Тщетная предосторожность

— Да, двоюродные брат и сестра, — думая о другом, кивнула Синтия. — Извините, ради бога, я выйду на минуту — забыла носовой платок в кармане пальто, вечная моя рассеянность.

Синтия вышла из гостиной в холл, но не за платком, конечно. Она направилась в библиотеку, свою самую любимую комнату, зажгла свет и села в низкое кресло у письменного стола, где когда-то так любил сидеть отец.

Она закрыла глаза, и время словно отбросило ее назад. Ей ясно вспомнилось, как она ребенком часто сидела здесь с книгой — всеми любимое дитя, не знающее забот и печалей. А все восторги и мучения взрослой жизни еще так далеко впереди.

«Вы ведь были тогда совсем еще детьми!» — Луиза сказала это таким небрежным, делано дружелюбным тоном!

Вот, оказывается, чем их любовь была для Питера! Из-за чего же она так страдала долгие годы, мучилась, тосковала? Как странно видеть любимого друга детства, юности, а теперь чужого мужа, вспоминать, какую власть он имел над ее жизнью, как много для нее значил, как все без него стало вдруг пусто и бессмысленно: ведь Питер — самый обычный мужчина, таких не счесть. За обедом она сначала не прислушивалась к разговору — просто слушала его голос, стараясь узнать в нем голос человека, сказавшего когда-то: «Я люблю тебя».

А потом она вдруг поняла, как мало у них теперь общего. Он говорил о местах, где она не бывала, о людях, которых она не знает, о впечатлениях, которые она не может разделить. И все время ей хотелось крикнуть: «Разве ты не помнишь? Неужели ты забыл?..

Для Синтии полной смысла была их прежняя жизнь — игры, затеи, веселье, забавные приключения, а Питер толкует о яхтах, скачках, личных самолетах и ночных клубах Нью-Йорка, Что она знает о них?

«Помнит ли он, — думала Синтия, — запах клевера на лугу? Вспоминает ли, как они, взявшись за руки, гуляли в роще, а кругом ворковали голуби?» Она будто снова чувствует тонкий аромат персиков в оранжерее — они тайком рвали персики, и Питер ее поцеловал…

Синтии вдруг показалось, будто она листает альбом с пожелтевшими фотографиями давно ушедших дней.

Гордо вскинув голову, она встала. Она должна вернуться и быть среди них! Надо пройти через это! И виду не показать, что она в смятении и сбита с толку собственными чувствами.

Она вышла в холл. Мужчины возвращались по коридору из столовой, отступать было некуда. Питер, отделившись от остальных, приблизился к ней и взял под руку.

— Нам очень о многом надо поговорить, правда, Синтия? — шепнул он.

Она не успела ответить, как в открытой двери гостиной появилась Луиза.

— А, вот и ты, Питер, — сказала она. — Поднимись в спальню и принеси соболью накидку, становится прохладно.

Питер отпустил руку Синтии.

— Да, дорогая, — отозвался он послушно.

Синтия взглянула на Луизу, и ей показалось, будто в красивых темных глазах мелькнуло подозрение. Неужели ревнует?

«И все же, — с неодобрением подумала Синтия, — могла бы хоть добавить „пожалуйста“.

Все перешли в гостиную. На другом конце был отвернут ковер, и Микаэла со своими юными друзьями затеяла танцы под радиолу. Роберт принес Синтии чашку кофе.

— Черный, как дьявол, сладостный, как любовь, жаркий, как ад, — процитировал он.

Она, не поднимая глаз, взяла чашку.

— Вы сердитесь на меня? — тихо спросил он.

— Очень! — ответила она неуверенно.

— Я думал, вы обрадуетесь…

Синтия взглянула на него с укоризной:

— Ничего подобного вы не думали! Не знаю, зачем вы сюда вызвали Питера, но только не с целью порадовать меня!

Роберт не успел ответить — кто-то его позвал, и он отошел к гостям.

С этой минуты Синтии казалось, что вечер тянется медленно, словно в страшном сне. Она видела, как Питер принес соболью накидку и заботливо укутал плечи Луизы, слышала, как Луиза потребовала сигарету и Питер бросился выполнять требование с раболепным усердием и рвением.

