– Я думаю, Мак, что у тебя хватит ума не ввязываться ни в какие передряги с Кроссби без меня.
– Не называй меня так! – крикнула она.
– Неужели ты все еще думаешь, что я был в сговоре с тем апачем, который убил твоего отца?
Маккензи чувствовала, что Кэл пристально смотрит на нее, ожидая ответа, но не захотела встречаться с ним взглядом.
– И ты думаешь, что я смог бы вернуться сюда, совершив такое?
– Я не знаю, зачем ты вернулся, – сказала Маккензи, но ты не можешь отрицать, что вел дружескую беседу с дикарем, который убил моего отца, вместо того, чтобы сражаться.
– Я не вел дружескую беседу.
– Я видела тебя, и Джефф Морган тоже. И когда Джефф обвинил тебя в том, что это ты велел дикарю убить моего отца, ты ничего не стал отрицать. Кэл устало вздохнул.
– Мак, тот индейский воин был моим братом. Его имя Йаноза. Когда я вошел в конюшню, чтобы освободить лошадей твоего отца, он прыгнул на меня, и мы боролись не на жизнь, а на смерть, пока не узнали друг друга.
– Твой брат?
– У апачей семьи не такие, как у белых, но он действительно был моим братом.
– Так значит этот твой «брат» оставил тебя и сразу побежал к моему отцу, чтобы убить его?
– Почему ты говоришь так?
– Джефф его видел.
– А ты думаешь, что Морган сможет отличить одного полуголого темноволосого апача от другого? Ты сама смогла бы?
Маккензи не ответила. Кэл остановился, взял ее за руку и повернул к себе ее лицо.
– Ответь мне, Маккензи. Не принимай вымысла за правду.
Под его испытующим взглядом гнев Маккензи улетучился, и теперь она сама не знала, кому и чему верить.
– Мне кажется… Я не знаю, что думать. Но если ты не посылал того индейца, почему ты не стал спорить с Морганом?
Кэл вздохнул.
– Если хочешь знать правду… Я ничего не сказал тогда, потому что думал, что тебе будет легче, если ты возненавидишь меня. Мне казалось, что это поможет тебе пережить то, что я тебе сделал, – он печально кивнул. – Мак, я никогда не хотел сделать тебе что-нибудь дурное. Что бы ты обо мне ни думала, я действительно любил тебя и никогда не желал тебе зла.
Маккензи помолчала с минуту, обдумывая его слова. Она хотела поверить Кэлу. О, господи, как она хотела поверить!
– Если бы ты знал, что этот Йаноза собирается убить моего отца, ты все-таки позволил бы ему уйти? – тихо спросила она.
Кэл тяжело вздохнул.
– Я не могу ответить на этот вопрос. Что может сделать один человек? Я любил брата. Мы вместе выросли, вместе озорничали, вместе сражались, – он посмотрел вверх, будто ответ мог быть написан на небесах. – И Фрэнка Батлера я тоже любил. Я ведь был бродягой, пока не встретил его. Он принадлежал к числу тех немногих людей в Аризоне, которые обращались со мной, как с человеком, а не как со скотом.
Маккензи поразилась, с какой болью он произнес это. Кэл умел так хорошо скрывать свои чувства, что она чуть не забыла, что они есть и у него.
– И куда же ты отправился после… после того, как ушел отсюда?
– В резервацию Сан-Карлос. Мой отец-апач был там. Через несколько дней после моего приезда он умер от оспы.
«Неужели дикие апачи любят своих родителей точно так же, как цивилизованные люди?» – подумала Маккензи. Трудно было представить, что в сердце апача может жить какая-то привязанность или любовь.
– А потом? – спросила она.
– Потом я некоторое время бродяжничал, был пастухом в Канзасе, а затем попал в Техас, где получил работу управляющего на ферме.
– Кажется, это неплохая работа.
– Так оно и было.
Маккензи немного помялась, но все же задала ему вопрос, который мучил ее целую неделю:
– Зачем ты вернулся, Кэл? Почему ты захотел остаться, ведь я и мои работники сделали все, чтобы твоя жизнь была невыносимой? Ради чего ты стараешься помочь нам выиграть войну, в которой мы вполне можем проиграть?
