Ни один индеец не был ранен, настроение у всех было прекрасное, воины громко восклицали, стреляли в воздух и спрыгивали с коней, чтобы рассказать о своей победе при помощи танца. Маккензи поняла, что веселье Кэла было вынужденным. Когда празднование закончилось, и они вдвоем пошли к реке мыться, он не стал ничего рассказывать о налете, а Маккензи не стала спрашивать. О некоторых вещах лучше молчать.
После победного возвращения мужчин остаток дня женщины провели почти так же, как и накануне. Когда они не были заняты с жарящейся лофофорой, они подходили к Маккензи и учили ее строить хижину. Женщины построили уже три хижины в лагере: одну для мужской парной бани, вторую для женщин и маленького мальчика, третью – для Кэла и Маккензи. Одна из индеанок – симпатичная молодая девушка лет двадцати – с трудом произнося английские слова, заметила, что Маккензи нашла себе сильного красивого мужа. Остальные женщины хихикали и переговаривались, одобряя ее выбор. Маккензи была ошеломлена, но не потому, что они нашли Кэла привлекательным, а потому, что они сплетничали совсем так же, как белые женщины. Маккензи поражалась их самообладанию: в сущности, эти женщины были такими же пленницами, как и она, но повезло им еще меньше, чем ей, ведь у Маккензи был Кэл, который заботился о ней. А у этих женщин не было никого, кроме ненавистных воинственных мужчин, которые силой увели их из домов и семей. Но женщины принимали свою судьбу без жалоб и жалости к себе.
Маккензи поблагодарила за подаренную хижину несколькими словами, которым она научилась у апачей за последние дни. Она попыталась также выразить свое восхищение их мужеством. Неизвестно, поняли ли женщины то, что она старалась сказать на их языке, но приняли эти комплименты с такой торжественной благосклонностью, которую сочла бы безукоризненной даже тетушка Пруденс.
Однако, мужчины произвели на Маккензи далеко не такое благоприятное впечатление. Их поведение нельзя было определить никаким другим словом, кроме как «варварское». Одного из украденных мулов закололи для вечерней трапезы. Какой-то молодой индеец, очевидно не утоливший жажду крови во время налета на деревню, завизжал и принялся срезать мясо с боков бедного животного еще до того, как оно умерло. Маккензи чуть не вырвало на виду у всех – от позора ее спасло поспешное бегство в хижину. В этот вечер кусок не лез ей в горло, хотя апачи поглощали мясо мула с большим аппетитом. Кажется, даже Кэлу мясо пришлось по вкусу, но он с детства привык к такой пище.
– Мясо мула ничем не отличается от мяса коровы, – сказал он, когда Маккензи отказалась от своей порции.
Наверное, он был прав, но все равно Маккензи не могла есть.
Кроме животных, индейцы прихватили в мексиканской деревне еще кое-что – теквилу. Маккензи с ужасом наблюдала, как после вечерней трапезы двенадцать мужчин, сидевших вокруг костра, осушили три огромных емкости спиртного. Вскоре послышался хриплый смех, речь стала невнятной. Бутылки торжественно разбили о камни, которыми был обложен костер. Один индеец, шатаясь, побрел по естественной надобности, но свалился в реку. Четверо товарищей, хотя были пьяны не меньше, стали вытаскивать его из воды. Другие потащили женщин в заросли тростника, повинуясь другому зову природы. Но не все были столь деликатны – некоторые расположились с женщинами прямо у костра.
Маккензи чувствовала себя все хуже и хуже, у нее постоянно стоял ком в горле, но остановить пьяную оргию было не в ее силах. Она застыла возле Кэла, как каменное изваяние. В этом безумном мире он был ее единственной надеждой и защитой.
