Завоевание куртизанки

      Он задул свечу, медленно наклонился и, сдвинув в сторону одеяло, поднял Верити на руки. Грубый хлопок под его руками оказался мужской рубашкой, которую она где-то нашла. Верити издала слабый жалобный звук, от которого у него перевернулось сердце.
      И тут она проснулась.
      – Нет! – закричала она, вырываясь. – Отпустите меня! Не трогайте меня, вы, дьявол!
      Он еще крепче сжал ее.
      – Никогда. – Он знал, что в этом слове заключено его проклятие.
      – Оставьте меня в покое, – прошептала она, затихая в его руках. – Это все, чего я прошу.
      – Я не могу. – Он услышал грусть в собственном голосе. – А теперь тише.
      Подняв ее еще выше, он понес свою пленницу к постели.
      В ранний предрассветный час Кайлмор проснулся от того, что его плоть требовала удовлетворения.
      Добрый человек, хороший человек оставил бы свою любовницу в покое, дал бы ей выспаться, отдохнуть. Но теперь она должна знать, что не может ожидать ни доброты, ни хорошего обращения от своего холодного любовника.
      Хотя слово «холодный» в данный момент совершенно не подходило ему.
      Он пошевелился и потревожил Верити, спавшую беспокойным сном. Они оба плохо спали в эту ночь. В этом доме они никогда не обретут покоя.
      Даже во сне она не хотела, чтобы он прикасался к ней. На мгновение у него в памяти промелькнул тот странный момент, когда по пути на север она проснулась в его объятиях. В тот короткий миг мир спокойно вращался на своей оси, а затем все снова исказилось. С этого мгновения все шло не так, как надо.
      Ему не следовало поддаваться глупому оптимизму, рассчитывая, что постель все вернет на свои места. Но после того, что Кайлмор сделал с нею в этой комнате ночью, он чувствовал себя как никогда растерянным и сбившимся с пути.
      Но это не должно помешать ему прямо сейчас овладеть ею.
      Он отбросил простыни и, положив руки на плечи Верити, ощутил их хрупкость. Она лежала голой, укладывая ее в постель, он сорвал с нее ветхую рубашку, и теперь сладкий аромат кожи манил его.
      Даже в темноте ее кожа была такой белой, что он мог видеть изящные изгибы ее спины, талии и роскошных бедер. Желание все разгоралось и становилось невыносимым. Он сжал ее плечи.
      – Нет, – инстинктивно произнесла она, не поворачиваясь к нему и сжимаясь в комок на краю кровати.
      – Да, – твердо сказал он, поворачивая ее на спину и еще сильнее ощущая ее запах.
      Ему он всегда казался запахом рая. И герцог, не раздумывая, устремился в этот рай.
      Удивительно, но он не ощутил ее сопротивления. Он наклонился над нею, упираясь на локти.
      – Обними меня.
      Ее руки упрямо лежали вдоль тела.
      А, теперь он понял ее игру. Она хотела, чтобы ее молчаливая покорность пристыдила его. Глупая женщина. Пора бы ей уже поумнеть.
      Все же он не сразу вошел в нее. Хотя прикосновение ее гладких как шелк бедер и дразнящий жар, исходящий из нее, были тяжелым испытанием для его самообладания.
      Но он не хотел снова вести себя как бесчувственный дикарь. Он уже был им накануне. И довел ее до слез.
      Он обидел ее, и вопреки трем месяцам, во время которых думал только о мести, Кайлмор горько сожалел об этом. Воспоминание о слезах, орошавших ее бледные щеки, заставило его с нежностью коснуться ее груди.
      Ее кожа была прохладной и гладкой. Он осторожно касался пальцами восхитительной округлости ее груди, затем губами обхватил ее сосок, который мгновенно приподнялся и отвердел от этого прикосновения.
      Торжествуя, он узнавал так хорошо знакомые ему признаки – казалось, Сорайя не была безвозвратно потеряна для него. У нее был вкус спелой малины, и он объедался этой летней сладостью, облизывая, упиваясь, прислушиваясь, как учащается ее дыхание с каждой его безжалостной лаской.
