Завершение Ефесского собора 431 г. миром 433 г.

Разогнанный вселенский собор не мог дать достойного покоя церкви. Но покой может достигаться и не формальным собором, а, так сказать, будничным соборованием, совещаниями, сговорами, приватными встречами, но только не тем полузатушенным и чадившим пожарищем, который получился в Ефесе.

Епископат не нашел путей к скорому изживанию этого вселенского соблазна. Императорская власть, не сумевшая организовать собор, чувствовала, однако, свою особую вину и решила использовать свой канонический авторитет, чтобы побудить, мобилизовать богословские партии на новый сговор. Дело было почти безнадежное. Инстинкт подсказал императорской власти пустить в ход силу внешнего давления. В данном случае, надо признать, такой метод оказался уместным, своевременным и привел к желанному результату. Внешние давления, как физические наказания детей, в принципе нежелательные, иногда бывают спасительными.

Сначала двор попытался исчерпать все методы «главноуговаривания». И в Антиохию к митрополиту Иоанну, и в Александрию к Кириллу были посланы императорские письма, приглашающие их приехать в Никомидию. Христополь и Никомидия считались предместьями столицы с дворцами для императорских резиденций наподобие наших Гатчины и Царского Села. Но приглашаемые отказались. Тогда двор переменил план, уточнил условия примирения. Пусть «восточные» осудят своего Нестория, a Кирилл — свои анафематизмы. И условие это предложено было не на бумаге, a через живые уговоры императорского посланца. На трибуна и нотария Аристолая была возложена миссия поехать и лично «нажать» на обе ссорящиеся стороны. Миссия, казалось, безнадежная. Прошло уже больше года после Ефеса. Неугомонный борец Кирилл хорошо был осведомлен, что императорский двор не успокаивался на позиции незалеченной раны церковного раскола, что предстоит еще какая-то ревизия его ефесской соборной «победы». Поэтому Кирилл, по методу своего дяди Феофила, не переставал подкупающими дарами обогащать столицу и истощать александрийскую казну. Сохранилось письмо Кириллова архидиакона Епифания к Максимиану Константинопольскому с приложением списка даров и издержек александрийской церкви, которая была положительно ими истощена, что вызвало ропот и жалобы клириков на эту изнурительную войну. Епифаний умоляет Максимиана немножко помочь им из его Константинопольской казны, чтобы утолить безмерные аппетиты жадных сановников. Он приводит в пример комита Аммония, который кроме уже посланного ему ждал еще ни много ни мало полторы тысячи фунтов — сумма миллионная!

Получили «приличные подарки» и многие другие, вплоть до камердинеров. Особенно нужно было ублажать друга «восточных» препозита Хрисорита, «чтобы не мешал», и фрейлин Пульхерии, не относящейся к поклонницам Кирилла, Маркеллу и Дрозерию. Кроме денег это были целые транспорты предметов комфорта и роскоши — ковры, коврики, занавески, скатерти, покрывала, подушки, кресла, скамейки и столики слоновой кости, вплоть до живых страусов…

Но императорская миссия Аристолая, по одному свидетельству, имела в резерве и ультиматум в случае упорства сторон — смещение с кафедр и Кирилла и Иоанна и ссылку их в Никомидию «под надзор» двора, с перспективой, конечно, на их сдачу . Двор не ошибся. Это давление увенчалось успехом.

B Антиохии Аристолаю объяснили: все дело в анафематизмах Кирилла. Они — антиохийцы — на примирение с готовностью идут, если Кирилл уберет свои 12 анафематизмов. Старый, уже 110-летний Акакий взял на себя поручение написать Кириллу. Антиохийцы соглашались держаться минимума обязательных догматических формул: только Никейского вероизложения с толкованием его Афанасием Александрийским (в письме к Епиктету). Все другие формулы и толкования не считать обязательными, чтобы как Несториево богословствование отбрасывается, так отброшено было бы и Кириллово.

Кирилл ответил без задора. Он объяснял свои 12 анафематизмов, не заостряя их догматического смысла. Конечно, защищал себя от всякого сродства с арианством и аполлинаризмом. Но на чем неумолимо настаивал — это на полном отвержении Нестория.