Он спрятал руки в карманы.
– У меня на то свои причины.
– Какие же?
– Я в долгу перед твоим отцом за то, что он относился ко мне по-человечески в то время, когда все меня презирали. Кроме того, в том, что он умер, есть и моя вина.
Маккензи сурово взглянула на него.
– Если бы я тогда не бросился спасать этих проклятых лошадей, возможно, я сумел бы уберечь его от смерти. А может быть, его действительно убил Йаноза. В таком случае я в вечном долгу перед Фрэнком.
– Перед давно умершим? – горько спросила Маккензи.
– Долг существует и после смерти. Человек, принесший вред другому человеку, отвечает за его семью.
– Как замечательно! – она ехидно прищурилась. – Считай, что эта часть семьи не нуждается в твоей благородной жертве.
Кэл улыбнулся.
– Тогда есть еще одна причина. В определенный момент своей жизни каждому человеку приходится принимать решения. Осознав, чего же он в действительности хочет, он хватается за это и в конце концов добивается своего.
Он так посмотрел на Маккензи, что у нее чуть сердце не остановилось.
– И чего же ты хочешь? – не совсем уверенно спросила она.
– Я еще не решил окончательно, Мак. Но здесь я гораздо ближе к решению, чем в Техасе. Возможно, если на мне ответственность за ранчо, то на тебе тоже лежит некоторая ответственность.
– О какой ответственности ты говоришь? Кэл лишь улыбнулся в ответ.
На какое-то мгновение Маккензи вспомнила, как хорошо было любить этого человека, но тут же прогнала столь глупую мысль и нахмурилась, пытаясь разозлиться. Она вспоминала, что чувствовала тогда, когда он отказался от нее, но распалить гнев ей так и не удалось. Чем старше она становилась, тем яснее понимала, что не все в жизни бывает так просто, как кажется на первый взгляд. Кроме черного и белого существует множество оттенков серого.
Маккензи вздохнула.
– Кэл, то, что когда-то случилось с нами, было глупой ошибкой. Это все в прошлом. Я постаралась забыть об этом. Ты ничего не должен ни мне, ни «Лейзи Би». Нет никакого кровного долга или чего-то подобного. Когда-то я была так наивна, что верила в благородство, справедливость, сказки, счастье и… и в любовь. Но теперь я ни во что не верю.
Она почувствовала жгучую боль в глазах, предупреждавшую о том, что вот-вот польются слезы, и сделала все, чтобы удержать их.
– Это не похоже на ту Маккензи Батлер, которую я знал.
– Той девочки, которую ты знал, давно уже нет. Я узнала, что чудес на свете не бывает, а радуга – просто явление природы, как дождь и солнце, и гоняться за ней – пустое занятие. А еще я поняла, что ненависть сильнее любви.
– Тогда ты не так умна, как я думал, – мягко сказал Кэл. – Ненависть – страшная болезнь, Мак.
Горько усмехнувшись, Маккензи подняла глаза на Кэла.
– Почему же в Аризоне хорошо живут только те белые и индейцы, которые привыкли ненавидеть?
– Не похоже, что тебе очень хорошо живется, Мак. С тех пор, как я вернулся, я ни разу не слышал твоего смеха.
– Я не говорила, что ненавижу кого-то. Он улыбнулся уголком рта.
– Могу поклясться, что ты ненавидишь меня.
Маккензи промолчала в ответ.
– Или ты просто боишься меня.
– Я никого не боюсь, – огрызнулась она.
На горизонте показалось ранчо. Маккензи пошла быстрее. Ей хотелось поскорее добраться до дома, где она спрячется от Калифорнии Смита. Он имеет способность срывать с людей маски и обнажать их чувства, хотя сам всегда прячется за непробиваемым покровом, как черепаха под панцирем. Шесть лет назад ее не волновала его способность читать чужие мысли, но теперь это пугало ее. Она не хотела задумываться над тем, кого боится или ненавидит, не хотела думать и о событиях того ужасного дня шестилетней давности. Она уже как-то успокоилась, хранила воспоминания о том кошмаре глубоко в душе, свыклась с ними. Ворошить прошлое, вызывая снова и снова вопросы и сомнения, все равно что поднимать ил со дна пруда – то, что раньше было ясно, опять становилось сплошной неразберихой.
