Лондон, 1825 год.
      Джастин Кинмерри, герцог Кайлмор, смотрел поверх сбившихся в кучу цветных простыней на свою любовницу, в изнеможении откинувшуюся на подушки. Его светлость подозревал, что изнеможение было наигранным, но он получил слишком большое удовольствие, чтобы обращать внимание на мелкое притворство.
      Он не спешил завязывать галстук, любуясь ее телом, обнаженным, светившимся в полуденных лучах солнца нежно-кремовым цветом. Изящная округлость бедер. Слегка впалый живот. На великолепной груди покоился кроваво-красный рубиновый кулон, который он подарил ей пару часов назад в знак окончания первого года, проведенного вместе.
      Он долго с восхищением смотрел на эти две роскошные белые возвышенности, увенчанные розовыми сосками. Затем перевел взгляд на ее лицо, бледное и непорочное, как на изображениях Мадонны.
      Даже после целого года близости контраст между телом распутницы и лицом святой продолжал возбуждать его как мужчину. Она была прекрасна.
      Она славилась как самая известная в Лондоне куртизанка.
      И принадлежала Джастину, поддерживая его престиж в обществе не меньше, чем безупречная одежда, знаменитые конюшни или богатые имения. Продолжая одеваться перед большим позолоченным зеркалом, он позволил себе чуть заметную улыбку.
      – Позвать Бен-Ахада, чтобы он помог вашей светлости? – Ее необыкновенные глаза, светло-серые и ясные как капли воды, как всегда были лишены всякого выражения.
      Иногда он задумывался, не в этом ли кроется ее очарование – в присущей ей вопреки искусству в любовных играх отчужденности.
      Нет, не только это.
      Это было обещанием, что правильно найденный жест, правильно подобранное слово откроют правильно ведущему себя мужчине те миры страсти и чувств, которые скрываются за этим невозмутимым взглядом. Герцог никогда за все это время благополучия не заблуждался, он знал, что не пробился за эту непроницаемую стену отчужденности. И после того, как в течение года пробыл ее покровителем, начинал понимать, что никогда не пробьется.
      Догадывалась ли она, какую загадочность придает ей эта недоступность? Его бы удивило, если бы она не догадывалась. Сдержанность чувств ни в коем случае не означала, что целое сборище ведьм было умнее ее.
      – Милорд?
      Он покачал головой.
      – Нет, справлюсь сам.
      Честно говоря, он чувствовал себя неловко в присутствии ее огромного немого слуги, о котором ходили слухи, что он евнух, но Кайлмор лишь под пыткой признался бы в этой позорной неловкости.
      Она потянулась всем своим гибким телом, телом, сводившим его с ума и доставлявшим такое наслаждение, какого раньше он не мог и вообразить. Кайлмор почувствовал, как в нем снова пробуждается желание. По блеску в ее глазах он понял, что она, черт бы побрал ее проницательную душу, тоже это почувствовала.
      – Еще не поздно. – Тонкая рука потянулась к рубину.
      Это движение привлекло внимание герцога – и он знал, что на это она и рассчитывала, – к округлым налитым грудям, которые он находил такими соблазнительными.
      – Сегодня днем я занят, мадам.
      – Жаль, – равнодушно сказала она, поднимая с пола голубой пеньюар.
      Кайлмор намеренно не смотрел на ее голую спину и бедра.
      Вернее, не обращал на них внимания, насколько на это был бы способен любой мужчина с горячей кровью.
      Так повелось между ними с того самого момента, когда он шесть лет назад встретил ее холодный оценивающий взгляд в толпе, заполнявшей салон. Тогда она была любовницей другого человека. И после, несмотря на усилия Кайлмора заинтересовать ее, у нее был еще один любовник. Она согласилась на существующие сейчас отношения только в обмен на небольшое состояние и контракты, условия которых волновали юристов еще целый месяц.
      Но если он рассчитывал, что выполнение всех условий прекратит их тайную борьбу за превосходство друг над другом, то напрасно. Во всяком случае, их борьба еще никогда не была такой упорной.
      И если общество считало, что преимущество на его стороне, то он знал, что любовница обладает не менее сильным оружием. Своей красотой. Своей сдержанностью. А самое главное заключалось в том, что он хотел ее, черт возьми, точно так же, как и шесть лет назад.
      С невольным сожалением Кайлмор смотрел, как ее дивная фигура скрывается под пеньюаром. Хотя прозрачный шелк лишь слегка прикрывал ее прелести.
      Она откинула назад длинные, до пояса, черные волосы, подошла и остановилась позади него. Их взгляды встретились в зеркале, перед которым он так долго одевался.
      – Я не смогу заставить вас передумать? – Она обняла герцога и прижалась всем своим теплым телом к его спине, окутывая чувственным ароматом своих любимых духов.
      Искусными пальцами она расстегнула его панталоны и просунула внутрь руку. Он закрыл глаза.
      Быстрота и сила реакции заставила герцога оттолкнуть ее руку. Мужчина, находящийся во власти своих желаний, – не что иное, как грубое животное.
      – В следующий раз.
      Она нисколько не огорчилась, черт бы ее побрал. Только пожала плечами, отошла и прислонилась к резному столбику кровати, наблюдая, как Кайлмор поправляет свою одежду. Он натянул пальто и обернулся.
      – Благодарю за вашу нескончаемую доброту, ваша светлость. – Она подошла к нему и поцеловала в губы.
      Они редко целовались, и поцелуй как знак любви был совершенно неожиданным явлением.
      Но именно так его воспринял Кайлмор. Она не пыталась соблазнить его. Прожив с нею год, он это понимал. Он уже подарил ей этот дорогой кулон. И какой жадной она бы ни была, она не могла рассчитывать вытянуть из его кармана еще одну безделушку, достойную магараджи.
      Нет, ему оставалось предположить, что она поцеловала его потому, что ей этого хотелось.
      Эта потрясающее открытие едва успело прийти ему в голову, как она отшатнулась от него. Мягкие розовые губы, сладость которых испытал Кайлмор – сладость, единственное слово, пришедшее ему на ум, – сложились в слабую улыбку.
      – Всего хорошего, ваша светлость.
      Он схватил ее руку и, все еще под впечатлением поцелуя, который казался полным абсурдом после того, чем они занимались весь этот день, – с благоговением поднес ее тонкие пальцы к губам, словно это были пальцы принцессы.
      Он поднял голову и увидел в ее блестевших глазах то же недоумение, которое чувствовал сам.
      – И вам всего хорошего, мадам.
      Он отпустил ее руку, вышел из комнаты, спустился по лестнице и покинул виллу, которую купил ей год назад. Но, уходя от особняка все дальше, он никак не мог избавиться от воспоминания о прикосновении ее губ в поцелуе, который был почти… невинным.
      Его блистательная, опасная, загадочная Сорайя. И сейчас он понимал ее не лучше, чем шесть лет назад.

* * *

      Она услышала твердые шаги герцога, покидавшего небольшой аккуратный дом. Он всегда ходил уверенно и целеустремленно. Это было первое, что она в нем заметила.
      Но в ту минуту, когда она целовала его, он выглядел неуверенным в себе юнцом, совсем не похожим на холодного сдержанного герцога Кайлмора. В задумчивости она зашла за яркую и совершенно непристойно расписанную китайскую ширму и сменила пеньюар цвета морской волны на простое хлопчатобумажное платье. Едва она вышла из-за ширмы, как в дверь постучали.
      – Войдите, – сказала она, рассеянно собирая с пола разбросанные вещи.
      В доме было полно прислуги, всех их содержал герцог, но старые привычки изживались с трудом.
      В комнату вошел массивный человек в полосатых восточных одеждах и окинул хозяйку проницательным взглядом темно-карих глаз.
      – Я сказал девушкам, чтобы они нагрели воду для ванны, Верити, – сказал он с сильным йоркширским акцентом, от которого она безуспешно пыталась избавиться.
      – Спасибо. – Верити Эштон, известная всем как несравненная Сорайя, оглядела беспорядок, царивший в спальне. – Даже не верится, что время Сорайи кончилось.
      Мужчина вздохнул и стащил с головы свой спускавшийся на плечи головной убор. И мгновенно загадочный Бен-Ахад, немой араб-телохранитель самой скандальной дамы полусвета, превратился в Бенджамина Эштона, такого же типичного для Англии, как пироги со свининой или белые скалы Дувра, парня с фермы северного графства.
      – Ты что-нибудь сказала его высокомерию?
      Верити не обратила внимания на враждебность к герцогу. Ее младший брат относился с неодобрением к любому из ее покровителей, но по какой-то причине питал особую неприязнь к Кайлмору. Как она подозревала, герцог разделял эту неприязнь, только не мог позволить себе признаться в неприязни к такому низкому существу, как слуга падшей женщины.
      – Нет, мы же с тобой решили, что лучше просто исчезнуть.
      Бен издал горловой звук, выражавший неодобрение.
      – А теперь ты переживаешь. Не понимаю, как такая мягкосердечная дурочка, как ты, выживаете этом мире головорезов.
      Он взял с туалетного столика поднос и начал методично собирать разбросанные тарелки и бокалы. Беспорядок в комнате, как она знала, оскорблял его здравомыслие йомена.
      Четыре года, прожитые вместе с сестрой, так и не примирили Бена с ее профессией. Не будь он еще ребенком, когда она начала свою карьеру куртизанки, он не допустил бы этого. Но можно рассудить, и наоборот – если бы он не был так молод, если бы ее сестра не была еще моложе, то, может быть, у Верити и был бы какой-то выбор.
      – Я думаю… я думаю, герцог – несчастный человек, – тихо сказала она, отгоняя воспоминания о прошлом.
      Она редко думала о прошлом, но сегодня наступил конец, поэтому воспоминания о том, как появилась Сорайя, были неизбежны.
      Бен холодно взглянул на нее.
      – Несчастный? Как можно быть несчастным с огромным состоянием, смазливым личиком и всем, чего только может пожелать мужчина. Он просто испорченный, вот и все. Он, конечно, расстроится, потеряв свою игрушку. Но с этими денежками он скоро купит себе другую. Не переживай из-за своего знатного негодяя.
      – И все-таки не попрощаться – подло. Мы не должны убегать тайком. Ты же знаешь, мы с ним заключили соглашение на год. Он подписал контракт, в котором это обговаривалось.
      – Тогда он так сходил с ума от похоти, что согласился бы отдать и душу, если бы ты попросила. И еще улыбался бы при этом. Поверь моему слову, милая, – подписанное соглашение ничего не значит для распутного герцога. Когда он заполучил тебя, он рассчитывал купить тебя на пять долгих лет. И был готов получить тебя любой ценой.
      Она наклонила голову, рассматривая прекрасный турецкий ковер под ногами. Честно говоря, это была единственная подлинная восточная вещь во всей комнате.
      – Полагаю, ты прав.
      Уже не в первый раз она жалела, что поцеловала герцога. Любая дама полусвета знала, что этим напрашивается на большие неприятности.
      – Тебе двадцать восемь, Верити. Скоро ты станешь старовата для этих забав. Тогда смотри, как бы знатный и могущественный Кайлмор не задумал заменить тебя свеженькой девицей.
      Верити усмехнулась:
      – Какой старухой ты меня считаешь!
      Брат тоже улыбнулся:
      – О, я не говорю, что тебе уже пора на живодерню. Но ты долго обдумывала это. Не позволяй неуместной жалости изменить твое решение.
      – Ты прав. – Соглашение с герцогом предоставляло возможность навсегда расстаться с этой противоестественной жизнью. Он скоро оправится от удара, который нанесет его гордости ее отъезд. – Сорайи больше нет.
      Бен широко улыбнулся:
      – Прекрасно, милая. И я не прочь добавить – я буду страшно рад отделаться и от проклятого Бен-Ахада, любимого евнуха султана.
 
      Спустя час после того, как герцог Кайлмор покинул любовницу, в большой библиотеке произошла ссора с матерью.
      Подобные ссоры не были исключительной редкостью. У Кайлмора с герцогиней были напряженные отношения даже в лучшие времена. Но сегодняшняя схватка казалась более ожесточенной, чем обычно.
      – Ты женишься, Джастин! Это твой долг перед именем и семьей. Твой долг передо мной. Долг перед титулом. – В этом споре не было ничего нового, но сегодня мать проявляла особую горячность. Она стояла перед ним, высокая, худая, слепо верящая в незыблемость своих желаний.
      – Иногда я думаю, что мир стал бы лучше, если бы титулы предали вечному забвению, – устало заметил Кайлмор, облокачиваясь на резную полку погасшего камина.
      – Джастин! Что бы сказал твой дорогой покойный отец, если бы услышал такие речи?
      – Мой отец слишком предавался пьянству, опиуму и более мерзким плотским грехам, чтобы его это интересовало.
      – Как ты смеешь так говорить?
      – Потому что это правда. – Кайлмор поднял глаза.
      С ощущением неизбежности он смотрел, как мать встряхивает кусочком кружева и прикладывает его к глазам.
      – Ради Бога, что я сделала, чем я заслужила такого бесчувственного сына?
      – Не думаю, что имеет смысл и далее обсуждать эту тему, мадам, – ледяным тоном произнес он.
      Его мать искусно умела проливать слезы. Вид, с которым она сжимала носовой платок, только нагонял тоску.
      – Летиция была бы тебе идеальной женой, Джастин.
      – Ты хочешь сказать, что она – твоя лучшая шпионка?
      Мать уже несколько лет навязывала ему свою подопечную, леди Летицию Уэйд. В последнее время она стала до отчаяния настойчивой. Возможно, потому, что видела, как стремительно исчезает ее влияние на сына.
      Маргарет, герцогиня Кайлмор, дорожила лишь одним – властью. Добиваясь своего, она соблазнила половину парламента, с легкостью лгала, подкупала и интриговала. Без малейшего угрызения совести она уничтожала любого, кто становился на пути к ее эгоистичным целям. Джастин достаточно часто был свидетелем ее дел.
      Но дни ее власти уходили в прошлое, и она это понимала. Вселение бледнолицей Летиции в дом сына было чем-то вроде последней ставки.
      Герцогиня упрямо подняла подбородок:
      – Идут разговоры. Если ты не исправишь положение, репутация бедной девочки будет безнадежно погублена.
      – Если распространяются сплетни, то у них один источник. И это ты. – Кайлмор шагнул к матери. – Я никогда не пущу эту овцу-доносчицу в свою постель. Если злые языки болтают о том, что она спит под моей крышей, так это легко исправить. Вдовий дом готов для проживания.
      В яростном вопле матери уже не было притворства.
      – Уехать из города? В середине сезона? Ты, должно быть, сошел с ума. Все осудят тебя за жестокость и пренебрежение, если ты так чудовищно поступишь со мной.
      Терпение Кайлмора было на пределе. Возможно, он не ненавидел мать все свои двадцать семь лет, но, видит Бог, сейчас ему казалось, что ненавидел. Предоставлялась возможность для идеальной мести. Наступил момент показать герцогине, каким чудовищем он мог быть.
      Джастин позволил себе холодно улыбнуться.
      – Думаю, что нет. Люди будут считать мои поступки вполне естественными для молодожена.
      Конечно, мать не сразу поняла его. Ее лицо с правильными чертами, с яркими синими глазами и черными изогнутыми бровями – лицо, двойника которого он видел каждый раз, проходя мимо зеркала, и которое яростно ненавидел, – просветлело от радости.
      – О, Джастин! Ты разыгрывал меня. Господи, мне бы следовало догадаться. Летиция будет в восторге. Она всегда питала tendre к тебе.
      Кайлмор без усилий сохранял на лице улыбку.
      – Сомневаюсь.
      Подопечная герцогини, насколько ему известно, боялась его до ужаса. То, что Летиция при мысли о замужестве не бежала с воплями в ближайший монастырь, доказывало, как велико было влияние на нее Маргарет.
      – Но я боюсь, вы неправильно поняли меня, матушка.
      Герцогиня была умной женщиной, хотя тщеславие и собственные интересы иногда вводили ее в заблуждение.
      – Не спеши делать что-то назло мне, Джастин. Помни о чести Кинмерри, – сразу посерьезнев, сказала она.
      – О, честь Кинмерри для меня превыше всего, дорогая матушка. – Он увидел, как ее передернуло от сарказма, с которым он произнес ласковое обращение. – Я собираюсь ввести в дом жену, чтобы обогатить эту честь гордостью.
      – Джастин… – Она протянула к нему руки, но он отшатнулся.
      Ему было приятно, что она по-настоящему испугалась.
      – Я не стану тянуть с помолвкой, мама. Моя жена захочет как можно скорее приступить к выполнению своих обязанностей. Принимая во внимание эту ситуацию, вам с Летицией следует подготовиться к скорому отъезду. – Он небрежно поклонился. – К вашим услугам. – Он вышел из библиотеки, думая только о своем решении, твердом как алмаз.
 
      Горничная нашла Верити в кухне.
      – Простите, мисс, но его светлость в гостиной и спрашивает вас.
      – Что? – Она слишком резко повернулась и уронила на каменный пол фаянсовый подсвечник.
      – О, мисс! – Элси, заламывая руки захлопотала над осколками. – О, мисс, не двигайтесь, а то порежетесь.
      – Все в порядке, Элси. – Но если признаться, Верити очень нравился этот подсвечник. – Ты говоришь, герцог Кайлмор здесь?
      – Да, мисс. Я достану метлу и замету осколки.
      Забившееся от ужаса сердце Верити заглушало лепет горничной. Зачем приехал Кайлмор? Он навещал ее регулярно, почти с военной точностью, по понедельникам, вторникам и четвергам. Он приезжал, получал удовольствие, уезжал. Время от времени он присылал за ней карету, чтобы повезти в театр или на званый вечер. Но, покинув Кенсингтон, он никогда не возвращался в тот же день.
      Совпадение ли то, что именно в этот вечер она намеревалась исчезнуть из его жизни? Должно быть, он узнал. Но как? Верити была так скрытна, так осторожна.
      Трясущимися руками она сняла грязный передник. Верити, в своем простом сером муслиновом платье, едва ли делала честь легендарной Сорайе, но вызывать недовольство герцога, заставляя его ждать, казалось неразумным. Если он узнал о ее намерениях, то ей потребуется каждая капля доброжелательности, которую она могла заслужить.
      Она вплыла в гостиную с гордо поднятой головой, а сердце бешено билось в груди. Ее намерения не были, строго говоря, законными, но точное определение рамок законности становилось излишним, если вашим врагом являлся могущественный человек. А герцог обладал всем доступным человеку могуществом.
      – Ваша светлость? Какая… приятная неожиданность.
      Герцог, рассматривавший пустые места на стенах, медленно повернулся. Торговец картинами ушел лишь час назад, унося с собою ничем не примечательные произведения искусства, которые Кайлмор счел подходящими для жилища своей любовницы.
      Верити поторопилась обратиться к нему прежде, чем он успел заговорить.
      – Я прикажу подать чай. Или ваша светлость предпочитает… подняться наверх? – Такая грубоватая прямота была недостойна великой Сорайи, но Верити была сильно встревожена.
      Герцог озадаченно посмотрел на нее почти с тем же выражением, с каким рассматривал голые стены.
      – Ты выглядишь… как-то по-другому.
      Сорайя всегда появлялась перед своим покровителем в самом лучшем наряде или совершенно обнаженной. Кайлмор оглядел пустую комнату:
      – Что здесь происходит?
      Верити засмеялась так, как смеялась Сорайя: низким, хрипловатым, явно двусмысленным смехом.
      – Ваша светлость застали меня за домашними делами. Мы делали уборку в доме. – С привычным изяществом она опустилась на кушетку и жестом пригласила герцога сесть.
      – Мы? Я не хочу, чтобы моя любовница делала домашнюю работу. Если тебе нужны еще слуги, то только скажи. – Он сел напротив нее.
      Его ярко-синие глаза критически оглядывали ее. Она пожала плечами.
      – Я люблю все делать по-своему, ваша светлость. Ведь дом-то, в конце концов, мой. – Она надеялась, что он вспомнит об этом, когда она уедет.
      – У тебя грязь на щеке.
      Невероятно, но она покраснела. Она, которая в пятнадцать лет продала свою чистоту, чтобы иметь средства для существования. Сегодняшний день был полон неожиданностей.
      Поцелуй. Второй приезд герцога. А теперь этот румянец.
      Вероятно, действительно пришло время исчезнуть.
      – Своим видом я вызвала ваше неудовольствие, – спокойно заметила она. – Пойду надену платье, более подходящее для приема вашей светлости. – Она хотела встать.
      – Нет, я вел себя невежливо. Прошу прощения.
      От изумления Верити снова села.
      Такого еще не бывало! Неужели она только что услышала, как ее гордый упрямый любовник извинился перед ней. Герцог сохранял непроницаемое выражение лица.
      – Ты не можешь не быть обворожительной.
      – Спасибо, – сказала она, хотя его фраза прозвучала совсем не как комплимент.
      – Из тебя получится блистательная герцогиня.
      Если бы она не так хорошо знала его, то подумала бы, что он провел день за бутылкой. Страх несколько утих, и она уже находила странный юмор Кайлмора неприятным.
      – Как вижу, вашей светлости нравится шутить.
      Глаза Кайлмора холодно блеснули.
      – Я не шучу, мадам. – В его звучном голосе послышались привычные властные нотки. – Я приехал сообщить вам, что мы поженимся, как только я получу специальное разрешение.
      Изумление заставило ее искренне рассмеяться.
      – Теперь я уже не ошибаюсь, вы действительно смеетесь надо мной. – Она встала, чтобы подать ему бокал вина, но он, протянув руку и схватив за запястье, остановил ее.
      – Странный ответ на мое предложение.
      – Я не слышала никакого предложения.
      – Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
      Она смотрела ему в лицо и видела, как дергается его щека. Она понимала, что им владеет сильное чувство. Казалось, он вполне серьезно воспринимает эту безумную идею.
      – Ваша светлость, как бы мне ни льстило ваше внимание, но вы должны понимать, что предлагаете невозможное. – Его челюсти сжались, но она продолжала еще более суровым тоном. – Даже если свет и ваша семья смирятся с таким мезальянсом, боюсь, моя собственная гордость заставит меня отказать вам.
      – Гордость? – Он произнес это слово так, как будто оно не могло быть связано с таким падшим созданием, каким была она. – Это высокое положение, о котором ты не смела и мечтать.
      – Мои мечты показались бы вам удивительно скромными.
      Несмотря на ощущение нереальности происходящего, Верити рассердилась. Только ослепленный властью тиран мог ожидать, что она будет ему благодарна за это безрассудное предложение. Она была достаточно сообразительной, чтобы понять, что у герцога зреет какой-то замысел, хотя и не могла догадаться о цели.
      Более тщеславная объяснила бы предложение герцога неожиданным избытком страсти. Но Верити не заблуждалась. Он что-то затевал в собственных интересах. И она не имела намерения впутываться в это.
      Она – герцогиня? Идея была до смешного нереальной.
      – Прошу, отпустите меня. Ваше нежное внимание может оставить на моей руке браслет из синяков.
      Это было не совсем так. Он держал ее крепко, но не причиняя боли.
      – Я отпущу, когда ты дашь мне ответ.
      – По-моему, я уже дала. – Необходимость заставляла ее большую часть своей жизни ублажать эгоцентричных мужчин. Но сегодня наступил предел. – Но поскольку ваша светлость настаивает, то вот мой ответ. Я уступила, став вашей любовницей, милорд. Но никакая сила на земле не может заставить меня стать вашей женой.
      Возможно, если бы он высказал свое невероятное предложение не с таким высокомерием, она могла бы смягчить свой отказ. Или, поскольку побег был близок, не смогла бы сдержать свою естественную честность, которую так долго скрывала, играя роль Сорайи.
      Яркие пятна гнева вспыхнули на его скулах.
      – Вы поступаете опрометчиво, мадам, и говорите с презрением, которого, думаю, я не заслужил. Я приехал, чтобы вытащить вас из канавы, поднять до почетного положения замужней дамы.
      – По крайней мере в канаве я свободна.
      Он вскочил на ноги и гневно посмотрел на нее. Даже в самые бурные моменты страсти в его глазах не было столько искренних эмоций.
      – Ты очень легко говоришь о канавах. Ты забыла, что я могу уничтожить тебя одним словом.
      Герцог возвышался над нею, высокий и мощный, его мускулистое тело излучало силу. Но Верити не боялась его. Верити, не Сорайя. В какой-то момент этой сцены Сорайя исчезла навсегда.
      – Очень мило, сэр. Я так очарована вами, что почти готова принять ваше предложение.
      Верити подумала, что он ударит ее, он, который никогда раньше не поднимал на нее руку. В прошлом она перенесла насилие. Она может перенести его еще раз.
      Но случилось невероятное: герцог подавил свой гнев. Он насмешливо отпустил ее руку.
      – Нет смысла продолжать. Ты расстроена и плохо соображаешь.
      Верити воздержалась от замечания, что он и сам не эталон спокойствия.
      – Как пожелает ваша светлость.
      «Уходи, – кричало ее сердце, – уходи и оставь меня в покое!»
      Втайне ей всегда нравился герцог Кайлмор, она чувствовала, как он борется сам с собой, стараясь сохранить видимость собственного совершенства. Но ошеломляющее, ужасно неуместное предложение выйти за него замуж заставило ее вспомнить старые слухи о безумии, передающемся из поколения в поколение по линии Кинмерри.
      Его раскрасневшееся лицо лишний раз это доказывало.
      – Я вернусь за ответом завтра. А тем временем подумай о драгоценностях герцогини Кайлмор. По сравнению с ними этот рубин выглядит ярмарочной безделушкой.
      «Так ты думаешь, что я всего лишь алчная шлюха?» – возмущенно подумала Верити.
      Она не скрывала своего сарказма.
      – Уверяю вас, мой ум занят исключительно бриллиантами и изумрудами.
      Ему это точно не понравилось.
      – Завтра в четыре, мадам. Жду вашего согласия. – Он не поцеловал ей руку.
      Очевидно, любовница заслуживала любезности, а будущая жена – нет.
      Кайлмор, не обратив внимания на ее реверанс, направился к двери.
      – Ты за это время уже поняла, что я всегда получаю то, чего хочу. И не сомневайся, я хочу этого брака. – Он холодно кивнул ей, демонстрируя всемогущество аристократа, и вышел.
      Но когда на следующий день Кайлмор подъехал к небольшой хорошенькой вилле, в ней было тихо и пусто. Знаменитая Сорайя, выбранная им оружием в борьбе с ненавистной семьей, исчезла.

      Кайлмор вошел в дом и сразу же убедился, что дом не только покинут, но и ограблен, исчезло все, что имело хоть какую-то ценность.
      Неужели его предложение настолько напугало любовницу, что она поспешила сбежать? Он бы не сказал, что Сорайю легко испугать. Вчера она казалась скорее разгневанной, чем испуганной.
      Может, его угроза, произнесенная перед уходом, заставила ее поспешно бежать, спасая свою шкуру. Но он сомневался в этом.
      За долгие годы Кайлмор научился держать свой гнев в узде. Бессмысленно давать сейчас волю ярости. Нет, лучше сохранить ярость до того момента, когда он догонит вероломную шлюху.
      А он ее догонит.
      Кайлмор остановился в гостиной. О том, что что-то готовится, ему следовало догадаться еще вчера, когда уже исчезли из дома картины.
      Надо же было поверить в такое – произвели уборку! Он мог бы поспорить, что ненасытная девка никогда в жизни не держала в руках скребок или щетку. Хотя если вспомнить, то одета она была соответствующим образом. Неожиданно перед глазами возникла четкая картина: Сорайя сидела перед ним в этом невообразимо убогом платье.
      Прекрасная, конечно, и чертовски соблазнительная, как всегда. Высокая, прямая и надменная, как будто она уже была герцогиней. И в чем-то не похожая на покорную куртизанку, с которой он попрощался в начале дня.
      Тогда она простилась с ним поцелуем, будь проклята ее двуличная душа.
      Поцелуй Иуды.
      Кайлмор вспомнил, как она старалась скрыть страх, когда он сделал ей предложение. Нет, она задумала свое предательство задолго до того, как он попросил ее выйти за него замуж. Заброшенный вид дома свидетельствовал о тщательно подготовленном отъезде.
      Кайлмор направлялся наверх, когда услышал в задней части дома приглушенный звук.
      Все-таки герцог был здесь не один. Он стремительно бросился к двери гостиной и, распахнув ее, оказался в совершенно незнакомом ему коридоре. Сердце забилось в радостном ожидании, что немного повергло его в смущение.
      Стуча по каменному полу каблуками, Кайлмор пошел по темному коридору. Кухня была пуста. Ему попались на глаза крошки, разбросанные около мойки.
      – Выходи. Я знаю, что ты здесь. – Его голос гремел в пустой комнате. – Перестань ребячиться.
      Он начал шумно открывать дверки, с холодной усмешкой думая, что величественная Сорайя унизилась до того, чтобы прятаться в буфете.
      Но когда он широко распахнул дверь кладовки, то обнаружил вместо вероломной любовницы маленькую служанку, почти окаменевшую от страха. В руках она сжимала остатки булки.
      – Господи! – проворчал он. – Ради Бога, что ты тут делаешь? Вылезай сейчас же!
      Девочка захныкала, и, к его ужасу, ее глаза налились слезами.
      – Прекрати! – приказал Кайлмор. – Где твоя хозяйка?
      «И моя», – мрачно подумал он.
      Она только трясла головой, все дальше отодвигаясь от герцога.
      Кайлмор глубоко вздохнул. Пугая девочку, он не добьется от нее никаких сведений.
      В своем нетерпении он вдруг вспомнил, как тяжело чувствовать себя одиноким и беззащитным. Кайлмор затолкал незваные воспоминания обратно в самый темный уголок своей души, где прятались и другие события, о которых у него не было желания вспоминать…
      – Послушай, девочка, я не обижу тебя. – Он отошел от двери, показывая, что у него добрые намерения.
      Молоденькая служанка не пошевелилась, но наконец заговорила:
      – Пожалуйста, сэр! Пожалуйста, ваша светлость, не бейте меня. Прошлой ночью мистер Бен выгнал нас всех из дома, но мне некуда было идти, вот я и спряталась здесь. Пожалуйста, не бейте меня.
      – Я не собираюсь тебя бить, – с раздражением ответил Кайлмор и тут же пожалел об этом, девочка снова прижалась к стене. Он постарался смягчить свой тон: – Даю тебе слово. Выходи. – Он отступил в сторону, девочка неохотно вышла к нему. – Я тебя знаю, кажется?
      Она неуверенно присела.
      – Да, ваша светлость. Элси. Вчера я открывала вам дверь. Я не хотела ничего плохого. Мистер Бен сказал, что завтра мы все должны пойти в городской дом вашей светлости за своим жалованьем. Покупатели не займут дом до следующей недели. Я не хотела ничего плохого, сэр.
      Кайлмор изо всех сил старался говорить с ней ласково, хотя внутри бушевала буря.
      – Конечно, не хотела, Элси. Это останется нашим секретом, если ты согласишься ответить на мои вопросы. Сохраним наш секрет, и я дам тебе золотой соверен за помощь.
      От такого предложения глаза Элси округлились. Он догадывался, что тет-а-тет со знатью был выше ее понимания.
      – Да, сэр. С-спасибо, сэр. – Она еще раз присела.
      – Прежде всего где твоя хозяйка?
      Элси покачала головой.
      – Я не знаю, ваша светлость. Они с Беном прошлой ночью уехали в наемной карете. Я оставалась здесь, но не знаю, в каком направлении они уехали. Они оба были одеты подорожному.
      Элси, когда не боялась за свою жизнь или добродетель, явно не была глупой.
      – Они увезли с собой все вещи?
      – Нет, сэр. Только несколько ящиков в карете. Все остальное продали, даже одежду мисс Сорайи. Что очень странно. Ведь ей все равно надо во что-то одеваться? – Элси увлеклась рассказом. – Всю неделю приходили и уходили разные люди, они увозили картины, мебель и другие вещи.
      – И ты думаешь, что дом тоже продали?
      – О да, сэр. Какому-то набобу. Я видела его на прошлой неделе – весь коричневый и загорелый, сэр. Очень противный. Ну, мистер Бен сказал…
      Неожиданно Кайлмор понял, что озадачило его с самого начала рассказа.
      – Мистер Бен? Ты имеешь в виду Бен-Ахада, слугу? Он говорил? – резко спросил он.
      Элси утратила самоуверенность и с беспокойством посмотрела на Кайлмора.
      – Конечно, сэр.
      – Он всегда говорил? – В голове герцога мелькнуло ужасное подозрение.
      Тайна исчезновения Сорайи – совсем не тайна, а история старая как мир.
      Элси его вопросы явно казались бессмысленными.
      – Да, сэр. Как же иначе он мог объяснить нам, что происходит?
      – А как говорил этот мистер Бен? – грозно спросил Кайлмор.
      – Что вы имеете в виду, сэр?
      Он сдерживал свое нетерпение, чтобы она от испуга снова не спряталась в буфет.
      – Он говорил как я? Как ты? Не как иностранец?
      Она наморщила лоб:
      – Я не разбираюсь в иностранцах. Он говорил не так, как я… или как вы, сэр.
      Поскольку произношение Кайлмора было четким, аристократическим, а Элси говорила с явным гнусавым акцентом кокни, то это мало чем помогло в расследовании.
      – А он и… мисс Сорайя. – Он чуть не поперхнулся на этом имени. Его любовнице повезло, что она успела уехать, иначе он задушил бы ее. – Они вели себя как близкие люди, по-дружески?
      – О да, сэр! – охотно подтвердила Элси.
      Она, должно быть, почувствовала враждебность в его лице, потому что продолжила:
      – Нет, ничего плохого, сэр. Просто по-дружески. Вроде как по-доброму. Пожалуйста, не думайте плохо о мисс Сорайе, сэр. Прошу прощения, но какая бы она ни была, она всегда хорошо относилась к нам, слугам. А перед отъездом дала всем лишнее месячное жалованье и хорошие рекомендации. И еще сказала, что ваша светлость все равно поступите нами справедливо, ведь мы работали на вас.
      У Кайлмора не было желания выслушивать похвалы своей сбежавшей любовнице. Но Элси, видимо, любила Сорайю, и, кроме дальнейших восхвалений этой проститутки, он больше ничего не смог услышать от служанки. В конце концов герцог отослал ее вместе с обещанным совереном к дворецкому в Кайлмор-Хаус, заверив, что ее возьмут в услужение на кухню.
      Затем он яростно прочесал каждый дюйм виллы, хотя уже знал, что коварная любовница, которой он обеспечивал такую богатую жизнь, постаралась не оставить здесь ничего, что помогло бы ему выследить ее. Она не оставила ему даже глиняной кружки, которую он мог бы разбить вдребезги, а к тому времени, когда он закончил свои безнадежные поиски, ему безумно хотелось что-нибудь сокрушить. Предпочтительно – набить самодовольную физиономию Бен-Ахада.
      Сорайя не выходила у него из головы, каким дураком она сделала его за этот невообразимо дорого обошедшийся ему год.
      Бен-Ахад, оказывается, не был немым. А если не был немым, то, вполне вероятно, не был и евнухом. А ни один мужчина не мог видеть Сорайю и не желать ее.
      Значит, она обманывала Кайлмора со своим слугой?
      Они жили вместе, черт бы их побрал. Только слабоумный мог бы поверить в невинность их отношений.
      Представить, как эта огромная скотина пыхтела над бледным обнаженным телом Сорайи, было выше его сил. С проклятием Кайлмор выбежал из дома в сад. Герцог тяжело дышал и старался привести в порядок бушующие в нем чувства.
      В свете его называли Холодным Кайлмором, он славился своим самообладанием. Ни одна проклятая двухгрошовая шлюха со своим сутенером не смогут лишить его хладнокровия.
      Куда, черт побери, она уехала? Почему, во имя всех святых, она оставила его? Неужели действительно бросила ради нового любовника?
      В отчаянных поисках объяснений ее исчезновения герцог вспомнил все, что знал о женщине, целый год разделявшей с ним ложе. И понял, что знал удивительно мало.
      Теперь уже бесполезно жалеть, что у него не нашлось времени узнать о ней больше. Но он так был погружен в свою плотскую страсть, что его ничто не интересовало, кроме ее тела.
      Ничего не видя перед собой, Кайлмор повернулся к дому, который был свидетелем редких счастливых часов его взрослой жизни. Спускался вечер, погружая в неясные очертания этот дом. Темный. Всеми покинутый. Заброшенный.
      Если эта вероломная потаскушка думала, что оставляет герцога Кайлмора таким же печальным, как этот дом, значит, она ничему не научилась за время их связи.
      И если воображала, что обманула его своей ложью и тайным ночным побегом, то в этом тоже ошибалась.
      – Будь она проклята! – прошептал Кайлмор в темноте наступавшей ночи. – Будь она проклята!
      Он чувствовал, что пустой дом как будто смеется над ним. Не обращая внимания на протестующий храп коня, герцог резко развернулся и помчался в Лондон.
      Он ехал быстро. Он не разбирал дороги. Не думал о прекрасной лошади под седлом. И все время в голове звучал ритм погони.
      Сорайя, Сорайя, Сорайя.
      Только въехав в город, он был вынужден замедлить бешеную скачку. Когда лошадь чуть не сбила женщину, переходившую дорогу, Кайлмор глубоко вздохнул и ослабил поводья.
      Тряхнув головой, чтобы опомниться, он огляделся: вокруг него был окутанный сумерками город. Как странно, для других людей жизнь продолжалась, а его собственный мир перевернулся всего лишь за один день. Торговцы закрывали лавки, дети играли с обручами, волчками и куклами, семьи выходили подышать весенним воздухом. Все было как всегда. Все это он видел уже десять тысяч раз.
      Его внимание привлекла пара влюбленных, выглядывавших из окна над лавкой. Высокий молодой человек и хорошенькая блондинка.
      Как Кайлмор их ненавидел. Как ему хотелось их убить.
      Хотелось, чтобы они кричали, умирая.
      Мимо прошла женщина в изящной шляпке, маленькая, с тонкой талией, модно одетая. Она двигалась с удивительной грацией.
      У него перехватило дыхание.
      Он соскочил с седла. Так ему будет легче догнать ее в толпе. А он хотел догнать ее.
      Женщина повернула за угол и исчезла из вида.
      Сорайя недооценила его, если подумала, что он не найдет ее так близко от дома.
      Бросив лошадь, Кайлмор побежал. Он воспринимал людей, идущих по улице, как множество неживых препятствий, не извиняясь, расталкивал их, не остановился, выбив обруч из рук ребенка. Только одно имело значение – чтобы вероломная шлюха не ускользнула от него.
      Завернув за угол, Кайлмор поскользнулся и чуть не упал. Он удержался на ногах, ухватившись за неровную кирпичную стену, и впереди снова увидел проститутку, делавшую вид, что наслаждается приятной вечерней прогулкой.
      О, она заплатит за то, что сделала. Она заплатит всем, что у нее есть. И тогда он потребует большего. А она даже не знает, что ее короткая попытка стать свободной закончилась.
      Восхитительно. Как он будет смеяться, когда увидит ее лицо.
      Его губы растянулись в хищной улыбке, когда он подумал о своем неизбежном торжестве над этой самонадеянной распутницей.
      Он рванулся вперед, не думая, схватил ее и впился пальцами в худенькое плечо. Женщина ахнула и обернулась.
      Но он уже понял.
      – В чем дело? – возмутилась незнакомка.
      Рука Кайлмора бессильно упала, когда на сердце опустилась страшная тяжесть. Это не Сорайя. Сорайя была слишком умна, чтобы рисковать, были умны, теперь он это понимал, и все ее планы.
      – Я ошибся, мадам. Прошу прошения. Я принял вас за другую.
      – Придержите руки, сэр, пока не убедитесь, к кому пристаете!
      Она была привлекательной, не первой молодости, но с красивыми чувственными губами и блестящими темными глазами. Когда-то он мог бы остановиться и узнать, не обязана ли она своей стройной фигурой только корсету.
      Кайлмор повторил извинения, но уже забыл об этой женщине. Он выбросил ее из головы с такой же легкостью, с какой смахнул бы пылинку со своего рукава. Нисколько не задумываясь.
      Он пошел назад, к тому месту, где так неожиданно соскочил с седла. Бог знает, там ли еще его лошадь.
      Но какой-то блюститель общественного порядка привязал ее к коновязи у гостиницы. По крайней мере ему не придется идти пешком до Мейфэра – хотя в таком состоянии ума это могло оказаться безопаснее.
      Кайлмор сел на лошадь, но мысли были далеки от многолюдных улиц столицы.
      Где могла находиться Сорайя? Он знал ее уже шесть лет.
      С болью в сердце он вспоминал о том, как впервые увидел ее. Словно молния с ясного летнего неба, она только что прибыла в Лондон из Парижа. Тогда ее покровителем был сэр Элдред Морс, богатый и стареющий баронет, занимавший какую-то должность в английском посольстве во Франции. Сэр Элдред был холостяком, а его страстью были красивые вещи. И в то время самой красивой вещью в его знаменитой коллекции была молодая любовница, несравненная Сорайя.
      Вскоре после ее приезда Кайлмор, с нескрываемым любопытством желавший посмотреть на это создание, поставившее на уши всех мужчин светского общества, встретился с нею в городском доме Морса. Кайлмор оказался совершенно не готов к тому впечатлению, которое она произвела на него, хотя всеобщий экстаз мог бы предупредить его.
      Конечно, Лондон и раньше видел красивых женщин.
      Но Сорайя… это было нечто большее.
      В гостиной сэра Элдреда один лишь взгляд на нее пробудил в Кайлморе то самое желание покорять и обладать, которое вознесло его обнищавших предков, лэрдов Северного нагорья, до положения герцогов королевства.
      Но отсутствие интереса к нему со стороны красавицы с ледяным взглядом было оскорбительно явным. Ничто из того, что он говорил или делал, никакие материальные блага, которыми он тряс перед ее точеным носиком, не могли разлучить ее с пожилым любовником.
      Казалось, в тот лондонский сезон каждый мужчина из высшего общества делал попытки увести ее. До тех пор, пока не стало окончательно ясно, что, как ни удивительно, Сорайю вполне устраивало ее положение.
      Вот в это время к ней и пришла по-настоящему дурная слава:
      Три молодых человека, лучшие представители своего поколения, подающие большие надежды, застрелились от любви к ней. Происходили дуэли, некоторые со смертельным исходом, совершенно бессмысленные, потому что выжившие прекрасно понимали, что их победы нисколько не приближают достижения того, чего они страстно желали.
      За несколько месяцев пребывания в Лондоне любовница сэра Элдреда Морса стала самой ненавидимой, самой боготворимой и самой скандальной женщиной в Англии.
      Кайлмор наблюдал за происходящим со все возрастающим чувством неудовлетворенности. Вся его власть, все его богатство, все, чем он мог бы привлечь ее, не могли разрушить эту проклятую, необъяснимую преданность толстому баронету.
      Кайлмор тайно послал во Францию своих людей разузнать о ней все, что смогут. Но и в Париже она была так же знаменита, так же преданна и непостижима, как и в Лондоне.
      Конечно, ходили слухи, но они все, как ни досадно, не находили подтверждения. Некоторые говорили, что сэр Элдред спас ее из турецкого гарема, или из гарема в Египте, или в Сирии, или в Персии. Слишком героический поступок для довольно тучного баронета, хотя экзотическое имя девушки указывало на восточное происхождение.
      Если только ее действительно звали Сорайя, в чем Кайлмор всегда сомневался.
      Были люди, предполагавшие, что она была прачкой, которую Море подобрал в закоулках около рынка. Или что она была раньше малолетней проституткой, которой представился счастливый случай встретить богатого английского милорда.
      Кайлмор всегда со скептицизмом относился к этим историям, которые слышал не один год. Его собственная догадка заключалась в том, что если она настоящая француженка, то происходит из респектабельной семьи, пострадавшей во времена революции или Бонапарта. Он мог бы держать пари, что временами заметно ее хорошее воспитание. В свободном владении собой она превосходила любую из его знакомых благородных дам.
      А может, она была англичанкой. Она говорила на этом языке не хуже, чем он.
      – Осторожнее, ваша светлость!
      Окрик вернул Кайлмора к действительности. Широкоплечий крестьянин схватился за поводья его лошади, явно пытаясь не попасть под копыта.
      Знаменитый гневный взгляд Кинмерри испугал крестьянина, хотя он был виноват лишь в том, что случайно очутился на пути его светлости.
      Кайлмор ворвался в дом, и в ту же минуту на верхней площадке лестницы появилась его мать. После вчерашней ссоры он намеренно избегал ее. Интересно, сколько же времени она топталась наверху, ожидая его возвращения. Он надеялся, что несколько часов.
      – Джастин, я должна поговорить с тобой.
      Он стянул печатки и отдал их лакею.
      – Не сейчас, мадам.
      Она решительно, но грациозно спустилась на несколько ступенек.
      – Что ты собираешься делать? Что означал этот странный разговор о помолвке?
      – Я сообщу вам, как будут развиваться события.
      Герцогиня настолько забыла о своем величии, что торопливо поспешила следом за сыном.
      – Этого недостаточно! Неужели ты действительно думаешь, что я уеду из Лондона!
      Подойдя к двери, Кайлмор повернулся.
      – Я уже сказал, мадам. И, как глава нашей семьи, я рассчитываю, что мне будут повиноваться. Вы со своей подопечной уберетесь из этого дома к концу недели.
      – Джастин, это жестоко. Это…
      Он не знал, что она прочла на его лице, но оно, должно быть, было достаточно грозным, чтобы убедить мать, что сейчас самое разумное – уйти.
      – Как пожелаешь, – кротко сказала герцогиня, смирения в ее голосе Кайлмор никогда раньше не слышал.
      – Да, как я пожелаю, – со злостью сказал он, зная, что на самом деле не получается ничего.
      Не оглянувшись, он вошел в библиотеку. Сорайя не подозревала, какой гнев пробудила в душе любовника своим побегом. Но она узнает. И пожалеет об этом.
      Кайлмор налил бренди и залпом опустошил бокал. Обычно он ограничивал себя в выпивке. Пример несчастного отца всегда удерживал его от пьянства. Но сейчас Кайлмор снова наполнил бокал и упал в кресло перед камином. Он договорился с приятелями о встрече в клубе, но теперь у него не было никакого желания вести себя как великосветский джентльмен.
      Теплота напитка не могла растопить лед, сковавший его сердце. Оставила ли Сорайя герцога ради нового покровителя? Стало ли его унижение уже известно в обществе? Смеется ли сегодня свет над Кайлмором, чья любовница уже обирает другого богатого дурака?
      Как будут злорадствовать его соперники. Как они будут заискивать перед счастливчиком, ставшим теперь покровителем Сорайи.
      С проклятием Кайлмор швырнул пустой бокал в огонь.
      Завела ли она другого любовника? Или милости предназначаются исключительно ее смуглому слуге? Эта мысль вызвала новый взрыв тошнотворного гнева. Когда Бен-Ахад стал неотделимой частью загадочности Сорайи?
      Три года назад умер сэр Элдред, и мужская половина бомонда сходила с ума, пытаясь привлечь к себе ее внимание. В соревнование включились два герцога, итальянский принц и царский кузен, не говоря уже о куче народа, обладавшего более низкими титулами.
      В течение полугода Сорайя обдумывала свой следующий шаг, а тем временем между особенно возбудимыми соискателями множились дуэли. Но, слава Богу, затем склонность к самоуничтожению в обществе молодых отпрысков сошла на нет.
      Кайлмор был уверен и в себе, и в ней и стоял выше вульгарного проявления мужского соперничества, которое заставляло гудеть весь Лондон. Кайлмор всегда в самой глубине души знал, что она будет принадлежать ему. И она это тоже знала. Она демонстрировала свое полное равнодушие к нему, но какая-то связь, какая-то невидимая нить неумолимо тянула их друг к другу.
      Поэтому он стоял в стороне и ждал, зная, что ее выбор неизбежен. Но Сорайя повела себя непредсказуемо.
      Из жаждущего легиона поклонников она выбрала Джеймса Мэллори. Никакого намека на титул. Простой джентльмен, застенчивый молодой человек, недавно вернувшийся из Индии. Из хорошей, но не выдающейся семьи. Правда, богатый. Здесь по крайней мере она оправдала предположения света.
      Если бы не терзавшее его увлечение, Кайлмор со временем отказался бы от этой игры. Сорайя стремилась к высокому положению, а вместо этого отдала себя заурядному слабохарактерному юнцу без светского лоска, какими бы набитыми ни были его карманы.
      Ради справедливости надо заметить, что Джеймс Мэллори преобразился после того, как Сорайя выбрала его. Он достаточно быстро усвоил городские манеры и покорил сердце одной из самых хорошеньких богатых невест сезона, которой, ко всеобщему изумлению, постоянно доказывал свою преданность.
      Что означало, что Сорайя снова искала покровителя.
      Но она ничем не проявляла недовольство своей неожиданно полученной свободой. И вот в это время стала весьма заметной личность Бен-Ахада.
      Разумеется, Сорайя ничего не объясняла и ни в чем не оправдывалась. Приближенным человеком легендарной куртизанки был немой арабский великан. Если это вызывало неодобрение, она только пожимала изящными плечиками и продолжала жить так, как ей хотелось.
      На этот раз Кайлмор не стал полагаться на волю случая. Никакой джентльменской сдержанности, никакой нерешительности в проявлении своих желаний. В то утро, когда было объявлено о помолвке Мэллори с леди Сарой Кут, Кайлмор приехал в дом Сорайи и передал ей свою визитную карточку. Он ждал пять лет. Теперь не желал ждать и минуты.
      Сорайя не проявила ни восторга, ни волнения, ни недовольства, застав герцога в такой ранний час в своей гостиной. Она лишь спокойно выслушала его и, черт бы ее побрал, сказала, что подумает над предложением.
      Кайлмор с кипящим возмущением вспомнил, что Бен-Ахад впустил его в дом, а затем выпустил из дома. И то, как этот хам вел себя, унижало герцогскую честь и достоинство.
      Ответ Сорайи пришел спустя неделю, изложенный в виде множества обязательств. С самого начала предложение Кайлмора было фантастическим. Но она просила увеличить его настолько, что это равнялось выкупу за короля. Она требовала полное право владения всей собственностью и вещами, которые он даст ей.
      О, она была умна, его жадная, хитрая содержанка. Умна и вероломна. А он виноват в том, что был так пагубно самодоволен.
      Ее тонкие намеки на сексуальную несостоятельность Бен-Ахада были ловким приемом. Кайлмор всегда восхищался Сорайей, но сейчас от ее наглости у него перехватило дыхание.
      Его первоклассный ум, унаследованный от презираемой им матери, снова включился в работу. Холодно и спокойно он поклялся выследить неверную шлюху и ее любовника.
      В его жилах текла кровь нескольких поколений отчаянных, на все готовых людей. Сорайя и представления не имела, к чему приведет ее обман; нельзя делать из герцога Кайлмора дурака. Он холодно улыбнулся в предвкушении того дня, когда она поймет, какую ошибку допустила, предав Джастина Кинмерри.

* * *

      Лето кончалось, и гроза, разразившаяся над Северным морем у берегов Уитби, переросла в шторм. Верити, откинув вуаль, смотрела на бушевавший вокруг ветер. На берегу почти никого не было, никто бы не увидел, как вдова Саймондс подставляет лицо холодному ветру или улыбается бушующему океану.
      Она прожила в Уитби три месяца и все еще не могла поверить, что так легко вошла в эту новую жизнь.
      Пресловутая Сорайя покинула Лондон со своим слугой. Спустя несколько дней миссис Чарлз Саймондс, вдова, поселилась в этом йоркширском рыбачьем городке со своим братом Бенджамином Эштоном.
      «Я свободна, я свободна», – в ритме с набегавшей на берег серой волной пело ее сердце.
      «Я свободна. Я независима. Наконец моя жизнь принадлежит мне».
      «Я свободна, но становится слишком сыро», – подсказала более практичная часть ее натуры.
      Верити усмехнулась и отошла от берега.
      Жители городка, все эти добрые рассудительные люди, не проявили особого любопытства к приезду вдовы и ее брата, но скоро приняли их как своих. Верити Саймондс все еще носила глубокий траур по молодому мужу, который умер от лихорадки полгода назад. Молодой муж, по всей видимости, оставил вдову вполне обеспеченной.
      Мистер Бенджамин Эштон казался хорошим парнем, явно из местных, поскольку он в отличие от сестры не утратил местный говор. И вскоре заговорили о том, что мистер Эштон подыскивает подходящую землю, чтобы устроить овцеводческую ферму.
      Поднимаясь по ступеням своего дома, стоявшего на вершине холма, Верити размышляла, не остаться ли ей в Уитби. Она любила море, ей нравился старый город и печальные руины древнего аббатства на холме. Это место находилось далеко от глаз светского общества и достаточно близко от болотистых пустошей, где всегда хотелось поселиться ее брату.
      Бен ненавидел Лондон. Она с огромным удовольствием смотрела на его светившееся от счастья лицо, он снова стал сам собой. Наконец после долгих лет, в течение которых он играл роль ее молчаливого телохранителя, Бен осуществлял собственные честолюбивые мечты. Помочь ему в этом – было самое малое, чем могла сделать Верити в благодарность за его заботу.
      Уже не раз ей хотелось взять и сестру из школы, расположенной около Уинчестера. Девочка была там пансионеркой с пяти лет. Как чудесно было бы соединить всю семью Эштонов. Но риск, что дурная репутация Сорайи плохо отразится на будущем Марии, был слишком велик.
      Куда бы ни поехала Верити, за ней всегда будет следовать тень Сорайи. Эта отрезвляющая мысль и сопровождала ее, когда она поднималась по последним ступеням крутой лестницы, ведущей в дом.
      Она вошла и остановилась в тесном холле, чтобы снять шляпу и перчатки. Откуда-то из глубины дома послышался гремящий от гнева голос брата.
      Это было очень странно, и Верити заторопилась туда, откуда он доносился. Но, приблизившись к кухне, она услышала другой голос, он звучал тихо, но отчетливо, как удары сабли по телу, – и Верити остановилась.
      Герцог Кайлмор нашел ее.

      Как долго простояла Верити в темном коридоре? От страха она не могла пошевелиться. Ею овладело чувство обреченности, такой же неумолимой, как эти мощные волны, бьющиеся о берег, где она так наивно и самонадеянно верила в себя.
      Если она сумеет достаточно быстро и достаточно далеко убежать отсюда, то наверняка Кайлмор не последует за ней. В Британии найдется тысяча мест, где можно спрятаться. А может, уехать за границу? В Америке он никогда не найдет ее. Или в Новом Южном Уэльсе. Или в дебрях Борнео, если дело дойдет до этого.
      Дрожащими руками Верити схватилась за шляпку и вдруг опомнилась. Она не может сбежать только в том, что надето, и с несколькими монетами в ридикюле. Раздавшийся грохот – вероятно, от стула, брошенного на каменный пол кухни, – все решил за нее.
      Герцог не имел на нее никаких законных прав. Как Сорайя она ни в чем не уступала ему. Верити была не слабее. Она набрала в грудь воздуха и направилась на кухню.
      Герцог придавил Бена к стене и прижал поперек его горла свою трость. Верити остановилась в дверях. При виде любовника, которого так давно не видела, она чуть не задохнулась от страха.
      – Давай же, лживый ублюдок. Ударь меня! Тебе же этого хочется, – тихо и насмешливо издевался Кайлмор над братом. – Ударь же меня, ради Бога.
      – Ты этого хочешь, да? – Слава Богу, Бен не поднимал сжатых в кулаки рук. – Но судьи не одобряют, когда низшие по положению бьют проклятых высших. Я не хочу, чтобы меня повесили из-за вашей развратной смазливой рожи, ваша светлость. – Последнее было сказано с глубоким презрением.
      Улар тростью по адамову яблоку заставил Бена замолчать.
      – Если тебя не повесят за это, видит Бог, повесят за что-нибудь другое.
      – Прекратите, – твердо сказала Верити. Несмотря на внешнее спокойствие, она дрожала от ужаса. – Умоляю вас, в этом нет необходимости!
      Но ни один из них даже не взглянул на нее. Герцог все тем же тихим, издевательским, угрожающим топом продолжал:
      – Каково же это – знать, что она так долго отдавала мне все и выпрашивать объедки со стола другого мужчины? А ты слушал под дверью ее тихие сладкие стоны и вздохи, когда она делала то, чего я хотел от нее?
      – Я сказала, прекратите! – уже резко и настойчиво повторила Верити.
      Герцог узнал их тайну – иначе как бы он их нашел? И явно ошибался, пылая гневом из-за ее отношений с бывшим слугой.
      Бен презрительно улыбнулся.
      – Ты для нее был ничем, только славной большой кучей денег. Каждый стон и вздох стоил золота. Золота для нее и золота для меня. Ну и что, милорд, все еще чувствуешь себя чертовски знатным и всемогущим?
      Верити взглянула на свою служанку, которая со смешанным чувством любопытства и ужаса жадно наблюдала из угла за происходящим. Чем бы ни закончился этот день, шансы Верити остаться в Уитби в роли уважаемой вдовы испарились. Но прежде, чем беспокоиться об этом, ей надо как-то помешать герцогу убить Бена.
      Кайлмор ответил Бену насмешливой улыбкой, хищно скривившей его губы.
      – Может быть, это тебя она дурачила. В то время как ты своими грязными руками осквернял эту совершенную белую плоть, она лежала, мечтая о настоящем мужчине.
      Лицо Бена исказилось от отвращения.
      – Ты? Настоящий мужчина? Ты всего лишь хандра и тщеславие, наряженные в яркие тряпки. Когда ей хотелось настоящего мужчину, она знала, к кому обратиться.
      Господи, если она сейчас ничего не сделает, прольется кровь. Атмосфера стремительно накалялась, и схватка казалась неизбежной. Если Бен был тяжелее герцога, то зато худощавое тело Кайлмора было гибким и сильным.
      – Послушайте, вы, идиоты! – Дрожащими руками она схватила большое сине-белое блюдо, стоявшее на кухонном столе возле двери.
      – Я убью тебя. – Невероятно, но Кайлмор не повысил голоса.
      Она знала: если брат сделает хоть малейшее движение, герцог без колебаний расправится с ним. В трости была спрятана шпага. Однажды в Кенсингтоне он показал ей, как это сделано.
      – Так кого же повесят, ваша светлость? – язвительно спросил Бен.
      Дело зашло слишком далеко.
      – Вы оба ведете себя как мальчишки! – Она подняла блюдо и с силой швырнула его об каменный пол.
      Звук бьющейся посуды прогромыхал в неожиданно наступившей тишине.
      Наконец Верити привлекла к себе внимание. Герцог повернулся к ней, его синие глаза потемнели от гнева. Бен тоже взглянул в ее сторону, хотя трость герцога все еще не давала ему повернуть голову. Верити поняла, что за все время ссоры ни один из них действительно не заметил ее появления.
      Она взяла себя в руки и заговорила с той властностью женщины, которая когда-то была великой Сорайей.
      – Бенджамин Эштон, перестань дразнить его. Мы и так в беде, А вы, ваша светлость, отпустите его.
      Кайлмор усмехнулся.
      – Просите за своего любовника, мадам?
      Она сдержала желание разбить еще какую-нибудь посуду.
      – Он – не мой любовник. – Затем, мгновенно забыв об уважении к его высокому титулу, резко бросила: – Он – мой брат, проклятый вы дурень.
      «Брат». Странно, Кайлмор даже не усомнился в правдивости ее заявления.
      Он обвел взглядом почти пустую маленькую кухню. Он ничего не замечал, когда ворвался сюда и увидел ненавистного Бен-Ахада, который явно вел себя так, как будто находился дома. Кайлмором владело только желание убить. Несоответствие этого вполне приличного, но едва ли роскошного дома месту, достойному его блестящей драгоценной Сорайи, не укладывалось в голове.
      – Да, мой брат. – Верити шагнула вперед и поставила на место стул, который герцог опрокинул, бросившись на своего соперника.
      Только соперник оказался совсем не соперником. А эта химера мучила его днем и ночью.
      – Отпустите его. Эта ссора между вами и мною, – сказала Сорайя.
      Вопреки всей ненависти к ней, которую Кайлмор испытывал после ее побега, этот чуть хрипловатый голос подействовал на его измученную одинокую душу как дождь на пересохшую землю.
      Герцог опустил трость, и Бен-Ахад – Бен Эштон, – тяжело дыша, прислонился к стене. Враждебный взгляд черных глаз, знакомых Кайлмору как глаза слуги-араба, остановился на незваном госте.
      – Убирайся, – прохрипел Бен.
      – Успокойся, Бен, – устало сказала Сорайя. Она взглянула на служанку. – Марджори, пожалуйста, убери в кухне. – Она повернулась к Кайлмору. – Не последует ли ваша светлость за мной? Бен, оставайся здесь. Я хочу поговорить с герцогом наедине.
      Кайлмор сдержал улыбку. Она сумела превратить драму шекспировского масштаба в домашнюю комедию. Он шел за этой прямой, облаченной в черное фигурой по коридору, ведущему в уютную гостиную. Открытие, что его экзотическая любовница прикрывается буржуазной и явно целомудренной респектабельностью, выходило за пределы его воображения.
      С поднятой головой Сорайя повернулась к нему. Он мог бы ей сказать, что она напрасно тратит время, пытаясь слиться с этой тусклой обстановкой. Никто, ни один мужчина никогда бы не поверил, что она рождена для чего-то иного, а не для греха.
      Бушующий зверь, поселившийся в его сердце после ее побега, притих, когда она смерила его холодным взглядом ясных серых глаз.
      – Я должна извиниться перед вами, ваша светлость.
      Он бы предпочел, чтобы она на коленях вымаливала прощение. Но это было не в правилах Сорайи.
      Тем же бесстрастным голосом она продолжала:
      – Я хотела сказать вам, что между нами все кончено, но мой брат уверял, что вы рассердитесь и будут неприятности.
      Ее брат был прав, мрачно подумал Кайлмор.
      – Думаю, богатые покровители редки в этой глуши.
      В ее глазах мелькнуло раздражение.
      – Это не имеет значения, ваша светлость. Я не ищу богатого покровителя. Я отказалась от прежней жизни. Моя жизнь теперь будет жизнью безупречной порядочной женщины, я буду трудиться.
      При этих словах он громко расхохотался. Он просто не мог сдержаться.
      – Какая очаровательная чушь, моя дорогая Сорайя. – Он помолчал. – Или ты называешь себя Верити Саймондс? Позволено ли мне после нашего долгого и… близкого знакомства узнать твое настоящее имя?
      Она заметно смутилась, только он не мог определить, из-за чего – из-за намека на ее обман или из-за упоминания об их связи.
      – Меня зовут Верити Эштон. И я не понимаю, почему мои намерения бессмысленны. Впрочем, ваша драка на кухне лишила меня будущего в Уитби. Не думаю, что Марджори будет держать язык за зубами и не расскажет, как герцог дрался с братом миссис Саймондс.
      – Я однажды уже нашел тебя, найду и в другой раз, – спокойно сказал он.
      Казалось, ее не встревожила его угроза.
      – Зачем вам беспокоиться? Такой мужчина, как вы, без труда найдет кого-нибудь, кто согреет вашу постель. Во мне нет ничего особенного.
      Удивительно, она не была жеманной или жаждавшей лести – она всегда отличалась отсутствием обычных женских уловок. Но безусловно знала, что ее нельзя было назвать обыкновенной. Она все равно была несравненной Сорайей, как бы теперь себя ни называла.
      Ему с трудом удавалось говорить равнодушно.
      – Итак, после всех трудов, затраченных на то, чтобы найти тебя, я должен уйти без всяких возражений?
      – Вы были рассержены. Вы думали, что я обманывала вас. Теперь вы знаете, этого не было. Я не завела другого любовника и не намерена этого делать. – Она направилась к двери, явно пытаясь закончить этот разговор. – Как видите, здесь ничего нет для вашей светлости. Сорайи больше не существует. Верити Эштон и ее брат не могут интересовать вас. Вы удовлетворили свое любопытство и знаете, что стало с вашей любовницей.
      – Да, – солгал он. Его любопытство еще больше возросло. – Новая жизнь надоест тебе. Ты не рождена быть незаметной.
      – После нескольких лет дурной славы стать незаметной – это блаженство, – сказала она. Он видел, что она говорит искренне, это создание было склонно к самообману. – Не думаю, что вы поймете.
      – О, я понимаю, – кивнул он, – Лучше, чем ты можешь себе представить.
      Разве ему в детстве не хотелось быть обыкновенным мальчиком из простой семьи? Но зрелость принесла с собой сознание, что есть такое бремя, которое никогда нельзя сбросить, как бы оно ни давило, как бы ни сопротивлялся не готовый к этому бремени человек.
      Блистательную любовницу требовалось проучить.
      – Думаю, нам больше нечего сказать друг другу. Вы были щедрым и добрым любовником, ваша светлость. Пожалуйста, не заставляйте меня изменить мнение о вас.
      Самонадеянная потаскуха даже имела наглость улыбнуться ему, открывая дверь, как будто выпроваживая прибывшего не вовремя гостя.
      – Прощайте.
      Он наклонил голову, словно подчиняясь, хотя в действительности лишь хотел скрыть приступ невыносимого вожделения.
      – По крайней мере, окажи мне любезность, проводи меня до кареты.
      Из-под опущенных ресниц он, как хищник, с жадностью наблюдал, как она испуганно оглядывает комнату, словно ища повода отказаться. Она не так уж хорошо владела собой, как ей хотелось, но желание поскорее избавиться от него преодолело разумную осторожность.
      – Как пожелаете.
      С преувеличенным почтением он предложил ей руку. После короткого, едва заметного колебания она взяла ее. Легкое, нежеланное прикосновение обжигало. Оно, как всегда, подействовало и на него. Во всяком случае, его жажда обладания становилась невыносимой.
      «Скоро, – успокаивал он свою разбушевавшуюся страсть. – Скоро все, что ты хочешь, будет твоим».
      Они вышли в бедный маленький холл, ее аромат окутал и на мгновение смутил Кайлмора. Она казалась Сорайей и в то же время не была ею.
      Его искушенная любовница всегда была окружена облаком мускуса и благовоний. От женщины, идущей рядом, пахло фиалковым мылом. Несмотря на то что запах нельзя было назвать неприятным, он немного раздражал герцога, словно каким-то образом мстил не тому человеку, которому хотел отомстить. Но сквозь свежий цветочный аромат пробивался незабываемый запах женщины, которую Кайлмор так страстно желал.
      Брат поджидал их около гостиной. Он вполне оправданно подозревал Кайлмора в дурных намерениях.
      «Осторожный парень – Бенджамин Эштон», – подумал про себя Кайлмор.
      – Его светлость уезжает, – сказала Сорайя-Верити.
      Эштон, казалось, не поверил.
      – Вот так и уезжает?
      – Я узнал все, что хотел.
      Кайлмор с нескрываемой насмешкой оглядел бедное жилище. Бог мой, Сорайя создана для дворцов, а не для этой лачуги.
      – Значит, вы уже не вернетесь? – равнодушно спросил Бен.
      – Нет, – честно ответил Кайлмор.
      – Я только провожу его светлость до кареты. – Она выглядела обеспокоенной.
      Он понимал ее. Атмосфера ненависти и недоверия была плотнее непроницаемых морских туманов.
      – Я пойду с тобой, – сказал Бен.
      Они в молчании вышли из дома и поднялись на вершину холма, расположенного неподалеку. Кайлмор оставил свой экипаж около аббатства, он не хотел подвергать риску на крутых дорогах ни свою прекрасную карету, ни дорогих лошадей.
      – Вот мы и пришли, – сказала Верити.
      Ему чертовски трудно было называть ее новым именем. Но как бы она себя ни называла, факт оставался фактом, она принадлежала ему. Он взглянул на ее прекрасное лицо и увидел на нем облегчение. Должно быть, она ожидала самого худшего, когда застала его на кухне. Теперь же могла поздравить себя с самым благоприятным окончанием всех событий.
      Схватив ее за плечо так, чтобы она не смогла вырваться, Кайлмор кивнул двум мускулистым лакеям.
      – Не думаешь ли ты, что я допущу, чтобы наши отношения вот так и кончились, моя дорогая? Или, изменив имя, ты растратила весь свой ум?
      Она попыталась вырваться из его рук.
      – Они кончились, потому что я так решила, ваша светлость, – решительно заявила она.
      Он улыбнулся, восхищаясь ее выдержкой. К несчастью, эта выдержка не помогла ей, он решил увезти ее.
      – Боюсь, желания расчетливой дамы полусвета ничего не значат.
      Ему доставляло удовольствие видеть, как от его безжалостного тона исчезает ее самоуверенность. В отчаянии она посмотрела на брата.
      – Бен, сделай что-нибудь.
      Кайлмор что-то приказал по-гэльски, и силач Бен-Ахад оказался схваченным двумя еще более сильными шотландцами, привезенными специально для этой цели.
      – Отпусти ее, ублюдок! – закричал Эштон. – Клянусь, я убью тебя за это!
      Верити вырывалась и извивалась, пытаясь освободиться, но силы были неравными.
      – Не трогайте его! Он ни в чем не виноват.
      Кайлмор еще крепче сжал ее плечи, пылающим от гнева взглядом посмотрел ей в лицо и увидел смятение.
      – Нет, виновата ты. И заплатишь за это. А теперь перестань сопротивляться и полезай в карету, обещаю, твоему брату ничего не сделают.
      – Не слушай его, Верити!
      В нескольких футах от кареты Эштон, защищаясь, вступил в драку.
      Кайлмор кивнул в сторону кучера, не покидавшего козлы.
      – Прошу обратить внимание на этого человека, мадам. Уверен, вы поймете, что лучше не сопротивляться.
      Она посмотрела вверх и увидела в руках кучера пистолет, нацеленный на брата. Мгновенно она перестала вырываться из рук Кайлмора.
      – Я пойду, – спокойно, без выражения сказала она. – Можете отпустить Бена.
      – Чуть позднее, – кивнул герцог, даже не пытаясь скрыть своего торжества.
      Он поймал ее, и на этот раз ничто на небе или на земле не помешает ему удержать ее.
      Торопливо, на гэльском, он бросил через плечо:
      – Продержите его в аббатстве до ночи. Если потребуется, избейте до потери сознания.
      – Верити, не уезжай с ним! – Эштон напрасно старался стряхнуть с себя шотландцев и броситься на помощь сестре.
      Сестра только покачала головой и печально улыбнулась.
      – Со мной все будет в порядке, Бен.
      – Залезай, – прорычал Кайлмор, подавляя в себе восхищение ее храбростью.
      Она сама навлекла на себя беду, когда предала его. Все, что бы он ни сделал с ней, она заслужила. Верити бросила презрительный взгляд на пистолет, а затем на герцога.
      – Как ваша светлость пожелает. – Она не пыталась скрыть иронию.
      Кайлмор вслед за нею влез в карету и захлопнул дверцу. Шторки были задернуты, но и в полутьме он видел направленный на него ледяной взгляд. К ней вернулось поразительное самообладание, так хорошо знакомое ему после прожитого вместе года. Она хотела, чтобы ее холодность заставила герцога отступить.
      «Слишком поздно, миледи, – подумал он с легкой насмешкой. – Я прожил в холоде всю свою жизнь. Этот демон чувствует себя дома только среди снегов и льдов».
      Он услышал голос кучера, тронувшего лошадей, отчаянные проклятия Эштона, и карета покатилась. Все задуманное прошло удивительно гладко.
      Кайлмор взял с сиденья шнурок.
      – Протяни руки.
      – Я не позволю связать меня.
      Боже, что за женщина. Другая уже рыдала бы, издавая кошачьи вопли, а его любовница вела себя так, словно принимала участие в чаепитии, а не в собственном похищении. Он опустился на колени, стараясь сохранить равновесие в раскачивающейся карете.
      – Я связывал тебя и раньше. Тебе это нравилось.
      Конечно, мелочная насмешка не задела ее. Он на это и не рассчитывал. Верити только смотрела на него своими чистыми как капли дождя глазами.
      – Я соглашалась на эти игры, ваша светлость. Это большая разница.
      – Не для меня. – Надменная усмешка скривила его губы. Надо признаться, он чувствовал свое превосходство. – Протяни руки.
      Она пожала плечами и подчинилась.
      – А если я не послушаюсь, вы прикажете этому бандиту кучеру застрелить меня?
      Он затянул узлы.
      – Знаешь, я мог бы заткнуть тебе рот кляпом. – Он небрежно откинул ее юбки. – Я весьма разочарован вашим туалетом, мадам.
      Он с отвращением смотрел на ее толстые бумажные чулки и грубые полусапожки. Практично, но далеко не соблазнительно. Раньше только шелк касался кожи Сорайи.
      Шелк. Или он сам.
      – Я не собиралась никого соблазнять, – сказала она, когда он связал ее лодыжки.
      Кайлмор опустил ее юбки и с поспешностью, которой, как он надеялся, она не заметила, сел на свое место. Он еще, черт побери, не потерял самообладания. Он не опрокинет ее на спину и не овладеет ею в ту же минуту, как бы ни изголодалось его тело.
      В молчании он боролся и побеждал свою непокорную плоть. Его возмущало, что Сорайя без всяких усилий приобрела эту власть над ним. Всегда возмущало. Он жаждал ее, как его отец жаждал опиума. Окажется ли влечение сына таким же фатальным, как и пристрастие родителя?
      В мрачной задумчивости Кайлмор смотрел на нее, отмечая замкнутость и то, как она грациозно покачивалась от тряской езды, даже когда была связана. Она явно не собиралась доставлять ему удовольствие слезами, протестами, истериками. Возможно, она приберегала их для более подходящего момента.
      – Так что же вы от меня хотите, Кайлмор?
      Он чуть заметно улыбнулся и откинулся на подушки сиденья.
      – Ничего слишком обременительного для женщины с твоими талантами. – Он позволил себе широко улыбнуться, его опьяняло удовлетворение, от которого голова кружилась сильнее, чем от самого крепкого ликера. – Ты доставила мне три месяца горя и забот. Теперь будет лишь справедливо, если ты вознаградишь меня за труды чувственным наслаждением.

