Бога на своей стороне, и не так важно, кто ты, ведущий джихад против Запада мусульманин или богобоязненный летчик, истребляющий неверных язычников в иракской пустыне. Все всегда правы, и то фото запало в душу Гарри, как бы доказывая, применительно конкретно к Англии и Лондону, что это действительно так.

Теперь, много лет спустя, в центре Берлина, он столкнулся с зеркальным отражением. Церковь была не такой большой, как собор Святого Павла, тот был просто невъебенным, но за исключением размеров все было таким же. В соборе Святого Павла он был только один раз, в детстве, но когда приезжаешь заграницу, такие вещи привлекают почему-то.

Впереди виднелась какая-то площадь, но Гарри свернул в сторону и пошел под нависшими крышами маленьких кафе и игровых павильонов. Фэст-фуды пахли так же, как их лондонские братья-близнецы, и после амстердамской сатайи жареные сосиски с луком не очень впечатляли. Он заглянул в один из павильонов и увидел привычное зрелище – дети и подростки, а также пришедшие с ними мамы и папы играли во всевозможные войны. Он заметил стайку мальчишек, крутящихся вокруг «Специальной Миссии», повсюду на экранах мелькали яркие силуэты и мерцающие огоньки.

В каждом автомате Добро сражалось со Злом, но «Специальная Миссия» отвечала самым взыскательным требованиям потребителя. Несколько месяцев назад такой автомат поставили у них в The Unity. Это было круто. Тот, кто придумал эту игру, срубил немало бабок, достаточно, чтобы зажить в свое удовольствие в любой точке земного шара, оставить опротивевших жену и детей и купить билет в один конец на Филиппины, где можно валяться на пляже и ждать, пока тебя не осенит какой-нибудь новый гениальный сюжет.

Гарри снова увидел маленькую фигурку Ники, сидящую на постели с чашкой кофе и перебирающую фотографии в своем альбоме. Он представил, как она работает в баре на Филиппинах вместе с перенявшими у испанцев католичество девчонками, в стрип-баре в Маниле. Гарри был рад, потому что, во-первых, Манила христианская, а Ники приехала из буддистского Таиланда, а во-вторых, героев «Специальной Миссии» не интересовали азиатские оффшорные зоны. Там люди работали в поте лица и имели правильный взгляд на вещи. Они хотели жить, поэтому не роптали на низкую зарплату, высокие цены и коррупцию. Нет, действие «Специальной Миссии» разворачивалось на Востоке, но где-то поближе к дому, где правил злобный генерал Махмет, лидер деспотического нефтедолларового режима, угнетающего свой народ и посягающего на соседей. Это была захватывающая игра, где игрок имел полное моральное право на убийство, способов уничтожения было много, а личный риск сведен к минимуму.

Гарри оставил немцев играть в их военные игры и остановился в пицца-шопе. Он купил большую пиццу с ветчиной и сыром (ее приготовил бритый панк) и уселся на лавочке, наслаждаясь теплым солнышком, утоляя голод и борясь со вчерашним похмельем, ломая голову над тем, куда идти дальше. Он был недалеко от «Казбаха»; он улыбнулся, вспомнив, как ебанутый хозяин прошлой ночью делал все, чтобы английские оккупанты чувствовали себя как дома. Берлин здорово отличался от Амстердама. Здесь было больше дисциплины, что ли, но когда тебе попадается кто-то вроде этого Абдула, ты понимаешь, что Берлин – безумный город. Здесь много нацистов, перебравшихся с юга Германии, которые считают Берлин местным центром махметовского режима, может быть, он найдет и еще что-нибудь в этом роде, но с чего начать? Искать шлюх он не собирался, хватит с него. Он чувствовал себя счастливым и не хотел делать резких движений.

– Как дела? – спросил Билли Брайт, усаживаясь рядом с Гарри. – Что делаешь?

Как раз об этом Гарри и думал. Какого хуя он тут делает? Он специально почитал кое-что о Берлине перед поездкой, про клубы, бары и как из рога изобилия сыплющиеся на город инвестиции, призванные воплотить в жизнь самые сказочные мечты. Это звучало неплохо. Но пока он ничего не сделал, чтобы все это увидеть, только мечтал.

