— Обо всем уже позаботились, сэр. Тот седовласый джентльмен.

— Действительно джентльмен. — Майло протянул ей десятку.

— О чаевых он тоже позаботился.

— Что ж, теперь о них позаботились дважды.

Официантка просияла.

— Спасибо.

Когда она ушла, я сказал:

— Вот видишь, ты был к нему несправедлив.

— Привычка... Ладно, значит, хоть часть налогов, которые я плачу, вернулись ко мне... Да, сходство есть, но с убийцами-психопатами такое бывает часто, верно? Репертуар У них ограничен: оглушил, застрелил, зарезал. Но до полного соответствия очень далеко. Начнем с главного: Мейт не молодая девушка и его не привязывали к дереву. Фаско может сочинять сколько ему вздумается, но, хоть он и квалифицированный психолог, в итоге все сводится к его чувствам. Ну а куда приведет Берк меня? Ты предлагаешь мне начать гоняться по всей стране за призраком, которого Бюро не может схватить за руку уже три года? Предпочту что-нибудь поближе к дому.

Он погладил папку.

— Если я откажусь сотрудничать с Фаско, он пожалуется начальству, и меня обвинят в том, что я срываю совместную работу. Пока что Фаско предпочитает общаться напрямую.

В ресторан ввалилась ватага ребятишек в черном, занявших кабинет у входа. Я услышал слово «бастурма», произнесенное так, словно это была кульминация чего-то.

— Нитраты для подрастающего поколения, — пробормотал Майло. — Хочешь сделать мне большое одолжение? Не бойся, я не собираюсь втянуть тебя в конфликт со своим клиентом. — Он похлопал по папке. — Просмотри это. Ты сможешь найти здесь что-нибудь интересное. Я отнесусь к этому гораздо серьезнее... Художник. Берк рисует, но не пишет маслом. У нас есть подозрения насчет того, кто написал тот шедевр... Итак, ты не возражаешь?

— Вовсе нет.

— Спасибо. Ты поможешь мне выкроить время для веселого развлечения.

— Это еще какого?

— Пройдусь по местам скопления бомжей в Венисе. Так сказать, фараон на отдыхе.

Встав, он направился к выходу.

— Агент ФБР с дипломом доктора философии. Плохой тип с дипломом доктора медицины. А я — скромный магистр. Нехорошо, я чувствую себя человеком второго сорта.

Домой я и папка вернулись около трех. Машина Робин исчезла, почту из ящика никто не вынимал. Сварив кофе, я выпил полторы чашки и, захватив папку в кабинет, связался со своей секретаршей.

Та сообщила о звонке от Ричарда Досса и передала, что Эрик уже освободился и в четыре часа будет у меня. Его осмотрел доктор Роберт Маниту. Если у меня будет время, я должен ему перезвонить.

Секретарша Досса оставила номер Маниту, и я быстро его набрал. Медсестра говорила в трубку телефона запыхавшимся голосом. Мое имя не произвело на нее никакого впечатления. Она попросила меня подождать. Слава богу, на этот раз в трубке не было музыки.

Я ни разу не встречал Боба Маниту, даже не разговаривал с ним по телефону, и знал его только по семейным фотографиям в посеребренных рамках в кабинете Джуди.

Наконец в трубке послышался четкий голос:

— Говорит доктор Маниту. Кто это?

— Доктор Делавэр.

— Чем могу служить?

Отрывисто и резко. Неужели его жена ни разу не упоминала, что работает со мной?

— Я психолог...

— Я знаю, кто вы такой. Эрик направляется к вам.

— Как у него со здоровьем?

— Все замечательно. Это ведь вы предложили, чтобы я его осмотрел, так? — Каждое слово звучало так, словно его протащили по битому стеклу. Каждое было наполнено неприкрытым обвинением.

— Я подумал, так будет лучше, учитывая, через что Эрику пришлось пройти, — сказал я.

— А через что именно, по-вашему, ему пришлось пройти?