      – Похищение карается смертной казнью, – уверенно сказала Верити.
      «Не позволяй ему понять, что ты напугана, – повторяла она про себя в такт со скрипом кареты. – Не позволяй ему заметить твою слабость».
      На проклятого Кайлмора ее слова не произвели никакого впечатления.
      – Ни один судья и пальцем не пошевелит, чтобы освободить обыкновенную шлюху от оказания услуг, оплаченных ее покровителем. Особенно если этот покровитель один из самых важных лордов королевства.
      Его оскорбительные слова не должны были обидеть ее. Она действительно продавала свои милости за деньги. Но все равно эти слова причинили ей боль. Мучительно было сознавать, как сильно они задели ее.
      Она старалась скрыть свои чувства. Безжалостный деспот, сидевший напротив, хотел, чтобы она билась в истерике, рыдая и умоляя о прощении, но в тот день, когда Верити покинула Лондон, она дала себе обещание, что никогда больше не будет игрушкой для мужчины. Герцог Кайлмор все еще не понял, что Сорайя, угождавшая ему с нежной чувственностью, исчезла навсегда. Она превратилась в существо, сделанное изо льда и железа, которое не уступит требованиям мужчин.
      Она плакала в одиночестве от страха и горя, когда умерли ее родители. Она рыдала и была сама не своя, когда необходимость вынудила ее стать любовницей старика. Тогда слезы не помогли. Не помогут и сейчас. Просто она должна быть хитрой и наблюдательной. Она должна думать, искать выход из положения и выжидать. В этом она была похожа на Кайлмора. Самообладание было ее укрытием и ее оружием.
      Обстоятельства заставили ее научиться понимать мужчин. Этот экземпляр был более непроницаемым, чем большинство, но она знала, что герцог упрям и безрассуден и не отступится от задуманного, даже когда и небу станет ясно, что ничего хорошего из этого не выйдет.
      – Мой брат подаст на вас в суд.
      – Это тот самый брат, который был твоим сутенером в Лондоне?
      – Это неправда. Он оберегал меня.
      У чудовища хватило наглости снова улыбнуться ей. В этой улыбке красиво очерченных губ были и снисходительность, и презрение.
      – Едва ли ты нуждалась в защите от меня. Нет, моя дорогая Сорайя, ты заблуждаешься, ожидая спасения с этой стороны…
      – Не называйте меня так! – Связанные руки сжались в кулаки.
      Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Пусть он никогда не увидит, пусть он никогда не увидит, повторяла она про себя. Затем сказала спокойно:
      – Меня зовут Верити Эштон.
      – Как хочешь, – равнодушно ответил он: – Но не воображай, что что-то изменилось.
      Его улыбка стала самодовольной. Конечно, потому что он видел. Он был проницательным человеком и обладал поразительной способностью читать ее мысли. С самого начала он знал, что ее внешнее спокойствие скрывало страх, растерянность и ярость.
      Но это не означало, что она должна признать свое поражение. Вериги выпрямилась, бросила на Кайлмора уничтожающий взгляд, полный бессильной ненависти, и отвернулась.
      Несколько миль они проехали в молчании, становившемся все более тягостным. Хотя узы были туго затянуты, шелк раздражал не кожу, а скорее гордость Верити.
      Герцог не спускал с нее глаз. Она терпела его пристальный взгляд, а карета катилась по дороге, унося ее все дальше от Уитби и разбитой мечты о мире и спокойствии. С каждой секундой напряженность все возрастала. Она отягощалась ее страхом и его неукротимым стремлением к цели. Но было что-то еще, в чем Верити не хотела признаться. Чувственное притяжение, всегда существовавшее между ними, было почти ощутимо в слабо освещенной карете.
      Верити не питала иллюзий относительно своего наказания.
      Он хотел ее. Он овладеет ею. Он достаточно зол, чтобы причинить ей боль. От нее не ускользнуло значение тех нескольких минут, когда он стоял на коленях у ее ног. У него перехватило дыхание, хотя он пытался это скрыть, у него дрожали руки, когда он ее связывал.
      Он по-прежнему был рабом своего вожделения. Конечно, так и есть. Иначе зачем он отправился в это безумное путешествие?
      Его страсть была его слабостью, которой немедленно воспользовалась бы великая Сорайя. Но до тех пор, пока положение не станет безвыходным, Верити отказывалась опускаться до дешевых уловок проституток.
      Герцог был силен и безжалостен. Если в Лондоне между ними соблюдались некоторые приличия, то теперь они были забыты. Она чувствовала, он так близко подошел к грани, что готов совершить все, что придет ему в голову. Абсолютно все.
      Но это не будет его торжеством, храбро заверила она себя. Ей так хотелось в это верить.
      – Я не предала вас, – сказана она не столько из желания нарушить гнетущее молчание, сколько потому, что ей очень хотелось поговорить с ним.
      В полутьме кареты можно было разглядеть, что выражение его глаз не изменилось.
      – Нет, предала.
      – Наш контракт был заключен на год. Все, что вы мне дали, принадлежало мне на законном основании. О Бене вы теперь знаете. Я никогда не изменяла вам.
      – К счастью для тебя – и для него, – не изменяла. – Герцог говорил с какой-то вялостью, вызывавшей у Верити недоверие. Если бы не огонь в его глазах, то он казался расслабившимся и прекрасно владеющим собой. – Ты говоришь не о том. В глубине души ты знаешь, что предала меня, когда уехала. В глубине души ты знала, что я потребую возмещения.
      Беда была в том, что Верити это знала. И из-за этого согласилась с решением Бена скрыться под покровом ночи, как пара воров. Она не давала Кайлмору никаких обещаний, но каждый раз, когда они занимались любовью, он преподносил ей драгоценность, достойную императрицы, и она чувствовала себя обязанной остаться. По соглашению, она была вольна уйти. Но в личных отношениях она обманула, бросила его.
      Сознание вины мучило ее с самого отъезда. Но сейчас Верити поняла, что поступила разумно, сбежав от него и его одержимости.
      – Если я признаюсь, что это правда, и попрошу у вас прощения, вы отпустите меня? – спросила она без всякой надежды на то, что он согласится.
      Он тихо рассмеялся, и холодок дурного предчувствия пробежал по ее спине.
      – Нет, это слишком просто, мадам. Хотя я уверен, что ты сделаешь и то, и другое, прежде чем я покончу с тобой.
      К сожалению, она тоже была в этом уверена. Она торопливо заговорила, пока эта мысль не лишила ее последних остатков храбрости.
      – Как вы нашли меня?
      – Должен сознаться, это оказалось труднее, чем я предполагал. Отдаю должное твоему уму.
      Это не было похоже на комплимент. Дрожь пробежала по ее телу, хотя в закрытой карете не было холодно. А он продолжал:
      – Мои расспросы не дали результатов, о твоем местопребывании ничего не было известно.
      – Это, наверное, было…
      – Унизительно? Да. – Он взглянул на нее из-под четко очерченных бровей. – Я ведь говорил, что тебе за многое предстоит расплатиться.
      – Я ничего вам не должна, – сказала она с уверенностью, прозвучавшей неубедительно даже для нее самой.
      Он не обратил внимания на ее слова.
      – Тем временем мои агенты прочесывали всю страну, в особенности фешенебельные города. Мне и в голову не приходило, что ты собираешься бросить свою профессию.
      – Почему? – с обидой спросила она. – Вы верили, что я так безумно влюблена в своего слугу, что сбежала с ним?
      Неприятная улыбка, то появлявшаяся, то исчезавшая на его лице, появилась снова.
      – Я рассудил так: роман с Бен-Ахадом не помешал тебе обобрать меня до нитки. Почему это могло бы помешать тебе запустить когти в какой-нибудь другой доверчивый источник дохода?
      – Вы не такого уж высокого мнения обо мне, – бросила она сквозь зубы.
      – Напротив, моя дорогая. Я испытываю глубочайшее уважение к твоим деловым способностям, – сухо ответил он. Скрестив руки, он продолжал смотреть на нее своими бездонными синими глазами, проникавшими во все тайны. – Единственный по-настоящему глупый поступок ты совершила, отказавшись выйти за меня замуж и сбежав от меня. Ты должна была понимать, что тебе не найти более щедрого покровителя.
      Она внутренне съежилась от презрения, звучавшего в его медлительной речи. О, он хотел ее, в этом не было сомнения, но презирал себя за это. И заставит ее заплатить за свою слабость.
      – У меня есть единственная вещь, которую можно продать. Вы не можете винить меня зато, что я брала самую высокую цену, какую только могла, – сказала она.
      – Нет. А ты не можешь обвинять меня в том, что за свои деньги я хочу наилучшего.
      Почувствовав, что подавил всякую непокорность, он продолжил свои объяснения.
      – Я стал думать о завещаниях. Сэр Элдред был богатым холостяком. Вполне вероятно, что он позаботился и о тебе, принимая во внимание трогательную верность, которую ты выставляла напоказ. Я вспомнил, что ты ждала шесть месяцев и только потом взяла следующего любовника. Это доказывало верность моих предположений.
      – Возможно, это доказывало разборчивость, – ответила она, глубоко уязвленная этим бесстрастным описанием ее жизни.
      – Нет, ведь твоим следующим выбором был Мэллори. Полное ничтожество.
      – Он всегда был добр ко мне, – с жаром возразила она.
      Брови Кайлмора, выражая сомнение, приподнялись над синими глазами.
      – Такая женщина, как ты, нуждается не только в доброте. Мы оба это знаем.
      Он протянул руку и поднял шторку, отгораживавшую их от серого внешнего мира.
      Безжалостный луч света упал на его красивое лицо со следами усталости и напряжения. У Кайлмора был такой вид, как будто после ее исчезновения он замучил себя почти до помешательства. Эта мысль скорее ужаснула ее, чем польстила тщеславию.
      Он опустил шторку, и они снова оказались в полутьме.
      – Опять пошел дождь. Вот так под дождем мы и поедем на север.
      – На север? – переспросила она, хотя едва ли имело значение, куда он отвезет ее.
      Ее судьба в его руках и будет такой же и в Лондоне, и во Внешней Монголии.
      – Да. Мы навестим мои владения в Северной Шотландии. Я уверен, что это единственное место, где нас никто не побеспокоит. Единственное место, где я могу положиться на слуг, они не разболтают о твоем присутствии. – На этот раз в его улыбке было лишь вожделение и предвкушение. – Моя месть – мое личное дело.
      Более слабая уже кричала бы и плакала. Но Верити, хотя и с трудом, сохраняла самообладание. Он решил напугать ее, это было совершенно очевидно.
      К сожалению, ему это удалось.
      Он замолчал, ожидая ее реакции. Но она ничем не выдала своих чувств, и он, казалось, был немного раздосадован.
      «Вас ожидает еще много таких разочарований, – мысленно обратилась она к нему, впервые испытывая чувство удовлетворения. – Привыкайте».
      – Так о чем я говорил? Ах да. Завещание сэра Элдреда. Я видел его и заметил большую сумму, выделяемую ежегодно некоей мисс Верити Матильде Эштон. Расследования подтвердили, что мисс Эштон не была ни родственницей, ни служанкой. Никто не знал, кто она такая. Между прочим, имя Матильда тебе не подходит.
      – Так звали мою мать, – ответила Верити, пытаясь сохранить самообладание.
      – А-а… – Он насмешливо фыркнул. – Надеюсь, она была более достойным членом общества, чем ее дочь.
      – Вы правы.
      Слава Богу, что эта добрая благочестивая женщина умерла, не увидев, кем стала Верити. Ее мать верила, что распутную женщину в конце жизни ожидает вечный огонь в аду. Верити не собиралась сообщать эту подробность властному тирану, сидевшему напротив.
      – Было совсем легко договориться с не очень щепетильным нотариусом, проникнуть в контору поверенного сэра Элдреда и выкрасть сведения о местонахождении мисс Эштон. Ты наслаждаешься восхитительным результатом моих поисков.
      Как она ненавидела его ровный, высокомерный выговор с твердыми согласными и четкими гласными. Малодушие, прятавшееся в глубине души, нашептывало ей, что она никогда не сможет противостоять человеку с таким голосом.
      «Будь смелой, Верити, – говорила она себе, сжимая в кулаки связанные руки. – Он еще не победил. Но, без сомнения, победит, если ты внушишь себе, что он непобедим».
      – Вам скоро надоест насилие и принуждение.
      Оскорблять его было рискованно, но она должна была обрести хоть какую-то власть в этом жестоком неравном поединке.
      – Ты неправильно поняла меня, – спокойно ответил он. – Мое желание – это совместная жизнь.
      Несмотря на свой страх, она презрительно усмехнулась.
      – Если бы желания были лошадьми, то нищие ездили бы в каретах.
      Мрачное выражение на его лице не изменилось.
      – Думаю, все мы нищие, когда дело касается желаний.
      Наконец он предоставил ей некоторое преимущество, за которое она с жадностью ухватилась.
      – Я была продажной женщиной, ваша светлость, которая ложится в постель ради денег, а не ради удовольствия. Вы путаете меня с какой-то знатной леди, которая выбирает, в чью постель ей лечь. Я сплю с мужчинами, потому что они мне платят за это. Как и в вашем случае, они платят мне целыми состояниями.
      Даже в тусклом свете Верити увидела, как побледнело его лицо от ее горько-язвительных слов.
      – Нас связывало нечто большее, и ты это знаешь.
      Наступила ее очередь заговорить высокомерно.
      – Я рада, что ваша светлость так думает. Если бы вы этого не сказали, я бы решила, что мое искусство не производило на вас впечатления.
      Да! Вот что она должна делать. Сражаться с ним. Оскорблять его. Заставлять отвечать на каждый удар. Скоро он устанет от ее острого языка и упрямства. Ему нужна возбуждавшая его, покорная Сорайя, а не ее упрямая копия Верити.
      Он, должно быть, догадался о ее намерении.
      – Ты пытаешься рассердить меня, но это не заставит меня отпустить тебя. Хотя может сделать менее… осторожным.
      В ней закипел гнев, такой же неуправляемый и мощный, как те волны, на которые она смотрела, стоя на берегу.
      – Я не нуждаюсь в вашей осторожности! Мне от вас ничего не нужно. Я презираю вас.
      Странно, но ее возмущение лишь придало герцогу спокойствия.
      – Подумайте о собственной безопасности, мадам. Там, куда мы едем, я мог бы прикончить тебя, и ни одна душа и слова бы не сказала в твою защиту.
      Она пожала плечами.
      – Так убейте меня. Убейте прямо сейчас и избавьте себя от тягот длинного путешествия. Угрозы не изменят мои чувства.
      Брошенный вызов не пробил стену его самоуверенности.
      – Может быть, и не изменят. Но мне очень не хочется заканчивать эту драму сейчас, когда она становится интересной.
      Удерживая равновесие, он с легкостью, возмутившей Верити, пересел на ее сторону. Верити забилась в угол кареты. Сиденье было узким, и хотя Кайлмор не отличался большим весом, его сильное поджарое тело заняло все оставшееся место. Вытянутые ноги герцога касались ее ног, его тепло проходило сквозь ее толстые черные юбки.
      Но она умела быть борцом. Вынуждена была бороться.
      – Значит, вы все-таки решили убить меня.
      Он пристально посмотрел на нее. Верити подозревала, что он понимает, какое волнение в ней вызывает его мрачный проницательный взгляд.
      – Нет, пока нет. – Он скривил губы в холодной усмешке.
      Верити отодвинулась к обитой кожей стенке кареты, но это ничего не изменило, герцог заполнял собою все пространство. Каждая встряска кареты подталкивала его ближе. Каждое касание рукой или бедром пробуждало нежеланные воспоминания о наслаждении.
      – Что вы собираетесь делать? – спросила она, стараясь скрыть дрожь в голосе.
      Будь он проклят за то, что связал ее. Связанными руками она не могла оттолкнуть его от себя.
      – Разве ты не любишь сюрпризы? – мягко спросил Кайлмор.
      И несмотря на их разговор об убийстве, она не чувствовала в нем жестокости и грубой силы.
      – Нет, не люблю, – отрезала она, голова кружилась от тошнотворной смеси волнения и злости.
      В какую игру он играет?
      – Как жаль, – сказал он. – Вот это нам следует исправить. – Он поднял руку, провел длинными пальцами по лицу Верити, взял ее за подбородок.
      Каждая секунда этой издевательской ласки обжигала ее. Верити пыталась, но не смогла уклониться.
      – Я не стану для вас задирать юбки в карете.
      Его прикосновение было нежным, но уверенным.
      – Ты задерешь свои юбки когда и где я скажу. После побега ты утратила всякое право указывать мне.
      – Я буду отбиваться от вас. – Она надеялась, что говорит правду.
      – Я на это и рассчитываю. – Он наклонился и потерся щекой о ее лицо.
      Его темная бородка слегка колола ее кожу. Теплый мускусный запах, знакомый по сотне вечеров в Кенсингтоне, обволакивал ее.
      Верити застыла, отвергая притворную нежность, как и угрозу насилия.
      – Прекратите! – раздраженно потребовала она.
      Кайлмор тихо рассмеялся.
      – Тс-с! – выдохнул он ей в ухо.
      «Я смогу это вынести, – клялась она себе. – Я смогу это вынести».
      – Верити. – Он уже добрался до ее плеча и оттягивал в сторону высокий вырез платья. – Верити, ты так же восхитительно аппетитна, как и Сорайя.
      – Надеюсь, вы мной подавитесь.
      Кайлмор рассмеялся, она почувствовала на плече его теплое дыхание.
      – Вот это – моя девочка. – Он повернул ее к себе и отыскал чувственное местечко между шеей и плечом.
      За двенадцать месяцев близости он узнал, что прикосновение его губ к этому месту доставляло ей безумное наслаждение.
      И, конечно, они оба знали, что ее оскорбления ничего не стоят. Она подавила чувственный вздох. Герцог Кайлмор был опытным любовником и всегда умел возбудить ее. Пробудить истинную страсть, а не надоевшее притворство продажной женщины, ублажающей богатого покровителя. Она получала удовольствие в близости с ним и даже наслаждалась бы ею, если бы хоть раз позволила себе проявить чувства.
      Это просто естественная реакция здоровой молодой женщины на полного сил неутомимого любовника, все время убеждала она себя.
      Ее первого полного сил любовника.
      В Лондоне все происходило в атмосфере доверия. Но после бегства Кайлмор больше не доверял ей. А она, конечно, не доверяла этому сумасшедшему, который схватил ее и пытался убить ее брата. Память об этом помогала не откликаться на его прикосновения.
      В конце концов герцог отодвинулся и недовольно посмотрел на Верити.
      Хорошо, подумала она.
      – Ты не можешь избавиться от меня даже в мыслях, – сказан он тоном, совершенно не похожим на тот, которым говорил несколько секунд назад.
      – К несчастью, вы правы, мне невозможно уйти, ваша светлость. – Она с усмешкой подняла связанные руки. – Меня совсем не восхищает ваше гостеприимство.
      Его аристократическая раздражительность утихла, и Кайлмор коротко рассмеялся.
      – В самом деле?
      – Развяжите меня. – Неожиданно узы стали невыносимы. – Я же не смогу выпрыгнуть на ходу.
      – Ты можешь выцарапать мне глаза.
      – Мне больше всего хочется искалечить другие части вашего тела, – кровожадно заметила она, хотя вряд ли была бы способна причинить ему настоящую боль.
      В Уитби она могла бы направить на него пистолет и без колебаний застрелить. Но сейчас, в этой навязанной обстоятельствами интимной обстановке, решение заставить его страдать ослабело.
      Вероятно, он это знал.
      Верити выпрямилась. Какой же серой мышью оказалась она, если несколько неискренних ласк брошенного любовника смягчили ее сердце. А брошенный любовник решительно настаивал на том, что считал своим правом.
      Ну, она сама решит, кто имеет на нее права. И отказывается признавать себя собственностью герцога Кайлмора.
      – Ты опять? – тихо сказал он.
      Она удивленно посмотрела на него.
      – Что?
      – Позволяешь своим мыслям где-то блуждать.
      Она пожала плечами, старательно подчеркивая свое равнодушие.
      – Это от меня не зависит. Но здесь ничто не привлекает моего внимания.

      И в ту же минуту Верити поняла, что совершила ошибку.
      Она хотела бороться с ним, наносить удары, ранить. А вместо этого получилось приглашение к близости. И конечно, Кайлмор не оскорбился и не рассердился.
      Хищная торжествующая улыбка озарила его лицо.
      – Значит, мне надо быть настойчивее?
      Она закрыла глаза, стараясь не замечать ударения, которое он сделал на слове «настойчивее».
      – Не надо, – прошептала она. – Пожалуйста.
      Он тихо рассмеялся.
      – Уже просишь прощения, Сорайя? Я думал, ты дольше будешь сердиться на меня.
      – Я не Сорайя, – отрезала она со всей решимостью, на какую еще была способна.
      Потому что он прав. Она сделает все, пожертвует своей гордостью. Чтобы избежать того медленного совращения, которое он задумал.
      – Нет, ты Сорайя. – Он обхватил ее голову и, запустив пальцы в простые вдовьи косы, повернул Верити лицом к себе.
      Она приготовилась к грубому нападению. Но герцог был для этого слишком утонченной натурой. С мучительной медлительностью он провел губами по ее губам. Это даже нельзя было назвать поцелуем. Скорее продолжение прежней ласки. Только теперь он касался ее губ.
      Верити пыталась отвернуться, но его рука удерживала ее голову. На этот раз, прикасаясь к губам, он задержался на мгновение, только на мгновение, она даже не поняла, был ли это поцелуй.
      Она издала слабый звук, в котором не было желания, только страх.
      – Пожалуйста, не надо.
      Он поднял другую руку и убрал с ее лба выбившиеся пряди.
      – Почему? Я всего лишь целую тебя. После того, что было между нами, это едва ли имеет значение.
      Но, конечно, он понимал, что имеет. Она видела это в его ярко-синих глазах. Понимание и никакой искренней нежности, хотя ласки его лгали и говорили о другом. Кайлмор решил взять власть над Верити, и успех свидетельствовал о том, что он нашел единственный способ покорить ее.
      Она могла бороться против силы, но ее жизнь была лишена нежности. Даже фальшивая ласка, похожая на нежность, могла найти путь к ее сердцу.
      И все же у нее хватило воли противостоять ему.
      – Ладно! Берите меня, – равнодушно сказала она и огляделась. – Если вы развяжете мне ноги и посадите к себе на колени, я смогу удовлетворить вас. По крайней мере настолько, чтобы вы перестали досаждать мне хоть ненадолго. – Это было сказано намеренно грубо, но ей до отчаяния хотелось потушить разгоравшееся желание, притягивавшее их друг к другу.
      Он снова рассмеялся тем самым коротким смехом, от которого у нее шевелились волосы.
      – Может быть, позднее, мадам. А сейчас я совершенно удовлетворен радостью невинных поцелуев.
      – Но мне не нравится, когда меня целуют, – беспомощно ответила она.
      Он погладил ее по щеке, а затем взял в ладони ее лицо.
      Как она жалела, что не прислушалась к своей интуиции, подсказывавшей, что ни за что на свете ей не следует брать в любовники герцога Кайлмора.
      С самого начала, с самой первой встречи с ним внутренний голос предупреждал, что он, только он один сумеет пробить броню, которой служила ей Сорайя. Но, к несчастью, она пренебрегла своими предчувствиями. Став его любовницей, она целый год упорно противостояла симпатии, которую испытывала к нему. Это чувство было абсурдно. У куртизанки и герцога не могло быть ничего общего.
      Долгие годы он преследовал ее, а она ускользала. Каждое искушение, возникавшее по его воле на ее пути, было лишь ходом в игре. В некотором отношении этот поединок доставлял ей удовольствие. Даже последний ход в этой игре был вызовом – она потребовала баснословную плату за свое согласие, такую сумму ни один мужчина, будучи в здравом уме, не заплатил бы за женщину.
      Но ни один Кинмерри никогда не отличался здравым умом.
      Герцог принял ее вызов. Неожиданно для себя она оказалась в долгу перед ним. Она убеждала себя, что сможет потерпеть годик в его обществе, всего лишь один короткий год, а затем выйдет из этой игры и останется такой же независимой. И ей это почти удалось.
      Почти.
      Но она еще не сдалась. И герцог Кайлмор должен об этом узнать. На этот раз, когда он прикоснулся к ее губам, Верити оставалась бесчувственной как камень. Она закрыла глаза и про себя сосредоточенно перечисляла все причины для ненависти к этому человеку.
      Его высокомерие.
      Его себялюбие.
      То, как он вырвал ее из жизни, о которой она так долго мечтала.
      Его руки, лежавшие на ее голове, стали осторожно массировать кожу, каждым движением снимая напряженность. Одновременно он покусывал и поглаживал ее губы.
      Верити его ненавидела.
      Она сжимала связанные руки, стараясь оставаться бесчувственной.
      Несмотря на то что она оставалась холодной, он явно был возбужден. В любую минуту он откинет ее юбки и овладеет ею. Верити почти хотелось, чтобы он сделал это, тогда бы ей не оставалось ничего, кроме ненависти.
      По крайней мере насилие прекратит эту муку, которая напоминала опьяняющее наслаждение. Верити старалась пробудить в себе отвращение. Но, к сожалению, он был удивительно нежен.
      Кайлмор, черт бы его побрал, знал, что нежность – его самое сильное оружие.
      От него так чудесно пахло. Чистым, сильным, здоровым мужчиной, не прибегавшим к помощи туалетной воды, как многие особи его пола. От него пахло свежим воздухом. На какую-то минуту, забывшись, она потянулась к нему, привлеченная этим запахом, но вовремя вспомнила, что сделана из камня, а камень не привлекают запахи.
      Но он, так хорошо знавший ее, так близко сидевший к ней в этом замкнутом пространстве, заметил минутную слабость.
      – Знаешь, я могу заниматься этим всю дорогу до Шотландии, – прошептал он, не отрываясь от ее губ.
      – Я вам не игрушка, – сердито ответила она.
      – Такова плата за предательство.
      Несколько движений его ловких пальцев, и ее волосы рассыпались по плечам. Он провел пальцами по запутавшимся прядям.
      – Вот так лучше. Теперь ты похожа на мою любовницу. Хотя признаюсь, что нахожу совращение добродетельной вдовы довольно пикантным. Мы должны отложить это до следующего удобного случая.
      Его непринужденные уверенные манеры раздражали, и Верити догадывалась, что именно этого он и добивался.
      – Я больше не ваша любовница. Я сказала – Сорайя исчезла навсегда.
      Он только на мгновение перестал гладить ее по волосам. Она пыталась убедить себя, что это поглаживание не возбуждает ее, но каждое движение было обещанием наслаждения.
      Ложные обещания, напомнила она себе.
      – Сорайя просто спряталась, вот и все. – Он определенно добивался, чтобы она ударила его.
      – Вам это надоест. – Она надеялась, что права.
      – Возможно. Но неужели ты на самом деле не знаешь, чья воля сильнее? – Он положил руки ей на плечи.
      Если бы он хотя бы на дюйм сдвинул эти руки, то они обхватили бы ее горло. Он уже угрожал. Она старалась использовать свой страх как защиту от него, но это оказалось невозможным, его прикосновения были полны нежности.
      Нежное обладание?
      Как же она была глупа.
      Он все время стремился погубить ее, а она в это время обманывала себя мыслями о том, что он относится к ней с некоторым уважением. Она заслуженно оказалась в этом положении, если позволила себе поверить в такую сентиментальную чушь.
      Верити услышала, как вздохнул Кайлмор.
      – Я заключу с тобой сделку, мисс Эштон.
      Она вскинула голову.
      – Я уже знаю, что вы выполняете условия сделок, ваша светлость.
      Уже хорошо, что, разговаривая, он не целовал ее. Но даже его звучный голос растекался по ее венам, как разогретый мед.
      – Так вот мое предложение. Поцелуй меня по-настоящему, и ты избавлена от моего внимания до тех пор, пока мы не приедем в охотничий домик.
      – По-настоящему – как это понимать? – с подозрением спросила она.
      Он засмеялся.
      – Это так знакомо, ты прячешься за общепринятыми определениями. Тебе уже пора знать, что они не защитят тебя.
      Черт бы побрал его уверенность.
      – А если я подчинюсь, вы меня развяжете? – Ей нечем было торговаться.
      Они оба знали, что она полностью в его власти.
      – Это зависит от того, насколько искренним будет твой поцелуй.
      Он откинулся на спинку сиденья, а она глубоко вздохнула. И невольно вдохнула его запах. Казалось, им пропиталась даже обивка кареты. Она с отчаянием подумала, не пропитал ли он и ее саму. Освободится ли она от него когда-нибудь, даже тогда, когда закончится это испытание?
      А когда-нибудь оно неизбежно закончится.
      На его лице отражалось недовольство ее словами.
      – Ты моя пленница. И не тебе решать, что мне с тобой делать.
      Негодяй был прав. На этот раз ей уже было нетрудно возненавидеть его.
      – Значит, я позволю вам поцеловать меня, а за это вы больше не будете мучить меня, пока мы не доберемся до места.
      Он снова скривил губу.
      – Если твой ответный поцелуй удовлетворит меня, то клянусь, что не опрокину тебя на спину и ты не получишь то, что заслуживаешь.
      Она нервно сглотнула.
      – Это не то.
      – Нет, но предложение сделано. Принимай или не принимай.
      Он скрестил руки и ждал ее решения с плохо скрываемым нетерпением. Решение было неизбежным. Один поцелуй в обмен на возможность свободно дышать? А когда она сможет свободно дышать, то найдет способ сбежать. Ей оставалось лишь согласиться.
      Верити в полумраке встретила его взгляд.
      – Согласна.
      – Хорошо.
      Она ожидала, что Кайлмор обнимет ее, но он не изменил своей расслабленной позы, откинувшись на блестящую темную кожу обивки. Хотя Верити говорила себе, что должна быть благодарна за любую передышку, какой бы короткой она ни была, его неподвижность очень скоро начала раздражать ее.
      – Я готова, – резко заявила она.
      Он поднял надменные брови.
      – Мы договорились, что ты поцелуешь меня.
      Неужели это унижение никогда не кончится?
      Нет, оно только начинается, – прошептал бесстрастный внутренний голос.
      – Будьте вы прокляты, – тихо сказала она ледяным тоном. – Будьте вы прокляты.
      – Боюсь, что уже поздно. – Он холодно улыбнулся. – Ты отказываешься от своего слова? Подумать только, какой-то поцелуй сокрушил великую Сорайю.
      Раньше она касалась губами всего его тела. Но никогда с любовью не целовала ни его, ни какого-либо другого мужчину.
      Это было несвоевременным и грустным воспоминанием.
      Кайлмор сидел, прислонившись к мягкой стенке кареты, наискосок от нее. Подвинуться поближе и упереться связанными руками в его бедра было нетрудно. Мышцы его длинных ног шевельнулись под ее пальцами. Он не оставался таким бесчувственным, как ему хотелось казаться. Инстинкт подсказал ей, что она все делает правильно.
      Господи, это же всего лишь поцелуй. Она оставалась пресловутой Сорайей. Конечно, она могла поцеловать мужчину, оставаясь равнодушной.
      Верити нерешительно прикоснулась губами к его губам. Ощущение было знакомым. Вполне понятно. Они целый год были любовниками. Она провела губами по его губам, ощущая их вкус, но Кайлмор оставался бесчувственным. Его губы, твердые и гладкие, были сжаты. Ее поцелуй совершенно не возбуждал его.
      Что ж, он добивается, чтобы она потрудилась ради предоставляемой передышки.
      Это не вызывало сомнений. Она должна помнить, что это только месть и ничего больше. Сделка, заключенная между ними, ее поцелуй были лишь извращенной идеей, возникшей в запутанном лабиринте его ума.
      Но если она после ранних неудач смогла стать самой известной куртизанкой Лондона, то, конечно, смогла бы своими поцелуями заставить мужчину забыть о его жестоких замыслах.
      Верити глубоко вздохнула, давая волю своему воображению. Она стала целовать Кайлмора, подражая тому, как он раньше целовал ее. Ее руки ощущали, как напряглись мускулы его ног.
      Но он по-прежнему не отвечал на ее поцелуи.
      – В чем дело, ваша светлость? – тихо поддразнила она, почти не отрываясь от его губ. – Ведь это была ваша идея, если помните.
      – Ты еще недостаточно заинтересовала меня, – сказал он с пренебрежением.
      Его ответ возмутил бы ее, если бы она не услышала неуверенности в его голосе. Заставить ее ублажать его, очевидно, было частью наказания. Ублажать его, когда он оставался равнодушным.
      Но он далеко не был равнодушным. Она на минуту подумала, не поднять ли свои руки повыше, чтобы убедиться в этом.
      Сорайя, не колеблясь, так бы и сделала. Верити была более осторожной. Ведь сделка включала только поцелуй. Она не хотела в конце концов оказаться лежащей на спине, чтобы герцог мог с лихвой возместить ей то, чего, как он говорил, она заслуживала.
      Она принялась выполнять свою задачу с укрепившейся решимостью. А он все еще не сдавался.
      – Я знаю, вы пытаетесь проучить меня, – выдохнула она, касаясь его щеки.
      Он не счел нужным это отрицать.
      – И ты чему-то учишься?
      – Узнаю, что вы не единственный, кто обладает упрямством мула.
      Он невольно рассмеялся, и этот неожиданный проблеск человечности смягчил ее.
      – Знаешь, Верити или Сорайя, кем бы ты ни была в данный момент, иногда у меня дух захватывает от твоей наглости.
      Вопреки всему она улыбнулась.
      – Надеюсь, не только от моей наглости, ваша светлость.
      Он собирался ответить, но она страстным поцелуем зажала ему рот. На этот раз Кайлмор охотно ответил на поцелуй. Не потому, что ему этого хотелось, просто у него не было другого выхода.
      Это была ее последняя здравая мысль за то долгое время, когда поцелуй увлек ее в жаркое пламя неведомого прежде наслаждения. В эту огненную бурю, жаркую и опасную, она бросилась, забыв о собственной безопасности. Он обхватил ее и бросил себе на колени.
      Кайлмор первым отстранился от нее.
      Она лежала на сиденье. В какой-то момент этого бурного поцелуя она оказалась лежащей под ним. Еще несколько мгновений, и он овладел бы ею. Тяжесть его тела, твердого и горячего, говорила о том, что это еще возможно.
      Но даже этого оказалось недостаточно, чтобы она опомнилась. Без единого звука протеста она лежала под ним во власти наслаждения.
      – Если я не остановлюсь сейчас, то уже не остановлюсь, – сказал Кайлмор. Его лицо исказилось от напряжения. Опираясь на руки, он словно держал ее в клетке, из которой она не испытывала большого желания убежать. – Или ты хочешь, чтобы я не останавливался?
      – Хочу? – тупо повторила она, глядя на него.
      Верити чувствовала, как распухли ее губы, а сердце стучало так, как будто она бежала от него изо всех сил, а не бездумно уступила домогательствам.
      – Следует ли мне перейти от этого объятия к его естественному завершению?
      На какое-то короткое мгновение он стал любезным любовником, которого она знала в Лондоне.
      Она прерывисто вздохнула, пытаясь успокоить бушевавшее возбуждение. Под скрип кареты, громко звучавший в ее ушах, Верити пыталась собрать разбегавшиеся в смятении мысли и, что было более важно, силы для защиты. В голове промелькнуло воспоминание о том, что герцог назвал свой поцелуй невинным. Он был настолько же невинным, как взгляд Люцифера, наблюдающего за оргией в аду.
      – Мадам? – спросил он, решительно прижимаясь к ее животу.
      Ничто не могло бы привести Верити в чувства быстрее, чем это грубое движение. Вся приятная расслабленность покинула ее тело, Верити застыла в молчаливом протесте.
      – Нет, – удалось произнести ей хриплым голосом. Затем, на грани отчаяния, она храбро добавила: – Но я считаю, что за искренние старания я заслужила освобождение от пут.
      Он бросил на нее удивленный взгляд.
      – Я развязал тебе руки, когда ты целовала меня.
      – Что? – неуверенно спросила она, но тут же увидела, что это было правдой.
      Хуже того, ее руки обнимали его и, лаская, поглаживали спину.
      Верити была на волосок от того, чтобы не попросить у него еще более губительных поцелуев. Она смутно помнила, как во время их страстных объятий он дергал ее руки. Должно быть, тогда он их и развязывал.
      Она почувствовала, как краснеет. Из всех унижений, которые были связаны с ее похищением, она сильнее всего ненавидела эти узы. И все же так увлеклась поцелуем, что даже не заметила, что ее руки свободны.
      – Встаньте с меня, – сердито сказала она, поспешно снимая руки с плеч герцога.
      Кайлмор не пошевелился. Ей следовало бы догадаться, что он не подчинится приказу.
      – Я еще никогда не занимался любовью в карете, – задумчиво заметил он.
      Она тоже, но не хотела в этом признаваться.
      – Я предпочитаю кровать.
      Покачивания кареты подталкивали ее вверх, прижимая к его телу.
      – Означает ли это, что ты смирилась с возвращением ко мне?
      О, черт бы ее побрал за эти неосторожные двусмысленные высказывания. Сорайю бы никогда так легко не поймали на слове. Верити страшно разволновалась, похоже, каждым словом она лишь ухудшает свое бедственное положение.
      С запоздалым стремлением защититься она заговорила насмешливым тоном, каким могла бы говорить Сорайя.
      – У меня есть выбор, ваша светлость?
      Его глаза не выражали разочарования, или она ошибалась? Это мимолетное выражение исчезло, когда он скатился с нее и сел на прежнее место.
      – Нет, у тебя нет выбора, – сказал он.
      Она осторожно села и начала приводить в порядок свою одежду. Удивительно, кроме нескольких пуговок, расстегнутых на воротнике платья, одежда была в порядке. Верити знала, что у нее распущены волосы, но без шпилек и гребня с ними было невозможно что-либо сделать.
      Кайлмор протянул руку и поднял шторки. После мрачной полутьмы даже свет дождливого вечера резал глаза. Прищурившись, Верити взглянула на герцога.
      Даже в мятой одежде он выглядел элегантно. Как могло это исчадие ада быть таким прекрасным? Когда шесть лет назад она впервые увидела его, Кайлмору едва исполнился двадцать один год, его юность только что закончилась. Верити тогда подумала, что Бог еще никогда не создавал такого совершенства. Но даже в то время на его узком умном лице лежала печать жестокого собственника. Теперь с безжалостной честностью Верити признавала, что зрелость только прибавила Кайлмору очарования.
      Его называли Холодным Кайлмором, но никто по-настоящему не понимал его. В нем бушевали адские страсти, скрытые за безразличием. Верити могла только догадываться, какие усилия требуются, чтобы сохранять в тайне этот бездонный колодец страстей.
      Теперь это была уже не тайна, по крайней мере для нее.
      Он был разозлен, он был разочарован, он был оскорблен, хотя она знала, что лишь под пыткой он в этом признается. К тому же его, как зайца весной, мучила похоть. Верити удивило, что герцог сдержал обещание и не тронул ее. Она знала его достаточно хорошо, чтобы объяснить беспокойное поведение неудовлетворенной похотью. Когда Верити покинула его, то думала, что он скоро найдет другую любовницу, и если не забудет Сорайю, то по крайней мере постарается не придавать значения ее побегу. Герцога переполняла чувственная энергия. Такой мужчина, как он, всегда привлекал внимание женщин. Верити никогда не обманывала себя и не верила, что он хранит верность только ей одной.
      Но герцога, сидевшего напротив и пристально смотревшего на нее, почти трясло от вожделения. Она чувствовала исходящий от него запах похоти. Невероятная мысль, что он давно не был с женщиной, может быть, даже со времени ее побега, получала подтверждение.
      Абсурдная мысль. Этого не может быть.
      Хотя, думала она, наклоняясь, чтобы развязать ноги, этим можно объяснить грубое похищение.
      Так почему же он не выместил на ней эти три месяца воздержания прямо сейчас?
      В его поведении она не видела смысла. Как и не имел смысла этот бурный поцелуй, если Кайлмор всего лишь хотел на некоторое время оставить ее в покое. Удивительно, но он так и сделал.
      – Что это все значило? – спросила она после долгого молчания.
      – Поцелуй? Ты сама сказала. Он должен был послужить тебе уроком. – Он снова говорил холодно и резко, и она невольно вздрогнула.
      – Что вы можете овладеть мной, когда только вам вздумается? – Она постаралась, чтобы в голосе прозвучал вызов. – Я это и раньше знала.
      Слабая улыбка пробежала по лицу Кайлмора.
      – Да. Но теперь ты знаешь, что, когда я прикасаюсь к тебе, это тебя очень возбуждает. И эта мысль будет разъедать тебя как кислота.
      Он был прав, черт возьми. Впервые за этот длинный тяжелый день Верити испытала истинный ужас.

      Поцеловав ее, он совершил страшную ошибку.
      Кайлмор откинулся на спинку сиденья, стараясь сохранить на лице выражение безразличия. Внутри разгоралась беспощадная битва с основными инстинктами. Он до боли сжимал свои мускулы, заставляя обуздать желание овладеть Верити и довести до конца то, что начал. Обещание, данное ей, ничего не стоило. Но собственная способность победить животные страсти значила много.
      Обнимая Верити, он испытывал восторг, осуществлялись мечты, преследовавшие его в последние три месяца.
      Но она была слишком восхитительна. Если он овладеет ею сейчас, в чем же будет победа? Он снова неизбежно станет ее рабом, и Верити, умная маленькая кошка, это знала. Он выхватил ее из рук брата, чтобы показать свою власть над нею, а не для того, чтобы еще раз сделаться ее покорным рабом.
      И снова она разрушила так тщательно продуманные планы. Один поцелуй, полученный против ее воли, соблазняющий, обманчиво невинный аромат фиалковых духов, и Кайлмор снова оказался тем, кем он был с Сорайей. Снова томление. Снова нетерпение. Снова желание.
      Ад.
      Верити без малейшего усилия поставила его на колени, будь она проклята. Он всеми силами старался скрыть от нее свое смятение. Затем понял, что незачем беспокоиться.
      Сорайя-Верити не взглянула на него, она смотрела в окно на темнеющие окрестности, В слабом свете было видно, что она на грани безумия от горя и страха. Искра жалости пробилась сквозь темный океан похоти, захлестнувший Кайлмора, но он поспешил загасить ее. Верити оказалась в тяжелом положении по собственной вине. Если ему удастся запугать и покорить ее за несколько часов осады, ну что ж, прекрасно. Верити заслужила мучения, это только справедливо. Возможно, поцелуй не был такой уж непоправимой ошибкой.
      Испытывая некоторое неудобство, он пошевелился. Черт побери, он должен овладеть ею. Жгучее желание угрожало превратить его решимость в пепел. Три месяца мучительного воздержания требовали, чтобы он взял ее. Тем более что было несколько возбуждающих минут, когда она хотела этого не меньше, чем он сам.
      Кайлмор снова поерзал на сиденье и попытался успокоить бурю в крови, убеждая себя, что довольно скоро он получит удовлетворение.
      Но он хотел Верити сейчас.
      Он был готов доказать, что сейчас преимущество на его стороне. А доказал всего лишь то, что так же уязвим в отношениях с нею, как это было всегда. С унижающей его быстротой поцелуй превратился из проявления власти во что-то совсем иное, о чем ему не хотелось и думать.
      Ирония заключалась в том, что вся эта потрясающая встреча имела удивительно целомудренный конец. Они поцеловались. И это было все. Кайлмор едва дотронулся до ее изумительного тела. Тела, каждая линия и каждый изгиб которого запечатлелись в его памяти. Подавляя стон, герцог снова заерзал.
      Он поклялся, что не дотронется до нее, пока они не доберутся до Шотландии. Отсрочка была задумана для того, чтобы продлить ее страдания, чтобы к тому времени, когда он уложит ее в свою постель, Верити уже настрадалась и осознала свою вину.
      Так почему единственной жертвой, растянутой на дыбе, теперь оказался его светлость герцог Кайлмор?
      Поцелуй был необыкновенным.
      Чарующим. Опьяняющим. Колдовским.
      Загадочным.
      Он почти был убежден, что поначалу она не знала, как вести себя в такой ситуации. Что было просто смешно. Опытные, умелые губы Сорайи уже касались каждого дюйма его тела. От воспоминаний о том, что еще она проделывала с ним, боль в его возбужденном теле становилась невыносимой.
      Господи, если так будет продолжаться, они не успеют пересечь границу, как он окончательно станет калекой.
      Он бросил сердитый взгляд на Сорайю.
      Верити. Мисс Эштон.
      Она была готова сдаться. Он не мог рисковать и прикасаться к ней. Его самообладания едва хватило на час.
      А путешествие обещало быть очень долгим.
      Когда несколько часов спустя карета въехала в деревню Хинтон-Стейси, была уже ночь. Пленница Кайлмора по-прежнему молчала. Но его любовница никогда не относилась к очень разговорчивым женщинам. Он уверял себя, что его это не беспокоит – он похитил ее не для разговоров.
      – Протяни руки. – Кайлмор достал шнур.
      Он не связывал ее после того жгучего поцелуя, хотя и собирался это сделать.
      Она повернулась к нему и твердо ответила:
      – Нет.
      «Так вот к чему это привело», – подумал он с сожалением.
      Очевидно, все время после их поцелуя она восстанавливала силы для защиты.
      А чего он ожидал? Что одно объятие превратит ее в дрожащее покорное существо? Кайлмор взглянул на ее трагически сжатые губы и потерял всякую надежду снова испытать блаженство от поцелуя. Это было странно, он никогда особенно не жаждал поцелуев, когда она была его уступчивой любовницей.
      – Боюсь, что слово «нет» утратило свою силу после того, как вы убежали. – Грубо, потому что больше сердился на себя, чем на нее, он хотел схватить ее руки.
      – Я не позволю связывать себя! – закричала она, отодвигаясь от него.
      Мысль, что он вступит с ней в драку, была слишком низкой для его чувства собственного достоинства, чтобы возникнуть в голове.
      – Если я буду вынужден ударить тебя, я ударю, – сказал он, не веря самому себе.
      Она отреагировала на угрозу с заслуживавшим этого уважением.
      – О, прелестно.
      Боже мой, а она смелая. Всю свою жизнь он считал смелость качеством, достойным наибольшего уважения. В этот момент он с изумлением убедился, что низшее существо, какая-то куртизанка, проявляет больше храбрости, чем любой из знакомых ему мужчин.
      Каким же негодяем он оказался в этой драме.
      – Нас ожидает горячий ужин, ванна и все необходимое, мадам. Уверен, тебе, как и мне, хочется вылезти из этой кареты. Но предупреждаю, мы будем ехать всю ночь, нигде не останавливаясь. По разным причинам.
      Он догадывался, что она обдумывает его слова. Наконец Верити тихо сказала:
      – Я ненавижу узы.
      Совесть, которую он, к сожалению, не мог оставить в Лондоне вместе со своим роскошным домом и беспутными приятелями, вновь пробудилась. Он всеми силами старался затолкать ее обратно в дальние, уголки своего черного сердца, но ничего не выходило.
      – Дай мне слово, что не попытаешься сбежать. – Странно, он верил, что она сдержит любое обещание, которое даст, ему.
      – Я не могу этого сделать, – с грустью сказала она.
      – Тогда давай сюда руки. У меня нет никакого желания принуждать тебя, но придется.
      – Очень хорошо.
      Дрожа всем телом, она неподвижно ждала, пока он связывал ей руки и лодыжки. Как бы смело она ни говорила, ее охватывал страх. На этот раз совесть не просто колола Кайлмора, она била его ногами.
      – Вы не хотите заткнуть мне и рот? – Ее насмешливый тон не мог скрыть глубокой обиды.
      – Если ты будешь и дальше насмехаться надо мной, я могу это сделать. Так что будь осторожней.
      Он отодвинулся от нее, борясь с желанием заткнуть ей рот, но не кляпом, а поцелуем. Опускаясь на колени у ее ног, Кайлмор снова окунулся в ее дразнящий аромат, словно предлагающий обнять и еще раз поцеловать. А затем от поцелуев перейти к полному удовлетворению страсти.
      Верити, связанная Кайлмором, молча сидела и дрожала. По его словам она догадалась, что они направляются в гостиницу. В гостиницу с сомнительной репутацией, где похищенная женщина не вызовет особого интереса, тем более что это часто случается на дороге, ведущей на север, в Гретна-Грин.
      Но карета свернула с дороги и проехала через ворота, на которых был изображен золотой орел герба Кинмерри. Было слишком темно, чтобы разглядеть что-нибудь еще; дождь прекратился, но небо оставалось затянутым тучами. Фонари на карете освещали густой кустарник по краям подъездной дороги. Для женщины, находящейся на грани паники, этот вид был далеко не ободряющим.
      Когда они подъехали к большому загородному дому, к карете подбежал человек и открыл дверцу.
      – Добро пожаловать, ваша светлость. Мадам. Надеюсь, путешествие было не слишком утомительным?
      Человек говорил с явным шотландским акцентом. Но они еще не могли пересечь границу. Лошади Кайлмора были быстры, но для этого надо не бежать, а летать.
      – Были приятные моменты, – с усмешкой ответил Кайлмор, выходя из кареты.
      Верити покраснела при этом сделанном нарочно напоминании о ее слабости. Тот чувственный, покоряющий поцелуй перевернул ее душу, чего никогда не происходило с нею даже в минуты страсти. И, хуже того, Верити подозревала, что ее мучитель это знал.
      – Все готово, как вы и распорядились, – продолжал слуга.
      – Спасибо, Фергус. – Кайлмор протянул руки в карету и подхватил Верити.
      Он сумел это сделать с удивительной ловкостью. Верити хотелось ненавидеть его как неуклюжего грубияна. Но к несчастью, его физические достоинства, какими бы впечатляющими они ни были, бледнели в сравнении с его умом и сообразительностью.
      Под бесстрастным взглядом немолодого слуги Кайлмор еще крепче ухватил ее. Четыре горевших факела освещали ровный круг перед домом, и Верити заметила, что шотландец взглянул на ее связанные руки и ноги, но выражение его лица не изменилось, он отвернулся.
      С этой стороны ей не стоит ждать спасения. Неудивительно, что Кайлмор не заткнул ей рот. Она могла бы кричать до хрипоты, Фергус равнодушно пропустил бы ее крики мимо ушей.
      Теплые, надежные руки герцога, обхватившие Верити, безжалостно напоминали ей, как он обнимал ее. Верити постаралась сделать так, чтобы ему было неудобно нести ее.
      – Прекрати, – резко сказал он, переменяя руки.
      Черт бы его побрал, казалось, он даже не запыхался, поднимаясь по широким ступеням к парадному входу.
      – Мне наплевать, если вы уроните меня, – с вызовом сказала она.
      Свежий воздух и избавление от кареты, вместе взятые, вернули ей бодрость духа.
      – Смелые слова. Но сомневаюсь, что тебе понравятся синяки, которые ты получишь, стукнувшись с холодным твердым мрамором.
      Кайлмор прижал Верити к себе, и она почувствовала сильные мускулы его груди. В такой близости он казался огромным, жестоким и могущественным. Но от него исходил запах страсти, наслаждения и покоя. Черт побери, зачем он поцеловал ее. Она стала вырываться. Но узы не давали ей возможности освободиться.
      – Если ты не успокоишься, я переброшу тебя через плечо.
      – Покорная слуга вашей светлости никогда не претендовала на такую честь, – ядовито заметила она.
      – Ладно. – Его громкий вздох свидетельствовал о бесконечной мужской раздражительности. – Не забудь, ты сама попросила.
      Он поставил ее на верхнюю ступеньку и, нагнувшись, перебросил через плечо. Именно так работник на ферме поднимает мешок пшеницы. Неожиданная картинка из детства, возникшая в ее воображении, лишила Верити сил сопротивляться. Распущенные волосы упали на ее лицо черным занавесом. Она сжала в кулаки болтавшиеся руки и безуспешно попыталась ударами привести Кайлмора в чувство.
      – Я этого не просила, – уткнувшись в его великолепный сюртук и задыхаясь, возразила она.
      Сквозь ткань она чувствовала, как напрягаются при движении мощные мускулы на его спине.
      – Слишком поздно, – сказал он, подходя к двери, которую распахнул перед ним слуга.
      Кайлмор был такого высокого роста, что пол, казалось, находился где-то далеко внизу. Ужас и гнев душили Верити. Нет, она не думала, что он позволит ей упасть.
      Они вошли в освещенный свечами холл. Пол здесь был покрыт черными и белыми плитами. От изящного геометрического рисунка у Верити закружилась голова.
      – Добро пожаловать, ваша светлость.
      Распущенная грива волос помешала Верити увидеть женщину, встречавшую их.
      – Добрый вечер, Мэри, – приветливо ответил герцог таким светским тоном, как будто находился на балу в Мейфэре, а не тащил пленницу в бог знает какой глухой угол королевства.
      Верити ворчала и извивалась, стараясь что-то увидеть, но усилия были напрасны. Она страдала от унижения, зная, что ее икры и лодыжки выставлены напоказ. Она попыталась ударить герцога ногой, но его рука лежала на ее бедрах.
      – Приготовлена розовая комната, – сказала служанка, тоже шотландка.
      И Фергус, и Мэри говорили до невероятности спокойно, несмотря на то что их хозяин тащил связанную и явно сопротивлявшуюся жертву. Возможно, они привыкли помогать его светлости в похищениях.
      – Отлично. Мы вымоемся. Затем, я думаю, поужинаем.
      – Очень хорошо, ваша светлость.
      Верити услышала, как служанка вышла, а герцог стал подниматься по лестнице. Желая выместить свою злость, Верити снова попыталась ударить его ногой.
      Он мгновенно отплатил ей звонким шлепком.
      – Ой! – Она возмущенно задергалась в его руках, хотя благодаря верхним и нижним юбкам шлепок не причинил ей боли.
      Нет, пострадала только ее гордость.
      – Утихни, – проворчал он, продолжая подниматься по лестнице с такой быстротой, которая, с точки зрения Верити, казалась опасной.
      К тому времени, когда он поставил ее на ноги в роскошной спальне, Верити слегка подташнивало. Но это не помешало ей сражаться.
      – Вы настоящий дикарь, – с горечью сказала она и потрясла головой, стараясь стряхнуть волосы с глаз.
      – Так не забывай об этом. – Его нисколько не тронуло оскорбление.
      Он раздраженно откинул назад ее волосы и, встретив гневный взгляд, усмехнулся.
      – Почему бы тебе не сесть? Кровать прямо за тобой. Скоро приготовят ванну.
      – Я лучше постою. – Она почти обезумела от жажды противоречить во всем, в чем могла.
      Он равнодушно пожал плечами.
      – Как пожелаешь.
      Затем она не поверила своим глазам – Кайлмор повернулся к двери. Верити ожидала, что он останется и будет продолжать мучить ее.
      – Встретимся за ужином.
      Оставшись одна, она мгновенно бросилась на кровать.
      Верити внимательно осмотрела комнату. Впервые после своего похищения она осталась одна. Она должна воспользоваться случаем. Правда, сейчас, будучи связанной, она мало что могла сделать. Но герцог говорил о ванне и ужине. Конечно, ему придется развязать ее.
      Если только он не собирается сам вымыть и накормить ее.
      Дрожь пробежала по спине, и вовсе не от отвращения, как Верити ни было неприятно в этом признаться, а от мысли, что его большие ловкие руки станут намыливать ее обнаженное тело.
      Вилла в Кенсингтоне славилась самыми современными ванными комнатами. Они с Кайлмором не раз испытывали на себе повышенную чувственность в этих комнатах. У нее перехватило дыхание при воспоминании о тех ощущениях, когда ее мокрое голое тело скользило по его телу, а вокруг них плескалась теплая вода.
      Но тогда она была Сорайей. Теперь стала Верити. А суровая душа Верити не имела отношения к таким непристойным удовольствиям.
      Чтобы отвлечься от воспоминаний, которые угрожали превратиться в гибельную слабость, она снова с принялась рассматривать комнату, большую и удобную, с нежным рисунком на обоях. Мебель красного дерева. Украшенная искусной резьбой каминная полка. Парчовые занавеси на окнах.
      Все, к ее разочарованию, выглядело вполне обычным для богатого дома. Если бы она превратилась в ту девочку, какой была в детстве, то от изумления утратила бы дар речи при виде этих мягких, толстых, пестрых ковров и шелкового полога над кроватью, но женщина, которой она стала, не увидела в этой обстановке ничего особенного.
      Верити, очевидно, должна благодарить Кайлмора за то, что он не швырнул ее в подвал. Такое было вполне возможно. Он явно был полон решимости унизить ее.
      Наверное, он выбрал эту спальню, чтобы перед тем, как они поедут дальше, удовлетворить свою похоть на этом красивом розовом покрывале. Он сказал, что не тронет ее, но она не верила его слову. Тем более каждый жест подтверждал его едва сдерживаемое желание.
      Она дрожала в ужасе перед тем, что он сделает с ней, боялась, что бездумно ответит на его страсть, как это произошло с опьяняющим поцелуем. Разве можно надеяться, что она устоит перед ним?
      Он хотел, чтобы воспоминание об этом поцелуе мучило ее и не давало покоя, да так и случилось. Теперь она знала, как легко он мог настоять на своем, и это знание наполняло ее страхом.
      Крепкая дверь, которую Кайлмор, уходя, запер за собой, открылась. Фергус и мускулистый парень втащили в комнату ванну. Женщина, очевидно, та самая Мэри, что встретила их внизу, вошла вслед за ними с мылом и кипой полотенец.
      Распахнутая дверь за их спинами манила свободой, но в путах бежать не было смысла.
      Верити молча наблюдала, как трое слуг наполняли ванну. По комнате распространился приятный запах, как будто на обоях и вправду распускалось множество розовых бутонов. Этот аромат создавал атмосферу невинности, не гармонировавшей с муками пленницы.
      Она ожидала, что вновь появится Кайлмор, но, когда дверь закрылась, в комнате осталась только Мэри. Служанка подошла ближе, и Верити подумала, что с ее добрыми голубыми глазами и растрепанными седыми волосами она не походит на соучастницу преступления.
      Мэри осторожно развязала путы на запястьях Верити.
      – Я Мэри Маклиш, жена Фергуса, служу здесь экономкой. Позвольте мне помочь вам, мадам, – сказала она с мягким шотландским акцентом.
      Она обращалась к Верити с тем же французским «мадам», что и Фергус при их приезде. Это подходило и для сбежавшей любовницы, и для любого другого случая, предположила Верити. Английский эквивалент «миледи» был бы до смешного неуместен.
      Когда Мэри опустилась на колени, чтобы развязать ноги Верити, на ее бесстрастном лице невольно промелькнуло сочувствие. Понимая, что шанс получить союзника может улетучиться в любую секунду при появлении Кайлмора, Верити набралась храбрости и заговорила.
      – Герцог похитил меня. Я оказалась здесь против своей воли. Пожалуйста, вы должны помочь мне убежать, – тихо и умоляюще сказала она.
      Она сомневалась, что герцог унизится до подслушивания через замочную скважину. Но кто знает? Верити, к примеру, никогда не думала, что он способен на похищение.
      Руки Мэри на мгновение застыли в воздухе, а затем продолжили снимать с Верити полусапожки и чулки.
      – Моя семья и я всем обязаны его светлости. Мне очень жаль вас, мадам, но я не могу поверить, что герцог действительно хочет причинить вам зло. – Мэри встала с колен. Она не поднимала глаз, как будто не могла равнодушно смотреть на страдания Верити, знала, что если посмотрит, то должна будет что-то сделать. – Я помогу вам снять платье.
      – Но он действительно желает мне зла. Он так и сказал. Вы видели, как он обращается со мной. – Верити беспомощно взглянула на бесстрастное лицо. В отчаянии она наклонилась и схватила руку Мэри. – Пожалуйста, умоляю вас. Помогите мне! Ради Бога, вы должны мне помочь.
      – Не следует поминать имя Божье всуе, – с неодобрением сказала Мэри. – Повторяю, я всегда буду на стороне герцога.
      Но Верити не сдавалась. Возможно, это был единственный момент, когда она могла бы сбежать от своего тюремщика. От волнения она заговорила дрожащим голосом.
      – Он связал меня. Он вырвал меня из семьи. Он угрожал изнасиловать меня. Конечно, вы как женщина…
      Глаза Мэри беспокойно забегали, словно в испуге, что сейчас появится Кайлмор и выгонит ее без рекомендательного письма.
      – Я не хочу ничего слышать, вы наговариваете на него, мадам. Его светлость спас всю мою семью от нищеты и голода. В этом доме не найдется ни одного Маклиша, который не умер бы за него. – На этот раз она посмотрела на Верити с искренним сочувствием. – Мне очень жаль, что вы дошли до такого состояния, но я не могу вам помочь. А теперь, пожалуйста, встаньте, и я помогу вам вымыться.
      – Если вы не поможете мне бежать, значит, будете так же виновны, как и ваш хозяин, – язвительно бросила Верити, хотя уже поняла, что напрасно теряет время.
      Мэри была слепо предана Кайлмору, и ничто не могло сломить эту преданность.
      Лицо Мэри раскраснелось.
      – Может быть, все так, мадам. Но я… не могу помочь вам. Не знаю, как объяснить. – Она разволновалась, и шотландский акцент зазвучал сильнее. – Пожалуйста, не просите меня идти против его светлости.
      Гнев и разочарование душили Верити. С отвращением, которое она чувствовала скорее к хозяину, чем к самой Мэри, Верити отбросила руку женщины от пуговиц на лифе своего черного платья. Она должна надеяться только на себя. Опять.
      – Оставьте меня, – ровным голосом приказала она.
      Мэри встревожилась.
      – Его светлость велел мне прислуживать вам.
      – Так прислужите, оставьте меня одну, – резко ответила Верити.
      Мэри кивнула, неохотно подчиняясь.
      – Хорошо, но на случай, если понадоблюсь, я останусь за дверью.
      «На случай, если я превращусь в облачко дыма и улетучусь через замочную скважину», – с горечью подумала Верити.
      Мэри вышла, пристыжено опустив плечи, что, однако, не помешало ей надежно запереть дверь.
      Верити раздвинула шторы на окнах и выглянула наружу. Из комнаты падало достаточно света, что позволило ей оценить свои шансы вырваться на свободу.
      Невелики, с сожалением решила она.
      Под ней было еще два этажа, и ни единого удобного дерева около дома. Если она выпрыгнет из окна, то сломает себе шею. Это тоже было бы выходом из затруднительного положения, подумала она.
      Она высунулась из окна в надежде увидеть водосточную трубу, или балкон, или выступающий карниз, но дом был построен в строгом древнегреческом стиле и лишен всяческих бессмысленных украшений. Верити размышляла, есть ли у нее время скрутить из висящего над кроватью полога веревку до нового нашествия Маклишей.
      – Даже и не думай об этом. – В круг падавшего из окна света вступил герцог и поднес к губам сигару.
      – Я только… – взволновалась Верити.
      Меньше всего ей хотелось, чтобы он, догадываясь о ее намерениях, вошел в комнату и нарушил драгоценное уединение.
      Он тихо рассмеялся и выпустил облачко дыма. Запах дорогого табака, смешанный со свежестью мокрого сада, достиг ее ноздрей.
      – Я прекрасно знаю, чего ты «только». Иди принимай ванну. Я не хочу потерять тебя, игра только началась.
      Это было бы совсем не забавно. Он говорил так, как будто ему доставляло удовольствие смотреть, как она бьется в сети, опутавшей ее. Ненависть Верити была так сильна, что, будь у пленницы пистолет, она бы застрелила его.
      – Мне приятно, что я так хорошо забавляю вашу светлость, – с сарказмом в голосе сказала она.
      – О, мне тоже, – небрежно парировал он. – Развлечения как раз теперь и начались.
      Она ответила на это совсем по-детски – грохотом захлопнувшегося окна.
      Кайлмор вошел в розовую комнату и увидел, что его любовница снова одета как благочестивая вдова. Черное платье глухо застегнуто до подбородка. Волосы безжалостно закручены в строгий пучок. Ясные глаза грозно потемнели. Она явно давала ему понять, что вооружена против его хитростей.
      К несчастью, он даже еще не начал хитрить.
      Он ожидал от себя любой реакции – гнева, ненависти, удовлетворения, – только не этой безумной радости. Но вид Сорайи, сидевшей перед горевшим камином, непокорной и готовой сцепиться с ним из-за каждой уступки, приводил его в прекрасное расположение духа, чего не случалось уже несколько месяцев.
      Он на самом деле безумен, как и его предки.
      Кайлмор сел за стол напротив нее и налил в бокалы кларета. От стоявших на соседнем столике блюд исходили дразнящие и соблазнительные запахи. Но, конечно, ничто не дразнило и не соблазняло его так, как эта прекрасная женщина, смотрящая на него поверх камчатной скатерти с таким выражением, как будто хотела убить.
      А вдруг и в самом деле хотела, подумал он, содрогнувшись.
      – Не убрать ли мне подальше от тебя этот нож? – небрежно спросил он, откидываясь на спинку стула и поднося к губам бокал.
      Верити удивленно взглянула на стол, и Кайлмор понял, что она не рассматривала свой столовый прибор как потенциальное оружие. Уже не в первый раз у герцога возникало подозрение, что у нее нежное сердце. По крайней мере нежнее, чем она хотела показать.
      Нежное? Ха!. Эта куртизанка использовала и предала его, ни минуты не поколебавшись. Она бы не дрогнула и в змеином гнезде. Он не должен позволять ее красоте обманывать его, нельзя забывать, что она всего лишь алчная шлюха.
      Хотя, видит Бог, она была прекрасна даже в этом нищенском платье и без красивой прически. Эта простота лишь подчеркивала безупречный овал лица, замечательную глубину и красоту ясных глаз, мягкую припухлость губ.
      Ее губы…
      Он отвел глаза, пока неукротимое желание поцеловать эти губы полностью не овладело им. Он снова напомнил себе, что похитил ее не для того, чтобы снова попасть в когти страсти. Он похитил ее, чтобы доказать, что никому не позволено делать из герцога Кайлмора дурака, не заплатив высокую цену за свое предательство.
      Он поднялся на ноги отчасти потому, что не хотел прикасаться к ней.
      – Тебе что-нибудь положить? Мэри отличная кухарка.
      Эти проклятые сочные губы скривились в удивленной саркастической усмешке.
      – Приговоренный узник ест досыта?
      Он начал наполнять ее тарелку.
      – Можешь встретить свою судьбу на пустой желудок, если хочешь.
      – Нет, – уверенно ответила она. – Я предпочитаю подкрепить свои силы.
      Кайлмор тихо рассмеялся. Он тоже хотел, чтобы она подкрепила силы, но совсем для другой цели.
      В подтверждение своих слов Верити съела все, что он предложил. Но Кайлмор заметил, что пила она мало. Очевидно, решила сохранить ясность ума, не затуманивать его алкоголем. Герцог мог бы ей сказать, что она напрасно тратит время, задумывая побег. Он ее поймал и больше не отпустит.
      – Это платье тебе не понравилось? – Кайлмор показал на ярко-красное платье, разложенное на кровати.
      Он прислал его наверх с Мэри, в надежде, что любовница наденет это платье после ванны.
      Оно словно создано специально для Сорайи – элегантное, яркое, несколько экзотичное. Кайлмор выбрал его у модистки, постоянно пополнявшей гардероб любовницы. И, выбирая, представлял, как не спеша будет снимать это платье, медленно обнажая восхитительное тело Сорайи.
      – Нет, я предпочитаю носить собственную одежду. – Она даже не взглянула на экстравагантное платье.
      Странно, ему пришлось признать, что такое платье не подходит женщине, сидевшей перед ним и с трудом сохранявшей самообладание. Это было платье куртизанки, хотя, надо признаться, ужасно дорогой куртизанки. Полная безыскусственность Верити почти убеждала Кайлмор, что она действительно была благочестивой вдовой.
      Но он, конечно, знал, что это не так. Воспоминания о долгих грешных забавах в Кенсингтоне противоречили образу порядочной женщины, которую она пыталась сейчас создать.
      И снова беспокойная мысль промелькнула у него в голове: эта женщина не была той, которую он знал раньше. И впервые в мыслях он назвал ее Верити.
      – Тебе надоедят эти черные тряпки еще раньше, чем мы окончим обед, – сказал он. – И какой толк в этом мелочном вызове? Он ничего не изменит.
      Она покачала головой и не ответила, но герцогу показалось, что он ее понял. Каждый компромисс был еще одним шагом по дороге, ведущей к полному поражению. А она не знала, что уже безнадежно стоит на этой дороге.
      Или, может быть, знала.
      Он встал и заметил, как она быстро подавила порыв отшатнуться от него. Какой-то дьявол заставил его остановиться за спиной Верити и положить руки ей на плечи. Она не вскрикнула, но Кайлмор почувствовал, как ей хочется вырваться из его рук.
      – Вы обещали, что не дотронетесь до меня, – сердито сказала она.
      – Я решил, что это было ошибкой, – мягко ответил он, ощупывая пальцами ее тонкие худенькие плечи, определяя ее слабость и ее силу.
      – Я не позволю вам этого! – закричала она.
      Изогнувшись, она неловко попыталась схватить каминные щипцы. Это был ее первый некрасивый поступок, которому он стал свидетелем.
      – Я убью вас прежде, чем вы снова получите меня. – Тяжело дыша, она подняла кочергу.
      Ее очаровательное лицо побледнело от напряжения.
      Не покидая места за ее пустым стулом, он непринужденно рассмеялся.
      – Не будь дурой, Верити. Что ты собираешься делать? Вышибить мне мозги?
      – Если придется, – кивнула она.
      Ее великолепная грудь вздымалась под черным бомбазином платья, а из строгой прически выбилось несколько прядей.
      Ее поступок не удивил его. Ведь он все время после похищения изводил ее, подбивая на драку.
      – Знаешь, ты и глазом не успеешь, моргнуть, как я вырву у тебя эту кочергу.
      – Можете попробовать, – неуверенно предложила она.
      – Положи ее. Ты ничего не добьешься, кроме моего неудовольствия..
      Он шагнул к ней и властным жестом протянул руку. Его голос становился все более суровым.
      – А принимая во внимание, что ты полностью находишься в моей власти, это было бы неразумно. До настоящего момента я был чрезвычайно сдержан в своих поступках. Все могло бы быть намного хуже.
      – Вы не испугаете меня.
      – Я попробую, – проворчал он, обходя ее.
      Верити все еще держала поднятую кочергу, и он не сомневался, что она пустит ее в ход. Наверное, ему бы следовало волноваться, стоя перед этой разъяренной Валькирией с железной дубиной в руках, но вместо этого Кайлмор чувствовал себя ожившим после долгих трех месяцев.
      – Мне никогда не следовало доверять вам, – сказала она, поворачиваясь, чтобы не выпускать его из поля зрения.
      – Не притворяйся, что когда-нибудь доверяла, – сказал он тихо и с неожиданно искренним сожалением.
      Видимо, его ответ озадачил Верити, потому что она нахмурилась и на минуту забыла, что не должна спускать с него глаз. Он осторожно обошел ее и без труда увернулся от кочерги, которую она чуть позднее собралась обрушить на его голову. Схватив Верити за руки, герцог притянул ее спиной к себе.
      – Отпустите меня, грязный грубиян!
      Он словно не заметил оскорбления. Он хотел бы еще не замечать, каким теплым было ее тело. Прижимая Верити к себе, он не мог не почувствовать, как она дрожит. Под видимым сопротивлением таился невидимый страх. И Кайлмор сразу это понял.
      – Брось кочергу, Верити.
      Она пыталась вырваться из его рук.
      – Нет, негодяй!
      – Фу, какие слова. – Он схватил и почти до боли сжал ее запястье. – Отдай кочергу мне, или я сделаю тебе больно.
      Что-то в его голосе, должно быть, подействовало на Верити, потому что со вздохом отчаяния она бросила свое оружие. Кочерга со стуком упала на ковер у их ног.
      Герцог повернул Верити лицом к себе.
      – Это какой-то абсурд, – спокойно сказал он. – Можно подумать, что ты напуганная девственница. Ты же знаешь, я последний человек на свете, который поверит в этот спектакль. Целый год я делал с тобой все, что хотел. Какие еще тайны может скрывать от меня твое тело?
      В ее глазах была безысходность, а губы сурово сжались.
      – Я больше не ваша любовница, – устало сказала она.
      Он с раздражением отшвырнул ее.
      – Если бы нам не предстояло дальнейшее путешествие, я бы доказал тебе, что это неправда.
      Она нахмурилась, явно растерявшись.
      – Дальнейшее путешествие? – спросила она после напряженной паузы.
      – Да. Я ведь говорил тебе в карете, что мы поедем на север, нигде не задерживаясь. – Он сказал это, уже выходя из комнаты. – Я вернусь через полчаса. Воспользуйся этой передышкой и пойми, что самое безопасное для тебя – не сопротивляться.