– Ем, – ответил Гарри. – А ты?

– Я собираюсь посмотреть бункер, в котором Гитлер покончил с собой.

Гарри кивнул и надкусил пиццу. Сыр был жирным и скользким, и большой кусок упал прямо ему на джинсы.

– Ебаный в рот.

Билли устроился поудобнее, Гарри предложил ему половину. Билли отрицательно покачал головой.

– Этот бункер нигде не отмечен, потому что они не хотят, чтобы люди что-то знали об этом. Они безумно боятся этого, потому что людям это интересно, особенно тем, кто вырос на востоке, под красными. Близкое общение со Штази многих подтолкнуло вправо. Они хотят, чтобы кто-то подал им пример честной жизни. Они смотрят вокруг и не видят никого, кроме неонацистов. Поэтому и происходят такие вещи, как в Ростоке^[97]. Люди не хотят, чтобы сюда приезжали миллионы турок и отнимали у них работу. Они хотят жить достойно.

– Этот турок из гостиницы нормальный, – сказал Гарри.

– Да я не о турках, – ответил Билли. – Я о людях, которые хотят любить свою страну и защищать ее.

Гарри снова кивнул; он знал, что Берлин – опасное место. Он не хотел дискутировать на тему страдающих от нищеты и безработицы местных. Амстердам нравился ему гораздо больше, хоть здесь он пробыл всего ничего. Наверное, он – исключение, потому что остальные чувствовали здесь прилив энергии. Но раз уж он приехал, то лучше он будет интересоваться будущим, а не думать о прошлом. Берлин – будущее объединенной Европы. Нет смысла отрицать очевидное. Гарри собирался отдыхать, а как именно – дело десятое.

У каждого места есть своя атмосфера. Он верил в такие вещи, потому что когда он смотрел на кого-нибудь, то в девяти случаях из десяти сразу разгадывал человека. Многое можно сказать по тому, как человек выглядит. Если кто-то напускает на себя значительный вид, то такой человек обычно оказывается мудаком, а тот, кто ведет себя приветливо, обычно оказывается хорошим парнем. Гарри верил в предчувствия. Люди ко всему относятся с предубеждениями, но это просто потому, что видят не то, что есть на самом деле, а то, что им говорят. Нужно иметь свое мнение. Он снова вспомнил о Ники; раскусить ее ему было бы тяжело.

Ева Браун осталась с Адольфом до конца. Представляешь, ты сидишь в бункере со своей женщиной и своей собакой, а Красная Армия подходит все ближе и ближе. Но они все сделали правильно и умерли до того, как пришли эти подонки.

Берлин – опасное место. Гарри очень ясно понимал это сейчас, сидя на лавочке и вдыхая ароматы фэст-фудов, слушая доносящиеся из павильонов разрывы ракет и нюрнбергскую^[98] пропаганду Билли Брайта. Нет, Берлин совсем другой, по сравнению с Амстердамом это просто другая планета. Людям здесь приходится иметь дело с теми же проблемами, но Амстердам был более дружелюбным, там ты не ощущал себя чужим. А Берлин… Это трудно выразить словами. Дома выглядели очень чистыми, только под крышами кое-где виднелись грязь и копоть. Англия была где-то между этими двумя странами, пытаясь, как в Германии, все поставить на службу эффективности, только вот те, кто у руля, были слишком бездарными.

Гарри осторожно посмотрел на Билли Брайта; тот сидел с таким видом, словно ждал чего-то. Интересно, чего он тут ждет. Он был нормальным парнем, но что-то в нем все-таки было не то. У каждого есть свои взгляды, но Билли был не такой, как Гарри. Гарри никогда не интересовался всей этой ерундой, он хотел просто спокойной жизни, он доел пиццу и швырнул бумажную тарелку в урну, промахнулся и ногой запихал ее в водосточный желоб. Какого хуя этот чел от него хочет?

Билли был подкидышем, он никогда так и не смирился с тем фактом, что родители оставили его. Гарри знал эту историю из вторых рук и никогда не спрашивал его самого, потому что это не та вещь, о которой можно поговорить за пинтой. Даже если бы они были близкими друзьями, и то это было бы сложно. Это слишком личное.