Ответ Кирилла Акакию и объяснения насчет 12 анафематизмов произвели в Антиохии благоприятное впечатление. Акакий и Иоанн готовы были начать переговоры с ним. Но, конечно, осталось немало и непримиримых. Среднюю позицию заняли блаж. Феодорит Киррский и Андрей Самосатский. Они соглашались признать самую мысль Кирилла православной, но приданную ей словесную оболочку отвергали как невозможную. Правительство только этого и добивалось. Максимиан Константинопольский тоже продолжал заявлять, что раз Несторий осуждается, то зачем еще навязывать 12 анафематизмов?

Иоанн Антиохийский поручил обследовать весь этот богословский вопрос блаж. Феодориту, a сам послал к Кириллу с очень примирительными письмами дипломатичного Павла Эмесского. к этому моменту, после всех усилий, опытов и тщательной разведки, Кирилл решил пойти на уступки, встретил Павла Эмесского дружественно и решил не навязывать всем своих 12 анафематизмов. Более того — он подписал нижеследующее антиохийское вероизложение, в основных чертах то самое, которое антиохийцы привезли в Ефес и которое тогда «сорвал» Кирилл. Обычно думают, что текст его написан Феодоритом. Но Болотов доказал (в рецензии на исследование Глубоковского), что скорее всего в этой редакции оно может быть приписано Павлу Эмесскому. B основе это же исповедание антиохийцы привозили и в Ефес, но неистовый Кирилл сорвал самую возможность его прочтения. A теперь он подписал и чуждые ему выражения: «две природы», человечество во Христе — «храм» Божества. Все это вскоре в Халкидоне было очищено, поправлено и стало более уточненным вероопределением IV Вселенского собора.

Согласительное исповедание 433 г.

«Посему исповедуем, что Господь Наш Иисус Христос, Сын Божий Единородный, есть совершенный Бог и совершенный человек с разумной душой и телом, Рожденный по Божеству от Отца прежде веков, в последние же дни Он же Самый(рожден) по человечеству от Марии Девы, нас ради и нашего ради спасения.

Единосущный Отцу пo Божеству и Он же Самый единосущный нам по человечеству. Ибо произошло единение двух природ.

Посему мы исповедуем Единого Христа, Единого Сына, Единого Господа.

Сообразно с этой мыслию о неслиянном единении (природе) мы исповедуем св. Деву — Богородицей, и это потому, что воплотился и вочеловечился Бог — Логос и от ее зачатия соединил с Собой воспринятый от Нее храм.

Евангельские же и апостольские выражения о Господе мы признаем: одни — объединяющими, как относящиеся к одному лицу, a другие — разделяющими, как относящиеся к двум природам. И — одни (выражения признаем) передающими богоприличествующие (свойства) по Божеству Христа, a другие — уничиженные (свойства) по человечеству Его». [1]

Как велико было достижение этой встречи! В западной литературе для определения этого события пущен в ход термин «уния 433 г.», механически попавший к нам и распространившийся в нашей литературе. Для Запада через легатов, принявших сторону Кирилла, Вселенский собор считался состоявшимся уже в Ефесе, и антиохийцы были как бы раскольниками. Но для нас, как и для императора Феодосия II, собор 431 г. не закончился и не удался вплоть до этого примирения 433 г. Здесь императорская власть, виновная в дезорганизации собора 431 г. и не признавшая его, довела наконец с запозданием опрометчиво начатоеею дело вселенского собора до его благополучного конца. Тут только III Вселенский собор и состоялся. Тут богословы сговорились. Взаимные анафемы молчаливо (!!) взаимно были упразднены. И подписано то, что должно было быть подписано еще в 341 г. Это — не «уния», a, пo существу, орос III Вселенского собора.

Исторический скандал этим был ликвидирован. Но такой революционно смелый оборот дела не мог пройти бесследно для разошедшихся последователей двух партий. Одно — порыв к миру, порыв самоотречения, другое — возвращение к своему постоянному глубинному сознанию, не поддающемуся преображению. Строгие друзья Кирилла упрекали его. И антиохийцы разделились. От Иоанна отделились несколько епархий: обе Киликии и Евфратисия. Их смущали два пункта: 1) аполлинарианство+12 анафематизмов и 2) незаконное низложение Нестория, которое они называли «человекоубийством». Как болезненно переживалось это выдающимися епископами Востока, свидетельствует сон Андрея Самосатского. Ему привиделось, что на одре лежит дряхлый старик — Аполлинарий, восточные епископы подходят к нему и он раздает им евлогии. В страхе Андрей проснулся и ощутил, что общение с Кириллом равнозначно общению с самим Аполлинарием.