      Горькое сознание поражения и огромная досада на себя за то, что вела себя как глупая девчонка, не оставляли Верити, когда Кайлмор спустя полчаса повел ее к карете.
      Высокий, задумчивый, зловеще спокойный, он вышел из розовой комнаты и вместе с нею спустился по лестнице. Она не имела представления, какие мысли скрывались под этой маской аристократической надменности. После ее нападения он, должно быть, в ярости. Его большая рука обхватила ее плечо и держала так крепко, что Верити поняла, он не намерен отпускать ее, пока не осуществит задуманную жестокую месть.
      И чего она хотела достигнуть, разыгрывая эту сцену с кочергой? Верити так боялась, что он собирается повалить ее на парчовое покрывало кровати, что от страха у нее помутился рассудок.
      Если у нее хватит духа убить его, ее повесят – и этим скорее всего закончатся мечты о прекрасном будущем. Если же она покалечит его, то еще больше разозлит. Мрачное предположение зародилось в ее сердце – пока она ему не надоест, ничто, кроме смерти, не положит конец этому преследованию.
      С самого начала она не смогла правильно оценить его чувства к ней. В Лондоне она считала, что он хотел владеть ею, потому что владение знаменитой Сорайей поднимало его престиж. Год близости с герцогом показал ей, что он очень высоко ценит свое положение в свете.
      Теперь, оглядываясь назад, она совсем в другом свете увидела эти шесть лет его преследования и огромную сумму, которую он заплатил, чтобы получить ее. Герцог Кайлмор был одержим. Ею.
      С первых дней ее пребывания в столице до нее доходили слухи о безумии Кинмерри. Она всегда относилась к этим разговорам как к раздутым сплетням. Но теперь…
      Она содрогнулась, никогда в жизни ей не было так страшно. Хуже того, Кайлмор был достаточно проницателен, чтобы заметить ее ужас и воспользоваться им.
      Выйдя из дома, Верити поняла, почему он снова не связал ее. Она оказалась в окружении Маклишей. Их бесстрастные лица говорили о том, что при малейшем признаке ее бунта они готовы действовать.
      Но перенесенное в розовой комнате унижение заставило ее на время отказаться от попыток бунта. Пытаться противостоять физической силе Кайлмора было ошибкой. Верити все еще была под впечатлением того, как легко он обезоружил ее.
      Двое сыновей Маклиша отправились вместе с герцогом. Без особого интереса Верити смотрела, как они усаживались рядом с кучером. Еще одни тюремщики мало чем отличались от прежних. Единственным тюремщиком, который имел для нее значение, был поджарый, властный человек, стоявший рядом с нею.
      Кайлмор, не говоря ни слова, затолкал Верити в карету. Затем забрался в нее сам, сел напротив, резко стукнул в крышу, и они поехали. Он по-хозяйски держал Верити за руку, пока карета не набрала скорость.
      Как Верити сожалела, что не сдержалась и устроила бунт, когда они находились в доме. Теперь он настороженно следил за нею, готовый в любую минуту помешать ее попытке побега.
      Прошло много времени, прежде чем Верити решилась задать вопрос, мучивший ее с того момента, когда они приехали в имение.
      – Мы уже в Шотландии?
      Он оторвался от своих мыслей. С тех пор, как они снова направились на север, Кайлмор молчал. Верити предполагала, что ответ будет враждебным или сердитым, ведь она пыталась раскроить герцогу череп, но Кайлмор ответил с привычным для воспитанного человека спокойствием.
      – Нет. Мы все еще в Йоркшире. Почему ты спрашиваешь?
      – Маклиши.
      – Они – смотрители Хинтон-Стейси. Я открываю дом на несколько недель в год во время охотничьего сезона. Остальное время за домом присматривают Маклиши.
      – Кажется, они удивительно преданны вам, – мрачно заметила она.
      Мэри Маклиш искренне хвалила герцога, и это поразило и озадачило Верити. Служанка хвалила человека, в котором Верити не узнавала Кайлмора.
      В свете фонарей кареты она увидела его циничную улыбку.
      – Они знают, с какой стороны хлеб намазан маслом.
      Но Верити подумала, что дело не только в этом. Маклиши видели в герцоге героя. Неужели он прячет внутри себя другого, лучшего человека, чем тот, которого он позволяет себе показывать людям? И будет ли этот лучший человек упорствовать в своем стремлении покарать свою любовницу?
      Кайлмор подвинулся и взял ее за руки.
      – Нам обоим необходимо поспать. – Он связал ей руки и привязал конец шнура к своему запястью.
      Она слишком устала, чтобы оказывать сопротивление. Какая от этого будет польза? Он сделает с ней все, что захочет. В этом заключалась суть ее положения пленницы.
      Верити никогда бы не поверила, что после четырех дней пути она будет вспоминать короткую остановку в Хинтон-Стейси с сожалением и тоской. Больше не было ни горячих ароматных ванн, ни свежеприготовленных блюд на тарелках из тонкого фарфора. Что касается большой кровати, ужас перед которой заставил Верити напасть на своего похитителя, удобство того ложа было до смешного далеко от тех условий, в которых пленница была вынуждена спать во время этого бесконечного путешествия.
      Они ехали и днем, и ночью. Верити возненавидела тряску в непрестанно двигавшейся карете почте так же сильно, как Кайлмора.
      Кайлмора, который не трогал ее, но так хотел этого, что каждое их соприкосновение походило на удар остро отточенного ножа. Кайлмора с его железными нервами, с его безразличием и неусыпным надзором. Даже когда пленница справляла свои естественные потребности где-нибудь в густых зарослях, герцог и его подручные находились поблизости.
      Это было унизительно. Это было возмутительно. Это явно делалось с целью сломить ее.
      Верити Эштон нелегко было сломить. Она отказывалась поддаваться слабости, усталости и страху. Ненависть к Кайлмору, владевшая ее душой, придавала пленнице силы.
      В ее душе еще жила какая-то часть Сорайи, которая не теряла надежды перетянуть на свою сторону одного из Маклишей. Самый младший из них, которому на вид было лет шестнадцать, застенчиво бросал на пленницу восхищенные взгляды, когда думал, что никто этого не заметит.
      Но другая часть души, которая помнила, как Верити сама была служанкой, восставала при мысли лишить кого-то средств к существованию ради собственных интересов.
      Маклиши содействовали преступлению, но они были лишь помощниками дьявола. Вина лежала на их хозяине. Такой зеленый юнец не заслуживал оказаться в нищете из-за своей преданности злому хозяину.
      Верити надеялась, что в то время, пока меняют лошадей, появится какой-нибудь деревенский Ланселот и спасет ее, но каждый раз, когда они останавливались, Кайлмор рукой зажимал ей рот. И всегда посылал кого-нибудь подготовить все к их приезду, поэтому смена лошадей происходила тихо и быстро.
      На четвертую ночь они остановились в заброшенном фермерском домике. Верити так измучилась от тряски и тесноты кареты, что не задавала вопросов о перемене в их утомительном путешествии.
      Накануне они пересекли границу, и с каждой милей дорога становилась все хуже. В этот день карету трясло и подбрасывало так сильно, что Верити удивлялась, как у нее не расшатались зубы.
      Темнота сгущалась. Верити сидела на пледах, которые Маклиши вынули из кареты и для ее удобства расстелили на земляном полу. Она молча смотрела, как они готовили ужин. Опять овсяные лепешки и соленая сельдь.
      «Верити, ты становишься неженкой, – говорила она себе. – В твоей жизни было время, когда овсянка и селедка показались бы тебе пиршеством».
      Но самобичевание не мешало ей думать, что она продала бы душу за горячую ванну и еду, которую нужно есть с ножом и вилкой.
      Крыша домика уцелела, и Верити, к счастью, не промокла. Похолодало, и за окнами начался дождь. В щели дул промозглый ветер, сурово напоминая, как далеко на север они забрались. Был август, но Верити мерзла.
      Удивляясь, куда подевался Кайлмор, она подвинулась ближе к очагу. Он никогда не оставлял ее одну. Не растрачивая понапрасну остатки своей энергии, Верити принялась обдумывать побег. Даже если ей удастся ускользнуть от Маклишей, куда она пойдет в этой безлюдной пустыне? Каким диким местом оказалась эта Шотландия.
      Верити услышала голоса и лошадиное ржание около дома. Вошел герцог, мокрые темные волосы прилипли к его высокому лбу, вид, как всегда, решительный. Она смотрела на него с обидой. Даже промокнув под дождем, он не был похож на человека, пробиравшегося сквозь грязную живую изгородь.
      О нет. Его светлость воспользовался услугами опытных лакеев. Рубашка его светлости оставалась белой и чистой.
      Вид его светлости вызвал у Верити желание закричать от возмущения.
      – Приехали Энди и Ангус, – сообщил он Маклишам. – Мы переночуем здесь. Завтра вы можете отправиться в замок Кайлмор.
      Снова о путешествии. Верити потеряла интерес к разговору. Она не знала, где они находились. Она не знала, куда они ехали. А если бы и знала, ее мнение ничего не значило. Кайлмор принес ей еду и сел рядом, протянув длинные ноги к очагу. Верити привыкла к его молчанию. Когда он уезжал из Уитби, то был склонен издеваться и сыпать проклятиями. Но после сцены с кочергой он едва ли сказал пленнице хотя бы одно слово. Чем дальше они ехали, тем более замкнутым он становился.
      Она не обманывала себя, думая, что отсутствие разговоров свидетельствует о том, что он больше не хочет ее. Хочет, в этом она не сомневалась. Просто ничем не проявляет своего желания. И ожидание постепенно сводило ее с ума.
      Почему он просто не возьмет ее? Чего ждет? Конечно же, не ее согласия. Если ему нужно уединение, то ничего не стоит отослать Маклишей вперед и за это время получить свое. Когда они покинули Хинтон-Стейси, Верити была уверена, что он собирается сразу же овладеть ею. Этот страстный поцелуй, о котором она сожалела больше, чем могла бы признаться, делал любые ее протесты неубедительными. Но, если не считать моменты, когда герцог связывал и развязывал ее, он до нее почти не дотрагивался.
      Сейчас она была свободна, но знала, что он свяжет ее перед сном. Верити достигла такой степени изнеможения, что уже не могла протестовать даже шепотом.
      Она приступила к трапезе, хотя почти не чувствовала вкуса скромной еды. Верити так устала, что ей хотелось лечь и никогда больше не двигаться. Каждая косточка и каждая мышца болели. Возможно, лежать на постели, брошенной на землю, будет удобнее, чем сидеть в карете, но в этом не было никакой уверенности. Ее измученное тело чувствовало под ковром каждый бугорок, каждую ямку на земляном полу.
      К сидевшим у огня присоединились двое приехавших. Очевидно, это были Энди и Ангус, о которых упоминал Кайлмор.
      И тут она узнала в них тех огромных бандитов, которые с усердием принимали участие в ее похищении. Тарелка с едой выпала из ее рук, когда она вскочила на ноги, ослабевшие от долгого сидения в карете.
      – Что вы сделали с моим братом? – с пронзительным криком бросилась она к ним. – Скажите, что вы сделали с Беном.
      – Успокойся, детка! – Кайлмор вскочил и мгновенно оказался за ее спиной.
      Он обхватил Верити за талию прежде, чем непокорная пленница набросилась на этих двух громил.
      Как будто слабое существо, такое как она, могло причинить вред этим гороподобным людям. Но ей ужасно этого хотелось. В ней кипел гнев, несравнимый по силе с прежней апатией.
      – Отпустите меня! – в ярости кричала она, вырываясь из рук герцога.
      – Бесполезно кричать на них. Они не знают английского.
      Кайлмор обратился к ним по-гэльски. Один, с подозрением поглядывая на Верити, довольно охотно ответил ему.
      – С вашим братом все в порядке, – раздался над ее ухом звучный голос Кайлмора. Она старалась не замечать исходящий от него запах свежего воздуха, теперь этот запах был омыт дождем. – Они отпустили его в аббатстве и поехали вслед за нами.
      Верити прекратила бесполезную борьбу. Горький опыт подсказывал ей, что он отпустит ее, только когда сам этого захочет.
      – Они больше ничего не сделали Бену? – спросила она, не скрывая своего недоверия.
      Еще разговор на гэльском. Дыхание Кайлмора касалось ее щеки, и кровь вскипала в ее жилах.
      – Ничего.
      – Я вам не верю, – холодно сказала Верити, подавляя пробуждавшуюся чувственность. – Бен поехал бы за мной.
      Еще немного гэльского. Возмутительный взрыв мужского хохота. Хохотал даже младший Маклиш. Кайлмор, блеснув белозубой улыбкой, отпустил Верити и стоял перед ней – элегантный, красивый, надменный.
      Как она его ненавидела.
      – Я уверен, что поехал бы; будь у него хотя бы клочок тряпки, чтобы прикрыться, – сказал он.
      Ее охватил гнев, такой же неукротимый, как и в тот момент, когда герцог вырвал ее в Уитби из-под защиты брата.
      – Вы, сэр, принадлежите к варварской расе, – с презрением заметила она. – Вы позорите звание мужчины.
      Улыбка застыла на лице герцога.
      – По крайней мере ни один из нас не является вором или лжецом, мадам, – ответил он ледяным тоном, пронзившим ее до глубины души.
      Таким тоном он никогда не говорил с Сорайей. До того самого дня, когда она отвергла его предложение выйти замуж.
      Верити вскинула голову и бросила на Кайлмора презрительный взгляд.
      – Я была честной шлюхой. Жаль, что ни вы, ни ваши люди не можете претендовать на такое достоинство.
      С гордым видом она вернулась в свой угол. Поджав под себя ноги, она невидящим взглядом смотрела перед собой, стараясь не замечать шумного веселья шотландцев. Потом смахнула слезы, первые слезы с тех пор, как началось это испытание.
      Бедный Бен! Он не знал, жива она или умерла. Ее сердце горестно сжималось от унижения брата и его страданий. От внимания Верити не ускользнуло, что Кайлмор выбирал в основном объездные дороги. И сейчас они находились в такой глуши, где найти их было невозможно.
      Ее брат был сообразительным и умным. Если бы это было возможно, он отыскал бы ее. И снова, как это часто случалось после отъезда из Уитби, хрупкая надежда боролась с опасной слабостью.
      Ее тюремщики допоздна пьянствовали у костра, распивая какой-то мерзкий напиток, привезенный вновь прибывшими людьми. Верити сидела на пледе в тени, но не льстила себя надеждой, что мужское увлечение выпивкой даст ей возможность вырваться на свободу. Каждый раз, стоило ей шевельнуться, холодный взгляд синих глаз Кайлмора устремлялся на пленницу.
      Герцог не принимал участия в попойке, хотя Верити удивило, с какой фамильярностью он общался со своими слугами. Он никогда не отличался общительностью, но она знала его достаточно хорошо, чтобы понять, насколько сильные узы связывали его с этими людьми. Она не могла себе представить, чтобы английские слуги вели себя так свободно в присутствии их хозяина-аристократа.
      Наконец Кайлмор оставил своих компаньонов и перешел к ней. В слабом золотистом свете выражение его лица казалось непроницаемым. Верити подавила дрожь, вызванную отнюдь не холодом, а тем, что он может потребовать от нее.
      Сердится ли он еще за оскорбление? Собирается ли наказать ее? Она уже давно поняла, что ни один из Маклишей не вмешается, если герцог прибегнет к физическому наказанию. В Лондоне он никогда грубо не обращался с ней. Здесь же, вдали от цивилизации, кто знает, что он сделает, если она и дальше станет испытывать его терпение? Он может убить ее. Иногда во время этого бесконечного путешествия ей хотелось этого.
      Кайлмор опустился перед ней на колени, и эта поза не была позой просителя.
      – Дай мне свои руки.
      Его тон не допускал возражений. Молча и с презрением, хорошо бы, чтобы Кайлмор его заметил, Верите подчинилась. Она всеми силами старалась скрыть свой страх, но, к сожалению, знала, что ее притворная храбрость ни в коей мере не обманывала его.
      Он связал пленницу, затем привязал конец шнура к своему запястью. Верити уже привыкла к этому после ночей, проведенных в карете. Но в эту ночь все было по-другому. Впервые они не были в дороге.
      Хотя Верити думала, что он едва ли станет насиловать ее на глазах своих людей, она не сдержалась и прошипела:
      – Помните о своем обещании.
      – Не беспокойся. Пока ты еще в относительной безопасности, – сохраняя бесстрастное выражение лица, ответил он.
      Временами она сомневалась, не был ли его неистовый жар желания игрой ее воображения, но сейчас сомнении не оставалось. Все его поджарое тело буквально дымилось от вожделения.
      Странно, однако он во многом был для нее загадкой, Верити никогда не ошибалась, определяя точную степень его возбуждения. Когда она впервые увидела герцога в гостиной сэра Элдреда, Верити мгновенно поняла, что он хочет владеть ею. Она знала это еще до того, как услышала его имя. Как бы ей хотелось никогда не знать Кайлмора! Герцог лег. Верити, сколько могла, бодрствовала, но в конце концов усталость заставила ее лечь рядом с ним. Он что-то проворчал и натянул на нее плед, чтобы она не замерзла Верити ожидала, что он обнимет ее, но он лежал и смотрел вверх на нетесаные стропила крыши. Наступила тишина, нарушаемая только шумом дождя, стучавшего по крыше, и тогда Кайлмор сказал:
      – Откажись от надежды, твой брат не спасет тебя.
      Верити не ответила, но отодвинулась от него, насколько позволял связывавший их шнур. К сожалению, недостаточно далеко, чтобы полностью забыть о его присутствии.

* * *

      Верити проснулась с восхитительным ощущением тепла и уюта. Было темно, но что-то подсказывало ей, что ночь почти прошла. В подтверждение этого впечатления за окном послышался голос первой утренней птицы.
      Мощные руки Кайлмора обнимали ее, он по-прежнему крепко спал рядом с ней. Запах и жар его тела обволакивали ее чувственным облаком. Под пледом, накрывавшим их до пояса, он положил свою ногу на ее ногу, безоговорочно утверждая право на собственность.
      Этого Верити уже не могла вынести. Задыхаясь от ярости, она отчаянно старалась отодвинуться от него.
      В полусне он простонал:
      – Господи, детка! В чем дело?
      – Отпустите меня! – шепотом потребовала она, колотя его кулаками в попытке освободиться.
      Он сел и быстро проверил шнур, связывавший их.
      – Черт побери, Верити. Успокойся, – рассердился он.
      Слава Богу, он больше не хватался за нее, как будто они, связанные вместе, тонули в бурном море.
      – Привяжите меня к чему-нибудь другому, – потребовала она все еще с истерическими нотками в голосе. – Я не хочу спать с вами.
      – Ты ведешь себя глупо, – с раздражением сказал он, возясь с затянувшимся узлом.
      – У вас там все в порядке, ваша светлость? – спросил один из младших Маклишей, подняв голову и протирая глаза, слезившиеся от света догоравшего очага.
      – Я сам справлюсь. – Затем последовало несколько гэльских слов, и Маклиш сонно рассмеялся.
      Верити без труда догадалась, что Кайлмор и Маклиш смеются над ее глупостью. В эту минуту ей хотелось, чтобы все мужчины на земле провалились сквозь землю в ад. А самое пекло досталось бы ее врагу, сидевшему рядом.
      Наконец Кайлмор распутал шнур. И снова, со страдальческим вздохом, лег. Она с радостью заметила, что на этот раз он оставил между ними небольшое пространство.
      – И больше меня не трогайте! – разгневанно сказала она, легла на спину и уставилась в темные балки крыши.
      – Как пожелаете, мадам, – устало произнес он, повернулся на бок и оскорбительно быстро заснул.
      Верити прислушивалась к ровному дыханию Кайлмора, а сердце разрывалось от страха и неуверенности в себе. Как она могла доверчиво, как ребенок, прижаться к нему? Она ненавидела его. Она боялась его. На этот раз объектом ее презрения была только ее собственная погибельная слабость, а не этот распутник, безмятежно спящий рядом с ней.

      На рассвете дождь прекратился, и день обещал быть ясным. Верити стояла рядом с герцогом под бледными лучами солнца и смотрела, как ненавистная карета спускается с холма.
      – Это наша конечная остановка? – недоверчиво спросила она. – Я представляла себе что-то более соответствующее положению вашей светлости.
      Она с сомнением взглянула на старый дом. Он был целым, но едва ли роскошным.
      – Карета не может ехать дальше по этим холмам. Теперь у нас будут пони. – Он изящным жестом указал на незамеченных ранее пони, привязанных под деревом.
      Это было все, что Верити удалось выведать у него.
      – Но разве вы не сказали, что мы поедем в замок Кайлмор?
      – Нет. Я сказал, что Маклиши поедут. Мой дом расположен в недостаточно уединенном месте. – Он говорил резко, словно сообразив, что несколько минут обращался с ней, как с равной, и теперь сожалел об этом.
      Кайлмор направился к ожидавшим его Ангусу и Энди, они были единственными оставшимися слугами.
      Она, спотыкаясь, последовала за ним, рискуя получить суровую отповедь.
      – Все это хорошо, но…
      Он повернулся к ней. Плохо скрываемое раздражение омрачало чеканные черты его лица.
      – Я уже говорил тебе, что твои желания не имеют значения.
      Она скрипнула зубами.
      – Зато очень большое значение имеет то, что я не умею ездить на лошадях.
      Растерянный взгляд, выражавший теперь искреннее изумление, а не раздражение, при других обстоятельствах заставил бы ее рассмеяться. Было ясно, что такая мысль никогда не приходила в голову этому потомку древних аристократов, не подозревавшему, что не весь мир садится в седло раньше, чем научится ходить. Но Верити боялась лошадей, этот страх остался у нее с детства, когда она попала под копыта одной из упряжек отца.
      – Ты скоро научишься, – помолчав, решительно заявил он, отошел от нее и зашагал к пони, как будто его заявление решало проблему. Она не последовала за ним, он остановился и оглянулся. – Пойдем.
      – Нет, – заупрямилась она.
      Ничто на свете, включая опасного дворянина с неустойчивым темпераментом, не могло заставить ее приблизиться к этим храпящим смертельно опасным животным.
      Он раздраженно вздохнул и вернулся к ней.
      – Мы не можем здесь оставаться. Ты должна это понять. Карета уехала. Пони – это единственное средство передвижения.
      – В таком случае я пойду пешком.
      Он многозначительно оглядел ее хрупкую фигуру.
      – Ты свалишься с ног на первом же холме.
      – Тогда оставьте меня здесь умирать с голоду, – разозлилась она. – Это будет подходящей местью с вашей стороны.
      – Нисколько, – небрежно заметил он.
      – Я не поеду.
      Он сжал челюсти.
      – Нет, поедешь.
      Она отскочила в сторону, но недостаточно быстро. Он схватил ее за руку и притянул к себе.
      – Ты никуда не убежишь.
      Потом он наклонился и поднял ее на руки. Последний раз он нес ее на руках, когда они уезжали из Хинтон-Стейси. На минуту от изумления и нежданных воспоминаний о поцелуях в карете Верити не могла и пошевелиться.
      Затем начала вырываться.
      – Опустите меня на землю!
      Он рассмеялся.
      – Веди себя прилично, иначе я снова перекину тебя через плечо. У нас нет времени на такие глупости. Если погода изменится, совершенное нами путешествие покажется при сравнении с предстоящим просто раем.
      – Я не умею ездить верхом! – твердила она.
      – Сумеешь. – Он замолчал и пристально посмотрел на нее. – Ты дрожишь как осенний лист.
      Ей показалось, что в его глазах мелькнуло беспокойство. Но от веры в человеческое сочувствие она отказалась, как и от своего целомудрия, много лет назад. Злость на себя добавила остроты в ее ответ.
      – Конечно, дрожу, олух вы этакий.
      Он снова рассмеялся, лишь подтверждая, что минутной жалости никогда и не было.
      – Ты устраиваешь Ангусу и Энди большое развлечение. Они убеждены, что все англичанки сумасшедшие.
      – Мне все равно, – пробормотала она.
      Ее просто трясло, когда Кайлмор подошел к головному пони, злобному на вид животному мышиного окраса.
      Вопреки всему Верити прижалась к своему мучителю.
      – Пожалуйста, ваша светлость, отпустите меня. – Даже самое чуткое ухо не услышало бы в ее словах ничего, кроме жалобной мольбы.
      Конечно, он не смягчился. Ведь он увез ее из дома для того, чтобы мучить.
      Верити приготовилась к насмешкам, но герцог заговорил со спокойной уверенностью, проникавшей в ее испуганную душу, как нож в мягкое масло.
      – Я не думал, что ты можешь чего-то бояться, Верити.
      «Я боюсь вас», – с отчаянием призналась она себе и ахнула – он бесцеремонно посадил ее в дамское седло.
      С огромным усилием она сдержалась и не закричала.
      Лошадка была невысокой, но земля казалась так далеко внизу, что закружилась голова. Верити глубоко вздохнула, сдерживая приступ тошноты, и, чтобы не упасть, ухватилась за седло.
      – Ангус! – крикнул Кайлмор стоявшему поблизости гиганту, заметив, что лошадь готова сбросить неудобный груз.
      Гигант схватил поводья и ласково заговорил, успокаивая беспокойного демона под седлом Верити. Кайлмор положил затянутые в перчатки руки по обе стороны от напуганной ученицы. Ощущение его близости растопило ледяной паралич, лишавший ее способности сдвинуться с местами Верити попыталась соскользнуть с седла.
      – Прекрати это, – тихо посоветовал Кайлмор, наклоняясь, чтобы удержать ее в седле. – Ты испугаешь лошадей.
      Возмущение его наглостью преодолело даже не покидавший ее страх. Как она ненавидела герцога. Страх и ненависть боролись в ее трепещущей душе. Если бы только тогда в Уитби она вырвала у него пистолет и всадила пулю в его черное сердце. Она вскинула голову и посмотрела Кайлмору в лицо.
      – Я испугаю лошадей! – в ярости повторила она.
      – Да. Они простодушные существа. Истеричные женщины заставляют их нервничать.
      Он решительно сунул ее ноги в стремена и, положив руку на поясницу, заставил Верити выпрямиться. Она напрасно пыталась не замечать этого теплого прикосновения.
      – Ты слишком напряжена. Расслабься.
      – Вам легко говорить, – с обидой сказала она, стараясь не шевелиться.
      Как она удержится в седле, когда это проклятое животное пойдет? Она упадет, и копыта пони растопчут ее. Верити закрыла глаза и подавила следующий приступ тошноты.
      Кайлмор вздохнул и принялся поглаживать пленницу по спине. Каждый нерв в ее теле откликался на круговые движения его руки.
      – Я не могу посадить тебя к себе, – с сожалением сказал он. – Пони едва выдерживает мой вес. А дорога слишком плохая и неровная.
      Она почувствовала, как отхлынула кровь от щек, унося даже сердитый румянец. Открыв глаза, она взглянула на пони. Огромный серый жеребец герцога пасся неподалеку и казался по крайней мере в десять раз больше, чем исчадие ада под ее седлом.
      Должно быть, по ее лицу Кайлмор догадался о ее мыслях.
      – Именно так. А теперь смелее. Дальше мы поедем на пони.
      Свободной рукой он отодрал ее пальцы, вцепившиеся в луку седла, и положил их на жесткую гриву животного. Пони беспокойно переступал ногами.
      Кайлмор что-то успокаивающе прошептал ему по-гэльски. Верити оскорбило, что герцог абсолютно таким же тоном уговаривал ее саму не слезать с седла. И еще более оскорбительным было то, что животное оказалось таким же сговорчивым, как и она.
      – Я не могу, – дрожащим голосом сказала она.
      – Можешь. Я поведу твоего пони. Ты в полной безопасности. Только держись. Хочешь, можешь прочитать молитвы, если это тебе поможет.
      – Ничто мне не поможет, – с капризными нотками в голосе сказала она.
      Он коснулся ее щеки.
      – Смелее, Верити. Раньше тебе всегда хватало смелости.
      Простое дружелюбие этого жеста настолько удивило ее, что она только через несколько минут поняла другое, еще более поразительное. Он похвалил ее за что-то, не имеющее никакого отношения к знойной красоте Сорайи.
      Он уверенно произносил своим звучным голосом ее имя – Верити.
      К тому времени, когда она осознала эту поразительную перемену, их маленький караван пустился в путь, и ее пони покорно тащился позади Кайлмора.
      Красота ранит больнее, чем клинок. Как бы ни старался Кайлмор, он не мог заглушить острую боль в сердце, шутя разрушавшую броню, которой он окружил себя за годы отстраненности.
      Сидя на широкой спине своего пони, он смотрел на холмы Шотландии, озаренные золотым сиянием уходившего лета, и гнал прочь тяжелые воспоминания, полные ужаса и горя. Но они преодолевали его слабую защиту и проникали в душу. В невыразимой муке Кайлмор закрыл глаза.
      С семилетнего возраста он никогда не заезжал так далеко на север. Он забыл свежесть воздуха, бесконечные гряды гор, растворявшихся в голубой дали, просторное небо, красные ягоды рябины, пурпур вереска, тихую музыку вод. Он забыл эту непередаваемую красоту, яркой золотой нитью пронизывавшую его проклятое детство..
      Красота.
      Это единственная слабость, которую он никогда не мог преодолеть, пока не встретил Сорайю и не пал жертвой еще большей слабости. Конечно, вначале его к ней влекла красота. Он увидел ее в гостиной сэра Элдреда, такую изящную, прекрасную, гордую, и понял, что она должна принадлежать ему, и принадлежать вечно.
      То, что он теперь узнал о ней, только усилило ненасытную страсть. Странно, за несколько дней тяжелого пути он узнал о ней больше, чем за все время, когда она играла роль покорной любовницы.
      Он понял, что во многом Сорайя была притворством. Сорайя легко отдавала свое божественное тело и получала удовольствие. Сорайя была женщиной, любившей роскошь, и пришла бы в ужас от лишений и трудностей этого путешествия. Сорайя беспрекословно исполняла все требования своего любовника. Если бы его попросили одним словом охарактеризовать свою содержанку, он бы выбрал слово «сибаритка».
      Верити же была создана из более крепкого материала.
      Верити берегла свою чистоту, как скряга бережет свои сокровища. Ничего от соблазнительницы не отразилось на ее несгибаемой душе. Каждый раз, когда Кайлмор дотрагивался до нее, ему казалось, что она сейчас закричит. Или начнет кусать и царапать его, как дикая кошка. Конечно, Сорайя иногда кусалась и царапалась, но это была лишь роль в их любовных играх.
      Верити переносила путешествие, не жалуясь. Решившись на похищение, он, как ребенок, предвкушал удовольствие от того, как его любовница, попав в тяжелое положение, станет капризничать и хныкать. Ее слабость, как ему казалось, оправдает жестокое обращение с ней. Но вопреки его предположению невольное уважение к похищенной им куртизанке росло с каждым днем. Это чертовски мешало ему, но он ничего не мог с этим поделать.
      Она переносила испытания, которым он подвергал ее, но все еще продолжала бороться. Ему даже показалась забавным, что она чуть не сдалась, но не из-за какого-то его поступка, а из-за боязни сесть на пони.
      Кайлмору не хотелось уважать ее. Наоборот, хотелось разжигать тот гнев, который толкнул его на этот безрассудный поступок. Хотелось ненавидеть ее так, как ненавидел ее в Лондоне, когда не мог забыть.
      Погруженный в мрачное раздумье, он смотрел на величественную картину природы. В том, что окружало его сейчас, все было настоящим, и на этом фоне рассыпались в прах своекорыстные заблуждения. Как далеко он ушел от того жалкого труса, каким был когда-то. Он никогда не собирался возвращаться в места своего позорного страха и, страданий.
      И снова становилось ясно, что его желания ничего не значили. Он только надеялся разгулом подавить свою жестокость. Может быть, это избавило бы его от детских воспоминаний. Но могли он устоять перед бледной, прекрасной куртизанкой, которая ехала позади него, вцепившись в гриву своего неуклюжего пони.
      В ту ночь они остановились в еще одном заброшенном доме. Здесь хватало заброшенных домиков, в которых мог бы укрыться путешественник. Множество домов, но ни одного жителя. За весь день они не встретили ни одной живой души. Даже зная желание герцога сохранить свой приезд в тайне, Верити находила это странным.
      С каждой милей местность становилась все более дикой. Йоркшир, в котором она выросла, был гористым, но ничего подобного этим удивительным шотландским холмам, скалам и озерам Верити никогда не видела. Она отказалась от суеверного убеждения, что Кайлмор везет ее туда, где ей никто не поможет.
      Однако в одном она была уверена – Бен не найдет ее здесь. Уверенное заявление Кайлмора, что брат никогда не найдет ее, полностью оправдалось, будь он проклят. Запутанный лабиринт горных кряжей и долин убывал всякую надежду обнаружить их следы.
      Пони по-прежнему пугал ее, хотя Верити каким-то образом справлялась с ним. Проведя длинный день в седле, она решила, что главное предназначение этого животного – быть четвероногим орудием пытки. Она со стоном повернулась на расстеленном на жестком полу пледе, от которого было мало толку.
      Кайлмор пересек комнату и присел перед нею на корточки. Если бы Верити еще не ненавидела его, то возненавидела бы сейчас. Как он мог так легко переносить все тяготы путешествия? Это было противоестественно. Он не выглядел ни усталым, ни изнуренным, хотя что-то подсказывало ей, что его тревожат тяжелые мысли.
      Нет, она не была настолько наивна, чтобы вообразить, будто его беспокоит совесть. Нет, что-то другое нарушало его знаменитое хладнокровие. Верити не стала проявлять любопытства. Пусть он остается со своими тайнами.
      – Больно? – тихо спросил Кайлмор.
      В этот день она несколько раз замечала суровое выражение его лица. Но сейчас, не будь у нее опыта, она бы поверила, что герцог искренне озабочен ее состоянием.
      Она отбросила эту глупую мысль и устремила на него испепеляющий взгляд.
      – Вам было бы приятно, если бы я в этом призналась?
      По его лицу пробежала слабая улыбка.
      – Веди себя хорошо, а то я не облегчу твои страдания.
      Она сердито смерила его взглядом.
      – И как же вы намерены это сделать? Застрелить меня?
      – Если ничто другое не поможет, я буду иметь это в виду. – Он повернулся и сказал что-то по-гэльски.
      Оба гиганта, которые сидели в углу и тихо беседовали, встали и вышли из домика, оставив герцога и его пленницу наедине.
      Вот и пришло время. После долгого ожидания он решил восстановить свои права на власть над ее телом. Она слишком устала, чтобы быть способной на что-то, кроме тупого гнева. Она говорила себе, что переживет и это, как пережила многое другое. После бесконечных часов езды на этом проклятом пони у нее так болит все тело, что, вероятно, она ничего и не почувствует.
      Но как бы Верити ни устала, как бы ни притворялась храброй, ее сердце разрывалось от жалости к себе самой.
      – Ложись на спину.
      – Это не поможет, – слабо возразила она, но подчинилась.
      Какой смысл бороться? Это было неизбежно с самого начала, и, несмотря на все ожесточенное сопротивление. Верити не хотела, чтобы он причинил ей боль.
      Кайлмор коротко рассмеялся.
      – Мисс Эштон, у тебя мерзкий подозрительный ум.
      На этот раз она не почувствовала в нем враждебности. Перемена лишь увеличила ее страх. Добрым герцог особенно опасен.
      Он начал расшнуровывать ее полусапожки. У Верити не хватало силы воли даже попытаться вырваться. Он без труда поймал бы ее, если бы она побежала.
      Руки, касавшиеся ее голых ног, были прохладными. Она уже выстирала свои чулки, и они в данный момент украшали незаметный куст боярышника за домом. Верити напряглась. Возможно, она не так уж готова смириться с судьбой, как ей это казалось.
      – Расслабься, – тихо сказал он, – а то я забуду свои добрые намерения.
      – Как будто они у вас есть, – проворчала она. – Как будто они у вас когда-нибудь были… О-ох!
      Все, что она собиралась сказать, утонуло в долгом вздохе наслаждения, когда эти умелые руки начали разминать мышцы на ее икрах.
      – Достаточно, – наконец заставила она себя сказать.
      А сама думала, что если он перестанет касаться ее, то она разрыдается.
      – Еще минуту, – ответил он, и она не смогла больше протестовать. – Перевернись, – сказал он после нескольких минут блаженства.
      Без единого звука протеста она перевернулась на живот и не пошевелилась, когда он поднял ее юбки. Долгое время в доме, освещенном лишь горящим очагом, царила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров. Руки герцога массировали ее бедра.
      Верити уплывала в мир дремотного блаженства, а тут почувствовала, как Кайлмор начал расстегивать лиф ее платья. Его пальцы коснулись ее груди, и она инстинктивно насторожилась.
      – Что вы делаете? – дрогнувшим голосом спросила она.
      Он спустил платье с ее плеч.
      – Уверен, твоя спина болит не меньше, чем все остальное, – спокойно сказал он.
      – Вы должны…
      Он начал разминать ее напряженные плечи. Это дало ей возможность вспомнить, что она собиралась сказать.
      – Вы должны остановиться на этом. Я чувствую себя намного лучше.
      Эти дьявольски умелые руки не остановились. Она попыталась убедить себя, что это ее не радует.
      – Завтра, Верити, тебе предстоит еще целый день в седле.
      О!
      Конечно, эта бедная развалина была только местом короткой остановки. Верити закрыла глаза и позволила герцогу продолжать.
      Какой смысл сопротивляться? Он все равно всегда побеждает.
      Она снова погрузилась в усыпляющий туман, как вдруг почувствовала, что он приводит в порядок ее одежду. Порыв воздуха, и на нее опустился плед.
      – Спи, Верити, – с нежностью в голосе сказал он.
      Верити уютно устроилась в тепле, наслаждаясь восхитительной расслабленностью своих мышц. Она почти засыпала, и его забота уже не могла удивлять ее.
      – Спасибо, – прошептала она, но он уже ушел.
      Только утром Верити поняла, что это была первая ночь за все их бесконечное путешествие, когда герцог не связал ее.
      На следующий день к вечеру они остановились на крутом обрыве. Герцог обернулся к Верити.
      – Вот куда мы направляемся. – Его тон был холоднее, чем обычно.
      Вероятно, путешествие наконец отразилось и на его терпении. В этот день она не замечала в нем и намека на доброго самаритянина с его бескорыстной добротой и ласковыми руками.
      После проведенного в седле дня Верити чувствовала себя такой же усталой и была в таком же дурном расположении духа, как и накануне. И то, где они остановятся на ночь, не могло пробудить в ней интереса. Она поклялась себе, что после всего этого никогда не будет относиться с пренебрежением к обычным прозаическим удобствам. К теплой воде. К чистой одежде. К горячей еде за столом. Она будет наслаждаться этой скромной роскошью и благодарить Создателя даровавшего ее.
      Конечно, если у нее останется шанс снова насладиться этими радостями.
      Ее пони без понуждения подошел к пони Кайлмора и остановился. Верити взглянула вниз, на долину, такую же как и многие другие в Шотландии. Леса. Чистый ручей, бегущий к большому сверкающему озеру. Никаких признаков людей.
      Затем она поняла, что эта долина не совсем такая же как другие. В центре стоял большой внушительный дом вокруг которого располагались строения поменьше. Дом был в хорошем состоянии. И в нем даже жили люди, если идущий из трубы дым мог служить этому доказательством.
      Верити ожидала, что Кайлмор что-нибудь пояснит, но он лишь направил пони вниз по тропе, спускавшейся по склону.
      Их маленький и довольно странный караван – дворянин, куртизанка, два гиганта, несколько пони с грузом и чистокровный конь, стоивший не дешевле небольшого имения – спускался вниз в долину. Обещание герцога не трогать Верите заканчивалось в этом доме, очевидно, это и был тот охотничий домик, о котором он упоминал в Уитби тысячу лет назад.
      Изнурительное путешествие окончилось. Теперь начиналось ее настоящее наказание.

      Кайлмор остановил лошадь на заросшем травой участке перед домом. Странно, все здесь было именно так, как он запомнил. После долгих лет отсутствия память могла обмануть его, но каждая мелочь в точности соответствовала воспоминаниям.
      Ребенку, прятавшемуся в душе герцога, хотелось с криком убежать отсюда. Прекрасно владеющий собой дворянин, каким он стал с тех пор, спокойно, не сходя со своего лохматого пони, ждал, когда Ангус возвестит об их приезде. Кайлмор не смотрел на Верити, возможно, потому, что эти проницательные серые глаза поняли бы слишком много.
      – Ваша светлость! – Хэмиш Маклиш, распахнув дверь, выбежал из дома. – Ваша светлость, я не знал, чтобы приедете сегодня, – с сильным гэльским акцентом воскликнул он.
      В отличие от дома Хэмиш изменился. Когда они виделись в последний раз, Хэмиш был энергичным мужчиной в расцвете лет. Он и сейчас оставался высоким и прямым, но волосы поседели, двадцать суровых зим избороздили морщинами обветренное лицо.
      – Ваша светлость, входите скорее, становится холодно. Думаю, вашей леди захочется согреться у огня и выпить чашку чая.
      – Я тоже так думаю, – сказал Кайлмор, слезая с пони, и повернулся к Верити.
      Честно говорящего леди предпочла бы сдобрить этот чай болиголовом. Кайлмору не стоило беспокоиться, что она по его поведению догадается о каких-то тайнах. Верити была слишком подавлена, чтобы думать о чем-то еще, кроме судьбы, ожидавшей ее в этом доме.
      Раньше герцогу хотелось лишить Сорайю гордости. Теперь же он обнаружил, что ее испуганное молчание не вызывает у него особого удовлетворения.
      – Прежде чем осуществить свои порочные намерения, я введу тебя в дом, – тихо и язвительно сказал он в надежде, что от возмущения это выражение смертельного страха исчезнет с ее лица.
      Но снимая Верити с седла, он был нежен.
      Она, казалось, не слышала его слов, он почувствовал, как она дрожит, и нахмурился. Господи, да что с ней происходит? Он знал, что ей страшно, – сам добивался этого. Но он же не собирался ее убивать! Или она вообразила, что он на самом деле хочет отомстить ей? Если бы он хотел убить ее, это было бы намного удобнее сделать там, в Йоркшире.
      Злость на Верити, хотя Кайлмор признавал, что в этом нет ее вины, не оставляла его, когда он перешагнул через порог и внес ее в дом. В гостиной, как и обещал Хэмиш, пылал камин, а безобразная старомодная мебель стояла на тех же местах, что и во времена его детства. Прошло двадцать лет, а обстановка в доме так запечатлелась в памяти герцога, как будто все мучения он испытал только вчера.
      Он отпустил Верити и подошел к громоздкому резному дубовому креслу, к которому слуги крепкими кожаными ремнями часто привязывали отца. Это было, единственное во всем доме тяжелое кресло, в котором можно было удержать пожилого герцога во время приступов безумия. Вздрогнув, Кайлмор отогнал от себя ужасный образ отца, пускающего слюни, кричащего и рвущего ремни длинными пальцами, так похожими на его собственные.
      В семь лет Кайлмор, рыдая, покинул этот дом и поклялся, что ничто на свете не заставит его вернуться в эти места. Он не мог предвидеть своей страсти к сбежавшей от него даме полусвета, которая теперь в нерешительности стояла на ковре перед камином.
      В бледной испуганной девушке, стоявшей перед ним, трудно было увидеть алчную гарпию, которую он обвинял. Трудно было разглядеть в ней великую Сорайю.
      Ее жалкое черное платье было мятым, забрызганным грязью. Роскошные волосы, несмотря на все ее усилия, нуждались в помощи горничной. Верити выглядела усталой, испуганной, обреченной.
      Черт, что-то с ним не так. Кайлмор все еще считал ее самым прекрасным созданием, какое ему когда-либо приходилось видеть. Ничто не уменьшило ее красоты.
      Вслед за ними в гостиную вошел Хэмиш.
      – Принести чаю, ваша светлость?
      Кайлмор взглянул на Верити. Казалось, она сейчас упадет. Он хотел покорить ее, но перспектива увидеть куртизанку распростертой у своих ног из-за простого переутомления не очень походила на победу.
      – Нет. Подносы в наши комнаты, Хэмиш. И может быть, чай для мадам, пока ей готовят ванну.
      – Как пожелает ваша светлость, – поклонился Хэмиш.
      Кайлмор старался не вспоминать, что раньше Хэмиш называл его Джастином, а не вашей светлостью. Разделявшие их годы унесли с собой и эту близость.
      Верити стояла так неподвижно, как будто приросла к месту. Герцог вздохнул, подошел к ней, взял ее на руки. Он сомневался, что без его помощи она сумеет подняться наверх, туда, где впервые за много дней ее ожидала настоящая кровать. Еще один укор совести дополнил пагубную смесь чувств, переполнявших его.
      Когда Верити сжалась от его прикосновения, неустойчивый нрав герцога проявил себя. Уже несколько дней его нервы были на грани срыва, и ее упрямое сопротивление вызвало взрыв всех его чувств.
      – Ради Бога, Верити! Ты в безопасности, по крайней мере пока не помоешься, – прорычал Кайлмор в ее бледное лицо.
      Слабый румянец окрасил ее щеки. Презрительная насмешка оскорбила гордую Сорайю. Герцог подавил волну нахлынувшего на него желания оберегать ее; ведь он привез ее сюда, чтобы наказать, а не для того, чтобы стать ее нянькой, разрази ее гром.
      Вопреки всему он, нежно прижимая ее к себе, вышел из гостиной, пересек холл и поднялся по лестнице. Он убеждал себя, что ему только кажется, будто она стала легче, чем была в Хинтон-Стейси. Но чувствовал себя виноватым, зная, что в эту последнюю неделю она ела очень мало. Верити казалась ужасно хрупкой, одни тонкие косточки и безупречная белая кожа.
      И тут Кайлмор встретил взгляд ее сердитых серебристо-серых глаз.
      – Я не сдалась, – уверенно сказала она.
      Он видел вызов в ее глазах так четко, как будто она нацарапала его иглой на коже. Эта душа не согнется и не покорится только потому, что устала и боится.
      В спальне две горничные наполняли ванну и раскладывали мыло и полотенца. Они приветствовали герцога и его даму на мелодичном гэльском языке, который Кайлмор до сих пор считал языком своего сердца.
      Все было приготовлено так, как он приказал.
      – Увидимся утром, – коротко сказал герцог.
      Она смотрела на него в немом изумлении. Должно быть, ожидала, что не успеет она снять туфли, как он набросится на нее. Черт бы ее побрал, он, безусловно, жаждал удовлетворить свое вожделение.
      Но не был готов к этому по многим причинам, многое подрывало его уверенность в собственном самообладании. Этот дом. Его воспоминания. Жажда овладеть ею. Ее беззащитность, несмотря на смелые усилия продолжать борьбу.
      Нет, он поступит мудрее, он попытается отдохнуть от нее, от ее осунувшегося лица и горящих глаз.
      Кайлмор задержался в дверях.
      – Когда мадам снимет это черное платье, сожгите его, – по-гэльски приказал он горничным.
 
      На следующее утро одна из горничных принесла Верити чашку шоколада. Что бы герцог ни задумал, он не собирался морить ее голодом. Накануне вечером поднос ломился от деликатесов, которых она не видела с тех пор, как покинула Кенсингтон. Герцог даже прислал бутылку отличного кларета.
      Верити вымылась, поела и – поразительно – спокойно проспала всю ночь.
      Ночь, проведенная в постели, сотворила чудеса. Может быть, его светлости следует снова заставить ее спать на земле. Сегодня Верити чувствовала себя вполне готовой к битве с ним.
      Горничная раздвинула тяжелые шторы. И мгновенно хорошее настроение пленницы испарилось.
      На окнах были решетки.
      Но когда Верити вышла из комнаты, никто не остановил ее. С Ангусом и Энди, следовавшими за нею по пятам, она приступила к осмотру своей тюрьмы. Особняк был похож на вытянутый фермерский дом, он напоминал Верити увеличенную копию дома, в котором она выросла. Внутри было темно и душно, и почти единственными украшениями служили охотничьи трофеи.
      На воздухе ей стало легче. Окинув хмурым взглядом неухоженные окрестности, Верити потерла запястья. Воспоминания о путах все еще раздражали ее, даже теперь, когда от шелкового шнура не осталось и следа.
      После бесконечно долгого путешествия ей казалось странным проводить целый день на одном месте. Воздух был свеж для летнего дня, и Верити стягивала на груди синее платье из мериносовой шерсти, которое сшили для нее горничные.
      Дом окружала вытоптанная лужайка. За амбаром простирались поля. Остальную часть долины занимали леса, на полянках рос вереск, а на вершинах холмов виднелись папоротники. Тропинка вилась вниз, к озеру. Все селение составляли ферма с пристройками и пара домиков, в которых, должно быть, жили слуги. Верити подумала, что вид прекрасный, но по-своему неприветливый.
      Вскоре она поняла, почему ей предоставлена такая свобода. Если только она не рискнет пойти через горы или не окажется исключительно опытным пловцом, то побег невозможен. И помощи просить не у кого – кроме слуги, встретившего их накануне, никто из жителей долины не говорил по-английски.
      Сначала Верити радовалась, что герцог оставил ее в покое. Быть храброй легче, когда не приходится чувствовать на себе этот пронзительный взгляд ярко-синих глаз. Но время тянулось медленно, и она почти желала его появления. Она была готова на все, лишь бы заполнить эту ужасную пустоту, когда каждая минута растягивалась в целый час.
      Затем Верити вспомнила, как он целовал ее в карете, и страх вернулся. В этом поцелуе ему не помешали ни ее воля, ни ее ум, ни ее ненависть. Он разгадал женщину, скрывавшуюся под обликом хитрой и соблазнительной Сорайи.
      Что она должна сделать? Как защититься от Кайлмора? И, хуже того, как задушить собственные чувства?
      Все время после похищения она отчаянно старалась воскресить Сорайю. Ей так не хватало самоуверенности и сознания своего превосходства, свойственных куртизанке. Но по-житейски мудрая Сорайя упорно отказывалась покидать мир теней.
      Вместо нее она обнаружила в себе трусливое сердце Верити. Верити не была достаточно сильной, чтобы противостоять герцогу Кайлмору. Он полностью поработит ее и оставит ни с чем.
      Он затеял это похищение не ради быстрой победы. Он затеял это даже не для того, чтобы вернуть то, что сближало его с Сорайей. Нет, он хотел уничтожить ее.
      В конце концов мрачный ход мыслей заставил Верити вернуться в такой же мрачный дом. Должен же быть какой-то способ избежать судьбы. Ее неизбежной, давно ожидаемой судьбы. Но ничего не приходило на ум, и не было никого, кто мог бы помочь. Она была так далека от человеческой помощи, как будто находилась на Луне. Кайлмор прекрасно знал, что делал, когда вез свою любовницу в этот отгороженный от мира охотничий домик.
      Кайлмор вынужден был признаться себе, что напрасно привез любовницу в дом своего детства. Держать здесь Верити было ошибкой. Она только делала его уязвимым, как и само это место. И если ему когда-нибудь требовалось быть безжалостным, так это теперь.
      В полутемной конюшне он сошел с седла и длинно выругался. Из тени выступил Хэмиш и взял поводья пони.
      – Упоминание имени Господа всуе никогда никому не помогало, мальчик мой, – тихо, с неодобрением проворчал он.
      Свет зажженных фонарей падал на его суровое лицо.
      Они ездили целый день. После такого ужасного путешествия любой, находящийся в здравом уме, был бы рад возможности отдохнуть. Но Кайлмор никогда не считал себя здравомыслящим человеком.
      Часы, проведенные в этот день в седле, дали один положительный результат – Хэмиш Маклиш перестал обращаться к нему с этим убийственным «ваша светлость». Кайлмор не ожидал, что между ними восстановится прежняя близость. Но день, проведенный вместе, вернул им былую непринужденность в общении друг с другом. Это немного оттеснило в сторону как тяжелые воспоминания, связанные с домом детства, так и мысли о беспокойной любовнице.
      Сорайя. Верити. Женщина, которую он желал сильнее всего на свете.
      Похищение было просто еще одной шалостью.
      Но все же Кайлмор, каким бы жестоким, бессердечным негодяем он ни был, не мог набраться смелости и признаться, почему тайно приехал в этот дальний уголок Шотландии и привез с собою одну из самых красивых женщин в Англии.
      Он устал от мучительных сомнений, терзавших его. Все казалось таким ясным, когда он бросился на ее поиски. Сорайя одурачила его, заставив заплатить огромные деньги. Она предала его, не сказав ни единого слова, сбежала от него. Она заслужила наказание.
      И, видит Бог, он бы с радостью наказал ее.
      Но до того, как стал свидетелем ее храбрости, молчаливого терпения во время долгого и тяжелого пути; ведь ей было так страшно, она не знала, куда ее везут. Она боялась лошадей. Она боялась его.
      До того, как он увидел ее уязвимость, а усталость лишила ее сил. И все же она набиралась смелости не уступать ему, даже когда понимала, что сопротивление бесполезно.
      Да, он собирался овладеть ею.
      Это решение никогда не вызывало сомнений. Но, задумывая свою месть, он не ожидал, что его тело и его сердце совершенно по-разному откликнутся на это решение.
      Будь она проклята.
      Герцог распахнул дверь в комнату Верити с такой силой, что взвились вверх занавеси, и огонь заметался в камине. Время было позднее, Верити лежала в огромной постели, но не спала, ей было страшно. Она знала, что спасения нет.
      И никогда не было.
      С самого первого момента встречи с герцогом Кайлмором у нее было предчувствие беды. Она совершила трагическую ошибку, думая, что сумеет справиться с ним. Теперь познавала последствия своей злополучной ошибки.
      Но все равно Верити не хотела сдаваться, не хотела сжиматься перед ним от страха, как последняя трусиха. Она приподнялась на локте и, вскинув подбородок, подняла голову.
      – Добрый вечер, ваша светлость, – холодно произнесла она.
      Только бы он не догадался, каких усилий стоила ей эта холодность. Сердце громко стучало от страха, и только собрав всю свою волю, она сдержалась и не прикрылась простыней, как щитом.
      – «Добрый вечер, ваша светлость», – со злостью передразнил он. – Конечно, давайте сохраним все условности, мадам.
      Она не могла понять, что у него на уме.
      Опершись рукой в косяк двери, он стоял, словно картина в раме, в белой свободной рубашке и обтягивающих темных бриджах, олицетворяя мужскую силу и красоту.
      Верити всегда признавала, что герцог Кайлмор – необычайно красивый мужчина, но у нее было много причин не позволять себе думать о его привлекательности. Сегодня потрясающая красота его лица и тела подействовала на нее как удар.
      Кайлмор выпрямился и шагнул к ней, ногой захлопнув за собою дверь. Верити поморщилась от громкого стука двери.
      – Не вздумай просить пощады. У тебя была неделя, чтобы приготовиться к этому.
      У нее была неделя воспоминаний о том, как она утратила самообладание во время поцелуев. Что бы ни произошло этой ночью, она поклялась, что не уступит ему, как это случилось в тот дождливый день в Йоркшире.
      Четко очерченные черные брови сдвинулись над его синими глазами.
      – Где ты это взяла, черт побери? – Кайлмор протянул руку и брезгливо коснулся длинным пальцем ворота ее простой белой ночной рубашки. – Я уверен, что не заказывал такой тряпки у мадам Иветт.
      – Мне одолжила ее одна из горничных, – неохотно ответила Верити.
      Она была удивлена, обнаружив, что гардероб полон приготовленной для нее одежды. И снова задумалась над тем, как старательно герцог готовился к ее приезду сюда.
      В гардеробе среди роскошных нарядов были и ночные рубашки, настолько тонкие и прозрачные, что едва ли их можно было назвать одеждой. Верити пришлось потрудиться, объясняя горничным знаками, что она бы очень хотела одолжить у них что-нибудь поскромнее.
      – Сними это, – сказал он, по-прежнему хмурясь. – Игра затянулась. Я – твой любовник. И никогда раньше я не вызывал у тебя отвращения.
      Он был прав. И сильно ошибался.
      Кайлмор мог думать, что получит ее, как только пожелает. Кайлмор действительно получал ее, когда желал, но она не хотела предоставлять ему себя, как завязанный бантиком подарок, приготовленный для его удовольствия.
      Нет, сегодня он не получит большого удовольствия в ее постели.
      Она отвела взгляд и посмотрела на горящий камин.
      – Все меняется. Я изменилась, – прошептала она Верити услышала шорох одежды и, повернув голову, увидела, что он снимает с себя рубашку.
      Когда он небрежно бросил рубашку на пол, гладкая кожа его плеч и рук в свете камина приняла золотистый оттенок.
      – Никто не меняется так быстро, – сказал он с таким убеждением, что она впилась ногтями в ладони, чтобы не наброситься на него.
      Ее единственной целью было бросить ненавистный род занятий, а сейчас она должна лечь под мужчину и снова участвовать в акте, который не был актом любви.
      Верити испытывала настоящий ужас перед будущим, неужели она никогда не станет свободной и вечно должна будет изображать Сорайю. Не в силах больше переносить эту муку она резко отбросила простыню в сторону и снова легла.
      – Продолжайте, – сдавленно произнесла она и закрыла глаза. Она не добавит к его торжеству просьбу о пощаде. – Берите меня.
      Будь он проклят, его нельзя смутить такими представлениями. Ответом был лишь иронический смех.
      – О нет, мадам. Это слишком просто.
      Она прижала к бокам сжатые кулаки и приказала себе вынести и это.
      Она не смотрела на него. В этом не было необходимости, она уже знала, как он выглядит голым.
      Высокий, худощавый, с мощными мускулами прирожденного фехтовальщика. Негустая поросль черных волос на груди.
      Тело Кайлмора говорило о бурных, даже неукротимых страстях. Хотя никогда раньше, находясь с нею, он не терял самообладания.
      До этой ночи.
      То, что должно было произойти, не имело даже и легкого налета обходительности или цивилизованности. Герцог хотел утвердить свое право на собственность самым примитивным способом. Верити почувствовала, как осел матрас, когда Кайлмор опустился на постель, затем жар его тела, который, каким бы знакомым он ни был, потряс ее.
      – Продолжаешь притворяться, что тебе этого не хочется, – сухо заметил он.
      – Это не притворство. – Она все еще не хотела смотреть на него.
      Если она не будет видеть его, то, возможно, ей удастся избежать его влияния.
      – Нет, притворство, – настаивал он.
      Одним мощным рывком он разорвал ее рубашку от ворота до подола, обнажив тело, такой обнаженной он видел ее и раньше не один раз. Она поборола в себе инстинктивное желание прикрыться руками или простыней.
      В свете свечи Верити увидела его напряженное и решительное лицо. Она никогда не видела его таким. На лице герцога она всегда видела приятное предвкушение удовольствия, но сейчас в нем не было никакой радости. У нее мелькнула странная мысль, что он боролся с самим собой, поэтому и пришел к ней разгневанным.
      – Все, что вы возьмете, вы возьмете как вор, – с горечью сказала она.
      Ее оскорбление возмутило герцога, его синие глаза сузились. Но было уже поздно сомневаться, разумно ли она поступает, насмехаясь над человеком, по милости которого оказалась в таком тяжелом положении.
      – Я не вор, мадам, – грубо возразил он.
      Затем его пристальный взгляд потемнел от какого-то мимолетного бурного чувства, а голос смягчился до бархатного обольщающего шепота:
      – Верити, подумай, что ты делаешь. Так не должно быть. Мы вместе познали наслаждение, которое было чудом.
      «Наслаждение». Слово поразило ее как удар кинжала, а внутри словно развязался какой-то узел, вызвав полные восторга воспоминания о слиянии их тел. Множество знакомых ощущений словно сговорились уничтожить ее. Чистота его запаха, манящий жар его тела, его проклятая колдовская красота.
      – Под этим подразумевается то, что дается по доброй воле, – сквозь зубы сказала она, – Вы знаете, это никогда не было добровольным.
      – Я знаю, что это всегда было добровольным. – От угрозы, прозвучавшей в его тихом голосе, но отнюдь не от отвращения, по ее телу пробежала дрожь.
      О, как Верити хотелось чувствовать одно лишь отвращение.
      – Никогда.
      Прости ее, Господи, за ложь.
      Он нахмурил брови, и она была настолько глупа, что увидела не гнев, а печаль на его лице.
      – Ладно, если я вынужден взять тебя как вор, то я буду вором.
      Он раздвинул ее ноги и грубым толчком вошел в нее.
      Не было никаких ласк. Верити напряглась, но ее предательское тело уже было готово принять его.
      Он с силой вошел в нее и издал стон, горечью поражения отозвавшийся в ее сердце. Долгие минуты она лежала придавленная им. Весь мир сжался до величины мужчины, лежавшего на ней. Его вес давил на нее, не давая и пошевельнуться.
      Казалось, он вечно будет в судорогах лежать на ней, но Кайлмор снова издал стон и скатился с нее.
      Вот и все. Он овладел ею быстро, небрежно, безвозвратно. Она снова была любовницей герцога Кайлмора, и ей хотелось умереть.
      Долго, почти целую вечность Верити не могла свободно вздохнуть. Ей необходимо вымыться. Медленно, словно старуха, она встала с кровати.
      Он достаточно пришел в себя, чтобы заметить ее движения, и, протянув руку, схватил ее.
      – Куда это ты идешь? – Он приподнялся на локте и посмотрел на нее. – Если ты убежишь из долины, то умрешь в горах. Это суровая страна, и люди, не знающие ее, здесь не выживают.
      Она думала, что теперь он будет торжествовать и злорадствовать. Ведь он потратил столько сил на то, чтобы снова положить ее в свою постель. Но герцог говорил безжизненно, голосом, лишенным каких-либо чувств.
      – Я не собираюсь бежать, – уныло сказала она, бездумно натягивая на себя остатки рубашки, как будто была девушкой, которую лишили невинности.
      Смешная мысль, мрачно подумала Верити. Но ей не хотелось смеяться. Ей хотелось плакать так, как плакала она, когда впервые продала себя.
      Дрожащими руками она зажгла свечу и вышла из комнаты.

      Нетвердыми шагами Верити спустилась вниз и добралась до кухни. Огонь, разведенный в печи, давал достаточно света, и Верити, наполнив котелок, согрела воду. Разорванная рубашка плохо защищала от ночного холода, но Верити настолько оцепенела, что почти не чувствовала холода. Между ног она ощущала оставшееся там мокрое, липкое семя Кайлмора.
      Ощущение было необычным. Никогда прежде герцог не делал этого. В Лондоне они пользовались презервативами, или она удовлетворяла его каким-нибудь другим способом. Старая куртизанка, с которой Верити познакомилась в Париже, научила ее всем хитростям своей профессии.
      Но в эту ночь Кайлмора не волновало, что Верити могла зачать незаконнорожденного ребенка. Может быть, это было частью ее наказания. Герцог хотел оставить ей что-то, что постоянно напоминало бы ей о нем.
      Она машинально налила теплую воду в таз и начала мыться. Простая обыденность ее занятия извлекла душу из страшного ада. Но ей было невыносимо вспоминать тот момент, когда он овладел ее телом.
      Дрожащими руками, Верити вытерлась обрывками рубашки и бросила их в огонь. Чтобы прикрыть голое тело, Верити вытащила из кипы только что выстиранного белья мужскую рубашку, по всей вероятности принадлежавшую Хэмишу. Выплеснула грязную воду и зажгла свечу, а затем отправилась на поиски ночлега. Еще утром она заметила комнату на верхнем этаже, там стояла грубо сколоченная кровать.
      Медленно, с усилием, хотя Кайлмор не причинил ей никакой боли, она поднялась по лестнице. Верити было страшно, но страх был какой-то странный, неопределенный, как и те смутные чувства, владевшие ею, когда она уходила от герцога. Может быть, он поджидает ее наверху, у лестницы, чтобы снова силой затащить в свою постель. Но к счастью, она добралась до скромной комнатки, никого не встретив.
      Верити натянула одеяло на свое дрожащее тело. Только теперь, укрывшись в мнимой безопасности на этой узкой кровати, она дала волю слезам и захлебнулась громкими душераздирающими рыданиями, вырывавшимися из ее горла. Рыданиями слишком громкими и слишком горестными, чтобы заглушить их подушкой.
      Он так хладнокровно овладел ею, с таким равнодушием, как будто она была его собственностью. Когда она была его любовницей, он никогда не обращался с нею так грубо. Тогда он хотел, чтобы она разделяла с ним наслаждение.
      Но в эту ночь он как будто ненавидел ее.
      Она чувствовала презрение в каждом его жесте. И невзирая на это, ее предательское тело трепетало, откликаясь на его страсть, и это не было притворством опытной Сорайи, а только откликом одинокой души Верити.
 