— Ну, во-первых, он до сих пор не может оправиться от потрясения, вызванного смертью матери. По словам его отца, поведение Эрика было необычным. Он исчез без объяснений, отказывался разговаривать...

— С речью у Эрика все в порядке, — оборвал меня Маниту. — Он только что разговаривал со мной. Сказал, что все случившееся — чистейшей воды вздор, и я с ним полностью согласен. Помилуйте, он же студент. В этом возрасте молодые люди способны на любые безумства — разве вы сами не были таким?

— Его сосед по комнате был настолько встревожен...

— Значит, парень решил в кои-то веки не быть идеальным. Мне казалось, уж вы-то должны были бы критически отнестись к первоисточнику, прежде чем позволить втянуть себя в эту истерию.

— К какому первоисточнику?

— К Ричарду, — сказал Маниту. — Его жизнь — это один сплошной рационализм, черт побери. И все семейство у них такое — ничего случайного, все разложено по полочкам.

— Вы утверждаете, Ричард излишне драматизировал...

— А вот этого не надо, — остановил меня он. — Не жонглируйте моими словами. Проклятие, да, все Доссы привыкли разыгрывать спектакли. Строя новый дом, они должны были подумать о том, чтобы возвести места для зрителей.

— Не сомневаюсь, вы хорошо знакомы с этой семьей, — поспешил заверить его я. — Но учитывая то, что произошло с Джоанной...

— То, что произошло с Джоанной, стало настоящим адом для бедных ребят. Но, сказать по правде, главная проблема у нее была с психикой. Только и всего. Со здоровьем у Джоанны все было в полном порядке, черт возьми, вот только она сама решила отключиться от жизни, объесться до смерти. Джоанна сошла с ума. Вот почему она связалась с этим шарлатаном, который помог ей довести дело до конца. Всему виной глубочайшая депрессия. Я не психиатр, но даже я могу поставить точный диагноз. Я предлагал Джоанне обратиться к психиатру, но она упорствовала. Если бы Ричард послушал меня и отправил бы свою жену в соответствующее учреждение, она, вероятно, была бы сейчас жива, и ее детям не пришлось бы переживать весь этот кошмар.

Маниту говорил не очень громко, но я поймал себя на том, что отставил трубку от уха.

— Желаю вам всего хорошего, — сказал он. — Мне пора бежать.

Щелк. Но его ярость осталась висеть в воздухе, резкая, как осенний смог.

Вчера, побеседовав со Стейси на берегу, я решил не звонить Джуди. Испугался, что отношения между семействами Маниту и Доссов выходят за рамки соседей, играющих вместе в теннис. Теперь мое любопытство разгорелось с новой силой.

Ее Эрик, моя Элисон, затем Степей и Бекки...

У Бекки были проблемы с учебой, и с ней занималась Джоанна. Затем, когда Джоанна уже не могла уделять ей время, Бекки снова скатилась на "Д"... Быть может, Боб разозлился на то, что ему дали от ворот поворот?

Бекки так похудела, что от нее остались кожа да кости. Она лечилась у психолога, потом в свою очередь пыталась лечить Стейси. И вдруг остыла к ней.

Эрик бросил Элисон. Еще одна причина для обиды?

Боб Маниту мстит за разбитое сердце дочери? Нет, тут что-то большее. К тому же, жена не разделяет его неприязнь к Доссам. Джуди направила Стейси ко мне, потому что беспокоилась за девочку... Еще один пример столкновения мужской нетерпимости с женским сочувствием? Или сострадание Боба оказалось разбитым его неспособностью вытащить Джоанну из того, что он считал лишь «глубочайшей депрессией»? Иногда терапевтов злят психосоматические заболевания... а может быть, все дело в том, что у Боба Мониту сегодня выдался тяжелый день.

Я вспомнил кое-что еще: рассказ Стейси о том, как Боб с отвращением смотрел на ласки Ричарда и Джоанны в бассейне.