Маккензи надеялась, что апачи позволят им с Кэлом мирно созерцать празднование, но эти надежды растаяли, как дым, когда молодой индеец по имени Чако присел возле Маккензи и начал пожирать ее голодными глазами. Его голова раскачивалась из стороны в сторону, будто он был не в состоянии держать ее прямо, а лицо пылало, но не от близости жаркого костра. Вдруг Чако перевел пристальный взгляд на Кэла и невнятно пробормотал несколько слов. Кэл что-то резко ответил ему. Чако снова взглянул на Маккензи, чуть прикрыв лукавые глаза. Он протянул руку, чтобы дотронуться до ее волос, заплетенных в толстую косу. Маккензи отпрянула. К этому моменту все, кто оставался у костра, стали бросать на них туманные взоры. Индеец снова что-то крикнул Кэлу. Кэл ответил с такой же горячностью. Оба встали.
– Маккензи, иди в хижину, – велел Кэл. Маккензи с трудом поднялась на ноги и отступила на несколько шагов.
– Иди же!
Она повернулась, чтобы уйти, но внезапно ее остановила какая-то грубая темная рука. Она оглянулась и увидела Джеронимо.
– Останься, – спокойно велел он по-английски.
С бешено бьющимся сердцем Маккензи наблюдала за Кэлом и Чако, прошедшими внутрь круга. Они согнулись и кружили, как два волка, жаждущих крови противника. Вдруг в круг, пошатываясь, вступил еще один индеец и что-то громко объявил.
– Это брат Гошк-ана Йаноза, – объяснил Маккензи Джеронимо.
Он говорил четко и ясно, хотя Маккензи видела, что пил он не меньше остальных.
– Он будет бороться на стороне Гошк-ана. Йаноза! Человек, который убил ее отца. Макензи стало холодно несмотря на жар костра.
– Гошк-ан будет драться из-за тебя, – продолжал пояснять Джеронимо, и Маккензи показалось, что это его забавляет.
– Не могли бы Вы остановить их? – попросила она. Предводитель апачей ничего не ответил.
Кэл и Йаноза тем временем страстно спорили. Кэл махнул в сторону, чтобы Йаноза отошел, и тот вышел из круга со смертельно обиженным видом. В этот момент Чако набросился на Кэла, и они схватились. Соперники двигались очень медленно, но от напряжения всех сил лица их стали красными, а мускулы так налились, что казалось: вот-вот лопнет блестящая от пота кожа. Чако споткнулся и опустился на одно колено, Кэл изогнулся, и оба упали на землю. Они перекатывались по площадке несколько раз, потом остановились – Кэл был наверху.
Вдруг что-то сверкнуло в свете костра. В руке Чако появился нож. Как только он занес руку, Кэл схватил его за запястье. И снова продолжилось состязание в силе, но уже не на жизнь, а на смерть.
Джеронимо хмыкнул, затем что-то резко крикнул. Противники немедленно прекратили борьбу. После следующего приказа вождя Чако бросил нож, а Кэл поднялся с земли.
– У меня и без того мало воинов, чтобы позволить им убивать друг друга из-за женщины, – сказал Джеронимо.
Маккензи знала, что он произнес это по-английски для нее.
Кэл все еще злился, Чако уставился в землю. Джеронимо обвел индейцев суровым взглядом.
– Жена Гошк-ана одна из нас. Вы будете относиться к ней с таким же уважением, с каким апачи всегда относились к женам соплеменников. К женщинам, которых мы увели из Сан-Карлоса, вы тоже будете относиться с уважением. Если хотите, выберите себе жен. В противном случае относитесь к ним, как к сестрам.
Маккензи подумала, что Джеронимо несколько запоздал со своим приказом.
– Мне больно видеть, когда вы ведете себя подобно мексиканцам и белым, – проворчал он, заканчивая речь.
После этих слов мужчины насупились, как обиженные маленькие дети. Джеронимо взял бутылку теквилы и снова уселся у костра, как каменная статуя. Воины снова занялись питьем, и через час почти все валялись на земле мертвецки пьяные.
Когда Кэл и Маккензи ушли, наконец-то, в свою хижину, женщина все еще дрожала.
– Мы уйдем отсюда, – сказал Кэл, как только они остались одни.
– Но как это сделать?
– Я придумаю. Ты не можешь так жить, – он поморщился, – и я не могу. Всю жизнь мне казалось, что самые счастливые годы я провел среди них, но сейчас… Черт! Мак, апачи так не живут. Так живут…
– Я знаю, – мягко сказала она.