      Он знал, что она не хочет отвечать, но не может справиться с собой.
      Не в силах остановиться после стольких месяцев воздержания и вчерашней ночи, не принесшей удовлетворения, герцогу страшно хотелось выбросить из памяти свою жесткость. Что-то в его душе требовало, чтобы он лелеял ее, такую маленькую, смелую и прекрасную.
      Он не мог оторваться от ее грудей, вновь познавая их вкус и сладость. Медленными движениями он гладил ее живот, пока у нее вырвался вздох наслаждения, она беспокойно зашевелилась под ним. Он достиг такой степени возбуждения, что даже прикосновение простыни угрожало потерей остатков самообладания.
      Он больше не мог ждать. Победный звон слился со страстью, бурлившей в его крови, создавая оглушительную симфонию желаний. Горячая и влажная, она была готова принять его. Ему хотелось убедиться, что она все так же восхитительна внутри, как и прежде.
      Но самообладание таяло. Он должен овладеть ею сейчас же или сойдет с ума.
      Она не прекратила свое сопротивление ему, это он понял всем своим нутром. Но сейчас он властвовал над ее телом, и она не могла хотя бы физически не уступить ему.
      Со стоном, вырвавшимся, казалось, из самой глубины его тела, он вошел в нее, ощутив как, сопротивляясь, напряглись ее мышцы, а затем расслабились и приняли его. Никакое иное ощущение не могло сравниться с этим. Никогда не сможет. Он еще крепче сжал ее, как будто бросая вызов судьбе, пожелавшей отнять ее у него.
      На своей груди он чувствовал ее отвердевшие соски. Ом уже проник так глубоко, что мог бы достать до ее сердца.
      Он ожидал, что она выгнется навстречу ему, она всегда так делала. За исключением прошлой ночи.
      Но Верити лежала неподвижно и страдальчески, прерывисто дышала. Он поднял голову, пытаясь в темноте разглядеть ее лицо, и уловил блеск ее глаз, пристально смотревших в потолок. Он не ошибался, чувствуя напряжение в этом худеньком неподвижном теле, лежавшем под ним.
      Ее воля устоит перед всеми его попытками пробудить чувства. Как он мог преодолеть барьеры, воздвигнутые ее умом в этот момент величайшей интимной близости?
      Он начал совершать медленные ритмичные движения, которые всегда возбуждали ее. Он вкладывал все свое искусство, чтобы соблазнить ее, заставить уступить. Он год был ее любовником и знал, как доставить ей удовольствие.
      Он хотел ее так сильно, что сдерживать себя было для него страшной мукой. Жажда удовлетворения угрожала переломить ему позвоночник, испепелить мозг, вырвать каждый нерв из его тела.
      Но Кайлмор держался. Сжав зубы, он обуздывал себя, чтобы она хотя бы в этом уступила ему.
      Однако никакие старания изменить позу или ласку не могли заставить ее принять участие в этом стремлении к экстазу. Ее тело признавало его превосходство, но любая интимная ласка отвергалась ею.
      Будь она проклята. Она не обманет его. Только в этом он мог еще победить.
      Гнев разрушал остатки его воли. Его движения стали грубее, внутри него копилась, собиралась, разгоралась недобрая сила. Он хотел быть с ней нежным, но эти намерения подавлялись титанической силой его страсти.
      Верити по-прежнему не отзывалась на его ласки.
      Понимая, что долго не продержится, Кайлмор с силой вошел в нее. Сквозь ад, пылавший в его голове, он услышал ее стон. От неудобства или удовольствия, он не знал.
      Даже если это убьет его, он должен сломить ее сопротивление.
      Он должен подождать.
      Он не мог ждать.
      Он не мог больше ждать…
      Наконец, когда он был уже на грани, она задрожала в его объятиях. Она была почти готова.