Мужчина пуританских взглядов, посчитавший себя оскорбленным? Возможно, недовольство Боба Маниту тем, что его втянули во внутренние проблемы Доссов, является следствием эмоционального пуританства. Наиболее часто я наблюдал подобное в тех, кто пытался бежать от собственного отчаяния: мой преподаватель называл это «бегством колбасы от ножа».

Но строить догадки бессмысленно; мне нет дела до проблем семейства Маниту. Я позволил себе расслабиться, и злость Боба Маниту увела меня далеко в сторону. И все же его реакция была такой сильной, такой неадекватной, что я никак не мог забыть наш разговор по телефону.

Ожидая приезда Эрика, я то и дело мысленно возвращался к Джуди.

Джуди Маниту, тощая как карандаш, в своем кабинете. Безукоризненный кабинет, безукоризненный владелец. Загорелая, в отличной физической форме, сохранившая красоту. Вешающая пиджак в шкаф и остающаяся в обтягивающем трикотажном платье.

Кабинет постоянно готов к тому, что в нем будут производить фото— и видеосъемку: полированная до блеска мебель, свежие цветы в хрустальных вазах, мягкий свет. Никакого намека на то, что сразу за дверью ждут скука и безумство Верховного суда.

Семейные фотографии. Две стройные белокурые девочки, обладающие той же стильной красотой. Худые, слишком худые. На заднем плане папа...

Хоть кто-нибудь из них улыбался в объектив? Я так и не смог вспомнить.

Боб точно всегда хранил мрачное выражение.

Тощая мамаша и парочка тощих дочерей. Причем Бекки зашла слишком далеко. Не следует ли рассматривать одержимость Джуди мелочами как давление на ее детей, стремление заставить их выглядеть, говорить, вести себя безукоризненно? Или Доссы каким-то образом втянули в свои проблемы соседей?

Скорее всего, я позволил себе предаться досужим размышлениям потому, что это было гораздо приятнее, чем знакомиться с папкой, полученной от Фаско. Геометрия.

Наконец вспыхнула красная лампочка.

За дверью Ричард и Стейси. Между ними Эрик.

Ричард в неизменных черных рубашке и джинсах, с серебряным телефоном в руке. Встревоженный. Стейси распустила волосы; она была в белом платье без рукавов и белых туфлях без каблука. Я подумал о девочке из церковного хора.

Эрик выглядел ужасно. Со слов отца и сестры могло сложиться впечатление, что он обладает внушительной внешностью. Однако что касается его телосложения, гены Доссов не дали сбоя. Эрик был одного роста с отцом и весил фунтов на десять меньше. К тому же он заметно сутулился. Маленькие руки, маленькие ноги.

Хрупкий с виду паренек с огромными черными глазами, изящным носом и мягким изогнутым ртом. Лицо более круглое, чем у Стейси, но тоже чем-то смахивает на мордашку эльфа. Бронзовая кожа, черные волосы, остриженные настолько коротко, что кудри превратились в завитки. Рубашка была ему велика; она топорщилась на талии, заправленная в мешковатые свободные брюки, испачканные и мятые, словно использованная туалетная бумага. Низ штанин, почти скрывающих кроссовки, был покрыт серой засохшей грязью. На подбородке и щеках чернели точки отросшей щетины.

Взгляд Эрика был обращен куда угодно, только не на меня. Руки с изящными пальцами застыли на бедрах. Черные обломанные ногти, как будто ему пришлось рыть землю. Отцу не пришло в голову предложить сыну привести себя в порядок. А может быть, он пытался заставить Эрика помыться, но тот отказался.

— Эрик? Доктор Делавэр, — представился я, протягивая руку.

Эрик стоял, уставившись в пол, не обращая на меня внимания. Руки оставались на бедрах.

Симпатичный парень. Романтическим вечером чувственные мечтательные студентки будут за таким косяком ходить.

Когда я уже собирался убрать руку, Эрик схватил ее. Его рукопожатие оказалось холодным и влажным. Повернувшись к отцу, он поморщился, словно готовясь к боли.

— Ричард, вы со Стейси можете подождать здесь или прогуляться в саду, — сказал я. — Возвращайтесь через часок.