А из прежней, далекой жизни слышалось: «Сбегай за молотком, Синтия!», «Сбегай за поводком, а я подержу собаку!», «Поторапливайся, Синтия, я не собираюсь тратить здесь целый день!..»

Она тогда прислуживала Питеру, выполняла его поручения, ведь Питер был мальчик, она — девчонка. Теперь Питер — мужчина и прислуживает жене.

Синтия разговаривала с гостями, пыталась вести себя естественно, но в душе чувствовала одно — нужно отсюда бежать, и поскорее.

Луиза пожелала танцевать — сначала с Питером, потом с Робертом. Синтия стояла в одиночестве у окна, когда Питер позвал:

— Пойдем потанцуем, Синти!

Так он прежде ласково называл ее.

— Нет, нет! — вырвалось у нее.

Она не позволит ему прикасаться к себе!

— Что ж, тогда поговорим! Кстати, надо чего-нибудь выпить. Тебе принести?

Синтия отрицательно покачала головой. Питер оставил ее на минуту и вернулся с бокалом виски с содовой.

— Ты такая хорошенькая, Синтия, но почему ты не вышла замуж?

Она ответила просто, не задумываясь над жестокостью его слов.

— Я была медсестрой, Питер. У нас тут шла по-настоящему большая война.

Питер покраснел.

— Ты думаешь, я этого не понимал? Я хотел перевестись сюда, хотел воевать в британской авиации, но…

— Но не воевал…

Питер не выдержал прямого, открытого взгляда, пустился в объяснения, стал излагать резоны, которые, как поняла с тяжелым чувством Синтия, приводил уже не однажды, о долге, о пользе нации. Все это она слыхала не раз и от мужчин, и от женщин, тех, кто счел для себя предпочтительнее другой берег Атлантики, вдали от разбомбленной, разоренной Европы.

— Ладно, Питер, — мягко проговорила она, — у каждого своя совесть. Я не сторож своему кузену — сейчас уже нет.

— Черт побери, Синтия, ты всегда ко мне придиралась! Чем мне нравятся американки — с ними никогда не чувствуешь себя неловко, перед ними не приходится изображать из себя святого.

— Не приходится?

— Нет, — гневно повторил Питер. Он поглядел на свой пустой стакан. — Пойду, налью еще виски. Может, все-таки и тебе?

— Не надо, спасибо.

Синтия подождала, пока он вернется.

— Должен сказать, Шелфорд здорово подправил наш старый дом.

— Ты не против переделок, реставрации?

— Почему я должен быть против? Я рад — наконец-то на старое семейное гнездо нашлись деньги. А то была всегда просто огромная лачуга. Здесь теперь можно жить. Завтра Шелфорд хочет показать мне всю усадьбу. Хорошо бы ты поехала с нами, подскажешь, если нужно, как зовут старых арендаторов — вряд ли я вспомню их имена, да, наверно, и не узнаю никого.

Синтия не отвечала. Питер сделал большой глоток и, словно желая прервать затянувшееся молчание, заговорил:

— Послушай, Синти, ты ведь больше на меня не сердишься? Что оставил тебя, женился на Луизе? Конечно, я поступил подло, бросил тебя, но Луиза — да ты и сама видишь. Мы с тобой были так молоды, вряд ли что-нибудь толком понимали. — Он взял ее за руку. — Скажи, что больше не сердишься на меня, Синти. Будем друзьями? Все трое? Ты, я и Луиза?

Синтия отняла у него руку.

— Я не обижаюсь и не сержусь, Питер. Теперь уже нет.

Она повернулась и, ни на кого не глядя, вышла из гостиной. В холле кто-то снова взял ее под руку. Это был Роберт.

— Куда вы?

— Домой!

— Я прикажу, чтобы вас отвезли.

— Лучше я пройдусь.

Роберт открыл парадную дверь.

— «Ролле» здесь, — сказал он. — Я отвезу вас.

Она не стала ни спорить, ни благодарить.

Ехали быстро. Синтия смотрела перед собой в темноту, прорезаемую светом фар.