Кэл скрылся в конюшне. Маккензи пошла дальше, не сказав ни слова. Вдруг с площадки для выгула лошадей послышался звонкий голосок, и у Маккензи все внутри похолодело от страха.
– Мама! – кричала Фрэнки. – Ты знаешь, у Дейзи будут маленькие поросятки! Бабушка сказала, что из-за этого она стала такой толстой и сердитой!
Дочка бросилась к Маккензи, и косички запрыгали в веселом танце за ее спиной. В одной руке она держала лохматую куклу.
– Мамочка, я уже больше не чихаю, – сказала она, глядя в сердитое лицо матери. – Мне теперь не нужно сидеть дома!
Этот кошмар довершился мягким шорохом мокасин. Кэл шел к ним и улыбался Фрэнки. Выражение его лица сразу изменилось, и Маккензи заметила, что в глазах цвета неба загорелись огоньки.
– Меня зовут Франциска София Батлер, – сказала Фрэнки, стараясь выглядеть, как взрослая, – а Вы, наверное, тот мистер Смит, который постоянно сводит с ума мою маму?
– Да, это я, – подтвердил Кэл, улыбаясь девочке.
– Фрэнки, иди домой, – произнесла Маккензи.
– Я уже просидела дома целую вечность! – заспорила Фрэнки.
– Фрэнки! – позвали из дома, и у калитки появилась Лу.
– О, боже! – воскликнула она.
– Я ходила в штольню за своей куклой, – объяснила девочка, не понимая, что испугало бабушку.
– Хорошо, малышка, а теперь ступай, – Маккензи почувствовала, что больше не в состоянии выносить всевидящий взгляд Кэла.
Но Фрэнки уходить не торопилась, она с большим интересом рассматривала Кэла. Лу молчала. Все словно оцепенели, наблюдая, как Кэл и девочка изучают друг друга.
В конце концов Кэл оторвал взгляд от ребенка и повернулся к Маккензи, на его губах играла странная улыбка.
– Я насчет того, чего на свете не бывает, Мак. Что бы ни произошло с нами шесть лет назад, результат получился интересный!
ГЛАВА V
– Мне уже пять лет, – гордо объявила Фрэнки возвышавшемуся перед ней человеку.
Он совсем не был похож на волка, переодетого овечкой, как рассказывала о нем мама. Фрэнки видела волка на картинке в книжке, и этот человек точно не был похож на него – никаких торчащих ушей, никакой шерсти, ни длинной морды, ни свисающего языка. И на нем не было надето ничего, напоминающего овечью шкуру. Наверное, мама просто шутила. А когда мама думала, что Фрэнки не слышит, она называла его еще какими-то словами, только девочка не поняла их. Не поняла она и того, почему мама считала его таким плохим; с виду он был вполне хорошим. И у него такие же золотистые волосы, как у нее самой.
– Мне уже пять, – повторила Фрэнки, потому что подумала, что человек не слышал.
Он смотрел на нее так, будто она сказала что-то удивительное. Хотя Фрэнки и сама считала, что это очень здорово, что ей уже исполнилось пять, все же странно было видеть, что это известие могло так поразить взрослого человека. Чтобы быть до конца уверенной в том, что ее поняли, Фрэнки показала пять пухленьких пальчиков.
– Пять, – снова повторила она, – и скоро у меня будет свой собственный пони.
Высокий человек улыбнулся – будто солнечный луч скользнул по лицу. Он присел на корточки, чтобы быть на одном уровне с девочкой.
Фрэнки понравилось его лицо: у него были блестящие белые зубы, а не черные как у некоторых ковбоев; к тому же, дыхание его было свежим, без всяких дурных запахов.