— Вы не хотите переговорить со мной? — удивился Ричард.

— Потом.

Он начал было что-то говорить, возражать, но затем передумал.

— Ладно. Стейси, как насчет того, чтобы выпить по чашке кофе? За час мы запросто успеем смотаться в Уэствуд и обратно.

— Конечно, папа.

Я поймал взгляд Стейси. Она едва заметно кивнула, давая мне понять, что не имеет ничего против моего разговора с ее братом. Я кивнул в ответ, и отец с дочерью ушли. Пропустив Эрика, я закрыл дверь.

— Сюда.

Войдя в мой кабинет, он остался стоять посреди комнаты.

— Эрик, я прекрасно понимаю, что вы не хотели сюда приезжать. Так что если...

— Нет, я хотел встретиться с вами. — Изо рта купидона раздался голос взрослого мужчины. Баритон Ричарда, в данном случае еще более неуместный. Эрик потер шею. — Я заслужил все это сполна. Я просто затрахался. — Он принялся теребить пуговицу рубашки. — Абсурдно, правда? То слово, которое я только что произнес. Мы используем слово «трахать» в уничижительном значении. Самое прекрасное действие, существующее в природе, а мы нашли ему такое применение. — Эрик устало улыбнулся. Прокрутите свой файл назад и отметьте: я дисфункционален. А теперь вы должны спросить, в чем именно это проявляется.

— В чем именно это проявляется?

— По-моему, ваша работа как раз и состоит в том, чтобы это выяснить.

— Точно, — подтвердил я.

— Клевая у вас работенка, — заметил Эрик, оглядывая кабинет. — Не нужно никакого оборудования, только ваша душа встречается в поисках озарения с душой пациента в великой эмоциональной пустыне. — Он едва заметно улыбнулся. — Как видите, я прослушал курс введения в психологию.

— И вам это понравилось?

— Хороший отдых от холодного безжалостного мира спроса и предложения. Однако одно обстоятельство меня очень смутило. Ваш брат психолог делает большой упор на правильном функционировании организма и дисфункцию, совершенно не обращая внимания на вину и искупление.

— Вам такой подход кажется бесполезным? — спросил я.

— Он слишком неполный. Чувство вины — это добродетель; быть может, главная добродетель. Только задумайтесь: что еще может побуждать нас, двуногих, сдерживаться и вести себя надлежащим образом? Что еще не дает обществу скатиться во всеобщий беспорядочный хаос?

Закинув левую ногу на правую, Эрик расслабился. Использование громких эпитетов подействовало на него благотворно. Я представил себе, как его первые не по годам умные замечания встречались в семье сначала всеобщим недоумением, затем одобрением. После очередного триумфа от вундеркинда начинали требовать их все больше и больше.

— Чувство вины — это добродетель, — повторил я.

— А какие еще существуют добродетели? Что позволяет нам оставаться цивилизованными людьми? Если, конечно, мы действительно цивилизованные люди. Что еще под большим вопросом.

— Существует несколько степеней цивилизованности, — заметил я.

Эрик улыбнулся.

— Вероятно, вы верите в альтруизм как во что-то отвлеченное. Добро, которое творят ради самоудовлетворения. Я же считаю, что жизнь в основе своей зиждется на парадигме страха перед ответственностью: люди совершают те или иные поступки, чтобы избежать наказания.

— К такому заключению вас подвел личный опыт?

Он откинулся на спинку кресла.

— Ну-ну-ну, вам не кажется, что это чересчур прямой вопрос, особенно если учесть, что я не пробыл здесь и пяти минут, — к тому же, скажем так, явился сюда не совсем по своей воле?

Я промолчал.

— Если будете на меня давить, я отвечу вам так же, как ответил отцу, когда он случайно набрел на то место, где я занимался медитацией.

— То есть?

— Уйду в свою раковину — кажется, у вас это называется избирательной немотой.

— Хорошо хоть немота будет «избирательной».

Эрик непонимающе посмотрел на меня.

— Что вы хотите сказать?