      С приглушенным криком она ухватилась за его плечи, впиваясь в них ногтями. Он не обратил внимания на колющую боль. Какое значение имела боль, если Верити обнимала его по собственной воле.
      Он судорожно вздохнул. Она потеряла власть над собой, и ее тело начало извиваться под ним. Он лежал неподвижно, ему было чрезвычайно приятно это видеть.
      Даже в своем крайне затруднительном положении он понимал, что это значит. Она хотела его. Он страдал от бури страстей не в одиночку.
      Она принадлежала ему. Она никогда не убежит от него. Никогда.
      Но все слишком быстро кончилось, и вздох изнеможения коснулся его щеки.
      Затем он уже ни о чем не думал, собственные потребности заставили его забыть обо всем. Его мускулы сжались почти до боли, когда он изливал себя в ослепляющем взрыве экстаза.
      Ибо все, что казалось вечным, всю горечь и страдания своей души он выплеснул в ее распростертое тело. Его тело содрогалось, пока мышцы не расслабились и он в полном изнеможении не упал на нее. Сердце стучало так, как будто хотело вырваться из его груди. В голове оставался лишь горячий запах ее тела.
      Медленно он приходил в себя, хотя ощущение ослепляющего наслаждения не покидало его.
      Должно быть, он придавил Верити своим весом, но она не протестовала. Ее руки соскользнули с его плеч и теперь неподвижно лежали на простыне.
      Горькое разочарование вызывало неприятный железный привкус у него во рту и мешало чувству физического удовлетворения.
      В самых отдаленных уголках своего ума он признавал, что в конце концов это не было его победой. Он хотел, чтобы она полностью оказалась в его власти. Он хотел, чтобы она сама приходила к нему в постель.
      Сорайя никогда не скрывала, что ищет наслаждений, и ее открытость восхищала его. Верити же лежала под ним в презрительном молчании.
      Он скатился с нее. С приглушенным стоном она отодвинулась от него и съежилась на самом краю кровати.
      У него не было сил удержать ее. Хватая ртом воздух и тяжело дыша, он растянулся рядом с нею. Все мускулы его тела дрожали после мощного освобождения, и пот остывал на оголенной коже. Он поднял дрожащую руку, чтобы убрать со лба мокрые волосы, и подумал, что же будет с ними обоими дальше. А затем спросил сам себя, волнует ли его это.
      Прошло немало времени, прежде чем он собрал все силы и сказал:
      – Твоя холодность не остановит меня.
      Звук собственного голоса после безмолвного слияния почти испугал его. Сквозь задернутые шторы в комнату сочился слабый свет, и Кайлмор увидел, что она снова съежилась на краю кровати.
      – Мне вам нечего предложить, кроме холодности, – упрямо сказала она.
      Он не видел ее лица, да в этом и не было необходимости. Он и так знал, что оно выражает лишь гордость и страдание.
      – Сорайя понимала, что такое наслаждение.
      – Сорайи никогда не существовало.
      Не обращая внимания на то, как она отшатнулась от него, Кайлмор наклонился над ней. Он ожидал увидеть уверенность и отчужденность, а увидел лишь беззащитность в ее пухлых губах и затуманившихся глазах.
      – Ты ошибаешься, ты и есть Сорайя.
      – Нет. – Она закрыла глаза и покачала головой. – Нет, я – Верити.
      – Ты и Верити, и Сорайя.
      Он наклонился, чтобы поцеловать эти мягкие губы. На мгновение ее губы коснулись его губ, и он подумал, что победил. Но она поспешно отстранилась от него.
      В утреннем свете было заметно, как она измучена. Человек, способный хотя бы на какое-то сочувствие, никогда бы не принудил ее лечь в его постель.
      – Сорайя все еще живет в тебе, и я найду ее. – Эти слова прозвучали как клятва.
      Верити лишь снова покачала головой. Он раздраженно отодвинулся от нее и сел, брезгливо швырнув ей простыню, чтобы она прикрыла свою наготу.