– У такой прекрасной девочки должен появиться свой пони, – сказал он.
Фрэнки была с этим полностью согласна. Она хотела, чтобы человек сказал об этом ее маме.
– А у тебя был пони, когда тебе было пять лет?
– О, да. Он был черный с белыми носочками на ногах и мог целыми днями носиться, как ветер.
– У меня есть кукла с белыми носочками, – важно сказала Фрэнки и показала грязную лохматую куклу, зажатую в руке. – Я забыла ее в дедушкиной штольне и искала целую неделю, потому что мне пришлось сидеть дома – я чихала. Но я уже больше не чихаю и поэтому пошла за ней сегодня. А потом я захотела посмотреть на свинок. Ты знаешь, что у Дейзи будут маленькие поросятки?
Он улыбнулся. Похоже, что ему было интересно, и девочка продолжила:
– Ты хочешь посмотреть штольню моего дедушки? Там прохладно и хорошо. Мама говорит, что мне можно играть там, если я не буду заходить туда, где темно или грязно. Эта штольня проходит сквозь гору!
Все мысли и чувства Кэла были прикованы к Фрэнки. В зеленых глазах девочки он узнавал Маккензи, у малышки были те же разлетающиеся красивые брови, тот же упрямый подбородок. А ямочки на обеих щечках она унаследовала от него так же, как и золото волос.
– Когда-нибудь и я хочу побывать в штольне твоего дедушки.
Если бы Кэлу понадобилась еще какая-то причина, чтобы остаться на «Лейзи Би», то она стояла перед ним. Судьба распорядилась так, что совершенно одинокий человек, каким он был еще минуту назад, неожиданно получил дочку с золотыми волосами и ямочками на щеках, ребенка с живыми умненькими глазками и, судя по озорной улыбке, не простым характером. Она существует уже пять лет, а он ничего не знал о ней! Как бы ему хотелось видеть ее воркующим младенцем, слышать ее первые слова, видеть первые шаги! Кэл погрузился в грустные размышления. Оказалось, он потерял гораздо больше, чем думал, когда повернулся спиной к ранчо, оставив позади любовь и проклятия Маккензи. Фрэнки коснулась рукава рубашки Кэла.
– Мы могли бы сейчас пойти в штольню, – предложила девочка и с надеждой повернулась к матери, – хорошо, мама?
– Нет.
Кэл слышал напряженность в голосе Маккензи, к которой добавилось беспокойство, вызванное его странной улыбкой. Ее глаза потемнели от гнева, но можно ли было сравнивать ее гнев с той бурей, что бушевала в душе Кэла.
Маккензи не собиралась сообщать ему о дочери!
Она нервно сжала пальцы.
– Фрэнки, иди с бабушкой в дом. Мы скоро будем обедать.
– И мне опять придется сидеть дома?
– Нет, – мягко ответила Маккензи, – тебе больше не надо сидеть взаперти.
– Здорово! – сразу повеселевшая Фрэнки продемонстрировала Кэлу ямочки на щечках. – На обед у нас будет что-то вкусное! Ты будешь обедать с нами?
– Фрэнки, – поспешила объяснить Маккензи, – мы наняли мистера Смита для того, чтобы он работал. Он ест вместе с другими ковбоями.
Фрэнки важно взглянула на Кэла, и он почувствовал, что между ними протянулась какая-то нить, хотя девочка и не понимала, что их связывает. Он далеко не простой работник и для Фрэнки, и для Маккензи, и рано или поздно он заставит Маккензи признаться в этом.
– Пошли, Фрэнки, – Лу взяла девочку за руку и ласково подтолкнула к дому.
Кэл медленно выпрямился, не в состоянии оторвать глаз от подпрыгивающего возле Лу ребенка. Лишь когда обе скрылись в доме, он встретился с холодным взглядом Маккензи.
– Держись от нее подальше, – предупредила она.
– Ни в коем случае, Мак, она – моя дочь.