И Павлу Эмесскому не удалось убедить Кирилла отказаться от низложения 4 митрополитов (Дорофея Маркианопольского, Евферия Тианского, Имерия Никомидийского, Элладия Тарсского), учиненного в Константинополе. Правительство Константинополя за это время тоже отказалось от своей уравнительной точки зрения на Нестория и Кирилла. Оно возобновило сношения с Кириллом, принеся в жертву этому миру Нестория. Сам Несторий в знак протеста заявил, что он берет обратно данное им согласие на уход с кафедры. Он поступил в этом случае подобно нашему патриарху Никону, покинувшему трон и потом порывавшемуся занять его вновь.

Подписав соглашение, Кирилл в Александрии отслужил службу вместе с Павлом Эмесским и отпустил его в Антиохию в сопровождении двух своих диаконов и вместе с сенатором Аристолаем, миссия которого увенчалась столь блестящим успехом. Иоанн Антиохийский с частью епископов подписал акт примирения и направил Павла Эмесского в Александрию с письмом к Кириллу. «Ради мира церкви, — писали антиохийцы, — дабы прекратить раздоры и соблазны, соглашаемся иметь Нестория, некогда бывшего епископом Константинопольским, низложенным, и анафематствовать его худые и скверные новоглаголания —

Но в чем, собственно, состояли эти новоглаголания, здесь дипломатично не уточнялось. Кирилл с радостью принял послание и ответил знаменитым радостным письмом: «

По своему внешнему облику Ефесский собор 431 г., в сравнении с другими вселенскими соборами, является самым неблагообразным, смутным, неудачным и формально просто не состоявшимся. По своей беспорядочности он немногим уступает соседнему по времени и месту с ним Ефесскому же собору 449 г., собранному также в качестве вселенского, но заклейменному вскоре жутким названием «разбойничьего». A между тем деяния Ефесского собора 449 г. были утверждены тем же самым императором, Феодосием II, a деяния III Вселенского собора — не утверждены и собор за беспорядок и беззаконие был высочайше распущен. Но церковь судила иначе. Церковное восприятие было как раз обратное. Отсюда видно, что богословско-канонический термин «рецепции» соборов обосновывается на несомненных фактах. Есть вообще икона вещей, их высший, богоподобный нетленный образ. И праведно зрящее око видит икону там, где плотское зрение видит лишь убогую материальную оболочку. Из своей бурной истории, не менее бурной, чем всякая другая человеческая история, церковь выделила множество иконных образов, составивших сокровищницу ее учения и назидания. Есть иконографическое представление о вселенском соборе; есть и иконы соборов в красках. Это — и духовная реальность, и вместе и абстракция от конкретной и часто мутной исторической действительности. Верующий историк должен видеть икону событий, но, именно как историк, он обязан знать и давать отчет о всей живой прозе событий прошлого. В этой двусторонности и вместе двуединстве познания и исполняется долг христианской мудрости, живущий и дышащий антиномической тайной богочеловечества. Как же и почему вышло, что далеко не примерный Ефесский собор 431 г. воспринят нами как вселенский, т.е. одна из норм нашей веры?

В чем же «икона», в чем специфическая ценность III Вселенского собора и в чем специфическая неправота его жертвы — печальной памяти Нестория?

В дни моей богословской юности один светский философ сказал мне: «Удивительная вещь! Церковь всегда была права, и все еретики были неправы!» Применимо ли это к данному случаю? Безусловно, как и ко всем прочим, хотя, повторяю, из всех вселенских соборов нет более соблазнительного, чем III, и из всех еретиков нет более симпатичного и здравого, чем Несторий. Его собственная апология, до нас не дошедшая, носила название