Роберт остановил автомобиль у ворот виллы, вышел и открыл Синтии дверцу. Ему показалось, что на глазах у нее блеснули слезы.

— Простите меня, — попросил он тихо и смиренно.

Она прямо взглянула на него, и Роберт увидел, что ее глаза блестят не от слез, а от гнева.

— Я ненавижу вас, Роберт Шелфорд! — горячо воскликнула она. — Ненавижу, слышите! Ненавижу! Сегодня вы хотели причинить мне боль. Что ж, вы преуспели в этом, вы лишили меня единственного, во что я еще верила… что было мне дорого!

Голос у нее пресекся, она повернулась и поехала к вилле. Входная дверь за ней захлопнулась.

Роберт стоял, не двигаясь, в непроницаемой ночной мгле.

Глава четырнадцатая

— Мистер Питер Морроу, — объявила Грейс бесстрастным тоном.

Синтия резко поднялась, бумаги, которые она держала на коленях, разлетелись по ковру. Питер медленно прошел через гостиную, и Синтия сразу заметила, что он взволнован еще больше, чем она. Сделав над собой усилие, Синтия произнесла почти спокойно:

— Привет, Питер. Я не ожидала гостя.

Он нагнулся, подобрал бумаги и вручил их ей с улыбкой.

— Прости, если напугал неожиданным приходом.

Синтия посмотрела на него и прямо спросила:

— Зачем ты пришел?

— Разве не ясно? Повидать тебя.

— Зачем?

Питер внезапно протянул к ней руки:

— Синтия, не будь такой злюкой, я хочу с тобой поговорить.

Она не отвечала, только пристально глядела на него несколько мгновений. Затем тихо произнесла:

— Хорошо. Садись, пожалуйста. — И указала на кресло по другую сторону камина. Но Питер сел рядом с ней на диван.

— Синтия, мне необходимо было тебя увидеть.

— Зачем? Нам с тобой теперь нечего сказать друг другу.

— Есть, и очень многое, — резко возразил Питер. — Я не ожидал вчера тебя здесь встретить, как и ты, наверно, не ожидала встретить меня. Роберт Шелфорд написал мне в Америку и просил приехать помочь советом, как обустроить «Березы». Честно говоря, я с самого начала хотел отказаться от приглашения, но Луиза настояла. Ты не знаешь Луизу, Синтия, уж если она что-то решила, непременно сделает по-своему! Ей давно уже хотелось поехать в Англию, а тут такой удобный повод.

В конце концов я согласился, видишь ли, я думал, ты все еще за границей, в Индии. Мне два или три раза писали, что видели тебя там.

— Не понимаю, почему тебя вдруг заинтересовало мое местопребывание, — резко сказала она.

Питер наклонился к ней.

— Синтия, не злись, на тебя это не похоже.

— А чего еще ты от меня можешь ждать?

— Знаю, знаю, я заслуживаю самого горького упрека, — говорил Питер. — но ты должна меня выслушать.

— Ну хорошо, говори, — сказала она чуть мягче.

— Ты знаешь, я никогда не блистал красноречием, — начал Питер, — но, чтобы ты поняла, как много всего произошло после нашего прощального поцелуя на станции. Помнишь, Синтия? Поезд опаздывал, и мы пошли в зал ожидания и…

— Не надо, Питер… не надо! — вырвалось у нее.

— Какая меня охватила тоска! Поезд набирал ход, и я все смотрел на тебя, а ты махала и махала рукой, пока не скрылась из виду. Ты чуть не расплакалась, и у меня навернулись слезы на глаза. Первый раз в жизни мы расставались надолго! Ты была такая красивая, в зеленом костюме. Видишь, я помню до сих пор. И когда ты уже исчезла из глаз, я спрашивал себя: «За каким чертом понесло меня в Америку? Управлюсь как можно скорее с делами и тут же обратно, домой!»

Я думал тогда о том, как много мы значим друг для друга, думал о «Березах», о том, как мы их переделаем, когда станем здесь хозяевами. И еще о детях, которые у нас будут.

Синтия хотела его остановить, но не смогла произнести ни слова.

Питер сам замолчал, провел рукой по лбу. Хотя в комнате было совсем не жарко, его лоб покрылся испариной.