— То, что вы полностью контролируете себя.

— Вот как? А разве то, что называют «свободной волей», существует?

— А если ее нет, зачем нужно чувство вины, Эрик?

Он на мгновение нахмурился, но тотчас же улыбкой стер с лица озабоченность.

— Ага! — Он снова принялся теребить пуговицу мятой рубашки. — А вы, я вижу, философ. Наверное, член Лиги плюща. Дайте-ка взгляну на ваши дипломы... О, извините, вижу, вы из глубинки?

— Со Среднего Запада.

— Родились и росли среди коров и кукурузы, но тем не менее стали философом — это что-то в духе «Ужина с Андре».

— Ваш любимый фильм? — спросил я.

— Фильм неплохой, несмотря на то, что там очень много болтают. Но все же мне больше по душе «Смертельное оружие».

— Вот как?

— Примитивность имеет свои плюсы.

— Потому что жизнь слишком сложна?

Эрик начал было отвечать, но тут же умолк и, снова посмотрев на мои дипломы, погрузился в изучение ковра на полу. Мы помолчали. Наконец он поднял взгляд.

— Берете меня измором? Тактика номер тридцать шесть Б?

— Нам торопиться некуда, — сказал я.

— В вашем ремесле без терпения не обойтись. Из меня психолог получился бы никудышный. Мне говорили, я не умею общаться с дураками.

— Кто говорил?

— Все. Отец. Он говорил это как комплимент. Отец гордится мной и выставляет свое отношение напоказ — вот вам и пример конструктивного чувства вины.

— А в чем он чувствует себя виноватым? — спросил я.

— В том, что он теряет контроль. Воспитывает детей, в то время как мы все трое прекрасно понимаем, что отец предпочел бы летать по всей стране, скупая недвижимость.

— В данном случае ему приходится считаться с обстоятельствами.

— Ну, — верхняя губа изогнулась дугой, — отец не всегда поступает рационально. С другой стороны, разве про кого-нибудь это можно сказать? Для того чтобы понять корни его чувства вины, необходимо заглянуть в его прошлое — вы этим занимались?

— Почему бы вам меня не просветить?

— Отец в буквальном смысле сделал себя сам. Сливки иммигрантского сброда. Его отец приехал из Греции, мать родилась на Сицилии. У них была бакалейная лавка в Байонне, штат Нью-Джерси. По-моему, от одного этого пахнет оливками, да? В том мире семья это мамочка, папочка, детишки, виноградная лоза, изжога после обеда — обычное наследство Средиземноморья. Но папочка, обзаведясь собственной семьей, не держался за мамочку — он не спас свою жену.

— Это было в его силах?

Заливаясь краской, Эрик сжал кулаки.

— А я знаю, мать вашу? Зачем задавать такой вопрос, если на него в принципе не может быть ответа? И почему вообще я должен отвечать на веши вопросы? — Он бросил взгляд на дверь, словно решая, не спастись ли ему бегством. — Какой в этом смысл?

Он ссутулился, сполз вниз.

— Этот вопрос вам очень неприятен, — сказал я. — Вам его уже кто-то задавал?

— Нет, — быстро ответил Эрик. — И какое мне дело до этого кого-то, мать твою? Какое, мать твою, мне дело, мать твою, до этого долбанного прошлого? Главное — это то, что происходит сейчас... Не обращайте внимания, все равно обсуждать это бесполезно. И не торжествуйте по поводу того, что я при первой же встрече продемонстрировал такие бурные эмоции. Если бы вы меня хорошо знали, вы бы поняли, что это все пустяки. Я состою из чувств. То, что я думаю, я сразу же высказываю вслух. Что на уме, то на языке. Если у меня будет настроение, я изолью душу первому встречному, мать его, так что не радуйтесь раньше времени.

Дальше последовала грязная ругань вполголоса.

— Я позволил отцу втянуть себя в это...

Молчание.

— Так что же случилось, Эрик?