Итак, «икона» III Вселенского собора, его идеальное достижение, запечатленное в оросе 433 г., — это та же формула идеального равновесия природ в Богочеловеке, какой вскоре дал высшее выражение IV Вселенский Халкидонский собор. III собор был только этапом, черновым наброском. Но прежде чем дойти до Халкидонского равновесия, нужно было диалектически пройти сквозь специфический уклон Кириллова богословия и им защититься от угрозы полярного заблуждения, символически представлявшегося Несторием. Самой драгоценной, «иконной» чертой этого достижения является освящение имени и осознанного культа Богородицы как воплощенной вершины догмата об обожении человека. Под этим знаком собора Пресвятой Богородицы Ефесский собор и прошел в сознании церковных масс. Памятником этого, например, является древняя римская Санта Мария Маджоре, перестройка которой Сикстом III, как гласит посвятительная надпись, произведена для увековечивания триумфа богородичного догмата в Ефесе. «Иконно» и оправдание антиохийского богословия, завершенное вскоре в Халкидоне. A за промежуточный период в 20 лет все дефективное в Кирилловом богословии подверглось вновь огненному искушению опытной проверки, выявило в нем и извергло всю изгарь и все шлаки монофизитства.

Как только александрийцы с антиохийцами подписали соглашение 433 г., начались новые драмы на той и на другой стороне. Там и здесь нашлись крайние и непримиримые вплоть до расколов, подогретых давлениями и репрессиями со стороны государственной власти. B антиохийском округе взяли свое начало, без участия и вины самого Нестория, приверженцы крайностей его доктрины.

Так появилась группа консервативных антиохийцев, ушедшая в Персию и основавшая там так называемую церковь халдейских христиан с несторианским учением. B Александрии реакция на соглашение приняла не сепаратистский курс, a курс, претендующий на захват всего кафолического богословия, что и породило так называемый «разбойничий» собор 449 г.

B заключение мы спросим себя, какое же живое наследство оставил нам III Вселенский собор? Тянутся ли какие-нибудь живые нити к нашей христианской современности от великого конфликта V в. Несторий — Кирилл? Да, без сомнения. Тем, y кого открыт восприемник христианского ума и сердца, ясно, что наше время заболевает той же христологической мукой в ее обращенности к человеческой природе, к тайне человека во Христе. Уже сказано вещее слово, что «Церковь раскрыла тайну о Боге и Богочеловеке, но еще не о человеке». И эта тайна уже бьется о стены церкви мировыми волнами древнего хаоса. Он грозит захлестнуть убежавшее из церкви человечество потопом безбожия и бесчеловечия. Скала, маяк, корабль и якорь церкви — единственное верное прибежище. Но слово научения, но злободневная формула взаимоотношений в наши дни человеческого начала с Божеским должна оттуда понятно и призывно звучать. Звучит ли она? Слабо, неясно. Через полторы тысячи лет грозит человеческой природе строгий палец св. Кирилла. Из той же дали тянутся на защиту ее руки антиохийской рати, не исключая неглупого Нестория. Как? Казалось бы, их роль закончена после Халкидона. Равновесие природ установлено. Но в том-то и секрет истории, не всем очевидный, что за халкидонское «неслитно и нераздельно» нужно еще бороться и сегодня. Посмертная сила Кирилла еще века давила на Халкидонское православие и искривляло его линию.

Вечная заслуга антиохийцев (и Нестория в том числе), что они антиномию природ не исказили, а, утончая, до конца сохранили, т.е. оставили для ума неразрешенной. Кирилл притупил жало антиномии, обломив вершину человеческой природы — ее неслиянное самосознание. Несторий оказался зачарованным тем, что Христос был, как мы, a потому и мы можем быть сообразными Ему и теперь. Кирилл устремлен перспективно в будущее преображение, в эсхатологию, в то, что мы когда-то будем, как Он.