— И вот я приехал в Америку, и, знаешь, Синтия, мне трудно тебе передать — жизнь там совсем другая, разница огромная. Другой мир, другая обстановка, люди совершенно иные, все было странно, интересно, как в необычном приключении. Помнишь, у меня с собой было много рекомендательных писем? Американцы необычайно гостеприимны: для меня устраивали приемы, приглашали в гости. А женщины! Я думал, такие бывают только в кино или в иллюстрированных журналах… И они говорили мне лестные слова, носились со мной, и, к чему скрывать, — это вскружило мне голову! Я прежде жил замкнутой жизнью, не знал женщин и любил лишь тебя одну. С самого детства ты была частью моей жизни, мы выросли вместе и полюбили друг друга. И все это постепенно, естественно, без душевных встрясок, без смятения чувств. В Америке я впервые узнал женщин опытных, умеющих завлечь, очаровать. Я там с первых дней был все время в кого-то влюблен. А потом встретил Луизу…

— Питер, зачем ты мне все это рассказываешь? — прервала Синтия резко и жестко.

— Я хочу все тебе объяснить, а ты меня выслушай. Ничто не должно остаться недосказанным между нами. Ты должна меня понять!..

— Хорошо, продолжай.

Синтия, стиснув зубы, решила выслушать все до конца.

— Ты видела Луизу, — продолжал Питер, — но ты не видела ее в привычной для нее обстановке, и семь лет назад она была еще красивее, чем сейчас. Она царила в Нью-Йорке, светская львица, самая шикарная! И вот эта сказочная королева полюбила меня! Я уговаривал себя, что сделал правильный выбор, но знал, я лгу себе, а вчера осознал правду. Я потерял тебя и все, что есть в жизни дорогого.

Он произнес эти слова тихо и хрипло, наклонился вперед и положил руки на сплетенные пальцы Синтии. Она испуганно вздрогнула от этого прикосновения и замерла в неподвижности.

— Я вчера весь вечер притворялся. Наверное, это смешно, когда мужчина теряет голову, но именно это произошло со мной. Я совершенно потерял рассудок, никак не мог опомниться от счастья, когда эта блистательная женщина сказала, что хочет выйти за меня замуж.

Мы поженились. Я окунулся в сверкающий, поразительный, безумный круговорот. Я попал в омут, и должно было пройти время, прежде чем я высвободился и стал способен нормально и здраво судить о том, что произошло:

— И что же тогда? — не удержалась Синтия.

— И тогда я понял, что потерял тебя. Питер смотрел перед собой ничего не видящим взглядом.

— Меня, незаметного английского парня, простодушного, немного наивного… Как ни странно, именно эти черты и привлекли ее во мне.

— Почему ты изображаешь себя в таком уничижительном свете? — резко спросила Синтия.

— Но именно таким я и был! — возразил Питер. — Что мог я предложить такой роскошной женщине, которая имела все на свете?

Синтия промолчала, и Питер снова заговорил. В голосе его слышалась странная грусть.

— Ты была так далеко, Синтия, а Луиза — рядом, живая, настоящая, и я был ей нужен.

— И мне ты был нужен, — прошептала Синтия, но он не расслышал ее.

— Я вчера весь вечер притворялся, — сказал Питер. — Я испытал страх, испугался за себя, когда тебя увидел. Ничего не оставалось, как притвориться, будто мне все разно, будто я встретил старую знакомую, но в душе я понимал — надо смотреть правде в глаза, жестокой правде.

— И в чем же она заключается? — поинтересовалась Синтия.

— Что я люблю тебя. Любил и буду любить всегда.

— А как же Луиза?

Питер беспокойно задвигался.

— Да, конечно, Луиза… — На лице Питера мелькнула угрюмая усмешка. — Придется сказать тебе правду. После твоего ухода я вчера здорово напился, и, когда мы легли, Луиза устроила мне сцену. Упреки за то, что я все еще тебя люблю. Я не могу спорить с ней, когда она затевает скандал, а она не успокоилась до самого утра. Она еще спит, потому я и улизнул сюда повидаться с тобой.