      Кайлмор пошевелился и, просыпаясь, удивленно что-то проворчал. Он лежал один в постели Верити, и в воздухе еще стоял запах их слившихся тел.
      Это, конечно, было ему знакомо.
      Менее знакомыми были чувство вины и сожаления, прятавшиеся в мрачной пустоте его груди, там, где у большинства людей находилось сердце.
      Сбежав, Сорайя увезла с собой единственный источник его счастья. Он был в отчаянии и хотел вернуть его, как ребенок, потерявший любимую игрушку.
      Теперь он получил назад любимую игрушку, но ему по-прежнему хотелось плакать.
      Его гнев после ее исчезновения. Три месяца мучительного воздержания. Ее оскорбления. Все это могло бы объяснить то, что он только что сделал с ней.
      Со стоном он сел в постели. Набросился на нее как дикий зверь. Он просто не владел собой. Никогда еще он не обращался так с женщиной.
      Он с содроганием вспомнил, как излил в нее свое семя. В тот момент ему хотелось, чтобы она захлебнулась в его семени, хотелось заполнить ее так, чтобы в ее хрупком теле не оставалось никаких следов, кроме его собственных.
      Совесть содрогалась от содеянного, а непокорная плоть торжествовала, впервые узнав, какое наслаждение полностью, не сдерживаясь, овладеть женщиной. Всегда он был осторожен, не желая плодить ублюдков, обреченных страдать от проклятой крови рода Кинмерри. Но в те безумные секунды, когда он изливал все свои несчастья в Верити, в эти несколько секунд ни единая мысль о последствиях не остановила его. Во всем мире оставались лишь он и эта женщина, и его тело требовало ее согласно всем законам природы.
      Это было восхитительно.
      Но сейчас Кайлмору было плохо и грустно, он устал от этой игры.
      Герцог хрипло усмехнулся. Игра только началась. Он уже не мог отказаться от нее. Его желания не допустят этого, как бы ни возражал хороший человек, скрывавшийся где-то в самой глубине его души.
      К чему приведет его безумное желание обладать этой женщиной? Сейчас Кайл мора это мало беспокоило.
      Он без труда отыскал Верити, лишь удивившись, что из всех помещений она выбрала его комнату. Но вероятно, она этого не знала. Отведенная ей комната была больше по размерам и лучше обставлена, как и полагалось для хозяйской спальни.
      Он поднял свечу и посмотрел на смятую подушку и лицо спящей Верити. Даже в колеблющемся свете он заметил на ее щеках следы слез. Жалость и вина слились внутри него в одну мутную черную массу. За все время этого тяжелого испытания она ни разу не заплакала, а сегодня он заставил ее плакать.
      Как она должна ненавидеть его. За грубость. За слепую похоть. За то, что не смел справиться с собой. Любой достойный мужчина отпустил бы ее.
      Отпустить ее? Если бы он мог. Даже мысль, что она покинула его постель, вызывала у него желание что-нибудь сломать.
      Он задул свечу, медленно наклонился и, сдвинув в сторону одеяло, поднял Верити на руки. Грубый хлопок под его руками оказался мужской рубашкой, которую она где-то нашла. Верити издала слабый жалобный звук, от которого у него перевернулось сердце.
      И тут она проснулась.
      – Нет! – закричала она, вырываясь. – Отпустите меня! Не трогайте меня, вы, дьявол!
      Он еще крепче сжал ее.
      – Никогда. – Он знал, что в этом слове заключено его проклятие.
      – Оставьте меня в покое, – прошептала она, затихая в его руках. – Это все, чего я прошу.
      – Я не могу. – Он услышал грусть в собственном голосе. – А теперь тише.
      Подняв ее еще выше, он понес свою пленницу к постели.
      В ранний предрассветный час Кайлмор проснулся от того, что его плоть требовала удовлетворения.
      Добрый человек, хороший человек оставил бы свою любовницу в покое, дал бы ей выспаться, отдохнуть. Но теперь она должна знать, что не может ожидать ни доброты, ни хорошего обращения от своего холодного любовника.
      Хотя слово «холодный» в данный момент совершенно не подходило ему.
      Он пошевелился и потревожил Верити, спавшую беспокойным сном. Они оба плохо спали в эту ночь. В этом доме они никогда не обретут покоя.
      Даже во сне она не хотела, чтобы он прикасался к ней. На мгновение у него в памяти промелькнул тот странный момент, когда по пути на север она проснулась в его объятиях. В тот короткий миг мир спокойно вращался на своей оси, а затем все снова исказилось. С этого мгновения все шло не так, как надо.
      Ему не следовало поддаваться глупому оптимизму, рассчитывая, что постель все вернет на свои места. Но после того, что Кайлмор сделал с нею в этой комнате ночью, он чувствовал себя как никогда растерянным и сбившимся с пути.
      Но это не должно помешать ему прямо сейчас овладеть ею.
      Он отбросил простыни и, положив руки на плечи Верити, ощутил их хрупкость. Она лежала голой, укладывая ее в постель, он сорвал с нее ветхую рубашку, и теперь сладкий аромат кожи манил его.
      Даже в темноте ее кожа была такой белой, что он мог видеть изящные изгибы ее спины, талии и роскошных бедер. Желание все разгоралось и становилось невыносимым. Он сжал ее плечи.
      – Нет, – инстинктивно произнесла она, не поворачиваясь к нему и сжимаясь в комок на краю кровати.
      – Да, – твердо сказал он, поворачивая ее на спину и еще сильнее ощущая ее запах.
      Ему он всегда казался запахом рая. И герцог, не раздумывая, устремился в этот рай.
      Удивительно, но он не ощутил ее сопротивления. Он наклонился над нею, упираясь на локти.
      – Обними меня.
      Ее руки упрямо лежали вдоль тела.
      А, теперь он понял ее игру. Она хотела, чтобы ее молчаливая покорность пристыдила его. Глупая женщина. Пора бы ей уже поумнеть.
      Все же он не сразу вошел в нее. Хотя прикосновение ее гладких как шелк бедер и дразнящий жар, исходящий из нее, были тяжелым испытанием для его самообладания.
      Но он не хотел снова вести себя как бесчувственный дикарь. Он уже был им накануне. И довел ее до слез.
      Он обидел ее, и вопреки трем месяцам, во время которых думал только о мести, Кайлмор горько сожалел об этом. Воспоминание о слезах, орошавших ее бледные щеки, заставило его с нежностью коснуться ее груди.
      Ее кожа была прохладной и гладкой. Он осторожно касался пальцами восхитительной округлости ее груди, затем губами обхватил ее сосок, который мгновенно приподнялся и отвердел от этого прикосновения.
      Торжествуя, он узнавал так хорошо знакомые ему признаки – казалось, Сорайя не была безвозвратно потеряна для него. У нее был вкус спелой малины, и он объедался этой летней сладостью, облизывая, упиваясь, прислушиваясь, как учащается ее дыхание с каждой его безжалостной лаской.
      Он знал, что она не хочет отвечать, но не может справиться с собой.
      Не в силах остановиться после стольких месяцев воздержания и вчерашней ночи, не принесшей удовлетворения, герцогу страшно хотелось выбросить из памяти свою жесткость. Что-то в его душе требовало, чтобы он лелеял ее, такую маленькую, смелую и прекрасную.
      Он не мог оторваться от ее грудей, вновь познавая их вкус и сладость. Медленными движениями он гладил ее живот, пока у нее вырвался вздох наслаждения, она беспокойно зашевелилась под ним. Он достиг такой степени возбуждения, что даже прикосновение простыни угрожало потерей остатков самообладания.
      Он больше не мог ждать. Победный звон слился со страстью, бурлившей в его крови, создавая оглушительную симфонию желаний. Горячая и влажная, она была готова принять его. Ему хотелось убедиться, что она все так же восхитительна внутри, как и прежде.
      Но самообладание таяло. Он должен овладеть ею сейчас же или сойдет с ума.
      Она не прекратила свое сопротивление ему, это он понял всем своим нутром. Но сейчас он властвовал над ее телом, и она не могла хотя бы физически не уступить ему.
      Со стоном, вырвавшимся, казалось, из самой глубины его тела, он вошел в нее, ощутив как, сопротивляясь, напряглись ее мышцы, а затем расслабились и приняли его. Никакое иное ощущение не могло сравниться с этим. Никогда не сможет. Он еще крепче сжал ее, как будто бросая вызов судьбе, пожелавшей отнять ее у него.
      На своей груди он чувствовал ее отвердевшие соски. Ом уже проник так глубоко, что мог бы достать до ее сердца.
      Он ожидал, что она выгнется навстречу ему, она всегда так делала. За исключением прошлой ночи.
      Но Верити лежала неподвижно и страдальчески, прерывисто дышала. Он поднял голову, пытаясь в темноте разглядеть ее лицо, и уловил блеск ее глаз, пристально смотревших в потолок. Он не ошибался, чувствуя напряжение в этом худеньком неподвижном теле, лежавшем под ним.
      Ее воля устоит перед всеми его попытками пробудить чувства. Как он мог преодолеть барьеры, воздвигнутые ее умом в этот момент величайшей интимной близости?
      Он начал совершать медленные ритмичные движения, которые всегда возбуждали ее. Он вкладывал все свое искусство, чтобы соблазнить ее, заставить уступить. Он год был ее любовником и знал, как доставить ей удовольствие.
      Он хотел ее так сильно, что сдерживать себя было для него страшной мукой. Жажда удовлетворения угрожала переломить ему позвоночник, испепелить мозг, вырвать каждый нерв из его тела.
      Но Кайлмор держался. Сжав зубы, он обуздывал себя, чтобы она хотя бы в этом уступила ему.
      Однако никакие старания изменить позу или ласку не могли заставить ее принять участие в этом стремлении к экстазу. Ее тело признавало его превосходство, но любая интимная ласка отвергалась ею.
      Будь она проклята. Она не обманет его. Только в этом он мог еще победить.
      Гнев разрушал остатки его воли. Его движения стали грубее, внутри него копилась, собиралась, разгоралась недобрая сила. Он хотел быть с ней нежным, но эти намерения подавлялись титанической силой его страсти.
      Верити по-прежнему не отзывалась на его ласки.
      Понимая, что долго не продержится, Кайлмор с силой вошел в нее. Сквозь ад, пылавший в его голове, он услышал ее стон. От неудобства или удовольствия, он не знал.
      Даже если это убьет его, он должен сломить ее сопротивление.
      Он должен подождать.
      Он не мог ждать.
      Он не мог больше ждать…
      Наконец, когда он был уже на грани, она задрожала в его объятиях. Она была почти готова.
      С приглушенным криком она ухватилась за его плечи, впиваясь в них ногтями. Он не обратил внимания на колющую боль. Какое значение имела боль, если Верити обнимала его по собственной воле.
      Он судорожно вздохнул. Она потеряла власть над собой, и ее тело начало извиваться под ним. Он лежал неподвижно, ему было чрезвычайно приятно это видеть.
      Даже в своем крайне затруднительном положении он понимал, что это значит. Она хотела его. Он страдал от бури страстей не в одиночку.
      Она принадлежала ему. Она никогда не убежит от него. Никогда.
      Но все слишком быстро кончилось, и вздох изнеможения коснулся его щеки.
      Затем он уже ни о чем не думал, собственные потребности заставили его забыть обо всем. Его мускулы сжались почти до боли, когда он изливал себя в ослепляющем взрыве экстаза.
      Ибо все, что казалось вечным, всю горечь и страдания своей души он выплеснул в ее распростертое тело. Его тело содрогалось, пока мышцы не расслабились и он в полном изнеможении не упал на нее. Сердце стучало так, как будто хотело вырваться из его груди. В голове оставался лишь горячий запах ее тела.
      Медленно он приходил в себя, хотя ощущение ослепляющего наслаждения не покидало его.
      Должно быть, он придавил Верити своим весом, но она не протестовала. Ее руки соскользнули с его плеч и теперь неподвижно лежали на простыне.
      Горькое разочарование вызывало неприятный железный привкус у него во рту и мешало чувству физического удовлетворения.
      В самых отдаленных уголках своего ума он признавал, что в конце концов это не было его победой. Он хотел, чтобы она полностью оказалась в его власти. Он хотел, чтобы она сама приходила к нему в постель.
      Сорайя никогда не скрывала, что ищет наслаждений, и ее открытость восхищала его. Верити же лежала под ним в презрительном молчании.
      Он скатился с нее. С приглушенным стоном она отодвинулась от него и съежилась на самом краю кровати.
      У него не было сил удержать ее. Хватая ртом воздух и тяжело дыша, он растянулся рядом с нею. Все мускулы его тела дрожали после мощного освобождения, и пот остывал на оголенной коже. Он поднял дрожащую руку, чтобы убрать со лба мокрые волосы, и подумал, что же будет с ними обоими дальше. А затем спросил сам себя, волнует ли его это.
      Прошло немало времени, прежде чем он собрал все силы и сказал:
      – Твоя холодность не остановит меня.
      Звук собственного голоса после безмолвного слияния почти испугал его. Сквозь задернутые шторы в комнату сочился слабый свет, и Кайлмор увидел, что она снова съежилась на краю кровати.
      – Мне вам нечего предложить, кроме холодности, – упрямо сказала она.
      Он не видел ее лица, да в этом и не было необходимости. Он и так знал, что оно выражает лишь гордость и страдание.
      – Сорайя понимала, что такое наслаждение.
      – Сорайи никогда не существовало.
      Не обращая внимания на то, как она отшатнулась от него, Кайлмор наклонился над ней. Он ожидал увидеть уверенность и отчужденность, а увидел лишь беззащитность в ее пухлых губах и затуманившихся глазах.
      – Ты ошибаешься, ты и есть Сорайя.
      – Нет. – Она закрыла глаза и покачала головой. – Нет, я – Верити.
      – Ты и Верити, и Сорайя.
      Он наклонился, чтобы поцеловать эти мягкие губы. На мгновение ее губы коснулись его губ, и он подумал, что победил. Но она поспешно отстранилась от него.
      В утреннем свете было заметно, как она измучена. Человек, способный хотя бы на какое-то сочувствие, никогда бы не принудил ее лечь в его постель.
      – Сорайя все еще живет в тебе, и я найду ее. – Эти слова прозвучали как клятва.
      Верити лишь снова покачала головой. Он раздраженно отодвинулся от нее и сел, брезгливо швырнув ей простыню, чтобы она прикрыла свою наготу.
      Если честно признаться, он опять хотел ее. После такого долгого воздержания он все еще был не удовлетворен. Но жалость, в которой он не желал сознаваться, мешала ему превратиться в эгоистичного развратника, хотя ему очень хотелось, чтобы она его таким и считала.
      После долгой ночи, он это чувствовал, она вот-вот сломается. Когда-то он бы сказал, что ничто, кроме пушечного залпа, не может поколебать божественную Сорайю. Но этой женщине, которая, дрожа, все еще сопротивлялась, нечем было защищаться.
      Конечно, наступит день, когда он сломает ее.
      Но не сейчас. Видит Бог, не сейчас.

* * *

      Кайлмор остановился на вершине над водопадом, срывавшимся с утеса в долину. Струи воды переливались в лучах полуденного солнца, но он не замечал окружавшей его красоты.
      Он думал о своей любовнице. Это было не ново. Она не выходила у него из головы все последние месяцы. Да, честно говоря, и задолго до этого.
      Избавится ли он когда-нибудь от этой проклятой страсти? Верити этого не знала, но она не была единственной, кто боролся против этой нежеланной неволи.
      Он сидел, прислонившись спиной к знакомому с детства камню, вытянув длинные ноги на нагретой солнцем земле. Он полагал, что время смягчит горькие воспоминания. Эта надежда не оправдалась.
      Он долго шел к этому месту, и перед возвращением домой следовало отдохнуть.
      Он не был голоден, но достал из кармана хлеб и сыр и начал есть. Странно, Шотландия обладала способностью отбивать аппетит.
      Внизу виднелись беспорядочно разбросанные крыши имения. Первоначально в этой безлюдной долине стоял только один домик арендатора. Дед Кайлмора пользовался этим простым жилищем во время охоты. Конечно, в таком глухом месте захотел бы жить только сумасшедший. Но его дед был одержим охотой.
      Не в первый раз Кайлмор думал, что каждый из Кинмерри пал жертвой какой-то мании. Согласно рассказам, его дед все больше и больше времени проводил в этом месте, скрываясь здесь от герцогини, фанатичной кальвинистки.
      Несчастные браки. Еще одна отличительная черта Кинмерри. В замке Кайлмор на стенах картинной галереи висели портреты похожих друг на друга людей, явно ненавидевших друг друга.
      Охотничий домик, когда в нем поселился его отец, конечно, не раз подвергался перестройке. Уединенность имения делала его идеальным местом, где шестой герцог прятал неприятные и опасные наклонности.
      Переделки сделали дом идеальной тюрьмой для Сорайи. Или Верити, как все чаще называл ее в мыслях Кайлмор.
      Черт. Он снова думал о своей любовнице. Кайлмор с раздражением отшвырнул остатки еды и с досадой посмотрел на дом. Что делает сейчас Верити? Все еще лежит в постели, зализывая раны?
      Эта мысль придавила его грудь холодным камнем. В это утро она выглядела такой сломленной и растерянной. Ее образ доставлял ему невыносимую муку, что было просто глупо, поскольку он проделал весь этот долгий путь, чтобы проучить ее.
      Но как тяжело ему было видеть великую Сорайю в таком унизительном положении.
      Каким-то образом она уже перестала быть его надменной, искушенной любовницей.
      Женщина, которую он удерживал против ее воли, не была той, с которой он так по-деловому разделял страсть.
      Сначала он думал, что ее недавнее неповиновение было лишь уловкой, что она хотела вызвать у него жалость и даже, возможно, желание отпустить ее. Но ее страдания вчера ночью и сегодня утром не были притворными. Он мог бы поспорить в этом на свой титул.
      Он не так бы уж сильно жалел об утрате этого проклятого наследства.
      После этих лет, когда он узнавал Сорайю, охотился за ней, как его дед охотился за оленем, Кайлмор совершенно не понимал ее. И пока он не узнает, что сделало ее такой, она никогда не будет полностью принадлежать ему.
      Она должна принадлежать ему, или он сойдет с ума.
      Если уже не сошел.
      Очевидно, в ее голове было какое-то различие между Сорайей и Верити. Но так не бывает. Она одна и та же личность. Его страсть к ней подтверждала это. Эта новая, более сложная натура его любовницы по-прежнему оказывала на него то же самое влияние – и даже более сильное. Два не доставившие ему полного удовлетворения случая только подстегнули его желание получить большее. Получить ее всю, целиком. Тело и душу.
      Он постарается заставить ее отдать все.
 
      Верити приняла решение и, сидя у окна своей комнаты, с волнением ожидала герцога. Он отсутствовал весь день.
      Только молчаливые, пристально следившие за нею великаны и маленькие горничные, помогавшие ей одеться и подававшие обед в гостиной, разделяли с нею бесконечно долгие часы, тянувшиеся после пробуждения. По мере того как день медленно переходил в сумерки, а ее высокомерный любовник все не появлялся, Верити переставала чувствовать себя несчастной и разжигала в себе пламя праведного гнева.
      Он не имел никакого права так поступать с нею. Герцог не был невежественным дикарем. Она не сомневалась, что сможет пробудить некоторое благородство в его черной душе.
      На ней было самое скромное из платьев, заказанных Кайлмором ярко-синее из мериносовой шерсти с отделкой из черной тесьмы в стиле военной формы, что было вполне подходящим, поскольку Верити намеревалась сражаться.
      Она жалела об утрате своего вдовьего наряда, хотя платье так износилось во время тяжелого путешествия по этой забытой Богом глуши, что его было уже невозможно починить. По крайней мере оно было ее собственностью. Каждая минута, проведенная в этой долине, поглощала еще какую-то часть ее независимости.
      Глядя, как угасает свет над озером и горами, она чувствовала в величии этой картины что-то зловещее, враждебное человеку. Ничего удивительного в том, что так мало людей жило в этой гнетущей пустоте. Дрожь пробежала по телу, и Верити плотнее закуталась в кремовую кашемировую шаль, а ведь вечер не был холодным, и в камине горел огонь.
      Кайлмор остановился на пороге, и она увидела, как одним-единственным грозным взглядом он охватил представшую перед ним картину.
      – Что это значит? – отрывисто спросил он. – Снимай платье, распусти волосы и сейчас, же ложись в постель.
      Она ожидала, что он рассердится, и даже рассчитывала на это.
      Он пересек комнату и прислонился к туалетному столику. Верити встала и сжала перед собой руки, чтобы сдержать дрожь.
      – Мне надоело быть ягненком, которого ведут на бойню, ваша светлость, – твердо сказала она. – Ваши права на мое тело кончились вместе с контрактом еще в Лондоне.
      – Я говорил тебе, чего я хочу. – Он с неумолимым видом скрестил руки, на груди.
      Герцог был одет по-деревенски. Простая рубашка, кожаные штаны, высокие сапоги. Казалось, он принес с собой свежесть ветра. Колеблющийся золотистый свет свечей и огня в камине падал на его плечи.
      Она с негодованием поняла, что с робостью отступает от него, как кобылица, почуявшая жеребца. Это было ужасно. Она позволяла его мужской силе отвлекать себя от слов, которые необходимо сказать ему. Ибо в какие бы изощренные игры ни играли они в Лондоне, Верити никогда раньше не чувствовала в нем мужчину так остро, как здесь.
      – Вы получили то, чего хотели. Вы отомстили. – Она старалась сохранить свою решимость. – Отпустите меня. Вы должны прекратить этот… средневековый ужас, пока он не вышел из-под контроля.
      Насмешливая улыбка скривила его губы.
      – И это все, что ты можешь сделать?
      Верити с удивлением посмотрела ему в глаза. Она ожидала увидеть в них гнев, но вместо этого увидела лишь усталость и пугающий цинизм.
      Как будто догадавшись, что она поняла больше, чем ему бы хотелось, Кайлмор выпрямился и, подойдя к зарешеченному окну, мрачно посмотрел сквозь решетку.
      – Полагаю, ты весь день сочиняла эту маленькую речь. – Его голос был пропитан сарказмом. – Чего ты хотела этим достигнуть? Пожелания спокойной ночи и быстрого отъезда домой утром? Для такой уступки стоило бы по крайней мере выжать пару слезинок. Мужчина должен быть настоящим чудовищем, чтобы отказать красавице, рыдающей от горя у его ног.
      Как ей был ненавистен этот тон полный превосходства. С усилием она произнесла:
      – Если бы это помогло, то я, конечно, охотно бы попыталась.
      Он обернулся. Цинизм в его взгляде превосходил все другие чувства.
      – Не трать напрасно время. Мы оба уже знаем, что я чудовище. Прекрати эти глупости. Я могу снять с тебя этот весьма элегантный наряд, и через пять минут ты будешь лежать подо мной.
      В его глазах было столько холода, что ее снова охватила дрожь. Но Верити не позволила его угрозе, высказанной усталым равнодушным тоном, испугать себя.
      – Нет.
      – Ты все еще не понимаешь, Верити? А я всегда считал тебя такой умной куколкой. У тебя нет никакой власти. У тебя нет никаких прав. Ты принадлежишь мне. Здесь не Лондон. Здесь заброшенный уголок феодальных владений. И я здесь хозяин. Бежать отсюда некуда. Здесь никто тебе не поможет. Если я хочу тебя, а мы оба знаем, что хочу, то я буду иметь тебя.
      Она не могла справиться со своим участившимся дыханием, хотя понимала, что оно выдает ее страх.
      – Вы думаете, что если я продажная женщина, то должна принимать любого мужчину, имеющего монетку на оплату моих услуг?
      – Нет. Я думаю, ты принадлежишь мне и будешь принадлежать всегда, лучше подчиниться неизбежному.
      Но она все еще не сдавалась.
      – Кем бы я ни была, я – свободная душа. Я не домашнее животное какого-то мужчины. – Эти слова она повторяла весь день в напрасной попытке набраться храбрости.
      По его выразительным губам пробежала насмешливая улыбка.
      – Ты будешь моим домашним животным. Ты уже мое домашнее животное.
      Она собралась с силами и посмотрела на него с таким презрением, какое только могла выразить.
      – Никогда.
      Он надменно поднял бровь, как будто знал, как ненадежно ее сопротивление. Вероятно, знал. А она продолжала:
      – Я никогда не лягу в вашу постель по своей воле. Не сомневаюсь, что великий герцог Кайлмор слишком гордый человек, чтобы преследовать отвергнувшую его любовницу.
      Она хотела своими словами уколоть его, но выражение его каменного лица не изменилось.
      – Великий герцог Кайлмор делает то, что он хочет, мадам. Три месяца я был посмешищем Лондона. Я унизился до того, что прочесывал все королевство в поисках сведений о тебе. Я дрался с простолюдином. Я опустился до похищения. Не обольщайся мыслью, что гордость помешает мне предпринять любые действия, чтобы достигнуть цели. С тех пор как ты уехала, моя гордость была растоптана в пыль. И в ней ты не найдешь помощи.
      Вопреки всему нарисованная им картина на мгновение вызвала у нее невольное сочувствие. Герцог, которого она знала в Лондоне, был образцом истинного джентльмена, возможно, не все его любили, но, без сомнения, восхищались. Его уважали, его боялись, ему завидовали. Ее побег дорого обошелся ему.
      – Кайлмор, – тихо сказала она, – я сожалею, что уехала, ничего не сказав вам. В тот последний… – Она замолчала. Ее все еще охватывал страх, когда она вспоминала его последний бурный приезд в Кенсингтон и безумное предложение выйти за него замуж. – В тот последний день, когда вы заехали ко мне, мне следовало все объяснить, следовало попрощаться. Тогда бы мы по крайней мере расстались друзьями.
      Он невесело рассмеялся, и горькие складки на столице стали заметнее.
      – Как будто я отпустил бы тебя. Не отпустил бы. А ты это знала уже тогда, вот почему и сбежала тайком.
      Она шагнула к нему, не успев подумать, что делает.
      – Я верну вам деньги.
      Он не мог даже представить, какую жертву приносит она, предлагая это, она жертвовала не только своим благополучием, но и благополучием сестры и брата. Но Верити провела весь день в поисках выхода из этого кошмарного положения. Если свобода стоила ей состояния, которое, она считала, принадлежит ей на законных основаниях, она с радостью заплатила бы эти деньги.
      Эштоны справятся, заглушая чувство вины, убеждала она себя. Она позаботится, чтобы справились.
      – Если вы дадите мне несколько дней для устройства моих дел, – настаивала она, – я верну вам все до последнего пенни.
      – Да не будь ты такой дурой, женщина! Дело не в деньгах. Деньги никогда не имели значения.
      Он впился пальцами в ее плечи, и Верити приготовилась к тому, что он устроит ей хорошую встряску. Но Кайлмор только крепко держал ее.
      Она в отчаянии взглянула на него, на его лице не было и намека на неуверенность.
      Она нервно выдохнула.
      Его пальцы не выпускали рукавов ее платья.
      – Ты украла себя. А теперь я украл тебя. И никогда не отпущу.
      Она вскрикнула и вырвалась из его рук.
      – Это невозможно. Вы должны это понять.
      – Нет. Такова моя воля. – Он бросился следом, словно преследуя дикого зверя.
      Она попятилась от уверенности, звучавшей в его словах.
      И тут она заметила, что, войдя сюда, он забыл запереть за собой дверь. С невероятной быстротой Верити кинулась к двери. Опоздав всего лишь на полсекунды, он бросился за ней.
      Но она первой добежала до двери и захлопнула ее за собой. Сбежав по лестнице, Верити помчалась через холл и ухватилась за засов на массивной парадной двери.
      Рыдая, она боролось с тяжелым железным засовом. Герцог почти догнал ее. Она слышала приближающийся топот его сапог по деревянным ступеням.
      Дверь распахнулась как раз в тот момент, когда он спрыгнул с лестницы. Она выбежала в темноту, не имея ни малейшего представления, куда идет, и только чувствуя крайнюю необходимость спастись от своего преследователя.

      Густые заросли кустарника ограждали одну сторону дома, и Верити надеялась найти в них убежище. Она побежала бы к лесу, если бы знала, что может опередить Кайлмора на открытой, местности. Но даже паника не мешала ей сомневаться в этом.
      Едва касаясь ногами мокрой травы, Верити добежала до кустарника и стала продираться сквозь заросли. Сучки и шипы цеплялись за ее волосы и одежду, но она упорно проталкивалась к центру и остановилась, лишь когда заросли стали перед нею непроходимой стеной.
      Она сжалась в комок и постаралась сдержать хриплое дыхание, но безуспешно.
      Кайлмор находился совсем близко. Она не слышала и не видела его, но знала, что он наблюдает в ожидании малейшего движения.
      – Верити, выходи, – наконец сказал он. – Тебе некуда бежать.
      Сейчас его можно было принять за разумного человека. Когда-то она могла бы поверить в его разум. Но не теперь.
      Сплетни оказались правдой. Все Кинмерри были безумны. Жажда мести грозила сделать герцога самым безумным среди них.
      Верити забилась еще глубже в заросли и не ответила.
      – Ночью будет холодно, снова собирается дождь. – Он не пошевелился.
      Черт бы его побрал, он, должно быть, видел проход, по которому она забралась в чащу.
      Словно читая ее мысли, Кайлмор сказал:
      – Я знаю, где ты прячешься. Посередине кустарника есть прогалина. Я здесь вырос. В этой долине нет потайных мест, которых бы я не знал. Бежать отсюда бесполезно. Здесь на целые мили нет ни уголка, ни лазейки, ни щели, в которых я не побывал.
      Трудно представить его маленьким мальчиком. Ей это никогда не приходило в голову. Она отвлеклась лишь на минуту и тут же услышала угрожающий шорох в кустах.
      – Если потребуется, я доберусь до тебя. Или ты выйдешь добровольно. Но здесь ты не останешься.
      По мере того как дыхание выравнивалось, слепой страх, толкнувший ее на этот бессмысленный поступок, затихал. Верити уже поняла всю бесполезность борьбы. Куда она могла пойти? Полночь. Она слишком легко одета. У нее нет ни провизии, ни денег. Она не имела представления, как выбраться из этой долины.
      – Ладно, я иду, – вздохнул Кайлмор.
      – Нет, – уныло ответила она. – Нет, подождите. – Она с ужасом представила, как он вытаскивает ее, а она с криками отбивается от него руками и ногами.
      Безумная ярость, владевшая ею ранее, сменилась сознанием своего поражения. Выбираясь наружу, Верити чувствовала каждый сучок и каждую царапину. Промокшая, грязная и страдающая от сотни мелких ссадин, она выползла из зарослей.
      Для того чтобы сбежать от герцога Кайлмора, требовалась не истерика, а нечто большее.
      Несмотря на вынужденное послушание, она бесстрашно взглянула на герцога.
      – Я не буду с вами спать.
      – Будешь.
      Он взял ее за плечо. Тепло прикосновения обожгло ее сквозь мокрую шерсть рукава, и непокорная кровь застучала в застывшем от холода теле. Кайлмор повернул женщину лицом к двери и повел ее в дом.
      Он держал ее крепко, но не причиняя боли. Зачем понапрасну тратить силы? Он не хуже нее знал, что на этот раз вышел победителем, как бы стойко она ни держалась.
      Какой же несчастной чувствовала она себя, когда Кайлмор вел ее, внешне такую покорную, в дом. Она никогда не избавится от этого человека. Она никогда не избавится от Сорайи. В течение тринадцати лет мысль, что наступит день освобождения, была единственным, что помогало ей выжить. Верити не предвидела появления герцога и его безудержного желания обладать ею.
      Но желание умирает, если не получает поощрения. Когда предмет страсти ничего не дает, ничего не предлагает, не разделяет чувств. Кайлмор слишком горд, чтобы биться до отчаяния о несокрушимую стену ее сопротивления. Но он сказал, что уже отказался от гордости. А она даже в эти последние дни не всегда оставалась бесчувственной.
      Верити убеждала себя, что сказалась привычка. Ведь она целый год была его любовницей.
      Или это было его неоспоримое искусство любовника. Или ее неисправимо греховная натура. Если она будет сильной и сумеет оставаться холодной как лед в его объятиях, ему надоест безумное увлечение.
      А если это произойдет, что потом? Не махнет ли он ей рукой на прощание, не позволит ли вернуться к той жизни, которую она желает? Вряд ли.
      Возможно, он убьет ее. В этом безлюдном месте это совсем несложно.
      Однако этого она не могла себе представить. Он может властвовать над ней как любовник, может принуждать ее, но убить ее он не сможет.
      Если бы только эта мысль могла хоть немного успокоить ее.

* * *

      Дрожа от холода и пережитого волнения, Верити стояла посреди спальни и смотрела, как Кайлмор разжигает камин. Вероятно, он был уверен, что она едва ли предпримет еще одну попытку к бегству, по крайней мере сейчас. Он не запер дверь. И теперь, казалось, с удовольствием, не спеша занимался камином.
      Будучи одним из самых знатных лордов, он, как ни странно, с большой ловкостью управлялся с каминными мехами. Не впервые она подумала, как недооценивала его в Лондоне. Тогда она видела в нем еще одного бесполезного аристократа. Умного и, возможно, более жестокого, чем другие мужчины, соперничавшие из-за ее милостей, но, по существу, сделанного из того же теста.
      Теперь по его поведению не было заметно, что он считает пребывание в этом скромном доме ниже собственного достоинства. Хотя в ее деревенской юности этот дом показался бы ей высшей степенью роскоши, его едва ли можно было сравнить с теми, к которым привык герцог.
      Она смотрела, как он, стоя на коленях, разжигает огонь – занятие, которое поручалось в богатых домах горничным самого низшего ранга. Он был сильным. Умным. И ужасающе сложным.
      О, как бы ей хотелось, чтобы он был тем изнеженным ничтожеством, каким она его когда-то считала. Но если эта последняя неделя научила ее чему-то, то только одному – она никогда не понимала герцога Кайлмора. Он оказался мрачнее, глубже, намного опаснее, чем она себе представляла, хотя и в Лондоне проявлялись признаки его истинной натуры, и, если бы это ее интересовало, она бы заметила их.
      Его настойчивое преследование. Его неистощимая страсть в постели.
      Она помнила, каким открытием стала для нее сила этой страсти. Элдред был человеком умеренных привычек, а Джеймса она отучила от неумелых ласк.
      Как бы смеялся Кайлмор, если бы она призналась, что одной из причин ее фатальной ошибки в нем была ее собственная неопытность. Самая известная куртизанка Лондона потрясена мощностью мужской силы, как какая-нибудь молоденькая мисс? Она сама чуть не расхохоталась.
      Какой-то инстинкт всегда предупреждал ее, что Кайлмор опасен. Поэтому она так долго сопротивлялась его уговорам.
      Но эти смутные предчувствия не объясняли ей, какое зло навлекла она на себя, став его любовницей. О чем она думала, когда ее разум отогнал смутное чувство недоверия и заставил ухватиться за возможность безбедного существования?
      Разум? Да ей лучше было бы броситься в Темзу, чем пустить Кайлмора в свою постель.
      Вся эта добытая горьким опытом мудрость запоздала. Верити оказалась связанной не с тем человеком и должна расплатиться за это. Расплата уже близка, если судить по знакомому блеску в его синих глазах.
      – Почему ты продолжаешь сопротивляться мне? – тихо спросил он, расстегивая гусарскую шнуровку на лифе ее платья с такой ловкостью, что, даже несмотря на страх, она заметила это.
      Дрожь все сильнее охватывала ее, но Верити не отступила. Какой в этом смысл? Он снова схватит ее.
      – Вы знаете почему, – неохотно ответила она.
      Он спустил платье с ее плеч, и странная улыбка пробежала по его лицу.
      – По-моему, я начинаю понимать.
      Он продолжал раздевать ее, а она стояла неподвижно, как кукла. Ей вдруг показалось, что он не спешит овладеть ею. Она старалась не думать о своей наготе, но не могла сдержать дрожь, порожденную уязвимостью.
      Уверенным жестом он распустил ее стянутые в узел волосы. Пробираясь сквозь кусты, она растрепала и спутала их. Медленно, методично он начал приводить длинные черные пряди в порядок.
      Она не мешала ему. Долгое время в комнате стояла тишина, герцог углубился в свое занятие, его лицо было спокойным и серьезным, как будто расчесывание ее волос было наиважнейшим делом на свете.
      Наконец он отложил гребень и осторожно толкнул ее на кровать. Она лежала, уставившись в потолок, и слушала, как он раздевается. Несмотря на все отказы и протесты, она снова оказалась там, где он и хотел ее видеть.
      Она едва сдерживалась, стараясь не разрыдаться.
      Так похоже на прошлую ночь. Такая же ночь ждет ее завтра. И послезавтра.
      Каждая ночь будет такой же, пока эта жестокая игра не надоест ему.
      Не погасив свечей, он лег рядом с нею. Она ожидала, что он раздвинет ей ноги и осуществит свое право. Но в эту ночь Кайлмор, видимо, не хотел спешить. Он хотел заставить ее заплатить за неудавшуюся попытку сбежать.
      Он приподнялся на локте, приняв привычную для него позу, лениво скользнул взглядом по ее распростертому телу и чуть заметно улыбнулся. Царившую в комнате тишину нарушали лишь потрескивание дров в камине и тихий звук ее неспокойного дыхания.
      Она замерла в молчаливом протесте против того, что предвещала эта улыбка. После всего, что уже произошло, она сможет остаться равнодушной, даже если он просто овладеет ею, заботясь лишь о своем удовлетворении и не думая о ней. Верити была твердо уверена, что сможет противостоять эгоистичному любовнику.
      Но он не собирался вести себя как эгоистичный любовник. Он гладил ее тело, словно изучая его формы. Казалось, что эти прикосновения были единственным доступным для него способом выразить свои чувства. Она не могла не заметить удовлетворения в его вздохе, когда он коснулся пальцами ее ключицы и плеча. Так же осторожно, с нежностью он провел теплыми руками по ее животу, плечам, бедрам.
      От каждого легкого прикосновения к обнаженной плоти ее сердце билось все быстрее и быстрее. Пристально глядя на нее, сохраняя серьезность, он выводил пальцами сложные, непонятные узоры на ее теле, заставляя Верити трепетать.
      Она закрыла глаза и повторяла себе, что он делал так и раньше. В те частые, долгие, полные страсти вечера в Кенсингтоне.
      Впервые очутившись в ее постели, он постарался возбудить ее. Ее удивили его старания. Затем испугала собственная реакция.
      С Элдредом она привыкла терпеливо переносить любовные забавы. Она быстро пришла к выводу, что раз уж решила зарабатывать себе на жизнь, лежа на спине, то может получить что-то хорошее и для себя из этой сделки. Но герцог Кайлмор раскрыл передней ошеломляющий новый мир, мир чувственности, манивший и притягивавший ее с такой силой, что ко времени побега ей до отчаяния хотелось вырваться из его сетей.
      А сейчас она боролась с собой, чтобы остаться холодной к ласкам Кайлмора. Конечно, ей был известен весь его арсенал средств соблазна. Но здесь его ласки казались другими. Как и сам Кайлмор казался во многом другим человеком, но различие было слишком неуловимо, чтобы описать его словами.
      Он касался руками ее бедер, ног, рук. А ее сердце трепетало, как пойманная птица. Легкие прикосновения были нежными и удивительно возбуждающими.
      У Верити невольно отвердели соски, реакция была мгновенной и неуправляемой, и она не надеялась скрыть это от него. Верити затаила дыхание, а затем вновь задышала бурно и прерывисто, напрягаясь в ожидании, что его руки лягут на ее грудь.
      Но его привлекали другие части ее тела, которые она никогда не считала особенно эротичными.
      Несколько долгих минут она молча переносила его ласки и только тогда поняла, что он намеренно избегает касаться ее груди.
      Он хотел доказать ей свое превосходство. Конечно, это так.
      «Ты похитил меня, – мысленно повторяла она. – Ты думаешь, что я принадлежу тебе. Ты хочешь погубить меня. Ты – ничтожное самовлюбленное животное».
      Повторяя и повторяя эти слова, она разрушала чары его ласк. Ее грешное тело могло желать отдаться ему. Память об экстазе, до которого он доводил ее, отпечаталась на ее коже. Но голова и сердце были сильнее, и они побеждали.
      Поскольку ее возбуждение затухало, она острее почувствовала возбуждение Кайлмора. Его дыхание было прерывистым, а ласки утратили свое непринужденное мастерство. От него, как от огромного костра, исходил жар. Его рука соскользнула с ее живота и оказалась между бедер.
      Затем наступило небытие.
      Через минуту Верити открыла глаза. Он по-прежнему, упираясь на руку, смотрел на нее. Его лицо пылало, а глаза потемнели от желания. Несмотря на то что Верити давно отказалась от скромности как от роскоши, непозволительной для куртизанки, она с трудом сдержалась, чтобы не прикрыться простыней.
      – Не получается, – прошептал он, смахивая с ее щек пряди волос.
      Какое отвращение вызвала у нее притворная нежность этого жеста.
      – Я же сказала вам, что не хочу.
      Он пропустил ее слова мимо ушей.
      – Я слишком переволновался. По-моему, путь, выбранный мною… мучителен.
      – Что вы хотите от меня? Сочувствия? – резко спросила она.
      В свете свечей он выглядел непристойно красивым. Под упавшей на лоб прядью черных волос лицо казалось задумчивым. Это придавало герцогу мальчишеский вид, которому, как она знала, нельзя было верить.
      – Я пытаюсь пробудить в тебе безумство похоти, – задумчиво сказал он.
      Мысль была настолько нелепой, что она не сдержала презрительного смеха.
      – Этого не произойдет.
      – Ты не должна разбрасываться вызовами, на которые не можешь ответить, – шутливо упрекнул он, осторожно дергая ее за локон. – Ты слишком холодна. А я не могу сосредоточиться, чтобы свести тебя с ума.
      С одной стороны, ей хотелось, чтобы он покончил с этим и взял ее. С другой стороны, она боялась этого. Каждый раз, против ее воли, доставляя ей удовольствие, он отнимал у нее кусочек души. Скоро от нее ничего не останется.
      – Может быть, вам следует уйти и подумать над этим, – предложила она, не ожидая, что он послушается.
      В его ответном смехе прозвучали нотки искреннего юмора.
      – А может быть, и нет.
      Странно, что после всех бурных эмоций они разговаривали почти как друзья. В этом было что-то новое. Сорайя всегда держала герцога на расстоянии.
      Мерцающий свет золотил его сильное поджарое тело.
      Он возвышался над нею, и она в отчаянии хваталась за остатки ненависти и гнева. Они растворялись быстрее, чем она считала возможным.
      Он наклонился и поцеловал длинную царапину на шее, оставленную шипом кустарника, и от гнева и ненависти почти ничего не осталось.
      – Тебе больно, – прошептал он.
      Да, ей было больно, но не в том смысле, который он имел в виду.
      – Пустяки, – сказала она, стараясь, чтобы ответ прозвучал враждебно.
      В этой комнате, освещенной свечами, в этой теплой кровати иллюзорная близость лишила ее способности сопротивляться. Когда она перестанет сопротивляться, он уничтожит ее. Его запах окружал ее, невольно напоминая о других временах.
      – Позволь мне поцелуем унять твою боль. – Он взял ее руку и решительно притронулся губами к каждой ссадине.
      Минуту Верити оставалась спокойной. Невероятно, но его поцелуи снимали боль. Верити поняла, как близка к опасности, и вырвала у него руку.
      Однако Кайлмор направил на то, чтобы уничтожить ее, всю свою нежность. Она должна скрывать, насколько она уязвима перед такими уловками, хотя он чертовски проницателен и, вероятно, уже догадался об этом, будь он проклят.
      – Прекратите! – потребовала она. – Незачем прикрывать красивыми словами или жестами то, что вы намереваетесь со мною сделать.
      Он снова поймал ее за руку и осторожно, но решительно разогнул ее пальцы.
      – У Сорайи была безупречная кожа. У Верити есть мозоли.
      Он провел пальцем по загрубелой коже на ее ладони. Этот жест пронзил Верити до самой глубины и заставил беспокойно пошевелиться на прохладных простынях.
      – Сожалею, если это оскорбило вас, – сказала она со слабым сарказмом. – Я никогда не скрывала, что я простая крестьянка.
      Он поцеловал ладонь, и это неожиданно взволновало Верити. Но не мог же он соблазнить ее, лишь поцеловав руку?
      – Честно говоря, не помню, чтобы мы когда-либо обсуждали твое происхождение. Упущение, которое я очень скоро намерен исправить. Судя по ужасающему акценту твоего брата, ты родом с севера Англии.
      Верити нахмурилась, последние слова так рассердили ее, что она даже не попыталась отодвинуться, когда он лег на нее всем телом.
      – Я не хочу служить только для вашего развлечения, ваша светлость.
      Он приподнялся и посмотрел на нее, в его взгляде восхитительно смешались веселое любопытство и вожделение.
      – Развлечение – это слишком слабо сказано.
      Он слегка отстранился и приподнял ее бедра. Но все еще не входил в нее. Верити с отвращением сознавала, что ожидание было для нее мучительным. Может, это просто потому, что ей хотелось, чтобы долгая пытка скорее закончилась. Почему он так медлит? Ведь и так ясно, что она в его власти.
      – Любовница – всего лишь игрушка богатого мужчины.
      – А вот именно эта любовница, кажется, значительно серьезнее игрушки, – мягко заметил он.
      Его тело напряглось, и наконец, он вошел в нее. Ее вздох перешел в стон, выражавший наслаждение.
      Он долго лежал не шевелясь. Затем проник глубже, настойчивее, с безжалостной силой, которую она не могла не узнать. Его кожа обжигала ее своим жаром, опровергая насмешливость его слов. Как и безжалостную ярость проявления его власти.
      Ее тело лишь успело приспособиться к величине и жару, как он издал стон и растворился внутри нее.
      Верити, тяжело дыша, лежала, придавленная его весом. Их тела все еще не разъединились. Ей было неудобно и неприятно.
      Может, это разочарование, затаившееся в ее сердце? После долгого предвкушения она полагала, что он постарается доставить ей наслаждение. Разве он не говорил, что хочет довести ее до безумства похоти? Ее непреклонная душа жаждала момента отказать ему.
      Но, возможно, это по-деловому бездушное соитие было непредвиденным спасением. Ведь за несколько минут до того, какой овладел ею, ее непреклонная душа была не тверже бланманже.
      Верити оттолкнула его. Его кожа казалась нагретым камнем. Впервые за эту ночь она сама дотронулась до него.
      – Сойдите с меня, Кайлмор!
      Он приподнялся на локтях, по-прежнему оставляя тела соединенными.
      – О, мы же еще не закончили, – тихо сказал он.
      Он соблазняюще пошевелил бедрами.
      – О нет, закончили, – возразила она, извиваясь в знак протеста.
      – Это было приятно. Повторим. – На его лице появилась хищная улыбка, знакомая ей по Лондону.
      Именно такая улыбка всегда предупреждала, что он готовится начать какую-то новую любовную игру.
      И Верити всегда подыгрывала ему. Но не в эту ночь.
      У нее почти кончались силы для сопротивления. Она это знала. Он это тоже знал. Выражение этих проницательных ярко-синих глаз говорило ей, что он считает себя победителем.
      Верити заставляла себя вспоминать все, за что боролась. Свое самоуважение. Свое будущее. Будущее Бена и Марии.
      Она настойчиво искала в себе твердый стержень. Тот самый твердый, как обсидиан, стержень, который помог ей выжить, когда она стала дамой полусвета. Стержень, который никто не мог сломать. Он существовал только в душе Верити, и его никогда не имела Сорайя.
      Закрыв глаза, она ждала, успокоенная сознанием того, что истинная Верити неподвластна Кайлмору.
      Должно быть, Кайлмор заметил и понял, как решительно она отдалилась от него. Он мог обладать ее телом, но истинная Верити была недоступна для него, как спутники Юпитера.
      Она услышала его вздох. Затем он начал двигаться внутри нее медленно и мощно, как наступают и отступают бесконечные приливы и отливы морской волны. Через некоторое время он поднял и согнул ее колени, чтобы проникнуть еще глубже. Это не поможет. Она была недоступна в своем, нерушимом святилище.
      Однако ее холодный черный стержень оказался не таким уж холодным и черным, как ей бы хотелось. Она слишком остро воспринимала его запах и знакомые звуки. Верити еще крепче зажмурилась и ухватилась за свою внутреннюю крепость.
      Жар тела Кайлмора манил ее. Вся ее воля была направлена на то, чтобы помешать присоединить ее собственное тело к ритму движений его тела.
      У нее вырвался стон. Она бы хотела, чтобы он прозвучал яростным протестом, но в нем слышалось наслаждение. Чтобы сдержаться и не обнять его, она сжала в кулаках мятую простыню, на которой лежала.
      – Верити, открой глаза. – Тихий голос отозвался на ее натянутых нервах чувственным возбуждением. – Открой глаза.
      – Нет, – упрямо сказала она, понимая, что любая уступка, какой бы незначительной она ни была, приведет к неизбежному поражению.
      Она отвернулась, чтобы подавить почти непреодолимое искушение подчиниться ему.
      – Открой глаза. – Когда это не подействовало, он продолжал почти мечтательным тоном: – Знаешь, а я могу провести так всю ночь.
      Она резко повернулась и встретила его взгляд. Темный, пристальный, почти немигающий. Она не сомневалась, что он способен на это.
      Ее губы раскрылись от беззвучного рыдания. Она больше не могла бороться с ним.
      На этот раз глаза закрыл он и глубоко и удовлетворенно вздохнул. Опустившись на нее, он потерся шершавой щекой об ее щеку, и этот жест был даже в какой-то степени более интимным, чем сама близость.
      Она невольно выгнулась под ним, задевая грудью волосы на его груди. Он просунул руку между ее ног, и она вскрикнула, уже не обманывая себя, этот звук выражал только удовольствие.
      Со вздохом признавая поражение, она стала его партнершей в этом опьяняющим танце страсти. Принимая его в себя, она услышала торжество в его тихом голосе.
      А почему бы и нет? Чего теперь стоили ее сопротивление и ненависть?
      Но эта мысль лишь промелькнула, она не имела никакого отношения к нараставшему в ней возбуждению, возбуждению, вызываемому каждым погружением его мощного тела в нее. Дрожащими руками она обхватила его и откинула назад голову.
      Нечеловеческая сила воли изменила Кайлмору. Но Верити почти не замечала, какими частыми и сильными становились его толчки, ее собственное возбуждение заставляло ее сжимать мышцы и прижиматься к нему даже тогда, когда все кончилось. В его объятиях она вознеслась на такую вершину высшего, чистейшего, потрясающего наслаждения, которого не знала прежде. Завершающий стон Кайлмора сопровождал эти невыразимые ощущения. Ее тело жадно впитывало каждую секунду, каждый нюанс этого восхитительного чувства.
      Он отправил ее тело к звездам. А сердце осталось горевать на земле.
      Она ухватилась за Кайлмора так, как будто была готова умереть, но не отпустить его. Его неровное дыхание согревало ей ухо.
      Она не имела представления, что эта бурная страсть значила для него, возможно, лишь стала еще одним доказательством ее физической беззащитности перед ним.
      Эта любовная сцена превратила все ее надежды в прах.
      Вопреки ее храбрости и решительности ему потребовалась лишь пара дней, чтобы она задохнулась от страсти в его объятиях.
      Пара дней.
      Как он должен смеяться. Как он должен торжествовать, столь быстро одержав победу. Сорайя продержалась под его натиском целый год. А Верити, имея столько причин отказать ему, сломалась через несколько дней.
      Хотя она и понимала, что уже поздно изображать отвращение или сопротивление, но все-таки убрала руки с его спины. Он приподнялся, чтобы видеть ее.
      Она искала на его лице признаки торжества, но он выглядел таким же потрясенным, как и она сама. Ее тело все еще дрожало, а воспоминание об ошеломляющем блаженстве медленно затухало в ее крови.
      – Я вас ненавижу, – четко произнесла она.
      Что-то промелькнуло в его глазах, но она была слишком усталой и расстроенной, чтобы попытаться понять, что это было. Он поднялся, а затем, к ее удивлению, встал с кровати.
      – Это не важно, – коротко ответил он, наклоняясь и собирая свою разбросанную одежду.
      Он был прав. Это не важно.
      Она смотрела на тяжелые балки, пересекавшие побеленный потолок, и умоляла себя не плакать. Хотя уже никакие слезы не могли увеличить ее унижение.
      Дверь открылась, затем закрылась за ним.

      Проснувшись, Верити сначала подумала, что этот приглушенный звук приснился ей в беспокойном сне, но когда она подняла тяжелые, опухшие от слез веки, до нее снова донесся этот крик.
      Где-то в доме в невыносимой агонии кричал мужчина.
      Должно быть, кто-то из слуг попал в беду или заболел, но это странно – никто, кроме Кайлмора и ее самой, не ночевал в этом доме.
      Встав с постели, она вытащила из шкафа первую попавшуюся вещь – шелковый халат. Она не могла оставаться равнодушной к этим ужасным хриплым крикам.
      Верити ощупью зажгла свечу и вышла из комнаты. В коридоре остановилась, не зная, куда идти.
      Несчастный снова вскрикнул, затем вопли сменились рыданием. Они доносились из конца коридора. Натянув халат на голое тело, она направилась в комнату, в которой скрывалась от герцога прошлой ночью.
      Она тихонько открыла дверь в скромную комнатку с узкой постелью и не обнаружила в ней никакого слуги, нарушавшего ночной покой.
      Вместо слуги она увидела герцога Кайлмора.
      Она стояла на пороге, и ненависть черным потоком душила ее. Человека с такой злой душой должны преследовать кошмары. Если в мире есть справедливость, он никогда не будет знать покоя.
      Длинное худощавое тело словно в лихорадке металось по постели, как будто герцог сражался с каким-то невидимым врагом. Сбитые простыни опутывали его, молча свидетельствуя о борьбе. Грудь у него была обнажена, и пот струился по его белой коже, слегка прикрытой черными волосами.
      Герцогу снятся плохие сны. Какое ей до этого дело? Он похитил ее и жестоко обращался с ней. Совесть не дает ему покоя.
      Верити повернулась, собираясь уйти. Пусть он сгниет в своих мучениях. Пусть боль в этом мире предскажет ему, какая боль ожидает его в аду, куда он, бесспорно, попадет.
      За ее спиной раздался тихий стон. Верити задержалась, ей не хотелось слышать глубокую скорбь, звучавшую в этом стоне, но она была не в силах преодолеть себя.
      Верити выпрямилась. Нет, она должна быть жестокой, такой же жестокой, как и сам Кайлмор. Ее страх, ее мольбы и ее сопротивление никогда не останавливали его, он брал все, чего хотел. Так почему она должна беспокоиться, если грехи преследуют его во сне?
      Страдание врага было ее единственной местью.
      Кайлмор начал биться в судорогах, кровать громко заскрипела. Верити пыталась почувствовать радость от его страданий, но что-то, что было сильнее ее напрасной мечты о возмездии, помешало ей уйти.
      Медленно и неохотно она повернулась. На этот раз не удержалась и подошла ближе. Он лежал на спине, раскинув руки и ноги, готовясь к воображаемому нападению. Она убеждала себя, что ей хочется насладиться его горестным положением, пока он находится во власти воображения и не может угрожать ей.
      Но когда свет свечи упал на спящего герцога, Верити поняла, что ей совсем не хочется над ним смеяться.
      Сейчас перед ней был не тот надменный аристократ, которого она знала в Лондоне, и даже не жестокий тиран, похитивший ее. Перед нею был человек, доведенный мучениями почти до безумия.
      Он тряс головой с мокрыми от пота волосами, как будто в отчаянии отрицая что-то. Он шумно дышал, мощная грудь вздымалась, и каждый вдох давался ему с трудом.
      Вопреки всему, вопреки своему желанию ненавидеть его сердце Верити сжималось от жалости. Она не могла допустить, чтобы человеческое существо, даже заслуживающее презрения, страдало тай, как, очевидно, страдал герцог.
      – Ваша светлость, – тихо позвала она, наклоняясь к нему и нерешительно касаясь его голого плеча. – Ваша светлость, вам снится плохой сон. Проснитесь.
      Он резко отдернул плечо, как будто ее прикосновение обожгло его. Но по-прежнему крепко спал, оставаясь во власти своих кошмаров.
      Она осторожно встряхнула его.
      – Ваша светлость, проснитесь.
      Он поднял руку, схватил ее за запястье, синие глаза широко раскрылись. Он удивленно посмотрел на нее затуманенным взором, как смотрел бы растерявшийся ребенок. И она неожиданно представила его маленьким мальчиком.
      Но он со всей силой взрослого человека сжимал ее хрупкое запястье.
      – Кто это? – прохрипел он, глядя на нее невидящим взглядом.
      Она сомневалась, что он окончательно проснулся. Страшный сон все еще не выпускал его из своих когтей.
      – Кайлмор, это я. – Она попыталась вырвать руку, проклиная собственную глупость, заставившую ее подойти так близко.
      Неужели она ничему не научилась?
      Казалось, он ее не слышал, потому что притянул к себе. Он заставил ее наклониться над ним, ее распушенные волосы упали на его обнаженную грудь.
      – Кто это? – снова спросил он.
      – Это Верити.
      В комнате было тихо, слышалось лишь его тяжелое дыхание. Он нерешительно поднял руку и взял прядь ее волос. В этом жесте было что-то похожее на нежность.
      – Черный шелк, – с удивлением, хрипло прошептал он. И затем более резко повторил: – Верити? Это ты?
      – Мне больно, Кайлмор, – решительно сказала она, надеясь разогнать ядовитый туман в его голове.
      Он взглянул на свою руку, с силой сжимавшую ее запястье.
      – Прошу прощения. – И тут же отпустил ее.
      Верити следовало бы воспользоваться этим и убежать в свою комнату, но она все не могла уйти.
      Он приподнялся, опершись на подушки, и огляделся, словно не вполне понимая, где находится.
      – Верити, – сказал он почти обычным голосом. – Что ты здесь делаешь?
      Она потерла запястье.
      – Вы кричали во сне. Я зашла посмотреть, все ли с вами в порядке.
      – Просто дурной сон, – небрежно сказал он, но не смог ее обмануть.
      Это был не просто дурной сон. Его ужасающие крики все еще звучали в ее ушах. И он плакал. Она никогда не думала, что жестокий герцог способен на слезы, но сейчас убедилась в сбивчивости своих мыслей.
      – Иди спать, – сказал он так, словно отпускал слугу в своем великолепном лондонском доме. – Обещаю больше не нарушать твой покой.
      Она не могла пропустить мимо ушей это разрешение.
      С каждой секундой он снова становился самим собой. А обычный Кайлмор был опасен, это она знала по своему горькому опыту. Верити взяла свою свечу и потихоньку направилась к двери. Краем глаза она видела его, но старалась не замечать, как дрожат его руки, поправляющие волосы. Он не смотрел на нее.
      – Спокойной ночи.
      – Спокойной ночи, – ответила она, наверное, ей лишь послышалась грустная нотка в его голосе.
      На пороге Верити внезапно оглянулась и увидела безысходную скорбь на его прекрасном лице. Кайлмор, кажется, собирался просидеть так всю оставшуюся ночь.
      Впервые раковина его самоуверенности дала трещину и приоткрылась, и Верити рассмотрела герцога лучше, чем когда-либо. Его лицо казалось изможденным, а чудные губы были плотно сжаты от боли.
      Проклиная себя за невероятную глупость, Верити вернулась в комнату и остановилась около кровати.
      – Принести вашей светлости что-нибудь? Бокал вина? Что-нибудь из кухни?
      Он пристально смотрел на нее потухшими синими глазами, и она старалась не замечать в них одиночества, такого же горького, как и ее одиночество.
      – Нет, – сказал он.
      – Хорошо.
      Но только она снова собралась уходить, он схватил ее за руку.
      – Нет. Нет, останься. – Его голос прозвучал резко, превращая просьбу в приказ.
      – Ваша светлость, я…
      Должно быть, он понял по ее лицу, что она отказывается, потому что отпустил руку Верити и смотрел мимо, стараясь вернуть свое обычное высокомерие.
      – Конечно, ты должна уйти.
      Странно, но ее тронула его глупая гордость. Верити напомнила себе, что он замышлял погубить ее. Но в эту минуту было трудно думать о нем как о безжалостном могущественном герцоге Кайлморе. Он чем-то напоминал ей Бена, который, будучи мальчишкой, всегда спешил отказаться от утешения как раз тогда, когда больше всего в нем нуждался.
      Но Кайлмор не был Беном. Он был человеком, который задумал сделать ее своей рабыней. Было бы безумием притворяться, что ночной, терзавшийся, тоскующий Кайлмор менее опасен, чем дневной Кайлмор. Может быть, даже намного опаснее. Он упорно смотрел вдаль, на тонких чертах его лица лежала печать аристократического презрения. Но вокруг глаз легли темные тени, и нервно подергивалась щека.
      Верити поставила свечу на уродливый дубовый столик и забралась на кровать. Она знала, что пожалеет об этом. Но здравый смысл уже не управлял ее поступками.
      – Верити?
      Она не ответила, он подвинулся, освобождая ей место. Верити не хотела касаться его.
      Однако она лежала достаточно близко, чтобы чувствовать манящее тепло его тела. Она ожидала, что Кайлмор притянет ее к себе и попытается овладеть ею, но он неподвижно лежал рядом с ней. Казалось, что каким-то образом установленные правила их отношений изменились.
      Они долго лежали молча. Верити становилось все неуютнее и неспокойнее.
      Как же должен понимать герцог ее сопротивление, если сейчас она добровольно пришла в его постель?
      Это было ошибкой. Ужасной ошибкой.
      – Мне надо идти, – неуверенно сказала она, поднимаясь.
      – Нет.
      Он приподнялся и прижал ее к своей груди. Сквозь шелк халата Верити чувствовала, как он дрожит. Понимая, что совершает одну из самых страшных ошибок в своей жизни, она повернулась и нежно обняла его.
      – Спите, ваша светлость, – прошептала она. – Скоро утро. – Таким же тоном она успокаивала Бена и Марию, просыпавшихся по ночам от страха.
      Она ждала насмешек или торжества. Ведь чего стоили ее заявления о ненависти к нему, если она лежит здесь, баюкая Кайлмора, как самое дорогое существо на всем свете?
      Но герцог только прижал ее к себе и облегченно глубоко вздохнул. Под руками Верити постепенно теплело его похолодевшее тело, а дыхание становилось глубоким и ровным.
      Герцог Кайлмор спал в ее объятиях.

* * *

      Кайлмор не помнил, когда еще он спал таким сладким сном. Изменчивое северное солнце лилось в комнату сквозь небольшие, без занавесок окна. Было тепло. Было поздно. И в его постели нашла приют сама благоухающая женственность.
      Вернее, она сама приютила его. Голова Кайлмора лежала на груди Верити, а ее руки обнимали его, словно защищая от всех бед. Забавно и немного грустно, но до сих пор никто не обнимал его так.
      И еще забавнее было то, что он чувствовал себя так спокойно в объятиях человека, который смертельно ненавидел его.
      Имея убедительные причины для ненависти. Неприятная мысль не могла обеспокоить Кайлмора. Он проснулся рядом с женщиной, которую желал сильнее всех. В буквальном смысле. Он был возбужден и готов. Но самое забавное заключалось в том, что Кайлмор не пытался найти облегчение, хотя оно, сонное и беззащитное, лежало рядом.
      Он мог овладеть ею прежде, чем она проснется. Прежде чем установит какие-то барьеры. После вчерашнего буйства наслаждений эти барьеры оказались бы легко преодолимы. Так почему он не решался?
      Может быть, потому, что она преодолела свой страх и отвращение и пришла помочь ему. Она пришла к нему по собственной воле и предложила утешение, когда он заслуживал лишь ненависти. Она видела его страдания и рисковала собой, чтобы облегчить их.
      В общем, прошлая ночь была ночью откровения. Он вел себя как грубое животное, вынуждая Верити к ночному побегу. Он поймал ее и принудил уступить. Он хитрил, угрожал и запугивал. А наградой было впервые испытанное самое сильное чувственное наслаждение.
      Но теперь ее благородство изменило все в их отношениях. Гнев, владевший им последние три месяца, в это утро не проявился. Жажда мести отступила.
      Кайлмор больше не хотел наказывать Верити, но не мог отпустить ее. Она была его единственной надеждой обрести покой. И вчерашняя ночь убедительнее всего иного доказала, что он прав.
      Верити была щитом от преследовавших его демонов. Значит, ее судьба решена. Она должна остаться с ним навсегда.
 
      Солнце грело затылок Верити, безжалостно выдергивавшей сорняки, которыми заросли цветочные клумбы позади дома. Кейт Маклиш, жена Хэмиша, содержала в идеальном порядке огород, снабжавший овощами жителей дома, но у нее не оставалось времени на выращивание цветов. Верити накануне заметила запущенные клумбы, и в ней проснулась девушка с йоркширской фермы, скрывавшаяся в глубине души, зачесались руки от желания навести порядок.
      Она целый день не видела Кайлмора. Когда она проснулась, его уже не было. Да и что бы она могла ему сказать?
      Ее удивило, что он не тронул ее. Боже, она проспала всю ночь рядом с ним, как будто она хотела этого. Любой мужчина не упустил бы случая воспользоваться женщиной, так удачно оказавшейся под рукой.
      В тысячный раз она ругала себя за глупость.
      Что это ей взбрело в голову пойти к Кайлмору? Единственной надеждой противостоять ему было упорное сопротивление.
      Она выжила и жила в благополучии как куртизанка потому, что слушалась своей головы, а не сердца. Ну и что, если это сердце, которым она пренебрегала, жалело герцога? Для нее герцог был ничем.
      Но если герцог для нее ничего не значил, почему его слезы так глубоко ранили ее?
      Какое-то прошлое горе мучило его. Какое-то прошлое горе, которое научило его прятать свои чувства под маской безжалостного аристократа, гордившегося своим безграничным самообладанием.
      Верити была недовольна Кайлмором. Своим положением. И больше всего собой. Зачем ей вздумалось беспокоиться о нем? Все, что ей было нужно, – это освободиться от него, немедленно, полностью и навсегда.
      Она старалась вырвать какой-то необычно упрямый корень.
      Прошлой ночью Кайлмор доставил ей наслаждение, какого она еще не знала. Этого она ему никогда не простит.
      Но еще хуже, он пробил брешь в ее сердце. Верити могла противиться силе и, может быть, могла победить. Но она была беззащитна перед страстью.
      Она должна бежать отсюда, пока не совершила непоправимую глупость. Например, влюбиться в этого жестокого тирана, который уверен, что она принадлежит ему и телом, и душой. Будь он проклят.
      Она с силой дернула сорняк, но тот не поддался.
      – Потише, миледи! Вы можете покалечиться!
      Она оторвалась от своих мрачных мыслей и, подняв глаза, увидела Хэмиша Маклиша, с беспокойством смотревшего на нее. В одежде горца он выглядел огромным, из-под килта выглядывали его голые ноги, прямые и сильные.
      До него Верити охранял Ангус. Он пытался отвлечь ее от занятия, которое явно считал неподходящим для хозяйки дома. Верити притворилась, что не поняла его, и продолжала заниматься сорняками.
      Она удивилась, увидев. Хэмиша. Он всегда старательно избегал ее, вероятно, потому, что был единственным из слуг, кто говорил по-английски.
      – Доброе утро, мистер Маклиш.
      Последнее время ангелы были совершенно глухи к ее мольбам. Но может быть, они все же услышали ее последнюю отчаянную мольбу о побеге.
      – Доброе утро, миледи. – Он подошел ближе. – Земля здесь слишком каменистая для цветов. Моя Кейт уже отчаялась.
      Верити встала и вытерла руки о выцветший передник, прикрывавший ее юбки.
      – Мистер Маклиш, вы поможете мне? – Конечно, миледи. Хотя я давно не занимался садом, – с сильным акцентом сказал он.
      Она покачала головой.
      – Нет, вы неправильно меня поняли. – Она глубоко вдохнула, набираясь храбрости. – Я вижу, вы человек чести.
      Он посмотрел ей прямо в глаза – поведение этих шотландских крестьян поразительно отличалось от льстивой услужливости их южных собратьев.
      – Дай Бог мне всегда оставаться таким, миледи.
      – Мужчиной, который не будет стоять в стороне, когда женщину похищают и оскорбляют.
      Лицо Хэмиша окаменело.
      – Вы хотите, чтобы я помог вам бежать, – спокойно сказал он.
      Она шагнула к нему и умоляюще заговорила:
      – Герцог Кайлмор украл меня, вырвал из семьи. Я здесь не по своей воле. Мое сердце хочет добродетельной жизни, а он заставляет меня быть его любовницей. Вы должны мне поверить. Как человек чести вы должны помочь мне.
      Он покачал головой.
      – Нет, миледи.
      – Но вы должны помочь мне! – в отчаянии воскликнула она, хватая его за руку.
      – Я буду служить его светлости до последнего дыхания. – В его голосе слышалось сожаление. – Я сочувствую вашим бедам. Но не могу помочь вам. Я дал герцогу клятву верности.
      Верити понимала, что напрасно тратит время, но не хотела сдаваться. Может быть, это ее единственный шанс уговорить Хэмиша. Если ничего не получится, где еще ей искать помощи.
      Ее голос дрожал от волнения.
      – Я заплачу вам. Я хорошо заплачу вам. Отвезите меня обратно к моему брату. Клянусь, вы получите вознаграждение.
      Он нахмурился, предложение оскорбило его.
      – Нет, миледи. Мне не нужны ваши деньги.
      Она с мольбой протянула к нему руки.
      – Но ваш хозяин совершает великое зло.
      – Ни один Маклиш не нарушит слово, данное герцогу. Если бы не милости герцога, в горах не осталось бы никого из Маклишей. Он спас нас от гибели и изгнания. Так что простите меня, миледи, – он бросил на нее острый взгляд, – и не вздумайте бежать. В этих горах гибнут даже те, кто их знает. А вы не можете знать, что надо делать, когда опустится туман или камни начнут осыпаться из-под ног.
      Картина была достаточно выразительной и подтверждала то, что говорил Верити герцог. Но это еще не значило, что это было правдой.
      Обветренное лицо шотландца подобрело.
      – О, миледи, я служил его светлости, когда он был еще ребенком. Я не могу изменить ему. Все, что я могу сказать, – у него наверняка были причины, чтобы сделать это.
      Да, похоть, уязвленное самолюбие, гнев, хотелось ей ответить.
      Но что бы это дало? Она второй раз искала помощи у слуг Кайлмора и в обоих случаях потерпела неудачу. Конечно же, этот эгоистичный тупица окружил себя непоколебимо преданными слугами.
      Хэмиш явно считал, что он в долгу перед герцогом. Феодальные связи все еще были сильны в этом отдаленном уголке королевства, каким бы чудовищем ни был хозяин имения.
      Плечи Верити опустились, и она отвернулась, чтобы скрыть неожиданно подступившие к глазам слезы. Было совершенно ясно, что старик не поможет ей. Подавленная, она вернулась к своим сорнякам.
      Она должна бежать отсюда, и бежать одна.
      Верити не ожидала, что Кайлмор появится перед обедом в гостиной, служившей одновременно и столовой. Герцог проводил в доме мало времени. Должно быть, в дневные часы он посещал знакомые с детства места.
      Но где бы он ни находился и что бы он ни делал, это не приносило ему облегчения. Она вспомнила, каким мрачным было выражение его лица прошлой ночью. И снова подумала, какие страдания скрываются под его внешним спокойствием. Это неестественное самообладание больше никогда не обманет ее.
      Он отвернулся от окна, которое выходило на озеро, за спиной герцога заходящее солнце золотило гладкую поверхность воды.
      – Верити.
      – Ваша светлость.
      По этикету ей следовало сделать реверанс. Она пренебрегла им. Бунтарский дух немного подкреплял ее таявшую самоуверенность. Похититель не заслуживал проявления почтительности к его титулу.
      Она не знала, как вести себя с ним. Ее обычное сердитое упорство казалось неуместным после ночи, проведенной в его объятиях.
      Как бы ей хотелось никогда не слышать этих ужасных криков. Теперь, когда она стала свидетелем его душевной агонии, было невозможно обращаться с герцогом Кайлмором как с бесчеловечным чудовищем.
      – Хэмиш говорит, что ты занялась садоводством, – сказал он, словно поддерживая обычный разговор.
      Она с подозрением взглянула на него из-под опущенных ресниц. Не сказал ли ему мистер Маклиш и о ее просьбе о помощи?
      Кайлмор сел напротив и разлил вино. В охотничьем доме были большие запасы всего необходимого для роскошной жизни. Впервые Верити задумалась над тем, как сюда доставлялись такие вещи. Конечно, не по опасной дороге через горы. Должен существовать и другой путь. Возможно, через озеро.
      – В положении пленницы особенно нечем заняться, – сказала она, хотя уже давно отказалась от надежды пробудить в нем чувство вины.
      – Я попросил его помочь тебе завтра. – Он развернул салфетку и положил ее на колени.
      – Вас беспокоит, что я сделаю подкоп, если вы не приставите ко мне сторожа? – ядовито спросила Верити.
      Любезность Кайлмора заставляла ее нервничать. Она бы предпочла открытую недвусмысленную стычку. Он поднял бокал и с небрежней грацией откинулся на спинку стула.
      Верити старалась проявлять враждебность. Острый язык был прикрытием все растущей слабости, которую она всеми силами хотела удушить.
      – Или, может быть, вы боитесь, что я ударю вас сзади лопатой, если вы рискнете оставить садовые инструменты недалеко от меня?
      Он положил ложку.
      – Верити, выбирай, – тихо сказал он. – Мы едим, беседуем и проводим вечер, пытаясь вести себя как цивилизованные люди. Или мы займемся любовью. Выбирай.
      Кайлмор увидел, как широко раскрылись ее необыкновенные серые глаза. Ничто не могло повергнуть в шок Сорайю. Но Верити не была закалена той жизнью, которую когда-то вела.
      Черт, он должен перестать думать о ней как о двух разных женщинах. Во время путешествия в долину он быстро догадался, что в своих мыслях она делила себя на разные личности. Сорайю – всем известную куртизанку. И Верити – женщину, сохранившую, как ни странно, своего рода невинность, даже после всех распутных забав, которые он творил с ее телом.
      В последние дни у Кайлмора было время остаться наедине с собой, на свежем воздухе задуматься о своей пленнице.
      Должно быть, он совсем сошел с ума от ослепившей его похоти, иначе сразу бы понял, что она верит в то, что добродетельная вдова намного ближе ее истинной натуре, чем блестящая дама полусвета.
      Он похитил ее, чтобы вернуть свою очаровательную любовницу, чтобы заставить ее расплатиться за свое предательство. Теперь все дело заключалось в том, что, желая найти Сорайю в Верити, он одновременно желал найти Верити в Сорайе.
      Бог знает зачем. Сорайя давала ему все, чего только мог желать здравомыслящий мужчина. Была услужливой. Искушенной. И никаких эмоциональных бурь, доставлявших неудобства.
      В то время как Верити…
      «Посмотри правде в лицо, Кайлмор, – с упреком говорил он себе. – Верити нежная и во многом уязвимая, такой Сорайя не была. Она благородна, честна и сладка, как персик, тающий в твоем рту. Верити прогоняет твои кошмары. Верити приносит тебе покой».
      Он желал их обеих.
      Прошлой ночью она уступила страсти, охватившей его. Но даже в пылу страсти он не мог не заметить ее ответного желания. Ему всего лишь надо соблазнить ее, еще раз довести до такого же податливого состояния. Тогда он докажет ей преимущества положения герцогини Кайлмор.
      Преимущества?
      Ему стало и грустно, и смешно. Какие преимущества даст ей брак с ним?
      Беспокойный, погруженный в самоуничтожение муж, который всю жизнь прожил в созданном им самим аду?
      Века страданий, безумия, наркомании в его крови?
      Будущее светской парии?
      Союз с отвратительным грубияном, носящим титул Кайлморов, опозорит женщину, которую он теперь узнал, что бы ни думали люди об этом браке.
      Он увидел грациозно склоненную шею Верити. На фоне малинового платья с высоким воротником в елизаветинском стиле, обрамлявшим зачесанные вверх волосы, ее лицо было бледным и печальным, как изображение на мраморном памятнике.
      Весь вечер Верити была подавлена. Он привык слышать от нее колкости в ответ на все свои слова. Он рассчитывал, что ее острые насмешки помогут ему сдержать желание приласкать ее. Но сегодня в ее насмешках звучало почти отчаяние, как будто она заставляла себя отвечать ему язвительно и резко.
      – Так как же? – переспросил он.
      – Как пожелает ваша светлость, – равнодушно ответила она и, взяв ложку, принялась есть суп.
      Он сдержал порыв утащить ее наверх и осуществить свою жестокую угрозу – сделать все, чтобы вывести ее из этого отчаяния. В этот вечер Верити была холодна, и от этого отсутствия теплоты Кайлмору стало холодно, он почувствовал одиночество.
      Кайлмор подождал окончания обеда и только тогда задал вопросы, по-настоящему интересовавшие его, причем ни один из них нельзя было назвать вежливыми.
      Он расположился на диване перед камином с бокалом портвейна в руке. Ее бокал с вином остался нетронутым. Она почти ничего не ела из блюд, прекрасно приготовленных Кейт.
      Черт бы его побрал, он заботится о девчонке, как какая-нибудь нянька. Куда девался злобный герцог Кайлмор? Со все возраставшим беспокойством он напоминал себе, что целью его приезда в долину была месть обманщице-любовнице.
      И вот теперь, через три месяца после ее побега, выяснилось, как мало он о ней знал. Он изучил каждый дюйм ее восхитительного тела, но не имел представления о том, где она выросла. Ему необходимо было узнать, что происходит в ее голове. Это любопытство пробудилось в нем прошлой ночью.
      Прошлой ночью, когда она настойчиво повторяла, что ненавидит его. А затем оберегала от ночных кошмаров.
      – Ты никогда не рассказывала мне, что привело тебя к такой жизни, – сказал он как бы между прочим.
      На мгновение на ее лице промелькнуло выражение затравленного зверька.
      – Я уверена, что каждая шлюха рассказывает одну и ту же историю, – не глядя на него, язвительно ответила она. – Не вижу необходимости докучать вашей светлости подробностями.
      Как быстро заговорила она о себе как о шлюхе. Но если какая-нибудь дама полусвета сумела не опуститься до канавы, то это была Сорайя.
      – Доставь мне удовольствие, – тихо попросил он, глядя на игру света на белой коже в глубоком квадратном декольте ее платья.
      Его вопрос несколько оживил ее. Она подняла голову и посмотрела на него с обычным яростным вызовом.
      – Это входит в мое наказание – раскрывать свои грехи ради вашего удовольствия?
      – Исповедь полезна для души, – миролюбиво сказал он. – Почему бы не рассказать? Я прерву, когда история станет скучной.
      Она встала, на ее лице застыло презрение. Ему следовало бы догадаться, что она никогда не выдаст своих секретов просто так.
      – Нет.
      Сорайя никогда не говорила «нет», а Верити казалось, не знала другого слова. Он схватил ее за руку, не давая уйти.
      – Я хочу узнать, Верити, – заверил он.
      Верити выдернула руку.
      – Год назад вы купили мое тело, но не мою душу, ваша светлость.
      И она величественно, как настоящая герцогиня, вышла из комнаты.