      Если честно признаться, он опять хотел ее. После такого долгого воздержания он все еще был не удовлетворен. Но жалость, в которой он не желал сознаваться, мешала ему превратиться в эгоистичного развратника, хотя ему очень хотелось, чтобы она его таким и считала.
      После долгой ночи, он это чувствовал, она вот-вот сломается. Когда-то он бы сказал, что ничто, кроме пушечного залпа, не может поколебать божественную Сорайю. Но этой женщине, которая, дрожа, все еще сопротивлялась, нечем было защищаться.
      Конечно, наступит день, когда он сломает ее.
      Но не сейчас. Видит Бог, не сейчас.

* * *

      Кайлмор остановился на вершине над водопадом, срывавшимся с утеса в долину. Струи воды переливались в лучах полуденного солнца, но он не замечал окружавшей его красоты.
      Он думал о своей любовнице. Это было не ново. Она не выходила у него из головы все последние месяцы. Да, честно говоря, и задолго до этого.
      Избавится ли он когда-нибудь от этой проклятой страсти? Верити этого не знала, но она не была единственной, кто боролся против этой нежеланной неволи.
      Он сидел, прислонившись спиной к знакомому с детства камню, вытянув длинные ноги на нагретой солнцем земле. Он полагал, что время смягчит горькие воспоминания. Эта надежда не оправдалась.
      Он долго шел к этому месту, и перед возвращением домой следовало отдохнуть.
      Он не был голоден, но достал из кармана хлеб и сыр и начал есть. Странно, Шотландия обладала способностью отбивать аппетит.
      Внизу виднелись беспорядочно разбросанные крыши имения. Первоначально в этой безлюдной долине стоял только один домик арендатора. Дед Кайлмора пользовался этим простым жилищем во время охоты. Конечно, в таком глухом месте захотел бы жить только сумасшедший. Но его дед был одержим охотой.
      Не в первый раз Кайлмор думал, что каждый из Кинмерри пал жертвой какой-то мании. Согласно рассказам, его дед все больше и больше времени проводил в этом месте, скрываясь здесь от герцогини, фанатичной кальвинистки.
      Несчастные браки. Еще одна отличительная черта Кинмерри. В замке Кайлмор на стенах картинной галереи висели портреты похожих друг на друга людей, явно ненавидевших друг друга.
      Охотничий домик, когда в нем поселился его отец, конечно, не раз подвергался перестройке. Уединенность имения делала его идеальным местом, где шестой герцог прятал неприятные и опасные наклонности.
      Переделки сделали дом идеальной тюрьмой для Сорайи. Или Верити, как все чаще называл ее в мыслях Кайлмор.
      Черт. Он снова думал о своей любовнице. Кайлмор с раздражением отшвырнул остатки еды и с досадой посмотрел на дом. Что делает сейчас Верити? Все еще лежит в постели, зализывая раны?
      Эта мысль придавила его грудь холодным камнем. В это утро она выглядела такой сломленной и растерянной. Ее образ доставлял ему невыносимую муку, что было просто глупо, поскольку он проделал весь этот долгий путь, чтобы проучить ее.
      Но как тяжело ему было видеть великую Сорайю в таком унизительном положении.
      Каким-то образом она уже перестала быть его надменной, искушенной любовницей.
      Женщина, которую он удерживал против ее воли, не была той, с которой он так по-деловому разделял страсть.
      Сначала он думал, что ее недавнее неповиновение было лишь уловкой, что она хотела вызвать у него жалость и даже, возможно, желание отпустить ее. Но ее страдания вчера ночью и сегодня утром не были притворными. Он мог бы поспорить в этом на свой титул.
      Он не так бы уж сильно жалел об утрате этого проклятого наследства.
      После этих лет, когда он узнавал Сорайю, охотился за ней, как его дед охотился за оленем, Кайлмор совершенно не понимал ее. И пока он не узнает, что сделало ее такой, она никогда не будет полностью принадлежать ему.
      Она должна принадлежать ему, или он сойдет с ума.
      Если уже не сошел.