Синтия высвободила руки, поднялась и подошла к окну. Она представила себе, как Питер, крадучись, стараясь не разбудить жену, выбирается из дома. Вид у него сконфуженный — он боится, да, боится своей супруги! Он, несомненно, говорит правду, и что-то в ее душе откликнулось на его горестные слова, страдальческие нотки в голосе.

Это был уже совсем не тот человек, которого она знала и любила. Не тот Питер, чья жизнь была радостной и интересной. И сам он был счастливый, любящий, юный. Защитник, а не тот, кого надо защищать, вожак, а не смиренно плетущийся следом.

— Мне жаль тебя, Питер, — прошептала она.

Он подхватил:

— Я знал, ты пожалеешь меня, Синти. Я так запутался! Что мне делать? Скажи, помоги!

— Ничем не могу помочь, Питер. Ждать помощи ты можешь лишь от самого себя.

— Что же мне делать? — спрашивал он. — Знала бы ты, что я вчера испытал, увидев тебя снова в «Березах», совершенно такую же, как раньше, прелестную, прежнюю…

— Послушай, Питер, — перебила его Синтия. — В чем ты пытаешься меня убедить? Что любишь меня по-прежнему, хочешь вернуться и жить со мной? Но где? Пойми, все изменилось. «Березы» проданы, денег нет, а наши юные дни давно канули в прошлое. И я стала старше! Ты все еще стремишься к этой жизни? Когда-то ты мечтал о ней, но легко от нее отказался, повстречав Луизу. Думаю, тебя и сейчас надолго не хватит.

Питеру не просто было принять вызов. Он медленно, не глядя на Синтию, поднялся и подошел к ней.

— Хоть все так изменилось и многого уже никогда не вернуть, но ты нужна мне, Синти… Я люблю тебя!

— Ты в этом уверен? — спросила она. — А может, ты просто видишь во мне притягательный образ — «девушка, которую я бросил»?

— Синти! Я прошу о помощи! Он крепко сжал ей руки.

— Помоги мне! Умоляю, помоги!

— Как? Ты хочешь бросить Луизу?

— Бедная Луиза! Она дала мне столько счастья, мы так ладно жили. Да, Синтия, я говорю это тебе со всей искренностью — мы были счастливы.

— Прости, Питер, но я не понимаю тебя. Ты хочешь обрести новое счастье, не жертвуя старым, как я тебя поняла, но в жизни так не бывает.

Питер сел на подоконник.

— Синтия, я сделал глупость. Надо было остаться, жениться на тебе, мы были бы счастливы, бесконечно счастливы! А теперь я муж очень богатой дамы. Устраиваю приемы за ее счет. Играю в поло на ее лошадях, катаюсь на ее яхте. Играю в рулетку — ведь она, не скупясь, тратит на меня деньги. Здесь, в Англии, есть понятие «содержанка». В Америке я чувствую себя «мужчиной на содержании». Тебе понятно, о чем я говорю?

Да, Питер, — отозвалась Синтия, — но ты подумал о другом возможном ходе событий? Нам пришлось бы продать «Березы», тебе работать, Питер, трудиться! Легкой жизни тебе здесь не видать: одни бесконечные тревоги, заботы о самом необходимом, и так всю жизнь — тяжкий труд, борьба за существование.

— Думаешь, меня бы это угнетало, будь рядом ты? — спросил Питер просто. — Если бы мы вместе трудились и боролись?

Синтия вздохнула.

— Интересно, Питер, действительно ли ты жалеешь об этой жизни — жизни в «Березах»?

— Да, Синтия, жалею! Ты должна мне поверить, должна понять! Я совершил в жизни страшную ошибку, не сумел отличить истинного от ложного, погнался за химерой. И лишь теперь осознал, что натворил.

— И как ты предполагаешь поступить? — задумчиво спросила Синтия.

Питер встал и, не говоря ни слова, обнял ее. Она не противилась, и он крепко сжал ее в объятиях.

Осторожно и бережно он приподнял пальцем ей подбородок. Их губы встретились. Они надолго застыли в поцелуе. Затем Синтия чуть отстранилась.

— Синтия! Я люблю тебя! О Синти, я так тебя люблю! — Голос был хриплый и настойчивый. — Ты всегда была моей! Какой я дурак — потерял тебя, упустил!