— Отец застал меня в минуту слабости. Луна была полной, а я был полон дерьма. Поверьте, больше этого не повторится. Первый пункт в повестке дня: сегодня же вечером вернуться в Пало-Альто. Пункт второй: найти другого соседа, чтобы он не закладывал меня, если я вздумаю на время свернуть с дороги. Это же все дерьмо собачье, вы понимаете? Я это понимаю, доктор Маниту это понимает, и вы, если заслужили по праву все свои дипломы, тоже должны это понимать.

— Много шума из ничего, — сказал я.

— Уж точно это не «Сон в летнюю ночь» — в моей жизни нет места комедии, доктор. Я бедное-пребедное дитя трагедии. Моя мать умерла страшной смертью, и я имею право вести себя отвратительно, правда? Ее смерть дала мне свободу действий. — Эрик молитвенно сложил руки. — Спасибо тебе, мамочка, за огромный простор для деятельности.

Он так сильно сполз вниз, что уже буквально лежал в кресле.

— Ну ладно. — Эрик улыбнулся. — Давайте поговорим о чем-нибудь более жизнерадостном.

— Поскольку вы возвращаетесь в Стэндфорд и я, скорее всего, больше с вами никогда не увижусь, позвольте вызвать ваш гнев, посоветовав обратиться к кому-нибудь... Эрик, выслушайте меня. Я вовсе не говорю, что вам требуется лечение. Однако недавно вы перенесли ужасное испытание и...

— Да вы просто мешок с дерьмом, — оборвал меня он. На удивление, его голос оставался мягким. — Как вы можете рассуждать о том, что мне довелось перенести?

— Я не рассуждаю, а сопереживаю. Когда умер мой отец, я был старше вас, но ненамного. Мой отец тоже сам пришел к своему концу. Когда умерла мать, я уже был гораздо старше, но ее утрата причинила мне гораздо более сильную боль, поскольку мы с ней были очень близки, а после ее смерти я остался сиротой. Это очень тяжело — ощущение одиночества. Смерть отца явилась большим ударом по моему чувству справедливости. Ну, тот факт, что можно вот так просто лишиться чего-то очень значительного. Ощущение собственного бессилия. Ты смотришь на мир другими глазами. По-моему, имеет смысл выговориться перед человеком, готовым тебя выслушать.

Черные глаза Эрика не отрывались от моих. У него на шее забилась жилка. Улыбнувшись, он ссутулился.

— Замечательная речь, приятель. Как это называется? Конструктивное саморазоблачение? Тактика номер пятьдесят пять В?

Я пожал плечами.

— Хватит.

— Извините, — смущенно произнес он. — Вы хороший человек. Вся беда в том, что я — нет. Так что не тратьте время напрасно.

— Похоже, ты здорово на этом зациклился.

— На чем?

— На том, что ты своенравный вспыльчивый гений, которому все прощается. Судя по всему, почему-то ты вбил себе в голову, что талант неразрывно связан со странностями. Но мне приходилось встречаться с по-настоящему плохими людьми, и тебе далеко до членства в этом клубе.

Эрик залился краской.

— Я же извинился. Зачем крутить нож в ране, мать вашу?

— Можешь не извиняться, Эрик. Сейчас речь идет о тебе, а не обо мне. И ты был прав, это действительно конструктивное саморазоблачение. Я решил немного приоткрыть себя в надежде, что это подтолкнет тебя принять мою помощь.

Он отвернулся.

— Чушь собачья. Если бы отец не повел себя как нервная дамочка, мать его, и не потерял самообладание, ничего бы не случилось.

— Но действительность все равно осталась бы неизменной.

— Дайте мне отдохнуть.

— Эрик, забудь о философии. Забудь о психологии. Твоя сущность состоит в том, что ты переживаешь, что чувствуешь. На долю большинства твоих сверстников не выпадает таких испытаний, какие достались тебе. Мало кого волнуют проблемы чувства вины и раскаяния.

Эрик вздрогнул, словно я встряхнул его за плечи.

— Я говорил... абстрактно.

— Неужели?