      Очевидно, в ее голове было какое-то различие между Сорайей и Верити. Но так не бывает. Она одна и та же личность. Его страсть к ней подтверждала это. Эта новая, более сложная натура его любовницы по-прежнему оказывала на него то же самое влияние – и даже более сильное. Два не доставившие ему полного удовлетворения случая только подстегнули его желание получить большее. Получить ее всю, целиком. Тело и душу.
      Он постарается заставить ее отдать все.
 
      Верити приняла решение и, сидя у окна своей комнаты, с волнением ожидала герцога. Он отсутствовал весь день.
      Только молчаливые, пристально следившие за нею великаны и маленькие горничные, помогавшие ей одеться и подававшие обед в гостиной, разделяли с нею бесконечно долгие часы, тянувшиеся после пробуждения. По мере того как день медленно переходил в сумерки, а ее высокомерный любовник все не появлялся, Верити переставала чувствовать себя несчастной и разжигала в себе пламя праведного гнева.
      Он не имел никакого права так поступать с нею. Герцог не был невежественным дикарем. Она не сомневалась, что сможет пробудить некоторое благородство в его черной душе.
      На ней было самое скромное из платьев, заказанных Кайлмором ярко-синее из мериносовой шерсти с отделкой из черной тесьмы в стиле военной формы, что было вполне подходящим, поскольку Верити намеревалась сражаться.
      Она жалела об утрате своего вдовьего наряда, хотя платье так износилось во время тяжелого путешествия по этой забытой Богом глуши, что его было уже невозможно починить. По крайней мере оно было ее собственностью. Каждая минута, проведенная в этой долине, поглощала еще какую-то часть ее независимости.
      Глядя, как угасает свет над озером и горами, она чувствовала в величии этой картины что-то зловещее, враждебное человеку. Ничего удивительного в том, что так мало людей жило в этой гнетущей пустоте. Дрожь пробежала по телу, и Верити плотнее закуталась в кремовую кашемировую шаль, а ведь вечер не был холодным, и в камине горел огонь.
      Кайлмор остановился на пороге, и она увидела, как одним-единственным грозным взглядом он охватил представшую перед ним картину.
      – Что это значит? – отрывисто спросил он. – Снимай платье, распусти волосы и сейчас, же ложись в постель.
      Она ожидала, что он рассердится, и даже рассчитывала на это.
      Он пересек комнату и прислонился к туалетному столику. Верити встала и сжала перед собой руки, чтобы сдержать дрожь.
      – Мне надоело быть ягненком, которого ведут на бойню, ваша светлость, – твердо сказала она. – Ваши права на мое тело кончились вместе с контрактом еще в Лондоне.
      – Я говорил тебе, чего я хочу. – Он с неумолимым видом скрестил руки, на груди.
      Герцог был одет по-деревенски. Простая рубашка, кожаные штаны, высокие сапоги. Казалось, он принес с собой свежесть ветра. Колеблющийся золотистый свет свечей и огня в камине падал на его плечи.
      Она с негодованием поняла, что с робостью отступает от него, как кобылица, почуявшая жеребца. Это было ужасно. Она позволяла его мужской силе отвлекать себя от слов, которые необходимо сказать ему. Ибо в какие бы изощренные игры ни играли они в Лондоне, Верити никогда раньше не чувствовала в нем мужчину так остро, как здесь.
      – Вы получили то, чего хотели. Вы отомстили. – Она старалась сохранить свою решимость. – Отпустите меня. Вы должны прекратить этот… средневековый ужас, пока он не вышел из-под контроля.
      Насмешливая улыбка скривила его губы.
      – И это все, что ты можешь сделать?
      Верити с удивлением посмотрела ему в глаза. Она ожидала увидеть в них гнев, но вместо этого увидела лишь усталость и пугающий цинизм.
      Как будто догадавшись, что она поняла больше, чем ему бы хотелось, Кайлмор выпрямился и, подойдя к зарешеченному окну, мрачно посмотрел сквозь решетку.