– Она не твоя дочь! – заявила Маккензи. – Ты мог зачать ее – как животное, повинуясь слепому инстинкту; но ты не был ее отцом и не будешь. Ты останешься здесь до тех пор, пока Джефф Морган сможет снова сесть в седло.
Легок на помине, из дома управляющего вышел Джефф и заковылял к ним на своих костылях.
– Маккензи, Лу сказала, что здесь что-то произошло…
Он перевел взгляд на Кэла и замолчал. Маккензи приветливо посмотрела на Моргана и вздохнула с явным облегчением.
– Что сказал доктор о том, когда ты сможешь сесть на коня?
– Черт побери, Маккензи, – Джефф враждебно сверкнул глазами в сторону Кэла, – если потребуется, я сегодня же буду в седле!
Кэл не обратил никакого внимания на его присутствие.
– Что думает Фрэнки о том, кто ее отец?
– Отец Фрэнки умер, – ответила Маккензи, – так считает не только она. Он на самом деле умер.
Кэл сверлил ее взглядом до тех пор, пока Маккензи не начала терять самообладание, а щеки ее запылали. Морган прервал неловкое молчание.
– Маккензи, позволь мне…
– Я сама позабочусь об этом, Джефф. Нет, пожалуй, останься, – велела она после того, как Морган отвернулся с оскорбленным видом и собрался уходить. – Я хочу поговорить с тобой.
Маккензи смотрела на Кэла глазами, умоляющими понять ее.
– И ты думаешь, что я смогу сказать ей правду? Кэл едва взглянул на нее.
– Что я могу сказать ей? «Фрэнки, познакомься со своим отцом. Он пробудет здесь несколько недель, может быть, месяц. И потом ты его никогда больше не увидишь». Как ты думаешь, что она почувствует?
– Это ты считаешь, что она больше никогда меня не увидит.
– Не увидит. Ты бросил Фрэнки и все остальное на этом ранчо, когда ушел. Кэл, ты же знаешь, что если бы я и не выгнала тебя с ранчо, ты бы все равно не остался. Ты же сказал еще до того, что уйдешь, и что для меня нет места в твоей жизни.
– Я сказал совсем не это. Я говорил, что не смогу жить так, как захочешь ты, и дать тебе то, в чем ты нуждаешься. Ты заняла свое место в моей жизни с первой минуты, как я тебя увидел.
Маккензи глубоко вздохнула, изо всех сил стараясь справиться с эмоциями.
– Кэл, для тебя нет места в жизни Фрэнки. Нет сейчас, не будет и потом. Оставь ее в покое.
– Нет, Маккензи. Я не скажу ей правду, по крайней мере, сейчас, но я не смогу оставить ее в покое.
– Тогда я огражу ее от тебя. Я спрячу ее!
– Мне кажется, это все равно, что пробовать остановить начавшийся в горах обвал, – он улыбнулся, – я ей понравился.
– Фрэнки нравятся все. Не думай, что ты какой-то особенный.
Кэл понял, что Маккензи ненавидит его так же сильно, как когда-то любила. Она была очень похожа на ту дикую кобылицу – осторожная, фыркающая и резкая, как уксус. Но, как у кобылицы, у нее тоже есть сердце, которое при умелом обращении может оттаять.
– Я не собираюсь отбирать ее у тебя, Мак. Маккензи вспыхнула от бешенства при одной только мысли об этом.
– Да, черт возьми, ты не отберешь ее у меня! Если я увижу, что ты хотя бы просто здороваешься с Фрэнки, я отправлю тебя отсюда так быстро, как…
– Если ты уволишь меня, это не поможет. Я не уйду.
Едва Маккензи открыла рот, чтобы возразить, Кэл перебил:
– Мак, не пытайся проверять, кто из нас имеет большую власть над ковбоями, ты можешь проиграть.
Джефф Морган выдвинулся вперед на своих костылях.
– Убирайся с этого ранчо, ублюдок!
Ты сейчас говоришь от имени Маккензи?
– Оставаться там, где ты никому не нужен, вредно для здоровья, Смит.