Он снова наклонился к ней и стал покрывать жадными поцелуями глаза, лицо, шею.

— Нет, Питер, не надо!

Она оттолкнула его, часто дыша, охваченная внезапным страхом, но с Питером было не справиться.

— Я хочу тебя, Синтия… Как я тебя хочу! Ты всегда была моей, всегда любила меня, сама знаешь! Не отказывай мне сейчас, ты так мне нужна!

— Пусти меня, Питер, пусти!

Она с силой высвободилась из его объятий.

Она бросилась от него прочь и, отбежав на почтительное расстояние, остановилась, тяжело дыша, обхватив себя руками, словно защищаясь. В ее широко раскрытых глазах появилось чуть презрительное выражение.

Он тоже тяжело дышал, глаза сверкали, руки снова тянулись к ней.

— Подожди, Питер, я хочу тебя кое о чем спросить.

— К чему разговоры, Синтия? Я хочу целовать тебя, — сказал он глухо.

— Питер, ты сказал, что любишь меня, и теперь, из-за вновь вспыхнувшего чувства, ты хочешь, чтобы я стала твоей любовницей?

— Дорогая, зачем ты так? Ведь между нами дивное, прекрасное чувство!

А Луиза? — настаивала Синтия. — Как быть с Луизой? Какие у тебя намерения? Не собираешься же ты объявить ей, что тебе дороже всего теперь женщина, которую ты когда-то бросил ради нее?

— Оставим Луизу, — попросил Питер. — Поговорим о нас. Послушай меня!

Синтия не сводила с него глаз, словно не могла поверить тому, что сейчас происходило между ними.

— Нет, это ты послушай, Питер, — твердо сказала она. — Я знаю теперь все, что ты хотел сказать. Я все поняла и не испытываю к тебе ничего, кроме глубокого презрения. Многие годы я страдала из-за чувства к тебе. Мне жаль теперь тех лет. Каких же я наделала глупостей! Я любила тебя, каким ты мне представлялся, человека, которого давно не существует, а может, никогда и не существовало. Прощай, Питер! Я не желаю тебя видеть ни сейчас, ни потом!

Она направилась к двери, но Питер ее опередил.

— Синтия, — молил он, — не покидай меня! Я лишь хотел все тебе объяснить! Любимая, я никогда не умел толком ничего сказать, но разве ты не видишь? Все осталось как прежде?

Он снова обвил ее руками, но Синтия резко вырвалась из его объятий и оттолкнула его.

— Не смей касаться меня! — воскликнула она. — Уходи, оставь мой дом!

Взбежав по лестнице наверх, Синтия заперлась в спальне, упала лицом в подушки и горько заплакала.

Глава пятнадцатая

Синтия укладывала чемодан, когда в спальню вошла Грейс.

— Извините, мисс, вы хотели… — Она смолкла на полуслове. — Неужто вы уезжать собрались?

Синтия взглянула на нее. Та заметила бледность своей молодой хозяйки, тени под глазами.

— Да, Грейс. Поеду в Лондон.

— Беда, мисс, такая беда! Я все время этого боялась!

Синтия подняла голову и отбросила волосы со лба.

— Чего боялись, Грейс?

— Мистера Питера, мисс! Он вас тогда обидел, сейчас обидел снова. Я чуть было не в слезы, как он утром к нам на порог пожаловал, так хотелось сказать, чтобы убирался подобру-поздорову, да дверь захлопнуть.

— Не думайте, что я уезжаю из-за мистера Питера, — проговорила Синтия, но тут же поняла: глупо лгать старой служанке. — Мне нужно уехать, — сказала она, помедлив. — Необходимо!

— Попятно, мисс.

— Загубила я свою жизнь, сами видите! — порывисто воскликнула Синтия.

— Ну уж это вы себя зря вините, — отвечала Грейс. — По-моему, мисс, это другие вам жизнь загубили. Больно уж вы добрая, и девочкой такая были. Всех вокруг любили, ко всем с добром. И не ваша вина, мисс, некому было вас пригреть, дом-то большой, матушка все болела, отец усадьбой занят, не до вас. Мы вас жалели, Роза и я. Придете, бывало, к бабушке, маленькая такая, послушная да ласковая. Мы еще думали: какая вы станете взрослая?.. А когда полковник привез в дом мистера Питера, вместе вас растить, тут мы напугались, мисс, как бы чего дурного не вышло.