      – Полагаю, ты весь день сочиняла эту маленькую речь. – Его голос был пропитан сарказмом. – Чего ты хотела этим достигнуть? Пожелания спокойной ночи и быстрого отъезда домой утром? Для такой уступки стоило бы по крайней мере выжать пару слезинок. Мужчина должен быть настоящим чудовищем, чтобы отказать красавице, рыдающей от горя у его ног.
      Как ей был ненавистен этот тон полный превосходства. С усилием она произнесла:
      – Если бы это помогло, то я, конечно, охотно бы попыталась.
      Он обернулся. Цинизм в его взгляде превосходил все другие чувства.
      – Не трать напрасно время. Мы оба уже знаем, что я чудовище. Прекрати эти глупости. Я могу снять с тебя этот весьма элегантный наряд, и через пять минут ты будешь лежать подо мной.
      В его глазах было столько холода, что ее снова охватила дрожь. Но Верити не позволила его угрозе, высказанной усталым равнодушным тоном, испугать себя.
      – Нет.
      – Ты все еще не понимаешь, Верити? А я всегда считал тебя такой умной куколкой. У тебя нет никакой власти. У тебя нет никаких прав. Ты принадлежишь мне. Здесь не Лондон. Здесь заброшенный уголок феодальных владений. И я здесь хозяин. Бежать отсюда некуда. Здесь никто тебе не поможет. Если я хочу тебя, а мы оба знаем, что хочу, то я буду иметь тебя.
      Она не могла справиться со своим участившимся дыханием, хотя понимала, что оно выдает ее страх.
      – Вы думаете, что если я продажная женщина, то должна принимать любого мужчину, имеющего монетку на оплату моих услуг?
      – Нет. Я думаю, ты принадлежишь мне и будешь принадлежать всегда, лучше подчиниться неизбежному.
      Но она все еще не сдавалась.
      – Кем бы я ни была, я – свободная душа. Я не домашнее животное какого-то мужчины. – Эти слова она повторяла весь день в напрасной попытке набраться храбрости.
      По его выразительным губам пробежала насмешливая улыбка.
      – Ты будешь моим домашним животным. Ты уже мое домашнее животное.
      Она собралась с силами и посмотрела на него с таким презрением, какое только могла выразить.
      – Никогда.
      Он надменно поднял бровь, как будто знал, как ненадежно ее сопротивление. Вероятно, знал. А она продолжала:
      – Я никогда не лягу в вашу постель по своей воле. Не сомневаюсь, что великий герцог Кайлмор слишком гордый человек, чтобы преследовать отвергнувшую его любовницу.
      Она хотела своими словами уколоть его, но выражение его каменного лица не изменилось.
      – Великий герцог Кайлмор делает то, что он хочет, мадам. Три месяца я был посмешищем Лондона. Я унизился до того, что прочесывал все королевство в поисках сведений о тебе. Я дрался с простолюдином. Я опустился до похищения. Не обольщайся мыслью, что гордость помешает мне предпринять любые действия, чтобы достигнуть цели. С тех пор как ты уехала, моя гордость была растоптана в пыль. И в ней ты не найдешь помощи.
      Вопреки всему нарисованная им картина на мгновение вызвала у нее невольное сочувствие. Герцог, которого она знала в Лондоне, был образцом истинного джентльмена, возможно, не все его любили, но, без сомнения, восхищались. Его уважали, его боялись, ему завидовали. Ее побег дорого обошелся ему.
      – Кайлмор, – тихо сказала она, – я сожалею, что уехала, ничего не сказав вам. В тот последний… – Она замолчала. Ее все еще охватывал страх, когда она вспоминала его последний бурный приезд в Кенсингтон и безумное предложение выйти за него замуж. – В тот последний день, когда вы заехали ко мне, мне следовало все объяснить, следовало попрощаться. Тогда бы мы по крайней мере расстались друзьями.
      Он невесело рассмеялся, и горькие складки на столице стали заметнее.
      – Как будто я отпустил бы тебя. Не отпустил бы. А ты это знала уже тогда, вот почему и сбежала тайком.