Кэл улыбнулся. Джефф Морган был весь, как на ладони. Удивительно, как Маккензи не понимала, чего он добивается.
– Морган, не стоит затевать драку, когда стоишь на костылях – или ты думаешь, что так безопаснее?
Джефф со своими костылями бросился вперед.
– Я заставлю тебя взять свои слова обратно! Маккензи схватила Моргана за руку.
– Не глупи! Я же сказала, что сама справлюсь.
– Я перенесу свои вещи в дом управляющего, – заявил Кэл. – Найди себе другое жилье, Морган.
Он увидел, как в глазах Маккензи зажегся упрямый огонь, как много лет назад, когда она объявила, что выйдет за него замуж без согласия своего отца и даже без его собственного согласия – Кэл вспомнил об этом со странным удивлением. А теперь Маккензи так же страстно желает от него избавиться, как когда-то хотела соединиться.
«Начинается интересное сражение, – подумал Кэл, – не имеющее никакого отношения к Натану Кроссби».
– Увидимся позже, Мак!
Маккензи молча смотрела, как он направился к конюшне, а его мерин послушно поплелся следом. Она вспомнила, как он ответил на вопрос, зачем сюда вернулся – каждый человек должен решить, чего хочет в жизни, и добиваться этого всеми силами. Маккензи боялась, что Кэл наконец-то нашел то, чего искал.
Джефф отбросил руку Маккензи и взглянул на нее с оскорбленным видом.
– И ты позволишь ему так просто уйти?!
– Не волнуйся, Джефф. Ты сможешь жить в доме для гостей, пока он не уедет. Я попрошу Кармелиту перенести твои вещи. Это долго не продлится.
Маккензи направилась в дом, Джефф сердито заковылял за ней. Он прошел в прихожую, затем протиснулся в кабинет.
– Маккензи! Черт побери, я не могу этого так оставить! Смита следовало повесить еще шесть лет назад. А в тот день, когда он снова осмелился появиться на ранчо, его надо было пристрелить. Неужели ты позволишь этому ублюдку остаться? После того, что он сделал!
– А что он сделал?! – рявкнула Маккензи.
Она открыла расходную книгу, затем захлопнула ее. Надоело выслушивать от всех поучения – что ей следует и не следует делать, чему нужно и чему не нужно верить. Все ее мысли до того перевернулись и перепутались, что в конце концов она поняла только одно: несмотря на всю горечь и ненависть все эти годы она ждала, что Кэл придет и скажет, что все было не так, что он не принимал участия в убийстве Фрэнка Батлера. Теперь он сказал это, и слова его звучали, как чистая правда. Он не сказал именно то, что ей хотелось услышать, и может быть потому она и поверила Кэлу. И вера эта становилась сильней и сильней, а когда Маккензи услышала Джеффа, она уже ни в чем не сомневалась.
– А что сделал Кэл? Ты – единственный человек, обвинивший его в том, что он послал того апача из конюшни убить отца. Разве ты в самом деле можешь отличить одного апача от другого? Ты что, мог проследить весь его путь от конюшни до места, где застрелили отца?
Джефф покраснел.
– Все равно я уверен, что это спланировал Калифорния Смит. Маккензи, он такой же индеец, как любой другой, живущий в резервации. Его вырастили апачи, и он мыслит так, как они. Ты думаешь, убийство Фрэнка Батлера сразу после того, как он уволил Смита, случайность, простое совпадение?
В дверях показалась Лу.
– Вы так кричите, что слышно даже на кухне, – сказала она и хмуро посмотрела на Джеффа. – Ты опять несешь эту чушь?
– Это не чушь!
– Апачи постоянно совершают набеги и убивают людей по всей южной Аризоне, Джефф. На все ранчо в нашей округе совершались налеты и не один раз. Джефф насупился.
– Я привык верить своим глазам. Маккензи тоже все видела.
– Никто из вас не видел ничего такого, за что можно обвинить человека. Как ты не понимаешь, что и так доставил ему достаточно неприятностей!
– Лу права. А я действительно обещала Кэлу, что приму его на работу, если он продержится до конца недели. Он нужен нам.