Когда-то Маккензи ненавидела апачей так же, как все белые в Аризоне, но за последние несколько недель, когда она увидела, как работают Мако, Бей и Исти, когда она познакомилась с Бай-я-нетой и ее подругами-пленницами, Маккензи пришла к выводу, что во многих отношениях этот дикий народ, способный жить в бесплодных горах, достоин восхищения. Это мужественные, неунывающие, мудрые и гордые люди. Но, к большому сожалению, апачи вымирали как народ, и это было страшно. А если даже Маккензи было больно видеть это, то как же должен был мучиться Кэл! Тому, что когда-то для него было всем, пришел конец, и он вынужден был наблюдать агонию.
– Джеронимо больше не следит за нами, – сказал Кэл. – Он поверил мне, и в горах он чувствует себя в безопасности. Этой ночью никто не будет охранять лагерь. Все, кроме Исти и Бея, слишком пьяны. И, мне кажется, горные апачи захотят уйти с нами.
– Ты хочешь бежать этой ночью? Так скоро? – спросила Маккензи, затаив дыхание.
– Мы никогда не уйдем от них, если дождемся, что Джеронимо уведет отряд в укрепление. Он сказал, что подождет еще один день, пока женщины закончат приготовление лофофоры, но он может передумать. Надо уходить сегодня, Мак. Сегодня или никогда.
– А если нас схватят?
В ответ на это Кэл лишь поднял брови. Маккензи поняла, что удастся или не удастся их побег, но жизни среди апачей придет конец.
Кэл пошел разговаривать с Исти и Беем, а Маккензи осталась ждать, сидя на одеялах. Когда Кэл вернулся, он сказал Маккензи, что горные апачи действительно хотят бежать вместе с ними, но нужно подождать несколько часов. К тому времени мужчины, которые все еще пьют у костра, будут в бессознательном состоянии.
– Я бы предпочел убраться отсюда без шума и драки, – сказал Кэл, – я не хочу сражаться со своим народом и убивать этих людей.
Маккензи были понятны его чувства, но у нее были свои причины для того, чтобы не ввязываться в драку. Ей не хотелось, чтобы индейцы убили кого-нибудь из них.
– Ты дрожишь, – заметил Кэл, опускаясь на одеяло возле нее, – тебе холодно?
– Я боюсь, – ответила она.
– Маккензи Батлер боится! Я рад слышать это, Мак. Это значит, что ты умная женщина.
Она задумчиво посмотрела на Кэла.
– Не то, чтобы я очень боюсь, что нас убьют. Рано или поздно все умирают. Это страшнее… – она вздохнула. – Однажды я видела семью, которую привезли после нападения на их повозку людей Витторио. Они ехали в Калифорнию, и их путь лежал через Тумстоун. Это было несколько месяцев спустя после смерти папы. Я повстречалась с ними в лавке, очень милые были люди… А на следующий день нашли их повозку. Их… их…
Кэл взял Маккензи за плечи и повернул к себе лицом.
– Мак, даже если нас поймают во время побега, ни один индеец не дотронется до тебя. Это я тебе обещаю. Никто, кроме меня, не прикоснется к тебе.
Маккензи поняла, что он имел в виду.
– Разве ты еще не поняла, что мне можно верить?
– Да, я верю тебе, – сказала она спокойно.
– Тогда забудь все, что случилось с теми несчастными людьми, и постарайся уснуть.
– Я не смогу уснуть, – Маккензи протянула руку и дотронулась до его щеки. – Я люблю тебя, Калифорния Смит. И я рада тому, что мы вместе, даже здесь.
Он улыбнулся.
– Лучше бы мы оказались в каком-нибудь другом месте.
Маккензи тоже улыбнулась.
– Если ты в самом деле не хочешь спать, я знаю способ, как скоротать время.
– В лагере, полном индейцев?
– Для этого и существует хижина.
Он нежно уложил ее на одеяла и, опираясь на локти, вытянулся над женщиной. От его близости страх Маккензи стал проходить. В его надежных руках она забыла об опасности, которая бродила за непрочными стенами их хижины. Маккензи собиралась расспросить Кэла о Йанозе, но не стала. У них и без того хватало проблем. Дорога была каждая минута, ведь неизвестно, сколько им осталось жить на белом свете.