      Она шагнула к нему, не успев подумать, что делает.
      – Я верну вам деньги.
      Он не мог даже представить, какую жертву приносит она, предлагая это, она жертвовала не только своим благополучием, но и благополучием сестры и брата. Но Верити провела весь день в поисках выхода из этого кошмарного положения. Если свобода стоила ей состояния, которое, она считала, принадлежит ей на законных основаниях, она с радостью заплатила бы эти деньги.
      Эштоны справятся, заглушая чувство вины, убеждала она себя. Она позаботится, чтобы справились.
      – Если вы дадите мне несколько дней для устройства моих дел, – настаивала она, – я верну вам все до последнего пенни.
      – Да не будь ты такой дурой, женщина! Дело не в деньгах. Деньги никогда не имели значения.
      Он впился пальцами в ее плечи, и Верити приготовилась к тому, что он устроит ей хорошую встряску. Но Кайлмор только крепко держал ее.
      Она в отчаянии взглянула на него, на его лице не было и намека на неуверенность.
      Она нервно выдохнула.
      Его пальцы не выпускали рукавов ее платья.
      – Ты украла себя. А теперь я украл тебя. И никогда не отпущу.
      Она вскрикнула и вырвалась из его рук.
      – Это невозможно. Вы должны это понять.
      – Нет. Такова моя воля. – Он бросился следом, словно преследуя дикого зверя.
      Она попятилась от уверенности, звучавшей в его словах.
      И тут она заметила, что, войдя сюда, он забыл запереть за собой дверь. С невероятной быстротой Верити кинулась к двери. Опоздав всего лишь на полсекунды, он бросился за ней.
      Но она первой добежала до двери и захлопнула ее за собой. Сбежав по лестнице, Верити помчалась через холл и ухватилась за засов на массивной парадной двери.
      Рыдая, она боролось с тяжелым железным засовом. Герцог почти догнал ее. Она слышала приближающийся топот его сапог по деревянным ступеням.
      Дверь распахнулась как раз в тот момент, когда он спрыгнул с лестницы. Она выбежала в темноту, не имея ни малейшего представления, куда идет, и только чувствуя крайнюю необходимость спастись от своего преследователя.

Глава 11

      Густые заросли кустарника ограждали одну сторону дома, и Верити надеялась найти в них убежище. Она побежала бы к лесу, если бы знала, что может опередить Кайлмора на открытой, местности. Но даже паника не мешала ей сомневаться в этом.
      Едва касаясь ногами мокрой травы, Верити добежала до кустарника и стала продираться сквозь заросли. Сучки и шипы цеплялись за ее волосы и одежду, но она упорно проталкивалась к центру и остановилась, лишь когда заросли стали перед нею непроходимой стеной.
      Она сжалась в комок и постаралась сдержать хриплое дыхание, но безуспешно.
      Кайлмор находился совсем близко. Она не слышала и не видела его, но знала, что он наблюдает в ожидании малейшего движения.
      – Верити, выходи, – наконец сказал он. – Тебе некуда бежать.
      Сейчас его можно было принять за разумного человека. Когда-то она могла бы поверить в его разум. Но не теперь.
      Сплетни оказались правдой. Все Кинмерри были безумны. Жажда мести грозила сделать герцога самым безумным среди них.
      Верити забилась еще глубже в заросли и не ответила.
      – Ночью будет холодно, снова собирается дождь. – Он не пошевелился.
      Черт бы его побрал, он, должно быть, видел проход, по которому она забралась в чащу.
      Словно читая ее мысли, Кайлмор сказал:
      – Я знаю, где ты прячешься. Посередине кустарника есть прогалина. Я здесь вырос. В этой долине нет потайных мест, которых бы я не знал. Бежать отсюда бесполезно. Здесь на целые мили нет ни уголка, ни лазейки, ни щели, в которых я не побывал.
      Трудно представить его маленьким мальчиком. Ей это никогда не приходило в голову. Она отвлеклась лишь на минуту и тут же услышала угрожающий шорох в кустах.