      Кайлмор вошел в комнату Верити полный решимости доказать им обоим, что он по-прежнему остается ее бессердечным любовником.
      Оставшись один в гостиной, герцог после некоторых размышлений решил, что сыт по горло обсуждениями воображаемого различия Сорайи и Верити. В Уитби он совершенно точно знал, чего хочет от своей любовницы. Она должна понять, что ее место в его постели. А когда поймет это, то останется там, покорной, изобретательной, доступной в любое время.
      Ему так хотелось вернуться к достижению этой простой цели.
      После того как Верити гордо покинула гостиную, Кайлмор не удивился, найдя ее сидевшей у окна и готовой к борьбе. Она не сменила свое роскошное платье, надетое к обеду. Прекрасное лицо выражало упрямую непокорность.
      Может быть, то, что он не обращал на нее внимания в это утро, навело ее на мысль о возможности уговорить его отказаться от планов мести.
      Глупа же она, если поверила в это. Кайлмор был разгорячен и испытывал вожделение к единственной женщине, способной удовлетворить его.
      – Ваша светлость, – произнесла она, не вставая с места и не проявляя никакой радости от его появления.
      – Раздевайся и ложись в эту проклятую постель, – тихо приказал он с порога.
      Знакомое выражение недовольства сменило минутную слабость, которую, казалось, герцог заметил в ее глазах.
      – Я вижу, ваша светлость не располагает временем, – резко сказала она. – Почему бы мне не поднять юбки и не прислониться к стене? Таким образом, это дело займет у вас не более пяти минут.
      – Не груби мне, Верити. – Он сорвал шейный платок и, швырнув его на пол, шагнул к ней. – Тебе не понравится то, к чему это приведет.
      – Мне уже это не нравится, – холодно ответила она.
      В эту минуту он без труда узнал в ней Сорайю. Только Сорайя никогда не отказывала ему.
      Он бросил на нее уничтожающий взгляд, мгновенно приводивший к повиновению любого, за исключением этой хрупкой пленницы.
      – Лгунья. Тебе вчера очень даже понравилось. Я только не могу понять, зачем ты исполняешь этот сложный менуэт перед тем, как мы оба получаем то, чего хотим.
      – Я не хочу вас, – ровным голосом сказала она. – Вы всегда путаете мои действия по необходимости с тем, что бы я ни делала, следуя своим наклонностям, если бы была свободной.
      – Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. В душе ты чувственное создание, моя дорогая. Что и сделало тебя великой куртизанкой. Ты оживаешь от моего прикосновения. Всегда.
      Она смотрела на него ледяным взглядом. Он сел на кровать и протянул к ней ногу.
      – Помоги мне снять сапоги.
      Она встала, ее глаза засверкали от ярости.
      – Снимайте сами.
      Он пожал плечами и взялся за сапог.
      – Как хочешь.
      Он взглянул в ее сторону, она стояла гордая и застывшая, как статуя. Надо признать, что по осанке с ней не могла сравниться ни одна леди. Где она научилась этим величественным манерам? Наступит день, когда она ему расскажет об этом, пообещал он себе.
      – Знаешь, ты понапрасну теряешь время, – заметил он, оставив любопытство до лучших времен. – Что бы ты ни говорила, ты не выведешь меня из себя, и я не уйду в гневе.
      Удивительно, по ее пухлым губам пробежала презрительная улыбка.
      – Я видела вашу светлость и в более уравновешенном состоянии духа.
      – Есть и другие способы выразить дурное настроение, чем приступ упрямства, – вкрадчиво сказал он и с удовольствием увидел, как ее недолгая уверенность сменилась тревогой.
      Он не преминул воспользоваться своим неожиданным преимуществом.
      – Я просил тебя снять одежду.
      – По-моему, не было никакой просьбы, – возразила она.
      Он отшвырнул в сторону сапоги, и они с громким стуком ударились об пол. Кайлмор был аккуратным человеком. Это качество он старательно воспитывал в себе как часть самообладания. Но сейчас герцог хотел, чтобы она видела, что все в этом доме принадлежит ему, включая и ее, и что он обращается со своей собственностью как ему заблагорассудится. Он уверенно направился к ней. Верити невольно отступила на шаг, но, набравшись храбрости, снова застыла.
      Напрасная храбрость. Лучше бы ей бежать отсюда без оглядки. Но она уже пыталась это сделать прошлой ночью, и это лишь отсрочило ее неизбежное поражение.
      Кайлмору был известен каждый потайной уголок в имении. Когда у его отца наступал приступ безумия, жизнь Кайлмора зависела от умения исчезать. Он часто пользовался прогалиной в кустарнике, потому что она была близко от дома.
      Верити вздернула подбородок и гневно взглянула на герцога.
      – Кайлмор, не делайте этого.
      Он с облегчением заметил, что в ее словах было скорее требование, чем просьба. Ему нравилось, когда она вела себя как дерзкая любовница. Когда она грустила, он чувствовал себя самым отвратительным червем из всех ползавших по земле.
      Боже, он снова делит. Это была одна женщина, а не две.
      – Мольбы бесполезны, и ты это знаешь, – спокойно сказал он.
      – А разве вы не принуждаете меня? Какое в этом может быть удовлетворение?
      Он рассмеялся и ответил с иронией:
      – Не так уж ты наивна. Мы оба знаем, что дело не в удовлетворении. Я могу даже сказать, что твое упорство возбуждает меня. Сорайя всегда была так… податлива.
      Что-то похожее на стыд вспыхнуло в ее серых глазах, но, к ее чести, Верити не дрогнула.
      – Значит, если я без возражений раздвину ноги, вы откажетесь от этой игры?
      Разве это была игра? В этот момент, казалось, решался вопрос жизни и смерти.
      Но Кайлмор всегда был рабом своего желания обладать ею. Невероятно, но это обладание лишь делало его цепи еще тяжелее.
      – Давай попробуем и посмотрим, хочешь?
      – Будьте вы прокляты, – сказала она тихим дрожащим голосом, сжимая руки в кулаки.
      Она вырвалась, взметнув малиновые юбки.
      Он схватил ее за плечо, чувствуя в ней гибкую силу, и повернул лицом к себе. Верити не была слабой. Но она должна понять, что он всегда будет сильнее.
      – О нет. Сегодня я не буду гоняться за тобой по кустам, моя дорогая, – медленно произнес он. – Мы оставим это развлечение для другого случая.
      – Я вам не игрушка, – возразила она.
      – Недавно, когда ты лежала подо мной, я начал в этом сомневаться, – грубо сказал он.
      Она резко втянула воздух, что могло бы послужить ему предупреждением. Затем подняла руку и с силой ударила его по лицу.
      Пощечина громко прозвучала в неожиданно наступившей тишине. Верити с рыданием выдохнула и стала отчаянно вырываться из его рук. Лицо Кайлмора горело, он грубо встряхнул ее.
      – Ты пожалеешь об этом, – сквозь зубы процедил он.
      – Я жалею, что встретила вас! – не сдержавшись, выкрикнула она.
      – Ты не одинока в этом чувстве.
      – Тогда почему вы не отпустите меня? Покончите с этим злом, пока оно не погубило нас обоих.
      Он чувствовал, как коварная улыбка расплывается по его лицу.
      – Ты знаешь почему. – Он запустил пальцы в густую массу ее черных волос, собранную в замысловатый узел. – Вот поэтому.
      Не обращая внимания на ее сопротивление, он откинул назад ее голову и прижался к губам. На какую-то долю секунды ее губы сжались, отвергая его. Но затем она ответила на его яростный поцелуй таким же яростным поцелуем, она целовала его чувственно и жадно.
      Со страстью.
      Он не выпускал из рук ее волосы, пока они тяжелой волной не упали на ее спину, он не отрывался от ее губ, требуя чтобы она сдалась, и она была не в силах ему отказать. Этот отчаянный, несчастный поцелуй напомнил ей о собственных желаниях, скрывавшихся за непокорным видом. Желаниях, не слишком отличавшихся от желаний Кайлмора.
      Тяжело дыша, он поднял голову, все еще ощущая ее терпкий и сладкий вкус на своем языке. Он искал каких-нибудь признаков того, что ее воля и желание наконец совпали. Но если ее губы припухли и были влажны от его поцелуев, то глаза пылали гневом.
      – Сдавайся, Верити, – хрипло попросил он, его гордость превращалась в пыль.
      – Никогда, – упорствовала она.
      И вдруг притянула его к себе, ожидая еще одного поцелуя. Их губы в каком-то поединке то соединялись, то разъединялись, пока снова не слились в поцелуе, на этот раз, казалось, на целую вечность.
      Такого поцелуя Кайлмору еще никогда не приходилось испытывать. В нем были и страсть, и гнев, и страдание, и бесконечная битва за превосходство.
      И наслаждение. Наслаждение настолько опьяняющее, что у него закружилась голова.
      Обняв тонкую талию, он склонил голову и прижался губами к шее Верити. Он чувствовал, как под его губами бешено бьется ее пульс. В этом биении был неослабевающий ритм, который притягивал герцога, как притягивал его отца губительный опиум.
      Кайлмор ощущал каждый ее судорожный вдох. Это ощущение было невыносимо интимным, как будто Верити жила только его поцелуями. Жар ее дыхания кружил ему голову, соблазнял. Кайлмор чувствовал, как растет ее возбуждение, и у него, как у первобытного человека, раздувались ноздри.
      Ее пальцы судорожно хватались за волосы на его груди, касались его соска. Верити прижималась к герцогу всем своим гибким телом, облаченным в шелковое платье, как будто хотела проникнуть под его кожу. Его возбуждение переходило все границы самообладания.
      Наконец-то он преодолел эту внешнюю Верити, вероятно, добравшись до скрывавшейся под нею Сорайи, хотя Сорайя никогда бы не пала жертвой такого неукротимого желания. Женщина в его объятиях почти уже не владела собой.
      Если б он мог преодолеть это «почти».
      Он неловко засмеялся, повернул ее и толкнул на кровать. Опускаясь на матрац, Верити приглушенно вскрикнула. Не дав ей отодвинуться в сторону, он лег на нее, придавив к покрывалам.
      – Я вас ненавижу, – прошипела она.
      – Это ты уже говорила. Повторение рискует надоесть.
      – От повторения это не перестанет быть правдой, – со злостью сказала она.
      Ее глаза сверкали от ярости и сдерживаемых слез.
      Бог знает, что она в нем увидела. Конечно, он отбросил все остатки правил аристократического поведения. Он и раньше грубо с ней обращался, но сейчас это граничило с чем-то темным, и они оба понимали это. Кайлмор схватился за богато расшитый воротник ее платья.
      Он на минуту вспомнил, с каким удовольствием выбирал это красивое платье у модистки. За эти деньги можно было выкупить из плена настоящего султана, но Кайлмор думал не об этом. Он был слишком увлечен, представляя, как будет смотреться этот яркий цвет на безупречной коже любовницы.
      – Я не потреплю этого. – Ее дыхание стало прерывистым, а губы – влажными и блестящими от его яростных поцелуев.
      – О нет, потерпишь, – проворчал он. – Ты потерпишь меня.
      Один мощный рывок. Экстравагантное платье и сорочка были разорваны до талии. Ее великолепные груди обнажились.
      Соски приподнялись и отвердели, соблазнительные, как спелые ягоды. Он склонился и коснулся губами одного розового бугорка. Она застонала, и даже ослепленный своей страстью, он расслышал в этом тихом звуке отчаяние.
      Она была необыкновенной. Она была совершенством. Он провел руками по ее бедрам.
      Он должен овладеть ею. Никаких отступлений. Никаких колебаний. Сейчас же. Демон в его душе стремился найти себе равного в демоне, которого она держит в узде в своей душе.
      – Я не хочу причинять тебе боль, – пробормотал он с последним признаком заботы о ней.
      – Вы причиняете мне боль уже тем, что существуете! – воскликнула она.
      Не обращая внимания на ее слова, он с жадностью впился в ее губы.
      Вопреки неистовому сопротивлению ее руки, как когти, впились в его голые плечи. Дикарь, прятавшийся в его душе, ликовал.
      Он снова поцеловал Верити, лаская языком ее рот и заставляя отвечать тем же.
      Она застонала и наконец ответила на его поцелуй. Он сорвал с себя одежду и, освободившись, полностью вошел в нее.
      Она вздохнула. Он ощущал ее животворное тепло.
      Он намеревался навсегда сделать ее своей собственностью. Он хотел показать, что действительно является такой бессердечной скотиной, каким она его считала. Но когда Верити приподняла бедра ему навстречу, сладость этой минуты обезоружила герцога. Прежняя жажда обладания и наслаждения просочились сквозь его безумие и укротили ненасытную похоть.
      Его прикосновения невольно приобрели нежность, и вместо того, чтобы, как завоеватель, грубо овладеть ею, он замер, наслаждаясь прелестью этой минуты.
      Ради этого он жил. Это стоило вечного проклятия за все грехи, которые он совершил против нее. Он бы прошел через все муки ада, если бы этот неописуемо прекрасный момент был ему последней наградой.
      Он сохранял это блаженное состояние, насколько хватало сил. Затем пошевелился, каждым движением в глубине ее тела намеренно подчеркивая свою власть над ней. Верити вздохнула и, отпустив его плечи, обхватила спину.
      Странно, но это принужденное объятие взволновало его. Он действительно был потрясен. Сильнее, чем ее искусными ласками в Лондоне. Она поглаживала его, следуя ритму движений, по спине, затем ниже. Кайлмор понимал, что Верити так погружена в этот вихрь чувственности и жажды удовлетворения, что не сознает, что ласкает его.
      Пылавший в нем жар угрожал вырваться наружу, но Кайлмор боролся с собой. Ему было необходимо довести ее до экстаза, как бы сильно он сам ни нуждался в удовлетворении, и это почти убивало его.
      Кайлмор ускорил ритм. У нее вырвался стон, сладкой музыкой прозвучавший в его ушах, стремясь к большей близости, Верити обхватила его бедра ногами. Герцог уже ничего не видел и не слышал.
      Вскоре он почувствовал, как она задрожала. Он отчаянно пытался сдержаться до момента, когда она отдаст ему всю себя, когда наконец он станет властвовать над ней.
      Но это оказалось невозможным. Знакомый вихрь подхватил его и вознес на небеса.
      Как и всегда в пламени страстей вопросы о главенстве и власти сгорели дотла.
      Кайлмор пришел в себя и увидел Верити, молча и неподвижно лежавшую рядом. На ее щеках блестели следы слез, мокрые густые ресницы ее затуманенных серых глаз слиплись. Не было необходимости объяснять, что она презирает себя за то, что произошло.
      Если его целью было вернуть их взаимоотношения на простейшую основу, то Кайлмор потерпел полное поражение. Верити все еще держала его в рабстве. Каждый раз, когда он овладевал ею, грубо и быстро или медленно и нежно, узы, связывающие их, переплетались все теснее.
      Он вел себя как варвар, но охотно прошел бы все бури и беды ради этих бесценных минут, проведенных в ее объятиях.
      Он так и не нашел Сорайю. Он не пробудил смелую искушенную любовницу, крепко запертую в душе Верити, ту любовницу, какой она запомнилась ему в Лондоне.
      Однако он затронул в ней такие глубокие чувства, о которых никогда раньше не подозревал.
      Кайлмор медленно и неохотно отодвинулся от нее. Верити что-то тихо проворчала.
      Он был с нею груб. Но от него, даже в пылу страсти, не ускользнуло, что она тоже достигла наслаждения. Это не был вчерашний ослепительный взрыв чувственности, но на пике возбуждения она сама обняла его. Он заставил ее посмотреть правде в глаза. Верити не может отказать ему, как и он не может отказать ей.
      Ее тело раскрылось перед ним. А ум и сердце закрылись. Кайлмор убеждал себя, что ему нужно только ее тело.
      Это звучало до смешного неискренне.
      Возбуждающие схватки оставляли в душе более глубокий след, чем мимолетные требования плоти, хоть ему и хотелось, чтобы было наоборот.
      Кайлмор подавил желание зачесать назад упавшие на ее лоб влажные черные волосы. Ей не понравится его нежность, с пронзительной грустью подумал он.
      Они долго лежали в напряженном молчании. Затем она, не глядя в его сторону, встала со смятой постели и попыталась завернуться в погубленное платье.
      Верити выглядела печальной, подавленной, усталой. Она была прекрасной и необходимой ему как воздух.
      Кайлмор протянул руку и схватил ее за мятую юбку.
      – Куда это ты идешь?
      – Мыться, – с горечью ответила она.
      – Останься со мной.
      – Хорошо.
      Он нахмурился. Такое быстрое согласие казалось невероятным.
      – Хорошо?
      Она посмотрела ему в лицо. Ее глаза были тусклыми и безжизненными, такими он их никогда не видел. Он пробудил в ней страсть. Но какой ценой?
      – Если я убегу, вы все равно поймаете меня. Поэтому я останусь.
      – Ладно. – Он отпустил ее, ненавидя себя так же, как и она.
      Она подняла руку, откидывая назад тяжелую волну волос, и он заметил синяки вокруг ее узкого запястья.
      – Я сделал тебе больно, – сказал Кайлмор, еще горячее проклиная себя.
      Верити равнодушно взглянула на отметины.
      – Они остались с прошлой ночи. Это не имеет значения. – Она отвернулась, склонив голову под тяжестью спутанных волос. – Ничто не имеет значения.
      Он как безумный стремился сломать ее сопротивление. Почему теперь, когда ему это удалось, такая грусть разрывает сердце, существование которого он всегда отрицал?

      Кайлмор заполз в темное углубление между кустами, в котором он всегда чувствовал себя в безопасности. Разъяренное чудовище, преследовавшее, его, подбиралось все ближе и ближе, вот оно уже начало ломать ветви колючей ежевики, образовавшей защитную стену.
      Затаив дыхание, Кайлмор съежился в темноте. Чудовище знало, где он.
      Конечно, он не мог раствориться. Чудовище протянуло свои страшные белые руки и ухватилось за его разорванную, испачканную рубашку.
      Кайлмор заплакал от ужаса. Шипы впивались в спину, не отпуская его, он не мог скрыться. Он зарыдал, презирая себя за слабость, за глупость, из-за которой попался.
      Чудовище разразилось безумным смехом и потащило его наружу.
      Он знал, что его ожидают еще большие муки. Чудовище разрежет его на куски и скормит собакам, как уже не раз угрожало сделать.
      – Нет! Нет, папа! Нет, пожалуйста! Я обещаю быть хорошим. Только не бейте меня! Папа, не надо!
      Но длинные белые руки тащили его из кустов.
      – Нет! – рыдал он. – Пожалуйста.
      Длинные белые руки встряхнули его. Они больше не впивались в него как когти. Они были прохладными и нежными. Он открыл глаза и в темноте разглядел склонившуюся над ним Верити. С минуту он слишком плохо соображал, чтобы стыдиться своей нервной дрожи и слез.
      – Кайлмор, проснитесь. Вам снова снятся кошмары, – успокоил его ее голос.
      Значит, нет никакого чудовища. Он в безопасности.
      Это чудовище умерло двадцать лет назад. Придя в себя, Кайлмор глубоко вздохнул. Он чувствовал боль в груди, как будто после долгого многочасового бега.
      – Кошмарный сон, – повторил он, с отвращением услышав свой хриплый голос.
      Дурные сны преследовали его в Итоне. Жестокие одноклассники постоянно издевались над его ночными рыданиями и стонами. Эти тяжелые сны продолжались и в молодые годы. Он думал, что сумел избавиться от них. Многие годы воспоминания не тревожили его. Холодный Кайлмор, величественный герцог, не позволял слабости поколебать его хладнокровие.
      Дело было в долине.
      Кайлмор дрожал. Чувство одиночества было настолько сильным, что казалось смертельным.
      С беззвучным стоном он обхватил руками женщину, которая его ненавидела, и уткнулся лицом в ее мягкую грудь. Знакомый запах коснулся всех его чувств, и сердце забилось спокойнее.
      Как она могла подумать, что он когда-нибудь отпустит ее? Она – единственное существо, дающее ему покой. Верити одна стояла между ним и безумием. Это непереносимое и вечное бремя, которое судьба возложила на них обоих.
      Они долго лежали молча, обнявшись. Он боялся, что Верити станет презирать его.
      Он не заслуживал ее великодушия. Даже в своей всепоглощающей страсти Кайлмор признавал это. Он еще крепче прижал Верити к себе, приготовившись к насмешкам и отчужденности.
      – Тс-с, Кайлмор, – прошептала Верити. – Здесь вы в безопасности.
      От изумления он лишился дара речи. Он внушал ей ужас, она желала ему смерти. Так почему в ее голосе была такая нежность? Почему ее прикосновения так успокаивают его?
      – Ш-ш… – Она убрала волосы с его мокрого лба с нежностью, пронзившей его до самого сердца. – Это всего лишь сон.
      Так приятно было получать женское сочувствие.
      Родная мать никогда так не обнимала его. Родная мать никогда, насколько он помнил, не была с ним ласкова.
      Он лежал не шевелясь, а прохладная рука Верити гладила его по волосам. С каждым ее прикосновением понемногу исчезал ужас, оставшийся от кошмарного сна.
      От нее пахло всеми благами мира. Свежевыпеченным хлебом, скошенной травой, полями, орошенными дождем, свежестью водопада на вершине холма.
      И в тоже время она не пахла ничем в отдельности, а только сама собой.
      Если она теперь прогонит его, думал он, то он будет плакать, как тот испуганный мальчик, убежавший от собственного отца. Но она не прогнала его. Наоборот, прижалась к нему, прикрывая от темных призрачных теней этого дома.
      Она нашептывала ему на ухо милую чепуху. Более чарующих звуков Кайлмору еще не приходилось слышать. Он прижался к ней, путаясь пальцами в ее ночной рубашке. Постепенно кошмар рассеялся.
      Но Кайлмор не шевелился. Он слушал ровное дыхание Верити, и ее тепло медленно проникало в его холодную, холодную душу.
      О чем она думала? Он не чувствовал ни осуждения, ни презрения, хотя заслуживал и того, и другого после той бурной, губительной страсти, которую ранее возбудил в них обоих.
      – Я родилась на ферме в Йоркшире, – после долгого молчания тихо заговорила она. – Мой отец был арендатором у сэра Чарлза Нортона.
      Она замолчала, словно ожидая вопроса, но Кайлмор молчал, опасаясь прервать ее рассказ каким-нибудь неловким замечанием.
      Его удивило, что она наконец предлагала ему ключ к тайнам. Удивило, что она раскрывает свои тайны в то время, когда он меньше всего заслуживает такого подарка.
      – Мой брат Бенджамин на пять лет моложе меня, еще у меня есть сестра, Мария, на пять лет моложе Бена. У моей матери было слабое здоровье, и я заботилась о малышах.
      Наверное, хорошо заботилась. В ней очень силен материнский инстинкт.
      Она говорила тихим, спокойным голосом, как будто читала ребенку волшебную сказку. Наступавшая ночь располагала к доверительным беседам.
      – Мой отец не был хорошим фермером, но мы жили в относительном достатке, пока мне не исполнилось пятнадцать и по долинам не распространилась лихорадка. – Здесь ее голос дрогнул, но после некоторого колебания она продолжила: – Мои родители умерли один за другим в течение недели. Денег у нас не было, а я была слишком молода, чтобы взять на себя ферму. У нас не было родственников, к которым можно было бы обратиться за помощью. Тогда я подыскала для Бена и Марии место в деревне у одной женщины, а сама нанялась в горничные в большом доме. Я зарабатывала немного, но этого хватало, чтобы дети не голодали.
      Кайлмор знал, это был нескончаемый тяжелый труд.
      Он знал это потому, что единственными людьми, проявлявшими к нему в детстве доброту, были слуги, он был прекрасно осведомлен об условиях жизни на нижнем этаже. Крестьянская девочка пятнадцати лет могла получить только самую низшую должность в огромном штате слуг. Младшие горничные выполняли самую грязную, тяжелую и неприятную работу.
      – Я не была счастлива, но была готова терпеть. – Она снова замолкла, переполнявшие ее чувства мешали говорить. Она больше не гладила его. – Потом…
      Кайлмор поднял голову. Несмотря на темноту, он различал безупречную линию ее щеки. Свечи давно догорели. Отсутствие света обостряло другие чувства. Осязание, обоняние, слух.
      – Что, Верити? – подбодрил он. – Что потом? – Он повернулся, и она оказалась в его объятиях, но, кажется, почти не заметила этого.
      Ее тело напряглось, утратив свою мягкость. Она покачала головой.
      – Это глупо, – с раздражением сказала она. – Не знаю, зачем я вам это рассказываю. Что может быть интересного для вас в жизни шлюхи?
      – Не называй себя так! – резко сказал он, затем заставил себя перейти на более спокойный тон, чтобы не пробудить в ней привычную осторожность. – Расскажи мне, что произошло, Верити. – Он больше не хотел видеть в ней свое единственное убежите, прижимая ее к себе, он стремился дать ей силы продолжить свой рассказ.
      – Сэр Чарлз был старым. И по-своему добрым. Жизнь была опасной. До того лета. – Ее короткие, отрывистые фразы свидетельствовали о волнении. – Из Кембриджа приехал его сын Джон. По существу, он не должен был и знать о моем существовании.
      – Но он захотел тебя.
      – «Старая история», – с горечью подумал Кайлмор.
      Он мог представить, какой была Верити в пятнадцать лет. Только что превратившись из девочки в девушку, она была прелестной.
      Прелестной и совершенно беззащитной.
      Верити кивнула, распущенные волосы приятно скользнули по ее голым рукам.
      – Да. – Она судорожно вздохнула. – Я поняла, чего он хочет, и старалась не попадаться ему на глаза. Я просила его не преследовать меня. Я просила помощи у других слуг. Они делали что могли. Но…
      – Но он был сыном и наследником, а ты была нищим ничтожеством.
      Кайлмору захотелось, чтобы этот неизвестный ему Джон Нортон оказался здесь. С каким удовольствием Кайлмор выбил бы из него душу. Забавно, если вспомнить о собственном поведении по отношению к Верити.
      – Да, тогда я была такой простушкой. Мои родители были строгими методистами, а я – наивной деревенской девчонкой, каких много. – Она грустно усмехнулась. – По глупости я верила в добродетель человечества.
      – Этот ублюдок обманул тебя, – сдержанно сказал Кайлмор.
      Ее рассказ причинял ему боль, в нем, как в зеркале, безжалостно отражалось его собственное поведение.
      – Он… он прислал мне записку, написал, что хочет попросить прощения. Как будто этот идиот с рыбьими глазами мог до такой степени унизиться. А я была так глупа, что поверила, я сама напросилась на то, что произошло.
      Кайлмор крепче прижал ее к себе.
      – Нет, – глухо произнес он. – Ты ни на что не напрашивалась.
      Он имел в виду все беды, выпавшие на ее долю, а не только надругательство беспечного молодого отпрыска дворянского рода. Стыд, темный и острый, пронзал его сердце, душа мучилась от раскаяния и сожаления.
      – Он как-то попросил встретиться с ним в музыкальной комнате. И… он…
      Она спрятала голову у него на груди, как будто хотела убежать от старых воспоминаний. Сознавала ли она, что человек, мучавший ее в эти дни, сейчас охраняет ее от призраков прошлого? Догадывалась ли, как сжимается его сердце от жалости и изумления?
      – Он напал на тебя, – с отвращением подсказал Кайлмор.
      – Да. Я не могла отбиться от него, – глухо прозвучал ее голос у его груди. – Я звала на помощь, но никто не пришел. Он разорвал на мне одежду и ударил меня кулаком. Я боролась, но он был больше и сильнее. Он сбил меня с ног. Я упала и ударилась головой. Когда я опомнилась, он был… он лежал на мне и пытался… пытался…
      – Он надругался над тобой.
      – Нет, – сказала она дрожащим голосом и, подняв голову, посмотрела на герцога. Ее глаза ярко блестели на побледневшем лице. – Нет, он не изнасиловал меня. В доме гостил сэр Элдред Морс. Он услышал крики и вошел раньше, чем… – Она передохнула и затем продолжила: – Он оттащил Джона от меня и не захотел слушать, когда этот пес попытался обвинить меня в том, что произошло. Должно быть, было ясно, что он принуждал меня, у меня шла кровь от его удара.
      – Элдред спас тебя, но только для того, чтобы совратить самому, – мрачно сказал Кайлмор.
      Почему, черт побери, он так разозлился? Он сам вел себя нисколько не лучше. Горькая правда заключалась в том, что они с Джоном Нортоном были похожи как два брата. Кайлмор, может быть, никогда не нападал на служанок, в этом у него не было необходимости, но его обращение с любовницей выглядело не лучше.
      – Нет, вы не поняли, сэр Элдред помог мне, – горячо возразила она. – Он был добрым. Он рассказал сэру Чарлзу о Джоне. И не его вина, что я потеряла работу.
      – Они уволили тебя за то, что ты провинилась, привлекая к себе внимание их сына.
      – Они поверили Джону, а не Элдреду. Я была не первой служанкой, приглянувшейся ему, и, конечно, не последней, просто самой невезучей. Теперь я понимаю, что этому человеку нравилось мучить женщин. Сэр Элдред спас меня от всего этого.
      – Боже, – чуть слышно прошептал Кайлмор.
      Он резко освободился из ее объятий и встал с постели. Ярость в его душе грозила выплеснуться наружу. Ему необходимо взять себя в руки, пока не сломила буря обрушившихся эмоций. Чувство вины. Сожаление. Гнев. Невольное сочувствие другому человеку с таким же полным страданий детством, как и у него самого.
      Не переставая проклинать всех и все, он подошел к окну и рывком раздвинул занавеси. За окном по-прежнему было темно. Но не темнее, чем в его смятенной душе.
      – Кайлмор? – с недоумением спросила она.
      – Элдред спас тебя ради жизни в грехе и унижении, – с усилием сказал он, хмуро глядя сквозь решетку на силуэты гор, видимых на фоне ночного неба.
      – Это было лучше, чем идти на улицу, – с таким же жаром возразила она. – А что бы тогда было с Беном и Марией?
      Помоги ей, Боже, помоги ему, Боже, но она права. Он сжал руками роскошную парчу драпировок. Она начала свой рассказ, чтобы отвлечь его от мучавшего его кошмара. Но описываемое ею, по сути, само было кошмаром.
      Это была исповедь, но исповедь перед священником, погруженным в ад собственных омерзительных грехов.
      – Сэр Элдред отыскал меня в деревне. Когда он увидел мое бедственное положение и узнал, что у меня на руках маленькие дети, он предложил взять меня в содержанки.
      – И ты сказала «да», – с горечью сказал Кайлмор.
      Ревность разъедала его душу. Ревность не только к старому баронету, физически обладавшему ею, но и к той теплоте в ее голосе, с которой она о нем говорила. Она все еще восхищалась, уважала и любила сэра Элдреда.
      Любила ли она его?
      Почему ему захотелось это узнать? Любовь никоим образом не входила в условия сделки, которую он заключил с Сорайей. Или с Верити.
      – Я не хотела этого, – ответила она, явно оскорбленная. – Но он обещал содержать Марию и Бена. Он сказал, что я могу извлечь пользу из своих достоинств. Или сама стану их жертвой.
      Кайлмор отвернулся от окна, зажег свечу и только тогда посмотрел на Верити. Она лежала, откинувшись на подушки, а ее глаза затуманились от волнения.
      – Он сказал, что мужчины всегда будут домогаться тебя. – Кайлмор уловил циничные нотки в своем голосе.
      – Вовсе нет, – возмутилась она. – Он предложил мне кров и защиту. Роскошь. Мир, которого я никогда не знала. Шанс чему-то научиться, получить опыт.
      – А взамен получил твою девственность.
      Верити одарила его улыбкой, полной житейской мудрости, напомнившей герцогу, что когда-то весь Лондон был у ее ног.
      – Кайлмор, кому, как не вам, знать, что мужчины не заботятся о женщинах, не получая ничего взамен.
      Ему хотелось бы возразить. Хотелось бы сказать, что он совсем не такой, но это было бы ложью. Ему уже поздно становиться благородным рыцарем Верити.
      С глубокой скорбью он оплакивал как свою, так и ее потерянную невинность. Безжалостные обстоятельства и людское зло заставили их обоих стать взрослыми задолго до того, как они были к этому готовы.
      Она пожала плечами и продолжила рассказ. Это движение настолько было свойственно Сорайе, что у него перехватило дыхание.
      – По крайней мере Элдред неукоснительно выполнял все обязательства. И даже с исключительной щедростью. Он повез меня в Париж, он нанял мне учителей, он создал знаменитую куртизанку. Поверьте мне, такая важная личность, как герцог Кайлмор, не уделил бы и минуты внимания деревенской девушке из Йоркшира.
      Но он бы заметил ее.
      Да, теперь она приобрела светский лоск. Но что привлекло его, что всегда его привлекало, так это какое-то неопределимое свойство, присущее только ей. То, что она ему рассказала, могло удовлетворить его любопытство, но не изменило его отношения к ней. Он приходил к заключению, что оно никогда не изменится.
      Он не сказал ей этого. А задал вопрос, всегда интересовавший его.
      – Откуда взялось это имя – Сорайя?
      Он пожалел, что спросил. Мягкая улыбка озарила ее лицо, и сомнения Кайлмора превратились в уверенность. Верити любила Морса.
      Ему захотелось что-нибудь разбить. Это могло бы дать выход буре, бушевавшей в его душе, буре, которую он не имел никакого права переживать.
      – Вы, должно быть, знаете о собрании пикантных книг Элдреда.
      – Да.
      Во время поисков сведений о жизни Сорайи он узнал о ее покровителе не меньше, чем о ней самой. И даже больше. Знаменитое собрание редких эротических книг было весьма кстати для мужчины, имевшего молодую любовницу, огромное состояние и никаких забот и ответственности перед домом, и семьей.
      – Сорайя была героиней одного из его любимых рассказов. Элдред часто читал его мне. Сорайя была молодой пленницей в серале старого султана, мужскую силу которого она сумела восстановить. Вскоре после нашего приезда в Париж Элдред стал называть меня в шутку Сорайей, и это имя осталось за мной.
      Это воспоминание вызвало новый взрыв острой зависти. Оно подразумевало отношения, основанные на более глубоких чувствах, чем те, которые существовали между Кайлмором и Верити.
      Что между ним и Верити общего? Близость, к которой он принуждал ее. Подозрительность. Неприязнь.
      Кайлмор невидящим взглядом смотрел в окно и пытался успокоить бушевавшие в нем чувства. Ему надо быть благодарным ее покойному покровителю. Морс спас ее от унижений и нищеты. Он заметил ее способности и развил их. Мало кто из мужчин сделал бы так много.
      Память вернула его к тому моменту, когда он впервые увидел Сорайю.
      Когда сэр Элдред Морс ввел свою любовницу в полную гостей залу, Кайлмор увидел на лице барона лишь торжество обладания. Теперь же, оглядываясь назад, он понял, что лицо Морса выражало и что-то другое.
      Гордость. Морс не скрывал, что гордится этим совершенным бриллиантом.
      Без вмешательства этого старика Верити никогда бы не встретилась на пути Кайлмора. И любой разумный человек только за это проклял бы Морса.
      Не будь Морса, Кайлмору не пришлось бы прожить несколько лет, полных разочарований и страданий. Сорайя была единственным человеком, почти погубившим его. Она была его мукой и его гибелью.
      Она была его единственной надеждой на спасение.
      В предрассветном сумраке он увидел припухлость ее посиневших губ и недоверие в прекрасных серых глазах. Конечно, она не боялась, что он осудит ее за совершенный поступок. У нее не было выбора, от ее поведения зависела жизнь других людей. У нее хватило смелости воспользоваться красотой и умом, данными ей Богом, чтобы обеспечить свое будущее. И надо признать, блестящее будущее.
      – А где теперь Джон Нортон? – Кайлмор перевел разговор на менее двусмысленную часть ее рассказа.
      – Кайлмор, слишком поздно вызывать его на дуэль за то, что он сделал с молоденькой служанкой более десяти лет назад, – заметила Верити, не спуская серых глаз с его лица.
      Он знал, что она умна и проницательна. Но его удивило, что она так хорошо все поняла. Он пытался скрыть свои чувства, вызванные ее рассказом.
      – Это никогда не поздно, – мрачно заметил он.
      Оборвав молчаливую связь, возникшую между ними, он снова повернулся к окну. Без всякого интереса он наблюдал, как бледный рассвет отражается в озере.
      Он услышал шорох простыней, Верити вставала, а затем тихие шаги; она направилась к нему. Ее аромат окутал герцога, как всегда, пробуждая греховные желания.
      Но на этот раз у него хватило силы воли устоять перед искушением.
      – Слишком поздно для Джона, – все так же тихо сказала она. – Его убили в трактирной драке в Йорке. Он дрался из-за служанки. Он не изменился.
      Так, значит, ублюдок торит в аду, и до него уже никогда не добраться. Кайлмор подавил гнев. Затем произошло невероятное, он почувствовал, как тонкие руки обняли его талию.
      Сорайя до того предательского прощального поцелуя никогда не проявляла любви, прикасаясь к нему. А Верити вообще никогда не хотела прикасаться. И вот она обнимает его без какого-либо принуждения. Он чувствовал себя растерянным, как будто заблудился в каком-то другом мире. Каким образом они перешли от грубой бурной страсти предыдущей ночи к этому странному умиротворению?
      – Вы не должны защищать мою честь, – прошептала она, уткнувшись в его плечо. Ее дыхание согревало кожу, создавая чувственный контрасте прохладой наступавшего дня. – Все равно мы оба знаем, что защищать нечего с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать.
      Он смотрел не на нее, а на блестящую поверхность озера.
      – Верити, в тебе больше чести, чем в любом из моих знакомых.
      Она издала приглушенный жалобный звук и попыталась отстраниться от него, но он поймал ее за руки и повернул лицом к себе.
      – Ты отказалась от всего, во что верила, ради тех, кого любила. Ты оказалась достаточно храброй, чтобы ухватиться за возможности, которые предлагала тебе новая жизнь.
      Она подняла на него глаза, полные ненависти к себе.
      – Вы не всегда были такого высокого мнения обо мне.
      – Черт побери, Верити, ты сбежала. Я был зол. Я всегда восхищался тобой. Теперь я понял, какая ты на самом деле.
      Она вздрогнула и попыталась вырваться.
      – Прекратите!
      Он не выпускал ее.
      – Я никогда не презирал тебя, хотя, когда ты покинула меня, старался изо всех сил. Ты пожертвовала собой, чтобы спасти семью.
      И когда она снова попыталась вырваться, он отпустил ее.

      Тяжело дыша, как будто она взобралась на гору, а не сбежала вниз по лестнице, Верити оперлась обеими руками о старый поцарапанный кухонный стол и опустила голову. Она долго стояла так, и дрожь не оставляла ее. Кружилась голова от страха, усталости и переизбытка чувств.
      Воспоминания о прошлом были болезненными, но беда заключалась в самом Кайлморе, который прорвался сквозь всю ее защиту и растерзал ее сердце.
      Она сдержала рыдание. Она должна бежать отсюда. Она должна бежать, даже если побег погубит ее.
      Если не сбежит, она пропадет.
      Красивый дворянин, разбрасывавший рубины, как яблоки, не представлял угрозы. Искушенный распутник, получавший невероятное наслаждение от ее тела, возбуждал чувственность, но не сердце.
      Но Верити не могла бороться с человеком, который кричал по ночам и хватался за нее, как за единственную надежду на спасение.
      Они с герцогом не слишком отличались друг от друга. Невольное сочувствие к нему все время нарушало границу душевного расстояния, которое она всеми силами старалась сохранить. Теперь, к горькому сожалению, она поняла почему.
      Когда она очутилась перед невозможностью выбора, она создала Сорайю. Подобным образом и по подобным причинам ужасы детства заставили герцога стать Холодным Кайлмором.
      Сорайя и Холодный Кайлмор. Необходимость заставила их обоих надеть маски. Обоим требовались обман и ложь. Обоим требовалась отчаянная молчаливая смелость, чтобы не подпускать к себе этот любопытствующий, злобный мир.
      Его душа была темной, извращенной и страдающей.
      Его душу наполняли зло, боль и сожаление.
      Его душа была двойником ее души.
      Нет! Она была обыкновенной куртизанкой. Он вращался в обществе самых могущественных людей королевства. Ничто не соединяет их, кроме прошлой связи и его безграничной жажды мести.
      Стало светлее, наступило утро. Она подняла голову и с удивлением оглядела пустую комнату. Это проклятое место заставило ее сомневаться в себе. Одиночество заставило ее сомневаться в том, что она всегда считала истиной.
      Герцог Кайлмор – эгоцентричный аристократ. Черствый, жестокий, беспечный.
      Она куртизанка, поднимавшая юбки перед любым мужчиной, который платил ей. Сердце у нее сделано изо льда.
      Она сжала кулак и ударила по столу, вбивая эти жестокие мысли в свою голову. Боль, пробежавшая по руке, вернула Верити к действительности.
      Она глубоко вздохнула и подняла глаза. Летняя заря просочилась сквозь высокие окна. Верити была совершенно одна.
      Не было ни Хэмиша Маклиша, ни великанов. Не было даже маленьких хихикающих горничных, Мораг и Кирсти, племянницы Хэмиша. Герцог лежал наверху в постели и, по всей вероятности, спал после долгой, тревожной ночи.
      Эта пустая кухня предоставляла шанс сбежать. Верити еще долго не станут искать. Сердце забилось от нервного возбуждения и страха.
      У нее оставалось мало времени. Слуги начинают работу рано. Наступит день, и стены тюрьмы снова замкнутся вокруг. Верити стояла в одной ночной рубашке, которую одолжила у Мораг. Ей потребуется одежда и провизия, если она надеется выжить в горах.
      Окинув быстрым взглядом кухню, Верити обнаружила корзину с чистым бельем и свои полусапожки, вычищенные и приготовленные для прогулок. Она рывком сбросила ночную рубашку и натянула одну из юбок Кейт Маклиш. Поношенная юбка была слишком велика ей.
      Нашла толстые чулки. И куртку, висевшую на крючке у двери. Верити заплела волосы в одну длинную косу и завязала ее обрывком какой-то ткани.
      Осмотр кладовой принес ей каравай хлеба, немного сыра, несколько поздних абрикосов, эти фрукты пользовались особой любовью герцога. Наполнив фляжку водой, Верити завязала свои сокровища в узелок. Если бы небеса были добры к ней, то ей не помешала бы пара монет, валявшихся на скамье, но бережливые шотландские горцы не разбрасывали деньги где попало.
      О, чего бы она ни отдала за дорогие безделушки, накопившиеся у Сорайи за ее долгую и скандальную карьеру! Но Верити продала драгоценности, когда уехала из Кенсингтона, и отложила деньги, чтобы осуществить свои напрасные мечты о свободе.
      Может быть, и не такие уж напрасные, подумала она со все возрастающим оптимизмом.
      У нее не было четкого плана. Она поняла это, как только вышла из дома. Погода могла измениться, Верити могла заблудиться, помощи можно и не найти.
      Но все же это было лучше, чем оставаться здесь и ждать своей окончательной гибели.
      От крутых, смутно видимых утесов ей грозила меньшая опасность, чем от одного высокого, страдающего мужчины. Если Верити удастся убежать, она больше никогда не увидит герцога. На этот раз она скроется так, что даже ее ангел-хранитель не найдет следа.
      Смахнув набежавшие слезы, она бросилась бежать по траве под прикрытие деревьев.
      Три дня назад она бы высмеяла любого, кто сказал бы, что ей будет жаль покидать Кайлмора. Вся враждебность к нему рухнула удручающе быстро.
      Как Верити до этого дошла? Она пыталась пробудить гнев и ненависть, которые придавали ей силы с самого начала испытаний. Но все, что Верити нашла в себе, было сердце, сжимавшееся от одиночества, боли и тоски.
      Такое проявление слабости, когда нужно быть сильной. Верити набрала в грудь воздуха, подхватила свой узелок и быстро зашагала в долину, направляясь к берегу моря.
 
      Когда Кайлмор проснулся, на безоблачном небе сияло солнце. В смятой постели он был один.
      Это не удивило его, он только лениво подумал, где же сейчас Верити. Установившийся между ними мир погрузил Кайлмора в глубокий спокойный сон.
      Эта ночь, обнажившая чувства, должна бы оставить у Кайлмора сознание уязвимости.
      А он ощущал… спокойствие.
      Он был слишком взволнован, чтобы скрывать свои постыдные ночные кошмары. Верити доверилась ему и рассказала свою печальную историю. Теперь возникшую между ними связь невозможно оборвать.
      Ее привычка замыкаться в себе была ему знакома. Он вел себя так же. Он понимал, чего ей стоило раскрыть ему столь многое. Ему, человеку, которого считала врагом.
      Человеку, которого она больше не считала врагом.
      Ведь не могла она с такой нежностью утешать человека, которого ненавидела. Она бы не поведала о своем трагическом прошлом тому, кого презирала.
      Теперь ему хотелось узнать о ней все. Тяжкая исповедь прошлой ночью только раздразнила его любопытство.
      И еще ему хотелось близости.
      Конечно, ему все время этого хотелось. Но на этот раз, может быть, она удостоит его своим согласием.
      Тени, омрачавшие его жизнь, исчезли. Верити изгнала их.

* * *

      Кайлмор вошел в маленькую комнату, которую выбрал для себя, но Верити в ней не было, и на кровати ночью никто не спал.
      Возможно, пережив вновь свою несчастливую жизнь, Верити не смогла уснуть и встретила восход солнца внизу. Кайлмору было необходимо увидеть ее, чтобы убедиться, что их странная близость не исчезла при дневном свете.
      Герцогу до отчаяния хотелось увидеть Верити, он чувствовал, что ему чего-то не хватало.
      Но в мрачной гостиной тоже никого не было. Сердце тревожно забилось от страшного предчувствия.
      Где она? Она не могла покинуть его. Черт побери, она же доверяла ему, беспокоилась о нем, исповедовалась ему. Но до этого он силой затащил ее в свою постель. Конечно, в конце концов страсть заставила ее уступить. Но это было желанием тела, а не ума. Ее ум сопротивлялся ему до самого конца.
      Потом она поддерживала его, когда его мучили кошмары. Разве это не значило, что наконец принуждение и страдания остались позади?
      Ответ на этот вопрос становился все более неуверенным по мере того, как Кайлмор обыскивал окрестности. Расстроенный и растерянный герцог вернулся в дом. В кухне Мораг и Кирсти громко ругались с Хэмишем по-гэльски. Кайлмору стало ясно, что пропали еда и одежда.
      В ту же минуту его хрупкие надежды рассыпались в прах.
      – Кто-нибудь видел мадам сегодня утром? – вмешался он в их спор, хотя уже знал, что услышит в ответ.
      Нахмурившись, Хэмиш отвернулся от своих говорливых племянниц.
      – А разве она не с вами, ваша светлость? Она еще не спускалась вниз.
      Опасения Кайлмора превратились в мрачную уверенность.
      Верити ушла. Она усыпила его бдительность и воспользовалась возможностью убежать. Он оказался круглым дураком.
      – Позови Ангуса и Энди, – решительно сказал Кайлмор, в душе проклиная ее, проклиная себя. – Мы отправимся на поиски.
      Если она ушла сразу же после того, как покинула комнату, она опередила их на несколько часов. Он должен ее найти, пока она еще в долине. Опасность в этих суровых краях была дьявольски велика.
      Забежав в конюшню, Кайлмор убедился, что она не взяла лошадь. Зная ее страх перед лошадьми, он не удивился.
      И немного воспрянул духом. Если она идет пешком, всадники без труда догонят ее.
      – Ангус и Энди, вы поедете по горной дороге. – Он не смягчил суровость своего тона. – Мы с Хэмишем поедем по берегу озера.
      Из долины можно было выбраться лишь двумя путями – горной дорогой и тропой, идущей по берегу озера к морю. Верити уже знала, как трудна дорога через горы. Озеро представляет меньше трудностей.
      – Кейт, Мораг и Кирсти, проверьте, нет ли ее где-нибудь поблизости от дома. Может быть, она просто вышла подышать свежим воздухом.
      Он уже знал, что она сбежала. Он сам поступил бы так же.
      Будь он проклят за свою тупость. Он все время заботился, чтобы за Верити следили. Но прошлая ночь сделала из него глупца. Теперь Верити может заплатить своей жизнью за его глупость.
      Боже, невыносимо думать, что она может умереть! Лучше было оставить ее в Уитби. У Кайлмора сжималось сердце от сознания своей вины и отчаяния.
      Они с Хэмишем поехали на запад. День выдался прекрасный и тихий, но такое тепло часто предвещало приближение бури.
      Ради Бога, неужели Верити пренебрегла его предупреждениями? Кайлмор увидел в глазах старика отражение собственного страха.
      – Если девушка пошла этим путем, она в безопасности, пока не доберется до скал, – успокоил его Хэмиш.
      – Если не свалится в воду, – сказал Кайлмор.
      Прищурившись от ослепительного света, он смотрел на крутой берег озера.
      Несмотря на спокойную гладь, оно было глубоким, в нем было много коварных подводных течений. Когда Кайлмору было шесть лет, в этих водах утонул егерь. Он помнил, как мужчины несли в дом бледное распухшее тело, а женщины рыдали от горя.
      – Тебя, как видно, не удивило, что она сбежала.
      Старик пожал плечами.
      – Она просила меня помочь, но я не мог нарушить верность тебе. Я предупредил ее об опасности. Но она своевольная малышка.
      Явное восхищение, звучавшее в голосе Хэмиша, уязвило Кайлмора.
      – Ты никогда не одобрял меня за то, что я привез ее сюда, – сердито сказал он. – Но ты не знаешь всей истории.
      Проявление герцогского гнева не испугало Хэмиша.
      – Нет, не одобрял. Но ты знаешь, что я всегда буду повиноваться тебе. – Его голос заметно посуровел. – С тех пор как она приехала в долину, я внимательно наблюдал за ней. У нее доброе сердце. Не представляю, что она такого сделала, чем заслужила, чтобы ее держали как узницу.
      Задетый его справедливым осуждением Кайлмор ответил:
      – Она не застенчивая девственница, Хэмиш. Она целый год была моей любовницей.
      Как только эти слова сорвались с языка, Кайлмору захотелось взять их обратно. Они заставили его почувствовать себя мелочным и подлым, особенно после того, что прошлой ночью рассказала ему Верити.
      Хэмиш смотрел на него с таким же разочарованием.
      – Лучше помолчи. Не надо чернить ее имя. Если она хочет вернуться на тропу добродетели, то заслуживает одобрения. Если твоя похоть не отпускает ее, то это тебе должно быть стыдно, а не ей. – Старый шотландец пришпорил своего пони и поехал впереди, как будто его тяготило присутствие хозяина.
      Кайлмор не мог винить его.
      Если хотя бы капля добра сохранялась в черной душе Кайлмора, то этим он был обязан человеку, который только что продемонстрировал презрение. Этот человек, очевидно, сейчас думал, что напрасно питал уважение к Кайлмору.
      У Хэмиша были все основания относиться с отвращением к поступкам своего любимца.
 
      Верити с раздражением вздохнула, осматривая гладкую поверхность скалы, оказавшейся перед нею. Она вытерла вспотевшие от волнения руки о старую коричневую юбку, принадлежавшую Кейт.
      Прошло несколько часов после побега. Верити устала, вспотела и обожглась крапивой, о которую она нечаянно споткнулась. Она старалась подстегнуть свою храбрость, но та сжалась в холодный твердый комочек и спряталась где-то внутри.
      С каждым шагом рос страх, что герцог поймает ее. Уже начинался день, и он, должно быть, узнал о ее побеге. Горло перехватило от подступившей тошноты, едва она представила его гнев, ведь Кайлмор сочтет ее поступок еще одним предательством.
      Одно не вызывало сомнений – он будет преследовать ее верхом.
      Если ей повезет, Кайлмор уделит особое внимание дороге через горы. Но последнее время удача не баловала Верити, а любовник был достаточно умен, чтобы догадаться, что она направится к берегу моря.
      От огорчения у нее упало сердце. Окружавшие ее скалы были неприступны. Она уже пыталась несколько раз найти путь наверх, но неудачно.
      Единственной надеждой оставался путь на юг вдоль подножия гряды. Это выглядело сомнительно, но ничего лучшего Верити не смогла придумать.
      Она глотнула воды из фляжки, приказала себе набраться храбрости – указание, терявшее силу от частого повторения, – и устало двинулась дальше.
      Когда Верити услышала приближавшийся стук копыт, было уже за полдень, а она все еще не нашла выхода из долины.
      Верити мгновенно присела. Усталость притупила не покидавший ее страх. Сейчас он снова пробудился. Верити неловко заползла в густую поросль и затаила дыхание.
      Появились Кайлмор и Хэмиш Маклиш. Герцог был в грубой деревенской одежде. Она вдруг ясно вспомнила, как безупречно Кайлмор одевался в Лондоне. Он славился прекрасно сшитой одеждой, а здесь, казалось, довольствовался нарядом слуги.
      Повернув голову, герцог заговорил с Хэмишем. Верити с жадностью смотрела на его четкий профиль с высоким лбом, длинным благородным носом и крепкой челюстью. Старик коротко поклонился и поехал обратно по той же дороге.
      Герцог развернул своего огромного серого жеребца в ту сторону, куда намеревалась идти Верити. Кайлмор выглядел решительным и разгневанным.
      От страха Верити ощутила приступ тошноты и горечь во рту. Но за страхом скрывались совсем другие чувства.
      Вероятно, она видела герцога Кайлмора в последний раз. От этой мысли хотелось заплакать.
      Она сходит с ума. В течение года, когда она была любовницей Кайлмора, они испытали невероятные чувственные наслаждения. И это ничуть не затронуло ее души. Когда он вырвал ее из дома, она чувствовала к нему ненависть и страх.
      Так когда же это лицо с чеканными чертами и страстными губами стало для нее таким дорогим?
      Он увез ее из дома. Не обращал никакого внимания на ее желания. Добивался от нее ответной страсти, когда она упорно отвергала его.
      У Верити была причина ненавидеть его так, как она ненавидела его во время путешествия из Уитби.
      Он был бесчувственным эгоистом, который за свои преступления заслуживал виселицы.
      Он был одиноким человеком, измученным ужасными воспоминаниями, которые она не могла даже вообразить.
      А прошлой ночью он слушал ее кошмарную историю и утешал.
      – Этим меня не обманешь, – прошептала она вслух, осторожно вылезая из своего укрытия. – Нет.
      Все это время она не сводила глаз с дороги, по которой уехал герцог.
      Слава Богу, все эти неприятные копания в душе закончились, Верити обрела свободу. Она снова начнет жить так, как задумала, а этот страшный эпизод останется лишь неприятным воспоминанием.
      Рассказав Кайлмору о своем прошлом, она совершила большую ошибку. Теперь между ней и герцогом возникла эмоциональная связь, которую будет трудно разорвать, но со временем она оборвет ее.
      Должна оборвать.
      Она достала из кустов свой узелок. Пустой желудок урчал, но Верити не обращала внимания, решив придерживаться скудных порций.
      Она долго сидела, бессмысленно уставившись на скалу, пытаясь вернуть жажду жизни. Но в голове появлялись лишь образы герцога, храбро сражавшегося с демонами.
      Бога ради, оставь меня в покое, Кайлмор.
      Она глубоко вздохнула, прогоняя настойчивый призрак любовника, и пристальным взглядом обвела горный склон. Если она вскарабкается по каким-нибудь крутым откосам, то сможет найти дорогу наверх. Скала выглядела далеко не дружелюбно, не предлагая даже тропинки, но, может быть, ей помогут зубчатые уступы.
      Она должна попробовать. Впереди находился герцог, позади Хэмиш, и это был единственный шанс выбраться из проклятой долины и своей мучительной растерянности.
      Верити начала взбираться, цепляясь руками за острые камни.

* * *

      В середине дня, как и предполагал Кайлмор, начался дождь. Холодный, мелкий шотландский дождь, проникавший до костей. Замерзший и промокший Кайлмор находил в нем сходство с охватившим его отчаянием.
      Она все-таки убежала от него. Его проклятое спокойствие, возможно, подписало ей смертный приговор.
      Нет, он должен верить, что она жива. Он всей душой хотел, чтобы она осталась жива.
      – Она не вернулась в дом, – сказал подъехавший Хэмиш. Он протянул Кайлмору теплую куртку и шляпу. – По пути сюда я объехал лес. Никаких признаков. Не могли же у нее вырасти крылья?
      Кайлмор с радостью переоделся в сухую одежду.
      – Я допускаю, что она на все способна.
      В бессильном гневе он огляделся по сторонам. Температура опускалась. Если Верити останется здесь и после наступления темноты, то кто знает, в каком состоянии он найдет ее к утру?
      – Где она может быть? – проворчал он. – Она не может уйти пешком так далеко.
      Голос Хэмиша оставался спокойным.
      – Ангус и Энди сейчас на Килортонском перевале. Если девушка выбрала горную дорогу, они перехватят ее.
      – Мы что-то упустили, – мрачно сказал Кайлмор. Жеребец беспокойно переступал ногами, когда хозяин туго натягивал поводья. – Она неслабая городская барышня. Она выросла на ферме. Возможно, ей удалось выбраться из долины. Я уже раз попался, недооценив ее.
      Хэмиш нахмурился.
      – Эти горы – настоящий лабиринт для тех, кто их не знает, Она могла сорваться со скалы, и мы не найдем ее до следующего лета.
      Ужасное предположение, что Верити разобьется, и без того преследовало Кайлмора.
      – Если я проеду еще милю, то смогу подняться на вершину. А ты снова поезжай через лес.
      Хэмиш кивнул.
      – Ладно. Будь осторожен. Это опасная дорога. Я не хочу искать еще и тебя. – Он развернул лошадь и уехал.
      Задыхаясь, Верити перевалилась через выступ и упала лицом вниз. Она долго лежала на земле, стараясь отдышаться. У нее не было сил подняться.
      Подъем на гору занял несколько часов. Руки покрылись царапинами и грязью. Верити дважды оступалась и соскальзывала вниз, а один раз сами камни осыпались под ее ногами. Но, слава Богу, она добралась до вершины.
      К этому времени уже начался дождь, и путь стал скользким и мучительным. Только память о том, как екнуло ее сердце при виде Кайлмора, гнала ее дальше. Если она вернется к нему, он уничтожит ее с большей жесткостью, чем это сделали бы негостеприимные скалы.
      С трудом и болью Верити поднялась на колени. Разодранные ладони саднило, каждая мышца болела. Но впереди забрезжила свобода.
      Верити подняла голову, она надеялась добраться до берега моря.
      Но ряды и ряды гор бесконечно тянулись перед ее глазами.
      Не замечая дождя, она со стоном упала на землю. Она навеки затеряется среди этих диких гор. Здесь было хуже, чем на той безлюдной дороге, по которой она приехала в долину.
      – О Боже, – зарыдала она. – О Боже, помоги мне!
      Она долго лежала, не шевелясь, и слезы поражения и слабости текли по ее грязному лицу, сливаясь с каплями дождя. Позади ее поджидал герцог, чтобы поймать в сети своей измученной души и чувственных чар. Впереди простиралась безжалостная гибельная пустыня.
      Но Верити все же собралась с силами и встала. Нельзя же торчать на этом выступе, ожидая, когда зима превратит ее в ледяную статую. Должен же быть путь через эти горы. Найдя его, она получит все, чего хочет. Независимость. Будущее для Бена и Марии. Надежду. Цель, Свободу.
      Верити оторвала полоску ткани от нижней юбки и, плача от боли, перевязала свои ободранные, кровоточащие руки. Ветер усиливался. Лето еще не кончилось, но в этом диком и ужасном месте это слово ничего не значило.
      Не совершила ли она смертельную ошибку, сбежав? И герцог, и Хэмиш предупреждали ее, что в этих горах погибают люди. Только теперь, когда было уже поздно, Верити поверила им.
      Дрожащей рукой она вытерла мокрое лицо. Она не должна забывать, какая награда ожидает ее за перенесенные лишения. Она не должна забывать, что человек, которого она бросила, не обещал ей ничего, кроме унижения и презрения.
      Собрав все, что осталось от храбрости, Верити глубоко вздохнула, опустила голову и зашагала сквозь все усиливавшийся дождь.
      Хэмиш подъехал на закате. Кайлмор сразу, же заметил грязный узелок, привязанный к седлу горца.
      – Что это? – Ему не удалось скрыть глубокую безнадежность в своем голосе.
      Весь день они провели в поисках, но не нашли и следа Верити. С каждой утомительной милей в воображении Кайлмора все яснее становился образ Вериги, он как наяву видел, как она беспомощно скользит вниз, в озеро.
      Хэмиш передал узелок Кайлмору.
      – Думаю, она обронила его, когда поднималась, по склону. Это было первое убедительное доказательство, что Верити жива.
      Кайлмор разорвал узелок, она потеряла ту немногую провизию, которую унесла с собой. Хэмиш тем временем продолжал:
      – Должно быть, трудно ей пришлось. Были новые камнепады у подножия. Никогда бы не подумал, что женщина может такое… подняться туда, куда не пошли бы большинство мужчин.
      – О, я никогда не сомневался в ее смелости, – с возрождавшейся надеждой сказал Кайлмор.
      Верити – смелая, умная и решительная. Может быть, она выживет в этих тяжелых условиях. Хэмиш пристально посмотрел на него:
      – Ей, должно быть, очень хотелось убежать от тебя, парень. – Он не спускал с Кайлмора острого взгляда. – Скажи, ради Бога, что ты ей сделал?
      Кайлмор смотрел вперед невидящим взглядом, зная, что заслужил каждое слово его осуждения.
      – Я пытался сломить ее, – признался он.
      С отчаянием в глазах он оглядел мокрые от дождя окрестности. Он вернет ее. И тогда позаботится о том, чтобы изменить то, что необходимо изменить. Изменить то, что в состоянии изменить.
      Хэмиш тронул его за плечо. Это был жест недопустимой вольности, в котором сквозило короткое утешение, которое герцог в своем горе заметил и оценил.
      – Не мучай себя, парень. Мы найдем ее. – Хэмиш огляделся. – Но не в эту ночь.
      – Поезжай домой и, как только рассветет, приведи сюда Ангуса и Энди. Очевидно, она пошла этой дорогой.
      – А как же ты? В темноте ты сам сорвешься со скалы.
      – Со мной все будет в порядке.
      Верити во власти стихии. И будет правильно, если он разделит с ней все трудности и опасности.
      К утру мелкий холодный дождик не прекратился.
      Задремавший Кайлмор очнулся. Он распрямил спину, не отрываясь от мокрой скалы, которая немного защищала его от дождя.
      Где спала Верити? И спала ли она? Кайлмор надеялся, что она нашла какое-нибудь укрытие.
      О Боже, пусть она окажется жива!
      Кайлмор встал, чувствуя, как эти слова зловеще повторяются в стуке его сердца. В предрассветных сумерках он оседлал жеребца, который чувствовал себя ненамного лучше своего хозяина.
      Шотландию можно назвать ужасным проклятым местом, думал Кайлмор, потягиваясь, чтобы облегчить боль, которую чувствовал во всем теле. Когда он был мальчишкой, то часто ночевал под открытым небом. Однажды он убежал по зимнему снегу, чтобы скрыться от гнева своего безумного отца. Он прятался три дня, пока Хэмиш не нашел его, голодного и посиневшего от холода.
      Нельзя сказать, что Кайлмор вышел целым и невредимым из этой выходки. Свирепая лихорадка чуть не убила его. Кейт выходила его, он это помнил. Маклиши говорили, что они ему обязаны. А понимали ли они, чем обязан им он? С приближением утра дождь постепенно ослабевал. Надежда Кайлмора найти Верити живой и здоровой таяла с каждым часом. Даже если она жива, то, должно быть, замерзла и измучилась, она голодна и растерянна.
      Какого черта она не послушалась его и не осталась в долине, в полной безопасности?
      Он знал. Она боялась, что он снова затащит ее в свою постель.
      Кайлмору хотелось бы быть другим человеком, достойным женщины, которую он преследовал. Но он оставался все тем же жалким негодяем, каким был всегда. Искупление, раскаяние и прощение были совершенно ему недоступны.
      Но пусть Бог будет свидетелем: если он найдет ее живой и здоровой, то по меньшей мере попытается измениться.
      Он переходил вброд ручей над водопадом, когда, взглянув вперед, увидел ее, пробиравшуюся по каменистому берегу на другой стороне ручья. За одно ослепительное мгновение бурная радость пронзила герцога, и он, лишившись дара речи, только молча смотрел на нее.
      Она удалялась от него, пробираясь через каменные осыпи. Шум водопада заглушал звук копыт, и Кайлмор пришпорил жеребца. Когда она обернулась, герцог был уже достаточно близко, чтобы увидеть, как потемнели ее серые глаза сначала от шока, а затем от ужаса.
      – Нет! – Она бросилась бежать, спотыкаясь о рассыпанные камни.
      Он погнался за ней, не обращая внимания на предательский гравий. Жеребец возмущенно захрапел от такого бесцеремонного обращения, но его преданное сердце смирилось, и он храбро поскакал вперед.
      Никакая сила на свете не могла сейчас помешать Кайлмору догнать ее. Верити принадлежала ему. Он умрет, но не отпустит ее.
      Она же, собрав все силы, пыталась от него убежать.
      – Верити, ты расшибешься! Остановись!
      Она оказалась на узкой площадке с крутым обрывом по обе стороны. Массивный серый конь Кайлмора закрыл ей путь к отступлению. Бежать было некуда.
      – Оставьте меня в покое! – Она тяжело дышала и пятилась от герцога.
      Страх и ненависть, звучавшие в ее голосе, пронзали его сердце.
      – Я не могу, – совершенно честно и с глубоким сожалением ответил он.
      – Я не пойду с вами, – храбро заявила она, хотя понимала, что борьба за свободу закончилась.
      Верити гордо вскинула голову и посмотрела на него так, как когда-то смотрела на него в гостиной сэра Элдреда.
      Несмотря на тяжесть момента, Кайлмор чуть не рассмеялся. Сломить ее? Да он с таким же успехом мог достать с неба луну и принести ее на землю.
      Даже если бы ему удалось совершить этот подвиг, он бы просто положил луну к ногам Верити, чтобы доставить ей удовольствие. Его страсть к ней была навеки послана ему судьбой.
      Кайлмор сошел с лошади и шагнул к Верити. Прекрасно обученный жеребец не тронулся с места.
      – Верити, все кончено. Сдавайся. Ты никогда не выберешься из этих гор. – Он протянул руку. – Иди ко мне.
      Она покачала всклокоченной темной головой. Усталая, грязная, мокрая, растрепанная. А от ее красоты замирало сердце. Странная одежда, которую Верити стащила в доме, была слишком велика ей и еще больше подчеркивала хрупкость фигуры.
      – Нет. – Она стояла так близко к краю, что он боялся испугать ее и вынудить та резкое движение.
      Кайлмор заговорил мягким, вкрадчивым голосом:
      – Подойди ко мне, Верити.
      – Я прошла через все это не напрасно, – с горечью сказала она.
      – Обещаю, я не обижу тебя. – Он рискнул сделать еще шаг.
      Он почти мог дотронуться до нее.
      Она презрительно рассмеялась.
      – Я знаю, чего стоят ваши обещания.
      – Верити. – сказал он и протянул руку, чтобы схватить ее.
      Она отскочила в сторону, и его рука беспомощно скользнула по гладкой коже ее руки. Она закричала, падая вниз с обрыва.