Джефф презрительно фыркнул.
– И управляющему не следует спать в одном помещении с ковбоями, – продолжала Маккензи, – он должен жить в доме управляющего.
Лу одобрительно кивнула. Маккензи, правда, не стала упоминать о том, что была совсем не уверена, сможет ли выгнать Кэла с ранчо, даже если и захочет.
– Он хорошо работает, – Лу неприязненно взглянула на Джеффа, и они сверлили друг друга глазами до тех пор, пока Маккензи не прервала молчание:
– Джефф, ты же знаешь, у нас всегда найдется для тебя работа.
– Обо мне не стоит беспокоиться, – огрызнулся он, – я заберу свои пожитки из дома управляющего и уйду с ранчо. Любуйтесь тут своим желтоволосым апачем!
– Джефф! Я же сказала тебе, что можешь устроиться в доме для гостей! Мы бы хотели, чтобы ты остался. Ради всего святого, ты же работал здесь, когда меня тут еще не было. Ты не можешь уйти.
– Еще как могу! Я не желаю оставаться там, где командует дикарь, убивший человека, – он повернулся и удалился с таким гордым видом, какой только возможен для человека на костылях.
Маккензи следовала за ним по пятам до дома управляющего.
– Джефф! Кэл не командует здесь! Я здесь распоряжаюсь. И я нуждаюсь в тебе.
– Нет, тут все делается так, как хочет Калифорния Смит. Он даже заставил тебя забыть о том, что пустил пулю в твоего отца.
Маккензи тихо выругалась и отстала. Пусть Джефф поступает так, как считает нужным. Он явно не собирается менять решение. Хотя Маккензи очень не хотелось, чтобы он уезжал. Со дня смерти отца Джефф всегда был рядом, он стал почти членом семьи – готов был подставить свое плечо в случае беды и никогда не требовал ничего взамен, кроме дружбы. С какой стати он так злится? Если уж она сумела примириться с Кэлом, то и он бы смог!
У Маккензи не было никакого желания встречаться с Лу и выслушивать ее «я же тебе говорила», поэтому она пошла к площадке для выгула лошадей и прислонилась к изгороди. Из дальнего угла на нее уставились беспокойные глаза кобылицы. Наверное, Кэл вывел ее на прогулку. Судя по всему, он придавал особое значение занятиям с ней. Маккензи уже слышала, что ковбои смеются над тем, сколько времени Кэл тратит на вечерние беседы с ней на языке своего племени, приносит угощения или просто сидит возле нее.
– Все мужчины подлецы, – сказала она лошади, – они высокомерны, упрямы или глупы.
Лошадь лишь повела ушами. Еще вчера Маккензи наблюдала из окна своего кабинета, как Кэл впервые сел на эту кобылицу. Она позволила ему сесть в седло, и он дважды объехал вокруг площадки. Кобылица даже не пыталась сбросить наездника. Маккензи с трудом верила своим глазам, ведь прошло чуть больше недели с тех пор, как это животное чуть не убило Тони Герреру.
– Ты такая же доверчивая, как и все женщины, – пожурила она лошадь. – Растаяла от нежных слов и красивых глаз. Нельзя доверять всем подряд, – предупредила женщина.
Если Маккензи и была несправедлива к Калифорнии Смиту, то не больше, чем он к ней. Возможно, теперь они были квиты.
Четвертого июля в Тумстоуне выдался жаркий денек. К полудню каждый, кто решался пройти по Аллен-стрит, становился мокрым от пота. От палящего солнца небо словно полиняло, сделалось почти белым, но светило продолжало трудиться изо всех сил. Цикады звенели среди зарослей шалфея и мимозы, а из-под вращающихся колес повозок в воздух поднимались тучи пыли. Короче говоря, это был типичный для Тумстоуна знойный летний день, в который приятно отправиться куда-нибудь на пикник.
Тумстоун занимал почти всю ровную площадку на вершине небольшой горы. С нее открывался великолепный вид на зеленую долину Сан-Педро, вдали высились суровые горы, а в хорошую погоду с окраины Тумстоуна можно было увидеть Мьюльское ущелье и Сальфарскую долину.