Халкидонский орос восстановил, как увидим, полноту антиномии, связав в один узел оба конца евангельской верви. Но что-то все-таки очень глубокое подметил Гарнак, утверждая с грубостью, что восточно-греческое благочестие есть монофизитское благочестие. Действительно, кроме великих монофизитских отпадов от православия из-за Халкидонского собора сама официальная православная Византия двести с лишком лет боязливо отталкиваласъ от Халкидона, мирила папу Льва с Кириллом за счет Льва. Кирилл одолевал. Ведь не один Несторий видел в Халкидоне свой реванш. Все монофизиты со своей точки зрения и в противоположном смысле твердили то же. Считали Халкидон хитроумной ловушкой. Несторий будто бы был анафематствован для отвода глаз, чтобы провести самое несторианство. И это была правда в смысле восстановления равновесия, нарушенного Ефесом. Но вся Юстинианова эпоха (VI в.) снова ушла к Ефесу, услаждалась монофизитствующими формулами — «Един от Св. Троицы распят», трисвятое с «распныйся за ны» (до сих пор об этом нам напоминает за литургией Юстинианово «Единородный Сыне»...) — и повторила, в сущности, Ефес в диалектически излишнем V Вселенском соборе 553 г., по-Кирилловски добивая мертвых «несториан» — Феодора, Иву, Феодорита — и поглощая монофизитского верблюда. Что иное затем ересь монофелитская —

И сколько нужно было иметь в недрах богословского сознания истинного догматического здоровья, чтобы после двухсотлетних отрав монофизитством снова в 680 г. доставить торжество Халкидону, даже Антиохии, скажем еще более — самому Несторию! Ибо «две природные воли и два природных действия, и Его человеческая воля не противоборствующая, но во всем последующая Его Божественной воле» (орос VI Вселенского собора) — это ликвидация монополии Кирилловой

Но спасен ли Халкидон даже этим изумительным по смелости перегибанием дуги VI собором? Принципиально да. Но в жизни церкви и в практическом благочестии нет. На Востоке, по крайней мере, интерес к тайне человека угас и снова приходится звать отнесенных волной Ефесского отлива: «Опять к Халкидону! к чистой антиномии! к сохранению во Христе смысла всего тварного, конечного, множественного, индивидуального, человеческого!» Религиозные проблемы нашей эпохи, можно сказать, все громче и яснее «антиохийствуют».

Новая полоса борьбы школ антиохийской и александрийской

Оппозиция Иоанну, возникшая из-за примирения его с Кириллом, была довольно значительная. He мирились с тем, что теперь 1) признано низложение Нестория «собором Кирилла» (431 г.); 2) что теперь собор 431 г. признан вселенским; 3) что с того момента сами «восточные» были раскольниками. Вождь оппозиции Александр Иерапольский собирал целые соборы против Иоанна. Некоторые члены собора писали папе Сиксту, ибо по слухам он не был «кириллистом».

Но раз авторитет Иоанна был поколеблен, оппозиция стала разрастаться, переходя в сектантские брожения. Неожиданно бывшие аполлинаристы кинулись в противоположную крайность — в монофизитство. Около самого Иоанна нашелся диакон Максим, a за ним и часть монахов, которые отвергали «соглашательство» самого Кирилла и держались строго его 12 анафематизмов.

Но брожения продолжались и в столичном центре. B 434 г. умер архиепископ Максимиан. И наконец-то правительство вняло давнишнему местному vox populi (гласу народа) и избрало давнего, всегда выдвигавшегося пресвитера Прокла. Но оказалось, что партия Нестория еще довольно сильна. Правительство обеспокоилось и приступило к разным мерам давления, и в частности, в антиохийской области — на группы «несторианствующих». Так как и для Иоанна, и для Феодорита, принявших соглашение с Кириллом, эти люди еще вчера были своими, то примирительную миссию они взяли на себя, отстраняя полицейские меры государства. По тайному соглашению с Иоанном блаж. Феодорит, занятый этой миссионерской работой, не требовал от примиряющихся прямого осуждения Нестория. к счастию, высокий в глазах народных масс и в этом смысле «модный» авторитет пустынников и монахов был на стороне, так сказать, «официальной» Церкви. Таковы были неложные авторитеты и вожди монашества в данный момент: Симеон Столпник и Иаков Барадай (по-сирски — Бурд'оно).

Симеон подвизался недалеко от Антиохии. Феодорит лично знал его и описал нам в своей «Истории монахов». Симеон был простым пастухом. Привык жить в пустыне вне людского общения. Но в этой обстановке он возложил на себя подвиг крайних лишений. Он прикрепил себя цепью к скале. И так стоял без пищи и питья без срока. По совету пресвитера — духовного отца — Симеон оставил цепь, но уединился на построенном им самим из камней столпе. Феодорит видел его уже на высоте около 10 метров. Оттуда Симеон поучал собиравшийся к нему народ. Увидев стоящего в толпе Феодорита, Симеон пригласил толпу почтить епископа и принять его благословение. Толпа ринулась к Феодориту и чуть не задавила его. Пришлось Симеону криками усмирять толпу. Неблагодарные аскеты не вспоминали при этом о благодеянии государственной полиции, которая косвенно обеспечивала им существование в пустыне.