      «О Боже, нет!»
      Что это было, мольба или проклятие? Кайлмор не знал. Крик Верити звенел в его ушах. Он бросился на колени и пополз к краю обрыва. Каждая секунда казалась часом. Каждый падавший камень звучал как раскат грома.
      – Слава Богу, – прошептал он, заглянув вниз.
      Она ухватилась за шаткий выступ склона где-то на глубине в дюжину футов. Склон не был отвесным, но она могла в любую минуту сорваться на острые камни на дне ущелья.
      – Держись. – Он смотрел прямо в ее испуганные глаза, стараясь передать ей все свои силы.
      – Конечно, я держусь! – сердито откликнулась она.
      Это было так на нее похоже, так естественно, что он чуть не улыбнулся. Она боролась со своим страхом, как только могла. Кайлмор понимал ее. Но невысказанный ужас сжимал ее пухлые губы, руки судорожно цеплялись за камень. И собственный ужас, как кобра, обвился вокруг сердца герцога. Если она не выдержит, все будет кончено. Кайлмор старался говорить спокойно.
      – У меня нет веревки. Но я спущу тебе свое паль-то, ты поднимешься по нему наверх.
      Он приподнялся и дрожащими руками стянул с себя пальто. Все это время он не спускал с нее глаз, как будто мог удержать ее одной лишь силой воли.
      – Быстрее, Кайлмор. – В ее голосе уже не было бравады.
      – Не смотри вниз, – приказал он. – Смотри на меня.
      Она закрыла глаза, словно напрягая волю. Потом снова открыла их, ее взгляд не отрывался от его лица.
      – Доверься мне. Я вытащу тебя отсюда, – сказал он.
      Пусть это станет правдой, пусть это станет правдой, молило его сердце.
      Он как можно ближе подобрался к краю обрыва и, крепко вцепившись в один рукав, спустил вниз свое длинное пальто. Даже когда он вытянул, насколько было возможно, руку, пальто коснулось земли в добрых четырех футах выше Верити. Кайлмор тихо выругался.
      Бесполезно. Пальто было слишком коротко.
      – Верити, скоро сюда подъедет Хэмиш. Ты сможешь продержаться? Если я спущусь к тебе, весь холм может обрушиться.
      Небольшой камнепад возле ее руки подтвердил его слова.
      – Я не уверена.
      По ее лицу он видел, что она не надеялась выжить.
      Если одна лишь решимость сможет спасти ее, то, с помощью Бога и всех его ангелов, он вытащит ее. Кайлмор внимательно осмотрел острые камни, отделявшие от нее пальто.
      – Подожди. – Он вскочил на ноги и подбежал к жеребцу.
      Чистокровное животное чувствовало отчаяние хозяина и беспокойно переступало ногами, когда тот снимал с него седло. С ловкостью, вызванной необходимостью, Кайлмор снял седло и быстро пристегнул друг к другу ремни.
      Это заняло слишком много времени. С каждой секундой промедления возрастала опасность, что Верити сорвется.
      – Верити? – окликнул он.
      Там ли еще она?
      – Да. Скорее!
      Он торопливо проверил длину своей самодельной веревки. Он так надеялся, что веревки хватит, что она выдержит. И что у Верити хватит сил ухватиться за нее.
      Все, что ему оставалось, – это надеяться. Как он будет жить, если не спасет ее? Он не мог думать о неудаче. Он обязательно спасет ее.
      Тяжело дыша, он бросился обратно к обрыву и, став на колени, заглянул вниз. Слава Богу, Верити все еще была там.
      Но она теряла силы. Ее руки, перевязанные грязными тряпками, как когти впивались в камень, и даже на расстоянии он слышал ее короткое неровное дыхание.
      Верити посмотрела вверх и даже смогла неуверенно улыбнуться.
      – Вас посетило неожиданное вдохновение? – Она все еще старалась изображать спокойствие, но слова давались ей с трудом.
      – Надеюсь, – возбужденно сказал он. – Черт, как я надеюсь.
      Он сбросил вниз это нелепое сооружение из ремней. Оно застряло как раз над ее головой. Ударившись о камни, веревка вызвала еще один камнепад. Кайлмора охватил ужас, он понял, что вот-вот начнется оползень.
      – Дотянись, Верити, – просил он. И настоящая мольба вдруг вырвалась из самой глубины его души. – Дотянись, любовь моя.
      Живи, любовь моя!
      Ее глаза, в которых были страх и отчаяние, широко раскрылись, когда она услышала это неожиданно ласковое обращение. Затем она поняла, что сможет ухватиться за ремни, если оттолкнется от углубления в камне, которое помогало ей держаться.
      – Давай же, Верити. С тобой все будет в порядке. – В глубине своей никчемной души он надеялся, что так и будет.
      Он увидел, как Верити нервно сглотнула. Выражение страха застыло на ее лице.
      – Я не могу.
      – Можешь. – Он старался придать уверенности своему голосу. – Не подведи меня. Ты еще никогда не сдавалась.
      Она прикусила губу и кивнула. Он с замиранием сердца смотрел, как она отпустила руки и потянулась вверх. Изменился центр тяжести, и потоки камней покатились мимо нее.
      – Еще немножко, – подбодрил он.
      У него от напряжения побелели костяшки пальцев.
      От усилия она охнула и с криком, пронзившим его до костей, подпрыгнула и ухватилась за ремень.
      И как раз вовремя. Камни вокруг нее дрогнули и с оглушительным шумом посыпались вниз.
      – Кайлмор! – закричала она, окруженная каменным хаосом. – Кайлмор, помогите!
      – Я держу тебя. – Он отклонился назад, чувствуя тяжесть ее тела.
      Бесконечно тянувшуюся минуту Верити раскачивалась в воздухе.
      – Держись, я тебя вытащу, – сказал Кайлмор, когда самый страшный момент миновал.
      Его мускулы напряглись, удерживая ее, а кожа ремней возмущенно заскрипела.
      Медленно, осторожно, но, слава Богу, уверенно он дюйм за дюймом поднимал Верити на вершину.
      Наконец он перетащил ее через край обрыва. Ноги и руки у него горели как в огне. Но он был так чертовски рад, что не замечал боли. Он со стоном встал с колен и заключил ее в свои объятия.
      – Никогда больше так не делай, – хриплым от волнения голосом сказал он и непослушными, дрожащими руками прижал ее голову к своей груди.
      Боже мой, как от него хорошо пахло! Теплом. Жизнью. Особым запахом Кайлмора. Рыдая, Верити уткнулась носом в его испачканную грязью рубашку и закрыла глаза, ощущение реальности медленно возвращалось к ней.
      Она не лежала разбитая и покалеченная на дне ущелья. Она была с Кайлмором.
      Она пыталась пожалеть, что ее отчаянная попытка побега кончилась неудачей, но все, что Верити чувствовала, – это невыразимую благодарность за то, что эта попытка не закончилась ее смертью. Невыразимую благодарность и грешную радость от того, что Кайлмор был рядом. Она ведь думала, что больше никогда не увидит его. Боль от разлуки с ним отягощала каждый шаг, отдалявший ее от долины.
      Обнимая его, Верити находила убежище в его объятиях. Ее сердце громко стучало от пережитого ужаса, а от слабости она не могла сдержать слез.
      Она плакала от перенесенного ею испытания. Она плакала еще и потому, что напрасно так упорно и долго не сдавалась.
      Вопреки всем ее усилиям, всем испытаниям, перенесенным ею, она по-прежнему оставалась пленницей Кайлмора. По мере того как жар его тела согревал ее, она начинала понимать, что никогда не будет свободной.
      – Тише, mo cridhe. Тише. Все хорошо, – шептал он, гладя ее по спутанным волосам, успокаивая рыдания. – Ты в безопасности. Ты со мной. Ничто не причинит тебе вреда.
      – Кроме тебя, – беззвучно прошептала она.
      Но даже сознание этого не могло заставить ее оторваться от него.
      Верити ожидала, что он будет в ярости, как в Уитби. Но он только предлагал ей бесконечной утешение. Она говорила себе, что его мимолетная доброта ничего не значит, но не могла помешать своему измученному сердцу откликаться на каждое его слово.
      Она не знала, как долго они так стояли на коленях, на засыпанной камнями земле, подобно людям, спасшимся во время кораблекрушения. Прижавшись к его груди, она слушала, как постепенно затихает биение его сердца.
      Он казался таким спокойным, таким уверенным, когда вытаскивал ее из ущелья. Но теперь Верити знала, что он тоже пережил страх.
      – Ваша светлость? – Голос Хэмиша нарушил их молчаливую близость, близость, полную благодарности, радости и чувств, которые она никогда не осмелилась бы назвать.
      Верити удивленно подняла голову. Она настолько забылась в объятиях Кайлмора, что даже не услышала приближения пони.
      Старик сошел с пони и стоял в нескольких футах от них, наблюдая. Верити не могла ошибиться: на его морщинистом лице была радость.
      – Ох, слава тебе Господи, ты нашел ее.
      – Да, Хэмиш.
      Верити ожидала, что Кайлмор скажет что-то еще, может быть, похвастается своим героизмом. Только его мужество, сила и ум спасли ее.
      Но он лишь сказал:
      – Найди остальных. Я отвезу мадам. Мы все можем вернуться домой.
      Домой, да. Уединенный особняк теперь воспринимался как дом. Как все стало просто после того, как она перестала сопротивляться неизбежному.
      Кайлмор осторожно освободился из ее объятий и встал. Мир вне его объятий был холодным.
      Возвышаясь над нею, Кайлмор тихо сказал:
      – Я знаю, ты боишься лошадей, Верити. Но если я посажу тебя перед собой, то обещаю, с тобой ничего не случится.
      О, если бы только это было правдой, с болью подумала она.
      Она взяла протянутую руку и рывком встала на ноги. Боль пронзила ее тело в тысяче мест, и Верити не сдержала стона.
      Ее молчаливая покорность, должно быть, встревожила его, потому что он пытливо взглянул на нее.
      – Ты не ранена, Верити?
      – Нет.
      Она дрожала, у нее безумно кружилась голова. Верити пошатнулась.
      Как глупо. Но она не могла остановить то находившие на нее, то отступавшие волны головокружения, все расплывалось перед ее глазами.
      Откуда-то издалека до нее донеслись тихие проклятия Кайлмора. Затем он схватил ее на руки и поднес к огромному жеребцу. В каком-то тумане Верити почувствовала, как Кайлмор передал ее Хэмишу.
      – Тише, миледи. Скоро мы привезем вас домой.
      Неожиданно ей стала приятна забавная картавость шотландского произношения Хэмиша.
      Она смутно видела, как герцог собрал седло и надел его на спину жеребца. Затем, очень осторожно, Хэмиш передал Верити Кайлмору. Герцог бережно усадил ее перед собой, и его руки обхватили ее с уверенностью, обещавшей уберечь от всех бед.
      «Бедная, глупая Верити, верить в такую сентиментальную чепуху», – подумала она почти равнодушно.
 
      Откинувшись на подушки, Верити лежала на большой кровати, на которой у нее было так много схваток с герцогом Кайлмором. Схваток, которые она неизбежно проигрывала. Яркое пламя в камине хорошо согревало комнату.
      Горячая ванна, благоухавшая розовым маслом, расслабила ее напряженные мышцы. Затем Мораг и Кирсти помогли ей надеть простую белую ночную рубашку; вызывающие наряды, заказанные Кайлмором, все еще лежали ненадеванными в стоявшем у стены гардеробе. С сочувственными возгласами на певучем гэльском языке горничные смазали все царапины целебной мазью, перевязали раны на руках и оставили Верити отсыпаться после тяжких испытаний.
      Чего больше всего хотелось бы Верити, так это встречи с Кайлмором, но после того, как он внес ее в дом и положил на постель с такой нежной осторожностью, словно Верити была хрупкой принцессой, она его больше не видела.
      Теперь, с неожиданно легким сердцем, она смирилась со своим поражением. Когда герцог ночью придет к ней, она примет его без насмешки или неприязни. Женщина, отвергавшая каждую его ласку, осталась где-то далеко в горах.
      Верити изменилась. Она больше не была неуступчивой пленницей. Не была даже покорной любовницей, которую он содержал в роскоши в Лондоне.
      Хотела бы она знать, что от нее осталось.
      И осталось ли что-нибудь?
      Она нервно перебирала пальцами простыню. Кайлмор беспокоился и заботился о ее спасении. Но теперь у него было время вспомнить, что она снова сбежала от него.
      Его гнев еще не остыл? Господи, помоги ей.
      Дверь открылась, избавив ее от дальнейших размышлений по этому поводу. В дверях стоял Кайлмор, одетый, как обычно, в белую рубашку и бриджи.
      Он стоял и пристально смотрел на нее. Пытается сдержать гнев, предположила Верити. Она опустила глаза, затем какая-то сила заставила ее преодолеть дурное предчувствие и снова посмотреть на него.
      Она жадно оглядывала его прямые плечи. Поджарое красивое тело. Узкие бедра. Длинные мощные ноги.
      Он действительно был мужчиной, при взгляде на которого у женщины перехватывало дыхание.
      Верити перевела взгляд с его груди на крепкую шею, затем на лицо. Она пристально вглядывалась в его поразительные аристократические черты.
      Сегодня, возможно, из-за того, что ее собственная предубежденность опасно ослабела, она увидела в нем нечто большее, чем только бесконечное стремление властвовать и обладать.
      Она увидела следы прошлых страданий. Он мог прятать свои мучения при дневном свете, но они преследовали его в ночных кошмарах. Она видела гордость и ум. Видела страсть, которая делала его, как и ее саму, своей жертвой.
      Странно, но она не находила гнева на его лице. И удивлялась почему.
      Кайлмор тяжело вздохнул и вошел в комнату.
      – Как ты? – Его темные глаза вглядывались в ее лицо. – Кейт говорит, что у тебя нет лихорадки.
      – Я прекрасно себя чувствую. Я никогда не болею.
      Крепкие йоркширские предки одарили ее железным здоровьем. Верити посмотрела на герцога. Вид у него был утомленный и несчастный.
      – А как вы?
      – Я? – Он явно был удивлен ее вопросом.
      Ее поразила мысль, что он никогда ни от кого не ожидал такой простой вещи, как доброта.
      – Да, – настаивала она. – Ведь вам тоже пришлось нелегко.
      Ироническая улыбка, которой за последние дни Верити научилась дорожить, мелькнула и исчезла.
      – Меня согревали воспоминания о моих грехах.
      Он подошел к кровати и провел рукой по блестящим волосам, заплетенным в косу. В этом жесте чувствовалась необычная нежность.
      Он отступил назад, унося с собою тепло своего прикосновения.
      – А теперь спи.
      От изумления она на несколько секунд лишилась дара речи, и Кайлмор успел подойти к двери.
      – Ваша светлость?
      – Спокойной ночи. – Он даже не повернулся.
      «Спокойной ночи?»
      Она неуклюже, не обращая внимания на боль в мышцах, сползла с постели.
      – Подождите, ваша светлость.
      Он обернулся, взгляд его был непроницаем.
      – Да, в чем дело? – спросил он спокойно, ровно, равнодушно.
      Что же происходит? Она приготовилась встретить гнев, презрение, оскорбление, месть. Но это безразличие привело ее в недоумение.
      – А вы… разве вы не намерены остаться? – неловко спросила она.
      Сорайя нашла бы что сказать, чтобы соблазнить его. Верити, однако, растерялась.
      Он покачал головой, но по крайней мере не уходил.
      – Нет.
      «Нет?»
      Должно быть, она сошла с ума. Неужели ненасытный любовник отвергает ее?
      Преодолевая слабость в ногах, Верити подошла и положила руку на его плечо.
      – Ваша светлость, – тихо спросила она.
      – Мадам, я устал, – холодно сказал он, по-прежнему не глядя на нее.
      Невероятно, но он отвергал ее. Ей было больно. Так больно.
      Неужели она причиняла ему такую же боль каждый раз, когда отказывала? Нет, конечно, нет. Он не был таким уязвимым, как она. Каком мог быть таким? Ее отказ лишь задевал его гордость.
      – Понимаю, – медленно произнесла она, всеми силами стараясь скрыть свою боль. – В таком случае прошу прощения за то, что задерживаю вас.
      – Господи, дай мне сил! – почти неслышно прошептал он. – Ты схватишь воспаление легких!
      Он подхватил ее на руки и понес к постели. Ей хватило и минуты, чтобы почувствовать жар и запах его тела. Кайлмор заботливо накрыл ее одеялами, а затем повернулся к двери.
      – Увидимся завтра, – не глядя на нее, сказал он.
      – Я не понимаю, – прошептала она, приподнимаясь на подушках.
      – Черт побери, – пробормотал он и повернулся к ней лицом. – Чего тебе надо, Верити?
      Она не знала. Она не думала, что ее желания что-то значили для него. До сих пор по крайней мере.
      – Я вообразила, что вы сердитесь на меня за то, что я опять сбежала от вас, – неуверенно объяснила она.
      – Я знаю, почему ты убежала, – спокойно сказал он. – В этом была моя вина, а не твоя. Во всей этой проклятой истории виноват я.
      Она ничего не могла понять.
      – Так вы не сердитесь на меня?
      – Нет. Я не сержусь на тебя. Мы поговорим утром.
      – Ваша светлость, если вы не против… я хочу сказать, я… Я не буду возражать, если вы хотите…
      – Нет, – твердо заявил он, как будто ничто не могло заставить его изменить свое решение.
      Опора, на которой строилась вся жизнь Верити, с мощным грохотом рухнула, и обломки рассыпались вокруг.
      Безусловно, она знала, что этот день наступит. В конце концов, ни один мужчина не посвящает всю свою жизнь одной любовнице.
      Вчера он хотел ее. Сегодня не хочет.
      Перемена была слишком внезапной. Верити не была готова встретить свою отставку с гордым равнодушием или самообладанием.
      – Значит, все кончено? – прямо спросила она.
      На его щеке дрогнул мускул. Кайлмор с такой уверенностью отвергал ее, но это предательское подрагивание говорило совсем о другом.
      – А разве не этого тебе хотелось?
      Опасный вопрос, на который Верити не хотела отвечать.
      – Так вы больше не желаете меня?
      Он коротко и с горечью засмеялся.
      – Верити, после того как я встретил тебя, не было и секунды, когда бы я не желал тебя.
      Продолжение этого разговора постепенно лишало ее мужества. Перевязанными руками она вцепилась в одеяло, которым он так заботливо укутал ее.
      – Но что изменилось?
      Какое-то сильное чувство исказило его лицо и придало ему почти свирепое выражение.
      – Бога ради, конечно, это не изменилось.
      – Но я приглашаю вас в свою постель, – беспомощно сказала она, удивляясь, почему он не пляшет от радости.
      Он поклонился ей, сразу же напомнив об условностях, которые они соблюдали в Лондоне.
      – Благодарю вас за предложение, но, к сожалению, вынужден его отклонить.
      Он уже подходил к двери, когда она спросила:
      – Так вы меня отпускаете, ваша светлость?
      Его рука, лежавшая на деревянном косяке двери, сжалась в кулак.
      – Не знаю. Я должен. Отпущу. – Верити видела, как напряглись его плечи, словно он готовился встретить мощного врага. – Отпущу. Только не сегодня.
      Она, нахмурившись, смотрела на его прямую спину. Происходило нечто большее, чем просто безжалостное изгнание любовницы, которая слишком надолго задержалась в этом доме. Верити чувствовала его вожделение. Хотя бы это не изменилось.
      Так почему Кайлмор сразу же не повалил ее на кровать, которая была их полем сражения?
      – Пожалуйста, объясните мне, в чем дело, ваша светлость, – спокойно попросила она.
      – Господи, Верити! – Он резко обернулся и посмотрел ей в лицо. – Меня зовут Джастин. Кайлмор, если тебе так хочется. Только перестань изводить меня этим чертовым «ваша светлость». Не надо вдалбливать мне в голову эту идею.
      – Какую идею? – спросила она, смущенная, но, как ни странно, не испуганная.
      Его губы иронически скривились.
      – Я хочу тебя. Ты не хочешь меня. Но ты смирилась с тем, что побег невозможен, и поэтому находишь пользу в этой скверной ситуации, угождая мне. Не могу ставить это тебе в вину. Это разумный выбор. Может быть, будь я разумным человеком, мне бы тоже этого хватило.
      – Вы думаете, я расчетлива?
      – А разве нет? – В его изумительных глазах, читалось смятение.
      Верити подумала, что наконец поняла его.
      – Вам хочется вернуть Сорайю. Вам недостаточно меня, – с грустью сказала она.
      Он глубоко и громко вздохнул.
      – Да, мне хочется вернуть Сорайю. Но я хочу и Верити. Они же обе одна и та же личность, дурочка ты этакая.
      От такого неожиданного выпада она выпрямилась на подушках.
      – Нет, это не так, – резко возразила она.
      Он горящим взглядом смотрел ей в глаза.
      – Да, одна и та же женщина. Ты создала Сорайю, потому что тебе было необходимо кого-то обвинять в своих поступках, во всем, чего благочестивая Верити не могла одобрить. Сорайя продавала свое тело. Сорайя получала удовольствие от любовных утех. Сорайя не боялась.
      Он снова вздохнул, не отрывая от нее взгляда.
      – Вот тебе и разгадка тайны, Верити Эштон. Сорайя – это ты. Врожденная чувственность и страсть к приключениям – это тоже ты. Верити нежна и добродетельна, а Сорайя – женщина, которая добивается своего без сожалений или страха. Эти две женщины соединились в тебе. Пока ты не признаешь этого, ты не нужна мне, как и себе самой.
      – Чего вы хотите, Кайлмор? – неуверенно спросила Верити.
      Был ли он прав? А если да, то что же ей делать?
      Не глядя на нее, он говорил очень медленно и отчетливо:
      – Я хочу, чтобы ты желала меня так, как я желаю тебя. Я хочу, чтобы ты пришла ко мне и сказала об этом. И чтобы доказала мне, что это правда.
      Она была готова уступить ему в эту ночь, но не рассчитывала, что рискует последней крепостью, оставшейся в ее душе. Он был слишком требовательным и ненасытным.
      – Вы просите слишком много, – прошептала Верити, потрясенная его требованиями.
      – Да. Прошу, – сказал он и оставил ее одну в комнате, освещенной огнем камина.

      На следующий день, сидя в залитом солнечным светом саду, Верити все еще размышляла над последними словами, которые, уходя, произнес герцог. Да и как она могла не думать об этом? Дождь, усиливавший ее страдания во время побега, давно прекратился. От пережитых в горах испытаний у нее болело все тело, и Верити чувствовала усталость после беспокойной ночи.
      Кайлмор отсутствовал весь день. Что, как она убеждала себя, было благом.
      Что она могла ему сказать? Особенно теперь, когда он хотел всего – ее сердца, ее души, ее тела. Больше, чем могла бы ему дать Верити.
      Он слишком хорошо все понимал, черт побери. Каким-то образом он понимал игры, в которые она играла, чтобы не сойти с ума.
      Когда ей было пятнадцать, она придумала Сорайю, которая могла совершать любые грехи, нарушать любые законы. Верити, кем она, в сущности, и была, оставалась такой же чистой и невинной, как в те дни, когда сидела и церкви со своими родителями-методистами.
      Придуманный ею образ был хрупким. Но он помог ей выжить.
      А теперь Кайлмор хотел соединить две половины ее натуры в одно целое. Более того, хотел, чтобы она предоставила это целое в полное его распоряжение.
      Было ли это просто еще одним проявлением его мести?
      Если она отдаст ему все, чего он хочет, а он с презрением оттолкнет ее, то она погибнет. Верити чувствовала это всем своим существом.
      Она утратила Сорайю. Она утратила постоянную неприязнь к нему. Она утратила жажду свободы.
      А что осталось? Верити даже не осмеливалась думать об этом.
      В один из последних дней она простила его. Возможно, когда он рыдал в ее объятиях. Или когда слушал ее грустную историю и не осуждал.
      Или, может быть, она окончательно простила его в ту минуту безысходности в кухне, перед побегом. В ту минуту, когда призналась себе, что их соединяет нечто большее, чем просто плотская страсть.
      Без сомнения, к тому времени, когда он так яростно боролся за ее жизнь, она уже не ненавидела его.
      Как она могла ненавидеть человека, который вел себя так, как будто без нее потеряет последнюю надежду на счастье? Там, на горе, в какое-то странное мгновение она поняла, что он с радостью поменялся бы с ней местами, если бы это спасло ей жизнь.
      О, почему она вообще думала об этом? Разве она не хотела, чтобы он держался подальше от нее?
      Но она не могла забыть, с каким видом он уходил прошлой ночью.
      Он выглядел человеком, находившимся на грани своих сил. Она видела его в приступе плотских желаний, но сейчас это было что-то иное, неизмеримо более мощное.
      Уже не впервые она подумала, перестанут ли они уничтожать друг друга до того, как закончится это состязание.
      – Ох, миледи, день слишком хорош, чтобы грустить о чем-то. – Из-за угла дома вышел Хэмиш.
      Великанов нигде не было видно. Очевидно, Кайлмор считал, что отбил у нее желание сбежать.
      Она сумела улыбнуться старику. Преследовавшие ее страхи и сомнения сводили Верити с ума. Общество старика по крайней мере отвлечет ее.
      – Странное место – эта долина. Вчера здесь было скверно. Сегодня – райский сад.
      Хэмиш остановился перед нею, его ясные глаза внимательно смотрели на нее. Что же он видит? Никакой Сорайи, в этом не было сомнения. Он держался свободно, и впервые в его голосе звучали искренние, дружелюбные нотки.
      – Да, это страна крайностей, – сказал он. – Как и люди, родившиеся здесь.
      Верити уступила своему любопытству, молчаливый шотландец, казалось, был не прочь поговорить.
      – К ним относится и герцог Кайлмор?
      Хэмиш покачал седой головой.
      – Нет, миледи. Наследники всегда рождаются в замке, там, дальше по берегу. А молодой Кайлмор вырос в этой долине.
      Верити окинула взглядом безлюдную долину. Неподходящее место для воспитания одного из крупнейших землевладельцев королевства.
      – А вы тогда были здесь?
      – Да, я работал на его отца, шестого герцога. Маклиши всегда состояли на службе у Кинмерри.
      – Я понимаю вашу преданность герцогу, – мягко сказала она.
      Хэмиш бросил на нее острый взгляд.
      – Сомневаюсь, что понимаете, миледи. Сомневаюсь. Джастин Кинмерри лучше, чем он хочет казаться.
      Когда-то она бы презрительно рассмеялась над этими словами. Но последнее время герцог не вел себя как неисправимый негодяй, каким казался ей по дороге на север.
      Свет и тьма боролись за господство в душе Кайлмора. Временами Верити бывала достаточно безумной, чтобы воображать, что свет окажется победителем.
      «Ты упрямая слепая дурочка, – ругала она себя. – Он похитил и мучил тебя. Никогда не забывай об этом. Не совершай ошибки, воображая, что он своего рода герой, если спас тебе жизнь».
      Верити прикусила губу. Неужели ей действительно хочется узнать о Кайлморе побольше? Она и так уже была в замешательстве. Сейчас ей нужны ясная голова и холодное сердце. Воспоминания преданного слуги о детстве герцога только совсем собьют ее с толку, напомнят, что Кайлмор – человек, а не чудовище, каким ей так хотелось его видеть.
      Но заманчивая возможность что-то узнать у Хэмиша соблазнила ее.
      Она ответила на пристальный взгляд старого шотландца таким же пристальным взглядом.
      – Вы его так хорошо знаете, – сказала она.
      – Да. Знаю его с детства. – Он указал на скамью. – Можно, я сяду с вами, миледи?
      – Конечно, – кивнула она.
      – Спасибо. – Он сел рядом с ней и, вытянув голые ноги, торчавшие из-под килта, подставил их под лучи солнца.
      Она молчала, опасаясь нарушить его доверие. Потому что знала, что он продолжит свой рассказ. Помолчав, он снова заговорил:
      – Мне очень повезло, для меня всегда находилась работа в имении. Большинство арендаторов не были так удачливы. Их всех согнали с земель, когда мать герцога решила, что овцы принесут больше золота, чем люди. Семьи, которые веками работали на Кинмерри, были выброшены, как мусор, им пришлось голодать, или уезжать, или браться за работу, которую они совсем не знали и не любили.
      Верити пришла в ужас.
      – Вы преувеличиваете.
      – Нет, миледи, – с грустью сказал он. – Я хотел бы. Это обычная история с тех пор, как лэрды, хозяева имений, стали ездить на юг. Огораживание пастбищ началось на землях Кинмерри позднее. Но когда герцогиня что-то решает, она беспощадна. Люди пытались сопротивляться, но ничего не могли сделать. И когда солдаты застрелили Джона Маклиша, моего племянника, большинство из нас тихо уехали. Мы не могли бороться с законом.
      – По пути сюда мне казалось странным, что мы не видели людей, только разрушенные дома.
      – Да, это происходило во всей Шотландии, – с нескрываемой горечью сказал Хэмиш.
      – И все же вы не обвиняете герцога? – Конечно, эта трагическая история давала ей повод добавить еще один грех к прегрешениям Кайлмора.
      – Ох! Он был совсем ребенком. Он, может, и наследовал титул, но не имел никакой власти, пока не достиг совершеннолетия. Герцогиня распоряжалась всем, а она была из тех женщин, которые выше всего ставят свои личные желания.
      – Но Кайлмор продолжал получать доходы от ее деяний.
      Хэмиш смотрел прямо перед собой отрешенным взглядом, как будто вновь переживал трагические события.
      – Нет, он делал все, что мог, чтобы возместить потери. Когда его светлость стал хозяином, он решил разыскать всех, кого можно было найти. К тому времени прошло уже четырнадцать тяжелых лет. Люди умерли или затерялись. Многие уехали за океан, в Новую Шотландию. Но он разыскал всех, кого мог, и предложил им вернуться. Тем, кто начинал новую жизнь, он давал деньги, возмещая их потери.
      – Фергусу и его семье, – сказала она, вспомнив их непоколебимую и необъяснимую в тот момент преданность Кайлмору.
      – Да, Фергус – мой брат. Ищите сколько угодно, миледи, вы не найдете во владениях Кайлмора ни единой души, которая бы сказала плохое слово о его светлости.
      Раньше Верити могла бы и не поверить Хэмишу. Но последние дни раскрыли перед ней более сложного и трагичного Кайлмора. Она разглядела в глубине его души благородного человека. Теперь нетрудно было представить, как этот благородный человек сворачивал горы, чтобы возместить людям за те страдания, которые они перенесли по воле его матери.
      Герцог пришел бы в ужас, если бы узнал, что Маклиш говорил о нем. Он хотел, чтобы она видела в нем невероятно самоуверенного, холодного Кайлмора.
      Но она слишком часто держала его в своих объятиях. И когда он содрогался от наслаждения, и когда рыдал от горя.
      Он никогда больше не будет для нее бесчувственным аристократом. Откровения Хэмиша лишь еще дальше отодвинули от него это фальшивое совершенство.
      – Почему вы мне это рассказываете? – спросила она.
      Он повернулся и посмотрел ей в лицо.
      – Я наблюдал за вами, миледи. Я наблюдал, как мальчик ведет себя с вами. Я знаю, он плохо поступил. И думаю, в глубине души он сознает это. Но в нем есть и хорошее, если приглядеться. А что касается всех его привилегий, то он прожил нелегкую жизнь.
      – Он богат и достаточно красив, – сказала Верити, повторяя решительный ответ своего брата, когда она безуспешно пыталась описать те душевные муки, которые испытывал ее любовник.
      – Но ни то, ни другое не сделает вас счастливой. Как-нибудь спросите его об отце.
      Она уже знала, что Кайлмор боялся своего отца. Верити с дрожью вспомнила, как он умолял отца не трогать его. Детский плач в голосе спящего мужчины.
      – А вы можете рассказать мне?
      Старик печально улыбнулся ей.
      – Ох, я и так насплетничал достаточно для одного дня. Пожалуй, даже слишком много.
      Кайлмор с этим, бесспорно, согласился бы, но Хэмиш лишь раздразнил ее любопытство.
      – Герцогу снятся дурные сны, – внезапно сказала она.
      Хэмиша, казалось, это не удивило.
      – Да. Еще с детства. – Он снова посмотрел ей в глаза, словно ожидал какого-то обещания. – Но вы можете помочь ему. Если вы чувствуете в себе достаточно смелости, чтобы взяться за это. А девушка, взобравшаяся вчера на Бен-Тассох, – смелая девушка, таких я редко встречал. – Он встал и посмотрел на нее.
      – Я была в таком страхе, – призналась она, вспоминая, как дикая паника чуть не парализовала ее.
      Верити не была смелой. Она была смертельно напугана.
      Хэмиш не переставал улыбаться.
      – Да, но вы все же выбрались оттуда, миледи. – Он в поклоне склонил перед ней голову, она редко видела, чтобы он так церемонно оказывал уважение кому-либо, даже герцогу. – Доброго вам дня.
      Было очевидно, что Хэмиш больше ничего ей не расскажет. Прав ли он? Хватит ли у нее смелости бороться с Кайлмором и демонами, преследовавшими его?
      Да и осталась ли у нее вообще какая-то смелость? С самого начала его целью была ее унизительная покорность. Она была не так глупа, чтобы предполагать что-то иное. О, почему она не смогла влюбиться в какого-нибудь простого и откровенного человека? В кого-то, кто по крайней мере обещал бы хотя бы маленькую надежду на счастье.
      Верити никогда не требовала от жизни слишком многого. Опыт научил ее пользоваться тем, что было доступно, и никогда не требовать луну с неба. Ее удовлетворяли доброта и несколько общих интересов. Общение. Внимание.
      Ей не нужен был трудный, блестящий, неспокойный, страдающий мужчина, подобный герцогу Кайлмору. Но она получила его.
      Верити ужаснулась и, пошатываясь, встала со скамьи. Невероятная мысль стучала в ее голове с мрачной настойчивостью холодного шотландского дождя, который лился на нее вчера в горах.
      Она боролась с судьбой с того самого момента, когда в лондонскую гостиную вошел потрясающе красивый молодой человек. Инстинкт тотчас же предупредил ее об опасности. Но Верити сохраняла самообладание в течение нескольких лет, хотя иногда это давалось ей с трудом.
      Так продолжалось, пока он решительно не изменил правила игры между ними.
      В Лондоне она могла держать его на расстоянии и оставаться в безопасности. Здесь же, в этом небольшом доме, где Кайлмор отказывался признавать барьеры, разделявшие их, Верити не могла притворяться, что не питает никаких чувств к своему любовнику.
      Была ли это давно задуманная им месть? Знал ли он, что в конце концов Верити падет жертвой любви?
      Любовь.
      Такое короткое слово, чтобы выразить ее чувства.
      Но каким другим словом его можно было заменить?
      Она любила герцога Кайлмора. А эта любовь могла привести лишь к гибели.

      Кайлмор не спал, он лежал в почти пустой маленькой комнате, которую выбрал для себя в этом ненавистном доме. Эта комната не принадлежала ему, когда он был мальчиком. Ни гордость, ни сила воли не могли заставить его спать в бывшей детской. Расположенная в конце коридора, она так и оставалась пустой и заброшенной.
      В ней не было ничего, кроме завывающих призраков, которые возвращались и врывались в его сны.
      Этой ночью сны повторятся. Кайлмор это знал. И он не найдет успокоения, ничьи теплые руки не обнимут его, никто не шепнет слов утешения.
      Верити не придет к нему. Зачем ей приходить?
      Он не видел ее с прошлой ночи, когда оставил спать в одиночестве. Возможно, было бы лучше всего больше никогда не видеть ее.
      Хэмиш мог бы перевезти ее на лодке через озеро к Обану, откуда она могла бы добраться до Уитби. Хэмиш охотно сделает это. Его старый наставник никогда не одобрял обращения Кайлмора со своей любовницей.
      Имел на это основания.
      Кайлмор беспокойно заворочался на кровати. Физически он был измучен. Но его ум отказывался успокоиться.
      Кайлмор вспоминал свое отчаяние, когда упала Верити. Откровенный ужас в ее глазах, когда она прижималась к склону горы.
      Кайлмор сказал Хэмишу, что хотел сломить ее. Проклятие, это и было целью всего необдуманного плана.
      Но вопреки его ожиданиям прошлой ночью он не испытал ни малейшего удовлетворения, увидев ее унижение.
      Когда она дала ему понять, что смирится с его присутствием в своей постели, у нее не было выбора.
      Когда-то все, что ему было нужно, – это на все согласная, послушная любовница. Когда-то он бы без колебаний взял бы то, что она предлагала. Но это было, когда он знал одну лишь Сорайю.
      Сорайя бы терпеливо переносила его знаки внимания. Верити, Верити, которую он узнал за эти последние дни, испытывала страдания. Как она страдала с тех пор, как он привез ее в долину.
      Кайлмор устал от самообмана. Он больше не мог делать вид, что ее сопротивление – притворство, под которым скрывается такое же неистовое желание.
      Нет, она не переставала повторять, что презирает его. Настало время набраться храбрости и признать, что это правда. О да, он доставлял ей удовольствие, но это удовольствие ранило ее как удары ножа. Она ненавидела его за то, что он соблазнял ее. Хуже того, она ненавидела себя за слабость, зато не могла не отвечать на его ласки.
      Кайлмор всегда опасался, что страсть приведет его к невероятным страданиям.
      Ему не следовало преследовать ее, когда она уехала из Кенсингтона.
      Он должен отпустить ее.
      Это будет самое трудное испытание за всю его жизнь. Но удерживать ее – значит рисковать ее жизнью и ее разумом, он должен дать ей свободу.
      Ее крик над пропастью все еще звучал в его голове и заставлял сердце сжиматься от ужаса. Кайлмор чуть не потерял ее. И теперь, казалось, должен потерять ее по-настоящему.
      Вчера он получил несколько полезных уроков. Ни одного приятного. И все запоздалые.
      Невидящим взглядом Кайлмор смотрел в темноту и давал клятву, что совершит правильный поступок. В кои-то веки.
      У него нет выбора.
      Мучительное решение принято. Но раздумье о принятом решении оказалось беспокойным компаньоном. Особенно теперь, когда женщина, которую он желал, стала для него навеки недосягаемой.
      Навеки.
      Какое холодное слово.
      Господи, если бы только он мог заснуть. Даже кошмары были бы лучше, чем эти размышления о жизни без нее.
      Кайлмор подавил стон. Боль была слишком острой.
      Он не вынесет ее.
      «Я могу вынести боль. Ради нее».
      Он перевернулся и снова застонал. Простыни раздражали его кожу. Все мускулы болели после вчерашних приключений и сегодняшней долгой поездки верхом. Он нуждался в отдыхе, но его ожидала бесконечная ночь, одинокое бдение.
      Первая из многих. Единственное утешение – у него хватило силы воли поступить по-мужски.
      Только бы наступил рассвет.
      Но когда наступит рассвет, придется проститься с Верити.
      Боже, пусть эта ночь никогда не кончается.
      Было далеко за полночь, когда Кайлмор услышал, как звякнула защелка. Он повернулся и посмотрел на дверь, которая медленно открылась.
      Мерцающий золотистый свет прорезал темноту. Ослепленный, не веря своим глазам, Кайлмор смотрел на Верити, стоявшую на пороге. Горевшая свеча придавала таинственный блеск глазам, светившимся на ее бледном лице. Шелковый халат был небрежно завязан на стройной талии, а роскошные распущенные волосы свободно падали на плечи.
      Цель всех желаний герцога была так близко, что от его решимости почти ничего не осталось.
      Вдруг у него мелькнула мысль, что только крайняя необходимость заставила ее прийти к нему. Он мгновенно встревожился и сел, прислонившись к спинке кровати.
      – Верити, ты здорова? – спросил он с беспокойством.
      Не заболела ли она?
      – Да, спасибо.
      Он не сомневался, что она говорит правду. Ее голос был спокоен, в нем даже слышались насмешливые нотки, а лицо казалось серьезным, но как-то странно безмятежным. Она держала свечу так уверенно, что пламя даже не колебалось в неподвижном воздухе.
      Изумление Кайлмора возрастало. Если Верити не больна, то что, черт побери, она задумала?
      Удивление и растерянность приковали его к постели. Она поставила свечу на простой деревянный туалетный столик. Он заметил сквозь тонкую ткань халата смутные очертания груди и бедер. Неутолимый жар желания становился невыносимым.
      Совесть говорила Кайлмору, что он не имеет права дотронуться до нее. Но его тело бурно протестовало. Кайлмор чувствовал себя грубым животным, если не хуже.
      Она приближалась к нему, шурша шелком халата. В слабом свете Кайлмор увидел улыбку, так могла улыбаться только Сорайя. В этой улыбке было искушение, понимание и уверенность. Будь это другая женщина, он истолковал бы блеск в ее глазах как желание.
      Но это была Верити, и ожидать можно было чего угодно.
      – Какого черта тебе здесь надо? – грубо спросил он, прибегая к гневу как к своей единственной защите.
      Не пришла ли Верити сюда, чтобы заставить его страдать? Если так, то это ей удалось, черт бы ее побрал.
      – Я хочу вас, – с хрипотцой в голосе сказала она.
      Он закрыл глаза от мучительной боли. Как ему хотелось услышать от нее эти слова. Но за последние несколько дней обстоятельства изменились – изменился он.
      – Я тебе не верю, – с негодованием ответил он, потому что больше всего на свете хотел, чтобы ее слова оказались правдой.
      – Вы поверите.
      В ее голосе звучала искренность. Она подходила ближе, касаясь деревянных половиц узкими изящными стопами. Ночь не была холодной, но ему вдруг захотелось взять ее на руки и отнести в кровать. Кайлмор сумел остановить себя. Он так плохо владел собой, что, дотронувшись до нее, забыл бы обо всем.
      – Ты не должна этого делать, – выдавил он из себя, в то время как кипевшая в нем кровь требовала взять ее, взять ее, взять.
      – Нет, я должна, – сказала она недрогнувшим голосом.
      Господи, почему она стоит так близко? Ее проклятый знакомый аромат обволакивал его и склонял к греху.
      – Ты ничего мне не должна. Ты была права, называя меня вором.
      Признание давалось ему нелегко. Он смотрел в сторону, в темный угол, а голос звучал глухо.
      – Я отказался от мести. Я отказался от принуждения. Я отказался от любых требований к тебе.
      Она наклонилась над ним, и снова волна возбуждающего тонкого аромата розового мыла накатилась на него.
      – Вы слишком много говорите, – прошептала она. – Куда исчез мой страстный любовник? Где этот демон по имени герцог Кайлмор?
      Что это?
      Он резко поднял голову. Невероятно, Верити по-прежнему улыбалась.
      Борясь с желанием схватить ее, он сжал руки в кулаки.
      Она была так близко, что он ощущал тепло ее тела. Но греховные преступления против нее навеки обрекали его на ледяной ад.
      – Прекрати это, – разозлился он. – Послушай! Я отпустил тебя на свободу.
      Присутствие Верити было настоящей мукой.
      – Мне вообще не следовало затевать эту жестокую глупость.
      – Теперь уже поздно сожалеть об этом, – тихо сказала она.
      – Да.
      Слишком поздно, конечно. Эта мысль была невыразимо горькой.
      Он не должен был преследовать ее до самого Уитби. Он не должен был насильно сажать ее в свою карету – под дулом пистолета, как вспомнил он со жгучим стыдом. Он не должен был принуждать ее делить с ним постель.
      Однако, если бы не похищение, он бы никогда по-настоящему не узнал Верити. Он должен был пройти через муки ада, прежде чем отказаться от этой привилегии.
      Но это она, а не ты, перенесла муки ада. Вчера она чуть не погибла.
      – Я отпускаю тебя. – Его голос дрожал от отчаяния.
      – В самом деле? – равнодушно спросила она.
      После ее упорных попыток сбежать он мог ожидать хотя бы интерес к освобождению. Кайлмор с недоумением посмотрел в ее прекрасное лицо.
      – Не мучай меня.
      – Вы этого заслуживаете, – спокойно ответила она.
      – Заслуживаю. Но будь я проклят, если позволю тебе, моя кошечка, вцепиться в меня своими острыми коготками.
      Уголки ее пухлых губ приподнялись.
      Его тело напряглось до предела, когда он попытался отогнать чувственные образы. Она, дразня его, играла в опасную игру. Он приподнялся на подушках, и его глаза оказались на уровне ее глаз.
      – Уходи, Верити, – только и смог произнести он.
      – Но вы этого не хотите, – шепотом возразила она.
      Он не мог больше этого вынести.
      Она наклонилась еще ближе, прежде чем ответить, тихо вздохнула.
      – Я думаю… – Она заколебалась, затем торопливо продолжила: – Я думаю, что могу быть сейчас с вами.
      Невероятно, она поцеловала его!
      Такого поцелуя он еще не знал. Ее губы были мягкими, ласкающими, зовущими. Она воспользовалась искусством Сорайи, которому так старательно училась ранее, и в то же время в ней чувствовалась трогательная невинность, по которой он всегда узнавал Верити.
      Он был бессилен в попытке сдержаться и не ответить на ее поцелуй со всей страстью, горевшей в сердце. Кайлмор погрузил руку в ее шелковистые густые волосы. Они, прохладные и благоухающие, скользили между его пальцев, а жар ее губ обжигал его. Верити опустилась на его голую грудь и обняла за шею, притягивая его к себе.
      Прежде чем погрузиться в темную бездну наслаждения, он оторвался от ее губ.
      – Ради Бога, я пытаюсь вести себя правильно, – тяжело дыша, сказал он и посмотрел на ее пылавшее лицо.
      Его добрые намерения висели на волоске.
      – О, Кайлмор. – Ее опьяняющий смех отозвался в нем как изощренная пытка.
      В полном отчаянии он подумал, что отдал бы ей все, что имеет, если бы она хотя бы один раз назвала его Джастином.
      – Зачем ты делаешь это? – спросил он, а его руки еще сильнее сжали ее в своих объятиях. – Зачем, Верити?
      Она коснулась волос на его затылке.
      – Разве вы не знаете? Не понимаете? – Она смотрела на него ясным взглядом. – Война окончена. Я сложила оружие. Вы победили.
      – Так легко? – Он не верил в ее капитуляцию.
      Несмотря на поцелуй. Несмотря на то что она предлагала рай, в который он, грешник, уже не надеялся попасть.
      – Ты говорила, что ненавидишь меня. Ты должна ненавидеть меня за то, что я с тобой сделал.
      При напоминании о прошлом ее лицо помрачнело.
      – Да, я вас ненавидела. Но больше не могу ненавидеть. Вчера я чуть не умерла. А я не хочу умереть, не отдав себя безоговорочно мужчине, которого желаю. Вы, Кайлмор, – мужчина, которого я желаю.
      От изумления он не находил слов. Она – смелая, намного смелее, чем он. Она – прекрасная. И несмотря на его преступления против нее, она отдавала себя в его руки.
      У Кайлмора сжалось сердце. После всего этого горя, насилия, страданий и гнева ему было трудно поверить в спокойную гавань, манившую его.
      Уступка казалась такой простой. Эта уступка изменила его жизнь.
      Верити смотрела ему в лицо. В ее глазах блестели слезы, а на лице отражалась страсть.
      – Вы хотите, чтобы я просила, Кайлмор? Я попрошу, если это вам нужно. – Ее голос дрогнул.
      Как она могла сомневаться в нем после стольких лет неутолимого желания? Он так крепко прижал Верити к себе, что ее слезы увлажнили его плечо.
      Его голос дрожал от разбушевавшихся чувств.
      – Не плачь, милая. Это я должен просить. Я всегда принадлежал тебе. Ты не можешь сделать мне более драгоценного дара, чем подарить себя.
      Она отодвинулась от него и вытерла лицо дрожащей рукой, затем, к его удивлению, нервно засмеялась.
      – Так чего же вы ждете?
      Так чего же, в самом деле, он ждал? Он протянул руку и развязал пояс ее халата.
      – Боже мой! – ахнул он. – Что это на тебе?
      Она опустила глаза на свою прозрачную нежно-голубую шелковую рубашку. Напряженность исчезла с ее лица, и Верити вдруг насмешливо улыбнулась.
      – Вы не узнаете? Подозреваю, это дорого стоило у мадам Иветты.
      – Ни одного лишнего пенни, – с хрипотцой в голосе ответил он.
      В свете свечей скользкий шелк то прикрывал, то раскрывал изгиб бедра, выступ груди. У Кайлмора перехватило дыхание.
      Он наклонился и снова поцеловал ее.
      Кайлмор никогда не относился к мужчинам, которые находили особый интерес в поцелуях. Он всегда считал, что это отвлекает от более земных удовольствий. А теперь никак не мог насытиться сочной сладостью ее губ.
      Тело словно обожгло пламенем. Он был готов войти в нее, но оттягивал этот момент. Он намеревался подольше насладиться своим счастьем, пока злая судьба не отнимет его.
      – Нам надо бы пойти в твою комнату, если тебя так тянет на авантюру, mo cridhe. – Он тихо рассмеялся. – Эта кроватка выдержит только немногое, что нам предстоит свершить.
      Он страстно надеялся, что она не собиралась сейчас же начать соблазнять его.
      – Mo cridhe, – напомнил он.
      – Что? – спросила она растерянно.
      – Твоя комната. Пойдем? Один из нас окажется на полу, если мы останемся.
      Она очаровательно хихикнула:
      – Это не совсем подходит для герцогского зада.
      Этот смех был совершенно новым явлением. Они с Сорайей делили удовольствие, но не радость. А его страсть к Верити была темной и опасной.
      Каким великолепным открытием было то, что после года, проведенного с Сорайей, он все еще видел перед собой новые миры.
      Он встал с постели и протянул ей руку. Совсем недавно она отнеслась бы к этому жесту с подозрением. Сейчас же охотно взяла его руку, взметнув облако прозрачного голубого шелка.
      – Дайте мне пройти грешный путь рядом с вами, – прошептала она, отпуская его руку, чтобы взять подсвечник, и направилась к двери.
      Мужчина, которым он когда-то был, без колебаний принял бы это сокровище. Мужчине, которым он стал, требовалось окончательное подтверждение ее согласия.
      Ее глаза изумленно сверкнули. Пламя свечи заколебалось.
      – Ваша светлость?
      Он поправил ее.
      – Кайлмор. Или Джастин. Я предпочитаю Джастин.
      Улыбка, которой она одарила его, была чистым искушением.
      – Может быть, когда я узнаю вас лучше.
      Он отложил спор на другое время. Вместо этого спросил серьезным тоном:
      – А ты уверена, Верити?
      – Да, я уверена. – Она подняла руку и с нежностью погладила его по щеке. Тепло ее прикосновения словно бренди побежало по его жилам. – Пойдемте со мной. Обещаю прогнать ваши дурные сны.

      Верити, идя по коридору, ни на мгновение не забывала, что следом за ней, почти за ее спиной, идет сильный мужчина более шести футов роста.
      Стройный, сильный, возбужденный мужчина. Он был голым, и его интерес к ней не вызывал сомнений.
      Это ее волновало.
      И возбуждало.
      Дрожь пробегала по ее телу от сознания, что эту откровенную мужскую потребность не может удовлетворить никто, кроме нее. Всего лишь пару дней назад это приводило ее в ужас. Сейчас же доставляло удовольствие.
      Она больше не была дамой полусвета, которая разделяет ложе с мужчиной, зарабатывая себе на жизнь. Она больше не была бедной растерянной Верити, боявшейся, что погубит свою бессмертную душу, если уступит своим тайным желаниям.
      Однако, когда они вошли в ее комнату, она все же остановилась в нерешительности.
      Неожиданно ей показалось, что она совершает неисправимую ошибку.
      Кайлмор подошел к Верити сзади и обнял ее.
      – В чем дело? – шепотом спросил он.
      Было что-то новое в том, как он чувствовал малейшую перемену ее настроения.
      Она тихо, нервно засмеялась.
      – Вы бы поверили, что я смущаюсь? Вы подумаете, что я просто смешна.
      – Я думаю, ты совершенство. – Он выпустил ее из объятий и положил на постель. – Я весь твой.
      Она знала, что в эту ночь это было правдой. Она уже давно смирилась с тем, что это останется ложью навсегда. Женщина, подобная ей, не признает слова «навсегда».
      Пока было достаточно этой ночи.
      Одним плавным движением Верити сняла прозрачную ночную рубашку. По его телу пробежала судорога, а губы плотно сжались.
      – Я не уверен, что это удачная мысль, – хрипло сказал он. – Если ты хочешь, чтобы я не давал волю рукам.
      Она рассмеялась смехом Сорайи.
      – Если потребуется, я свяжу вас. Теперь ваша очередь.
      Как она могла шутить, говоря о похищении? Но так получилось, что все прежние обиды и ненависть исчезли.
      Если бы он не похитил ее, она бы все еще была искалеченным существом, смирившимся с таким полуживым существованием. Добрые дела, независимость, незамужнее положение, долг перед семьей, все это не могло сравниться с избытком и богатством чувств, поглотивших их в эту ночь.
      Мысль о разбитом сердце тоже мелькнула, но Верити прогнала ее. Она с жадностью хотела наслаждаться радостью. Не важно, насколько ее хватит. Не важно, какой болью она заплатит за эту радость в будущем.
      Он обхватил ее талию с такой силой, как будто хотел больше никогда не выпускать из своих сильных рук. На губах Верити появилась медленная сладострастная улыбка.
      Сорайя была сильной, но Сорайя была выдумкой. То, что Верити сейчас чувствовала, исходило из самой глубины ее естества. Это была всепоглощающая страсть к этому сложному, любимому мужчине.
      Он увидел выражение ее лица, и его ярко-синие глаза потемнели. Им было знакомо это взаимное возбуждение. Но такого накала страсти они еще не испытывали, каких бы высот чувственности ни достигали в прошлом.
      Она наклонилась и медленно, с наслаждением, как бы познавая его, поцеловала его грудь. Мускусный запах опьянял ее сильнее всякого вина.
      Она с удовлетворением заметила, что Кайлмору становится трудно дышать. Ей так хотелось этими поцелуями лишить своего любовника общеизвестного самообладания. По-видимому, ей это удалось.
      По телу Кайлмора пробежала дрожь.
      О, она выбрала себе мужчину с восхитительно мощной мужской силой. И вся эта мужественная плоть принадлежала ей, только ей, девушке, которой повезло.
      Скоро, очень скоро она ощутит ее. Кайлмор застонал и запустил руки в ее волосы.
      Она старалась продлить эту любовную игру. Его распростертое в чувственной муке тело вызывало удовлетворение какой-то чисто женской части ее души. Кайлмор вздрагивал от ее чувственных поцелуев, безмолвно умоляя о новых.
      И она хотела дать ему большее. Желание настойчиво билось в ее крови, требуя закончить эту муку.
      – Mo cridhe… – с трудом произнес он, приподнимая бедра навстречу ей.
      Она понимала, что он дольше не выдержит.
      Ее собственное желание вспыхнуло как молния, когда она почувствовала, как он яростно, но бесполезно пытается обуздать свою страсть.
      Ей хотелось, чтобы он потерял власть над собой.
      Безудержное желание удержать и сохранить эту минуту, как скупец хранит свое золото, не покидало ее, а возбуждение все возрастало.
      – Да, – шепнула она.
      Кайлмор был очень нежен. Она обхватила его бедрами, и он прижался к ее мягкому животу. После их распутного прошлого это должно было показаться им таким привычным.
      Но он не мог избавиться от странной мысли, что занимается любовью с девственницей. Вопреки всем тем наслаждениям, которые они когда-то разделяли. Вопреки тому, что он делал с нею в этом доме. Вопреки безумию, до которого его доводили ее умелые руки и губы.
      С нежностью, как будто впервые касаясь ее, он ласкал тело Верити.
      Он не спешил, подавляя бурлившее в его крови желание. Он думал только о ней. После всех его преступлений против нее он был перед нею в долгу.
      Он ласкал и целовал ее груди, пока она, задыхаясь, не задрожала в его объятиях.
      Он старался сохранить свободное дыхание и силу воли, чтобы не испортить ей удовольствия. Осторожно, проявляя сдержанность, которая почти убивала его, он вошел в нее. Ее вздох был самым сладким звуком из всех, какие ему приходилось слышать.
      Он ощущал себя силой, владевшей миром. Он распоряжался множеством судеб. И в то же время знал: такой интимный безмолвный момент был самым важным в его жизни.
      Он долго не шевелился, не нарушая совершенство их близости.
      Они были как одно целое.
      Он всегда отмахивался от этой мысли, как от сентиментальной чепухи.
      Но в течение нескольких божественных секунд не знал, где кончается он и начинается она.
      Но все же он был только человеком. Он больше не мог сдерживаться. Он начал свой ритм движений, и сразу же им овладело чувство окончательного возвращения домой.
      Она радостно вздохнула и приподнялась вместе с ним.
      Его знаменитое самообладание разлетелось на тысячу блестящих осколков.
      Верити медленно возвращалась из сияющего мира безграничного наслаждения. На нее навалился обессиленный Кайлмор, уткнувшийся лицом в ее плечо. Его тяжелое разгоряченное тело давило на нее, но Верити не хотелось отпускать его. Она еще крепче обняла его, дыхание постепенно успокаивалось.
      Трудно поверить, что она, великий эксперт плотских наслаждений, ничего в них не понимала. В ее прошлом были лишь бледные подделки под что-то редкостное и настоящее.
      Ей хотелось смеяться от радости. Ей хотелось плакать от обиды, что так много прошло мимо нее.
      Закрыв глаза, она вспоминала, как на мгновение ощутила что-то знакомое, когда их тела соединились.
      Впервые за всю свою жизнь она чувствовала полное удовлетворение. Невежественная деревенская девушка. Заботливая кормилица Бена и Марии. Боязливая служанка. Любовница Элдреда, скорее дочь, а не любовница, особенно со времени его болезни. Наставница Джеймса. Наваждение Кайлмора. А затем его разгневанная непокорная пленница.
      Дочь. Сестра. Любовница. Пленница. Возлюбленная. Все это – женщина, которая полюбила Кайлмора. И в конце всех мучительных бурь Верити сейчас наслаждалась покоем, которого никогда не знала.
      Слова «я люблю тебя» готовы были сорваться с ее губ.
      Но этого она никогда ему не скажет. Не ради себя – она никогда не перестанет любить его. Ради него.
      Последние несколько дней показали, что он далеко не тот бесчувственный камень, каким так старался казаться. Он уже пережил столько страданий. Она не позволит добавить еще одно.
      Кайлмор пошевелился. Дыхание стало ровнее, а сердце больше не колотилось в его груди.
      Когда он поднял голову и посмотрел ей в глаза, Верити увидела, что он тоже изменился. Его взгляд был ясным и спокойным. Исчез цинизм, постоянно омрачавший его черты. Впервые он действительно выглядел мужчиной на год моложе нее.
      Она коснулась его щеки. Пробивавшаяся щетина уколола пальцы.
      – У меня в постели медведь. – Ей хотелось легкости в разговоре.
      Она почувствовала, как сморщилась от улыбки его щека.
      – Мне следовало бы побриться.
      – М-м….
      – Я слишком тяжел для тебя.
      – Может быть, немного.
      Она провела пальцами по его лбу и отвела темные волосы от виска. Никогда раньше она не позволяла себе так свободно изучать своего любовника. Она так хорошо знала его тело, но простые проявления любви были совершенно ей незнакомы.
      Он слегка толкнул ее, радуясь прикосновению, напомнив Верити котенка, который был у нее в детстве. Воспоминание было невинным, возвращавшим ее в почти забытые времена.
      Она тихо рассмеялась.
      – Вы скоро замурлыкаете.
      – Ах, mо cridhe. Я уже мурлыкаю. Разве ты не слышишь. – Даже его голос звучал по-другому, мягче, с призвуком шотландского акцента.
      – Как вы меня называете? – без особого любопытства спросила она, проводя пальцами по его лицу, надменному носу, ушам и бровям.
      Он снова по-кошачьи закрыл от удовольствия глаза.
      – Это просто местное название женщины.
      По блеску его глаз она заметила, что разговор забавляет герцога. В голосе Кайлмора она услышала больше нежности, чем он хотел бы ей показать.
      Какое это имело значение в момент совершенного счастья?
      Кто же знал, что мужское тело способно вызывать такой восторг? Конечно, не самая знаменитая куртизанка Лондона.
      Он целовал ее короткими игривыми легкими поцелуями, покусывая и пощипывая, они шутливо боролись, радостно переплетая ноги и руки.
      Она снова чувствовала себя ребенком. Ребенком, у которого был самый лучший на свете друг.
      Вскоре, когда игра стала приобретать цель, ребенок почувствовал явно взрослое желание. Его губы касались всего ее тела, шеи, спины, груди, ног. Казалось, он поцелуями утверждал свое право на собственность. С каждым поцелуем жар в ее теле повышался.
      На этот раз наслаждение было сокрушительным. Мир разлетелся на раскаленные добела частицы. Задыхаясь, она ухватилась за Кайлмора, как за единственный надежный объект в рассыпавшемся мире. Но еще ярче было сияние, сопровождавшее бурный взрыв наслаждения. И когда Верити пришла в себя, она помнила только это сияние.
      Потом они ненадолго уснули.
      Проснувшись, она увидела Кайлмора, который, опершись на локоть, смотрел на нее сонными ярко-синими глазами. Синие глаза, впервые с тех пор как она узнала его, были спокойными, как море на заходе солнца. Должно быть, он вставал, пока она спала, потому что целый лес свечей заливал комнату золотистым светом. На его лице была нежность.
      – Вот этого я и хотел в Лондоне, – тихо сказал он, целуя Верити. Его губы обжигали ее нежную кожу. – Почему ты так долго заставила меня ждать, Верити?
      Она не стала притворяться, что не поняла его.
      – Вы казались… вы казались слишком сложным для меня. Я предпочитала мужчин попроще.
      – Поэтому ты взяла в любовники Мэллори.
      Имя ее последнего любовника разрушило гармонию, возникшую между ними, как брошенный в дверь нож. Приятное волнение сразу же исчезло.
      – Я не могу изменить свое прошлое, – резко сказала она, пытаясь отодвинуться от него, но он взял ее за плечо и остановил.
      – Я только хочу понять. Я понимаю, почему ты была верна Элдреду. Но Мэллори был смешон.
      – Он был милым. Я думала, что сумею помочь ему. – Она улыбнулась, но, увидев помрачневшее лицо Кайлмора, пожалела об этом.
      – Ты любила его, – проворчал он.
      Она, пристальнее посмотрев на Кайлмора, сдержалась и не стала отрицать этого. Он казался смущенным, пристыженным, расстроенным.
      Он ревновал.
      Боже, это великолепно. Он ревновал. Ее! В их связи вовсе не было неравенства, в чем она всегда была уверена. Он искал подтверждения, что ей никто не нужен, кроме него.
      Она успокоилась и легла рядом с ним.
      – Нет, в то время я никого не могла полюбить.
      Но его все еще волновал человек, такое короткое время занимавший место в ее постели.
      – Он любил тебя. Должен был любить.
      Казалось, его излишне беспокоило такое понятие, как любовь. А она-то думала, что любовь – чуждое для герцога Кайлмора слово. Очевидно, ошибалась.
      – Весьма лестно, ваша светлость, – сухо сказала она. – Но честно говоря, он не знал, что со мной делать. Он был своего рода домашним человеком. Я учила его светским манерам, давала советы, как ухаживать за Сарой, и с удовольствием распрощалась с ним, когда все кончилось. Он добрый, милый человек, женившийся на своей любимой. Он не заслуживает вашей ненависти.
      – За исключением того, что ты принадлежала ему, когда должна была принадлежать мне. – Его мощная рука еще крепче обняла ее. – Ты знаешь, что ты годами сводила меня с ума. Расскажи мне о других.
      – О других?
      Он с нежным упреком подергал длинную прядь ее волос.
      – Не делай из меня дурака, Верити. Ты была самой известной дамой полусвета в Лондоне. У тебя было больше любовников, не только старый баронет и выскочка молокосос.
      – Да, – сказала она, снова пытаясь освободиться из его объятий. – Был еще высокомерный шотландец, которому следовало бы надрать уши.
      Кайлмор приподнялся над ней, его лицо побледнело от шока.
      – Три любовника? – с явным недоверием спросил он.
      – Незачем так демонстрировать свое самодовольство, – сказала она с искренней досадой.
      – Тс-с, – прошептал он и принялся целовать ее. – Ты провела нас, mo cridhe. Самая скандальная женщина королевства чиста, как только выпавший снег.
      – Не смейтесь надо мной, Кайлмор, – обиделась она.
      – Я не смеюсь. Тебе надо перестать считать себя женщиной с клеймом алой буквы. Ты бы заставила покраснеть большинство светских дам.
      – Ты забываешь о тех мужчинах, которых я своим коварством довела до самоубийства, когда впервые приехала в Лондон, – с горечью напомнила она.
      Старая рана все еще не заживала.
      – Ты не виновата в их смерти, Верити, – тихо сказал он.
      Она смотрела ему в лицо, ожидая увидеть осуждение, гнев или отвращение, но синие глаза Кайлмора оставались серьезными, в них не было даже неодобрения.
      Он говорил с такой уверенностью. Она вздохнула, подавляя рыдания.
      – Клянусь, я не поощряла их. И все же они вышибли себе мозги из-за меня. Почему?
      Он лучше других понимал чувство вины. Он знал, как оно разъедает душу. Разве он не страдал, не в силах помешать матери разорять имения и оплачивать политические амбиции?
      Верити пережила годы ненависти и злобных сплетен о ее якобы фатальных чарах. Сплетники осуждали ее холодность и обвиняли в том, что она упивается своей властью над доверчивым и простодушным мужским полом.
      – Они страдали от какого-то помешательства, ты была единственным объяснением их болезни, – медленно произнес Кайлмор, осторожно подбирая слова, чтобы смягчить ее боль. – В тот сезон в самом воздухе было что-то нездоровое. Я помню распущенность, огромные деньги, проигранные в азартных играх, бесстыдное распутство, дуэли со смертельным исходом. Сорайя с ее красотой и таинственностью была частью этого безумия. Но она не делала ничего такого, что бы заставило этих людей покончить с собой.
      – Они умерли из-за меня, – прошептала она, пряча лицо. – Из-за того, кем я была и что я делала.
      Жаждущая душа Кайлмора ликовала от того, что именно у него она искала утешения.
      Горячие слезы обожгли его шею. И жадное желание навеки оставаться центром ее жизни угасло от неизмеримой жалости, охватившей Кайлмора. Он еще крепче обнял Верити.
      – Пора простить себя, я уверен, что те беспокойные молодые люди уже давно простили тебя. Самоубийства были трагедией и жесткой напрасной потерей, но никогда не были твоей виной.
      – Ты на самом деле так думаешь? – Ее робкий вопрос был едва слышен.
      – Абсолютно в этом уверен.
      Она лежала, успокоенная и усталая, такая хрупкая в его руках. Ему хотелось давать необычайные обещания, клясться в вечной верности, преподнести ей весь мир на золотом блюде.
      Но он ограничился самым простым.
      – А теперь спи, mo cridhe. Я буду оберегать тебя.