Городок состоял из нескольких пыльных улочек. На западной окраине лежало широкое заросшее кустарником поле, и именно здесь добропорядочные жители Тумстоуна и его окрестностей праздновали Четвертое июля – день рождения своей страны. Горняки, фермеры, лавочники, адвокаты, домохозяйки, сапожники, швеи, портные, бухгалтеры приносили и привозили сюда все необходимое для пикника.
Повозка с Маккензи, Фрэнки, Лу и Кармелитой заняла свое место в кавалькаде экипажей. Все жители долины Сан-Педро и большая часть Сальфарской долины двигались в сторону Тумстоуна на празднование.
Когда городок был уже близко, ковбои «Лейзи Би», всю дорогу сопровождавшие повозку Маккензи, отправились в бары на Аллен-стрит, чтобы по-своему отметить этот день. В то время, когда благородные семейства Тумстоуна развлекались фейерверком, лимонадом, мясом, поджаренным на решетке над углями, и играли на открытом поле за городом; грубые натуры, не обремененные семьями, отдавали предпочтение барам, игорным столам и распутным девицам в самом городке. Таким образом все здоровое население Тумстоуна делилось на два лагеря. Респектабельные дамы устраивали музыкальные комедии и литературные вечера в непосредственной близости от домов терпимости. Оба лагеря привыкли не замечать существования другого.
Как только семейство Батлеров поставило повозку в северо-западной части поля, к ним подбежал застенчивый молодой человек, в обычное время занимавшийся уборкой вестибюля отеля «Оксидентал». Он спросил с извиняющимся видом:
– Надеюсь, леди, вы не привезли с собой оружие?
Маккензи улыбнулась – Маршалл Крил, как обычно, был в числе молодых людей, которые брали на себя ответственность за то, чтобы на поле во время праздника не попало оружие.
– У нас под сиденьем лежит дробовик, – сказала она, – но он там и останется.
– Хорошо, мэм, только не берите его с собой.
От радостного возбуждения глаза Фрэнка стали просто огромными.
– Фейерверк уже начался! – закричала она. – Я слышу его!
Маккензи рассмеялась.
– Еще рано, малышка. Это дерутся ковбои в городе. Лу грациозно вышла из повозки и достала оттуда корзину с провизией.
– Я никогда не могла понять, почему мужчинам нравится вся эта ругань и пальба в воздух.
– И стрельба по живым мишеням, – мрачно добавила Кармелита. – Мужчины – те же дети.
– Но я ни в кого не стреляю, – запротестовала Фрэнки.
– Ай, chicitta,
– стала успокаивать Кармелита, – я говорила совсем о других детях. Конечно же, ты ни в кого не стреляешь!
– Слава богу, что эта долина теперь не та, что была четыре года назад, – заметила Лу.
Маккензи была с ней полностью согласна.
Несколько лет назад нельзя было и шагу ступить по улицам Тумстоуна, не рискуя оказаться втянутым в чью-либо драку. Одно время убийства совершались почти ежедневно. Причем связываться с законом было не менее опасно, чем с бандитами: сила, деньги, насилие и жадность – вот что сформировало основу местного правопорядка. Сама Маккензи считала, что депутат Маршалл Уайетт Эрпс и его братья были немногим лучше, чем Клэнтоны и Маклоурисы, которых они обвиняли в убийствах и нарушениях закона. Другой опасной фигурой был шериф графства Джон Беган – всегда любезный, с приятной внешностью, он якшался с самыми закоренелыми преступниками в Аризоне. Объединившись с Клэнтонами, он начал в Тумстоуне маленькую войну. А когда закон стал воевать против закона, все жаждущие крови бандиты, жулики, скупщики краденного и наемные убийцы двинулись в южную Аризону – последний островок Дикого Запада. Честные фермеры и горняки спрятались в своих домах, как улитки в раковинах. И когда, наконец-то, воцарилось спокойствие, Маккензи радовалась, как все остальные.