Он словно приготовился прыжком сорваться из кресла, но тотчас же взял себя в руки. Рассмеялся.

— Значит, вам довелось повидать немало плохих людей, да?

— Больше, чем мне хотелось бы.

— Убийц?

— В том числе.

— Серийных убийц?

— И их тоже.

Снова смешок.

— И вы считаете, я не подхожу?

— Давай назовем это научным прогнозом, Эрик. Хотя в одном ты прав: я тебя действительно совсем не знаю. Мне также кажется, что чувство вины для тебя не простая абстракция. Отец и сестра рассказали мне, сколько времени ты проводил с матерью, когда она болела. Взял академический отпуск...

— И вот теперь пришло время расплаты? Я должен выслушивать все это дерьмо, мать вашу?

— Встреча со мной — это вовсе не наказание.

— Ну да, особенно если меня сюда притащили против воли.

— Неужели отец и вправду может тебя заставить что-то сделать против твоего желания? — удивился я.

Эрик промолчал.

— Ты пришел сам, — продолжал я. — По своей воле. И поскольку наше с тобой знакомство ограничится одной-единственной встречей, самое лучшее, что я могу сделать, — это дать тебе совет, а дальше как знаешь.

— Мой вам совет — забудьте обо всем и не тратьте свое драгоценное время. Во-первых, меня просто не должно было быть здесь. Я не имел права вмешиваться в ваши отношения со Стейси.

— Стейси не имеет ничего против...

— Это она так говорит. Стейси всегда так поступает — идет по пути наименьшего сопротивления. Верьте мне, пройдет немного времени, и она будет волосы на голове рвать. В первую очередь потому, что Стейси меня ненавидит. Я бросаю тень на всю ее жизнь. Лучшее, что я для нее сделал, — это уехал из дома. Стэндфорд — это самое последнее место, куда она хотела бы поступить, но поскольку отец на нее давит, она снова уступит — пойдет по пути наименьшего сопротивления. Стейси приедет в Стэндфорд, поживет рядом со мной и снова начнет меня ненавидеть.

— Пока вы в разлуке, ее ненависть затихает?

— Разлука смягчает сердца.

— Иногда разлука делает сердца пустыми.

— Глубокомысленное изречение, — презрительно бросил Эрик. — Столько глубокомысленности, мать твою, а до вечера еще далеко.

— Ты действительно считаешь, что Стейси тебя ненавидит?

— Я в этом уверен. И тут я совершенно бессилен. От старшинства в семье никуда не деться, и она просто должна смириться с тем, что навсегда останется второй.

— А ты должен смириться с тем, что будешь первым.

— Это тяжелое бремя. — Он засучил рукав. — А, черт, оставил часы в общаге... Надеюсь, их не сопрут, честное слово, мне пора возвращаться. Дела ждут. Сколько у нас осталось времени?

— Еще десять минут.

Снова оглянувшись вокруг, Эрик заметил шкафчик с настольными играми.

— Слушайте, давайте сыграем в «Страну сладостей». Посмотрим, кто первый взберется на вершину горы из леденцов.

— Ничего не имею против сладкой жизни, — согласился я. Стремительно развернувшись, Эрик изумленно раскрыл рот. Я не увидел в его глазах слезы, но по тому отчаянному жесту, каким он их смахнул, я понял, что они были.

— А вам все хиханьки да хаханьки — гнете свою линию несмотря ни на что, мать вашу. Ну да ладно, спасибо за ваше озарение, док.

Зазвонил звонок. На восемь минут раньше положенного. Ричард устал ждать?

Сняв трубку, я переключил телефон на внутреннюю линию, связывающую его с аппаратом у входной двери.

— Это я, — услышал я голос Ричарда. — Извините за то, что мешаю, но у нас кое-какие неприятности.

Мы с Эриком поспешили к выходу. Ричард и Стейси ждали на крыльце. У них за спиной стояли двое высокорослых мужчин.

Детективы Корн и Деметри.

— Эти господа хотят, чтобы я отправился вместе с ними в полицейский участок, — сказал Ричард.