Он смотрел на сидящего рядом Билли, его почти наголо бритую голову и суровое лицо, и думал о сыне Ники, о том, каково маленькому мальчику в сиротском приюте, в то время как его мать на другом конце света занимается проституцией. Конечно, он не знает об этом, так что это не имеет значения, но не скучать по своей матери он ведь не может. Может быть, глядя на других детей, их мам и пап, он удивляется, думая о том, почему он не такой, как все. На фотографиях у ребенка была светло-коричневая кожа и восточные черты лица. Внешне он не отличался от остальных, и это хорошо. Лучше быть, как все, и не высовываться.

Монахи выглядели не так мерзко, как английские викарии^[99], и мальчик улыбался. По крайней мере, ребенку лучше расти в тропическом раю, чем в унылом европейском городе, где месяцами идет дождь, а от холода мурашки бегут по коже. В Европе вместо теплого таиландского солнца ему пришлось бы ходить в скучную школу. Гарри убедил сам себя, что мальчик счастлив, и ему было приятно думать об этом. Может быть, однажды Ники пошлет за ним, и он приедет в Голландию и поселится вместе с матерью в какой-нибудь маленькой квартирке, а может, она купит билет до Бангкока и увезет сына на юг, они поселятся где-нибудь на острове и заживут спокойно и счастливо.

Гарри вспомнил, как Болти все время говорил, что когда-нибудь уедет в тропический рай, обычно после карри. Гарри сам мечтал о тропиках, он подумал, действительно ли хотел бы этого, но он знал, что это будет непросто, потому что нелегко заставить себя покинуть Англию со всей ее историей и традициями, о которых на самом деле мало кто знает, но которые накрепко привязывают тебя к этой земле. Да, ему многое не нравится, но все-таки Англия – его дом и вообще лучшая страна в мире, хоть это и не значит, что он против остальной Европы. Гарри заставил себя остановиться, потому что эдак дело кончится тем, что он будет стоять посреди площади рядом с Билли Брайтом и вместе с ним петь «Боже, Храни Королеву».

Возвращаясь к услышанной им когда-то истории, Билли первые десять лет своей жизни провел в приюте, пока его не забрала одна пожилая пара. Это были хорошие люди, но уже старые, и отчим умер, когда Билли было пятнадцать. Он остался со своей мачехой, они привязались друг к другу. Наверное, он был счастлив, подумал Гарри, ведь иначе у него вообще не было бы в жизни ни малейшего шанса. Но все изменилось, когда его приемную мать ограбили на улице. Нападавшие были черными, и полисы их так и не нашли. Ее повалили на землю и пинали ногами в лицо, и с того дня Билли стал другим. Гарри не испытывал ненависти к черным, но что он мог сказать Билли? Да он и не чувствовал необходимости говорить что-либо, в принципе ему было все равно, просто если несколько человек оказались подонками, это еще не значит, что все остальные такие же.

Вспомнив об этом, Гарри задумался, чем же нацисты так привлекают Билли. Они стремились к тому же, к чему стремятся все эти современные корпорации, и так же, как теперешние ученые, любили всякие противоестественные эксперименты. Все это есть, просто это делают тихо, через черный ход. Но Билли до пизды генная инженерия и искусственное оплодотворение, или возможность пересадки человеку клапанов сердца свиньи. Гарри представил, как Билли, очистив землю от всех отбросов, празднует победу над темными силами сионизма и международного коммунизма, как он стоит перед Лидером и внимает его речам, призывающим новые элементы сделать еще один шаг вперед, к физическому и нравственному совершенству. На его взгляд, Билли заслуживал лучшей участи.

– Не хочешь поехать со мной и посмотреть этот бункер? – спросил Билли.

– Чего за бункер?

– Где Гитлер застрелился. Можем поехать на такси.

– Мне казалось, ты сказал, что его снесли, чтобы не привлекал внимания.

– Он просто спрятан, – ответил Билли, подумав. – Я звал остальных, но они сказали, что им это неинтересно. Сказали, что лучше будут бухать. Мы сегодня вечером собираемся в восточный Берлин, встретиться с парнями из Лейпцига. Поехали с нами, там можно помахаться с анархистами или красными, или кто там у них есть.