— Правда, Грейс?

Услышанное вызвало у Синтии невольное любопытство.

— Истинная правда, напугались, мисс! Сразу подметили — не стоит вас мистер Питер. Верно, он умел в душу влезть, коли ему была какая выгода. Уж такой славный-преславный, да ведь это только с виду. Подольстится к кому надо, глазом моргнуть не успеешь, а не нужно, так, глядишь, пройдет мимо, доброго слова не скажет. Вы не такая, мисс Синтия! Вы-то всех любили, добрая всегда, приветливая, всем рада. Да и мы в вас души не чаяли. А мистер Питер сегодня с тобой хорош, завтра — плох, не знаешь, как угодить.

— Я любила его, Грейс.

Синтия произнесла эти слова без всякого смущения. К чему притворство? С Грейс и Розой можно говорить откровенно, они всегда были как родные.

— Да уж точно любили, — неохотно признала Грейс, словно это само по себе было ей не по нутру. — Откуда вам было знать, кого любить, а кого нет? Молодых людей вокруг раз-два и обчелся, да и приглянись вы кому, мистер Питер всегда тут вертится со своими любезностями, к вам и не подойдешь. Вот мистер Марриотт, к примеру, он всей душой к вам, ихняя экономка сказывала. Да только и в те поры, совсем еще молоденький, сухарь-сухарем был. Не для вас — такой славной красавицы.

Синтия улыбнулась.

— Вот ведь не знала, что вызываю к себе такой интерес.

— Ах, мисс, уж не обессудьте, просто мы о вас пеклись. Всегда в вас души не чаяли, а помочь — чем могли? Знали ведь, добра не жди.

— Это вы о моей помолвке? — поинтересовалась Синтия.

Грейс кивнула.

— Сказать по совести, никогда не нравился нам мистер Питер. И слухи о нем всякие ходили, С девчонкой одной из Грин-Энд сколько сраму было — жаль, до батюшки вашего так и не дошло, может, и горя бы не случилось.

— Девчонка в Грин-Энд, — медленно повторила Синтия. — Ах, Грейс! Какая я была дурочка! Сочинила себе прекрасный образ и вообразила, что Питер именно такой.

— Да ведь со многими так, мисс. Бог весть чего хотим. А люди — они люди и есть, чего от них особого ждать.

— А я слишком многого ждала, — прошептала Синтия, — оттого и страдала… и сейчас так больно, что Питер обманул… мои ожидания.

— С позволения сказать, мисс, по мне мистер Питер слез не стоит, что вы о нем пролили, — заметила Грейс. — Он уже раз сердце вам разбил, нельзя, чтобы и снова такое получилось, мисс Синтия.

— Больше он сердце мне не разобьет, Грейс! Мне лишь грустно, что он совсем не такой, как я мечтала. Я думала… верила… Что думала? Во что верила? Не знаю! Знаю лишь одно: сейчас мне необходимо убежать, спрятаться. Не хочу даже вспоминать о прошлом. Так странно, Грейс, раньше только прошлое и имело для меня значение. Это было все, что у меня оставалось. А сейчас и того нет.

— Понимаю, мисс… — Старая Грейс кивнула. — Да ведь плакать над битыми горшками какой толк? А уж коли с трещиной горшок с самого начала…

Синтия засмеялась, потом всхлипнула:

— Ах, Грейс, какая вы милая, я отлично понимаю, о чем вы.

Грейс, к удивлению Синтии, весьма явственно и сердито фыркнула:

— Моя бы воля, мисс, я бы все мистеру Питеру высказала, что о нем думаю! И мистеру Шелфорду заодно! Нечего было мистера Питера сюда звать. А тот снова заявился, набрался духа!

— Скорее всего, виновата я сама — не следовало возвращаться, — сказала Синтия. — Нужно было жить где-нибудь еще.