— Здравствуйте, док, — бросил Корн. — У вас довольно мило.

— Вы с ними знакомы? — изумился Ричард.

— В чем дело? — спросил я.

— Как сказал мистер Досс, — улыбнулся Корн, — ему необходимо приехать в управление.

— Зачем?

— Чтобы ответить на некоторые вопросы.

— На какие вопросы?

Вперед шагнул Деметри.

— Вас это не касается, доктор Делавэр. Мы разрешили мистеру Доссу связаться с вами, потому что здесь находятся его дети, и один из них несовершеннолетний. Но вашему сыну ведь уже двадцать, да? Значит, он сможет отвезти сестру домой в машине мистера Досса.

Они с Корном подступили к Ричарду с двух сторон. Тот был напуган.

— Папа! — воскликнула Стейси, широко раскрыв глаза от ужаса. Ричард молчал. Он даже не спрашивал, что случилось. Не хотел, чтобы дети услышали ответ?

— Сэр, вы сейчас поедете с нами, — решительно произнес Деметри.

— Сначала я свяжусь со своим адвокатом.

— Сэр, мы вас не арестовываем, — успокоил его Корн. — Вы сможете позвонить из управления.

— Я свяжусь с ним немедленно, — воскликнул Ричард, размахивая серебряным телефоном.

Корн и Деметри переглянулись, и Корн сказал:

— Отлично. Пусть он ждет вас в управлении Западного Лос-Анджелеса, но вы поедете с нами.

— Что за черт, мать вашу! — крикнул Эрик, делая шаг к полицейским.

— Стой спокойно, сынок, — бросил Деметри.

— Я тебе не сынок, мать твою. Если бы у меня был такой папаша, я бы давно удавился.

Деметри схватился за пистолет. Стейси испуганно вскрикнула. Эрик застыл на месте.

Положив руку ему на плечо, я почувствовал, что его колотит. Ричард принялся яростно тыкать в кнопки телефона. Подойдя к Стейси, Эрик обнял ее за плечо. Она бросилась ему на шею. У нее дрожали губы. Эрик держался, но жилка у него на шее бешено пульсировала. Брат и сестра не отрывали взгляда от отца, поднесшего телефон к уху.

Ричард нетерпеливо задергал ногой. В его взгляде больше не было страха. Спокойствие под огнем противника — или же он ожидал чего-то подобного?

— Сандра? Говорит Ричард Досс. Будь добра, соедини меня с Максом... Что? Когда?.. Ладно, слушай, дело действительно очень важное... Я попал в передрягу... нет, совсем другое. Сейчас я не могу объяснить. Просто позвони ему в Аспен. Я буду в управлении полиции Западного Лос-Анджелеса. С детективами... Как ваши фамилии?

— Корн.

— Деметри.

Ричард повторил фамилии в трубку.

— Сандра, обязательно найди Макса. Если он не сможет сразу же прилететь сюда, пусть хотя бы назовет кого-нибудь, кто мне поможет. Ищите меня по сотовому. Я на тебя рассчитываю. Пока.

Он закрыл аппарат.

— Пошли, — сказал Деметри.

— Деметри, — задумчиво повторил Ричард. — Это греческая фамилия?

— Американская, — слишком поспешно поправил его тот. И тотчас же: — Литовская. Но это было давно. Пойдемте, сэр.

Только полицейский может произнести слово «сэр» так, чтобы оно прозвучало как оскорбление.

Стейси заплакала, и Эрик крепче обнял ее.

— Ребята, ничего страшного, держитесь! Увидимся за ужином. Обещаю.

— Папа! — всхлипнула Стейси.

— Все будет хорошо.

— Сэр, — сказал Корн, беря Ричарда под руку.

— Подождите, — вмешался я. — Я позвоню Майло.

Полицейские как по команде усмехнулись. Я понял, что сказал какую-то глупость.

Деметри зашел Ричарду за спину, Корн не выпускал его руки. Здоровенные полицейские повели коротышку к машине.

Деметри обернулся.

— Майло все знает.