Гарри покачал головой и сказал, что ни то, ни другое его не прикалывает. Он хотел бы побродить по городу, а вечером найти какую-нибудь фройляйн, которая бы ему отсосала. Билли явно расстроился, потом спросил, как насчет «Бэнга», мы можем поехать туда вместе, собрать приличный моб и повеселиться. Гарри уже забыл про этот бар и карточку, которую дала ему та мажорная чикса с парома. Об этом стоило подумать. Она неплохо выглядела, а приятель ее казался полным мудаком. Гарри нравилось так думать, по крайней мере. Это значило, что у него есть шанс. Она была красива, что бы кто ни говорил, и потом, если честно, слишком уж часто он стал вспоминать Ники. Это уже похоже на какое-то извращение, в самоучителе Картера этого не было. Отстрелялся и отвалил. Только так, и никак иначе, но иногда хочется быть честным с самим собой, а если Гарри будет с собой абсолютно честным, то должен признать, что все, что ему нужно здесь, в Берлине, это хорошая ебля, чтобы выкинуть из головы ту таиландскую шлюху.

Билли продолжал нести ахинею про Адольфа и Еву, и как им, должно быть, было тяжело застрелить свою собаку, и Гарри согласился, но сказал, что возвращается в гостиницу. Он ничего не имел против этого парня, но он хотел погулять в одиночестве, а потом поехать в тот бар, ранним вечером, может быть, после того, как он посмотрит Берлин. Он приехал развлекаться, и у него нет времени на политическое говно.

Три часа, все бары переполнены. Мы еще даже никуда не ходили, но я уже заебался. Я выпил, наверное, не меньше десяти бутылок лагера. И педрила-официант больше не выходит на улицу, потому что на мостовой уже сотни англичан, распевающих ПРАВЬ, БРИТАНИЯ. Может, просто его смена закончилась. Или ему надоело, что клиенты постоянно называют его ебаным немецким пидором. Поэтому за пивом нам приходится идти внутрь, но хотя бы за стойкой персонала стала больше. Хозяин улыбается, все бухают, все довольны.

Я открываю новую бутылку, когда вдруг замечаю знакомую рыжую голову. Я протираю глаза, чтобы убедиться. Стоит в нескольких футах от меня. Я не видел этого чела несколько лет. Это безбашенный тип из Дерби, я познакомился с ним несколько лет назад на выездном матче сборной. Я иду к нему, но тут вспоминаю инцидент между «Челси» и «Дерби». Но он вроде разрешился нормально, к тому же я пьян, так что я просто хлопаю его по плечу, и через пару мгновений он улыбается. Смеясь, мы жмем друг другу руки, спрашиваем один другого, как дела, и о прочей подобной чепухе. Годы прошли быстро. Он хороший парень. Рассказывает про махачи «Дерби» конца сезона, а я вспоминаю тот случай, когда он завалил Фэйслифта. И потом еще воткнул тому нож в задницу. Тогда все обошлось, потому что полисы подоспели вовремя. Я рад, что Фэйслифта нет рядом, это было бы некруто. Я уже сам чуть не смеюсь, вспоминая, как он пырнул Фэйслифта ножом в живот, а потом в жопу. Марк и Харрис стоят рядом, но они не отличат Дерби от Иисуса Христа, и все это кажется мне каким-то диким и нелепым.

Какое-то время мы пьем вместе, но я слишком заебался. Говорю ему, что найду его попозже. В этом же баре. Я возвращаюсь в гостиницу за экстази, которое Харрис захватил с собой из Амстердама. Наверное, это поездка на поезде и несколько часов на солнцепеке утомили меня. Звуки начинают сливаться в одно целое, а это значит, что я выпил слишком много. Вместе с Харрисом, Марком и Картером я иду в «Казбах».

Гарри остановился отдохнуть в баре, где-то в восточном Берлине, потому что ноги уже болели, он надеялся на повторение своего амстердамского опыта, когда он познакомился с девчонками, а их приятели-байкеры вели себя приветливо и даже угостили его пивом. Там ему повезло, но это место оказалось слишком спокойным. Он заказал пиво и присел у окна. Его майка пропотела за время прогулки. Он прошел, наверное, несколько миль, а было на улице не меньше тридцати градусов.

Он прогулялся вокруг вокзала Зоо, а потом на поезде проехал с запада на восток.