Но и среди мира самого новоявленного и быстро расцветшего монашества не все принимали такой вид подвига, как столпничество. Нитрийские монахи в Египте в то время его не одобряли. Но сирийское население с энтузиазмом чтило Симеона.

Несмотря на все смягчающие условия, соборно-согласительная позиция Иоанна Антиохийского вкупе с Феодоритом не устраняла того факта, что был ряд епископов «Востока», целиком отвергавших все результаты III Вселенского собора. Правительство их арестовывало и ссылало. A несокрушимого вождя их Александра Иерапольского правительство сослало даже в египетские рудники. Для добивания остатков несторианства правительство издало «гонительный» закон, воспрещающий несторианам даже называться христианами, a только полицейски приклеенным к ним прозвищем «Симониан», с запретом собираться для богослужения. Такие видные лица, как комит Ириней и пресвитер Фотий, высланы были в Петру Аравийскую с конфискацией их имущества.

Этот поворот в государственной политике «добивания» остатков несторианства не мог не ухудшить судьбы самого Нестория. Уже в 432 г. папа Целестин находил, что оставление Нестория в Антиохии мешает ликвидации церковной смуты. Хотя Несторий и ушел со своего поста сам, но теперь от окружавших его друзей шли слухи о незаконности его устранения. Сам Иоанн Антиохийский просит правительство увезти Нестория из Антиохии. Сначала его увезли в Петру Идумейскую, но оттуда вскоре переправили в Египетскую Ливийскую пустыню, в великий оазис (ныне Харгех), и eгo начали забывать.

После ухода Нестория (431 г.) ему суждено было прожить еще 20 лет — до 451 г.

Итак, подписка единой согласительной формулы, и притом компромиссной, не могла упразднить второстепенных различий в богословии двух школ. Каждая из них продолжала создавать богословскую литературу своего стиля. Кирилл по-прежнему употреблял свое выражение «

Феодор Мопсуестийский

Сначала он возник в Персидской, т.е. восточной, части Армении. Западная часть часто подпадала под длительную греческую оккупацию. Армения упорно занята была переводами с греческого и сирского языков. Начало этому положил великий католикос Сахак и сотрудник его Месроб. Переводчики усердно переводили экзегетические и богословские труды Феодора Мопсуестийского. Но епископы Эдессы и Мелитипы оказались приверженцами Кирилла Александрийского в его ранней монофизитствующей фазе.

С ними сошлись во вражде к Феодору Мопсуестийскому и здешние аполлинаристы. Словом, запылал вновь неизжитой, искусственно заглушенный христологический вопрос.

Выдвинулись на сцену новые незабываемые персонажи.

Прежде всего — знаменитый пресвитер Эдесский Ива (

Эдесский епископ Раввула переменил фронт. Перешел в оппозицию Иоанну. Раввула убедился, что корень зла в Феодоре Мопсуестийском. Старый, ослепший и ставший очень суровым Раввула решил произнести с церковной кафедры анафему на Феодора, на его сочинения, на всех его читателей и почитателей и даже на тех, кто не принесет сочинений Феодора на сожжение. Всех учителей и учеников Эдесской школы Раввула разогнал и торжественно известил о своей «победе» самого Кирилла. Когда Ива вскоре по смерти Раввулы сам стал митрополитом Эдесским, он снова восстановил школу и авторитет Феодора. Но монахи-аполлинаристы из Армении решили с этим бороться. Они сочиняли разные небылицы о самом Иве. Они сделали выписки из сочинений Феодора Мопсуестийского и послали депутацию в Константинополь к архиепископу Проклу, прося его произнести анафему на Феодора. Прокл написал по этому поводу целый трактат: «