      На следующий день, когда они с Кайлмором сидели в гостиной за поздним завтраком, Верити все еще была ошеломлена открывшимися перед ней блаженством и неведомой прежде любовью. Отдать себя, всю себя, было невероятным ощущением освобождения.
      Преодолевая вялость, оставленную ночью страсти, в ней зрело новое чувство уверенности в себе. В эту минуту страсть, ум, смелость, красота Кайлмора принадлежали ей одной.
      Что бы ни ожидало их в будущем, ничто не изменит того, что произошло между ними. Верити никогда не станет такой, какой была раньше. И Кайлмор тоже.
      Когда-нибудь он все же уедет, чтобы занять по праву принадлежащее ему место в большом мире. Но никогда не освободится от нее.
      Никогда.
      День начался дождем, предоставляя идеальный предлог задержать герцога в постели. Верити обдумывала, какие невообразимые вещи она сможет проделать с его телом, когда они вернутся в ее комнату.
      – Что это? – Он поднял руку и, перегнувшись через стол, начал перебирать ее пальцы.
      Эти незначительные знаки их близости удивляли ее. Он всегда был страстным любовником, но она бы никогда не сказала, что он относится к людям, открыто проявлявшим свои чувства.
      Он поднял глаза и взглянул на нее.
      – Ты краснеешь, – с удовлетворением заметил он.
      В этот день он особо проявлял свое самодовольство. Очевидно, она действительно плохо себя чувствовала, если находила это очаровательным, а не раздражающим ее.
      Верити, улыбаясь, сделала глоток вина и внимательно оглядела комнату. Ее внимание привлек свирепо смотрящий на нее со стены олень.
      – Знаете, – задумчиво сказала она, – эти украшения совсем здесь не к месту. Я никогда не представляла вас таким хвастливым охотником.
      Кайлмор поставил бокал, вытер губы салфеткой и без всякого интереса посмотрел на траурные украшения.
      – Это трофеи моего деда.
      – Они не действуют на вас угнетающе, когда вы сюда приезжаете?
      – Я не приезжаю. Я жил здесь с отцом, пока мне не исполнилось семь лет. С тех пор я сюда не возвращался. И если бы мне не потребовалось спрятать беспокойную любовницу, я бы сюда не вернулся. – На его лице появилось настороженное выражение, как обычно, когда она касалась его прошлого.
      – Здесь неудобно, конечно, – равнодушно заметила она.
      – Это чертова дыра, – коротко сказал он. – И я не хочу обсуждать это. Давай вернемся в постель.
      Удивительно, как совпадали их мысли, она поставила свой бокал.
      – Но мы встали всего лишь час назад.
      Его черные брови недовольно сдвинулись.
      – Это означает «нет»?
      – Нет. – Затем, когда он еще больше нахмурился, добавила: – Это не «нет».
      Он тихо рассмеялся, и этот низкий звук подействовал на нее как удар молнии.
      – Не знаю, чем я заслужил тебя, – с чувством сказал он.
      Она ответила ему таким же взглядом.
      – И я не знаю. И не думайте, что вы всегда сможете пользоваться постелью, чтобы сбивать меня с толку.
      – Почему же? У меня отлично получается.
      Опять это самодовольство, черт бы его побрал. Он был так восхитительно доволен собой.
      Но если он думал, что Верити забыла о своем любопытстве, то сильно ошибался. Прошлой ночью он заставил ее примириться с тем, что она сделала. В ответ на это ее любовь требовала избавить его от демонов. Если такое решение было вызвано чисто женской потребностью лучше узнать человека, которого она любила, пусть так и будет.
      Что-то ужасное было похоронено в его прошлом. Он никогда не будет свободным, пока смело не оглянется назад.
      Опираясь на его руку, она задумчиво вышла из гостиной.
 
      Кайлмор, скрестив над головой руки, отдыхал и наблюдал за Верити. К его досаде она только что надела поверх изящно вышитой сорочки зеленое платье. Сорочка не скрывала прелести ее тела. А платье требовало от него, более богатого воображения.
      Верити села за туалетный столик и начала расчесывать длинные блестящие волосы.
      В ее теле ощущалась приятная боль, оставленная страстью, странное, незнакомое ей удовлетворение убаюкивало ее ум. День переходил в вечер. За окнами шел дождь, наполняя комнату холодным серым светом.
      Хитрая улыбка появилась на пухлых губах Верити, когда в зеркале она поймала его взгляд. Она знала, что он не может насытиться ею, и чувствовала, себя колдуньей.
      В ней была загадочная смесь искушенности и невинности. Последние несколько часов преобладала искушенность. Но на вершине наслаждения он заметил, как вспыхнули ее глаза, и этот взгляд проник прямо в его душу, которой, как он клялся, у него не было.
      До сих пор.
      Она смотрела на его отражение в зеркале все так же задумчиво, как и в гостиной.
      Черт побери, она не забудет своих проклятых вопросов.
      – Мистер Маклиш сказал, что мне нужно спросить вас об отце, – сказала она.
      Вспышка гнева вывела Кайлмора из дремотного блаженства. Он рывком сел в постели и посмотрел на нее со всей надменностью, какую только сумел выразить.
      – В самом деле?
      – Да, – подтвердила она с удивительным спокойствием. – Он хочет, чтобы у меня создалось лучшее мнение о вас.
      – Мне принесут его голову на блюде, – проворчал он.
      Черт, Кайлмор не просто был в ярости, он чувствовал, что его предали. Хэмиш Маклиш был свидетелем всех его унижений в детстве.
      – Он слишком полагается на старые обязательства, – заговорил герцог голосом Холодного Кайлмора, резким, отчетливым, ледяным. – Как и вы, мадам. – В зеркале он увидел, как свет померк в ее сияющих глазах.
      – Да, ваша светлость, – равнодушно сказала она и снова занялась своими волосами.
      Почтительное обращение уязвило его. Оно причиняло боль. Кайлмор вздохнул и поднялся с кровати. По выражению ее лица было ясно, что ему едва ли удастся заманить ее в постель в ближайшее время.
      – Верити, позволь мне оставить свои тайны при себе. Это не тема для пустой болтовни, – сурово сказал он, натягивая бриджи.
      Непонятно почему, но одежда казалась ему защитой от ее расспросов.
      – Это была не пустая болтовня. От ваших драгоценных тайн вас преследуют кошмары. Когда вы кричите, вы зовете отца.
      Резкими движениями, подчеркивавшими гнев, она начала скручивать густые черные волосы в узел. Кайлмор подошел и взял ее за руки. Несколько непослушных прядей беспорядочно падали на ее плечи.
      – Довольно, Верити.
      – Я пытаюсь привести волосы в порядок, – сердито ответила она.
      – Волосы подождут. Или оставь их как есть. Мне больше нравятся распущенные.
      Серые блестящие глаза смотрели на него с вызовом.
      – Неужели мы не можем просто наслаждаться тем, что имеем? – Это была мольба. – Мы только что обрели друг друга. Не надо это портить.
      Она недовольно нахмурила темные красивые брови.
      – Сорайе платили за то, чтобы она делала то, что от нее требовали, ваша светлость. Боюсь, ваша следующая любовница оказалась женщиной с более независимой натурой.
      Он рассмеялся. Не мог не рассмеяться.
      – Сорайя тоже не была увядающей фиалкой. Память изменяет тебе, mo leannan.
      – Перестаньте, говоря со мной, употреблять эти непонятные иностранные слова. – Его насмешки еще больше рассердили Верити.
      – Здесь английский – иностранный, mo cridhe. – Он наклонился и поцеловал блестящую корону ее волос.
      – Как пожелаете, ваша светлость, – тупо произнесла Верити.
      Она тряхнула головой, освобождаясь от его рук. Он немного постоял позади нее, затем заходил взад и вперед по комнате.
      – Черт бы тебя побрал, ты не переиграешь меня. Сколько бы ты ни дулась, ты не сделаешь меня своей игрушкой. – Всю жизнь он боролся со своекорыстными интригами своей матери.
      Будь он проклят, если смирится с подобными манипуляциями своей любовницы.
      – Как пожелаете, ваша светлость.
      Она пренебрегла его просьбой оставить волосы в покое. Доставлять ему удовольствие она явно не собиралась. Чем сильнее он нервничал, тем более невозмутимой казалась она.
      Закончив закалывать шпильками массу роскошных волос, Верити с холодным и отчужденным выражением лица повернулась и посмотрела на него.
      – Чего теперь пожелает ваша светлость?
      Это был голос Сорайи, и он ненавидел его. Кайлмор сдержал свой язвительный ответ. Он разглядел, что она скрывает под своей невозмутимостью. От того, что он увидел, до боли сжалось холодное сердце.
      Боже, он обидел ее. Это было невыносимо.
      Он клялся, что ничего больше не заставит ее страдать. Он клялся в этом своей жизнью.
      Эта минута показала, чего стоила его клятва.
      Чтобы избавить ее от страданий, он навредит себе, навредит другим. Он будет драться, лгать, воровать, убивать. Он сделает все.
      Но не признает своего позора.
      Проклятие, ничто не стоило этого.
      Она не стоила этого.
      Он схватил рубашку и через голову натянул ее на себя. Затем, развернувшись на каблуках, направился к двери. Пусть эта девка дуется, что не добилась своего. Когда они вернутся в Лондон, он купит какую-нибудь хорошенькую безделушку, чтобы смягчить удар.
      Кайлмор остановился на пороге. О Господи, как он обманывал себя.
      Сорайю удовлетворили бы такие подачки. Верити мог бы удовлетворить только подарок, дороже самого драгоценного бриллианта.
      Верити была нужна его трепещущая, жалкая, ранимая душа.
      Нет. Пусть убирается к черту. Он не мог этого сделать.
      Но что значила его гордость, если он сделал ее несчастной?
      Ничего. Меньше крохотной пылинки.
      Но она станет презирать его, если он расскажет правду о своем детстве.
      После чуда, свершившегося прошлой ночью, храбрость покидала его при мысли, что она снова станет презирать его. Он медленно подошел к окну и сквозь решетку посмотрел на залитую дождем долину.
      – Мадам, я расскажу об этом, но это будет единственный раз.
      Его голос звучал глухо.
      Кайлмор ожидал, что она что-то скажет, может быть, подбодрит его. Но Верити продолжала молчать, хотя он чувствовал, что она не сводила глаз с его спины.
      Он впился рукой в оконную раму.
      – Мой отец, шестой герцог, был развратником, пьяницей и наркоманом. Он отравлял себя еще со школьных лет и постепенно, но неуклонно сходил с ума. Моя мать поселила его в этой долине, чтобы избежать скандала.
      Он помолчал, давая Верити возможность выразить подобающие случаю удивление, отвращение или даже недоверие.
      Она ничего не сказала. Может быть, он уже повергнул ее в такой шок, что она лишилась дара речи? Худшее еще было впереди.
      Ему хотелось бы больше ничего не рассказывать.
      Но он взял себя в руки и продолжил:
      – В окружение отца входили Хэмиш, двенадцатилетняя любовница по имени Люси. И сын. Отец, чтобы досадить моей матери, решил отобрать у нее наследника. – Кайлмор по-прежнему говорил безжизненно и глухо. – Он никогда не понимал свою жену. Он ненавидел ее, но никогда не понимал.
      Хотя все это казалось далеким прошлым, Кайлмор говорил быстро, без проявления каких-либо чувств, ибо боль и страх все еще жили в нем.
      Он больше ничего не видел за окном.
      Вместо залитой дождем долины перед его глазами вставали долгие темные ночи унижений и заточения в этом доме. Длинные темные ночи, которые коварная память превращала в одну бесконечную ночь. Кайлмор глубоко и судорожно вздохнул, готовясь рассказать остальное.
      – Когда наступал приступ безумия, а они все усиливались и усиливались, он становился буйным. Он был угрозой для всех, кто находился рядом, но питал особую, злобную ненависть ко мне. Вероятно, потому, что я был так похож на мать. Он пытался убить меня.
      Кайлмор помолчал, воспоминания жалили его как ядовитые змеи. С горечью в голосе он продолжал.
      – Он умер на руках Люси, когда мне было семь лет. Несчастная маленькая шлюшка не знала, что его отвратительные болезни через год прикончат и ее. После смерти отца мать отправила меня в Итон, а сама выгнала, арендаторов, обрекая их на голод или эмиграцию.
      Он снова умолк. Конечно, теперь Верити выскажет что-нибудь. Возмущение, сочувствие. Даже насмешку. Но напряженное молчание продолжалось.
      Может быть, она радовалась, видя, как низко он пал. Его мать смаковала бы такую минуту. Она сделала целью своей жизни растоптать его гордость и превратить сына в творение своих рук.
      Матери это так и не удалось. Но Верити могла уничтожить его одним словом.
      Видит Бог, он так устал притворяться великим герцогом Кайлмором. Он находил некоторую свободу в том, что признавал правду, скрытую за фальшивым величием.
      Молчание продолжалось.
      Что это с ней? Почему, черт побери, она ничего не говорит? Ведь его трагическая исповедь заслуживала какого-то отклика.
      Порыв ветра бросил струи дождя на оконное стекло.
      Какой смысл прятаться? Он должен посмотреть на нее. Он уже не тот испуганный ребенок, каким был когда-то в этой долине.
      Поворачиваясь, он едва осмелился взглянуть на нее. Что он увидит на ее лице? Презрение? Жалость? Торжество?
      Или, хуже, равнодушие?
      Верити по-прежнему сидела у туалетного столика. Кайлмор заставил себя посмотреть ей в глаза.
      И наконец понял ее молчание.
      Не веря своим глазам, он вглядывался в ее прекрасное лицо. Глаза Верити были полны печали, и слезы блестели на ее щеках.
      – О, мой дорогой, – дрогнувшим голосом сказала она.
      Неуверенно улыбнувшись, она протянула ему дрожащую руку.
      Его одинокое, недоверчивое сердце открылось навстречу манившему его жесту. Двумя шагами он пересек комнату и упал подле нее на колени.
      – Верити… – прошептал он и зарылся лицом в ее колени.
      Верити склонилась, согревая его своим теплом.
      – Это кончилось. Это кончилось. Мне так жаль, что вам пришлось пройти через это. Мне так жаль, – чуть хриплым от слез голосом говорила она. – Но вы были таким смелым маленьким мальчиком.
      Она продолжая что-то шептать, гладила его по волосам с такой нежностью, что ему хотелось рыдать.
      Но он не зарыдал. Он уже не слушал ее слова, а только впитывал в себя ее безграничное сострадание, заполнявшее холодную пустоту в душе.
      Закрыв глаза, Кайлмор отдался во власть благодатной темноты. Темноты, заполненной милой Верити.
      И в этой темноте истина, с самого начала прятавшаяся в его сердце, наконец заставила себя услышать.
      Он так долго спасался бегством от своих чувств, что даже сейчас страшился этого неизбежного момента.
      Но было слишком поздно. Истина вышла на свет. Кайлмор ничем не мог заглушить ее настойчивые требования.
      Он так жаждал обладать телом Верити, потому что еще сильнее жаждал обладать ее душой.
      Она дополняла его в чем-то, что он только начинал понимать, хотя его сердце всегда чувствовало в ней свою половинку.
      Он совершал преступления против нее, использовал ее, желал, ненавидел, жестоко обращался с ней.
      И все это время она была его единственной надеждой на спасение.
      Он стоял перед нею на коленях, схватившись за нее, как человек, тонущий в штормовом море. Она пережила лишения, потери и насилие. Она противостояла им со смелостью и безграничным желанием пожертвовать собой ради тех, кого любила. Она не прибегала, подобно ему, к легкому пути защиты – цинизму и безразличию.
      Кайлмор любил ее всем своим существом.
      Он любил ее.
      Тяжелый груз одиночества и терзаний упал с его плеч. Он лишь испытывал радостное облегчение оттого, что доверился ей, он знал, что она не предаст его.
      Она видела его с самой плохой стороны. И не отвергла.
      Когда-нибудь он расскажет ей о долгих, трудных годах учебы в Итоне, куда после наследования титула Кайлмор приехал полуграмотным дикарем. Над ним издевались, его били и травили другие мальчишки, которые слишком быстро почувствовали его одиночество.
      Слава Богу, он унаследовал неплохие мозги от своей гарпии-матери. К тому времени, когда Кайлмор уезжал в Оксфорд, его блестящие успехи в науках и холодная отчужденность вызывали зависть одноклассников. Они никогда не догадывались, что годы одиночества превратили его в Холодного Кайлмора, когда-то бывшего испуганным ребенком-дикарем.
      Он расскажет ей о разорении, на которое от его имени обрекало арендаторов мелочное, самовлюбленное существо, давшее ему жизнь. А он стоял рядом, бессильный остановить опустошение, творимое ею.
      Что было бы с ним, если бы он не уступил своему любопытству и не увидел женщину, о которой болтали все языки в тот год, когда он получил наследство? Если бы он не встретился взглядом с блестящими настороженными глазами в толпе гостей в лондонском салоне?
      Его страсть к Сорайе-Верити всегда была слабостью. Кайлмор провел годы, пытаясь освободиться от нее.
      Слава Богу, ему это не удалось.
      Да, когда-нибудь он расскажет ей все об этом.
      Он уже приобрел ее понимание и прощение. Он чувствовал это в ее прикосновении, в ее тихом голосе, нежно утешавшем его.

      Верити сразу же заметила перемену в герцоге. Ее жестокий любовник не превратился в обычного человека, но в его поведении появились простота и легкость.
      Ночные кошмары больше не преследовали его.
      И если ужасы, пережитые Кайлмором в детстве, не выходили у нее из головы, то это была плата за любовь. Верити следовало бы сразу догадаться, какие чудовищные дела творились в этом доме, но она была слишком поглощена собственными бедами, чтобы что-то заметить.
      Решетки на окнах, явно установленные за годы до ее приезда. Странное поведение герцога и его нежелание находиться в доме. Атмосфера заброшенности и несчастья, царившая кругом.
      Его сны.
      О да, его сны должны были насторожить ее. Даже в Лондоне она могла бы догадаться, что человек с таким нечеловеческим самообладанием должен скрывать в самой глубине души кровоточащие раны.
      Верити не обманывала себя и не верила, что эти раны скоро затянутся. Но она молилась, чтобы этот новый более нежный, более открытый человек получил шанс наконец стать самим собой.
      Этот новый Кайлмор был склонен изображать из себя любителя поспать. Она ничего не имела против. Каждую ночь он доверчиво засыпал в ее объятиях, а она рыдала над страданиями, которые он переносил с такой храбростью и в таком одиночестве. Рыдала молча. Если он увидит ее плачущей, то догадается о ее тайной любви.
 
      Спустя неделю после того, как герцог раскрыл ужасающие тайны своего детства, Верити как-то утром спустилась вниз и столкнулась с ним в холле. Мощными руками он удерживал под мышками пару оленьих голов.
      – Что вы делаете? – удивилась она.
      – Сооружаю погребальный костер из наших суровых стражей. – Кайлмор бесцеремонно бросил свою ношу и обнял Верити. – Если только ты не хочешь сохранить их? – шепотом спросил он.
      – Упаси Боже.
      Он был в одной рубашке, и мускулы его спины играли под ее ладонями.
      Появился Энди и выхватил лесную куницу и самого мрачного барсука из кучи у двери, даже не взглянув на обнимавшуюся пару.
      И все же Верити покраснела. Невероятно. Тринадцать лет она была куртизанкой, но, несмотря на распутный образ жизни, часть ее души чувствовала себя чистой, как будто вновь родившейся. Почти девственницей.
      Впервые полюбившей девственницей.
      После исповеди Кайлмора ей страшно хотелось убрать из дома все, напоминавшее о проклятом прошлом. Может быть, тогда он обретет покой.
      Энди швырял чучела в тележку.
      – Кайлмор, – тихо позвала она. – Вам помочь?
      Он просил называть его по имени, но Верити испытывала неловкость от такой близости.
      – Ты не должна работать, как служанка, милая.
      – Думаю, если герцог может пачкать свои руки, то такая крестьянка, как я, ничуть не хуже, – сухо заметила она.
      Не дожидаясь его согласия, Верити пошла в гостиную и ахнула, увидев царивший там хаос. Хэмиш и Энди стояли на табуретах у соседних стен и ломом срывали с них выставленные напоказ головы животных.
      – Ваш дедушка явно желал, чтобы его трофеи висели здесь до конца света, – сказала Верити и сразу же чихнула от облака пыли, которое поднялось, когда на пол свалилась самая большая голова.
      – Возьми. – Кайлмор протянул ей носовой платок. – Я не шутил насчет пыли.
      – Пожалуй, нет, – согласилась она. – Я займусь вещами поменьше.
      Верити повернулась к массивному шкафу из красного дерева, в котором были выставлены образцы местной фауны. Она возненавидела эти чучела несчастных убитых зверьков с первой же минуты, как их увидела.
      Уборка этой комнаты заняла почти весь день. Раньше она никогда бы не поверила, что величественный герцог Кайлмор снизойдет до такой грязной работы. Но сейчас ее не удивляло, что он трудится усердно и безропотно рядом со слугами.
      В Лондоне она совсем его не понимала, а еще считала себя умной женщиной!
      Когда Хэмиш, Ангус и Энди вынесли одну задругой оленьи головы, что-то новое почувствовалось в атмосфере. Что-то похожее на счастье.
      Но для Верити это было счастье с привкусом печали. Это счастье не могло длиться вечно.
      Разобрав нижнюю полку последнего шкафа, Верити осторожно выпрямилась. У нее заболела спина. Подумать только, когда-то она работала так каждый день, служа горничной в имении сэра Чарлза Нортона.
      Верити повернула голову и увидела Кайлмора, наблюдавшего за ней из угла. В его ярко-синих глазах был знакомый блеск, от которого кровь застучала в ее венах.
      Возможно, она не так уж и стара.
      Впервые за этот день они остались одни.
      Кайлмор перешагнул через последние обломки четырех картин, изображавших страшные, кровавые сцены охоты, и подошел к Верити.
      – У тебя на щеке грязь, mo cridhe. – Нежная улыбка пробежала по его лицу. – Сорайе стало бы стыдно за тебя.
      Когда-то упоминание о Сорайе было ей неприятно. Когда-то и он хотел уколоть ее. Те дни были уже далеко, но Верити все равно почувствовала беспокойство. Она испытующе посмотрела герцогу в лицо.
      – Вам не хватает ее?
      Он поднял руку и пригладил пряди, выбившиеся из уложенных на голове кос.
      – Почему? Она здесь. Она и есть Верити. – Чисто мужское удовлетворение заставило Кайлмора улыбнуться еще шире. – И она принадлежит мне.
      Верити не стала спорить. Они оба знали, что это правда.
      Когда они на равных, разве можно стыдиться поражения? Она бросила на него пристальный взгляд из-под темных ресниц. Верити очень скоро поняла, что именно такой взгляд сводит его с ума.
      Голос Кайлмора огрубел от страсти.
      – Я хочу тебя прямо сейчас.
      Не самый утонченный прием обольщения, но Верити было достаточно чувствовать жар его тела и видеть выразительный блеск глаз. Иногда Кайлмор соблазнял ее сладкими словами и пикантными комплиментами. Иногда увлекал ее силой своей страсти, от которой ее сердце было готово выскочить из груди.
      А сейчас она видела по сапфировому огню в его глазах, что он сгорает от нетерпения и не хочет тратить время на комплименты.
      – Пойдемте наверх.
      Он покачал головой, и в его улыбке появилось что-то дьявольское.
      – Нет, я хочу здесь.
      Ее глаза удивленно округлились.
      – Но кто-нибудь может войти.
      – Не войдут. Я отпустил их на весь день. – Он запер дверь. – Снимай свои панталоны и ложись на ковер. – По голосу было ясно, что он не потерпит возражений.
      От такого бесстыдного требования по телу Верити пробежала дрожь предвкушения.
      – Только панталоны, ваша светлость?
      – Пока этого достаточно. – Он повернулся к ней и с нетерпением настоящего аристократа постучал ключом по ладони.
      Верити кивнула, пряча свое нараставшее возбуждение.
      – Как пожелаете.
      Она подняла юбки, чтобы развязать шнуровку, и услышала его короткий вздох. Панталоны уже лежали у ее ног. Она переступила через них и, намеренно дразня Кайлмора, аккуратно разложила их на массивном дубовом кресле, которое заметила еще в первый день своего пребывания здесь.
      Кремовый шелк с вышитыми на нем фиалками и лилиями выглядел неприлично на фоне тяжелого резного дерева.
      Стоя у двери, Кайлмор с жадностью следил за каждым ее движением. Верити чувствовала себя кроликом, попавшимся на глаза лисе. Только в данном случае кролик был бы счастлив, если бы его съели.
      – Ковер, – хрипло приказал он.
      Она скрыла злорадную улыбку. Аристократические манеры уже изменяли ему. Ей же не требовалось никаких усилий.
      Не говоря ни слова, она подошла к камину и легла на расстеленный перед ним красно-синий персидский ковер. Согнув колени, она слегка раздвинула ноги. Он не сможет устоять перед таким смелым приглашением.
      Она закрыла глаза и с волнением ждала его.
      Долго ждать не пришлось. Кайлмор подошел так быстро, что она даже не слышала, как он пересек комнату.
      – Ты думаешь, что я воск в твоих руках, да? – прорычал он.
      Он не дотрагивался до нее. Но она знала, что скоро дотронется.
      Вериги притворно зевнула, зная, что это заставит его потерять всякую власть над собой. Как она любила дразнить его.
      – Да.
      Он грустно усмехнулся.
      – И ты права, черт тебя подери.
      Она слышала его неровное дыхание и слабый шорох одежды. Ему не терпелось овладеть ею.
      Кайлмор небрежно сдвинул ее юбки. Верити выглядела совершенно развратной. Но она не чувствовала себя развратной, она чувствовала себя свободной.
      Даже не открывая глаз, она ощущала на себе его горячий взгляд. В комнате было тихо, слышалось только его хриплое дыхание.
      Кайлмор положил руки на ее колени и грубо, широко раздвинул их. От теплоты его ладоней, которое чувствовалось сквозь тонкие шелковые чулки, Верити охватила дрожь.
      Она ощущала его возбуждение и слышала прерывистое дыхание. Ощущала, как он сдерживает себя. Она выгнулась на пушистом ковре и ожидала, что он войдет в нее. Он должен знать, что она готова принять его.
      Она почувствовала его губы и тихо застонала в экстазе.
      Он был дьяволом. Он был ее дьяволом.
      Он приподнял и поставил ее перед собой на колени, а сам откинулся назад, опираясь на пятки. Она положила руку ему на грудь и почувствовала, как под тонким белым полотном буйно бьется его сердце. Затем он высоко поднял ее над собой, так что темно-зеленые юбки накрыли их обоих, словно ради приличия скрывая распутство.
      Но под этим прикрытием она села на него верхом, открытая и готовая принять его. Она хотела этого жара и силы. Она хотела чувствовать его внутри себя.
      Она обеими руками ухватилась за его широкие плечи и изогнулась. Он судорожно сжимал ее, и Верити видела, как темнели его глаза, когда она медленно опускалась на него. Как бы она ни желала его, она пережила восхитительный момент сопротивления, перед тем как полностью приняла его.
      Они смотрели в глаза друг другу, и Верити поняла, чего он хочет. Сознание собственной власти будоражило ее, когда она избрала ритм их слияния, то приподнимаясь, то опускаясь на него.
      В такие моменты связь между ними казалась неразрывной, хотя Верити знала, что этого не может быть. Она любила его медленно, глубоко, настойчиво, отдавая всю себя с каждым движением тела.
      Кайлмор притянул голову и поцеловал ее долгим страстным поцелуем..
      Верити сжала руками его рубашку и бросилась в бездну. Кайлмор оторвался от ее губ и откинул голову в последнем усилии. Остатки самообладания растворились в безумии. Верити кусалась и царапалась как зверь и упивалась своим неистовством.
      Наслаждение обрушилось на нее с ослепляющей силой, в то же мгновение, когда содрогнулся он. Целую вечность она не могла оторваться от него, а мир кружился перед ее глазами.
      Когда все кончилось, они без сил упали на ковер. Верити лежала поперек вздымавшейся груди Кайлмора и слушала, как постепенно успокаивается его сердце. Ее тело болело от блаженного изнеможения. Верити сомневалась, что когда-нибудь снова сможет двигаться.
      Но не сомневалась, что однажды умрет от такого наслаждения.
      После долгого, наполненного чувственными переживаниями молчания он дрожащей рукой дотронулся до ее волос. Нежность этой ласки тронула ее до глубины души.
      – Вот и нет больше призраков, – тихо сказал он.
      Верити думала, что вслед за уничтожением ужасных трофеев своего деда Кайлмор наконец избавится от тяжелых воспоминаний о прошлом. Дни проходили в радостном тумане, и у нее появилась слабая надежда, что герцог изгнал своих демонов.
      К сожалению, ее собственные демоны все настойчивее проявляли себя.
      И жаждали крови.
      В этой скрытой от всего мира долине едва ли имело значение, что Кайлмор был одним из самых знатных людей королевства или что она была продажной женщиной, чье имя трепали в каждой таверне от «Джона О'Троутса» до Лэндс-Энда.
      Но Верити не могла забыть, что у герцога были обязательства, которыми он пренебрегал. Кайлмор должен жениться и произвести на свет наследника. А жестокая правда заключалась в том, что он не мог жениться на своей любовнице, несмотря на безумное предложение, сделанное в Кенсингтоне. Теперь она догадывалась, что он хотел этим браком нанести удар своей семье. Слава Богу, этот запутавшийся, разгневанный человек больше не существовал.
      Каждую минуту, проведенную с Кайлмором, каждый раз, когда они с упоением занимались любовью, каждый раз, когда они смеялись, спорили или спокойно беседовали у камина после долгого, заполненного заботами дня, Верити помнила, что, пока она остается с ним, герцог не станет искать себе жену.
      Любовь к ней погубит его. Ей было бы невыносимо видеть его униженным, осмеянным и опозоренным из-за того, что он был достаточно смел и добр, сумев за ее дурной славой рассмотреть настоящую женщину.
      Но каждый раз новый день заставал Верити в его объятиях, сонную, счастливую, удовлетворенную, и она давала себе обещание, что покинет его завтра.
      На этих широтах осень наступает быстро, и ночной воздух холоден, несмотря на то, что на холмах все еще цветет пурпурный вереск. Кайлмор вошел в гостиную, принеся с собою свежий аромат приближавшегося вечера.
      За месяц своего пребывания в Шотландии Кайлмор отрастил волосы и выглядел загорелым и отдохнувшим. В этой грубой одежде его легко было принять за преуспевающего фермера. Пока не бросалась в глаза прирожденная властность в его осанке.
      – Что? – спросил он, увидев, что Верити, стоя у окна, наблюдает за ним.
      – Я как раз думала, какого красивого любовника я получила, – откровенно ответила она.
      Он смущенно улыбнулся ей.
      – Ох уж эта глупенькая девушка!
      Верити рассмеялась над его театрально преувеличенным акцентом.
      – Ну, если не верите мне, спросите Мораг и Кирсти. Клянусь, эти девушки только от вашего голоса краснеют, как ягоды рябины.
      Это было правдой. Хорошее настроение герцога передавалось всем обитателям дома, так что горничные, прежде боявшиеся его, теперь ходили за ним, как заблудшие ягнята.
      Но Кайлмор их не замечал. Когда-то Верити считала его самовлюбленным и чванливым, но тщеславие было всего лишь частью маскировки, к которой он прибегал в Лондоне.
      – Они такие же глупые, как и ты, mo cridhe.
      Хэмиш сказал ей, что «mo cridhe» означает «мое сердце», a «mo leannan» значит «моя любимая». Верити понимала, что не следует трепетать от восторга каждый раз, когда Кайлмор называет ее ласковыми именами, но ничего не могла с собой поделать.
      Он был прав. Она, без сомнения, была глупой.
      Кайлмор взял ее за руку и подвел к дивану, стоявшему напротив камина. Теперь, с приближением холодов, в камине постоянно горел огонь.
      – Я хочу поговорить с тобой.
      Было непохоже, что Кайлмор собирался говорить о чем-то серьезном. Он развалился на подушках, подобно молодому султану, любующемуся своей любимой наложницей.
      – Повторяю последний раз: я не хочу учиться ездить верхом.
      – Нет, я хочу поговорить о другом. – Он поднес ее руку к губам и поцеловал ладонь. – Я скучал по тебе, – тихо признался он.
      Она коротко рассмеялась и ответила легким поцелуем. Как ей нравилась эта физическая свобода. Она ощущала ее как часть своей новой жизни, как неиссякаемый источник радости.
      – Мы расстались утром.
      – Знаю, но все равно скучал по тебе.
      – Так кто же здесь глупый? – Она отвела шелковистые темные волосы от его лица. – Хотите, я подстригу вас сегодня? Вы превращаетесь в лохматого горца. И приводите меня в ужас.
      – Об этом позаботится мой камердинер в замке Кайлмор.
      – Да, но… – Верити отшатнулась, как от удара, она поняла значение только что сказанных им слов. – Замок Кайлмор, – повторила она.
      – Кончается осень, Верити. Мы не можем оставаться здесь на зиму. Это необитаемое место и абсолютно недоступное. Не говоря уже о том, что здесь холоднее, чем в ледяной пещере ада.
      Он говорил, словно сказанное им было разумно, но в действительности в его словах звучал похоронный звон по всему ее счастью.
      – Я… я понимаю, – дрогнувшим голосом сказала она.
      Конечно, она понимала.
      Их идиллия длилась немногим более трех недель. Двадцать два коротких дня. Такая ничтожная награда за все одиночество в годы борьбы.
      Это было несправедливо, Верити хотелось взбунтоваться, хотя она уже смирилась с тем, что жизнь вообще полна несправедливости.
      «Еще одна неделя. Еще один день».
      «Я еще не готова отказаться от тебя».
      Верити все время знала, что отсрочка ничего не изменит, если она не обещает вечности. А вечности быть не могло.
      – Так ты успеешь собраться, если мы уедем завтра? – Он продолжал говорить спокойно, как будто не убивал ее каждым отмеренным словом. – Ангус и Энди отправились к берегу, чтобы пригнать судно. Они и Хэмиш поедут с нами. Остальные заберут вещи из дома и последуют вторым рейсом.
      – Так скоро? – прошептала Верити.
      Когда-то ей была ненавистна каждая травинка в этой долине. Теперь же у нее разрывалось сердце от расставания с ней.
      «О, Верити, – прошептал ее внутренний голос. – Не разлука с этой долиной разрывает твое сердце, и ты это знаешь».
      – Это север, погода может измениться в любую минуту.
      – Да, – уныло сказала она. – Конечно, я буду готова.
      Рука, скрытая от его глаз, сжалась в кулак от усилия сохранять спокойствие.
      Кайлмор нахмурил брови.
      – Что случилось? – Он снова поцеловал ее пальцы. – Не беспокойся, mo gradh. Тебе понравится замок. Из него открывается вид на море, его окружают акры садов, которые будут в твоем распоряжении.
      Она не смогла выдавить из себя улыбку. Сейчас рушился весь ее мир.
      – Да, – равнодушно сказала Верити.
      Кайлмор помолчал, озадаченно глядя на нее.
      – В замке легче получить медицинскую помощь, если она тебе потребуется, – медленно произнес он.
      Это вывело ее из состояния тупого отчаяния.
      – Я не больна. Я никогда не болею.
      Он улыбнулся улыбкой самого счастливого человека на свете.
      – Конечно, но, может быть, ты уже носишь моего ребенка.
      Вырвав у него свою руку, Верити встала.
      – Нет. Нет, это невозможно.
      Он не сводил с нее своих ярко-синих глаз.
      – Я бы сказал, это более чем возможно.
      Она глубоко вздохнула, чтобы приглушить волнение.
      – Вы не понимаете. Я – бесплодна.
      Глупо было стыдиться признания в том, с чем она давно смирилась, и все же ей было стыдно.
      – Ты не можешь этого знать, – спокойно ответил он.
      Она сжала руки с такой силой, что ногти впились в ладони.
      – Нет, могу. Я спала с мужчинами с пятнадцати лет. Сейчас мне двадцать восемь, и никогда не было зачатия. – Сначала ее бесплодие казалось благом, но проходили годы, и Верити начала с отвращением думать о своем неестественном состоянии.
      – Это все догадки, – твердо заявил Кайлмор.
      – Нет, это уверенность, – так же твердо ответила она.
      Он поднялся и встал перед ней. Ее решимость покинуть его была недостаточно твердой, Верити это понимала.
      – Верити, сэр Элдред уже утратил мужскую силу. Мэллори, как я понял, не был страстной натурой. А мы с тобой в Лондоне были осторожны. В этом же доме мы оба были во власти страсти и не думали об осторожности. – Его глаза сияли от радости. – Счастливое прибавление вполне возможно будущей весной.
      Неужели это правда? Могли ребенок Кайлмора расти в ее теле?
      О, пусть так и будет! Верити отдала бы все, только бы почувствовать, как его ребенок шевельнется в ней. Она окружит сына или дочь такой любовью, которой так не хватало Кайлмору в его тяжелом детстве.
      А герцог продолжал, словно не он только что разрушил убеждение, на котором была построена вся ее жизнь.
      – Я не хочу, чтобы ты оказалась здесь в середине зимы.
      Сердце, почувствовавшее надежду, снова сжалось от безысходности.
      Если каким-то чудом Верити родит его ребенка, ей придется растить его без отца, потому что вероятность беременности никак не меняла главного. Она лишь прибавляла горечи ее страданиям.
      Верити пыталась скрыть, насколько велико ее горе. Когда-то это ей удалось бы. Теперь же она сомневалась, что сможет обмануть его.
      Но должна попытаться. Ради него должна попытаться. Верити еще раз глубоко вздохнула.
      – Я не поеду в замок Кайлмор.
      Он не сразу понял ее. Почему он был должен понять?
      – Ты хочешь поехать в какое-то другое место? У меня есть и другие дома. Или можем отправиться в путешествие. Или вернуться в Лондон, если хочешь.
      Боже, как это трудно. Она облизнула пересохшие губы.
      – Нет, я вернусь к моему брату, в Уитби. По крайней мере на время.
      – В Уитби? – повторил Кайлмор, и в этот момент она увидела, что он понял. Его лицо окаменело от потрясения. – Ты хочешь покинуть меня. – Слова прозвучали так резко, что Верити почти пожалела о своем решении.
      Но она напомнила себе, что делает это ради него самого. Когда-нибудь, в унылые годы, ожидавшие ее впереди, она, может быть, найдет утешение в этой мысли.
      – Да.
      Слава Богу, Кайлмор не расслышал безграничное отчаяние в ее лжи.
      Она готовилась к его гневу. Однажды она довела его до тяжкого преступления. Она понимала, что это предательство намного хуже, чем ее бегство из Лондона. За эти недели она не давала никаких обещаний, но каждая минута доказывала ее верность.
      Кайлмор сохранял спокойствие, хотя его лицо побелело как мел.
      – Ты не собираешься сказать мне почему?
      Какую боль причинила она ему. Верити понимала это и ненавидела себя. Но она должна сделать это. У герцога и куртизанки не могло быть будущего. Каждый день, проведенный вместе, делал неизбежную разлуку все более мучительной.
      Так говорил ей рассудок.
      А сердце убеждало, что не может быть боли сильнее той, которую Верити испытывала сейчас.
      Верити собрала всю свою храбрость. Теперь она должна стать только Сорайей. Гордой, решительной, холодной. Страдающее сердце Верити не должно помешать ей сделать то, что она должна сделать.
      – В Лондоне мы заключили соглашение. Если любой из партнеров захочет прервать эту связь, она закончится. Так вот я хочу прервать ее, ваша светлость.
      Кайлмор поморщился, когда она употребила его титул.
      – И это лучшее, что ты можешь сделать? Прощай, удачи тебе, и разойдемся по разным дорогам? – сердито спросил он. – Черт подери, я думаю, ты должна мне больше, чем это. Что происходит, Верити? Почему все переменилось, как только я сказал, что мы уезжаем из долины?
      Верити не могла сказать ему правду; он бы никогда с ней не согласился. Кайлмор верил, что нет ничего лучше, чем сделать куртизанку герцогиней.
      Но Верити думала по-другому.
      Она отвернулась, не желая видеть его боли и растерянности.
      – Я давно знала, что должна уехать. – Верити с трудом владела голосом. – Пришло время вам вернуться к своей жизни, а мне – к своей.
      – Ты – моя жизнь! Я не позволю тебе уехать, – страстно заявил Кайлмор, поворачивая ее лицом к себе. – Не делай этого, mo cridhe!
      Она неподвижно смотрела на его искаженное мукой лицо.
      – Вы ничего не можете требовать от меня. Вы сказали, что больше никогда не станете принуждать меня. Или ваше слово ничего не стоит? Если вы действительно изменились, то вы прекратите этот спор.
      Верити поступала жестоко, упрекая Кайлмора в его грехах, жестоко было напоминать ему и о той сказочной ночи, когда она наконец отдалась ему по воле своего сердца.
      Он отпустил ее.
      – Итак, ты снова убегаешь от меня без всяких объяснений? По крайней мере на этот раз я, видимо, должен быть благодарен, что ты предупредила меня о своем отъезде.
      – О, найдите в себе силы простить меня! – воскликнула Верити, ее решительность таяла.
      Кайлмор отшатнулся прежде, чем Верити коснулась его.
      – Мадам, ваше право – уехать, а мое – распорядиться своими чувствами, как я желаю.
      – Так… так вы не будете настаивать, чтобы я осталась с вами? – неуверенно спросила она.
      Он покачал головой.
      – Мои преступления против тебя нельзя простить. То, что я делал, ставило под угрозу твою жизнь. Я признаю, что не имею права удерживать тебя. Я…
      Ее сердце сжалось от жалости, когда его голос дрогнул, выдавая страшную муку, скрытую под спокойствием.
      – Я надеялся, что ты останешься по собственной воле. Но это невозможно после всего, что я сделал.
      Эти светские манеры напомнили Верити сдержанного любовника, каким Кайлмор был в Кенсингтоне. Контраст между ним и человеком, которого она узнала, был так велик, что ей хотелось закричать. Кайлмор всю жизнь скрывал свои истинные чувства. Верити чувствовала себя самой подлой предательницей, толкавшей его обратно в холодное одиночество.
      – Мне очень жаль, Кайлмор, – сказала она, чувствуя себя несчастной.
      Его глаза мгновенно потемнели от гнева, в них сразу же появилось мрачное выражение.
      – Мне тоже, мадам. – Он шагнул к двери. – Завтра мы уезжаем. А из замка Кайлмор я провожу тебя до Уитби.
      Затянувшееся прощание лишало ее последних сил.
      – Вам нет необходимости провожать меня.
      – Нет, есть! – гневно отрезал он. – Я силой увез тебя из дома. Я обязан позаботиться, чтобы ты добралась благополучно. – Кайлмор холодно кивнул в ее сторону и вышел из комнаты прежде, чем Верити успела возразить.
      Она не думала, что когда-нибудь так сильно полюбит его.

      Никогда еще долина не была так прекрасна, как в это утро. Листва на деревьях только начинала менять цвет, а склоны холмов, заросшие вереском, казались пурпурными. Дул свежий ветер, и судно скользило по гладкой поверхности озера.
      Кайлмор смотрел на это великолепие и желал, чтобы все провалилось в преисподнюю.
      В нескольких футах от него стояла Верити. Она была бледна и молчалива, казалось, ей, как и ему, не спалось прошлой ночью.
      Прошлой ночью они спали отдельно.
      Или, вернее, он лежал на своей узкой неудобной кровати и, глядя в пустоту, проклинал ее, любил, жаждал. И понимал, что совершенно ничего не сможет с этим поделать.
      Никакие уговоры не могли отнять у нее право на свободу. И Кайлмор страдал молча, страдал в одиночестве.
      Ему следовало бы привыкнуть к мукам одиночества. Только на этот раз его подняли из ада в рай, а затем так же быстро сбросили обратно.
      Кайлмор вынесет это. Всегда выносил.
      Он протянул руку, чтобы успокоить волновавшегося жеребца, который не любил путешествий по воде. Поглаживая нос большого серого животного, Кайлмор устремил взгляд на Верити. Она не выглядела счастливой.
      Он не понимал этого. Он ничего не понимал в происходящем.
      Вчера они были вместе. Сегодня – нет. И Кайлмор не имел представления почему.
      Последние три недели были самыми счастливыми в его жизни. И он, глупец, даже начал строить какие-то планы.
      Из-за того идиотского предложения в Лондоне – неудивительно, что она прогнала его, ведь он повел себя как самонадеянный идиот, – Кайлмору не хотелось говорить о браке. Он предполагал, что введет Верити в свою жизнь, приучит ее к мысли, что она навсегда останется с ним, и уговорит стать его женой.
      Слишком поздно менять свое прошлое. Нельзя надеяться, что Верити полюбит его так, как он любил ее. Но их соединяли страсть и дружба. Он мог бы удовлетвориться этим.
      Ребенок был бы счастливым дополнением к той жизни, которую он задумал. Законнорожденный ребенок, конечно.
      Кайлмор не горел желанием сохранить отравленную кровь Кинмерри, но маленькая Верити была бы великолепным даром.
      Как бы он гордился, зная, что она вынашивает его ребенка.
      Его пустые мечты о жизни с Верити рассеялись как утренний туман, сопровождавший их отъезд. Жестокая истина заключалась в том, что Верити не любила его.
      Он, черт побери, без труда может заставить ее остаться. Когда они приедут в Кайлмор, он запрет ее в самой высокой башне, пока она не образумится. Пока не пообещает выйти за него замуж, стать его герцогиней и навсегда прогнать призраков прошлого.
      Кайлмор тяжело вздохнул. Он не мог делать из нее узницу. Он уже применял силу, чтобы удержать ее. И не мог поступить так еще раз.
      Но ему было больно. Чертовски больно.
      На второй день, еще до полудня, они добрались до родового гнезда предков Кайлмора. Он мрачно смотрел на показавшиеся на берегу причудливые башенки и трубы.
      Здесь он собирался начать новую жизнь с Верити. Но все его мечты рассыпались в пыль.
      Ветер был довольно сильным, и они быстро подплывали к Инверати, деревне, лепившейся вокруг замка.
      Хэмиш подошел к Кайлмору, стоявшему у борта. Ангус и Энди вводили судно в гавань с искусством, говорившем о долгой практике.
      – А мне завтра возвращаться в долину, ваша светлость? – спросил Хэмиш.
      Даже старый наставник обращался к Кайлмору, соблюдая условности.
      – Да, – ответил он. – Возьми с собой Ангуса. Энди поедет со мной, я буду сопровождать мадам обратно в Уитби.
      – В Уитби? – растерянно нахмурился Хэмиш. – Миледи не останется в Инверати?
      – Разве она тебе не говорила? – В вопросе слышалась горечь. – Ты достаточно долго кудахтал вокруг нее, как наседка, а она не доверила тебе свой секрет?
      В нем заговорила ревность, и Кайлмор понимал это.
      – Миледи мне ничего не говорила. Даже когда я застал ее плачущей.
      Сердце Кайлмора мучительно сжалось. Он больше не мог этого вынести. Он обязан вернуть ее брату живой, и здоровой.
      – Полагаю, слезы дамы – ее личное дело, – сквозь зубы проворчал Кайлмор.
      – Ее и ваше, ваша светлость.
      – Ты слишком много позволяешь себе, – холодно оборвал он.
      Суровые черты Хэмиша выражали разочарование, равное неодобрению.
      – Да, я позволяю себе думать, что ты, молодой дурак, не понимаешь, какое сокровище теряешь. И, ваша светлость, не надо мне указывать место.
      Кайлмор не потрудился отчитать старика за его наглость. Конечно, он знал цену тому, что терял. Но, несмотря на свой ум, Кайлмор не мог придумать, как вернуть Верити.
      Спускаясь по сходням на маленькую пристань, Кайлмор заметил волнение в толпе, собравшейся вокруг причала. Но не обратил на это особого внимания, поскольку оно было поглощено Верити, слегка опиравшейся на его руку.
      Впервые после разрыва она прикасалась к нему. Кайлмор боролся с желанием схватить эти тонкие пальцы и утащить ее в такое место, откуда она никогда не сможет убежать. Верити была так близко и в то же время так недосягаема, что это казалось пыткой более изощренной, чем он мог бы придумать, даже когда кипел от гнева и жажды мести.
      Шум внизу становился все громче. Кайлмор полагал, что довольно редкое появление герцога в своем фамильном имении возбудило любопытство местных жителей. Он посмотрел поверх голов кланявшихся и приседавших перед ним крестьян, чтобы понять, чем вызван весь этот шум.
      – Мы сразу же отправимся в Уитби, ваша светлость? – хрипло спросила Верити.
      Это были первые за весь день слова, с которыми она обратилась к Кайлмору. По голосу чувствовалось, что она плакала. Боль пронзила сердце Кайлмора.
      Он сразу же забыл про шум у дока, он думал только о ней. У Верити был бледный, усталый, печальный, но решительный вид.
      Какие же мысли бродят в ее голове? В тот безжалостно короткий период времени, когда они были так близки, он бы сразу понял ее.
      – Может, тебе сегодня отдохнуть?
      Они уже шли по причалу. Кайлмор ожидал, что она отстранится. Но она этого не сделала, и он не мог подавить вздох облегчения. Верити так отчужденно держалась последние дни, что даже такая маленькая уступка казалась очень значимой.
      – Я по-прежнему думаю, что нет необходимости сопровождать меня, – уже тверже сказала она.
      – А я думаю, есть.
      Раньше такая высокомерная уверенность вызвала бы возражения. Теперь же Верити только склонила голову в молчаливом согласии. Рука, касавшаяся рукава Кайлмора, дрожала.
      Он не мог этого понять. Верити получила то, чего хотела, – возможность покинуть его. Она должна радоваться в предвкушении новой жизни.
      Может быть, Верити просто больна. Он с беспокойством нахмурился и попытался заглянуть под поля ее соломенной шляпки, чтобы увидеть ее лицо, и смутно ощутил за спиной чье-то присутствие.
      – Ах, ты, ублюдок!
      Мощная рука схватила его за плечо и развернула, Кайлмор успел заметить пару горящих черных глаз перед тем, как огромный кулак ударил его по лицу.
      – Господи! – Он отпустил Верити и пошатнулся.
      – Лучше зови сатану, своего хозяина!
      Бенджамин Эштон снова ударил Кайлмора по лицу, и на этот раз, неловко споткнувшись, герцог свалился на булыжную мостовую. Толпа взревела, но, никто не выступил вперед, чтобы оттащить нападавшего или помочь Кайлмору встать на ноги.
      – Эштон… – сказал Кайлмор, пытаясь сесть.
      Он потряс головой, чтобы вернуть ясность мыслей, и трясущейся рукой ощупал челюсть.
      – Бен, остановись! – откуда-то из толпы закричала Верити.
      – Остановлюсь, когда прикончу его, – прорычал Эштон. – Вставай, сукин сын.
      – Бен! – Сквозь звон в ушах Кайлмор услышал, как Верити защищала его. – Бен, он привез меня обратно.
      Кайлмор, пошатываясь, поднялся и отряхнулся.
      – Не мешай, Верити.
      – Да, Верити, не мешай, – угрюмо кивнул Эштон. – Мне надо проучить его светлость.
      Он сжал кулаки, готовясь к новому нападению. Несмотря на то что Кайлмор приготовился к отпору, сердце не лежало к драке с Беном. Эштон имел полное право превратить его в котлету.
      Черт, Кайлмор надеялся, что этот мужлан убьет его.
      Герцог снова тряхнул головой, чтобы привести мир в порядок. Все плыло перед глазами, а в ушах жужжала тысяча злобных пчел.
      Взмахнув темно-красной шерстяной юбкой, Верити бросилась между ними.
      – Бен, если ты хочешь убить его, то сначала тебе придется прикончить меня, – предупредила она.
      – Так он теперь прячется за женскими юбками, – ухмыльнулся Бен.
      – Ты слышал меня, Бенджамин Эштон, – строго сказала она.
      – Верити, отойди в сторону, – устало попросил Кайлмор. Гул в его голове постепенно затих, но челюсть страшно болела. – Он ничего мне не сделает.
      – Он убьет вас, – упрямо возразила она, не двигаясь с места. – Вы слышали, что он сказал.
      – Верити, сотня людей смотрит на нас. Кто-нибудь остановит его, не даст совершить убийство.
      Теперь, когда Кайлмор пришел в себя, его действительно удивило, что до сих пор никто не попытался сдержать врага.
      Но вот появилась и помощь.
      Прискакал управляющий, за которым следовали двое работников. На причал выскочили Ангус и Энди.
      Хэмиш с непроницаемым выражением наблюдал за этой сценой с борта судна.
      Гнев Эштона продолжал сверкать в черных глазах, но Бен наконец взглянул на сестру, стоявшую между ним и ее похитителем.
      – С тобой все в порядке? Видит Бог, если он обидел тебя, истинно говорю, я убью его.
      – Ваша светлость! – Примчавшийся управляющий тяжело дышал в тяжелом черном пальто и старомодных штанах до колен. – Этот негодяй бродил вокруг имения, обвиняя вас в ужасных преступлениях. Я предупреждал, что вы посадите его в колодки за клевету.
      – Ага, а я позабочусь, чтобы этого перекормленного щеголя повесили за изнасилование и похищение, – закричал Эштон. – Верити, милая, расскажи им, что он сделал с тобой.
      – Бен… – нерешительно сказала она.
      – Давай расскажи им, как он натравил на меня этих здоровых ребят и под дулом пистолета похитил тебя. Я неделями не находил себе покоя, представляя, как ты страдаешь.
      Кайлмор приготовился к жарким обвинениям, которых заслуживал. Если Верити захочет обвинить его, ему нечем защищаться.
      Она подняла голову и до боли знакомым движением вскинула подбородок. Ее лицо было бледно и выражало гордую решимость.
      – Я – любовница герцога Кайлмора и нахожусь вместе с ним по своей собственной воле, – заявила Верити достаточно громко, чтобы услышали все собравшиеся. Затем тихо, дрогнувшим голосом, она добавила: – Прости, Бен.
      Кайлмор был так тронут, что не находил слов. Как он любил ее. Он сделает для нее все. Все, что она захочет. Вопреки их отчужденности он заключил Верити в объятия. Она без колебаний прильнула к нему.
      Растерянность сменила ожесточенность в выражении лица Эштона.
      – Верити, милая?
      Кайлмор нашел в себе силы пожалеть смущенного драчуна. Бенджамин Эштон вовсе не был негодяем. Он только защищал свою сестру. И не его вина в том, что игра стала значительно сложнее после того штормового дня в Уитби.
      – Пойдем в дом, приятель. – Кайлмор кивнул Бену.
      – Ваша светлость, этот хам – угроза обществу, – вмешался управляющий. – Вы, конечно, хотите его арестовать.
      Кайлмор сердитым взглядом заставил управляющего замолчать.
      – Нет, не думаю. Мы возьмем твою карету. Я пришлю ее обратно.
      Управляющий в волнении ломал руки.
      – Ваша светлость, я должен вам кое-что сказать.
      Он был разумным человеком, не склонным поднимать шум из-за пустяков. Вопросы по управлению имением могли подождать.
      – Потом, Макнаб, – перебил его Кайлмор.
      – Но, ваша светлость… – Управляющий просто задыхался от волнения.
      – Я сказал: потом. Энди повезет нас. Эштон, не поедешь ли с нами?
      Властный тон герцога производил нужное впечатление на всех, включая раздраженного мистера Эштона и трепещущего мистера Макнаба. Толпа разошлась, когда Кайлмор очень осторожно взял на руки Верити.
      – Я могу идти, – сказала она.
      – Я знаю, mo cridhe. – Ласковое слово соскользнуло с его языка, хотя Кайлмор знал, что уже не имеет права так ее называть. – Но позволь мне оказать тебе эту услугу.
      Верити кивнула и обвила руками его шею, а он, прихрамывая, понес ее по каменным плитам мостовой к карете Макнаба. После ударов Эштона у него болело все тело, но ни за что на свете он не опустил бы Верити на землю. Держать Верити на руках было блаженством. Больше никогда он не будет вот так держать ее на руках.
      То, что она сказала брату, все еще звучало в его голове – и будет звучать всегда.
      Он оглянулся посмотреть, собирается ли Эштон присоединиться к ним. Бен поколебался, а затем пошел с лицом, застывшим от едва сдерживаемого гнева.

* * *

      Сидя в карете рядом с Кайлмором и напротив Бена, Верити все еще дрожала. Экипаж не был рассчитан на двух таких крупных мужчин, в нем было тесно. И казалось еще теснее из-за враждебности, исходящей от ее спутников.
      – Прекратите, вы, оба! Ведете себя как мальчишки! – рассердилась Верити, когда дверца кареты закрылась. – Кайлмор, он имел полное право ударить вас. Бен, если я простила ему похищение, то ты тоже можешь простить.
      – Я извелся, разыскивая тебя по всей стране, – так же сварливо ответил Бен. – Я побывал в Лондоне и по крайней мере в дюжине имений этого ублюдка. Мерзавец захватил в свои грязные лапы половину королевства.
      – Поосторожнее с вашими выражениями, сэр! – возмутился Кайлмор. – Здесь присутствует леди.
      – Я-то это знаю. А ты обращался с ней не лучше, чем с какой-то проституткой, которую за шиллинг подобрали в Ковент-Гардене.
      – Заткнись, приятель, или я сам заткну тебя.
      – Верити была на моем попечении последние четыре года. И нечего учить меня, как о ней заботиться, – презрительно усмехнулся Бен.
      – Да, я знаю о Бен-Ахаде, знаменитом арабском евнухе, – с таким же ехидством ответил Кайлмор.
      – Там я оберегал ее от таких своекорыстных красавчиков, как ты, ваша светлость. – Бен произнес его титул так, как будто это было оскорбление.
      – Ну, тогда ты удивительно плохо делал свое дело, – холодно заметил Кайлмор.
      – О, перестаньте! Пожалуйста, перестаньте! – в отчаянии воскликнула Верити.
      Затихшая ненависть грозила вырваться на поверхность. Верити решила вмешаться до того, как вспыхнет новая драка.
      – Бен, со мной все хорошо. Разве ты не рад видеть меня?
      Вопрос вызвал на лице брата знакомую улыбку, может быть, несколько принужденную, но искреннюю.
      – Конечно, милая. Я рад. Это здорово.
      – И это весь теплый прием, который мне оказан? – спросила Верити и тихо засмеялась, когда Бен перегнулся через разделявший их проход и крепко и надолго заключил ее в объятия.
      Верити закрыла глаза и упивалась близостью брата. Он так долго был ее единственной защитой от мира, единственным человеком, знавшим правду о Сорайе. Ей так его не хватало, и вот он рядом. Сдерживая слезы благодарности, Верити уткнулась в его темное пальто.
      Наконец Бен отстранился, в его черных глазах блестели непролитые слезы.
      – Я не знал, жива ты или нет. Что он сделал с тобой, милая? Где ты была? Я ничего не слышал о тебе. Неужели ты не могла как-нибудь передать мне словечко? Я так беспокоился о тебе.
      – О, Бен, это долгая история. – Большая часть которой, как Верити понимала, не годилась для ушей брата. – Но самое главное, мы можем уехать и навсегда забыть о том, что произошло.
      Кайлмор пошевелился, не соглашаясь с ней, но что еще она могла сказать?
      Они въехали через внушительные узорчатые ворота в просторный двор. Казалось, целая армия слуг хлынула из-под арки парадных дверей, бросилась открывать дверцы кареты и выстроилась на ступенях, чтобы приветствовать своего хозяина.
      Серые каменные стены замка блестели в лучах солнца. Когда Верити вышла из кареты, эти стены возвышались над нею, словно смеясь над дурочкой, которая осмелилась полюбить такого великого человека, как их хозяин.
      Кайлмор стоял рядом с Верити и явно не замечал величественных стен замка. Даже с синяками на лице и в грязной одежде он оставался самым красивым мужчиной на свете.
      Ничего не видя от слез, которые пыталась сдержать, Верити оперлась на руку Кайлмора. Тяжелые двери были распахнуты в ожидании долго отсутствовавшего хозяина замка Кайлмор.
      Необыкновенная женщина скользящей походкой вышла к дверям. Она была стройной и высокой, невероятно дорогое платье подчеркивало ее рост и прекрасную фигуру.
      Даже на расстоянии нельзя было не заметить уверенного и властного выражения ее лица. Или испепеляющего гнева, с которым она смотрела на вновь прибывших.
      – Джастин, Боже мой! Неужели ты настолько забыл о приличиях, что привез сюда свою шлюху? Сейчас же прогони эту потаскуху!
      Верити, стоявшая рядом с Кайлмором, почувствовала, как напряглись его мышцы.
      – Мать, – только и сказал он.

      – Ваша светлость, – неуверенно сказала Верити, когда из кареты вылез Бен.
      Кайлмор безжалостно сжал руку Верити, делая побег невозможным, и ей пришлось присесть в глубоком реверансе.
      Герцогиня даже не взглянула в ее сторону. Соблюдение приличий. Знатные леди не замечают дам полусвета.
      Кайлмор приподнял Верити и потащил вверх по лестнице, предоставляя Бену следовать за ними.
      – Что вы здесь делаете? – ледяным тоном спросил Кайлмор у матери.
      Его холодность не смутила герцогиню. Она гневно свела брови:
      – Я – герцогиня Кайлмор. Я могу приезжать в фамильные имения, когда пожелаю.
      Кайлмор невесело рассмеялся.
      – Вы уж двадцать лет как не бывали в Шотландии, мадам. В последний раз вы поклялись, что ваша нога никогда больше не ступит на эти варварские земли.
      – Отошли свою шлюху, и я скажу тебе, зачем приехала, – сказала мать, в ее голосе ясно слышались властные нотки.
      Позади нее до самого неба вздымалось величественное здание, подтверждая, что герцогиня имеет все права, чтобы находиться здесь, а у Верити их не было.
      – Мне лучше уйти, – шепнула она Кайлмору.
      – Нет, ты остаешься, – упрямо возразил он.
      – Мы с Беном вернемся в деревню. Открытая ссора с вашей матерью ни к чему хорошему не приведет. – Затем, чувствуя, что не вынесет новых эмоциональных бурь, умоляюще добавила: – Пожалуйста, прошу вас.
      – Никуда ты не пойдешь.
      Герцогиня смотрела на сына с нескрываемой враждебностью.
      – Я приехала как раз вовремя. Этого я и боялась. Безумие твоего отца не умерло вместе с ним. Ты – гнилая ветвь гнилого дерева.
      Шепот изумления пробежал по рядам слуг от такого обвинения. Верити не могла допустить продолжения публичного скандала.
      – Я подожду вас в деревне, – настойчиво прошептала она. – Вы же не хотите, чтобы все обитатели вашего дома стали свидетелями этой ссоры, Кайлмор.
      Герцогиня с аристократическим презрением поджала губы.
      – Ты позволяешь этой распутной простолюдинке произносить наше фамильное имя?
      Верити почувствовала, как стоявший рядом Кайлмор выпрямился в полный рост.
      – Позволяю. И был бы счастливейшим человеком, мадам, если бы эта леди назвала меня своим мужем.
      Это было уже слишком для ее светлости. Нарумяненное лицо побледнело.
      Но едва ли это заявление удивило ее больше, чем Верити. После Кенсингтона Кайлмор больше не упоминал о браке. Мысль о ней как о герцогине по-прежнему была абсурдна, но ничто не могло помешать предательскому теплу его слов наполнить тоскующее сердце.
      – Эта леди украсит любой дом, в который захочет войти, – сказал Кайлмор тихо и сурово. – Вы же, напротив, давно позорите ваше высокое имя и титул. Замок Кайлмор принадлежит мне. Ваше пребывание здесь нежелательно.
      Герцогиня зашаталась. В какое-то ужасное мгновение Верити испугалась, что она упадет.
      – Джастин! Я – твоя мать!
      – К моему глубочайшему сожалению, – тихо подтвердил он.
      – Кайлмор, вы не можете выгнать свою мать, – ужаснулась Верити.
      Он имел право ненавидеть герцогиню, но полный разрыв вызвал бы на их головы лишь еще больший скандал.
      Верити повернулась к герцогине и попыталась заговорить с ней миролюбиво:
      – Ваша светлость, мы с братом сегодня уезжаем. Мои отношения с вашим сыном закончились. Я больше не буду смущать вас.
      Выражение лица герцогини стало еще более устрашающим. Верити забыла легендарную красоту и видела только ожесточение и разрушительную волю.
      Герцогиня отказывалась обращаться непосредственно к Верити.
      – Джастин, твое поведение недопустимо, – сказала она диктаторским тоном. – Я настаиваю, чтобы ты вел себя подобающим положению образом. Сейчас же выгони эту распутницу, возвращайся в Лондон и выбери там себе невесту. Прошу, мальчик, не забывать, кто ты.
      Ее слова не тронули его.
      – Я – герцог Кайлмор. Это мои владения. Если вы к вечеру не избавите меня от своего присутствия, то слуги проводят вас до границы.
      Он повернулся к слугам и, показывая, кто здесь главный, распорядился:
      – Герцогиня поедет в экипаже мистера Макнаба в Инверати, остановится в гостинице и будет ждать, пока прибудут вещи.
      – Джастин, ты это серьезно? – возмутилась мать и схватила его за рукав.
      – Я еще никогда в жизни не был так серьезен, мадам. – Кайлмор стряхнул ее руку, словно герцогиня была назойливой просительницей. – Прощайте.
      Он взглянул на Бена, который, объятый ужасом, стоял внизу у лестницы. Верити догадалась, что брата поразило упоминание Кайлмора о браке. Она никогда не рассказывала Бену о том, что произошло в Лондоне перед отъездом.
      Кайлмор сказал тоном, не допускающим возражений:
      – Эштон, не хотите ли присоединиться к нам?
      Он повернулся на каблуках и прошел в комнаты. Волей-неволей Верити прошла следом за ним в огромный зал. Копья и мечи, развешенные на стенах, составляли сложные геометрические фигуры. За спиной она слышала шаги Бена, поднимавшегося по лестнице, и голоса слуг, не дававших бурно протестовавшей герцогине последовать за сыном.
      Верити все еще была в каком-то тумане. Ей был дорог тот момент, когда Кайлмор объявил, что выбрал бы ее себе в жены.
      Но то, что герцогиня считала его намерение невероятным, только подтверждало, каким насмешкам подвергнется герцог, если и в самом деле женится на своей любовнице.
      Необходимость покинуть Кайлмора оставалась очевидной.
      Слуги получили указания, и Кайлмор знал, что они будут беспрекословно исполнены. Он повел Верити в гостиную на первом этаже.
      Эштон, к счастью, продолжал молчать, но на его лице с квадратными челюстями Кайлмор видел недовольство и удивление. У Верити был измученный вид, усталость темными кругами легла вокруг ее прекрасных глаз. Кайлмор с нежностью взял ее руку.
      – Прости, что не сумел избавить тебя от этого, – тихо сказал он. – Я и понятия не имел, что моя мать здесь.
      – Это мне не следовало находиться здесь, – неуверенно сказала Верити.
      – Нет, следовало. – Его слова не допускали возражений.
      «Если бы все было по-моему, ты навсегда осталась бы здесь, радость души моей».
      Он бережно усадил Верити в кресло и подошел к серванту, чтобы налить три бокала местного виски. После всего, что они пережили, им всем было необходимо выпить, мрачно подумал он.
      – Возьми, выпей это, – сказал герцог, протягивая бокал Эштону.
      Кайлмор не мог сказать, что парень ему начинает нравиться, но ради Верити он был готов постараться.
      – Что это? – с подозрением спросил Бен.
      – Яд, конечно. – Кайлмор вернулся к Верити. – Это поможет тебе, – сказал он уже совсем другим тоном и присел перед нею на корточки.
      – Я не пью вина, – нерешительно отказалась она.
      – Сейчас нужно, mo cridhe. Это поможет.
      Она кивнула, и он вложил хрустальный бокал в ее холодные пальцы. Кайлмор встал и опустошил свой бокал! Напиток приглушил боль, оставленную дракой с Эштоном. К сожалению, ничто, кроме пули, не могло заглушить боль в его сердце.
      Эштон со стуком поставил пустой бокал на сервант. Виски оживило свойственный ему боевой дух.
      – Ты слышал, что сказала Верити. Я забираю ее домой сегодня же, – как обычно, с вызовом заявил Бен.
      – Конечно, это ее решение, – невозмутимо ответил Кайлмор.
      Там, на берегу, она заявила, что вполне доверяет ему. Как же она теперь может покинуть его? Или, может быть, он ей нужен, может, ей больше нужна свобода? При этой мысли боль когтями сжала сердце.
      Верити подняла голову. Кайлмор в отчаянии надеялся, что она скажет брату, что передумала и хочет остаться.
      Но она перевела взгляд на Эштона и твердо сказала:
      – Да, Бен. Я уеду с тобой.
      «Нет!»
      Эштон, будь он проклят, обрадовался.
      – Прекрасно. Я приготовлю карету. Мы поедем, как только ты скажешь.
      Кайлмор отвернулся и посмотрел на высокие окна, выходившие в сад. Он не мог отпустить ее.
      Даже стоя к Верити спиной, он чувствовал на себе ее, взгляд.
      – Останьтесь и хотя бы поешьте чего-нибудь, – сказал Кайлмор, обращаясь к садам, но едва ли он видел солнце, освещавшее идеально ухоженные деревья. – И возьмите мою дорожную карету. В ней вам будет удобнее.
      – Нам ничего твоего не надо, – отрезал Эштон. – Никакими деньгами не искупить то, что ты сделал. Как бы то ни было, я хочу увезти сестру от твоих громил, пока ты не передумал.
      Кайлмор и не думал оправдываться. Какой в этом смысл?
      Может быть, Верити когда-нибудь вспомнит эту минуту и поймет, что он сильно изменился за время, проведенное в долине.
      Какая трогательная эпитафия его великой любви.
      – Бен, – тихо сказала Верити, – не сходишь ли ты в деревню договориться о нашем отъезде. Мне надо поговорить с его светлостью.
      – Я не оставлю тебя одну с этим развратным ублюдком. Он снова увезет тебя.
      – Не увезет. – В голосе Верити звучала непоколебимая уверенность.
      «Спасибо тебе, mo cridhe», – беззвучно прошептал Кайлмор, прежде чем ответил Эштону.
      – Слуги могут приготовить вашу карету и собрать вещи, а ты подожди в холле.
      – Пожалуйста, оставь нас. Мне необходимо кое-что сказать его светлости, – мягко повторила Верити.
      Кайлмор обернулся и увидел, что Эштон в нерешительности смотрит на сестру. Затем Бен коротко кивнул.
      – Если этот негодяй сделает хотя бы малейшее подозрительное движение, кричи.
      Верити попыталась улыбнуться. Вряд ли ей это удалось.
      Кайлмор вывел Эштона из комнаты и отдал соответствующие приказания дворецкому.
      Затем герцог вернулся к Верити. Она стояла перед камином, глядя на мерцающий огонь. Ее профиль четко и невыразимо печально вырисовывался на фоне мифических сюжетов, высеченных на мраморном камине. Глаза Верити потемнели от горя не меньшего, чем его собственное.
      Как Кайлмор мог вынести это? Он прислонился к закрывшейся за ним двери и приготовился к тому, что его ожидало.
      Верити жадно вглядывалась в его лицо. С растрепанными волосами, в мятой одежде, с темнеющими синяками на лице он выглядел настоящим разбойником.
      – Простите, что он ударил вас, – сказала она, не отходя от камина.
      – Я это заслужил. – Кайлмор выпрямился и осторожно дотронулся до своей щеки.
      – По крайней мере он избавил вас от путешествия в Уитби, – сказала Верити, не силах скрыть своего сожаления.
      – Это было бы для меня честью. – Кайлмор был серьезен. – Верити, то, что ты сказала там, на причале… – Он замолчал явно в растерянности, а затем мрачно закончил: – Благодарю тебя.
      На этот раз она не сдержалась и дотронулась до него.
      – Я не могла допустить, чтобы он избил вас.
      Он схватил и сжал ее руку.
      – Верити, не уходи. Ради Бога, не уходи.
      Верити закрыла глаза, сдерживая слезы. Она и так чувствовала себя несчастной.
      – Я должна.
      – Господи, я не переживу этого! Почему ты должна уйти? Почему, дорогая?
      Он оторвался от нее и беспокойно заходил по комнате, как будто движение помогало ему владеть собой.
      – Я думал, что все достаточно ясно. Но ты всегда стремилась к независимости. – В волнении он схватился за волосы. – Я бы смирился с этим. Видит Бог, после того, что я сделал, было бы безумием оставаться со мной.
      Он в ярости замолчал, остановившись перед нею.
      – Но я заблуждался, не так ли? Ты покидаешь меня не потому, что этого хочешь. Ты хочешь, чтобы я в это верил, но это неправда, ведь так?
      – Кайлмор, не надо, – взмолилась Верити, слабея под этим неожиданным нападением.
      Он не обратил внимания на ее мольбу.
      – Скажи мне, Верити, – там, в долине, ты сказала, что хочешь меня. Это было правдой? – Его глаза пылали на бледном лице, а на щеке подрагивал мускул.
      – Это не имеет значения.
      – Это было правдой?
      – Да, это было правдой. Вы это знаете, – устало сказала Верити, не в силах солгать ему, хотя для них обоих было бы лучше, если бы она солгала.
      – Ты по-прежнему хочешь меня. Скажи мне, Верити, я ошибаюсь?
      Она наклонила голову, невозможно было вынести ту душевную муку, которую она видела в его глазах. Почему так трудно поступать правильно?
      – Нет, вы не ошибаетесь, – прошептала она и предостерегающе подняла руку, когда он чуть не бросился к ней. – Но все намного сложнее, и дело не в наших чувствах. Вы – герцог. Я – куртизанка.
      – Господи! У тебя было три любовника. У моей матери их бывает больше за одну неделю.
      Верити печально покачала головой.
      – Мои покровители платили за свое удовольствие. Весь свет знает это и осуждает меня.
      – Но не я, – уверенно сказал он.
      – Может быть. Но это вовсе не означает, что у нас есть будущее. Вы должны жениться и произвести на свет наследника, Кайлмор.
      – Ты – единственная женщина, на которой я хочу жениться, – заговорил он торжественно. – Верити Эштон, не доставишь ли ты мне ни с чем не сравнимую радость, согласившись стать моей женой?
      Она сдерживала вновь подступившие к глазам слезы.
      – Вы оказываете мне слишком большую честь.
      Он стоял, выпрямившись и странно неподвижно, как будто какое-нибудь неловкое движение могло вспугнуть ее.
      – Если ты боишься, что я брошу тебя ради другой, то об этом не может быть и речи. – Волнуясь, Кайлмор продолжал: – Клянусь, mo cridhe, я желал тебя все время, с того самого момента, когда впервые увидел. Ты не можешь сомневаться в моем постоянстве.
      Странно, но она не сомневалась.
      Вопреки распутному образу жизни общества, в котором он вращался. Вопреки его привлекательности и многочисленным достоинствам.
      Она считала, что его чувства к ней были сильнее физического влечения, каким бы мощным это физическое влечение ни было.
      Но все равно этого было недостаточно.
      Верити покачала головой.
      – Я не могу выйти за вас замуж, Кайлмор. Наши дети будут изгоями. А вы станете в обществе парией.
      – Общество может убираться к черту, – коротко ответил он.
      – Это вы говорите сейчас. Но вы пожалеете, что дали свое имя такой женщине, как я. Я не вынесу, если это повредит вам. Нам лучше расстаться сейчас. – Ее голос перешел в рыдание, хотя она обещала себе не плакать. – Не настаивайте, прошу вас. Я говорила себе тысячу раз, что мы можем пренебречь миром и жить сами по себе. Но мы не можем! Мы не можем, Кайлмор. Все, чего я прошу, – не делайте положение труднее, чем оно уже есть.
      Он был сильным, сдержанным, надменным. Бесконечно дорогим.
      «Как я смогу перенести разлуку с ним? Но это – то, что я должна сделать ради него».
      – Я отдам тебе весь мир, если ты останешься. – Он говорил тихо, но с глубоким чувством.
      – Мне от вас ничего не нужно, – с грустью ответила она.
      – Кроме свободы.
      – Да, – сказала она, напрягаясь, как стальная струна.
      – И я не могу ничего сказать, чтобы ты передумала? – в отчаянии прошептал он.
      – Ничего, – подтвердила Верити дрогнувшим голосом. Затем, набравшись храбрости, посмотрела прямо в его лицо. – Не устраивайте мне торжественных проводов во дворе. Я… я не перенесу этого. Давайте покончим со всем здесь. Прощайте, ваша светлость.
      Его глаза потемнели, когда он услышал свой титул. Но она и хотела напомнить ему о пропасти, разделявшей их, о пропасти, которую не могла преодолеть такая хрупкая вещь, как любовь.
      Он кивнул, прощаясь.
      Верити хватило смелости поцеловать его тогда, в Кенсингтоне. Сейчас она не могла поцеловать его. Если б она это сделала, то потеряла бы рассудок.
      Верити с тоской посмотрела на него в последний раз.
      «Прощайте, моя любовь».
      – Прощай, Верити, – тихо сказал Кайлмор и отвернулся к окну, ему невыносимо было видеть, как она уходит.