– Я люблю тебя, Калифорния Смит.
– И я люблю тебя, Маккензи Батлер, – Кэл поцеловал ее теплыми губами так, будто коснулся легкий ветерок. – Позволь мне доказать, как сильно.
ГЛАВА XIX
Луна спряталась за тучами, когда четыре беглеца вывели своих лошадей из спящего лагеря апачей. Чтобы приглушить стук копыт, к ногам лошадей были привязаны куски оленьей кожи, но эта мера предосторожности была, по-видимому, излишней. Апачи спали крепким сном, оглушенные теквилой.
Группу возглавлял Кэл, последним шел Исти. Маккензи старалась держаться так, как подобает жене индейца – то есть совершенно спокойно, но ее сердце билось так оглушительно, что ей казалось, весь лагерь пьяных индейцев слышит эти звуки.
Вдруг Кэл дал знак остановиться. Маккензи понимала, что нельзя задавать вопросы и нарушать тишину. Уголком глаза она заметила, как Бей и Исти схватились за винтовки. Прошло несколько напряженных минут, и из-за деревьев появилась какая-то тень и остановилась на их пути. Исти и Бей взвели курки, но Кэл поднял руку, удерживая их от выстрела.
– Йаноза! – приветствовал Кэл тень.
– Гошк-ан!
Маккензи знала, что апачи зовут друг друга по именам лишь в особых случаях, и это тихое приветствие означало куда больше, чем могло показаться. В воздухе повисла гнетущая тишина. Если брат Кэла поднимет тревогу, побег обречен на неудачу. Но Йаноза не кричал. Он стал говорить с Кэлом холодным спокойным тоном, слегка запинаясь, потому что был пьян.
Маккензи отошла потихоньку к Исти.
– Что он говорит? – прошептала она.
– Он знал, что Гошк-ан уйдет. Гошк-ан больше не индеец, он больше не хочет умирать вместе с апачами.
Кэл ответил так же кратко и таким же ровным голосом.
– Гошк-ан говорит, что у него есть ради чего жить, ему незачем умирать, – тихо переводил Исти. – Он сказал Йанозе, что все стало другим. Он сам стал другим, Йаноза стал другим. Весь мир переменился.
Вдруг Йаноза шагнул вперед и уставился на Маккензи.
– У тебя есть женщина, ради которой ты хочешь жить, – отрывисто произнес он по-английски. – Она нарожает тебе сыновей, белых сыновей. Еще больше белых людей будут попирать эту землю.
Маккензи было неприятно выслушивать его обвинения, но она терпела. Даже в темноте было заметно, как сверкали от злости глаза индейца.
– Почему белые не хотят жить на своей земле и оставить нас в покое?
Он адресовал вопрос Маккензи, а не Кэлу.
– Белые глупы. У них нет чести. Они убивают землю, роя в ней шахты и разводя уйму скота. Белые хуже мексиканцев.
Он взглянул на Кэла, затем на винтовки в руках Исти и Бея, потом снова обратился к Маккензи:
– У Гошк-ана волосы желтые, как у белых, но он мой брат. Он встал на путь белых людей, но я знаю, что он не запятнает чести, потому что мы вместе росли. Он сказал мне, что ты, рыжеволосая женщина, тоже понимаешь, что такое честь.
Индеец долго молча смотрел на нее, потом заговорил вновь:
– Мой брат сказал, что я убил твоего отца, белая женщина. Я не помню. Я убил столько белых, что их лица перемешались в памяти.
Маккензи при этих словах почувствовала жалость. Какова была жизнь Йанозы? Какой дьявольский огонь пылал в его сердце, что он загубил так много людей, что образы их смешались в его памяти?
– Мне жаль, если я действительно убил твоего отца, рыжеволосая, потому что ты – жена моего брата. Но теперь я дарю тебе жизнь взамен той, что отнял у твоего отца.
Его слова имели огромный смысл для Маккензи. Шесть лет назад Йаноза, погубив отца, убил и ее душу. Теперь он возвращал ее.