      – Если потребуется, я доберусь до тебя. Или ты выйдешь добровольно. Но здесь ты не останешься.
      По мере того как дыхание выравнивалось, слепой страх, толкнувший ее на этот бессмысленный поступок, затихал. Верити уже поняла всю бесполезность борьбы. Куда она могла пойти? Полночь. Она слишком легко одета. У нее нет ни провизии, ни денег. Она не имела представления, как выбраться из этой долины.
      – Ладно, я иду, – вздохнул Кайлмор.
      – Нет, – уныло ответила она. – Нет, подождите. – Она с ужасом представила, как он вытаскивает ее, а она с криками отбивается от него руками и ногами.
      Безумная ярость, владевшая ею ранее, сменилась сознанием своего поражения. Выбираясь наружу, Верити чувствовала каждый сучок и каждую царапину. Промокшая, грязная и страдающая от сотни мелких ссадин, она выползла из зарослей.
      Для того чтобы сбежать от герцога Кайлмора, требовалась не истерика, а нечто большее.
      Несмотря на вынужденное послушание, она бесстрашно взглянула на герцога.
      – Я не буду с вами спать.
      – Будешь.
      Он взял ее за плечо. Тепло прикосновения обожгло ее сквозь мокрую шерсть рукава, и непокорная кровь застучала в застывшем от холода теле. Кайлмор повернул женщину лицом к двери и повел ее в дом.
      Он держал ее крепко, но не причиняя боли. Зачем понапрасну тратить силы? Он не хуже нее знал, что на этот раз вышел победителем, как бы стойко она ни держалась.
      Какой же несчастной чувствовала она себя, когда Кайлмор вел ее, внешне такую покорную, в дом. Она никогда не избавится от этого человека. Она никогда не избавится от Сорайи. В течение тринадцати лет мысль, что наступит день освобождения, была единственным, что помогало ей выжить. Верити не предвидела появления герцога и его безудержного желания обладать ею.
      Но желание умирает, если не получает поощрения. Когда предмет страсти ничего не дает, ничего не предлагает, не разделяет чувств. Кайлмор слишком горд, чтобы биться до отчаяния о несокрушимую стену ее сопротивления. Но он сказал, что уже отказался от гордости. А она даже в эти последние дни не всегда оставалась бесчувственной.
      Верити убеждала себя, что сказалась привычка. Ведь она целый год была его любовницей.
      Или это было его неоспоримое искусство любовника. Или ее неисправимо греховная натура. Если она будет сильной и сумеет оставаться холодной как лед в его объятиях, ему надоест безумное увлечение.
      А если это произойдет, что потом? Не махнет ли он ей рукой на прощание, не позволит ли вернуться к той жизни, которую она желает? Вряд ли.
      Возможно, он убьет ее. В этом безлюдном месте это совсем несложно.
      Однако этого она не могла себе представить. Он может властвовать над ней как любовник, может принуждать ее, но убить ее он не сможет.
      Если бы только эта мысль могла хоть немного успокоить ее.

* * *

      Дрожа от холода и пережитого волнения, Верити стояла посреди спальни и смотрела, как Кайлмор разжигает камин. Вероятно, он был уверен, что она едва ли предпримет еще одну попытку к бегству, по крайней мере сейчас. Он не запер дверь. И теперь, казалось, с удовольствием, не спеша занимался камином.
      Будучи одним из самых знатных лордов, он, как ни странно, с большой ловкостью управлялся с каминными мехами. Не впервые она подумала, как недооценивала его в Лондоне. Тогда она видела в нем еще одного бесполезного аристократа. Умного и, возможно, более жестокого, чем другие мужчины, соперничавшие из-за ее милостей, но, по существу, сделанного из того же теста.
      Теперь по его поведению не было заметно, что он считает пребывание в этом скромном доме ниже собственного достоинства. Хотя в ее деревенской юности этот дом показался бы ей высшей степенью роскоши, его едва ли можно было сравнить с теми, к которым привык герцог.