Грейс ничего не ответила. Она опустилась на колени у раскрытого чемодана и стала тщательно и аккуратно укладывать приготовленные Синтией вещи.

Синтия наблюдала с полным безразличием. Ей даже уезжать расхотелось. Она чувствовала себя измученной и опустошенной. Грейс сказала про нее маленькую: «ко всем с лаской». «Да, — подумала она, — так и было».

Ребенком она обожала мать и отца, любила их безмерно, но что могла ей дать в ответ тяжело больная мать, суровый, замкнутый отец?

Она обожала и своих зверушек — горько плакала, когда ее ненаглядный спаниель умер от старости.

А в Питере она любила саму любовь, а не мужчину. Но как трудно это попять, признаться себе в этом.

Грейс между тем собрала чемодан.

— Больше вам ничего не понадобится, мисс Синтия? Вы ведь только на одну ночь?

Вопрос звучал мольбой.

— Может быть, чуть дольше, Грейс, — сказала Синтия, отводя глаза.

Грейс поднялась с пола.

— Ну-ка, мисс, слушайте меня! У вас сил не хватит разъезжать одной. Вам стало получше — сразу видно, да только в себя вы еще не пришли. Да такое волнение целые сутки! Вы и ночь-то не спали, знаю. Слышала, вы все по дому ходите. А в шесть утра уже шторы подняли.

— Простите, что разбудила, Грейс. Я старалась потише.

— Вы меня не разбудили, мисс. Когда ревматизм мучает, я плохо сплю. И еще о вас беспокоилась.

— Беспокоились обо мне? — удивилась Синтия. — Почему?

Грейс кивнула:

— Ну, да, мисс. Вчера вечером старик Эбби после работы зашел и сказал: мол, сам видел, мистер Питер в «Березы» пожаловал. Я сперва не поверила, ну, думаю, выпил старик лишку, или что. А он говорит: видел, он из автомобиля вылезал со своей американской женой-модницей.

Синтия улыбнулась.

— Новости в здешних краях быстро распространяются, Грейс.

— Коли плохие, очень быстро! — подтвердила Грейс. — Я еще подумала, каково вам будет узнать про это… Но чтоб вы отсюда сбежать надумали, никак не ждала.

— Да, сбегаю, именно! Вы меня осуждаете?

— Что бы вы ни сделали, мисс, не стану осуждать. Слишком уж вам тяжело пришлось. Только здесь ваш дом, здесь вам и жить. А мистер Питер — гость. Как приехал, так и уедет.

— Я должна уехать, Грейс, — тихо сказала Синтия.

Она достала из шкафа шляпу.

— Позвоните, пожалуйста, закажите мне такси. Может, я еще успею на поезд в час девятнадцать.

— Сейчас закажу, мисс, а Роза вам мигом что-нибудь приготовит, надо поесть на дорогу.

— Не надо, я ничего не хочу, — запротестовала было Синтия, но Грейс уже была за дверьми.

Синтия со вздохом обернулась к туалетному столу. Она понемногу успокаивалась — все не так плохо, не так мрачно, как казалось полчаса назад. Грейс с нею, Грейс и Роза, и вилла, которая постепенно становится ей родным домом. Но сейчас она не может здесь оставаться, пока Питер гостит в «Березах».

Поезд в час девятнадцать пришел полупустой. По дороге Синтия пыталась разобраться в своих чувствах, внести ясность в путаницу мыслей, но снова и снова возвращалась к одному и тому же — к стремлению бежать, скрыться, не видеть больше Питера, забыть его навсегда.

Наконец поезд прибыл на Паддингтонский вокзал, и на перроне среди спешащих пассажиров, торопливых носильщиков у нее возникло чувство потерянности, ей казалось, будто все бесцельно, бессмысленно, потому что именно здесь конец пути.

Она заставила себя пройти через перрон на площадь, взяла такси назвала водителю адрес тихого семейного отеля, где всегда останавливался отец.

— Возьму номер — и что потом? — в отчаянии спрашивала она себя.

Синтия вдруг посмотрела на свои руки, белые, ухоженные, отвыкшие от работы, и ответ пришел сам собой. Работа спасала ее прежде. Спасет и сейчас.