– Идите, – велел он.
Кэл взял Маккензи за руку, повернулся, не сказав брату ни слова, и повел ее за собой к свободе. Маккензи оглянулась на Йанозу и увидела, что он, стоя на большом валуне, наблюдал за ними. Его фигура на фоне ночного неба казалась очень печальной и одинокой.
– Ты же не попрощался, – сказала Маккензи Кэлу.
– Я распрощался с Йанозой давным-давно. В последний раз я видел своего брата четырнадцать лет назад и с тех пор не встречался с ним. Человек, напавший на «Лейзи Би» и находящийся в банде Джеронимо, не тот брат, с которым мы вместе росли.
После четырех дней напряженного пути Маккензи и Кэл приехали домой. Исти и Бей сопровождали их, но накануне в полдень распрощались и повернули в сторону резервации. Маккензи было жаль расставаться с ними. Эти апачи стали для нее настоящими друзьями, а не просто индейцами. Она предложила им работу на «Лейзи Би», пообещав, что утрясет вопрос с местной администрацией и с агентом из резервации Сан-Карлос. Апачи вежливо отказались: в резерваций их ждали жены, и они хотели узнать, вернулся ли в Сан-Карлос Мако. Маккензи поняла, что апачи просто не стали говорить, что достаточно нахлебались, живя среди белых, хотя и жизнь в банде Джеронимо была не лучше.
– Мне кажется, им будет безопаснее в резервации, – грустно сказала она, когда апачи покинули их, – по это несправедливо.
Кэл скептически улыбнулся.
– Когда захватывают чужую территорию, о справедливости не может быть и речи. Будем надеяться, что им хотя бы удастся вырастить детей, и их внукам повезет больше.
Кэл не стал говорить о том, что многие апачи предпочли умереть, чем жить по законам белых. Их образ жизни умрет вместе с ними.
Первыми на ранчо их увидели Джордж Келлер и Сэм Кроуфорд. Они подняли много шума:
– Вот здорово! Мы поехали искать отбившихся от стада коров и вот кого нашли!
Постоянная гримаса Кроуфорда не изменилась, но, судя по тону его голоса, Маккензи могла бы поклясться, что он действительно рад их видеть.
– В этой одежде ты похож на проклятого апача, – Келлер рассматривал штаны и рубашку Кэла из оленьей кожи. – Хотя, ты всегда одевался, как индеец. Не знаю почему, но ты мне больше по душе, чем многие белые до мозга костей, кого я не хочу называть по именам.
Маккензи не могла припомнить, видела ли она когда-нибудь, чтобы Джордж Келлер улыбался? Но сейчас его серое худое лицо расплылось в улыбке.
– Вы и сами, мисс Батлер, похожи на индеанку, – прибавил Кроуфорд, – где же вы были?
– Кроссби сказал нам, – начал было Келлер, но Маккензи перебила его:
– Могу представить, что он наговорил!
– Да… Он сказал, что Вы умерли от укуса змеи.
– И еще, – вставил Кроуфорд, – что его чуть не убила банда апачей. Он сказал, что Смит снова вернулся к своим индейцам и поклялся отомстить, разорив все ранчо в долине. Имей в виду, Смит, Поттс сказал, что если ты только сунешься сюда, это будет все равно, что влезть головой в петлю.
– Посмотрим, что скажет Израэль, когда узнает, как поступил со мной его друг Кроссби! – запальчиво заявила Маккензи.
Когда они вчетвером въезжали под арку «Лейзи Би», Кармелита кормила свиней. Когда мексиканка узнала Кэла и хозяйку, она выронила миску с объедками и пронзительно завизжала. Она еще долго продолжала визжать, будучи не в состоянии выразить свою радость каким-либо другим способом. На пороге дома появилась Лу с ружьем в руках – без сомнения, она ожидала увидеть идущих на приступ индейцев, услышав «сирену»
Кармелиты. От удивления Лу чуть не выронила ружье.
– Маккензи! Бог сжалился над нами! – она бросилась вперед и стащила падчерицу с лошади. – Неужели это ты, Маккензи? Маккензи… – она повторяла это имя вновь и вновь.