      – Верити, милая, ты не скажешь мне, что случилось? – осторожно спросил Бен, сидевший рядом с сестрой на мягком сиденье двухколесного экипажа.
      Что случилось? Ничего особенного. Она влюбилась, вот и все.
      Едва ли стоило поднимать из-за этого шум, думала она, глядя сухими глазами на леса, мимо которых проезжал наемный экипаж.
      – Верити? – напомнил о себе брат.
      Они находились в пути несколько часов, и все это время Бен воздерживался от расспросов. Но даже молчаливое терпение не было бесконечным.
      – Я… я обещаю, что расскажу тебе все.
      Ложь. Она никогда не смогла бы рассказать ему все, что произошло в скрытой от мира долине Шотландии. Верити повернулась к брату, который столько вынес ради нее:
      – Но только не сейчас.
      Умом Верити понимала: наступит день, когда она будет весело болтать, смеяться, есть и спать, когда она снова станет человеком, но ее тоскующее сердце еще не могло в это поверить.
      – Скажи мне только одно. – Огромные руки Бена сжимали вожжи. – Он заставил тебя страдать?
      – Да, – шепотом ответила она.
      Верити неловко цеплялась за серый туман апатии, опустившийся на нее после расставания с возлюбленным, но края этого тумана с каждой минутой становились все прозрачнее.
      – Видит Бог! – Бен резко остановил экипаж и посмотрел на нее. – Я предъявлю ему обвинения в первом же городе, до которого доедем. Я не посмотрю, что он – развратный герцог. Если он заставил тебя страдать, он заплатит за это.
      Его гнев окончательно вывел Верити из оцепенения.
      – Нет, ты не понимаешь, Бен. – И она вслух сказала правду, которую так долго отказывалась признать. – Я люблю его.
      – Любишь? Что это еще за чушь…
      Даже поглощенная своим горем Верити увидела, как изменилось выражение его лица, ярость сменилась раздраженным недоумением и неверием. Он так хорошо знал ее, брат, отказавшийся от собственных надежд и амбиций и поступившийся своей мужской гордостью, чтобы оберегать ее.
      Он знал, чего будет стоить ей эта незваная любовь. И уже стоила.
      – О, милая, мне так жаль.
      Да, он действительно знал. Верити неуверенно улыбнулась ему.
      – Мне тоже. Но чем меньше сказано, тем скорее исправлено.
      Это была одна из любимых поговорок их матери.
      – Да, милая, это правда. Я привезу тебя обратно в Уитби, и ты скоро забудешь все, что тебе пришлось пережить.
      – Мы не сможем оставаться в Уитби. В городе все еще будут сплетничать о скандале с фальшивой миссис Саймондс.
      Бен дернул вожжи, и лошади тронулись.
      – В таком случае мы купим овечью ферму там, где никто не будет знать, кто ты такая. Мы заберем Марию из школы, и она будет жить вместе с нами. Не беспокойся, милая. Здоровый воздух Йоркшира вернет розы на твои щеки. Не так уж все плохо, когда тебя окружает семья.
      – Да, Бен, – согласилась она, хотя не верила в это.
      Верити пристально смотрела вперед и убеждала себя, что боль пройдет. Когда-нибудь. Когда она станет очень старой.
      Когда она умрет.
      Они ехали молча, Верити пыталась ни о чем не вспоминать. Воспоминания причиняли слишком сильную боль.
      Но в ее памяти упорно всплывало лицо Кайлмора.
      Бен вторгся в ее личный ад, бросив на колени скомканный белый носовой платок.
      – Зачем это? – удивилась Верити.
      – Ты плачешь, милая, – голосом, полным нежности, сказал он.
      – Разве? – Она провела дрожащей рукой по заплаканному лицу.
      Нет, она никогда не забудет. Даже когда поседеет от старости. Она не хотела забывать, как бы ни были мучительны эти воспоминания.
      Верити молча вытерла лицо. Она отказалась от бесполезной борьбы с собой и начала перебирать в памяти каждую бесценную минуту последних недель.
      Жестокость, насилие, печаль, сладость.
      Всепоглощающая любовь.
      Рядом с ней Бен, прищелкивая языком, подгонял лошадей.
      – Что за черт?
      Тихое ругательство Бена отвлекло Верити от горьких воспоминаний.
      – Ох! – Двуколка резко остановилась, Верити ухватилась за плечо брата, лошади заржали и забили копытами.
      – Кто-то перегородил дорогу, Верити, – пристально глядя вперед, сказал Бен.
      – Перегородил дорогу? – растерянно повторила она.
      Она не успела собраться с мыслями, как грубые руки схватили ее и вытащили из коляски. Верити закричала скорее от удивления, чем от страха, когда нападавшие швырнули ее на дорогу.
      – Верити! – крикнул Бен, двое мужчин стащили его с места и бросили на землю рядом с нею.
      – Не трогайте его, я сама пойду, – решительно сказала Верити.
      Несмотря на грубое обращение, ее сердце переполняла радость. Это не было ограблением. Должно быть, приехал Кайлмор, чтобы отвезти ее обратно в долину.
      Ее не волновало, что он поступает плохо. Теперь она будет с ним. Только это имело значение.
      Верити подняла глаза на мощные фигуры мужчин, ожидая увидеть одного или двух Маклишей.
      Но в слабеющем дневном свете не смогла разглядеть ни одного знакомого лица. Ее окружали совершенно чужие люди.
      – Я убью ублюдка! – Пошатываясь, Бен выпрямился. – Я говорил тебе, чтобы ты не доверяла ему!
      – Лежать! – Самый крупный из захвативших их мужчин поднял ногу, чтобы ударить Бена. – Свяжите его.
      Верити ничего не понимала. Приказания отдавались на чисто английском языке. В Шотландии герцог всегда полагался на местных жителей.
      – Кайлмор? – Верити была озадачена. – Я не буду сопротивляться. Вы же знаете.
      Человек, отдававший приказания, грубо схватил ее руку.
      – Заткнись, – прорычал он, заставляя Верити встать.
      – Я сказала, я не буду сопротивляться.
      Поднимаясь на ноги, она споткнулась.
      Глупо бояться Кайлмора. Он никогда не обидит ее. Он поклялся в этом, и Верити поверила ему.
      Но сердце забилось от ужасного предчувствия. Дрожа и наконец осознавая опасность, Верити посмотрела на пустынную дорогу. Она увидела только четырех мужчин, наемный экипаж, наспех сооруженную баррикаду из камней и веток и богатую карету с закрытыми дверцами, стоявшую неподалеку.
      Бен все еще пытался вырваться, но, как и в Уитби, численное превосходство врага делало его сопротивление невозможным. Он отчаянно ругался, но эти дьяволы, удерживавшие его, не обращали на ругань внимания, они связали его и оставили поддеревьями на обочине.
      Один из нападавших поспешил к карете, чтобы открыть дверцу, на которой был изображен знакомый фамильный герб Кинмерри – золотой орел. Когда из кареты вышла женщина, Верити, уже пришедшая в себя, нисколько не удивилась.
      – Хорошая работа, Смитсон. – Герцогиня Кайлмор одарила ослепительной улыбкой огромного громилу, стоявшего около Верити.
      – Рад услужить, ваша светлость, – ответил тот коротким поклоном. – Прикончить их? Это будет выглядеть как нападение разбойников.
      – Нет! – ужаснулась Верити, начиная по-настоящему вырываться. – Бен ничего не сделал, чтобы так обращаться с ним!
      – Тихо, шлюха. – Смитсон свободной рукой схватил Верити за горло и прижал ее спиною к своей грубой холстинной рубашке.
      От затхлого запаха пота у Верити закружилась голова и невольно вырвался стон, но Смитсон сильнее сжал ее горло, и Верити замолкла.
      Герцогиня остановила на ней холодный, леденящий взгляд. Верити задрожала от невообразимой ненависти, которую увидела в глубине ее синих глаз.
      – Ты была занозой в моем теле с тех пор, как мой сын увидел тебя, – сказала герцогиня таким же безжалостным тоном, каким был и ее взгляд.
      – Но я уезжаю от него. Вы знаете, я покидаю его. – Верити задыхалась.
      Она безуспешно пыталась освободиться из рук Смитсона.
      – Прекрати это, проклятая шлюха, – проворчал он. – Не дергайся, или я расправлюсь с тобой.
      Он ослабил хватку, и темнота постепенно рассеялась перед ее глазами. Кровь прилила к шее, и боль усилилась.
      Верити жадно глотала воздух, глядя на герцогиню. Смитсон был просто пугалом. Настоящая опасность стояла перед нею в виде этой красивой, прекрасно одетой женщины с глазами, подобными кусочкам льда. От страха у Верити кружилась голова, но она постаралась скрыть охватывавший ее ужас.
      – Я больше никогда не увижусь с его светлостью, – почти прохрипела Верити.
      Из-за боли в горле ей было трудно говорить.
      Герцогиня недоверчиво подняла брови.
      – Я знаю своего сына. Джастин так легко не смирится с тем, что его бросили. Каким посмешищем он себя выставил, когда ты уехала из Лондона. В обществе я просто не могла смотреть людям в глаза. – Ее голос звенел от праведного гнева. – Боюсь, ты вызвала мое недовольство, Сорайя. И должна заплатить за это.
      Верити гордо подняла голову.
      – Убейте меня, если вам это нужно, – тихо, дрожащим голосом сказала она.
      Спасения не было. Верити видела, что в окаменевшей душе герцогини не нашлось жалости к непокорной содержанке. Однако ей надо попытаться спасти Бена.
      – Мой брат не причинил вам зла. Пожалуйста, отпустите его, ваша светлость.
      Герцогиня растянула губы в презрительной улыбке.
      – О, как трогательно, моя дорогая. Не только твое смазливое личико довело моего сына до падения. Он всегда отличался сентиментальным восхищением храбростью.
      – В герцоге нет никакой сентиментальности, – не подумав, возразила Верити.
      Герцогиня шагнула вперед и с силой ударила Верити по лицу.
      – Ты будешь уважительно говорить со мной, девка.
      Верити упала бы от ее удара, если бы Смитсон крепко не держал ее. Левую половину лица обожгло словно огнем. Верити дрожащей рукой дотронулась до щеки и заговорила более смиренным тоном.
      – Простите, ваша светлость, – сказала она, преодолевая желание с отвращением плюнуть в красивое лицо герцогини.
      – Так-то лучше. – Неудовольствие сменилось на лице герцогини злорадным предвкушением. – Ты не поняла меня. Я не собираюсь убивать тебя или твоего сутенера. Я хочу, чтобы ты запомнила день, когда перешла дорогу Маргарет Кинмерри.
      – Отпусти ее, ведьма проклятая! – Бен перекатился по грязи, напрягая мощные мускулы рук и ног в попытке разорвать веревки.
      – Заткните ему рот, – небрежно бросила герцогиня своим слугам.
      Она не спускала горящего взгляда с Верити. Насилие пробуждало в герцогине что-то первобытное и неуправляемое.
      Верити почувствовала тошноту и закрыла глаза. Герцогиня продолжала тем же небрежным тоном:
      – Только пусть он все чувствует. Я хочу, чтобы он видел, к чему приводит наглость.
      Крик чуть не вырвался из горла Верити, но она сдержала его.
      Крики ей не помогли бы. Не было никого, кто бы помог ей, как не было никого, кто помог бы Бену.
      Сгрудившиеся вокруг Бена люди мешали ей видеть сцену избиения, но страдальческие стоны брата перекрывали тошнотворные звуки ударов.
      Верити вытянула шею и вывернулась из рук Смитсона. Ее тошнило, она инстинктивно пыталась броситься на помощь брату.
      Наконец она уступила изнеможению, и ее тело бессильно обмякло. Ее слабые силы нельзя было и сравнивать с силой наемника герцогини.
      – Нет, пожалуйста, ваша светлость, Бен не сделал вам ничего плохого, – умоляла Верити. – Я умоляю вас, ваша светлость. Пусть ваш гнев падет на меня, а не на брата.
      Поразительно, но герцогиня улыбнулась.
      – У меня хватит гнева на вас обоих, шлюха.
      Стоны Бена становились тише и реже. Герцогиня, по-прежнему не глядя в его сторону, снова заговорила:
      – Не забывайте, я хочу, чтобы он все видел и слышал. Он должен видеть наказание своей сестры со всеми подробностями.
      Слава Богу, избиение закончилось. Казалось, оно длилось целую вечность. Страшная догадка о намерениях герцогини перерастала в уверенность.
      – Вы хотите, чтобы эти негодяи изнасиловали меня, – прошептала Верити.
      Ужас душил ее.
      – Да. В конце. Еще один или четыре любовника для такой потаскухи, как ты, ничего не значат, – весело сказала герцогиня, затем ее голос стал жестоким. – Но сначала я сделаю так, что ты никогда больше не околдуешь моего сына или какого-либо другого мужчину.
      – Я отказалась от жизни куртизанки, – сказала Верити, хотя понимала, что уже ничто не остановит герцогиню.
      Наконец герцогиня посмотрела на обочину, где лежал, содрогаясь от боли, Бен.
      – Кто-нибудь, посадите его, чтобы ему было видно. Остальные нужны мне здесь.
      У Верити вырвался слабый крик, когда негодяи отошли от ее брата. Лицо Бена распухло и было в крови, а одежда разорвана и покрыта грязью.
      – О, Бен, – заплакала Верити, в отчаянии надеясь, что вопреки приказаниям герцогини он потеряет сознание.
      Но когда она назвала его по имени, брат с трудом повернул голову в ее сторону.
      В своем горе Верити не заметила, когда герцогиня приказала Смитсону передать ее в руки двух негодяев, которые избивали Бена. Они встали по обе стороны от Верити и схватили ее за руки, а этот отвратительный Смитсон встал рядом со своей хозяйкой.
      – Что желаете, ваша светлость?
      Глаза герцогини вспыхнули от почти похотливого возбуждения, она вынула небольшой серебряный нож из своего ридикюля.
      – Изрежьте ей лицо. Пусть ее шрамы вызывают отвращение у любого мужчины, который посмотрит на нее. – Голос герцогини дрожал от нетерпения.
      – Нет! Вы не можете это сделать! – воскликнула Верити, безуспешно пытаясь вырваться. От гордости ничего не осталось, она больше не могла скрывать свой ужас. – Это варварство…
      – Ваша светлость… – Смитсон отшатнулся от ножа, который протягивала ему герцогиня.
      Даже охваченная паникой Верити оказалась способна удивиться тому, как его бесстрастное лицо исказилось от отвращения.
      – Ради Бога, будь мужчиной, – насмешливо сказала герцогиня, как будто осуждала денди за развязавшийся галстук.
      Смитсон покачал головой.
      – Убийство – это быстрая смерть. Но просто так искромсать хорошенькое личико? Нет, ваша светлость, прошу прощения, но я не могу этого сделать.
      – Ты уволен, больше мне не служишь, – холодно сказала герцогиня.
      Она жадно вглядывалась в лица негодяев, державших Верити.
      – Эта женщина проститутка и воровка. Ее надо привязать к телеге, избить кнутом, а потом повесить. Есть между вами мужчины, чтобы исполнить мою волю?
      В напряженном молчании Верити ждала, примет ли кто-нибудь этот вызов.
      Она представила, как этот блестящий небольшой ножик врезается в ее лицо, и храбрость изменила ей.
      Она вдохнула в грудь воздуха, борясь с приближавшейся истерикой.
      – Сотня гиней тому, кто возьмет нож, – четко произнесла герцогиня, когда никто не принял ее вызова.
      Ее недовольство бандитами ясно читалось в суровых линиях ее лица, которое когда-то казалось Верити красивым. Теперь она видела в нем только одержимость ненавистью и грубую похотливость.
      Верити смотрела в лица окружавших ее людей, и ее страх все возрастал. Сто гиней – настоящее богатство, таких денег эти люди за всю свою жизнь никогда не видели.
      – Я это сделаю, ваша светлость. – Человек, стоявший справа, отпустил ее и шагнул к герцогине, чтобы взять нож из дрожащей руки.
      Герцогиня дрожала не от неуверенности, а от возбуждения.
      – Режь глубже. – Герцогиня шумно дышала, ожидая исполнения своей чудовищной мести.
      Бен крикнул что-то неразборчивое и поднялся на колени, но один из бандитов сбил его с ног.
      Верити удавалось гордо ожидать своей участи, пока человек с ножом не подошел к ней. Она посмотрела ему в глаза, и ее нервы не выдержали.
      – Нет! Нет, пожалуйста. Не надо. Ради Бога, пожалуйста, не делайте этого.
      Негодяй взял ее за подбородок. Она приготовилась, что сейчас нож рассечет кожу, невыносимая боль пронзит ее, и польются потоки крови.
      – Пожалуйста, – слабо прошептала она, ища в лице негодяя хотя бы немного сострадания.
      Он был так молод. Моложе Бена. Какая нелепость, совсем еще мальчик мог совершить такую жестокость.
      – Ты не можешь сделать это и называть себя христианином. – Верити уловила искру неуверенности в его глазах и на мгновение подумала, что победила.
      – Двести гиней! – сказала за его спиной герцогиня.
      Юноша поднял нож и прижал его к скуле Верити. Она почувствовала короткий укол, что-то мокрое потекло по ее лицу.
      – Будь ты проклят навеки, – прошептала она и снова закрыла глаза.
      Она ждала боли.
      – Господи, и они еще называют женщин слабым полом! – Гнев герцогини переходил в ярость, ее нервы были натянуты. – Мне придется сделать это самой.
      – Да, в наши дни трудно найти хороших слуг, – тихо заметила Верити.
      Она открыла глаза и увидела, как герцогиня вырвала нож из руки юноши.
      Кайлмор говорил, что его мать не остановится ни перед чем. Она не откажется от унижения и издевательства над жалкой шлюхой. Надеяться не на что.
      Человек, которого Верити любила, называл ее самой смелой из всех, кого он знал. Она отказывалась встретить свою судьбу как хныкающая жалкая трусиха. Она не будет кричать, вопить, просить пощады. Она знала это. Даже царапина на щеке жгла ее как огонь, а худшее было еще впереди. Но она сохранит свою гордость насколько сможет.
      Гордость не спасет ее, но гордость – это все, что у нее есть. Верити выпрямилась, как будто это она была герцогиней, а мать ее любовника – дешевой проституткой.
      Что-то слегка похожее на восхищение мелькнуло в остекленевших глазах герцогини, таких же ярко-синих и красивых, как у Кайлмора.
      – Должна признать, ты достойный противник.
      – Это ничего не изменит, – сказала Верити как можно спокойнее. Мольбы никогда не помогают. Может быть, поможет презрение. – Повторяю, мы с его светлостью расстались навсегда. Он поклялся, что не станет преследовать меня.
      – Даже если это так, я заслуживаю какого-то отмщения за то беспокойство, которое ты мне причинила, – с торжеством сказала герцогиня.
      – Пыток и изнасилования?
      – Эти вещи связаны между собой. – Герцогиня погладила лезвие ножа и посмотрела на свою жертву. – Пожалуй, я выколю тебе глаз.
      Ком встал в горле Верити.
      – Вы ослепите меня? – возмутилась она.
      – Нет. Один глаз я оставлю. Я хочу, чтобы ты видела, что я делаю. Опасно ставить себя выше тех, кто лучше тебя.
      – Вы не лучше меня, – отрезала Верити. Ярость побеждала страх. Только ярость давала ей силы спокойно стоять в ожидании пытки. – Вам это не сойдет с рук. Я прибегну ко всей силе закона.
      Верити удивило и немного испугало, когда герцогиня рассмеялась, звонкий и приятный звук нарушил тишину.
      – Я – герцогиня Кайлмор. Ты – любовница моего сына, простолюдинка. Закон не станет считаться с тобой. Если только я не решу выслать тебя из страны за проституцию.
      – Да вы просто дьявол, – ужаснулась Верити.
      «Пусть это произойдет быстро», – молила она Бога, хотя знала, что герцогине хочется как можно дольше продлить ее мучения.
      Сила духа – это все, что оставалось у Верити. Она закрыла глаза и ждала.
      Герцогиня была совсем рядом, Верити услышала шуршание шелкового рукава, герцогиня отвела руку в сторону для удара.
      Затем мгновенная тишина, и холодный, властный, любимый голос прорезал окружавший ее туман кошмара:
      – Пролей хотя бы каплю ее крови, и я застрелю тебя на месте.

      Отчетливо произнесенные слова Кайлмора вырвали Верити из беспросветной темноты, в которую она погрузилась.
      Он не мог появиться здесь, чтобы спасти ее. Такие невероятные подвиги совершаются только в волшебных сказках. Должно быть, от страха и горя она сошла с ума.
      Но когда Верити открыла затуманенные глаза, Кайлмор, такой же надменный, как и всегда, направлялся к ней. От его ярости дрожал даже воздух.
      Он был одет во все черное, от шелковой рубашки до длинного пальто, достававшего до земли.
      На фоне черной одежды его лицо было бледным и напряженным. Одна рука небрежно касалась рукоятки кинжала, висевшего на поясе, а в другой Кайлмор держал тяжелый пистолет, нацеленный на мать и Смитсона.
      Ахнув, герцогиня обернулась.
      – Джастин, не будь смешным. Ты не можешь угрожать родной матери.
      Она сказала это вполне рассудительно. Исступленно жаждавшая мести гарпия, какой она только что была, исчезла. Герцогиня торопливо спрятала смертоносный серебряный нож в складках своих юбок.
      Дикая ярость была в улыбке герцога, когда он остановился в нескольких футах от матери.
      – Я могу и угрожаю вам, мадам. – Он взглянул в сторону Верити. – Ты не пострадала, mo cridhe?
      – Нет, – прошептала Верити.
      Все еще дрожа, она смотрела на Кайлмора полными слез глазами.
      Она была спасена. Он никогда никому не позволит обидеть ее. Верити знала это так же хорошо, как знала, что жить – значит дышать.
      – У тебя кровь на лице, – указал он, и в его голосе было столько нежности.
      – Всего лишь царапина, – неуверенно сказала Верити.
      В сравнении с тем, что собиралась с ней сделать герцогиня, этот неглубокий порез ничего не значил.
      – Надеюсь. Иначе кто-то дорого заплатит за это. – Скрывая свои чувства, Кайлмор вновь сурово посмотрел на мать.
      Герцогиня встретила его взгляд с презрительной гримасой на лице.
      – Ты ничего мне не сделаешь, у тебя смелости не хватит.
      Очевидно, она решила, что бравада – лучший способ выйти из создавшегося положения.
      – Проверьте, – сказал он тем же внушающим ужас спокойным голосом.
      Но герцогиня не поняла предупреждения. Торжествующая улыбка скривила ее губы.
      – Ты забыл, что со мною четверо, а ты один.
      Властная манера Кайлмора не изменилась.
      – Четыре человека, которые скоро будут арестованы, и каждое слово их показаний будет приговором для вас.
      Он сделал знак кому-то, находившемуся позади него. И из придорожных зарослей вышли восемь вооруженных слуг. Среди них Верити узнала Хэмиша, Энди и Ангуса.
      – Джастин, подумай о скандале! – резко сказала герцогиня.
      – Да, подумайте об этом, – с удовлетворением ответил он.
      Неслышно и ловко люди Кайлмора взяли на мушку юношу, который чуть не изрезал Верити, и того типа, который охранял пугающе неподвижное тело Бена.
      Герцог взглянул на громилу, который все еще удерживал Верити.
      – Если надеешься дожить до следующей минуты, отпусти ее.
      В его голосе была такая властность, что через мгновение Верити была свободна. От внезапности освобождения она не устояла на ногах, покачнулась и жадно глотнула воздух, чтобы преодолеть неожиданное головокружение.
      Кайлмор успел поддержать ее.
      – Господи, mo leannan, что они с тобой сделали? – тихо прошептал он.
      От его прикосновения слабость исчезла. Верити влекло к его силе и теплу, как цветок тянется к солнцу.
      Он здесь, он здесь.
      Эта песенка радости и изумления помогла ей впервые за все это время свободно вздохнуть. Верити подавила ми путное желание уткнуться носом в его грудь и притвориться, что опасность миновала.
      Даже защищая ее своим телом, Кайлмор не опускал пистолета.
      Ее сердце переполняла странная радость. Как ей хотелось навсегда остаться в объятиях Кайлмора, но ее желания сейчас были так же невыполнимы, как и раньше.
      Ей хотелось прильнуть к Кайлмору и залить его слезами благодарности.
      Сдерживаясь, Верити снова глубоко вздохнула. Сейчас надо взглянуть на брата. Его слишком долго не было слышно.
      – Мне надо посмотреть на Бена, – с беспокойством сказала она. – Он вон там, его избили почти до смерти.
      – Хэмиш, иди с ней, – распорядился Кайлмор.
      Он не опускал пистолета, нацеленного на мать, все время, пока Верити спешила к брату. Бен, все еще связанный, лежал на земле. К счастью, он, должно быть, потерял сознание еще до того, как герцогиня схватила нож.
      Верити, рыдая, опустилась рядом с ним на колени.
      «Жив ли он? Пожалуйста, пусть он будет жив».
      Она наклонилась над его бедным избитым телом и прижала брата к своей груди. Даже в мягком свете сумерек она видела, как сильно он пострадал. Слава Богу, Бен еще дышал. Она слышала, как проходит воздух через его разбитые губы.
      – О, Бен, – тихо говорила Верити, укачивая брата так, как укачивала его, когда он был ребенком, слезы невольно катились по ее щекам. – Бедный мой, дорогой братик.
      Бен не слышал ее.
      Его избивали долго и беспощадно. Со всей осторожностью Верити положила себе на колени его разбитую голову, а Хэмиш разрезал охотничьим ножом его узы.
      – Они хорошо поработали, миледи. – Шотландец ощупал бесчувственное тело ее брата.
      – Это я во всем виновата, – шепотом сказала Верити, вынимая из рукава носовой платок, который Бен заставил ее взять.
      Хэмиш задумчиво посмотрел на нее.
      – Ох, не надо обвинять себя. Это все устроил вон тот злой дух.
      Не обращая внимания на боль в разодранных ладонях, Верити пыталась носовым платком стереть грязь и кровь с распухшего, покрытого синяками лица Бена. Но его раны были слишком серьезны, и платок скоро пропитался кровью.
      Нос был свернут набок, а рот представлял собой кровавую рану. Если бы не копна белокурых волос, Верити с трудом узнала бы брата.
      – У него сломан нос и, возможно, несколько ребер. Мы отвезем вашего брата в замок, там доктор осмотрит его, – сказал Хэмиш.
      – Нет, Джастин! Ты шутишь!
      Громкое возмущение герцогини отвлекло внимание Верити отлежавшего без сознания брата. Мать и сын стояли в нескольких футах от нее. Их лица с тонкими чертами, выдававшими родство, пылали от откровенной ненависти.
      – Я вполне серьезен, мадам. – Такого ледяного тона Верити еще никогда не слышала. – Вы уезжаете во вдовий дом в Норфолке. И забираете с собой вашу гнусную подопечную. Вас туда проводят, и я установлю круглосуточную стражу в доме. Если вы осмелитесь хотя бы на фут удалиться от Норфолка, я сниму с себя ответственность за ваши расходы, можете рассчитывать только на вашу долю из наследства моего отца.
      – Это жестоко! Я твоя мать! – Ярость в голосе герцогини заставила Верити, расчесывавшую спутанные волосы Бена, замереть.
      – Мне давно следовало обуздать вас. – В словах Кайлмора было столько ледяного холода, что по спине Верити пробежала дрожь. – По глупости я верил, что вы бессильны без доступа к герцогскому кошельку. Сегодня эта страшная ошибка чуть не стоила мне потери самого дорогого человека.
      Сердце Верити затрепетало от незаслуженного счастья. Это было признание, близкое к открытому объяснению в любви.
      Кайлмор поднял руку, предупреждая любые протесты матери.
      – Нет, мадам, не тратьте понапрасну силы. Я решил. Вам предназначена судьба безобидной деревенской жительницы.
      Герцогиня выпрямилась.
      – Очень впечатляет, Джастин, – злобно усмехнулась она. – Но в моем арсенале есть еще одно оружие.
      – И какое же? – небрежно спросил он, словно обсуждая мелкую ставку на бегах или боксерском матче.
      – Мой муж, несомненно, был сумасшедшим. К сожалению, и сын очень вспыльчив, с ним трудно ладить. – Последние слова сопровождались притворной печалью. – Твое недавнее поведение указывает, что ты унаследовал трагические недуги своего отца. Только попробуй исполнить свое подлое намерение и отправить меня в ссылку, и я добьюсь, чтобы тебя признали безумным.
      – Нет! Это неправда! – в страхе воскликнула Верити, вцепившись руками в рваную и грязную рубашку Бена.
      Кайлмор взглянул в ее сторону и улыбнулся.
      – Не волнуйся, mo leannan. Эта тигрица уже потеряла свои зубы.
      Герцогиня нахмурилась, услышав уверенность в его словах.
      – Ты так думаешь, Джастин? Лондон интересуют подробности возращения твоей знаменитой любовницы. Всегда ходили слухи о твоем безумии. Стоит только немного их подогреть. – У нее хватило духа протянуть руку и похлопать сына по щеке, как будто он и вправду был беспокойным ребенком. – Так что не будем больше говорить о вдовьем доме.
      Улыбка исчезла с лица Кайлмора.
      – Слухи будут охотно распространяться и о том, что происходит в вашем доме, мадам. Отвратительные истории о ненасытности вашего пристрастия к сильным молодым лакеям. Или об уличных грабителях, которым вы платите гинею за доставляемые вам непристойные удовольствия.
      Даже издалека Верити увидела, как побледнела герцогиня.
      – Джастин? Что ты говоришь? – отшатнулась от сына герцогиня.
      Кайлмор по-прежнему сохранял поразительное спокойствие. Верити знала: чем спокойнее он говорил, тем более опасным становился.
      – У меня есть клятвенно подтвержденные свидетельства вашей ненасытности. Вашими бесконечными связями с членами высшего общества можно пренебречь. Но ваша слабость к грубым извращениям не встретит понимания. Смитсон, ваш сводник, стоит рядом с вами. Сомневаюсь, что он не раскроет рта, когда ему будет угрожать виселица. Подумайте как следует, прежде чем угрожать мне вашими жалкими выдумками.
      – Так ты следил за мною, ничтожный маленький ублюдок? – прорычала герцогиня.
      Презрительный тон заставил Верити вздрогнуть от запоздалого страха, тошнота подступила к ее горлу.
      – Конечно, – сказал Кайлмор, оскорбления матери не задевали его. – Я знал, что наступит день, когда вы нарушите даже те небольшие ограничения, которые я великодушно установил.
      Когда герцогиня заговорила, ее голос дрожал, и румянец неестественно яркими пятнами выступил на землистого цвета щеках.
      – Нет, Джастин! Это слишком жестоко. Если не хочешь думать обо мне, подумай о себе. Не можешь же ты вывалять имя Кинмерри в грязи!
      – Я делал только то, что мне приказывали, ваша светлость, – сказал из-за спины герцогини Смитсон. – Я потерял бы хорошую работу, если бы не исполнял требований леди.
      – Ты бандит и убийца, – ледяным тоном оборвал его Кайлмор. – И я позабочусь, чтобы тебя и твоих сообщников повесили за то, что вы сделали сегодня.
      – Нет, Кайлмор, – вмешалась Верити.
      Медленно, с величайшей осторожностью она положила голову Бена на мягкую траву. Ее вмешательство вызвало короткую паузу. Кайлмор смотрел на Верити скорее с удивлением, чем гневом.
      – Ты не представляешь, как я близок к тому, чтобы расстрелять их прямо здесь и сейчас и послать закон к черту.
      – Поверьте мне, я знаю, – тихо сказала она, понимая, как напряжены его нервы.
      Верити встала и, расправив плечи, подошла к герцогу. Она протянула руку и, преодолевая минутное сопротивление Кайлмора, взяла у него пистолет. Холодный тяжелый пистолет лег на ее ладонь.
      – Ее светлость права. Публичный скандал принесет вам много вреда, – спокойно объяснила она. Дай Бог, чтобы она сумела заставить Кайлмора уступить рассудку. – Пусть она едет в Норфолк. Пусть возьмет свою свору – страха перед арестом будет достаточно, чтобы удержать их там.
      – Она пыталась убить тебя. – Звучный голос Кайлмора был как яростный удар кнута. – А эти скоты, которые могли убить твоего брата, помогали ей.
      – Я не забыла о Бене. – Она взглянула в сторону, где Хэмиш все еще обрабатывал раны Бена. – Но если вы посадите этих людей на скамью подсудимых, станет известна вся эта печальная история, никому не будет от этого лучше.
      – Ты более великодушна, чем я, mo cridhe, – тихо сказал Кайлмор.
      И безжалостно сдавил плечо матери.
      – Так что вы скажете? Норфолк? Или заключение неисправимой преступной маньячки в сумасшедшем доме? И черт с ним, со скандалом.
      В ярко-синих глазах герцогини стояли слезы, Верити была уверена, что это слезы ярости, а не раскаяния.
      – Джастин, ты делаешь мне больно, – жалобно сказала герцогиня.
      Переход от угроз к унизительной слабости не поколебал Кайлмора.
      – Больно, вам? Господи, да я бы с радостью четвертовал вас. – Было заметно, что он едва сдерживался. – Так как же, мадам? Я жду ответа.
      Лицо герцогини было бледным и осунувшимся, наконец стал заметен ее возраст.
      – Я поеду в Норфолк.
      – Хорошо. – Но Кайлмор не отпустил ее плечо. – Только прежде, чем вы уедете, попросите прощения у этой леди.
      Лицо герцогини окаменело от ненависти, а потрясенная Верити лишилась дара речи. Знатной даме из высшего общества извиняться перед куртизанкой? Немыслимо.
      Герцогиня попыталась сбросить руку сына, но ей это не удалось.
      – Будь ты проклят, Джастин, я никогда не унижусь перед этой шлюхой.
      – Унизитесь, мадам. Иначе поплатитесь за это.
      – Эта девка должна валяться в канаве, там ее место, – грубо ответила герцогиня. К ней в какой-то степени вернулась уверенность. – И не угрожай мне сумасшедшим домом. Ты с таким же успехом можешь посадить туда свою мать, как и доплыть до Ирландии. Немедленно прекрати этот глупый спектакль и отпусти меня. Я уеду в Норфолк и даю тебе слово герцогини Кайлмор, твоей шлюхе ничего не угрожает. Достаточно и этой уступки.
      – Далеко не достаточно, – сказал Кайлмор таким тоном, что Верити вздрогнула. Он повернулся к своим людям, которые сторожили слуг герцогини. – Дункан, сэр Джон Ферт все еще местный судья?
      – Да, ваша светлость.
      – Тогда поезжай в Клавертон-Холл и сообщи ему, что я задержал бандитов, которых надо предать суду.
      – Хорошо. – Дункан опустил пистолет и направился к деревьям.
      Верити ждала в напряженном молчании. Конечно же, герцогиня не позволит своей гордости навлечь беду на них всех.
      Но гордость герцогини была непредсказуемой и ужасающей силой.
      Только когда Дункан отошел достаточно далеко, герцогиня уступила.
      – Нет! Будь ты проклят, Джастин. Довольно. Я извиняюсь. – Она говорила тихо и отрывисто, злобно глядя на сына. – Я проклинаю тот день, когда дала тебе жизнь.
      Кайлмор насмешливо поклонился и с силой повернул ее лицом к Верити.
      – Жизнь полна мелких разочарований, мадам. Полагаю, что этот взрыв злобных оскорблений является предисловием к вашему извинению. – Не сводя глаз с матери, он окликнул Дункана: – Подожди минуту.
      Герцогиня с застывшим лицом смотрела поверх головы Верити, а голос от ненависти звучал глухо.
      – Я прошу прощения за вред, нанесенный мною вам и вашему брату.
      – Пожалуйста, еще раз, искренне, – вкрадчиво сказал Кайлмор.
      Верити было более чем достаточно.
      – Кайлмор, у вас нет никакой необходимости и дальше унижать ее, – сказала она сквозь зубы. – Вы победили. Она не стоит вашей мести. Пусть уезжает. Бену нужен врач.
      Кайлмор посмотрел на герцогиню с ненавистью и отвращением.
      – Я подчиняюсь желаниям этой леди. И не забывайте, что только вмешательство моей любовницы спасло вас от сумасшедшего дома. Это сделает ваше существование во вдовьем доме вполне сносным.
      Отпустив мать, он обратился к своим людям:
      – Обезоружьте слуг герцогини, отвезите их в Обан и разыщите нотариуса. Мне нужны заверенные свидетельства того, что произошло сегодня. Затем отвезите их в Норфолк. Я напишу своему управляющему, чтобы к приезду герцогини охрана была на месте.
      Герцогиня издала шипящий звук.
      – Нет, я не потерплю этого! – Она сунула руку в складки своих юбок, и в ее руке блеснул серебряный нож. Она бросилась к Кайлмору. – Ты не имеешь права так поступать, бессовестный ублюдок!
      – Берегитесь, Кайлмор! У нее нож! – закричала Верити, непроизвольно поднимая пистолет.
      Кайлмор отскочил в сторону, затем протянул руку, чтобы остановить мать. Она замахнулась, еще немного – и она ударила бы его.
      – Черт бы вас побрал, мадам! – Кайлмор не спускал с нее глаз. – Вы проиграли. Уже слишком поздно. Вы хотите, чтобы вас повесили?
      – Меня не повесят. Я буду жить так, как жила раньше. – На бледном лице лихорадочным огнем горели синие глаза.
      – Бросьте нож, ваша светлость, – сурово сказала Верити. Весь ее страх исчез в ту минуту, когда герцогиня угрожала Кайлмору. – Бросьте его, или, клянусь, я выстрелю. И если вы думаете, что я не знаю, как обращаться с этим пистолетом, то глубоко ошибаетесь. Самозащита – одно из искусств куртизанки. – В доказательство она взвела курок со спокойной уверенностью, которую внушили ей уроки Элдреда.
      Герцогиня презрительно посмотрела на Верити:
      – Ты не убьешь меня. Ты знаешь, что с тобой будет.
      – А мне все равно. Сегодня вы угрожали мне пытками и насилием, ваша светлость. И помните, что у нас есть свидетели, которые поклянутся, что я только: защищала герцога Кайлмора. Вряд ли я окажусь в тюремной камере.
      Герцогиня посмотрела на Верити горящим злобой взглядом.
      – Как бы я хотела уничтожить тебя.
      Верити, подражая Кайлмору, повторила его ироничный поклон.
      – Рада, что не уничтожили.
      – Наглая шлюха! Я убью тебя, ты не сможешь насмехаться надо мной!
      С поднятым ножом она бросилась к Верити. Верити инстинктивно спустила курок.
      Прозвучал оглушительный выстрел. В воздухе запахло порохом.
      Герцогиня вскрикнула и пошатнулась, Кайлмор поддержал ее и выдернул нож из слабеющих пальцев.
      У Верити звенело в ушах, она выпустила из рук бесполезный теперь пистолет и, чувствуя приступ тошноты, нерешительно спросила:
      – Я… я ранила ее?
      – Нет, она цела. К сожалению, – сказал Кайлмор, бегло осмотрев мать.
      – Слава Богу, – прошептала Верити, приходя в себя.
      – Ты стреляла в меня, проклятая уличная девка. Ты стреляла в меня!
      К Кайлмору, когда он заговорил с герцогиней, вернулась его сверхъестественная холодность.
      – Больше ни слова, мадам. Ваши уловки кончились. Убирайтесь отсюда. Я больше не хочу вас видеть. – Он взглянул на Дункана, который после выстрела подбежал к ним. – Проводи ее светлость до кареты и проследи, чтобы она не выходила из нее.
      Верити ожидала от герцогини возмущения, угроз, возражений, но та молчала. Рядом с высоким, стройным сыном она выглядела сморщенной и усохшей, как будто сегодняшнее поражение высосало из нее весь яд.
      Но Верити знала, что эта змея при малейшей возможности укусит снова.
      Дункан повел герцогиню к ожидавшему экипажу, а Кайлмор повернулся к Верити и с беспокойством спросил:
      – С тобою все в порядке?
      – Да, – ответила она, хотя сердце все еще продолжало биться от волны тошнотворного ужаса. Передавая Кайлмору пистолет, она даже сумела слабо улыбнуться ему. – У вас ему будет надежнее.
      – Мы с Хэмишем отвезем тебя и твоего брата обратно в замок Кайлмор.
      – Спасибо, – прошептала Верити и отвернулась, чтобы скрыть неожиданно нахлынувшие слезы. – Я должна посмотреть, как там мой брат.
      Она преодолела сковавшую ее дрожь и, подойдя к Бену, опустилась на колени. Он лежал, вытянувшись на густой мягкой траве, чье-то пальто было подложено под его голову.
      – Как он, мистер Маклиш? – нерешительно спросила Верити.
      Если брат умер, она никогда не простит себе этого.
      – О, он выживет. Но завтра будет очень страдать от боли.
      Уверенность, звучавшая в голосе Хэмиша, успокаивала даже лучше слов. Несмотря на сгущавшуюся темноту, Верити видела, как старательно потрудился Хэмиш, искусно перевязывая раны Бена.
      На покрытом синяками лице брата открылся один глаз.
      «Верити, милая», – неразборчиво произнес Бен распухшими губами.
      Он был в сознании. Верити наклонила голову и содрогнулась от рыданий.
      – О, милая! Не надо так плакать. – Лицо Бена исказилось от боли, когда он попытался протянуть руку и успокоить сестру.
      – Нет, не шевелись. Я просто счастлива, что ты жив, – рыдала Верити. – Я думала, что потеряла тебя.
      – Требуется больше, чем эти слойки с кремом, чтобы прикончить Бенджамина Эштона. Перестань, милая. Не о чем тебе плакать.
      – Да, – сказала она с глубоким вздохом, вызвавшим новый поток слез. – Я не знаю, что… что это со мной.
      – Хэмиш, ты поедешь с Эштоном в их коляске. – Верити не заметила, как Кайлмор подошел и остановился рядом с нею. – Я повезу мадам сам.
      Верити посмотрела на дорогу, едва видимую в густеющей темноте.
      – Мне лучше остаться с Беном, – сказала она.
      Верити боялась оказаться с Кайлмором наедине.
      – В наемном экипаже могут поместиться только двое, Верити, кому-то надо управлять лошадьми. Твоему брату лучше побыть с Хэмишем. Ты все время будешь неподалеку. – Его властный тон смягчился.
      – Как пожелаете, – тихо сказала она, уже не имея сил спорить.
      Она тупо смотрела, как Кайлмор с Хэмишем укладывали Бена в коляску. Тряска в экипаже только ухудшит его состояние, но у них не было выбора.
      Верити торопливо подошла к брату и взяла в ладони его руку.
      – Увидимся в замке, – шепнула она.
      Затем посмотрела на Хэмиша, устроившегося на сиденье рядом с Беном.
      – Присмотрите за ним, мистер Маклиш.
      – Конечно, миледи. Один из парней поехал за доктором. Молодой мистер Эштон скоро будет совершенно здоров. – Хэмиш натянул вожжи и прищелкнул языком, трогая с места лошадей.
      – Он поправится. – Кайлмор подошел к ней. – Не беспокойся, mo gradh.
      Дрожащими пальцами Верити вытерла лицо. Проклятые слезы. Сорайя никогда не плакала. Верити в эти дни, казалось, только этим и занималась.
      – Как вы оказались здесь?
      – Я обещал проводить вас до Уитби. Я – человек слова. Я собирался следовать за вами незаметно, на расстоянии. – От волнения голос его звучал мрачно, а во взгляде, устремленном на нее, была печаль и невероятная глубина. – Слава Богу, я успел. Воспоминание о том, как моя мать поднесла тот нож к твоему милому лицу, будет вечно преследовать меня.
      Напоминание о страшных угрозах герцогини заставило сердце Верити дрогнуть.
      – Изрезав мое лицо, она хотела отдать меня в руки бандитов для развлечения, – прошептала она.
      Убийственный гнев сверкнул в его глазах.
      – Мне следовало убить эту гадину, – с яростью прорычал Кайлмор.
      – К счастью, рассудок оказался сильнее вашего гнева.
      Его губы дрогнули в горькой усмешке.
      – На этот раз. Иди сюда, mo leannan. Твои страдания закончились.
      Как она была глупа и слаба – она не смогла отказаться. Она упала в его объятия и погрузилась в мир, где было тепло и безопасно! Из его объятий ожидавшие ее впереди годы казались холодными и одинокими.
      – Я все равно уеду от вас, Кайлмор, – с грустью сказала она. – У вас должна быть своя жизнь. Вы должны жениться и произвести на свет наследника.
      – А ты к чему вернешься? – Он замолчал, как будто раздумывая. – Взять нового любовника и забыть злого герцога, похитившего тебя?
      Как он мог быть таким бесчеловечным, чтобы говорить такое даже в шутку? Расстаться с ним было самым трудным, Это было намного труднее, чем забыть о своем воспитании и продать себя Элдреду. Труднее, чем выдержать отвратительную месть герцогини.
      – У меня никогда не будет другого любовника, – сказала Верити прерывающимся голосом и спрятала лицо у него на груди, чтобы скрыть вновь набежавшие слезы.
      – Хорошо, – с нежностью сказал он. – А теперь тише. Ты слишком устала, чтобы спорить. Моя победа будет слишком легкой. Поедем домой.
      У нее так болело сердце, что она не стала возражать против слова «дом».
      Замок никогда не станет ее домом. У нее не было дома.
      Кайлмор вскочил в седло и надежно обхватил ее талию. Если бы только он мог держать ее так вечно. Но Верити знала, что ничего не изменилось.
      Она по-прежнему была куртизанкой. Он по-прежнему был герцогом.
      И она по-прежнему должна покинуть его.

      На письменном столе в прекрасной библиотеке Кайлмора были разбросаны бумаги. Герцог пытался хотя бы поверхностно просмотреть почту, накопившуюся за время его отсутствия.
      Но он не мог сосредоточиться на прошениях или отчетах о своих капиталовложениях. Он достиг такого состояния горькой безнадежности, которое нельзя было облегчить бокалом вина.
      Все его существо содрогалось, когда он вспоминал о пытках, которым его мать собиралась подвергнуть Верити. Герцогиня всегда была эгоистичной и безжалостной, но в этот день ее злоба разгорелась до такой степени неуправляемой извращенности, какую он даже не мог вообразить.
      Маргарет Кинмерри повезло: сын не застрелил ее как бешеную собаку.
      Кайлмор не знал, почему не сделал этого. Гнев и страх, владевшие им на той пустынной дороге, все еще бурлили в крови.
      Что было бы, если бы он опоздал?
      Что было бы, если бы он уступил желаниям Верити и не поехал следом?
      Всего спустя несколько часов после того, как Верити уехала от него, ее могли бы изуродовать, изнасиловать и даже убить.
      Кайлмор никогда не простит свою мать.
      Его бесила мысль, что герцогиня удалится в уютный вдовий домик. Ей там будет очень удобно.
      Ему доставляло некоторое удовлетворение то, что она будет злиться, оказавшись в изоляции совершенно безвластной. Для времяпрепровождения она сможет спать с любыми рослыми лакеями, сколько захочется, но это не возместит ей потерю власти.
      Кайлмор тяжело вздохнул, и еще одно письмо с просьбой о покровительстве упало на стол непрочитанным. Какими бы ужасными ни были события этого дня, не они были причиной страданий, лишавших его сна.
      Тупая боль в сердце была продолжением старой сердечной боли, такой же острой и свежей, как тогда, много месяцев назад, когда в Кенсингтоне его бросила Сорайя.
      В то время он объяснял свой безумный гнев гордостью и вожделением.
      Теперь Кайлмор знал, что это не так. В тот день Верити нанесла ему душевную рану.
      В последние недели он имел глупость поверить, что эта рана начала заживать. Но минутная передышка в долине теперь только обостряла его страдания.
      Верити вонзила нож в его сердце, вынула его, а затем вонзила снова, глубже и сильнее.
      Кайлмор уныло взглянул на мраморную полку камина, на которой был изображен римский триумф. В правом углу молодые девы в развевающихся туниках, танцуя, вели украшенного гирляндами быка в небольшой изящный храм для жертвоприношения.
      Как Кайлмор завидовал неведению этого животного. Как бы он хотел встретить свою судьбу с таким же безразличием. Но он-то понимал, какое жалкое существование ожидает его.
      Утрата Верити была сейчас мучительна, но по мере того, как будут проходить долгие бесплодные годы, боль начнет становиться все тяжелей и тяжелей, медленно выжимая из него жизнь.
      Своим отсутствием Верити обрекла его на медленную мучительную смерть. Заслуженное наказание за то, что он с ней сделал.
      – Будь все проклято, – простонал Кайлмор, обхватив голову руками.
      Он не мог жить без нее.
      Он должен жить без нее.
      «Проклятие, пропади все пропадом!»
      Вне себя от горя, он взмахнул рукой, сбрасывая все со стола. Хрупкий бокал, ударившись о мраморный камин, со звоном рассыпался на мелкие осколки.
      – Ваша светлость? – На пороге в нерешительности стояла Верити, появившаяся словно в ответ на его мысли.
      Кайлмор вскочил на ноги и беспомощно смотрел на нее, с жадностью вбирая в себя каждую мелочь ее внешности. Он узнал розовое платье, которое она носила в долине. Верити забрала волосы в свободный узел. Руки были перевязаны, а на горле темнели синяки. На бледном, как мел, лице ярко выделялся красный след ножа. Гнев и чувство вины снова охватили Кайлмора.
      – Верити?
      Она осторожно закрыла за собой тяжелые резные двери.
      – Я думал, что ты спишь. Ты так устала. – От усилий сдержать свои чувства Кайлмор сказал это почти равнодушно.
      Иногда он жалел, что был уже другим человеком. Не таким, как раньше. Тот, прежний, увез бы ее ради собственных наслаждений, не задумываясь, имеет ли право так поступать, хочет ли этого она.
      – Я была с Беном. Доктор говорит, что он может ехать завтра, если мы поедем медленно.
      – Оставайтесь здесь, пока он не поправится.
      «Оставайся здесь навсегда».
      Но Верити уже качала головой. Чистые линии ее лица застыли в выражении решимости.
      – Кайлмор, я должна уехать. В наших отношениях ничего не изменилось.
      «Нет, ничего не изменилось».
      Самые печальные слова в языке. Кайлмор хотел спорить, возражать, настаивать, чтобы она подождала, но любая задержка лишь немного отдаляла неизбежное.
      – Возьми одну из моих карет, ту, в которой вам будет удобнее.
      Она кивнула в знак согласия.
      – Спасибо.
      Удивленный ее быстрым согласием Кайлмор пристально посмотрел на нее. Верити повернулась к свету, и он увидел темные круги под ее ясными глазами.
      У нее был такой смиренный подавленный вид, что разрывалось сердце. Кайлмор посмотрел на ее щеку.
      – Тебе больно? – озабоченно спросил он. – Господи! Я должен был не допустить этого.
      Она с легкой иронией улыбнулась. На мгновение появился призрак все понимающей, искушенной Сорайи. И тут же исчез.
      – Если учесть, что вы предотвратили насилие, думаю, можно простить вас. А это всего лишь царапина. Могло бы быть намного хуже.
      Она провела рукой по алебастровой крышке столика. Потом подняла глаза, и Кайлмор увидел в них печаль. Когда она вошла в комнату, ее лицо было бледным; теперь же в нем не было ни кровинки, оно было белым, как бумага.
      – Я пришла попрощаться, – тихо, но решительно сказала она.
      Он мгновенно бросился к ней и тут же вспомнил, что больше не имел права касаться ее.
      – О, mo leannan, – строго сказал он, хотя и знал, что это бесполезно. – Не делай этого.
      – Я должна. – Затем с заметным усилием добавила: – Все кончено, и я должна уйти. Благослови вас Господь, ваша светлость.
      На его сердце камнем легло отчаяние: Верити уходила. Она распрямила спину, как будто готовясь к встрече с непобедимым врагом.
      Это был поступок одинокого благородства. Это был поступок поразительного милосердия. Глядя, как она уходит, Кайлмор невольно вспомнил, что когда-то весь блистательный мир лежал у ее ног.
      Мерцающий свет свечей помог ему увидеть, что она не так хорошо владеет собой, как ей хотелось думать. Рука, протянутая к замку на двери, дрожала.
      – Трусиха, – тихо, но очень четко сказал он ей вслед.
      Сначала ему показалось, что она не услышала. Верити наклонила голову, открывая тонкую нежную шею под высоко уложенными волосами. Это была последняя отчаянная попытка удержать ее.
      – Как вы меня назвали? – неуверенно спросила она.
      Кайлмор откинулся назад и сложил на груди руки.
      – Я назвал тебя трусихой, – упрямо повторил он. – Видит Бог, в пятнадцать лет ты была смелее.
      – В пятнадцать у меня не было выбора, – глухо сказала она, все еще не поворачиваясь к нему.
      – Нет, был. Выбор есть всегда. И, сделав выбор, ты нашла в себе смелость и сообразительность, чтобы создать нечто великолепное. Из праведной крестьянки – самую известную в Европе куртизанку? Я восхищен.
      От его слов плечи Верити напряглись, но, к счастью, она не убежала.
      – Я говорила вам, почему так поступаю. Только ради вас, – тихо сказала она.
      – Чепуха. Ты поступаешь так, потому что боишься. – Его тон несколько смягчился. – Ты меня любишь, Верити?
      При этом вопросе она резко повернулась. Глубокое страдание наложило печать на ее милое лицо.
      – Это несправедливо, – дрожащим голосом возразила она.
      Да, несправедливо. Но если он вынужден, он будет играть нечестно ради выигрыша.
      По правде говоря, заглянув ей в глаза, он уже знал ответ на свой вопрос.
      Но безжалостно продолжал:
      – Ты дала мне так много – свое тело, свое доверие, свой покой, свое прощение, много своих тайн. И все же остается что-то, чего ты никогда не говорила.
      Она прижалась спиной к инкрустированной двери. В развевающемся розовом платье Верити походила на бабочку, приколотую булавкой. Кайлмор подавил еще одну волну сострадания.
      – Вы мне тоже никогда не говорили, что любите меня, – с вызовом ответила она.
      Кайлмор пожал плечами.
      – Я тебя люблю, – сказал он.
      Это прозвучало у него так естественно.
      На мгновение ее серые глаза ярко вспыхнули, остановившись на его лице. Неужели так просто и так мгновенно признание в любви привело его к победе?
      Верити покачала головой и отвела глаза.
      – Одной любви недостаточно.
      – Это чертовски много. Ты меня любишь, Верити?
      Она беспомощно махнула рукой, и этот жест пронзил его сердце, но Кайлмор напомнил себе, что не должен поддаваться жалости. Ради них обоих.
      – Вы знаете, что люблю, – с грустью призналась она.
      Еще минуту назад он не был в этом уверен.
      «Она меня любит, она меня любит!» – Его сердце пело радостную победную песню.
      Теперь Кайлмор уже не потеряет ее.
      Он всеми силами старался скрыть свое торжество. Он еще не победил.
      – Я знаю, что ты всегда готова принести себя в жертву ради того, кого любишь. Но в данном случае ты заблуждаешься.
      Он набрал в грудь воздуха и постарался найти слова, которые убедили бы ее остаться.
      – И если уж ты должна приносить себя в жертву, то сделай это, выйдя за меня замуж. Со мною жить нелегко. Ты заслужишь ореол мученицы еще при жизни. Не обрекай нас обоих на вечные страдания только потому, что ты слишком высокомерна, чтобы терпеть осуждение общества.
      – Вы изображаете меня такой мелочной, – возмутилась она. – Но я знаю, как высоко вы цените собственный престиж. Вы горды, как Люцифер. Но общество более жестоко, чем вы себе представляете. Вам никогда не приходилось страдать от остракизма. Мне приходилось.
      – Я могу жить и со сплетнями, и с намеками. Я не могу жить без тебя, – мрачно ответил он.
      То, что она сказала о его тщеславии и мелких интересах, было правдой. Вернее, когда-то было. Лицо Верити выдавало ее волнение.
      – Вы словно сам дьявол. – Она отвернулась и, казалось, была готова заплакать. – Вы соблазняете и искушаете меня.
      – Выйди за меня замуж, стань герцогиней. Какое значение имеет все остальное? Мы можем поселиться в Шотландии, далеко от сплетен и мирского суда. Мы сделаем свою жизнь полной, интересной и полезной. Основанной на любви.
      В ее потемневших глазах было столько муки, что сердце Кайлмора дрогнуло от сознания собственной вины.
      – Перестаньте, Кайлмор. Вы – герцог. У вас есть обязательства перед титулом.
      Неожиданно он разозлился. Всю жизнь титул был для него проклятием и тяжким бременем. А теперь этот титул грозил лишить его единственного, чего он хотел иметь.
      – А как же мой долг перед самим собой? А твой долг? – с яростью спросил Кайлмор.
      Он выпрямился и рискнул сделать шаг к ней. Короткая вспышка гнева угасла, когда он увидел, как она несчастна.
      – Ты изменила меня, Верити. Сделала из меня другого человека, лучшего, чем я был, пробудила во мне чувство чести, которого не было.
      – Честь была всегда, – прошептала она сквозь слезы.
      – Если и была, то только ты смогла обнаружить ее. Ты не можешь бросить то, что сделано лишь наполовину. – Он умоляюще протянул к ней руки. – Не отвергай меня, не вынуждай снова стать испорченным герцогом Кайлмором. Раз уж ты занялась моим спасением, твой христианский долг вывести меня на свет Божий.
      – Не надо, – попросила она. – Это жестоко. Вы знаете, что между нами возможны только незаконные отношения. А я не смогу быть вашей любовницей после того, как вы женитесь, Кайлмор. Я совершила много грехов, но этого я не совершу.
      – Если я не женюсь на тебе, то я не женюсь ни на ком, – тихо сказал он. – После меня больше не будет никаких Кинмерри. Титул умрет вместе со мной.
      – Пожалуйста, не говорите так, – взмолилась Верити, отступая от него. – У вас должен быть наследник, чтобы занять законное место в этом мире. Даже если мы поженимся и каким-то чудом я забеременею, наших детей не примут в обществе.
      – Наши дети будут красивыми, как и их мать. И достаточно сильными, чтобы добиться своего.
      Верити бессознательно поднесла руку к талии, как будто уже носила его ребенка.
      Может быть, так и было.
      Кайлмор подавил естественный порыв, вызванный этой мыслью, и постарался сохранить рассудительный тон. Угрозы и грубая сила не подействуют на нее. Он добьется согласия Верити лишь тогда, когда она признает, что ни один из них не обладает властью или правом отказаться оттого, чего требует любовь.
      – Все равно я уверена, что бесплодна, – с горечью сказала Верити.
      – Если это правда, тогда в шотландском замке будут жить только безумный герцог и его красавица жена. – Он сделал еще шаг. – Ты говоришь, общество будет насмехаться над нами. Думаю, ты ошибаешься. По крайней мере все мужчины будут завидовать моему счастью.
      Он постарался придать суровую искренность своему голосу.
      – Верити, будь смелой. Я люблю тебя. Не сомневайся, это стоит дороже, чем презрение общества.
      – Не трогайте меня. – Она отступила назад, хотя он остановился в нескольких футах от нее. – Когда вы касаетесь меня, я не могу думать.
      Впервые он улыбнулся.
      – Я знаю. Ты должна принять это решение сама. Видишь, какое бремя ты возложила на меня, когда извлекла честь из моей души.
      – Так легко было бы сказать «да», – грустно ответила она.
      – Так скажи «да», – попросил он, тихонько продвигаясь к ней. – Нам предстоит потрудиться, чтобы восстановить разоренные матерью имения. Нас соединяет любовь. Даст Бог, у нас будут дети, которых надо вырастить и помочь выбрать в жизни свою дорогу.
      Он замолчал, но она ничего не сказала.
      Он собрался с силами:
      – Будь смелой, Верити, ради них, ради меня. И прежде всего ради самой себя. – Затем тихо и настойчиво добавил: – Не покидай меня, mo cridhe. У меня разрывается сердце, когда я думаю, что придется жить без тебя.
      Он протянул ей руку. Его рука дрожала. Но что сейчас значила его гордость?
      Она отвернулась, сдерживая слезы. Он лихорадочно искал чего-нибудь, что бы окончательно убедило ее остаться.
      Но слова были слабым оружием против ее воли.
      – О черт! – простонал Кайлмор и отвернулся.
      Надежды не оставалось. Он погиб.
      Их молчание длилось бесконечно.
      Он затаил дыхание, готовясь услышать, как откроется дверь.
      Но она не уходила.
      Чего Верити ждала? Кайлмор сжал кулаки.
      Он мог бы встать на колени и умолять ее, если бы знал, что это поможет, но в глубине души он понимал, что никакая мольба не изменит ее решения. Теперь Кайлмор не сомневался, что Верити любит его. Трагедия была в том, что она любила его недостаточно сильно.
      – Нет. – На этом слове голос у нее дрогнул.
      Конечно, это она и должна была сказать. Разве она не пыталась сбежать от него все время?
      Она отбросила его обратно, в вечный холод. В какой-то ослепительный миг любовь поманила Кайлмора ложными обещаниями жизни и тепла. А теперь судьба делала его жизнь невыносимой.
      С легким треском в камине рассыпалось горящее полено. Звук словно разбудил герцога, ему захотелось чем-то разрушить это мучительное оцепенение.
      – Храни тебя Господь, – хрипло сказал он и, ничего не видя перед собою, попытался вернуться к своему столу.
      – Нет, – решительно сказала она. – Не уходите.
      Он почувствовал, как она неловко, словно назойливый кредитор, потянула его за рукав.
      Ее прикосновение обожгло его как огнем. Этот жар был совсем лишним в том состоянии, когда он чувствовал, как смертельный холод прокрадывается в его душу.
      – Вы действительно меня любите, Кайлмор? – шепотом спросила Верити.
      Зачем она его так мучает? Она же видит, как велико его горе. К своему стыду, он ответил дрожащим голосом:
      – Я умираю от любви к тебе, mo leannan.
      Она сжала его руку.
      – Тогда помоги мне Боже. Помоги нам обоим. – У нее перехватывало дыхание. – Да, я буду герцогиней.
      – Что ты сказала? – вырвался у него изумленный вопрос.
      Кайлмор услышал, как она глубоко вдохнула, перед тем как сказать:
      – Я люблю тебя, Джастин Кинмерри, и выйду за тебя замуж.
      Господи, это не могло быть правдой. Неужели он победил? Он повернулся и грубо схватил ее за плечи, ибо в нынешнем состоянии нежность была ему недоступна.
      – Скажи это еще раз.
      Слезы блестели на ее щеках, но во взгляде Верити он прочитал уверенность.
      – Я выйду за тебя замуж.
      – И все остальное.
      – Джастин Кинмерри, я люблю тебя. – Странно было услышать ее смех сквозь слезы. – Я люблю тебя, и буду жить в твоей варварской стране, и, если смогу, подарю тебе стайку диких шотландских сорванцов, чтобы они мучили тебя до старости. Если это не приводит тебя в ужас, ты отчаянно смелый человек.
      Ей хотелось, чтобы он улыбнулся. Но Кайлмор был вне себя от радости.
      – О, Верити, – только и произнес он, заключая ее в объятия.
      С коротким рыданием она уткнулась в его плечо.
      Наконец он поднял голову и посмотрел ей в лицо. Никаких следов той бледной несчастной женщины, которая недавно вошла в его комнату. Румянец горел на безупречной коже, а прекрасные глаза, хотя и сквозь слезы, сияли от радости.
      Сначала Кайлмора захватила и удерживала ее красота. Но теперь он видел в Верити многое другое. Силу. Честность. Верность. Доверие. И любовь. Столько любви, что она навеки изгнала холод из его души.
      – Я думал, что потерял тебя, – с удивлением произнес он. – Я думал, что ты собираешься покинуть меня.
      – Никогда, – с жаром сказала она. – Никогда. Никогда.
      Верити притянула к себе его голову и неловко, страстно поцеловала его, у поцелуя был вкус слез и счастья. Когда она отстранилась, Кайлмор взял в ладони ее лицо и пристально посмотрел в прозрачные, как капли дождя, глаза. Никаких теней не пряталось в их сияющей глубине.
      Страсть манила его, как и всегда, когда они были вместе. Но сейчас Кайлмор сдерживал свои желания.
      – Клянусь, Верити, я сделаю тебя счастливой, – очень серьезно сказал он.
      В ее лице было столько любви, что он смутился.
      – Только люби меня, Джастин.
      – Вечно, – поклялся он.
      – Да, вечно.