Предложенные ему выписки из Феодора Прокл осудил. Но в крайность не вдался. Константинопольский богослов создал очень совершенный трактат на христологическую тему, излагая кафолическое учение, примиряющее спорящие богословские школы. Прокл писал так: «Я исповедую одну ипостась Бога-Слова воплощенного ( ), ибо Один и Тот же и претерпел страдания, и творил чудеса». Далее Прокл разбирает возражения: «Бог-Слово есть Един от Св. Троицы. Св. Троица — бесстрастна. Следовательно пострадавший — некто другой, a не Бог-Слово . Прокл поясняет: „Мы исповедуем, что воплотился Бог-Слово, Единый сый Св. Троицы. Но, когда мы говорим, что Он пострадал, мы не говорим, что это по самому Божеству ( ), так как божественная природа не подлежит никакому страданию“.

Такова формулировка учения о личном (ипостасном) объединении Божества и человечества.

Но Прокл подчеркивает и неслиянность и неизменность двух природ, причем избегает крайностей: не употребляет ни антиохийского термина, «

Кирилл вновь написал трактат против учителей Антиохии, Феодора и Диодора, и считал нужным провозгласить осуждение Феодора. В своих письмах Кирилл выражался резко: «У Феодора были хульные уста и перо, достойное служить их выразителем; его догматические мерзости похуже Несториевых; Феодор не ученик Нестория, a его учитель». B Константинополе и даже в самой Антиохии подымались голоса, сочувствующие в этом деле Кириллу. Руководящим антиохийским богословам эти «приставания» были очень досадны. Это было нарушение мира и раздувание войны. «Восточные» соборно подписали «веру» Прокла, но осудить выдержки из Феодора Мопсуестийского с достоинством отказались. На соборе епископы вместе с паствой восклицали: «Да умножится вера Феодора! Мы так же веруем, как и Феодор!» B ответах Проклу и Кириллу собор писал, что анафема на Феодора равна была бы разрыву со всем церковным преданием, и не только местным, ибо выражения, сходные с Феодором, встречаются и y «западных» (Амвросия Медиоланского), и y «восточных» (у Афанасия, Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского, даже y Феофила Александрийского и y самого Кирилла). «Пусть нас сожгут живыми, но мы не похулим памяти Феодора».

Между тем монахи из Армении в Константинополе шумели, недовольны были и Кириллом, который ограничивался писанием против Феодора и в то же время держал связь с Иоанном (их начальником). Их единомышленники ходили по монастырям и требовали анафемы на Феодора Мопсуестийского. Иоанн даже испросил императорский указ против этой агитации. И сам Кирилл признавал, что за этой агитацией скрывается в Армении и Сирии старый аполлинаризм. A мы к этому теперь прибавим просто — новорожденное монофизитство.

Сидевший в это время в ссылке друг Нестория комит Ириней занят был собиранием материалов против врагов и составил обширную работу под заглавием «Трагедия». Прежде по недоразумению приписывали ее самому Несторию. Оригинал потерян. Сохранились только выписки из нее на латинском языке, сделанные уже по смерти императора Юстиниана (565 г.) каким-то латинским клириком, защитником «Трех Глав», под заглавием «Синодикон». A Несториева «Трагедия» полностью потеряна (истреблена).

Архиепископ Прокл в Константинополе, не предвидя дальнейших потрясений, добился от императорского правительства прекратить в столице последние остатки бывших разделений из-за личности Иоанна Златоуста и присоединить оставшихся «иоаннитов» путем торжественного чествования златословесного учителя церкви. Его мощи еще покоились в закавказском захолустье, в Команах, в сельской церковке. Они были привезены в Константинополь и 27 января 438 г. с торжеством, при иллюминации Босфора, положены в храм св. Апостолов рядом с другими иерархами Константинополя. Сын Аркадия и Евдоксии Феодосий II шел впереди процессии и склонился пред гробом изгнанника, прося прощения за грех своих родителей.

Монофизитство

«Мир, мир! A мира нет!» Эти слова пророка Иеремии очень подходят к годам после «мирного договора 433 г». Иоанна с Кириллом.

Вопрос проник в «низы», и те начали «контроль» своих владык. Клирики начали ездить в Константинополь с жалобами на неправославие своих епископов. Бродившие и неорганизованные монахи были большой и беспокойной агитационной силой. Восточные епископы все время чувствовали себя подозреваемыми в неправославии.