– Калифорния! – Лу отпустила Маккензи и уставилась на Кэла. – Тебя можно принять за… О, боже! Только посмотрите на них! Если бы я не знала, кто вы такие, я приняла бы вас за индейцев, перекрасивших волосы!
Кармелита перестала, наконец, визжать и пугать свиней и бросилась к прибывшим. Она крепко обняла Маккензи, затем сдавила в жарких объятиях Кэла.
– Я знала, сеньор Калифорния, что они не смогут поймать Вас! Я знала, что Вы не позволите умереть нашей маленькой сеньоре!
– Кармелита! – прикрикнула Лу. – Ты задавишь беднягу! Отпусти сейчас же.
Она снова повернулась к Маккензи.
– Натан Кроссби говорил, что ты умерла. Где ты была? Я не могу поверить своим глазам. И Кэл… Боже мой! Кэл, быстро иди в дом, пока никто не увидел тебя и не выдал, чтобы получить награду, назначенную за твою голову. Господи! Что я болтаю! Я просто не могу поверить в то, что вы оба живы и здоровы. Идите в дом! Мистер Кроуфорд, пожалуйста, съездите в город и сообщите доктору Гилберту, что мне срочно нужно его видеть. Никому ни слова о том, что они вернулись, понятно?
– От меня никто ничего не узнает, мэм, – грозно прорычал Сэм.
– Где Фрэнки? – озабоченно спросила Маккензи.
– Она в штольне, дорогая. Она постоянно бывает там с тех пор, как услышала… Да, мы все были очень расстроены… Кармелита, приведи девочку!
Но идти за Фрэнки не было необходимости, потому что в следующую секунду с холма на них налетел маленький вихрь так стремительно, как только сумели бежать эти короткие ножки.
– Ма! Ма! – звонкий голосок Фрэнки летел впереди нее.
– Фрэнки! – Маккензи раскрыла объятия, и малышка влетела прямо в них.
– Я знала, что ты не умерла! Я говорила им, но никто не хотел мне верить. Я знала, что ты вернешься!
Маккензи уткнулась лицом в золотистые волосы дочери.
– Мы оба живы, Фрэнки.
– Калифорния! – закричала Фрэнки и, не отпуская руки матери, обхватила ногу Кэла, затянутую в оленью кожу.
– Папа Исси показал нам картинки, на которых ты был нарисован. Он сказал, что тот, кто найдет тебя, получит награду, – она наморщила нос, – это были не очень хорошие картинки.
Кэл и Маккензи обменялись многозначительными взглядами: Кроссби и Поттс даром времени не теряли.
– Теперь идемте, – велела Лу. – Все в дом! Я хочу услышать, что случилось с вами. Маккензи, где ты добыла такую… интересную одежду? Это оленья кожа? Должна тебе сказать…
Дверь дома закрылась за ними, а в конюшне Гидеон Смолл поспешно седлал коня. Через несколько минут он тихо выехал с «Лейзи Би» тем же путем, что и Сэм Кроуфорд за четверть часа до него. Но в отличие от Кроуфорда Смолл повернул коня не на юг – в сторону Тумстоуна, а на север – к дороге, которая вела к «Бар Кросс».
Вечер этого дня длился очень долго. Было столько разговоров, откровенных рассказов и обсуждений проблем, которые никто не мог решить. Сразу после того, как был подан ужин, примчалась из города легкая коляска Эймоса Гилберта. После обмена приветствиями и трапезы все вместе расположились в гостиной. Хотя было довольно поздно, Фрэнки оставалась вместе со всеми. Она уютно устроилась на коленях матери, прислонившись спинкой к ее груди. Маккензи в свою очередь опиралась на плечо Кэла. Эймос расслабился в любимом кресле Фрэнка Батлера, а Лу уселась на подушке у его ног, прислонившись спиной к его коленям.
– Я всегда знал, что Натан Кроссби негодяй, – говорил Эймос, – но должен признаться, что рассказ Маккензи просто поразил меня. С трудом верится, что человек может быть способен на такое!
– Он приезжал несколько дней назад с предложением купить «Лейзи Би», – рассказывала Лу. – Конечно, я никогда бы не продала ранчо ему. Так он еще сделал вид, что понимает меня, когда я отказалась. Сказал, что сейчас я переживаю и мне не до того, но он заедет через неделю, чтобы поговорить об этом.
– Слизняк! – произнесла Маккензи с отвращением.
– Да, – задумчиво протянул Эймос, – но он всех убедил в своем героизме, и, боюсь, тебе, Маккензи, будет трудно переубедить людей.
– Но…
– Больше того: все в долине до смерти боятся Кэла. Люди, гонявшиеся за ним вместе с Кроссби, болтают повсюду о нападениях из засады, отравленной воде и прочих вещах, напоминающих людям о тактике индейцев. А убийство Тони… – Эймос печально покачал головой. – Я был бы рад, если бы дело в суде решилось по справедливости, и Поттса выставили бы таким дураком, каков он и есть на самом деле, но я совсем не уверен, что это так и будет. Я думаю, Кэлу небезопасно находиться здесь.
– Спасибо, я знаю это, – ответил Кэл. – Я уеду в Мексику.
Он посмотрел на Фрэнки и со вздохом сожаления продолжил:
– Я собирался уехать, как только Маккензи окажется дома, но не смог удержаться от искушения остаться здесь на несколько часов.
Эймос посмотрел на эту троицу – мужчину, который считался грозой долины, обнимающего одновременно дочь и мать. На лице доктора отразилось смущение.
– Несколько часов вместе – это так немного, – он погладил Лу по плечу. – Наверное, нам пора оставить их одних, дорогая.
– Ты прав, дорогой.
Лу грациозно поднялась и взяла Эймоса за руку. У дверей доктор обернулся.
– Кэл, мы сделаем все возможное, чтобы помочь тебе.
Кэл благодарно кивнул.
– Маккензи, мы с твоей мачехой отложили бракосочетание до декабря. Может быть, к тому времени все образуется, и у нас все-таки будет двойная свадьба.
Маккензи попыталась улыбнуться. Всем хотелось верить в несбыточное, но завтра Кэл уедет, и всем фантазиям придет конец.
– Калифорния! Ты опять уезжаешь? – возмущенно спросила Фрэнки.
– Прости, малышка, я вынужден ехать.
– Куда ты поедешь?
– В Мексику.
– А когда вернешься?
– Не знаю…
Фрэнки осуждающе посмотрела на отца.
– Ты же не собираешься вернуться к индейцам? Папа Исси и бабушка говорили, что ты ушел к апачам навсегда. В этой Мексике живут индейцы, да?
– Фрэнки, в Мексике действительно есть индейцы, но я не хочу возвращаться к ним.
– Но ты похож на индейца, – настаивала девочка, как будто внешний вид Кэла говорил о том, что ее обманывают.
Кэл улыбнулся.
– Возможно, для меня пришло время стать более похожим на белого человека. Как ты считаешь, Фрэнки?
Он снял с головы широкую индейскую повязку.
– Все равно ты выглядишь, как индеец, – заявила девочка.
– Ты знаешь, где мама хранит ножницы?
– Да.
– Ты можешь принести их?
Фрэнки неуверенно посмотрела на мать, изумленно следившую за Кэлом.
– Мама, можно мне взять ножницы?
– Неси их концами от себя, – велела Маккензи. Когда Фрэнки сползла с ее колен, Маккензи слегка улыбнулась.
– Я не уверена, что узнаю тебя в обличье белого человека.
– Боюсь, я сам себя не узнаю, – заметил он полушутя, полусерьезно.
Малышка гордо вошла, крепко держа в руке ножницы концами к полу. Чувствуя себя так, будто собиралась срезать волосы библейского Самсона, а не Кэла, Маккензи взяла полотенце и расческу и принялась за дело.
У Кэла были густые вьющиеся волосы. Освобожденные от тяжести собственной длины, короткие пряди обвивались вокруг ее пальцев, как живые. Когда со стрижкой было покончено, Кэл выглядел замечательно. Он стал казаться моложе, даже глаза стали более голубыми, а лицо менее суровым.
Маккензи отложила ножницы.
– Готово! – объявила она. – Ну, как ты себя чувствуешь?
– Ты кажешься совсем другим, – оценила Фрэнки, изучая отца серьезными зелеными глазами. – Может быть, теперь, когда ты больше не похож на индейца, тебе не придется ехать в Мексику? – она забралась на диван и села возле него.
– К сожалению, детка, мне все равно придется ехать.
Она выпятила нижнюю губу.
– Мы поедем с тобой?
– Только не сейчас.
Фрэнки почувствовала себя покинутой и одинокой.
– А я считала тебя своим папой. Я думала, что вы с мамой поженитесь.
– Я всегда буду твоим папой, Фрэнки. Это никогда не может измениться.
– А ты не собираешься жениться на моей маме?
Маккензи хотела сделать выговор дочери, но Кэл взглядом остановил ее.
– Если я сейчас женюсь на твоей маме, это будет нечестно, – попробовал объяснить он девочке.
– Почему?
– Потому что…
– Да, – вмешалась Маккензи, брови ее сошлись в одну линию; она испытующе посмотрела Кэлу в глаза. – А почему бы и нет?
– Ты знаешь, почему, – тихо ответил Кэл.
– Потому что ты уезжаешь? Мне все равно, сколько ты будешь отсутствовать, Калифорния Смит. Тебя не было шесть долгих лет, но я никогда не искала другого мужчины. Думаю, мне суждено любить только одного. Я всегда буду верна тебе.
– Но мы даже не знаем, когда сможем увидеться вновь, – возразил Кэл.
«Или будем ли мы вместе когда-нибудь», – с болью подумала Маккензи.
– Мы будем вместе, – твердо заявила она, не отрываясь от его глаз. – В душе я была твоей женой с той первой ночи, которую мы провели вместе. Даже когда я ненавидела тебя, я все равно знала, что мы принадлежим друг другу. Если это не означает быть женатыми, то что это?
Глаза Фрэнки расширились от возбуждения.
– Вы собираетесь пожениться сейчас?! Кэл долго смотрел на Маккензи.
– Ты понимаешь, что хочешь сделать, Мак? Она улыбнулась.
– Да.
– Тогда иди сюда.
Кэл взял ее за руку и усадил на диван рядом с собой.
– Фрэнки, возьми меня за руку. Ты тоже участвуешь в этом.
Девочка довольно захихикала и протиснулась между родителями. Она взяла отца и мать за руки, и все втроем сцепили пальцы в крепкий замок.
– Это навсегда, – спокойно сказала Маккензи.
– Да, навсегда, – согласился Кэл.
– Я беру тебя в мужья, – начала клятву Маккензи, – что бы ни случилось завтра или в далеком будущем, с тобой всегда будут моя любовь и доверие. Все, что принадлежит мне, принадлежит и тебе. Мое имущество, мое тело, моя душа. Я – это часть тебя.
Кэл опять долго смотрел на Маккензи. Лицо его озарилось светом любви и нежности.
– Ты безраздельно завладела моим сердцем с первого дня, когда я увидел тебя, – сказал он. – И это всегда будет так. Моя жизнь и душа принадлежат тебе. Без тебя мне нечего делать в этом мире.
– Мы – одна семья, – объявила Маккензи, – и мы всегда будем одной семьей, как бы далеко мы не были друг от друга.
Они еще долго сидели, взявшись за руки, пока Фрэнки не начала зевать.
– Кажется, кому-то пора в постель, – сказал Кэл с улыбкой.
– Я не устала, – возразила Фрэнки, – правда, нисколечко!
Кэл отнес дочь в ее комнату. Девочка уснула еще до того, как он укрыл ее одеялом.
– Ты тоже устала, – сказал Кэл Маккензи, вернувшись в гостиную. – Не знаю, как ты еще держишься на ногах.
– Я не устала, нисколечко, – как эхо повторила Маккензи слова Фрэнки, но, договорив, зевнула.
– Я могу отнести в кровать и тебя. Существует ли такая традиция в ночь свадьбы?
Маккензи улыбнулась.
